Живи, Россия! ч 2

2
На  их удочку клюнул даже и один близкий мне человек, очень близкий и старший родственник, весьма уважаемый мною, ведь был он в молодости доблестный военный, прошёл всю войну... И вот эти хитрожопые черти, не смотря на весь его боевой  и жизненный опыт, сумели-таки наколоть его, развели как лоха.
Приехал я как-то к нему в деревню на Покров, захожу в дом... а передний угол, где прежде красовалась икона Пресвятой Богородицы в серебряном окладе (и лампадочка тихо тлела под нею, создавая в горнице такой мир и тихую усладу) - пуст. Нет старинной домашней иконки, которая привнесена была  в дом ещё дедушкой, верующим и уважаемым во всём краю человеком.
А вот внук его, шестидесятипятилетний уже, не мальчик - взял да и отдал заезжим бесам самую главную семейную реликвию. Продал как Иуда. И даже не за деньги - обменял на ящик убийственного бухла! Уж очень настойчивы были бесы. Долго подводили к этому - как опытные охотники или рыболовы. В доверие втёрлись... Долго про войну расспрашивали, а родственник мой им вспоминал, как там, на фронте всё было.
Жена родственника потом зияющее пустотой место завесила бумажной иконой - календарной.  А всё ж предательство есть предательство. Как и на войне. Расплатой оно красно. Где-то через год донеслась до меня страшная весть о горюшке чёрном, чернее некуда - в их прежде  благополучном доме. Ну да это - отдельная история...
Как-то раз идём мы с ним, любимым моим родственником, в Троицу на сельское кладбище, он и спрашивает:
- А ты веришь в Бога?
Я замешкался, не готов был тогда ещё к такому ответу.
Он понял мою неопределённость и сказал:
- Тебе НАДО верить. Тебе ведь ещё жить да жить. Это мне - скоро в могилу...

Колек двоих я потчевал уколами антибиотиков в предельных дозах в сочетании с поливитаминами, и пациенты мои, к нашей общей радости, постепенно пошли на поправку. Стали снова и смешливы, и болтливы. И, будучи в доверии ко мне, поделились со мной сокровенным. Так я узнал доподлинно, за какие такие заслуги заезжие прибалты  угощали местных дурачков колхозных убийственным палёным пойлом для "скота" (реальная скотина никогда бы не отверзла пасть на такое отвратительное откровенное дерьмецо).
Меж бесами и колхозным диким людом состоялся словесный негласный уговор: со стороны бесов пойла немерено - со стороны дураков колхозных цветмет. Такая вот сделка. Бесам поначалу волокли всяческую алюминиевую проволоку, тазы, бидоны, которые мужьчьё крало и по фермам доильным, и с собственных дворов.
Так одна моя знакомая в ту сложную пору, когда в ходу была присказка: "А кому хорошо живётся в наше трудное время?", затворила  самогон в алюминиевом стандартном бидоне, и через пару неделек в привычном месте - за домом - стала гнать на костерочке самогон (для хознужд, ведь зелие было тогда жидкой валютой, денег у народа водилось мало, а спиртное, благодаря умелому реформаторству, в магазинах отпускалось лишь по талонам - по две бутылки на нос в месяц!). Когда из змеевика закапало, хозяйка со спокойной душой пошла по другим неотложным делишкам. Покинула аппарат всего на две-три минутки. Не догадываясь, по женской доверчивости и беспечности, что за нею уже давненько наблюдают из-за кустика ловкие мужские гляделки. И как только женщина отошла, два колхозных "бугая" выбежали из укрытия, схватили горячий бидон с кипящей жидкостью и попёрли его восвояси. Брагу вылили на тропинку и с пустым сосудом кинулись к дельцам-предпринимателям.
Эти двое и были мои пациенты-кольки. Но это не самое чёрное пятно в их трудовой деятельности. Рассказали мне кольки, как они и другие с ними колхозные трактористы крушили тайком колхозное добро - ломами пробивали радиаторы тракторов, а затем несли их к чертям; те отваливали ящиками бухло. Вскоре случилось неизбежное: в колхозе встали все трактора, не на чем стало выезжать. Бригады же лежали вповалку. Работа остановилась.