de omnibus dubitandum 121. 108

ЧАСТЬ СТО ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ (1920)

Глава 121.108. ОЗАБОЧЕННЫЕ, ПОИСКАМИ ПОКРОВИТЕЛЕЙ…

    Что же влияет на трансформацию этносоциальной общности в трех описанных состояниях, почему народ способен превратиться в охлос и демос, каковы пути возвращения охлоса и демоса в народ? Вряд ли мы обнаружим здесь какие-то закономерности, но на известные причины и условия трансформации можно указать.

    Охлос Древней Греции возник почти сразу же после распада империи Александра Македонского (аристократическое брюзжание Аристотеля об охлосе во времена Перикла оставим на его совести) - греки перенапряглись в имперском строительстве, творческий потенциал был растрачен в азиатских походах, и на земле Эллады остался охлос, озабоченный поисками покровителей и продающий за похлебку знания, мудрость, красноречие своих предков из такой еще близкой классической Греции, тем более, что уже в упомянутый классический период не собственные крестьяне, а Северное Причерноморье кормило хлебом ревнителей театра и ораторского искусства.

    Римский охлос тоже продукт экспансии, но теперь хищничество в провинциях позволяло кормить городской плебс, обесценивая труд собственных земледельцев до такой степени, что уже и сами крестьяне не хотели заниматься производительным трудом.

    Возрожденческий охлос тоже появляется не из ниоткуда. Грязное и кровавое первоначальное накопление сделало бандитизм, пиратство, грабеж колоний куда более привлекательными и этически приемлемыми, чем труд ремесленника и крестьянина.

    Во всех приведенных примерах достоинство труда утрачивалось, и он переставал быть основой жизнедеятельности. Но ведь и семья переставала быть высшей ценностью жизни. Греческий охлос погрязал в однополой "любви", римский охлос жил в немыслимом разврате. В возрожденческой Европе мужская проституция ценилась куда больше, чем женская, а всякие новеллино, гептамероны и декамероны масштабно воссоздают картину бесстыдства и поругания семьи в этот период торжества "суверенной личности".

    Свои причины трансформации народа в охлос были и в России. К концу XIX - началу XX века сословное деление дошло до такого предела, когда иерархическое единство было исчерпано, взаимодействие сословий потеряно, и революция вместе с гражданской войной (помимо многих и важнейших обстоятельств, которые сейчас оставим без рассмотрения) в определенном смысле были борьбой за сохранение традиции и семьи (в узком и широком смысле этих понятий).

    И.В. Сталин, создав советскую империю, наряду с государственным террором, восстановил достоинство труда и семьи, жестоко и справедливо расправившись с тунеядством и однополой "романтикой", а став "вождем народов", восстановил еще и иерархическое единство этносоциальной жизни. Поэтому события начала века можно рассматривать как болезнь нации и народа, которая была преодолена оперативными и радикальными средствами.

    И еще говорят - и самое тяжелое, самое больное. Можно стоять на "высоте принципов", но не надо забывать, во что обходятся эти принципы русскому народу. Надо помнить, что каждый день владычества большевиков - гибель новых жертв. Каждый месяц - гибель, быть может, сотен тысяч. Вымершая Россия - вот перспектива еще двух-трех лет большевистского господства. Надо - и часто это говорят люди, одним духом высказывающиеся в то же время и за блокаду, - надо помнить об этом!
   
    Мы помним, мы не можем, не имеем права забыть. Мы не только помним о крови и смертях в России, мы не только содрогаемся. Но мы знаем, что доля ответственности за эту кровь, за эти смерти и на нас, гражданах России, независимо от национальной принадлежности. Мы, волею судеб или своею волею, оказавшиеся в "прекрасном далеке", понимаем, переживаем, как велика эта ответственность и каким тяжким туманом поднимается к сознанию эта кровь и смерть. К этим близким и далеким "ближним" несется мысль.
   
    Но или есть в человеке и человеческом что-то высшее и вечное, ради чего нельзя изменить и йоты, или все растворяется лишь в сострадании. Припомним, что ведь так аргументировали когда-то и за другое. "Вы, - говорили нам, - кричите об обороне и национальном самоохранении. Но, вспомните о тысячах убитых, калек, вдов, сирот, матерей, вспомните - и тогда, может быть, вы пойдете и на "похабный" мир. Что значат все слова и идеологии перед одним, ясным, несомненным, осязательным счастьем и благом - счастьем жить?".
   
    Любовью к ближнему, должна быть полна душа наша. Будем помнить и, как Енох Господа, всегда носить пред собою видение страданий и испытаний нашей родины. Но - во имя ее будущего, ее величия и чести, во имя национального самоуважения – пусть, любовь к ближнему, не заслонит пред нами другой любви - любви к "дальнему", пусть "любовь к вещам" не уничтожит в нас "любви к призракам".
   
    Нечеловеческими испытаниями приходит Россия к самосознанию. Не ее вина. Слишком долго внизу царил мрак, а наверху великая вражда к той государственности, которая претендовала представлять нацию. Слишком долго воспитывалось отвращение к тому жалкому и гадкому, что брало официальный патент на название патриотизма. Слишком долго слово "патриот" презрительно выговаривалось как "потреот".
   
    Теперь наступила пора его реабилитации, но не «нашисты», «волонтеры», «бессмертные полки» и «юнармейцы» спасут нас, а поворот лицом к народу русскому, его проблемам, которые надо решать не завтра или послезавтра, а здесь и сейчас. И она нужна особенно теперь, ибо в этом спасение, истинное новое рождение России в духе. От этого зависит, быть ей или не быть.
   
    И прямым нашим желанием, верой является то, что и слово, и понятие это вынесут, выстрадают до конца те, кто принял великую мартовскую революцию, кто, несмотря на все испытания, и теперь не отрекся от нее и во имя ее лозунгов живет и действует.
   
    Пора вспомнить традиции Великой французской революции. Тогда революционер назывался патриот.
 
    Нынешний охлос в России возник не сам собой. Весь хрущевско-брежневский период шло надругательство над праведностью труда - пустым славословием, бессмысленными стройками века, покорением чего угодно и потаканием всеобщему воровству. Можно сказать, что именно в шестидесятые годы закладывался фундамент нынешнего оскорбления честного труда и всеобщего грабежа - самих себя, своих близких и наследства великого народа и великой державы.

    В этой же традиции шло размывание семьи, в том числе и издевательством над стариками и старухами, оставленными детьми в "неперспективных деревнях" погибать от голода и одиночества. А уж горбачевская перестройка и ельцинский радикальный либерализм довершили дело уничтожения большой семьи, освободив сначала номенклатуру, затем нуворишей и самих себя от ответственности перед народом.

    Власть предала народ, иерархия стала системой подавления и ограбления, семейные скрепы рухнули (кстати, нынешние неистовые ревнители рынка, как и их прямые предки - "пламенные революционеры", сразу легализовали гомосексуализм), и предоставленный сам себе, десятилетиями развращаемый народ стал тем, чем он есть сейчас,- жующим и развлекающимся охлосом, от президентского клана до бомжей и нищих включительно.

    Куда более сложен процесс возвращения охлоса в состояние народа. Судя по античной Греции и возрожденческой Италии, такое возвращение не обязательно и не всегда совершается. Вероятно, есть такие пределы падения охлоса, когда уже утрачивается историческая перспектива, и прозябание в форме этнического наследования былой национальной, народной традиции без ее переживания становится прозой жития без поэзии и вдохновения.

    Возвращение римского охлоса в народ происходило потому, во-первых, что мощная христианская духовность дала возможность лучшим из лучших выдержать и преодолеть все искушения, пройти через гонения и казни, но сохранить семью и праведность труда. Во-вторых, императорская власть поняла, что только христианство способно преодолеть разложение и преобразить охлос в народ. Симфония церкви и государства, осуществленная в начале IV века (на самом деле IХ века - Л.С.), создала условия для возрождения народа и благодатно повлияла на все сферы личной и семейной жизни, хотя сама трансформация далась нелегко и подлинно народная жизнь реализовалась в Восточной (Византийской) части Римской империи.

    И мы в России еще не потеряли надежду. Еще всеобщее разложение не затронуло и не поколебало у части населения чувства праведности труда, и даже охлос нет-нет да и вспоминает о том, что он когда-то трудился, был честным и достоинством не торговал. И семья еще не рассыпалась в прах, еще сохраняется во всех сословиях память о кровной связи людей. И Православие продолжает, как и всегда, быть нашей духовной твердыней. Остается малое: власть должна быть национальной, а государство - формой бытия национальной целостности. Предпосылки для возрождения, следовательно, имеются, и именно поэтому они так страшат мировое демократическое сообщество.

    С охлосом можно расправиться, демос управляем, народ непобедим.
Тяжел путь русской демократии. Ее гонят, заушают слева, ее преследуют справа. Между молотом и наковальней она живет и продолжает бороться за новое право. Но если даже подавят ее на время, если стихийные силы сомкнутся на исторический миг над ее головой - будущее принадлежит ей. И пусть в это будущее из мрачных годов испытаний незапятнанными, неискаженными, абсолютными и вечными принесет она свою веру и свое утверждение родины!

Источник: Николай Авксентьев. Patriotica. Литература русского зарубежья. Антология в шести томах. Том первый. Книга первая 1920-1925. М., "Книга", 1990