Моя колея

               
                (жизнеописание)               

          Эй вы задние, делай как я,это значит – не надо за мной...

                1               
На свет я появился в феврале сорок восьмого года в Дзауджикау, был такой городок в Северной Осетии. Сначала, с 1931 года он звался городом Орджоникидзе, и так было до 1944-го. Неведомо чем руководствовалось руководство, но город поменял свое имя на  Дзауджикау (перевод мне не известен) и это название продержалось до 1954-го года включительно. Потом город снова назвали Орджоникидзе, это имя он носил  тридцать шесть лет, после чего вернулся к своему старому названию — Владикавказ.
Верный ход!
В рамках автономии, он оригинален и красив своей досталинской архитектурой и уличной чистотой. Он не мог быть другим: вода выше колен, потоком идущая по Маркова после каждого дождя, а они как в Бангладеш — частые, смывала весь наносной мусор от Ватутина до Чапаева. То же творилось и на других улицах: Интернациональной, Серобабова, Суворовской, Авг. Событий… На проспекте Мира (позже переименованного в Хоста), главной улице города, мусора нет по определению. Осетины - нация чистоплотная, не как другие...
Рассеченный надвое Тереком, на макушке лета его безрыбная, холодная и мутная вода ребенку по колено, город делился на Правобережную и Левобережную части. Правая считалась старым городом, левая — территорией новостроек, спальными районами улицы Леваневского и близкими к ней. Соединялись берега мостами, числом  за девять, пять  из которых - проезжие. Если считать сверху вниз: Чугунным, Кировским, Кошевым, Чапаевским и Китайским. Чугунный и Чапаевский имели трамвайные колеи, остальные считались пешеходными, вроде Пашковского моста. Праздный гуляка мог с проспекта Мира, мимо расписной мечети, выйти прямо к горно-металлургическому техникуму. На широкий проспект Хоста.
К югу, у селения Балта, что на Военно-Грузинской дороге,  высится Лесистый хребет с его „пионерскими горками“ — Сапицкой будкой, Лысой и Фетхузом. За поселком, по обе стороны Терека, обрывистый Скалистый хребет, с легендарной Столовой, ее Главной и Западной вершинами, бараньими лбами Тбау, пологим гребнем Арау.
Далее, уже на территории солнечной Грузии, грандиозный щит Главного Кавказского хребта, с его величеством Казбеком, и снежно-ледовой царственной свитой — Спартаком, Майли, Джимарой…  К слову  говоря, в  хорошую погоду  белая шапка «Казика» хорошо видна с любой точки города.               
                2 
В школе я с первого класса страдал от заикания. Еще ребенком, я испугался то ли собаки то ли ночной тени… Учеба для меня превратилась в кошмар, особенно когда надо отвечать у доски. Слушать меня, начиная с третьего класса было мучением.
Но… бывают в жизни и светлые полосы. На воротах железнодорожной больницы, я прочитал  объявление, изменившее мою жизнь.
«Ученица известного украинского врача - психотерапевта Дубровского, Людмила Т., дает бесплатные сеансы гипноза, для желающих избавиться от дурных привычек, заикания и дрожания рук (тремора)».
Я, 14-летний мальчишка, пришел на запись с маманей, и попал к началу набора группы «дефективных». Сквозь череду лет, мне не забыть образа врача, женщины лет двадцати пяти.
Азиатской внешности, похожая на танцовщицу Лилию Сабитову, она произвела и на меня неизгладимое впечатление. То, что она проделывала с нами, группа состояла из десяти человек, походило на чудо.
Врач провела восемь сеансов, первым из них был ознакомительный. Нас выстроили в шеренгу у стены. Медик подходила к каждому, говорила с ним минут десять, определяя степень заикания, что-то записывала в общую тетрадь. Мы должны запомнить свои места, отвлекаться и задавать вопросы не разрешалось.
Где бы она не находилась, мы должны сопровождать ее взглядом,  вера в ее медицинские возможности — залог успеха всего процесса. Вера, однако, не должна быть фанатичной, со второй нашей встречи, она намерена продемонстрировать умение.
Мы не первые и не последние ее пациенты, у ее учителя Дубровского их счет шел за тысячи. Гарантия полного исцеления — 92-96 процентов. По ее словам, есть люди не поддающиеся гипнозу, их 4-8 процентов, при их излечении используются другие методики. В нашей группе тоже могут быть такие, они выявятся уже на втором-третьем занятии.
Второе занятие. Нас поставили у стены, врач ходила перед нами взад-вперед, и внушала нам мысль — она может все! В какой-то момент, я отупел от ее монотонного речитатива, и погрузился в свои переживания. Вернее, пытался погрузиться, но ее манипуляции, которые следовали одна за другой, лишили меня собственной воли, я не отрывал глаз от происходящего.
Вот, моя прекрасная леди подошла к первому в шеренге, взяла его обеими руками за виски, и притянула его голову к своей. Уставилась своими раскосыми глазами дикой кошки в его глаза. Пациент вытянулся и одеревенел, врач прислонила его к стене под углом: он мог только сползти вниз, если ослабится хватка гипноза.
То же самое врач проделала со вторым,  третьим… Дошла очередь и до меня. К тому времени я был уже готовенький: воля моя подавлена, женское очарование врача безусловным, желание оздоровления — запредельным.
Очнулся я под внимательным взглядом темных глаз. Все хорошо, - будто сказала она. Или мне почудилось…
Потом два раза был гипнотический сон, один раз явная демонстрация ее могущества. Мы принимали производные позы по своему выбору: кто-то растопыривал пальцы, кто-то сгибал руки в локтях, кто-то переплетал пальцы, кто-то сцеплял руки на голове…
Врач подходила к каждому, делала перед его лицом пассы, и человек оставался в выбранной позе. Он ходил по комнате, разговаривал, но изменить позу самостоятельно не мог, что-то мешало тому. Она оставила нас на полчаса в спальной комнате. Пациенты смеясь, пытались помочь друг-другу освободиться от местного гипноза. Тщетно!
Вскоре врач разблокировала наши сведенные руки и торжественно заявила:
- На сегодня все. Осталась последняя процедура — избавление от недуга, который уродует вашу психику, внушает вам комплекс неполноценности. Прошу к следующему сеансу подготовить контрольные тексты, у каждого должен быть свой. Читать или по листку или по памяти. Это может быть стих или песня в жанре «а ля капелла».
Помните основные правила. Не сопровождайте свою речь вспомогательными ударами каблука, как вы это делали до сих пор. Говорите короткими фразами, перед этим сделав глубокий вздох. Не спешите.
И вот наступил этот торжественный день. Многие привели с собой ближайших родственников, они должны стать свидетелями их жизненного зиг-зага. Мои ощущения мне ни о чем не говорили, в обычной  жизни, дефект речи не был заметен, он подавлял, когда я волновался. Это бывало обычно в школе у доски. Один из советов, которые нам дала врач в самом начале лечения, по-возможности меньше разговаривать, в идеале — молчать. Носить с собой записку, которая должна все объяснять окружающим.
Мне, как я уже говорил, в то время было 14 лет. В нашей группе числился мужчина в железнодорожной форме лет сорока пяти. Слушать его вообще невозможно, даже одно слово из трех-четырех гласных он произносил две минуты. Я решил судить по нему об эффективности процедуры.
Наша благодетельница подходила к очередному пациенту, внушала ему — теперь он здоров и его заикание в прошлом. Вводила неведомо как, того в бессознательное состояние на несколько минут. После чего  утверждала - «ты здоров» и просила зачитать контрольный текст. Она не ждала выхода человека из ступора, переходила к следующему. Все было поставлено на поток.
Тот самый безнадежный железнодорожник, отчитался лучшим образом, я не заметил в его речи огрехов, и не находил разумного объяснения этому чуду.
Дошла очередь и до меня. После того, что я видел, сомнений не оставалось. Я куда-то провалился, потом воскрес, и на просьбу  врача чем-то откликнуться, с выражением, без запинок зачитал:
«… налегке иди обратно, мать заждалася и вдруг,
Вдалеке возник невнятный, новый, ноющий, двукратный,
Через миг уже понятный, и томящий душу звук.
Звук тот самый, при котором, в прифронтовой полосе,
Поначалу все шоферы разбегались от шоссе...».
В общем, Теркина я прочитал вдохновенно, с искоркой, и врач меня похвалила. Дала всем наказ — через полгода явиться на контрольную поверку, мало ли что… На ее месте может быть другой человек, это ни о чем не говорит, методика гипноза едина.
Однако… улица полна неожиданностей! По первому снегу, аккурат после Нового года, со мной стряслась беда.
Я давно просил отца принести мне с завода кусок натрия,  был наслышан об этом щелочном металле. Его использовали в технологии рафинировки свинца, и хранили в железных бочках под слоем керосина.
Тот бездумно вынес через проходную кусок, размером с хозяйственное мыло, отрЕзал ножом (он легко резался) от общей массы. Я забавлялся с приятелями - бросал крошку в воду. Та сворачивалась в расплавленную серебристую каплю, и бегала по водной поверхности, шипя и брызгая щелочью. Бегала, пока не сталкивалась с инородным телом вроде щепки, и взрывалась. В этом я находил свое удовольствие и восторг.
Как-то прогуливаясь с приятелем, я бросил кусочек натрия в лужу, мы радостно наблюдали его реакцию с водой. Что-то мне не понравилось, я веткой хотел подправить...
Натрий взорвался, расплавленный металл и щелочь брызнули мне в глаза. Я завопил от боли, стал шарить вокруг себя ничего  не видя, не соображая.
Испуганный, умывался водой из лужи, пытаясь избавиться от сильной рези. Вода шипела у меня в глазных впадинах, вступая в реакцию  с щелочью.
Друг испуганно довел меня до дома, и пропал с глаз долой, справедливо ожидая нелицеприятного для него «разбора полетов». Мать промыла мне глаза марганцовкой, наложила повязку, отец отвел в железнодорожную больницу.
В ее кожном (почему-то) отделении, я провалялся полгода.  Напрягая свою память, не могу вспомнить ни одного посещения меня отцом или матерью. Бабка по матери была пару раз, крестная тетка тоже, а старшей сестры и родителей не припомню. Тогда меня это не особо заботило, я болезненно воспринял это «пост фактум», в 19 лет, перед службой в рядах СА.
Мои большие, широко расставленные глаза, уменьшились чуть ли не вдвое, как и расстояние меж ними, у меня появилась «куриная слепота». Она причиняла мне большие неудобства в горах: уже в сумерки я ничего не видел, и нуждался в дополнительном освещении.
Тем не менее, это не стало препятствием при прохождении медкомиссии.  «Годен к строевой!» - вердикт людей в белых халатах. На небезызвестном Менгеле тоже был белый халат… Любите Родину, мать вашу… 
                3
  Вернемся в черту города. Орджоникидзе изначально делился на слободки. Молоканская, Турхана, Осетинка, Курская….  Я жил на Курской, так называлась улица, в районе которой селились рабочие завода Электроцинк, Победит и отчасти железнодорожники. Моя родная улица — Серобабова. Рядом — средняя школа № 22, в которой я учился восемь лет. После чего поступил на вечернее отделение Северо-Кавказского техникума, и устроился на завод «Стеклотара» электриком.
Отец мой, Владимир Семенович, 1920 года рождения, упокоился в 1996 году в городе Волжском, где жил последние 20 лет. Сгорел за три года: эритроциты в его крови шли рука об руку с ядовитыми солями свинца, работа в агломерации свинцового цеха здоровья не прибавляла.
Меня, уже взрослого, будто током ударило: каким надо быть бездумным отцом и (или) врагом своему ребенку, чтобы устроить его в плавильное отделение этого же цеха. Деньги не пахнут! Я был подростком семнадцати лет, и ничего не смыслил в свинцовой вредности. И подумалось тогда невольно — свинец ума не прибавляет… 
Мать моя, Клавдия Терентьевна, урожденная хутора Колпачки, что в  Калачевском уезде Сталинграда, сподобилась появиться на свет в 1927 годе. Упокоилась старушка в двадцатом году.

Жила сударыня для себя: детям — огромные кульки пирожков с ливером и картошкой, себе — многодневные турне в Прибалтику. Возвращалась сударыня с чемоданами отрезов на платья. Деревенская баба с запросами светской львицы…  Оттого и неспокойно жилось отцу, и у него были на то основания. 
Не могу припомнить ни одного случая, когда мы гуляли всей семьей, не было такого.  Единственное, что позволял себе отец, балуя детей, это соевую (одну и самую дешевую) шоколадку в день получки. Иногда «барин гулял», и мы лакомились халвой. Раз в полгода мать покупала пол-литровую банку кукурузной патоки — сладчайший продукт Бесланского маисового комбината. В эти дни у нас был праздник живота! Обычно мы утирались горбушкой, посыпанной сахаром с водой, чтобы не рассыпался.
И это при том, что отец получал по тем временам прилично, за мать не скажу, она всю свою жизнь орудовала веником и ведром с водой. Техничка.
                4
Шли годы. Из «Стеклотары», я перевелся в «Электроцинк», к отцу. Начальник цеха встретил меня радушно, повысив разряд: отца на производстве уважали за профессионализм, не смотря на его грубый и скандальный нрав.
Работал. Не бог ведь как сучил ножками.
Жил я как все пацаны тех лет. Заворачивал на велосипеде старого типа ЗИС, с огромными колесами, таких уже не выпускали. Набирать на нем скорость было не просто, ну уж если он разгонялся… Рулили мы тогда со своим одноклассником Толяном вдоль железнодорожных путей до Беслана, это 22 километра. Благодать!
На «Стеклотаре» я обрел своих новых друзей не от мира сего - любителей гор. И началось…
Было в те годы у меня приключение, оно  отложилось в памяти как пример поспешных шагов.
На дворе март, снега уже нет и в помине, Терек беснуется от избытка воды, стоит ясная погода. Суббота.
Что-то у меня не сложилось с приятелями в части договоренностей, мы друг-друга не поняли. Я приехал на автостанцию, их не видно, автобус на Кармадон уже под парами. Делать нечего, я отправился один. Втайне рассчитывая — мои корефаны уже ждут меня там.
Ошибался, никто меня не ждал. Экипирован я как брянский партизан: телогрейка, шапка-ушанка из синтетического меха и кеды. В кармане фонарь «жучок», самая никчемная вещь, с которой мне пришлось в своей жизни столкнуться.
Еще светло, но солнце уже у горизонта, и за горами его не видно. Снега поблизости нет, он появится выше. Я потопал по тропе вверх. Мне пришлось быть несколько раз в этих местах, уверенности по молодости мне  не занимать, заблудиться я не боялся, ущелье реки Геналдон узкое. Идти до верхних источников предстояло 11 километров, я собирался оказаться там часа через три…
Уже через час рюкзак заметно потяжелел, на тропе появился снег, его становилось все больше, вскоре я шел уже по белому ковру, скользя и опираясь на самодельный альпеншток. Темнело, но неполная Луна помогала не сбиться с тропы. Пошел снег, сильно ухудшая видимость.
Куриная слепота осложняла мое продвижение вперед, я достал «жучок», и вскоре  потерял ощущение времени. Снег сыпал не переставая, ноги стали подмерзать, меня окутала «белая мгла», лишая ощущения верха и низа. Я продвигался вперед, руководствуясь лишь крутизной склона. Временами, он рассекался небольшими селевыми сходами, мне приходилось подниматься вверх до их начала, и вновь продолжать движение. В какой-то из этих петель серпантина, я потерял фонарик, в карманах его не было однозначно. Много позже он нашелся за подкладкой телогреи.
Я устал и перестал чувствовать ноги, мной овладевало непривычное чувство безысходности и конца. Отчетливо понял — до горячих ванн мне не дойти. Судя по-всему, я был на полпути к источникам, однак надо возвращаться. Это было единственно верное в  тех условиях решение.
Снежного покрова стало меньше, но мои ступни болезненно одеревенели и внушали опасение. Я сел на рюкзак, снял кеды, сунул мертвенно холодные ноги в ушанку. И замер, ожидая результата…
Очнулся я от некоего импульса извне. Оглядел себя. Снег продолжал сыпать, я уже сильно припорошен, рядом слышен шум реки. В любом случае я уже не пропаду, поток выведет меня в бесснежные места.
Ног я так же не чувствую, но идти могу. Через какое-то время, вышел на тропу уже не покрытую белым пологом, направился к чернеющему невдалеке профилакторию. Глянул на часы — стоят.
В учреждении ни одного человека, открыта входная дверь. Я проковылял на своих раскоряченных ногах в самую теплую комнату, притулился на больничной скамье у батареи, и начал потрошить рюкзак. Где-то у меня было 0,75 литра портвейна карданахи. Пусть это не мой день, зато это мой любимый напиток…
Стали  отходить ноги, в ступни пришла опоясывающая боль.
В одном из кабинетов я усмотрел часы, на них 3 — 30 утра. Хорошо погулял! В девять часов автобус в Орджо.
Ногти на ногах слезли у меня через три дня. 
Работа на «Стеклотаре» электромонтером не отложилась у меня в памяти, хотя я отбывал там трудовую повинность без малого три года. День, похожий один на другой. Хоть и был там бывший муж Марии Семеновны главным инженером, карьера моя стояла на нуле. Почти заканчивая техникум по специальности «электрооборудование промышленных предприятий», у меня оставался четвертый разряд. Из семи тогда существующих. По совету отца я перевелся в свинцовый цех Электроцинка, где сразу получил пятый разряд.
Уличных друзей у меня, по правде говоря, не было. Откуда им взяться, я работал и учился.
Кроме Толяна, у меня был еще друг Колька. Человек, как сказали бы сейчас— нестандартного мышления. Любимым нашим развлечением было решение интеллектуальных кроссвордов и задач на сообразительность. Коля на год старше меня, жил на одной со мной улице.  Году в 65-66 ом его семья перебралась на Левый берег в купленный с помощью Министерства обороны дом, до этого они жили из жалости у родичей. Наша дружба, поправку расстоянием не выдержала и прекратилась. Тем более, Николай Карлович (немецкие корни по отцу) сменил и школу. 
По осени я остригся в армию. Закончив за несколько месяцев до этого техникум.
                5
Попал я на одну из площадок Байконура. К своему удивлению, меня определили в одну с Колей роту. Особого восторга встреча у меня не вызвала: щенячий юношеский задор сменился незаметно для меня чувственной сдержанностью.
Служил я на котельной, что подавала пар и горячую воду на старт «двойки», известной площадки гражданской космонавтики. Служил слесарем КИП и А, хотя и представления не имел о приборах, которые обслуживал. Случись что…
Можно надувать щеки - в непростом месте служил. Какое-то время я так и делал, исполняясь безосновательной значимостью. Потом понял: ценности ложные и король голый. Патриотизм нечто иное, нежели расчетливое сокрытие фактов имеющих место. Расчетливое сокрытие… В мои времена это называлось секретностью.
"Сор из избы", как говорят ныне - корпоративная этика, изживает себя. Не говорю о меркантильных соображениях, когда профсекреты фирмы покупаются и продаются. Скажу о другом, не требуя за это гонорара. Уже можно.
Считаю себя в некотором роде причастным к космонавтике. Нет, таких как я не берут в космонавты, таких как я, военкомат дважды в году мобилизует в ряды… сами знаете чьи…  Вот и меня, осенью 1968 года загребли не церемонясь.
Колюсь. Рассекречиваюсь. Служил я на 113- ой площадке, что в двух километрах от знаменитой "двойки". Той самой, где начиналась звездная биография Каманина, Королева, Гагарина, Титова, Берегового, Гречко… Где закончилась и карьера и жизнь небезызвестного М. Неделина.
Как только я узнал, куда меня забросила судьба, а это случилось на второй день после приезда в часть, возгордился. Задрал нос, не имея представления о том, чем предстоит заниматься.
С неуставными отношениями мне столкнуться не пришлось. Из Северной Осетии нас приехало человек тридцать, мы являли собой некий клан, общину, в обиду себя не дали бы в любом случае. Кроме того, с десяток старослужащих были тоже из Орджо, это о чем-то говорило. Последний решающий довод: я встретил там друга детства - Николая Ж. в чине сержанта, авторитет для тех мест - выше некуда. Так что с этой стороны у меня порядок, о дедовщине я и представления не имел.
Наша часть - участок в степи, триста на триста метров, оконтуренный дорогой. Он вмещал в себя  десяток трехэтажных строений: казармы, склады, штаб, управление, магазины. Через 150 метров - другая площадка, там гостиница для гражданских лиц, магазины с другим ассортиментом. Кроме всего прочего – там женщины…  А это — другая Вселенная!
При желании, можно сделать незаметный для патруля бросок в гастроном соседней площадки (там продавалось спиртное), но для того должны быть веские основания. Приличный денежный перевод из дома к примеру, сильно перекрывающий три рубля восемьдесят копеек солдатского довольствия. Риск в этом случае был оправдан даже при задержании, однополчане компенсировали его. Это к слову.
Наша северо-осетинская группировка ноябрьского позыва, была особенной. Все до единого, только-только закончили средние специальные заведения: индустриальный, горно-металлургический, нефтяной техникумы. Казалось бы, за технические рубежи отечества можно не волноваться. Но нет, впечатление обманчивое, не будем торопиться с выводами.
Какое-то время нас натаскивали на Уставах, строевой подготовке, мы дремали на политзанятиях. Добиваясь чести стоять на посту №1, охраняя знамя части тремя боевыми патронами.
Не спускали мы глаз и с овощного магазина. Боевым это дежурство не назвать: на поясе только штык-нож, тем не менее… Ассортимент магазина был предельно ограничен: три десятка гнилых капустных кочанов, четыре мешка многократно мороженой картошки, две сотни банок морской капусты. Магазин, по своей востребованности у населения, в первую десятку хитов не входил, он торговал через два дня - на третий.
Не смотря ни на что, наша часть регулярно выставляла караул из шести солдат и сержанта. Честно говоря, трудно представить человека, рискнувшего в тех условиях, позариться на мороженую картошку, или даже на богатую йодом ламинарию.
Охранять летом магазин рвались: спокойно, тихо, ходишь себе по периметру и сочиняешь стихи, или думаешь о своей девушке.  Четыре часа проходят незаметно. Зимой - хуже. Но все равно приспособились.
Зимы в Восточно-Казахстанской области суровые. "Овощи" охраняли в тулупе до пят, в валенках. Под одной с магазином крышей, находился тепловой узел. Дверь в него открывалась свободно, внутри, не в пример теплее. Время от времени, дежурный офицер проверял посты. Зимой, желающих испытать на себе этот леденящий экстрим было мало, но находились.
Что делали мы, срочники. Зайти в теплушку, и стоять там болванчиком рискованно, нарушение явное. Стоит офицеру обойти магазин, ему все ясно: караульный в теплопункте. Смейся тогда паяц!
Мы открывали вентиль, помещение окутывалось паром, в двух шагах ничего не видно. В условиях туманной завесы, можно безбоязненно подремывать у стены. Солдатский сон чуток, стоило скрипнуть двери, часовой мгновенно просыпался, и чертыхаясь, начинал изображать кипучую деятельность.
Если однополчанин один, он окликает тебя по имени, никаких проблем со сменой не возникает. Если при нем проверяющий, разыгрывалась настоящая сцена.
Будто кто-то (кто?) открыл пар, и часовой только-только обнаружил это. Обнаружив, тут же ринулся закрывать вентиль. Но разве найдешь в таком пару задвижку… За этим нужным и важным делом, его якобы и застают.
Офицер знал - это ложь, постовой знал - офицер ему не верит, тем не менее, и тот и другой играли в детскую игру с серьезными лицами. Из месяца в месяц из года в год. Повесить на теплопункт замок никому не приходило в голову.
Нас техников, привезли на станцию Тюра - Там не затем, чтобы мы ходили в караулы, нас готовили к важным задачам. Сначала с нами определились: кто кем должен быть. Предстояло обслуживать тепловую электроцентраль, ТЭЦ, которая снабжала МИК, монтажно-испытательный корпус, стартовые комплексы и соседние площадки, паром и горячей водой. На смену заступало два десятка солдат срочников во главе с офицером.
Меня, электрика-силовика по образованию, определили в слесари КИП и А.
Если честно, в контрольно-измерительных приборах я не силен. Больше пользы я принес бы как электрик. Но… не я решал. Две недели мы были на курсах повышения квалификации. После чего сдали экзамены, получив удостоверения на право обслуживания котлов обычного типа.
В моем ведении было два десятка шкафов с неведомой аппаратурой. Год я дежурил на котельной, не ведая о поломках и неполадках. Случись такая беда, представления не имею, как вышел бы из положения.
Анализируя наш технический потенциал рядового состава смены теплоцентрали, можно считать: Вооруженные Силы, доверив нам этот участок космического фронта, играли с огнем.
Не знаю, как обстояло дело в других сменах, но про нашу могу сказать ответственно: были дни, когда одеколоном "Ромашка", ("Фиалка", "Сирень") благоухали восемь из пятнадцати человек. Зачастую, в тот самый момент, когда шла заправка космического корабля. А лететь, скажем - космонавту Береговому…
Прискорбное совпадение, но от суровой правды жизни никуда не деться. Сколько раз ловили за руку потребителей парфюма, в том числе и вашего покорного слугу. Пахнет? Пахнет! Спутанная речь? Да. Нарушенная координация? Есть такое.
Были и штрафные санкции за это противоправное деяние. Цирк и только. Провинившийся, должен в одних трусах шарить по дну мазутного озера, выискивая пузырьки из-под одеколона. Пока три стекляшки не выловит, из озера не выйдет. Болото с футбольное поле, его глубина по пояс.
Когда на мазутных брегах скапливалось до пятидесяти неравнодушных зрителей, а штрафников - трое, представление длилось до двух часов. И все через шуточки, прибауточки, смех. Иной, тяготеющий к зрительским симпатиям, захочет повторения пройденного. Вольному – воля.
Меня Бог миловал, отмокать не пришлось, я не попадался на глаза старшему офицеру.
Одеколон - изыск, по бедности мы обходились бражкой. Врывали баллоны из-под соляной кислоты в землю у теплообменников, трубку из горлышка выводили наружу. Через три-четыре дня можно присасываться. Вкус специфический, эффект потрясающий.
Так что плавали, знаем… Когда говорят о Космосе тех лет, я могу сказать и свое слово, может быть не всегда уместное. Тогда, на политзанятиях, мне "вешали лапшу на уши". По своему возрасту, жизненному опыту, я принимал все за "чистую монету".
-Представьтесь! - остановил меня, идущего из магазина генерал, инспектирующий батальоны полигона.
Я представился.
- Где служите, что за работа?
Я сообщил ему все, что мог и знал.
- Когда последний раз были на политзанятиях?
С ходу ответить на этот вопрос я затруднился, достал календарик, где отмечались дежурства. По моим выкладкам получалось - полтора месяца назад.
Генерал был в гневе, он рвал и метал, топал ногами, брызгал слюной. У меня ушла душа в пятки. Он забрал у меня военный билет, и на прощание сказал:
-Остальное узнаешь от своего комвзвода, - чем убил окончательно.
Разумеется, я доложил обо всем ротному. Он мне накостылял больше, чем тот генерал. Меня поучали: в ВС молитвы превыше послушаний, в отличие от монастырского Устава, где дело - превыше. Политзанятия я должен посещать, не смотря ни на что, даже после смены.
С этим я не мог согласиться. Сами офицеры отправляли нас после смены отсыпаться. Теперь же, когда им грозят неприятности по службе, они готовы отречься от своих же слов.
Со мной такие штуки не проходят, и я дал понять это капитану. Он ничего не сказал, но глянул на меня строже обычного.
- Ты у нас на особом счету! - сказал он, и у меня пошли мурашки по телу.
Никто и никогда из офицеров, даже не намекал на такое. Напротив, мне всегда давали понять: я человек обязательный и надежный, со мной можно ходить в разведку. И вдруг такое…
Через несколько дней, меня вызвали в идеологический отдел Управления. Вежливый полковник беседовал со мной битый час. Хитро расставленные вопросы, как мне думается, имели целью обличить меня, как врага отечества. Полковнику хотелось вывернуть ефрейтора наизнанку, чтобы вышло наружу его отвратительное мурло.
Так случиться может с каждым, если пьян и мягкотел…
Кончилось тем - мне приписали очернительство. Диагноз был так тонко и убийственно сформулирован, что когда я прочитал несколько избранных строк, то понял: на мне, как на порядочном человеке, можно ставить крест. Иными словами, я на грани диссидентства. До сих пор не могу понять, как избегнул тогда психушки. В то время такое практиковалось.
Наивный солдатик. Надо было ввести генерала в заблуждение, сказать, что на политзанятиях был два дня назад. Даже если бы он и заподозрил меня во лжи, все обошлось. Он бы сделал вид что поверил мне. И все бы остались при своих интересах.
Не на пустом месте появился анекдот. «Чем отличается парторг от политрука? Политрук говорит — делай как я! - и бежит в первых рядах атакующих. Парторг говорит — делай как я… сказал, - отсиживаясь в окопе».
Remember Army! Да, есть что вспомнить… С нежностью извлекает память из своих ячеек туманный, обычно двоящийся образ моего пермского сослуживца Алексея. По количеству выпитого одеколона, ему не было равных.
Как-то по зиме, осерчал он на комендатуру, сотрудники коей, осмелились прервать его "малую кругосветку". Леша человек последовательный: сказал - сделал. Всего и делов-то - перекрыть задвижку.
Вышла неувязочка: магистраль шла не в комендатуру, а на старт, где готовился к запуску очередной  то ли "Восток", то ли "Союз". Обошлось!
Наша техника, учитывая "человеческий фактор", попросту, рассчитанная "на дурака", была напичкана сигнализацией, сиренами, звонками, дубль-системами. Ее счастье!
На площадках запрещалось иметь радиоаппаратуру. На себя это указание я не распространял: на дежурстве извлекал из тайника "Нейву" и слушал весь мир.
С какой стати, я должен лишать себя этого удовольствия? Гражданские лица, живущие в гостинице в двухстах метрах, такое право имели. Никому так никому, всем так всем. Не признаю дискриминации по неявно выраженным признакам.
Сейчас Байконур живет по другим законам, и в этом нет ничего странного. Государство другое, менталитет не тот, да и время правит…
Let at bee!
                6
К концу первого года службы, у меня случилась знаменательная встреча. 
Дело было на площадке №114, она рядом с моей №113. Иду я в магазин, в надежде, что его ассортимент отличается от нашего. Денег у меня по солдатским меркам крохи, но сгущенка уже приелась, хотелось сливок. 
Как положено, отдаю честь каждому встречному офицеру, старшинами и сержантами пренебрегаю, причисляя себя к старослужащим. Навстречу мне подполковник, я привычно тяну руку к панаме.
Тот вдруг останавливается, берет меня за плечо и разворачивает к себе. Пристально смотрит.
- Если не ошибаюсь, Санек? - улыбается мне словно старому знакомому. А меня узнаешь?
Смотрю ему в лицо, и память начинает работать… Казбек, подполковник Староселец…
- Я тебя сразу узнал, - говорит он мне, дружелюбно хлопая по плечу.
Поразительно! Все солдаты на одно лицо, как я считал… Узнать же, спустя два года, просто кинув взгляд... Невероятно! Мы отошли в сторонку, на что-то присели.
До армии я часто ходил в горы. Не просто ходил, мечтал расти как спортсмен, альпинист. В городе у нас была Федерация, где мы собирались каждую среду вечером. То, что новичкам не было хода, ни о чем не говорило, мы были в атмосфере единомышленников. Слышали диалоги старших товарищей, впитывали информацию…
На «Стеклотаре» чудесным образом появился Юрий Васильевич Поляков, мастер спорта по альпинизму. Годами он был еще не стар, но в число действующих спортсменов не входил. Как оказалось, из-за нездоровой тяги к спиртному, группы отказывались его брать в связки. Это уже серьезно, это выбраковка, изгой…
Для нас же, пацанов 16-18 лет он был непререкаемым авторитетом. Он устраивал нам скальные занятия на известковом заводе, с ним я «сделал» свою зачетную вершину Маль-чоч корт. С его помощью я попал в альплагерь «Шхельда» в ущелье Адыл су в Кабардино — Балкарии.   
Перед самой армией, военное училище ОВОКДКУ организовало альпиниаду на Казбек. Мы, гражданские горе-альпинисты, были помощниками подполковника Александра Ивановича Авакумянца, он преподавал в училище горную подготовку.
По традиции, он пригласил на альпиниаду своих старых друзей — подполковников Старосельца и Старлыченова. Вот откуда первый знает меня, вот откуда я знаю его. Есть и совместные с ним фотографии на Горе. Такое не забывается!
- Как ты тут? - спросил Евгений Иванович. - Не скучаешь по горной местности?
-Как же, скучаю, - горестно ответил я.
- Тут у меня есть возможность устроить тебя во вспомогательную группу экспедиции на Ленина (тогда это был еще Ленин). Говоришь, у тебя второй с горкой?
- Да.
- Документы при себе?
- Да.
- Не знаю, правда как пойдет. Если в Федерации не зарубят, последнее время там набрал силу Вова… (я знал о каком Вове речь)
- Бывай! - Иванович хлопнул меня по плечу. Как бы тебя комвзвода не хватился. Если что — вали все на меня. Жди. Найду.
Записал мои координаты, и быстро зашагал по своим делам. В то время я еще не был так мудр, чтобы навскидку определять возраст человека. Если же считать его ровесником Авакумянца, то Жене было где-то 35-37 лет. Отцом мне по возрасту он не мог быть, а старшим братом вполне.
Не прошло и двух недель, меня вызвали в штаб батальона.
- Тут тебе телефонограмма, - говорит дежурный старлей, завистливо косясь на меня.
Читаю: 
«Александр, с Ленина ничего не вышло, Вова Шатаев зарубил твою кандидатуру. Вспомогательный состав ни о чем не говорит, случись что, ты вступаешь в игру. А тут союзная установка - на семитысячники никого, ниже первого разряда не пускать. А Ленина для Вовы больная тема, еще свежи в его памяти диктофонные записи, когда он нашел на склоне свою окоченевшую Элю…
К делу. На Ленина свет клином не сошелся, в июле казахи организуют в урочище Туюк-су Всеказахские альпинистские сборы.  Хочешь сорок дней провести в горах? Если не хочешь, отбей мне отрицательный ответ, если хочешь — молчи. Я сочту твое молчание за согласие, и закручу машину. Дело нескольких дней.
Подполковник Староселец Е. И.»
Конечно же я промолчал. Через четыре дня срочный вызов в штаб.
- Собирайся. - Ты командируешься на сорок дней в Алма — Ату на сборы. Вот адрес в Ленинске, по которому ты завтра явишься к подполковнику. К десяти часам все документы на тебя будут готовы. Сухой паек можешь получить уже сейчас.
Счастье, которому нет определения в русском языке! Восторг! Апофеоз! 
И вот я еду в Алма — Ату. Бескрайние красные поля мака делают картину нереальной. Еду не один, со мной — старший лейтенант (за давностью забыл его имя и фамилию). У офицера выше моего спортивный статус, поэтому он смотрит на меня свысока.
Денег у меня нет, есть надежда, что отъемся в лагере на месте. Попутчик, входя в мое положение, ссужает меня несколькими десятками. По приезду в столицу, офицер отводит меня в Федерацию, к легендарному Туфану, и исчезает. Гормоны и нужные знакомства дают о себе знать. Ищите женщину!
Председатель прикрепляет меня к спортсмену идущему в лагерь, и я топаю за парнем с размашистой лосиной рысью, с трудом поспевая за ним.
Вот и палатки лагеря. Знакомство с руководством, определение в группу, получение снаряжения.
Питание в лагере отличное, временами подбрасывали кое-что из ассортимента космонавтов: сублимированные кубики говяжьего порошка (не путать с кубиками «магги»),  шоколад и апельсины — без ограничений.  Как на Казбеке. Вернувшись домой, я тогда принес в рюкзаке больше 20 плиток, курсанты отказывались от него в мою пользу.
Вернувшись в свою часть, я хвалился памятными значками вершин:    Маметова, Комсомола, Абая,  Чкалова, Учитель, Пионер… Не могу простить  себе одного — не предусмотрел фотоаппарата. Сколько снимков можно было привезти из тех мест! Хоть черно-белых… В то время еще не появились цветные пленки, о слайдах не могло быть и речи.
Мой вояж в Алма — Ату закончился, но приключения только начинались. Не помню как именно, но через пару месяцев у меня снова была встреча с Женей Старосельцем.
- Не надоело в степи служить, овощной магазин со штык-ножом охранять?  - А то могу перевести по старой дружбе в егерские войска в Усть Каменогорск? Как на это смотришь?
- Это было бы отлично!
- Значит, дослужишь там. - Мы с тобой больше не увидимся. Бывай! Остальное узнаешь из газет (шутка у него такая).
Приезжаю на место. Стоят в тупике восемь пассажирских купейных вагонов. Вокруг колючка. Грибок для часового.
Приняли меня настороженно. Как ни крути, за салагу я уже не проходил, и дедовщина в отношении меня как бы не актуальна... Но… 90 % моего призыва — казахи, а это — противостояние... Пару раз я был бит. Не помогло даже землячество (старшина спецсвязи тоже из Орджо), впрочем я к его помощи не прибегал. Единственное, в чем он мне потрафил — я дозвонился на Электроцинк  до отца, и имел с ним десятиминутную беседу. Да продлит аллах твои годы, старшина!
Жили мы привольно, время от времени выезжая на грузовиках на поиски вторых ступеней Союзов, первые падали в окрестностях Джезказгана.
Шастали в районе поселка Шемонаиха, выискивая детали ступеней. Собирали их, заносили номера в специальную тетрадь, и сдавали начальству. Фрагменты баков подрывали.
Усть Каменогорск мне пришелся не по душе - схематичный, голый, неприветливый, я был всего два раза в увольнении. Впервые в городском парке меня угостили «Солнцедаром», вино било по мозгам наотмашь.  Много позже я узнал, что его признали ядовитым и спешно изъяли из магазинов. Остался вопрос, на который некому ответить. Как случилось, что отрава вышла на рынок? Кого-нибудь за это сослали на юг Магаданской? Заковали в кандалы в Желтых песках? Расстреляли? Думаю что нет. Рассосалась тема, как беременность у восьмиклассницы.
У нас в части была богатая библиотека. Я перечитал всего Франса, Доде, Мопассана, Скотта… И все бы хорошо, но у меня плохая память. Это свойство головного мозга, доставляло мне в жизни много неприятных минут. Много позже выяснилось — у меня вегето-сосудистая дистония.  Это особенно заметно во времени: мне очень трудно, а порой и невозможно вспомнить детали событий недавних дней. Долговременная память, слава богу имела место, а оперативная  - ни в дугу ни в Красную армию.
                7
После службы в СА, я решил поступать в институт, еще не зная своего отрезвляющего диагноза. К счастью, в этот год проводился эксперимент с подготовительными курсами, и я попал в струю.
Какой лукавый надоумил меня жениться в это время, ума не приложу. Подробности сватовства тоже выпали из памяти.
В общем была деревенская свадьба, вроде той, что в фильме «Доярка из Хацапетовки». Как в тумане помню свое возвращение с женой в Орджо, несколько месяцев учебы на подкурсах, поступление в институт, перевод на заочное отделение, выезд на ПМЖ в другой регион...
Отъезд из города я считал верным решением: русскому человеку жить среди осетин — дискомфортно, о карьере любого рода нечего думать.
Двоюродный брат давно звал меня в город спутник Волгограда — Волжский. На трубный завод, куда сам устроился. Завод рос не по дням а по часам, квартиру обещали в течении нескольких лет.
Я позарился на дармовщинку, мы с женой осели в окрестностях Волжского. Жили в приземистом щитовом строении четыре года, прежде чем получили свою двухкомнатную квартиру в новостройке.
Вскоре меня одолела скука и безысходность, в стране началась глобальная бескормица, карточки, и Голодающее Поволжье не было исключением.
Вскоре мои сессионные отлучки в Орджо прекратились, в 1977 году я закончил СКГМИ, и зажил обычной жизнью обывателя. Вскоре, мое душевное беспокойство вылилось в конкретику — я выехал на разведку на Кольский полуостров. Романтический настрой сыграл свою роль, я выбрал своим местом жительства Мончегорск. Волжская квартира была забронирована.
Жизнь на новом месте складывалась непросто: сначала однокомнатная на 15 метров, через три года - 2х комнатная в 4х комнатной. С периодом в полгода нам отошли еще две комнаты, таким образом, с 1975 года мы жили по-царски в 88 метрах.
Работа в тех местах договорная, первые 1,5 года я подвизался слесарем на Североникеле, потом мастером в электролизном цехе, конструктором в Гипроникеле и как финансовый потолок - Севзапэлектромонтаж,  где я мастер.

                8

И все бы хорошо, я мог бы уйти на пенсию как все, будь у меня в семье взаимопонимание и любовь. Однако, ни того ни другого не было и в помине.
1984  - особый для меня год. Проснувшись однажды, я в одночасье решил бросить пить, курить и начать бегать. Даже отдаленно не могу представить той силы воли, что была тогда у меня. Скомкал  начатую пачку сигарет, и… как бабушка отшептала… Сейчас 2020 год, стало быть я уже 36 лет не травлю себя никотином. В тот же день я стал абсолютным трезвенником — абстинентом. Держался одинадцать лет. С бегом вышло дольше…               
Своим первым забегом я доволен. Позже, вернусь в мыслях к этим дням, и чувства переполнят меня. Вот я, тридцатилетний, рассекаю Мончегорск, что в двухстах километрах южнее Мурманска. Семенящий бег еще удавался, стоило чуть ускориться, тут же перехватывало в груди, и легкие разрывались от запредельной дыхательной гимнастики. Ощущение, по правде сказать, не из приятных, да чего там - болезненное.
Я давно присматривался к бегу. Вот и сейчас, казалось, стоит сорваться с места и… Типичная ошибка того, кто последний раз бегал лет … надцать назад. Новичком себя не считая, задачу я поставил перед собой достойную — протащиться четыре камэ кровь из носу. Взял резво, но через три минуты наметилась нехватка воздуха. Снизил темп, но дыхание не восстанавливалось. Пришлось умерить себя наполовину, добиться того, что сердце не выскакивало из груди.
Дома меня встретили не сказать, приветливо. Жена, женщина себе на уме, усмотрела в моем увлечении, угрозу семейному благополучию. Она  как считала… Если человек ходит на работу, отправляет свои естественные надобности, он такой как и все. Внутреннее содержание, мировоззрение, кругозор… Какая чушь, что с ними делать, куда их деть? И в этой связи напрашивался вопрос - зачем высовываться и оригинальничать? Надо быть как все. Подразумевая под этим свое ближнее окружение, относя себя к сложным и возвышенным натурам. Не понимая своим скудным умишком, ее круг общения, совсем не образец для подражания.
И надо же тому случиться, на горизонте появляется нечто, могущее поколебать семейные устои. До сих пор муж зубки показывать остерегался, то ли их у него не было, то ли понимая - его статус со статусом жены несопоставим.  Еще с 17 года будто бы повелось: жена первична, муж вторичен. Он - из ее ребра, не она… Разве может быть иначе, у ее знакомых так.
Глупая. Мужья ее приятельниц, сколько себя помнят, не просыхают. Жены и рады бы уйти от них на все четыре, да притерпелись к высоким северным заработкам своих мачо. Компенсируя эту психологическую и половую дисгармонию - матриархатом. Ночная кукушка… Мужья такому положению дел не противятся - приспособились. Все можно стерпеть, лишь бы в выходные дни литр рисовой водки (сытная водица) выставляли. А там - трава не расти! Политический консенсус и физический симбиоз особей обеих полов достигнут, и живут главы семей с этим пять, десять, а то и двадцать лет. Больше редко, цирроз печени мешает.
С моим желанием бегать, жена ничего поделать не могла, только фыркнула свое обычное:
- Опять дурью маешься. - Все у тебя не как у людей.
Первые, отнесенные на вечер тренировки, женщина встретила как данность, они застали ее врасплох,  она не могла уже вмешаться в процесс. Тем не менее, свою ложку дегтя внесла, вспомнила о срочных продуктовых закупках. 
-Почему об этом с утра не сказала? - Я бы с работы прошелся по магазинам, - «чоловик» начинал сердиться.
- С вами, тремя мужиками разве  сообразишь, что и когда купить, - давила жена.
- А что мешает? - На то ты и хозяйка? Сядь, и спланируй покупки. У тебя вечно четверг в середу.
Я не собирался откладывать тренировку, я «ставил» голос, разговаривал с женой на повышенных тонах. Та, подняла в недоумении свои красивые (что есть, то есть) цыганские брови. Вот чего она больше всего опасалась - бунта на корабле! С идейной подоплекой, нравоучениями… Как же, образованный.
- Ты будешь бегать, а я все за тебя делать? - Не забывай, у нас двое детей растут.-
-При чем здесь они? - Я же не отказываюсь ходить по магазинам. Ты планируй и свое, и мое время. Думай о покупках хотя бы за день.
- Раньше не планировала, обходились как-то…
- Раньше я не бегал, - Александр ставил точку в разговоре. - Смирись с этим.
Валентина поджала губы. Это надолго… Радость открытия нового для себя мира, омрачалась лицезрением постной физиономии жены. Сашкин бег для нее, словно кость в горле. Эти его штучки с курением…  Дело заходит далеко, - опасливо думала женщина, и примитивные думки читались на ее лице. Она считала - надо что-то непременно делать, но что именно, представления не имела. 
Оставалось одно - «качать свои женские права». Кто в доме хозяин? За этим дело не стояло, не обошлось без участливых советчиков. Та же Лариса, лучшая подруга жены, мерила все по вечно пьяному муженьку Венику. И советы интимного толка давала, отталкиваясь от своего семейного опыта, и хмельного «партнера». Валентина же, не думая, совала эти "лекарства" Александру. Не зная пословицы: "что русскому благодать, немцу погибель!"
- У тебя зарплата нормальная? - невинный, как будто вопрос.
- Не маленькая, нам хватает.
Дело, судя по всему,  шло к очередному скандалу. Интуиция…
- Помнишь, сколько получал в электролизном? Сравни с твоей сегодняшней. Есть разница?
- В полсотни. А какой ценой они давались! - Александр закипал. Каким я приходил с комбината? Руки трясутся, речь бессвязная, перекусил и спать. Тебя это устраивало?
- Я же не говорю про комбинат, - чуть сдала назад жена. - Нашел бы настоящую работу…
- Что значит настоящую? - Когда любой ценой много денег? Когда двигаешь круглое и катаешь квадратное? Я же не ларисин Веня, у меня какое - никакое образование.
- Вот именно — какое-никакое! - Толку-то от него, носишься со своим дипломом, как дурень со ступой.
Я против обыкновения, не волновался и себя не узнавал? Откуда это спокойствие, холодная рассудительность?
- Все сказал?
Я пожал плечами, что к этому добавить...
- Вижу,  ты не хочешь жить, - поджала язвительно губы казачка, - вольному воля.
- Из чего ты это вывела? - Из того, что я сказал?
- Не только из того, из всего твоего поведения. - Я это сразу поняла.
Валентина и я говорили на разных языках.
Жена видела, муж меняется на глазах: из покорного подкаблучника, превращается в уверенного в себе человека. С чего бы такие быстрые метаморфозы? Скво и в голову не могло прийти -  здесь имеют место волевые решения. И только. Как теперь им, своевольным рулить? То, что надо непременно управлять, у нее с молоком матери. Так готовилась девка к браку…
В семье же ее было по-другому, там испокон веков папаня верховодил… Дочь не в маманю забитая - в папаню напористая. Реванш брала девка…
Бег открывал Александру свои удивительные стороны: к нему пришло ощущение власти над телом. Хочет, бежит размашисто, втыкая пятки в асфальт, мягко перекатываясь на ступни. Хочет — увеличивает частоту бега, оставляя  скорость неизменной, заставляя работать другие мышцы.
Он сменил работу, не хотел - заставили. Известно кто…
Приятно поразился, получив на новом рабочем месте первую зарплату. Валентина этому обстоятельству обрадовалась  еще больше.
- Вот видишь! - павой прошлась перед ним, выворачивая кисти. Если захочешь, сделаешь что угодно.
Снизошла, наградила поцелуем. Много ли женщине надо…
Колени притерпелись, теперь побаливали ступни - следствие повышенных нагрузок. Ногам требовался отдых, но Шурик об этом и думать не смел, торопил события. Боль в ногах росла, наступил день, когда он приплелся домой, держась за стенки домов, теряя сознание от невыносимой боли.
- Добегался! - "участливо" молвила жена. - От твоего дурацкого увлечения, всем нам достается на орехи. Теперь переживай за тебя! - с равнодушным лицом ушла на работу.
Александр хорошо знал степень участия в себе Вальки, ни о каком переживании не могло быть и речи. Здесь  другое…
Лучше всего бегать по проселку с мягкой почвой, по тропинкам, лесным дорогам. Можно бегать год другой, третий… Привыкнешь, другого режима не надо - мягкий, уступчивый, без напряжения. И все бы ничего, но Александру хотелось прочувствовать настоящий трудный бег. С его стрессом и предельными нагрузками. Следовало выходить на трассу. О ней говорят, имея ввиду не пять десять и даже не пятнадцать "ка мэ", трасса начинается с двадцати пяти километров.
Здесь, в тридцатипятиградусную жару или двадцатиградусный мороз, начинается настоящее испытание для мужчины, показывает, на что он способен. Трасса утомительна своим однообразием, надо учиться уходить в мир воображений и воспоминаний, иначе осилить бесконечную ленту асфальта невозможно.
После двадцатого километра наваливается не надуманная, а реальная усталость, не говоря о жажде и остром чувстве голода. В организме истощаются запасы гликогена, мышечного топлива, мозг обтекает кровь, уже лишенная сахара, на горизонте - коматозное состояние. Ослабевает внимание, стайер начинает петлять по шоссе, не реагируя на проходящие авто. Все происходит на уровне бессознательного, угодить под машину в таком состоянии - пара пустяков.
На трассу нельзя выходить в обуви с тонкой, не аммортизирующей пяткой. Просто нельзя, если не хочешь стать инвалидом. А если нет такой обуви? Откуда ей взяться в 85 году? И опять у меня, уже в этой связи, череда травм, трасса наказывала за пренебрежение своими законами. Твердый, длинный бег, по характеру ударных нагрузок на голеностоп, не сравним с бегом по пересеченной местности. Джоггер на своей шкуре испытал всю его прелесть, придя к грустному выводу: без кроссов с толстой пяткой, о трассе нечего и думать.
Отношения с женой усугублялись, скво не собиралась мириться с действительностью. Ее муж на глазах становился другим, порой учил ее уму-разуму, это не могло присниться девке раньше и в страшном сне. Я читал книги, смотрел телевизор и видел: во многих случаях, семейными финансами распоряжается муж. И не потому, что семь копеек из десяти его, принцип разделения «властей» другой…
 Как-то я придержал свою зарплату, хотел посмотреть, что из этого выйдет. Посмотрел. Три дня жена не разговаривала, на четвертый меня вызвали в трестовскую бугхалтерию.
- Ваша подала на алименты.
- Как? - Не может быть! Мы с ней не ссорились…
- Разбирайтесь сами, - ответили ему. - Наше дело отчислить треть зарплаты за двоих детей.
Эва куда дело пошло! Идти на мировую, я не собирался. Но… тучи сгущались, жена вышла на тропу войны. Скво заиграла мускулами, не сознавая, что в своем бездумном упрямстве, выглядит со стороны нелепо и смешно. Попытка выяснить отношения оказалась тщетной, о замирении нечего и думать.
Кормить меня давно перестали, я питался в заводской столовой. Благо там обиходили не в пример лучше. Демарш жены, выбил почву у бегуна из-под ног, он на время оставил напряженные тренировки. В долгих вечерних и ночных раздумьях, пытался стать на место своей бабы, которая -  не иначе, как «белены объелась». Видимо, кем-то наученная, она рассчитывала вернуть "завоеванное". Принят к сведению совет подруги: месяц - другой мужик побесится, и все вернется на свои круги.
Однако, у меня своя шкала ценностей: уйти с четырехсот  рублей мне ничего не стоило. Одна беда, дети страдают… Шло время, жена, своим скудным умишком, тем не менее, поняла: дальше в лес - больше дров. Меж нами пролегла трещина, расширяясь, она приближалась к своему критическому состоянию. Когда ее уже не перепрыгнуть…
Как-то, Валентина  бросила:
- Отец хочет нам на машину денег дать.
- Когда это он решил?
- Сейчас. - Вот письмо прислал, можешь почитать.
Комкала его в руках.
- А ты что?
- Что я, что я… - От тебя все зависит. Перестанешь дурью маяться, за полгода машину купим.
- А с чего это он вдруг? - Мы его не просили о том. Откуда у него деньги? Лотерея? Нашел?
Валентина молчала. мужа подробности письма не интересовали.
- И сколько дает?
- Пишет, три семьсот.
- Это половина, машина стоит шесть.
- А то не знаешь его, коснется - даст четыре с половиной. Если что, твои добавят...
Я выдал сокровенное: 
- Уезжаю из Мончи.
- Куда? - удивилась жена, - опять в Кировск на подлеты?
- Нет, с дельтапланами у меня все. - Хватит, пусть теперь дети… В этот раз, я еду к себе домой, в среднюю полосу. Насовсем. Надоели полярные ночи, сил нет. Да и с глаз долой. Твоих. Или наоборот…
Валентина, чтобы я не видел ее эмоций, вышла. Было куда: квартира четырехкомнатная...
Чуть позже, жена задала два десятка вопросов моего нового статуса. Возможно, она готовилась и к такому повороту событий. Тем не менее, сообщение  об отъезде суженого стало для нее шоком.
Подруга, судя по всему, не оставляла ее советами:  библиотека  наполовину опустела, часть вещей исчезла. Принимались контрмеры, чего доброго, муж потребует раздела имущества.
Много позже, при ссоре Клавдии и ее подруги, выяснились скандальные подробности. К тем рублям, которые тесть якобы возлагал на алтарь их семейного благополучия, тот не имел никакого отношения. Еще когда я прозябал в проектном институте, подружки посоветовали Вальке откладывать тайком деньги на свою сберкнижку.
О них никто не будет знать, она может их тратить  по своему разумению. Случись, уйдет половинка - скатертью  дорожка. А на первое время подмога, как ни крути…
Вот и подтверждение худших подозрений. А я удивлялся: почему одну жареную картошку и треску ем, мои заработки позволяли совсем не так питаться. Вскоре полностью прозрел: у тестя не могло быть таких денег. Тот сам вел полуголодное существование, рядом с ним жили своими семьями, сын и дочь. Тоже не богачи.
И… на тебе, тесть находит в себе силы, и помогает совсем не страждущим, а старшей дочери. Которая и без того не бедствует, получая в три раза больше брата и сестры. Битый, не битого везет!
У практичных сельских жителей так не бывает. Нужда заставила Балабошку (детская кличка) засветиться. И не  пришло ей в голову, рано ли поздно тайна откроется. Передернула высокомерно своим некогда перебитым носом, и в лифчик ассигнации схоронила... Что стыд глаза не ест, тоже наверняка вспомнила…
Пока суть да дело, я отвлекся от домашних скандальных тем: стал паковать посылки с книгами и другими своими вещами. Их набралось уже с десяток, они ждали своего часа. Что делать с дельтапланами не решил, упаковал их в свои лавсановые футляры, снес в подвал, судьба летательных аппаратов меня уже мало интересовала.
                9

В моем учреждении мне вдруг, предложили профсоюзную путевку в Доме отдыха в Симферополе. Льготная цена, недорогие билеты на самолет, я не стал отказываться от синицы в руках…
Двадцать два дня пролетели как один, даже вспомнить нечего. Сносное питание, посещение приморских городов, двухчасовое в них пребывание, распитие с коллективом паломников местных вин…
Все. Домой.
На пороге меня встретила заплаканная жена:
- Наташа…, - протянула мне телеграмму.
«Автомобильной катастрофе потеряли Наталию тчк Похороны состоятся ** ** ** тчк»
Это меня подкосило вконец. На следующее утро, сжав зубы, я озаботился вылетом в Волгоград. Это двести километров до автовокзала Мурманска, еще сорок до аэропорта…
Успел. Отец выглядел вконец потерянным. И надо же тому случиться - за неделю до этого он сломал ногу, и передвигаться мог только на костылях. По всем человеческим меркам, мне полагалось обнять родителей и разделить с ними общее горе.
Не получалось, я не мог выдавить из себя ни капли жалости ни к матери ни к отцу. Так и сидели мы у гроба: я, родители, 24-летняя сестра, и дочери Наташи — 10-летняя Катя от первого брака и 4-летняя Яна от второго.
Позже мать взяла над Катериной, круглой сиротой - опеку, Яне была уготована лучшая участь, она осталась с отцом, Геннадий в ней души не чаял.
С квартирами, не без скандалов, дело как-то уладилось.
Екатерина так и не вышла замуж, видимо неуживчивый характер тому виной. У Яны — получше. Ее Анна от первого брака (с коммерсантом) уже лет 15 не видела родного отца. Второй брак Яночки много удачнее, супруги состоялись как бизнесмэн и бизнесвумен.
Скажу и про себя, сегодняшнего. Ушла в небытие мать в возрасте 93 лет, последние пять она была лежачей. Растение… Поливают и ладно.
Дети мои остались на Севере. Младший женат вторым браком, от первого у него растут чудные дети — Максим и Маша. Один к одному повторилась моя история — деревенская баба стала портить ему жизнь…
Старший остановился на одной, на пять лет его старше. Две очаровательные девочки, 18-ти и 23 лет вошли в пору цветения.
Дети меня предпочитают не знать. Мне ничего не остается, как тоже пойти по этому пути…
Судьба-злодейка сводила счеты и с моей младшей сестрой Ланой (по паспорту Еленой). По своему  обыкновению, вслед за Натальей, мать выжила из дома и ее, девчонкой она улетела в Волгоград и скороспело выскочила замуж, подозреваю, тому были причины. Муж ее, ни богу свечка… без образования и специальности, перебивался случайными заработками. На водку ему хватало, семью содержать он был не в состоянии. Это делала его маманя, расторопная служащая треста столовых и ресторанов. С работы она возвращалась, груженая сумками с едой.  Оставалось только разогреть в микроволновке отбивные и бифштексы, да открыть банку с мариноваными опятами.
Появился ребенок. Уж не знаю каким образом, вдруг оказалось - Лана закончила кооперативный техникум. А раз так, она имела право на руководящую работу, и свекровь устроила ее директором комиссионного магазина.
Жить стало лучше, жить стало веселее! Жила она с мужем и ребенком в одной из трех комнат свекрови.
И все бы хорошо, но Валерий стал вдруг быстро чахнуть, и вскоре отдал богу душу. Оказалось — истина в вине! Оказалось — у бывшего мужа Ланы - своя однушка на окраине Волгограда. В нее, записанную отцом предусмотрительно на дочь, вскоре переехала Елена Владимировна.
Недолго мучилась старушка… Не прошло и полугода, общим собранием магазина, Лану сократили. А через две недели избрали нового директора. Финита ля комедиа! 
Вскоре, к молодухе присоседился прибалт из «свободных каменщиков», то есть бомжеватый бездельник, ростом с Филиппа Киркорова и аппетитом Гаргантюа.
Елена устроилась на продовольственную базу кладовщицей, Игорек зависал в  поисках работы…  И однажды он уснул и…  не проснулся. Аминь.
Тут с матерью в Волжском беда приключилась. В аккурат через несколько месяцев после юбилея, 80 лет. Точнее, по первому снегу примерно в середине декабря.
Пошла в магазин. Возвращаясь уже с продуктами, подскользнулась, и сломала ни что-нибудь — шейку бедра левой ноги. В ее возрасте это очень серьезно.
Операцию врачи делать не решились, опасаясь — не выдержит старая. Пустили все на самотек, дескать трещина заживет сама-собой. Надо только не давать мышцам покоя, трудить ногу. Через боль и слезы.
Они не знали моей матери, всю жизнь искавшую легких путей. Безвольную, не умеющую перешагнуть через себя, не воспринимающую чужую боль и страдания. В том числе внучек. Безразличие и отстраненность к их судьбе, аукнулось ей теперь сторицей. Даже «казанская сирота» Екатерина, которой при размене квартиры отошла большая часть недвижимости — двушка, которую дед с бабкой пестовали до 18 лет, отказалась от опеки болезной. Без объяснения причин.
Младшая Яна не знала бабку лет 20, с какой стати она будет хлопотать о ней сейчас! Перебьется.
Лане ничего не оставалось, как переехать в комнату матери и ухаживать за ней, лежащей пластом. Нога, без тренинга и массажа, стала сохнуть и превращаться в помеху, передвигаться по комнате даже с манежиком, баба Клава уже  не могла.
Сестра, без объяснения причин прекратила со мной отношения, тем более, что я, переехав в Псковскую область, дистанцировался от ее проблем с матерью.
Такое не прощается!
                10               

Прошло одиннадцать лет. В семье, мои жертвы оправдывались. Не стало ее, «сошло на нет» и увлечение бегом. Казалось бы, он предприятие недорогое: пара кроссовок да налаженное питание…
В том-то и дело, что о полноценном питании не могло быть и речи. Тот уровень ежедневных пробежек, который я прежде исповедовал, требовал высоких полноценных калорий, и с высоты прожитого,  стал трепетней относиться к своему здоровью.
Мое жизненное кредо - продвинутый образ жизни, без оглядки на соседа по лестничной площадке. Жить без зависти, без злобы в сердце, без советов людей деловых и умудренных. Будто деловых и будто умудренных.
Если я голодал по Брэггу шестнадцать дней, что мне рассуждения любителя, осилившего всего два дня. Если я набЕгал  восемь тысяч (!!!) камэ за три года, мог учить уже сам, что мне поучения дилетанта в дорогих кроссах.
Если я топ - альпинист,  и "делал" свои горы в Таджикистане, то мемуары брюхоногого новичка для меня умильны. Болтая ногами, тот на канатке достиг приюта, о канатке он не рассказывает, о Приюте Одиннадцати - в деталях. Если ты… 
Подводя итоги своего ухабистого жизненного пути, я - тяну руки к тем, кто хочет меня услышать. Слова плохо различимы из-за слабого голоса, но разобрать можно.
…люди, будьте профи в каждом своем начинании. Вершин можно не достичь, но отдавайтесь любимому делу сполна. Неуязвимые, приподнятые над землей, вы станете смотреть на невежд сверху. Рожденный ползать, летать не может… Постройте дельтаплан, и оторвитесь от земли. На СВОЕМ летательном аппарате, в СВОЕ, пронзительной глубины и режущей синевы небо. Уподобясь чайке Джонатан Ливингстон.  Фигуры высшего пилотажа за дерзкими!
Слова, слова…  Что ты сам из себя представляешь, Александр Владимирович! Кроме жизнью данного права судить других.
Ни слова у тебя в простоте, любой диалог ты норовишь превратить в поучительный монолог, вот почему никто не хочет иметь с тобой дел. Даже твоя третья жена, педагог по образованию, не позволяет с детьми таких тональностей и частотных высот, что позволяешь себе ты, беседуя со сверстниками. Уймись, займи свою скромную нишу в колумбарии сегодняшних старцев, завтрашних небожителей.
- Чушь собачья! - оппонировало мое «второе я». Если заступать лыжню в лыжном марафоне считается моветоном, почему в обычной мирной жизни это должно выглядеть нормальным? А?
Брать в «коробочку» в велосипедной гонке — избитый прием неудачников, почему он должен распространяться и на наш быт?
Меня уже не изменить — возраст не тот. То, что моя жизненная позиция, иной раз в противофазе с принятыми на наших улицах нормами общежития — не моя вина, а беда меня окружающих. Лицемерие, кривизна и двойная мораль в отношениях, не мной придумана, но мной не исповедуется. Если править свою опасную бритву на оселке этих понятий, все будет выглядеть чудненько. Но кривая дорожка — не моя дорожка, запишите это на своем узком лбу, мои невольные собутыльники. Платон мне друг…
                10
Возвращение в свою забронированную квартиру, на первый взгляд было простым и вопросов поначалу не возникало. Однако… продуманная Балабошка развила сумасшедшую деятельность: приватизировала квартиру в Мончегорске на троих детей (к 2003 году у нее появилась новая семья и ребенок). Не думая выписываться из квартиры в Волжском.
Моя жизнь тоже не стояла на месте, вскоре у меня появилась подружка, ставшая позже женой. После этого двухлетнего брака, я стал внимательнее (как мне казалось) относится к здоровью претенденток на соискание…  Невозможность иметь детей не единственный минус в наших отношениях. Третий брак тоже тянул за собой цепочку хронических  жениных болячек.
Знать о них и заведомо скрыть от будущего мужа… Некрасиво, как минимум.
1994 год. Наступили времена процветания авантюристов типа Мавроди. Я позарился на публичные заверения многократного обогащения, и продав квартиру (не смотря на то, что в ней числилась моя бывшая) вложил почти все деньги в Башкирский бензин. И… пролетел как фанера над Парижем.
Многолетние попытки вернуть деньги через суд, успехом не увенчались. Третья моя жена, завуч Людмила, усмотрев в моей ситуации крах своих надежд, указала мне на дверь. Впрочем, я и сам бы ушел: хронический бронхит и «залеченная» женская часть не оставляли надежд на общего ребенка. Оставался монастырь...

                11
Где-то в меловых горах, задолго до восхода солнца, поднимается от сна горстка подвижников, и начинает свой неспешный, долгий и трудный путь к Богу. Поминая в своих молитвах и тех, кто не имеет к ним, казалось бы, никакого отношения.
А что Александр Владимирович, как у него жизненный пазл сложился?
Грех жаловаться, квартиру ему вернули, остальное со временем приложится.
Как он на всю эту нервную катавасию взирал?
Рад-радешенек, слов нет! Когда уходил из монастыря, то долго стоял в старой кирпичной арке, в глазах пока только блестели слезы. От провожатых он тогда отказался: ни к чему, не надо… Однако, зайдя за поворот дороги, пропав из виду смотрящих, упал на пригорок, дал волю слезам.
Выплакался. Долго сидел, откинувшись на руки, глядя на размытые слезами зеленые пятна придорожного ольховника. В душе у него ничего, похожего на волнение и беспокойство: сознание текло пока бездумно, ничем не прерываясь. Так плывет по течению унесенная ветром лодка. Пусть без руля и ветрил, хорошо, что не пошла на дно. Сшита наверное, крепко. Что до бортовой и килевой качки, которая неощутима, так то за счет окованных медью, как у ФРАМА, бортов.
Довольно, чему суждено быть - было. Теперь бы еще ветер в паруса поймать. Вспоминалось...
Пришла беда - отворяй ворота! Александр Владимирович и в мыслях не держал, что примерит эту расхожую поговорку на себя. Холодная осень 93-го - ничто по сравнению с маем 94-го года.
Он попался на своей врожденной доверчивости и жадности. Всем тогда примелькался на телеэкранах разбитной Леня Голубков, со своей расхожей тезой: "я не халявщик, я - партнер".
Вот и он, хотел стать таким же партнером, " из тени в свет перелетая". В феврале - 94-го, обратил внимание, на одну из центральных газет, где черным по белому бросалось в глаза магнетическое: "Всегда - 250, обычно - 800, сегодня 1300 процентов годовых!"
Срочные биржевые контракты! Башкирский бензин! Башкирский дизель! Как на это не клюнуть! Оно бы и сработало, если средства вложил в феврале, а вернул в апреле. На триста двадцать процентов мог бы рассчитывать...
А.В. продал свою 2-х комнатную квартиру за десять  миллионов, и девять - вложил в "Башкирский бензин". Вложил в начале февраля, и уже в мае начал беспокоиться. Сунулся в офис, там с ним говорили уже прохладнее. Что за спешка? Подождите.
Сколько ждать? Месяц? Два? Три? Офисы представителей Башкортостана, которых было поначалу, как у бабки Федоры тараканов, растворялись в небытии, словно сахар в чае. А в сентябре пришло запоздалое прозрение: квартира необратимо потеряна. Глупость несусветная - не в сказке сказать, не пером описать!
Позже, он попытается оправдаться перед детьми, от которых задолго до того ушел, женой своей бывшей… Дескать, планы тогда имел далеко идущие. Мало того, квартиру вернул бы, на проценты машины купил бы себе и детям… Над ним потешались. И правильно делали, слОва к делу не подошьешь.
Подтвердить делами свои добрые сослагательные намерения он не мог. Так, сотрясения воздуха…
Крыша у Санька на первых порах была, за два года до того, он расписался с женщиной, какой по счету не помнил. У нее взрослые дети: дочь замужем, недоросль, вполне созревший для службы в армии. Дочь мыкалась по квартирам, не имея своего угла не в сегодняшнем дне, ни в завтрашнем. Уже потом, он попытался стать на место бывшей жены, посмотреть на эту неприглядную историю ее глазами. После чего осуждать перестал.
Людмила выказала здоровый интерес к пропадающим на глазах деньгам, читай - квартиры. И если до того, у двух, уже не молодых людей, были обычные доверительные отношения, то в конце 1994 года, они в корне изменились. Прежде он устраивал жену и зарплатой и посильным участием в домашних делах, но враз устраивать перестал.
В самом деле, кто он теперь? Бомж. Примак. Судя по всему, здесь не обошлось без дочери. Как же, рухнули все ее надежды на свой угол. Нам такой зять не нужен! Сашке ничего не оставалось, как развестись в очередной раз.
Где таперича жить? Старая мать с больным отцом и племянницей-сиротой, отпадали, у него нет морального права навязывать свое общество даже близким людям. Кашу заварил он, ему и расхлебывать ее.
Нашлись сердобольные, и Владимыч поселился в гараже, пережив пятнадцать градусов мороза в бетонной коробке. На что-то надо было существовать, и он устроился в кооператив, стал прессовать резиновые изделия к "Жигулям".
В гараже его навечно прописывать не собирались, следовало искать варианты. Деньги на шиноремонтном он получал небольшие, и отдавать половину зарплаты за угол рука не поднималась.
Саша пришел в строящийся на берегу Ахтубы храм. Почему не на предприятие? Казалось бы: и образование высшее, и специальности по жизни нужные. Нет, не требовались на заводах и учреждениях люди, не имеющие своего угла, без местной прописки.
Стройка, на отведенной под церковь территории, шла полным ходом. Давно вырыт котлован на минус шести, внизу уже вязали арматуру. Генподрядчиком - известное в городе состоятельное предприятие, со своими башенными кранами, машинами, бульдозерами. Храму требовались люди универсальной специализации, как на дрейфующих станциях, попросту говоря - чернорабочие. Настоятель, выслушав претендента, пустил его под свою крышу.
Платить не обещал, но трехразовое питание гарантировал. Мог ли Александр рассчитывать на большее. Утешало: его иск к уфимским строителям финансовых пирамид, когда-то примут к исполнению и удовлетворят, а сейчас - кусок хлеба с постным маслом, и крыша над головой. Хоть так...
Спокойной жизни в храме он не нашел. Тяжелая физическая работа и постная монастырская пища, пользы не приносила и здоровья не прибавляла, организму многого не хватало. Начались осложнения, о которых раньше он и представления не имел: грыжи, кровь, обмороки. Вот оно испытание Господнее…
Человек грамотный, не зажатый, он пытался обратить на это внимание настоятеля храма, отца Вавилу, но тот всякий раз уходил от ответа. Будучи иеромонахом, то есть священником-монахом, он следовал аскезам, которые воины Христовы исповедовали. Ни мяса, ни молока, ни яиц, в трапезной вовек не было, разве только в престольные праздники послушники могли рассчитывать на рыбу. Да и той доставалось с хвостик.
Казалось бы, какое отношение имеют к церковному приходу монашеские аскезы? Александр тоже задался таким недоуменным вопросом.
- Ни при чем,  - был ответ сведущих, - но как устроил волгоградский владыка, к слову, тоже черный священник, так и повелось.
Можно ссылаться на кого угодно: на верховенство, настоятеля, но от этого легче не становилось. Одно утешало, все жертвы Христа ради, и его толика труда, есть в доме Божьем.
Утомляла не так работа, сколько равнодушие настоятеля к нуждам насельников. Тот попрекал даже куском хлеба, и как только язык поворачивался... За объемы работ, которые послушникам приходилось выполнять, на стройках города хорошо платили. Выходит, эти самые приличные деньги, он отдает за кров и примитивную еду. Они таких денег не стоили однозначно. Московские расценки…
И если бы только это. Послушник обратил внимание: под мышкой появилась опухоль. Вначале небольшая, она через полгода превратилась в шишку с кулак. Безболезненный, нарост чувствовался при ходьбе. Не женихаться, но все равно… Он посоветовался с врачом. У него оказалась липома - доброкачественная опухоль. Единственное средство избавления от нее - операция.
Обратился к настоятелю: дай отец денег на мероприятие. Тот склонился к бесплатному совету.
-Богородице не пробовал молиться?
-Нет, это же не душевная болезнь!
-Все одно! -Она и не от таких скорбей избавляет.
Батюшка подобрал нужные акафисты, наказал перед сном оглашать их.
Астафьев, доверчивая душа, несколько месяцев молился Пресвятой. Опухоль не спадала, больше того - росла.
Занятие это ему вскоре наскучило, достучаться до небес он не смог. Настоятель, вчерашний судебный пристав, как никто другой должен был знать: опухоль сама по себе не рассасывается. Бог, наделяя преступившего Закон Адама болезнями, этого не планировал. Подобные заболевания - промысел Божий, а совсем не происки лукавого. Покарал, так покарал. Господь не может менять свои же решения. Наказанный, не вправе рассчитывать на то, что Блаже вернет все на свои круги, только потому, что раб стенает. По делам и кара.
На совести послушника была не одна работа: обширный перечень обязанностей отнимали время от сна и отдыха. Отсутствие трудовой повинности в воскресные дни, не считалось благом, настоятель непременно находил дело в храме. Служба.
Через полтора года, этакой беспокойной подневольной жизни, Александр Владимирович возроптал. Не раз на еженедельной исповеди, он говорил о своих претензиях настоятелю, рассчитывая: капля - камень долбит. Тот же не внимал: слушал не слыша. Значит, не по пути нам с тобой отец.
Пришлось как-то беседовать с одним из прихожан, человеком благонравным, культурным, обходительным. Говорили о своих профессиях, жизненном пути, семейных обстоятельствах.
Александр поплакался Семену Ильичу на свою долю. Тот, на редкость участливый, не раздумывая предложил ему пожить в его пустующей квартире. Плату за нее брать не собирался, только расчет по квитанциям за жилье и свет.
Астафьев тянуть не стал, переехал сразу, для настоятеля неожиданно. Тот к нему с укоризной…
Кто же в том виноват святой отец, как не ты! Беречь надо паству, вести себя так, чтобы тянулась, чтобы за тебя в огонь и в воду. Не сумел. Нечего тогда на зеркало пенять…
Кстати: у Александра обнаружилась двухсторонняя паховая грыжа. Что такое, где это он? Вспомнил - в храме на бетонных блоках мог заработать. Сами лили. Одиннадцать тысяч штук - как одна копеечка! Вот так отец Вавила! Господа ли наказание, твое ли…
В квартире удалось пожить с год. Все это время, Саша работал, худо бедно зарабатывая. Продолжались, ничем конкретно не заканчиваясь, судебные разбирательства по жилью: появлялись новые иски о пересчете истребуемой суммы, учитывающие инфляцию. Отечественная процессуальная машина бесстыдно и явно буксовала.
Неожиданно Семен Ильич дал понять: квартиру следует освободить, предстояла ее продажа. Астафьев не придумал ничего лучше, как поехать в женский монастырь. Почему женский? В мужском, порядок поддерживается послушниками, иноками, монахами. В женском же нужда в мужских руках сильнее. Правда, поселиться там сложнее. Специфика. Кроме того, нужны рекомендации.
Лишенец считал, за этим дело не станет. Правильно считал. Игуменья позвонила в храм, где прежде обретался послушник, выслушала отца Вавилу, после чего согласилась испытать Сашка в деле.
Работы, как он и ожидал, было много. Монастырь расширялся, желающих прийти под его сень, хватало. Приводилось в порядок старое двухэтажное здание основного корпуса, планировался и новый, из своих керамзито-бетонных блоков.
А.В. - человек образованный, на любое техническое действо смотрел всесторонне, схватывая проблему целиком. Любая другая точка зрения была ему чужда, в серьезных делах он не выносил импровизаций.
Таких как он послушников, в монастыре было еще двое. Один из насельников в обители по указке жены - здесь монашествовала его дочь. Заработанные деньги он отдавал ей, позже за ними приезжала жена. Хитрован, не имеющий ни образования, ни специальности, он чувствовал себя в обители хозяином. Другой приходил из соседней деревни. Встретили его тамошние работники насторожено…
Работают. Каждый в меру сил, а силы у каждого разные. В какой-то момент, Алексу надоело тянуть лямку за троих. Ребят, с утра трезвых, через час было не узнать, через два, они - готовенькие… Остекленевшие... Или обледеневшие...
Первые дни настоятельница сталкивалась с новичком, как будто случайно, но Александр знал - на него смотрят, его проверяют. Пусть, ему бояться нечего. Хуже, чем ведут себя ее батраки, к которым она притерпелась, не бывает. Рассерженный, он решил проучить работничков.
Мастерская на два верстака, начиналась прихожей, в которой стояло старое зубоврачебное кресло. Миша и Юра, зачастую обессиленные чрезмерной дозой домодельной сивухи, по очереди отдыхали в нем.
В один из дней, ближе к полудню, приятели как и должно, сами себе на уме, по-простому медитировали…  Юра-монастырский, на правах старшего, покоился в кресле, свесив голову на бок, распустив слюни, весь в наспех сооруженной закуске. Миша, пристроившись сбоку, наложив руку на голову приятеля, словно отпуская тому грехи, тоже отдыхал.
Выждав минут пятнадцать, Шура разложил безвольного Юрия шире, Мишу усадил ему на колени. Здесь же стояла фляга с прокисшим квасом, ребята по бедности пользовали его. Литра три он вылил собутыльникам в промежности. Отчетливо обозначились темные пятна на брюках, излишек кваса, слился на пол, недвусмысленно намекая на свое специфическое происхождение. В бутылке оставалось немного пахучей самогонки, она тоже впиталась в рубашку Миши. Все!
После чего А.В. занялся делом: стал нарезать тупыми ножницами полоски жести, для грядущих электромонтажных работ. Случайно оглянувшись, он увидел игуменью. Та стояла, широко раскрыв глаза, глядя на живописную скульптурную группу. У нее не хватало слов, она просто показывала пальцем на Юрия и Михаила, открывая и закрывая рот. Такого она еще не видела! Выглянула в дверь, махнула рукой, кого-то приглашая. Вошел отец Николай, местный священник. Как и настоятельница, несколько минут немо взирал на жертвы алкоголя. В полном молчании верховенство удалилось.
У Саши нашлась работа в другом месте, далее был обед, отдых, и он потерял с глаз братьев во Христе. Вечером он видел Юрия уже трезвого, в других брюках, сосредоточенного и серьезного. И ни слова: ни вопроса, ни указания по ходу работ, хотя тот мнил себя бригадиром, и шагу не позволял ступить без его  соизволения. Миша, судя по всему, так и ушел домой в мокрых штанах.
Казалось бы, это случай должен был научить и того и другого? Настоятельница должна была сделать вывод, священник принять действенные меры! Ничуть не бывало! Не научил, не сделала, не принял, и через две недели история с коллегами повторилась. По части расслабления… Только у Александра пропала охота повторяться в своем творчестве.
Игуменья выделила ему для проживания половину ветхого пустующего, деревянного домика, за пределами монастыря. Вторую его половину, делила женщина неопределенных лет и статуса.
Безусловно, она не была монахиней, иначе жила бы в монастырских кельях, вместе с другими. Ее большой стаж черницы, она облачалась в монашеское одеяние, наводил на размышление. Сестры в шестнадцать, восемнадцать лет, приходившие в монастырь, уже через год-полтора, доказывали свою истовость, желание стать невестой христовой и постригались.
Этот же странная особа, жившая при монастыре уже лет шесть, оставалась послушницей, самым низким чином в обители. Грешна? Все мы не без греха! Не было желания? В это трудно поверить: она при каждом удобном случае, пыталась утвердить окружающих в своем благочестии, приверженности Вере. Кто бы сомневался!
При вынужденном общении с ней, возникало ощущение, что имеешь дело с человеком гонимым, изгоем. Симпатий у сестер обители она почему-то не вызывала, и Шурик сердцем чувствовал исходившую от нее опасность.
Первым делом, сестра заклеила все щели на стене, которая делила общую на двоих, веранду. Эта явная демонстрация, якобы девичьей незащищенности, умиляла.
По своему коридору, насельница могла сновать лишь в ночной рубашке, ну уж никак не пеньюаре, тем более легкомысленной комбинации. Их просто не могло быть в ее убогом гардеробе.
Таким образом, нужды конопатить щели не было. Игуменья, посещая подопечную, не могла не заметить этого новшества. И конечно же задала вопрос. Как на него ответила черница, можно только догадываться.
Внимательный глаз молодой игуменьи, новый монастырский работник, чувствовал везде. Подозревал, не обошлось здесь и без его соседки, посильно принимающей в нем участие. Монастырские установки предписывали: общение братьев и сестер, должно быть сведено к минимуму. Сестры после общения с Алексом, он это чувствовал и знал, молились, отводя от себя искусы лукавого.
Человек слаб, в этом нет сомнения! Он же и хозяин себе. Так считал насельник. Ему не надо было молиться после общения с сестрой-соседкой. Лукавого там не было и в помине. Как женщина, она для него не существовала. В какой-то момент, он даже порывался сказать ей об этом. Возможно, ее это оскорбило бы до глубины души. Зато было по Богу! Надо бы…
Насельницы, по большому счету, не интересовали Костю. Не потому что были табу, Нельзя сбрасывать со счетов и принципы, которые исповедовал вновь пришедший.
Монашки же, в высшей степени глазастые и проницательные, не по возрасту умело, различали характер дистанцирования. Они не хотели видеть в не старом еще мужчине, холодной отстраненности евнуха, им надо было чувствовать тайные страдания плоти, и свою власть над нею.
Зачем это им? Возможно, это единственное что они позволяли себе в тех условиях. Так думал Александр в недолгие минуты отдыха, лежа в своей келье.
На молоденькую сестру-повариху, насельник поначалу не обратил внимания. Он редко садился за стол в трапезной, обстановка тому не способствовала. Недоверчивая, зачастую просто недоброжелательная, она не оставляла выбора, он предпочитал кушать у себя.
Девчонка, годная если не во внучки, то уж в дочки наверняка, подавала страждущим не отличая, чем-то приглянулась ему. Спокойная монастырская атмосфера располагала к тому, и он предался размышлениям.
У девочки не сложилось. Мало ли. Сирота. Обидели. Она еще не приняла для себя окончательного решения сменить имя, принять постриг.
Взять над ней опеку, увести из монастыря? Легко сказать, согласится ли девушка… Понимал, если решится на это, то взвалит на свои плечи большую ответственность. Это не современная учительница, расчетливая и самодостаточная, девочке нужна твердая опора, тогда у нее исчезнет комплекс неполноценности. После чего она станет смотреть на сверстниц, как на равных, и попытается жить жизнью, свойственную ее возрасту.
А он? Об этом не хотелось думать. Здесь, должно быть, и кроется ошибка многих человеческих поступков: нежелание прогнозировать ситуацию, реально и быстро прожить воображаемую сцену. И увидеть все неровности ухабистого жизненного пути.
Александр написал девочке записку. Ни признаний, ни откровений, просто назначал в определенном месте встречу. К которой был готов, на которой знал что скажет. Когда никто не видел, сунул ей в карман передника, получая свою порцию супчика.
Девочка на свидание не пришла. Причин тому могло быть много: фанатичная
приверженность избранному пути, нежелание легкомысленной скоротечной связи, просто боязнь. Глаз при встрече, с этих пор, она на него не поднимала.
Поторопился! - думал А.В., коря себя за поспешность.  Спугнул девчонку! А ведь он не хотел ей зла.
Иной раз, провожая ее взглядом вздрагивал, физически осязая всевидящее око соседки, самозваной инокини. Поймать ее на этом невозможно.
И однажды... открытие! Стоя близко к черничке, Александр наконец, рассмотрел ее лицо в деталях. Ба, оказывается, это его знакомая!
Как-то, ему пришлось трудиться на одном малом предприятии в Средней Ахтубе. Девушка работала в техотделе, и обращала на себя внимание. Не то что бы красотой лица, притягивало ее королевское высокомерие и завидная фигура. Дружка, как он знал, у нее не было.
Дошли слухи: скоропостижно умерла лучшая подруга той самой сударыни из техотдела. Горе молодой женщины было таким безутешным, что она ушла в монастырь. Говорили: у них были более, чем дружеские отношения.
И вот она перед ним, та самая неприступная леди. Почему неприступная, теперь понятно. Почему не принимается черничками- тоже.
Спустя много лет, женщин, ведущих затворный образ жизни, узнать нелегко. Женщин... Что до мужчин, то его Сашу, наблюдательная технологиня, без сомнения вычислила сразу же по приезду. И почему-то невзлюбила. Но это уже из области психиатрии. Кто-то из писателей (не Чехов ли...) сказал — женщина никогда не простит мужчине знания своей тайны. Не в этом ли причина...
Неожиданный стук в окно кельи среди бела дня, застал Саню врасплох. У порога мнется игуменья, и одна из ее помощниц. Скорбный взгляд, опущенные долу глаза, не желают смотреть на мужчину в майке. Нельзя!
-Езжайте домой Александр! - жестко и однозначно молвила настоятельница.
- Через три часа ваш автобус, - протянула смятые деньги. Зарплата.
Насельник машинально пересчитал их. - Здесь в десять раз меньше.
-На билет вам хватит. - То что меньше, сами виноваты.
И никаких за этим комментариев. Убедившись что правильно понята, не встретив ожидаемого отпора, игуменья, с видом оскорбленной добродетели, удалилась.
Роптать и возмущаться было лишне. Божья слуга, волею обстоятельств пастырь, без зазрения совести преступает границы морали, заповеданные Моисеем. Самодовольная и ослепленная, образец для подражания! Ой ли!
Даже если бы Александр явно нарушил некие нормы общежития, разве не пристало настоятельнице быть выше денежных расчетов? Оберегая честь обители в этом частном случае, оберегая честь христианской церкви вообще.
Как уважать ее после этого бесцеремонного обмана? Нет уж, что заслужила! И в памяти у Алекса отлагается характеристика игуменьи. Словами, которые в тот момент пришли ему в голову…
                12
Состоялся четвертый или пятый по счету суд, а не видно конца-края, шутовскому юридическому представлению. Уточнения. Расследования. Запросы.
Какое-то время, ему пришлось совсем невмоготу, и Александр поселился у матери. Ежевечерне выслушивая истеричные, обидные выкрики сопливой племянницы, он в полемику не ударялся. Понимая, что бесцеремонно вторгся на жилую площадь родственников, в душе осознавая их правоту. Потеря квартиры - самый безответственный в его жизни поступок!
Но зачем всякий раз наступать на этот мозоль? Чтобы добить? Чтобы одолел комплекс неполноценности? Чтобы показать миру: его образование, жизненный и производственный опыт - ничто, на фоне его сегодняшней обездоленности?
Мать племяннице поддакивала. Моральные обязательства, были неведомы этой малограмотной, практически чужой Саше женщине. Как все недалекие люди, она яро ненавидела тех, кто преуспел в мыслительной деятельности. В том числе и своих детей, умело скрывая это от окружающих, по простоте не умеющей этого скрыть от них, повзрослевших.
Отец был лежачим и требовал ухода. Мать, кляня свою жизнь, жаловалась всем кто ее слушал, на безысходность и нужду. Лукавила!
Отцу требовалась три раза в день утка, три раза в день его надо было кормить, время от времени, обмывать. Но Александр мог дать голову на отсечение: болезнь отца, совсем не в разы прибавила матери забот. Он стирал когда-нибудь себе носки или трусы? Нет! Ходил по магазинам? Не было такого!
Как участник войны и инвалид труда, он получал по тем временам, очень неплохую пенсию. Если все суммировать и учесть льготы, мать и работающая племянница не бедовали.
Как бы то ни было, места в трехкомнатной квартире, сыну Владимира не находилось. Проще говоря, его выживали: и мать, и подрастающая молодая стерва.
И опять надо принимать решение, которое впрямую отразится на его судьбе. А рядом нет никого, кто бы помог советом, поддержал словом, делом. Это потом появятся судьи, они разберут его по косточкам, осудят тот или иной выбор. Он не льстил себя надеждой, что при "разборе полетов", окажется на высоте положения. Еще чего! Сколько раз судьба демонстрировала ему кукиш, он уже привык к этому.
Возвращаться в храм который когда-то строил, выводил на "ноль", не хотелось. Тамошнего настоятеля не изменить, наступать на одни и те же грабли не позволял житейский опыт.
В мужском монастыре все выглядело по-другому. Не сказать хорошо или плохо, по-другому. Расположенный меж невысоких безлесых холмов, он выглядел скромно. Включал в себя два кирпичных, старой выделки жилых дома. Один из них, стоял на пригорке, под его крышей ютилась небольшая, прихожан на двадцать часовня, трапезная, кухня, служебные помещения.
Во втором - селились монахи, настоятель, церковный причт. Были и нежилые постройки, по бедности еще не восстановленные. Кирпичные коробки без дверей, оконных переплетов, но с крышами. Часть их использовали под склады, часть под сеновал. Была и летняя часовня, много больших размеров, в которой служили лишь в теплое время года, по большим праздникам, при стечении люда.
Александру, чтобы попасть в обитель, следовало потрудиться. Найти настоятеля, оказалось нелегко: у него подворье в областном городе, где он большую часть времени и находился.
Отец Серафим спросил рекомендации. Соискатель сослался на отца Вавилу, на игуменью матушку Евгению ссылаться не стал, опасался. Она представила бы его в том свете, какой ей представлялся. То есть, далеком от истинного.
Поселили его в бревенчатом домике в монастырских пределах. Под крышей ютилось пять человек разного возраста, начиная с 50-летнего, кончая 23-летним.
Отец Серафим, как и отец Вавила, был воином Христовым, монахом, по сути, священником по чину. Александр как должное, принял строгости монастырские. Работа без надрыва, каждый выполнял свое дело, послушнику поручали то, с чем он справлялся.
Подсобное хозяйство. Для девяти монахов, четырех иноков, пяти послушников - мужчин, и шести - женщин, оно не казалось малым. Девять коров, двенадцать овец, восемь коз, четырнадцать поросят, и три десятка кур-несушек.
У монахов свои послушания. Один отвечает за дрова и растопку зимой, другой - за птичий двор, третий - за коров.
Послушникам мирского толка, к которым относился и Александр, поручали вспомогательные работы по двору: плотницкие, сбор урожая, погрузочно разгрузочные, кухонные.
Насельник исподволь втягивался в монастырскую жизнь. Бродя по окрестностям обители, ломал подсолнухи местных фермеров, обеспечивая себя и братию добротными семечками.
Собирал куски алюминиевого провода — остатки местной линии электропередачи, сносил их к дому, где жил. Набрав приличное его количество, накрутив пружин и нащелкав колец, стал плести кольчугу и шлем. Используя для этого каждую свободную минуту.
За этим занятием его застал настоятель. Покачал в осуждении головой — он на это дело его не благословлял, в переводе на мирской язык — не давал разрешения. Дал понять — и не подумает дать.
На тот момент послушник не считал себя обязанным испрашивать разрешение по каждому случаю, настоятель правильно его поняв — не настаивал на своем.
В первые дни пребывания в обители,  новоприбывший был приятно удивлен: на столе вволю монастырского молока, сметаны, творога, и даже - сливочного масла. Правда, на этом все и заканчивалось. Надо понимать - монастырь!
То, что на заднем дворе пришлые люди резали коров, овец и свиней, ни о чем не говорило, все это делалось для продажи, монастырю надо на что -то жить.
Постная трапеза, испытание суровое, многие не могли с этим смириться, уходили. Отец Серафим, при желании мог бы устроить послушникам отдельный стол, и пользовать их доморощенным мясом, цыплятами, яйцами.
Мог, но не захотел. С какой стати искусственно создавать преимущества одним, подвергая искушению других братьев во Христе.
Александр подметил и другую сторону дела: мирские послушники, в глазах настоятеля - завтрашние иноки, послезавтрашние монахи. Так и правится человек на оселке: смиряется с тяготами, значит, зреет, готовится для грядущих аскез. Не под силу - вот Бог, вот порог. Работник смиренный, добровольно отсекающий свою волю, испрашивающий ежеминутно у старшего по чину совета - будущий монах. Все прочие уходят, и причин тому - тьма.
Кто-то позвал в мир, обеспечивая условия бытия, кого-то одолела чувственность, и раб Божий не смог совладать со страстями.
Как бы то ни было, послушник сознательно погружался в мир христианских догм, заповедей и установок, стал находить удовольствие в богословской полемике.
Один из братьев как-то заметил: он на своих исповедях, пеняет настоятелю на спорные моменты в его деятельности.
-Разве это можно? - удивился еще тогда насельник. - Осуждать настоятеля... Имеем ли право?
-А почему нет? - в свою очередь удивился брат. - Если я недоволен поступком настоятеля, я не имею права носить в себе помысел осуждения. Это Богу не угодно. Настоятель, посредник между нами и Богом. Но у него есть ошибочные поступки и шаги, свойственные нам. Он ведь тоже из колена Адамова.
Возразить ему Александр не смог, и взял на вооружение рекомендацию брата. Со временем понял: на это решается не всякий. Зависимость монастырских насельников от игумена в общежительном монастыре безусловна и высока. Однако, среди братии есть послушники, таких единицы, зависимость которых от настоятеля условна. К таким можно было отнести и приезжего.
В любой момент он мог оставить обитель, не спросясь. Тем более, что паспорт и не подумал отдавать настоятелю. Еще чего! Никто не станет ему в том препятствовать. При желании Александр, мог рассмотреть и варианты. Настоятель все это хорошо понимал, понимая же, не бросался, как правило, людьми. Ссориться с насельниками, значит рубить под собой сук.
Поначалу настоятель монастыря, производил на А.В.хорошее впечатление: добрые глаза, интерес к судьбе, видимое участие. Спустя время он понял: мудрым его не назвать. Не чувствовал падре в себе духовной силы, попросту комплексовал. Не в меру возбуждаясь, он был зачастую опрометчив и не сдержан.
А.В. с грустью осознал — перед ним издержки, так называемого, младостарчества - нового коньюктурного понятия! Появляется, например вакансия в каком-либо приходе, подворье, монастыре, в действующем, со сложившимся коллективом прихожан, насельников. В спешке и суете, не очень внимательно рассматриваются кандидатуры претендентов. Ни о каком анализе их душевных и деловых качеств, в таких условиях нет и речи. Со временем, все понимают: выбран случайный человек. Есть кем заменить, заменяют, а если некем?
Младостарцы более озабочены собственным благополучием, чином, карьерой, чем душевным состоянием подопечных. Поглощенные этим, они забывают о том, что в ответе за того, кого приручили. Сказано же в Писании поражу пастыря - разбегутся овцы!
За примером Александр далеко не ходил. Много раз, он наблюдал идиллическую картину - отца Серафима на воскресной проповеди. В часовне слышен его дрожащий и проникновенный глас о любви к ближнему. Он в должной мере благостен по своему тембру и частотам, и умиляет дряхлых, пришедших из соседней деревни старушек. Александр знал наверняка, они пришли, больше рассчитывая на праздничную трапезу с рыбой, сметаной, и молоком, чем на воскресную службу. Это не в осуждение, у кого повернется язык укорять старого полуголодного человека?
Истинную цену фарисейским словам служителя, Александр знал по себе. Всего-то и попросил он у отца Серафима несколько десятков рублей на флюорографическое обследование. На всякий случай. Основания для того были: в обитель приходили паломники со всей страны. Кто только не ночевал у них в избе, бывало и кашляли пришлые подозрительно…
И что же? Нет денег! Как это нет? Каждую пятницу на рынок свозится мясо, молоко, сметана, творог, масло, яйца, и нет денег?
А если посмотреть на это с другой стороны? Монашество - добровольно взятые на себя обязательства: безбрачие, нестяжание, отречение воли. Как выглядит в плане нестяжания: не иметь ничего личного - дорогостоящий карманный компьютер в руках настоятеля?
Послушание - превыше молитв! Иначе, дело превыше всего! Это было созвучно настроениям работника, его жизненной ориентации. Вне работы, вне дела, он себя не мыслил. Там, где иной выкапывал в каменистом грунте восемь ям для стоек забора, он доводил их до тридцати четырех! Ленивая братия поглядывала на него с усмешкой. Чего ради?
А ведь знал, тешит лукавого. Знал -  смирение воли в обители первое дело! Никаких действий и поступков, продиктованных своей волей. Для непосвященного это звучит странно.
Как это…  А вот так. Дано монаху задание: высадить сорок кустиков помидорной рассады. Именно сорок! Не тридцать пять и не пятьдесят. Тридцать пять - нерадение, лень, ослушание. Пятьдесят - гордыня, самолюбование, возвышение. И в том и в другом деянии - грех!
Гордыню сложнее всего вытравить из сознания, здесь не помогает не изнурение плоти постами, ночными бдениями, работой, многочасовыми молитвами.
Как прилепиться к этим условиям, если есть охота трудиться до седьмого пота во славу Божию? Вот она граница, за которой и начинается деградация личности. Не моги!
Послушание превыше молитв! Говорить братья это говорили, а вот выполнять  работный Устав не спешили. Было в порядке вещей: брат во Христе идет на службу, не окончив порученного ему дела, чтобы в тепле часовни, под речитатив евангельских наставлений, с часик подремать.
В трапезной тоже не было случая, чтобы брат задержался на послушании: за столом не протолкнуться, все на месте, все вовремя. Работа подождет! Никаких угрызений совести и страха Божьего!
Нерадение. Лень. Была она и в монастыре, чего скрывать, в меньшей, чем в миру степени, но была. Это можно отнести и к послушникам, и к инокам, и к монахам. У каждого лень проявлялась по-своему. По части самоспасения, монашество донельзя усердно и богобоязненно. Что касается отношения к труду, за редким исключением, не разбегутся постриженные...
Мирским послушникам, как правило, не доверяли уход за живностью, птицей. Боялся настоятель: а ну как придет в голову не связанному монашескими обетами человеку с улицы, освежевать пташку? Раз, другой, третий… Понравится, потом его не отвадить! Монах на такое не осмелится, а мирской - сможет.
В обители к табу относили не только мясо, но и яйца. Косте представился случай убедиться: даже богобоязненный чернец, соблюдающий все положенные ему по Уставу аскезы, может быть предельно халатным в работном послушании.
Как-то случилось, приболел монах, у которого на совести птичий двор. У Шуры свои дела, он занимался электропроводкой летней часовни. Игумен считал - дело поручить больше некому.
И послушник переключился на птицу. Новое послушание застало его врасплох: городской житель, он не знал, с какого края к нему подступиться. 
Выяснилось - ни в одном из двадцати шести гнезд, не было и пучка соломы. Куры неслись постоянно, курятник следовало посещать не менее шести раз на дню. Если этого не делать, то куры, лишенные извести, тут же склевывали свои же, еще теплые яйца. Хозяин птичьего департамента, снимал в день 10 - 12 штук, это учитывалось, и каждую пятницу свозилось на рынок. Там, за монастырскими освященными продуктами всегда очередь.
УсЫпать территорию мелом не составило труда, вокруг горы известняка, из него сложенные. Устелить гнезда тоже. Своевременно кормить, не забывая и про воду, вот и все обязанности.
Начиная с третьего дня, я не снимал в день меньше двадцати шести яиц, было и тридцать четыре. Три недели монах был немощен, три недели  насельник добросовестно ухаживал за птицей. Справедливости ради следует сделать оговорку в части добросовестности...
Человек - слаб, и новый паломник не был исключением. По размышлению он понял, что попал в сложную ситуацию, из которой надо достойно выйти.
Двенадцать и двадцать восемь яиц. Почувствуйте разницу. Если о ней узнает настоятель, монаху не миновать наказания. Это и отлучение от послушания, и наложение епитимьи. В любом случае на орехи ему достанется. Как будет выглядеть после этого Алекс в его глазах, глазах братии? Неприглядно, чего говорить. Нарушение негласного братского единства - последнее дело. Что придумать?
Оставалось одно - разницу в четырнадцать - шестнадцать яиц, каким-то образом ликвидировать. Как? Это отдельный разговор.
И он выбрал из двух грехов меньший - тайноедение - есть такое понятие в монашеском обиходе, стал выпивать в день по четырнадцать яиц. Организм, до того лишенный сбалансированного питания, благодарно отзывался на такие оздоровительные процедуры.
Не исключено, его внезапную и необъяснимую разборчивость в еде, мог подметить и настоятель. На пустые щи, его какое-то время не тянуло, и трапезная перестала быть его излюбленным местом. Даже с ее сметаной, творогом и маслом...
Монах вышел с больничного, и новичок с грустью в душе передал ему управление птичником. Наверняка, тот удивился количественным переменам в своем департаменте. Однако посещать загон шесть - семь раз в сутки, он не собирался, и вскоре, должно быть, вышел на свои обычные - двенадцать.
Наступили февральские холода. Настоятелю пришло в голову, купить в это время дюжину молочных поросят. Спинной мозг от головного чем-то должен отличаться... Не отличался. 
Свинарник, к этому случаю и не думали готовить: щели в стенах - кулак пролазит, пол гнилой, света нет, двери перекошены. Началась спешная импровизация технологий и мобилизация ресурсов. То, что испокон веков, было не по душе А.В.
Трехнедельных крошек доверили монаху. Тот всерьез озаботился их здоровьем: не вылезал из часовни, молился за братьев своих меньших. Александр поначалу молча расстраивался, глядя на такую постановку вопроса, но когда трое розовых малышей перестали визжать от голода, всерьез рассердился.
-Что ты брат себе позволяешь? - выговаривал он чернецу.
Послушник корил монаха, святого отца - факт, не должный иметь места в принципе, но мне было плевать на эти иерархические абсурдности, не за себя я радел.
-Ты неустанно молишься, спасая свою жизнь, это похвально. - Но при чем поросята? Это твое послушание, их жизнь на твоей совести. Ты отец уже взял грех на душу, умертвил три живые души. Ты задался целью и остальных пустить в расход? У тебя уговор с лукавым?
Монах пытался слабо протестовать. Не на того напал...
-Спасаешь свою душу, спасай, но не за счет меньших братьев. - Почему ты саботируешь свое послушание? Почему во главу угла ставишь собственное благополучие? Почему ты бежишь работы, словно девственница порока? Рассчитываешь на то, что на очередной исповеди, настоятель простит тебе грех нерадения? Если ты в том повинишься! Но ведь ты этого не сделаешь, скроешь. А значит, возьмешь на себя еще один грех.
А может, и нет здесь греха сокрытия? Ты не повинишься потому, что слеп, и не можешь видеть своего нежелания трудиться во славу Божью? Тебе кажется, что все идет как надо, ты усерден и твоя служба угодна Богу? Когда безвинное, голодное существо коченеет на гнилом полу, ты говоришь себе - Бог дал, Бог взял. Не искушай Господа, брат!
Ты скорее признаешься на исповеди, в своем вожделении. Знаешь, о чем говорю, о паломницах в миниюбках, которых ты водишь в пещеры. Признаешься с тайной радостью, заново пережив сладострастие момента. В этом будет твой второй грех: само вожделение, и смакование его в подробностях на исповеди.
Саня отвел себе душу, возможно, потеряв брата. Понимал, поправить дело, таким образом нельзя: нерадение в крови у монаха, и умрет вместе с ним.
В монастырь приходили многие: жили неделю, другую, месяц. Лишь один из двадцати, имел внутреннюю установку, готовность посвятить себя Богу. Не всем Господь дал мудрость окончательного решения, многие принимали его под влиянием переживаний, и не могли трезво оценить обстановку. Отсюда и метания, ропот, грехопадения…
Александр считал себя человеком деятельным и жизнелюбивым, но и его не миновала чаша сия: начала одолевать безысходность. Приходила все чаще мысль, о потери смысла существования, порой суициидального толка.
Позже появились более разумные варианты. Один из них: влиться в скромные ряды воинов христовых, пройдя все положенные ступени: иночество, монашество. Шло время. По мере осмысления обстоятельств, он вскоре пришел к убеждению: не его это, не сможет, не время наконец.
Как ни крути, не все свои ниточки с миром он оборвал, оставалась надежда на квартиру. Вернее на справедливость, благодаря которой та должна вернуться в его руки.
Общаясь с насельниками он видел: в монастырь можно прийти, жить по его Уставу, соблюдая посты, забываясь в молитвах, производя впечатление благочестивого христианина. При всем том, позволяя душе и телу лениться, превращаясь со временем в подобие растения. Конечно, настоятель будет рад, принимая под свое крыло бессловесного, тупого исполнителя монастырских установок и своей воли.
Хорошо, если насельник не замечает перемен, что происходят с ним, его психикой, и это благо для обоих. А если видит их, чувствует, но ничего противного сделать не может?
С такими приходилось иметь дело. Неуравновешенные и мятущиеся, не желающие перемен натуры, вступали в конфликт с самим собой. В скором времени, не в силах вынести двойственность положения, они уходили из монастыря.
Для себя Александр определился: в обозримом будущем он не собирается связывать свою судьбу с черным одеянием, менять имя не думает. Но он хорошо понимал тех, кто на это решился.
Нужен лишь начальный импульс. Волевое решение принимается единожды. После этого посвященный будет делать, что скажут. Из чести, совести, страха Божия! Без права что-либо изменить в будущем. Монастырские насельники, в особенности иноки и монахи, натуры противоречивые. Казалось бы, по мере погружения в Веру, человек должен становиться набожнее. Реальность неожиданна: послушник, и месяца не живший в обители, может быть образцом истинного подвижника, впитывая богословские истины, как губка. И наоборот, монах с многолетним стажем - строптив, высокоумен, нерадив, дерзок.
Такие были, и они осложняли жизнь наместнику. Как живой упрек: поспешили постричь, сменить имя. В самом деле, это выглядело вызывающе: простой монах, прилюдно обвиняет священника в непоследовательности и торопливости в чине ведения службы. Не той молитвой начал, не той закончил, преступно сократил псалом, сослался не на того пророка, апостола…
Каково настоятелю это выслушивать. Он и не слушает, с размаха бьет спорщика по морде, перед этим оглянувшись. Морда… А как еще по другому назвать? Лицо? Язык не поворачивается, морда она и в монастыре — морда.
А что монах? Что, что…  Протестует, как может. Бреется как панк наголо, и чешет на поклон к владыке. Невмоготу, дескать, от иеромонаха, скатывается в ересь чернец, не блюдет должно христианства.
А тому, как быть, как развести спорящих? Самое простое - заслать монаха в отдаленную и бедную обитель. Но он ведь и там не угомонится, Никон новоявленный. Рыльце в пушку у него, громкая полемика с настоятелем, не самый большой грех искателя истины. И морда его бита за другие грехи, которые не на виду, которые не отмаливаются.
При всей неоднозначности монастырского бытия, Александр видел и хорошие его стороны. В уединении от мирских соблазнов, скорее благо, чем зло. Не всегда для тела, но всегда для души. Тем, кто сомневался в этой тезе, мог привести несколько примеров из своей жизни.
Было…  В монастырь приехал мужчина средних лет, желая потрудиться во славу Божию, не за мзду. Лишь бы крышу дали, и тарелку супа поднесли. Все делается как надо: благословение настоятеля, паломнику выделен угол. Живет, работает…
Из дальнейших разговоров выяснили — он строитель известного предприятия, ушел на два месяца в отпуск. Чтобы не объедать домашних, и душу обрадовать, решил податься в обитель.
Многое ему было в диковинку, не все нравилось, чего-то душа не принимала упорно. Любитель поговорить за жизнь, он никак не мог смириться с размеренным бытом молчальников. В обители оправданы и интересны, лишь полемические выяснения отношений. Кто третий сын Адама? Сколько лет жил праотец? А Ламех. А Ной, его сын. Имена и фамилии апостолов. Дела монастырские …
Все остальные разговоры принято считать праздными, от лукавого. Чтобы начать так думать, надо пожить хотя бы полгода в стенах заведения, пропитаться его нуждами и заботами.
Строитель уехал, а дело его рук осталось надолго. Хорошую справил баньку раб Божий. Помоги ему Господи!
 Храмовый климат во многом полезен: покойный, добропорядочный, немногословный. Нелишни для общего развития, и богословские беседы, проповеди, молитвы, исповеди.
Ну а то, что подниматься надо в половине четвертого, и до утренней трапезы, отстоять службу, как без того. То тяготы непременные, христианские, из века в век переходящие, а не теперешним настоятелем выдуманные. Как без жертв. Старцы говорят - без монашества, не было и не будет истинного христианства на Руси. Это так. Без жертв невозможны духовные достижения. Как не склонить низко голову перед чернецами обоего пола. Как не пасть ниц перед их решимостью и мужеством. На это надо сподобиться, положить к ногам Спасителя саму жизнь, с ее скоротечностью, большими, и малыми радостями. Во искупление грехов своих: прошлых, настоящих, будущих…
Очищающие и успокаивающие свойства слез известны. Через полчаса бывший послушник, бодро шагал к автобусной остановке. В новую жизнь: где квартира, работа, и все остальное, из этого вытекающее…С монастырем сложнее, он так и остался в сердце. И не вырваться ему из этого вечного плена!
                13
Прошло несколько лет, и я опять вернулся к кольчугам. Опять? Вот именно — второй раз. Первый был в Монче - тундре, в памятном многими событиями 1984 ом.
Трезвый и некурящий я тогда бегал ежедневно. Как выяснилось спустя много лет, я не отдавал себе отчета в оптимальных беговых нагрузках. Бездумно уродовал ступни, что сказалось через два десятка лет скрюченными пальцами ног. Мои увлечения оказались опасными для здоровья: бег для ступней, вязка кольчуг — для кистей, сухожилий.
Как-то открыв журнал «Техника — молодежи», на его последней странице я увидел фотографию рыцаря в длиннополой кольчуге, бахилах, шлеме и рукавицах. И все из кольчужного полотна.
Читаю — некий Дмитрий Зенин, капитан-связист из Электростали, связал доспех из медной проволоки. Статья про него небольшая, с пачку сигарет, но меня увлекла. Ничего еще в голову не приходило, я написал в редакцию журнала, просил свести меня с Дмитрием.
Мне дали его адрес, и я стал переписываться с Зениным. Этот парень был весьма сведущ в старинных доспехах. Опережая события скажу — Дима был одним из первых, если не первым в СССР, кто работал с большими объемами кольчужной ткани. Я  был № 2. Если судить по очередности, по количеству брони — первым.
Где взять материал для кольчуг, я не особо задумывался — его было много, он был вокруг. В тот момент я работал мастером электролизного цеха, единственной вязальной проволокой в нашей агрессивной среде, считались нержавеющая и титановая, обычная стальная не держалась и двух часов.
Дмитрий меня уже слегка подучил, я стал определятся с оптимальным размером колец из титановой и нержавеющей проволоки.  С этим я покончил за сутки, и начал вить пружины с той и другой.
Работа не сказать сложная, я навил их по ведру, после этого  предстояло нащелкать колец. Тут все не так просто — срез кольца должен быть аккуратным, для этого годились не всякие кусачки, только «ножницы».
Выбор в магазинах инструментов очень ограничен, я довольствовался тем, что есть в моем инструментарии. Вот и вышел у меня срез — не очень…
Долго ли сказка сказывается… Ценой невероятных физических усилий, через два года передо мной на полу лежали две титановые и три нержавеющие кольчи.
Кисти болели невообразимо. И тут… мне в голову пришла идея. Товар у меня специфичный, на Мосфильме могут за него ухватится. А ну ка…
И я написал на студию. Дескать, мог бы за определенную плату уступить титановый и нержавеющий эксклюзив. Такими предметами не бросаются, цех подготовки съемок мог бы купить у меня доспехи как реквизит.
В то время С. Ф Бондарчук замутил своего 2-х серийного «Бориса Годунова». Ответил мне директор картины.
«Спасибо что написали. Мы заинтересованы. Приезжайте с броней свой счет. Поселим в гостинице наш счет. Ждем».
И вот я, со своими невообразимой тяжести доспехами, еду в белокаменную. Уже и не вспомнить, как решился вопрос с этой «командировкой» на моей работе.
Меня встретили, поселили в мосфильмовской гостинице. Уже ночью, меня с броней захотел видеть Сам, и как будто остался доволен.
Утром представили художникам. Те, свое окончательное решение выносить не спешили, просили время на размышления.
Студийный шофер, усмотрев во мне будущего нувориша, возил меня по радиомагазинам, советуя присмотреть загодя громкоговорящие аппараты.
Через двое суток узнаю — доспехи будут оценены коллективом Русского музея, после этого речь будет идти (или не идти) о покупке реквизита. В неделю с этим не уложиться, мне предлагалось оставить бронь и ехать домой, ожидая телеграммы.
Я уехал. И стал ждать. Через полгода меня известили — доспехи не подошли, я могу их забрать. Делать нечего, поехал в Москву второй раз. Хотел встретиться с Бондарчуком и выяснить — по каким критериям не подошла броня? Это раз. Почему бы не арендовать кольчуги на время съемок, это было бы много дешевле. Два.
Однако, руководство встреч со мной избегало. Художники, оставшись с кольчужных дел мастером наедине, не таились. Доспехи арендовались без моего согласия. Выделенные на это средства, высокопоставленные авантюристы освоили меж собой.
И волки целы и овцы сыты!
Впоследствии, нужда в деньгах заставила меня сплавить кольчи волгоградскому дельцу за треть цены. Тогда я жил уже в Волжском, вернулся с Северов.
                14
Много лет назад, мне пришлось быть в районе высокогорного катка Медео, близ Алма-Аты.
- Для чего эти клеточки? - спросил я местного жителя, кивая на мощные стальные решетки по руслу речки Алма-атинки.
- Против селя защита, - ответил он. - Бывает,  ползет грязь...
- И помогает?
- Не очень, но как-то сдерживает. - Несколько минут отсрочки, и то дело. Когда природа нервничает, ее не остановить.
Разговор происходил  в 1969 году. Через несколько месяцев, от висячего ледника Колка, что в верховьях реки Геналдон в Северной Осетии, оторвется ледяная махина, и заполнит своим вездесущим крошевом ущелье на несколько километров.
Когда природа нервничает, ее не остановить… Я вспомнил эти слова, читая в газете о ледниковом катаклизме. Отстраниться от происходящего я не мог по многим причинам.
Я уроженец Северной Осетии, горы люблю и те места хорошо знаю. Каково  слышать - Верхнего Кармадона не существует!
В месте, где на склоне горы выложены колодцы почти пятидесяти минеральных источников, огромная естественная котловина. От хижины до языка ледника Майли, по вертикали метров сто пятьдесят, по горизонтали - триста. Ущелье в том месте расширяясь, делится на два рукава: правый, горбясь мореной, уходит круто вверх, под Джимарай - хох, оставляя слева дамоклов меч ледника Колки. Левее - Майли, еще левее и вдалеке – его величество Казбек.
Поверить, что все это пространство теперь забито льдом, и даже крытый бассейн похоронен под его стометровой толщей… Такое не укладывалось в голове.
Те, кто не знал гор, воспринимал газетные публикации и телерепортажи, как данность, не вникая в суть природных подвижек. Для справки: это второй звонок в том веке, первый прозвенел в 1902 году.
Третий будет уже в другом столетии, 20 сентября 2002 года. Трагедия 1969 ничто по сравнению с ней.
Здесь природа показала на что способна во гневе.
…глазеть по сторонам на спортивном восхождении времени нет: одно угрюмое сопение в две дырочки. Нет сил и оглядывать окрестности. Какая  красота? О чем вы? Впрочем, все зависит от тренированности, иные находили время - косились.
Вот, проходим рано поутру опасное место, над нами ледник Колка. В середине дня, когда солнце в зените, здесь находиться не рекомендуется: неровен час, кусок льда, или вытаявший камень, может таранить, и даже убить. В этом месте нельзя идти, вобрав голову в плечи, участок проходится под непрерывным наблюдением, перебежками. Чем больше глаз смотрят вверх, тем больше шансов остаться в живых. Впрочем, случись что, бежать все равно некуда.
Сходили на пик Геодезист, традиционно восстанавливая водно-солевой баланс, попили пива в Нижнем Кармадоне. Так принято у нашего брата.
Еще три года висеть ледяному обелиску в этом забытом Богом углу. Когда смотришь на фотографии района, и вспоминаешь правый поворот верховий Геналдона, не оставляет ощущение фантастичности ледяного окружения. 
Здесь нет классных вершин, все исхожено вдоль и поперек, не оставляя возможности отличиться в спортивном плане. Высотных восхождений нет по определению, высотно - технические могут только сниться. Просто технических и близко нет. Скучное место для серьезных пацанов, разве только о большом траверсе Главного Кавказского хребта, можно помечтать. Казбек - Майли - Джимара. Причем для души, не более, ни о каких призовых местах, не может быть и речи. Что касается новичков, для них здесь вольница: с десяток "единичек" и "двоек" набирается.
О трагедии 1969 года, я услышал будучи в СА. Трудно представить: нет тех домиков, никто и никогда теперь не сможет плескаться в горячей воде.
Замерло мгновение в фотографиях: отчетливо виден грот майлинского ледника, место рождения Геналдона, горячей воды. Теперь это место сдвинулось вниз на четыре километра. Жаль, не довелось побывать в тех местах до трагического 2002 года, не смог зафиксировать в истории нежелательную эволюцию, Богом отмеченного Кармадона.
Кармадон – 2002, ни с чем не сравнимая трагедия. Что можно к этому добавить?
Человеческая жизнь бесценна! Сто жизней - утрата невосполнимая. Сколько родословных прервалось, сколько детей не родилось, уму непостижимо. Утешения быть не может. И тем не менее…
Слепые силы природы... Кто сказал, что природа слепа? Она живет своей собственной самодостаточной жизнью. А если и противостоит Человеку, то потому, что он имеет бесцеремонность вторгаться в ее пределы, навязывая свои правила игры. Однако смел, дерзок, самонадеян…
Природа не мстит Человеку по определению. В газетах тогда пестрели заголовки: "Люди проиграли битву на Колке", "Катастрофу проглядели из-за отсутствия финансовых средств". Второе ближе к истине.
Есть еще соображение: человек - хозяин своей судьбы, он должен учитывать обстоятельства в которых находится, и которые подогнать под себя не в состоянии. Не дано!
Дети не виноваты, они заплатили своими скоротечными жизнями за родительскую беспечность. Люди жили так, будто не существовало 1969 года, не было упреждающего удара граблями по лбу. Спортсмены, имеющие спецподготовку, проходя под висячим ледником, знали, с чем играют, и готовы были сполна платить по векселям. Но это горная братия, они не от мира сего, не о них  речь.
Но вот, так называемые, звездные представители шоу – бизнеса. Брат за нумером таким-то, братва… Слезшие на время с "Лексусов" и "Роверов" с московскими номерами, приехав в горы, они нацепили на свои шерстяные домотканные свитера, купленные на нальчикском базаре, спасотрядовские значки с изображением двурогой Ушбы. Свидетельство высочайшей квалификации спортсмена. И без того альпиниста.
Откуда у лохов этот значок? Наверное,  было указание… А может и не было, просто  - местная дурковатая и угодливая инициатива... Из чего-то там проистекающая…
Московские авантюристы восхотели заделаться экстремалами. Заметьте, не стать – заделаться. Почувствуйте разницу!
Весьма прибыльно это совмещение ипостасей. С одной стороны экранный герой, которому рукоплещет обыватель в тапочках. С другой - странник, бродяга, олицетворение силы, воли и мужества. В первом случае роль заучивается по сценарию за неделю, во втором - это образ жизни последних тридцати лет. Казаться и быть…
Какая связь между горами и мужской состоятельностью? Рейтингами? Фильм, фильм, фильм… Двадцать пятый кадр, навязчиво внедряет в сознание смотрящих, неразрывность всех этих шоу- образов. Вот так, и никак иначе. И ведь верят…
Владимир Высоцкий, хоть и сыграл в "Вертикали" альпиниста, не был по жизни экстремалом. И себя им не считал, и другим не позволял называть. При всем том, оставаясь — личностью.
Стрижка купонов занятие специфичное. Для этого, не обязательно ехать в Кармадон. Ехать не обязательно для этого в Кармадон. В Кармадон ехать для этого не обязательно. Лучше совсем не ехать. Это кощунство: снимать фильм на поле боя, иначе те условия не назвать. Богу - богово!
На рынке есть ряды: калашный, суконный, и так далее… Соваться не в свой ряд - дурной тон.
Учатся даже на каскадера, экстрим, в своем некоммерческом проявлении - образ жизни, а не взрыв петарды, разнесшей сугроб снега, и до смерти напугавший старушку. И все это к неподдельному восторгу малолеток, которые по инфантильности не увязывают в сознании взрывы и следующий за ними энурез.
Для этого надо родиться и жить в Грозном. В свое время...
На войне гибнут непричастные. В Кармадоне, в списке сотен погибших, к сожалению и дети. Помянем их.
Но были и такие, кто сделал свою жизнь ставкой в игре. То ли будучи навеселе, то ли в неведении, то ли полагаясь на авось. Подозреваю, здесь все … Жизнь - штука дорогая, но и взятка немалая. Если бы еще и расположение звезд… Не случилось...
"Русская рулетка" - ничего не попишешь! Не вина барабана, что в нем патрон, не вина бойка что ударил по капсюлю, беда гусара в том, что держал палец на гашетке. Рассчитывая на удачу.
Не знал правил? Ну, ты брат (какой ты там по счету: один, два…) даешь! Незнание законов, иначе условий игры, не освобождает от ответственности. Это тебе не шариками с краской пулять. Что до теории вероятности… Закон больших чисел работает и с малыми. Плати!
"Эники - беники, ели вареники…". Их много, детских считалок. Выходить же из игры по-взрослому - не просто обидно — больно!

                15
Много лет я жил воспоминаниями о своем былом ремесле. Но однажды, в магазине инструментов в Волжском, я увидел анодированные высокоточные шайбы Гровера. Разных диаметров 6, 8, 10 и 12.  Я взял по нескольку сот граммов каждого. Обычное плетение «четыре в одном» с ними не годилось, нужны эксперименты. В любом случае, минусы новодельной панцирной ткани перекрывались ее плюсами: качеством исполнения и жесткостью свернутого кольца.
В старину кольчуги работали свернутыми и клепаными. Последние стоили очень дорого, поскольку вязались больше года, не всякий князь мог позволить себе такую железную рубаху.
Клепаные могли быть как закаленные, так и отожженные. Свернутые отожженные не ценились, поскольку слабы в сечи.
Рубаха, связанная из шайб Гровера, сама по себе неуязвима: марганцовистая сталь 65Г не нуждается в комментариях, развернуть ее нельзя, посечь — нереально.
Первые мои свернутые в Монче-тундре кольчуги, как боевые единицы не являлись ценностью: 2 мм титан относительно мягок, но вязок, нержавеющая проволока 1,8 мм относительно упруга, но тяжела.
Выбор типоразмеров рубах из Гровера — невелик: из шайбы 8  и 10. Из шайбы 6 — выходит тяжеловатой, из шайбы 12 — тоже.
Единственный выход — кардинально изменить процесс  - вязать бахтерец — принципиально иную бронь, где титановые пластины соединяются меж собой шайбами. Листовой титан нужной толщины и броневой марки ОТ-4 у меня был. За дело!
Через два года у меня готовы и два бахтерца, пластинчатая броня, ожидающая своего часа. Что я имею при этом ввиду?
Доспехи станут истинно совершенны, когда каждую из 450 пластин украсит вязь старой национальной гравировки. В идеале — с двух сторон, это еще два года кропотливой работы. Поручить это некому, гравировальная машинка с набором алмазных фрез мне не по карману.