Спасите Леньку! Пьеса

Леня Шапиро
Эмма Афроимовна Шапиро, мать Лени
Оля Новикова
Татьяна Игоревна Новикова, мать Оли
Лев
Жираф
Мартышка
Акула
Александр Яковлевич Молибога, сотрудник Института растениеводства

На левой части сцены, предстающей перед нами, – прелестный уголок Африки. Африки, скорее всего, воображаемой, а не подлинной. Лазурный океан плещется у песчаного берега. На берегу, в тени могучей раскидистой пальмы лежат лев, жираф и мартышка. Мартышка не спеша ест банан, зажмурив глаза от удовольствия.
Мартышка. Хорошо!
Жираф. Хорошо-о-о.
Лев. М-да.
Мартышка. Лев, лев! О чем ты думаешь?
Лев. О том, как хорошо, что мы живем в нашей чудесной Африке, где всегда такое яркое, такое горячее солнце.
Жираф. И такое синее-синее небо.
Лев. И такой прекрасный, мягкий песок.
Мартышка. И такие чудесные фрукты.
Жираф. И такой красивый, сверкающий океан.
Лев (взглядывая на воду). Постойте! Что это там?
Мартышка. Где? Где? Ну, где же?!
Лев. Во-о-о-н там!
Жираф (вытягивает шею, внимательно всматривается в волны). Кажется, это бутылка.
Мартышка. Бутылка? Так что же мы стоим? Нужно немедленно ее достать.
Лев. Зачем?
Мартышка. Как это зачем? Как это зачем? Разве ты не знаешь, что потерпевшие бедствие моряки бросают в море бутылку с посланием? Может быть, кто-то просит нас о помощи?
Жираф. В самом деле. А вдруг, кто-то попал в беду?
Мартышка. Конечно, попал. И ждет помощи. Давайте скорее вытащим бутылку.
Жираф. Но как? Я не умею плавать.
Мартышка. И я.
Лев. А я умею, но терпеть не могу. Б-р-р! Вода – она такая мокрая. И потом, это так унизительно. Моя чудесная грива в воде намокает, и я становлюсь похожим на какого-то несчастного котенка.
Мартышка. О чем ты только думаешь? Там же ждут помощи, а ты – грива.
Жираф. В самом деле, иногда бывает нужно поступиться своими удобствами ради блага ближнего.
Лев. Ну, если ради ближнего, я, пожалуй, рискну.
Нерешительно подходит к воде. Пробует ее лапой, потом, решившись, идет вглубь. В это время из океана выплывает Акула и хватает бутылку.
Акула. Нет-нет-нет! Не так быстро.
Мартышка. А ну, отдай! Это наша бутылка.
Акула. Попробуй, отними!
Жираф. Позвольте, но мы первые ее увидели.
Акула. Зато я первая ее схватила.
Лев. Да тебе-то она зачем?
Акула. Мне  ни к чему, а вот вам, я вижу, эта бутылочка сильно нужна. Ну, что ж, я не жадная. Готова поменяться.
Жираф. А на что?
Акула. Дайте подумать. (Взглядывает на солнце.) Солнышко в зените. Самое время пообедать. (Смотрит на Жирафа.) Нет, этот больно костляв. (Смотрит на Льва.) А это, наверняка, жестковат. (Смотрит на Мартышку, облизывается.) А вот это то, что нужно. Готова махнуть бутылку на мартышку.
Лев. Как тебе не стыдно!
Акула. Мне? Ни капельки! А вот вам, таким добреньким, таким жалостливым, вот вам должно быть стыдно. Неужели жизни несчастных, потерпевших кораблекрушения моряков, не стоят одной захудалой мартышки?
Жираф. Захудалой мартышки?! Позвольте, наша мартышка вовсе не захудалая! Она… она самая распрекрасная на свете!
Акула. Ну, это дело вкуса (облизывается). А, впрочем, вам решать…
Лев. Это – нонсенс! Я категорически против такой постановки вопроса. Какая низость – предлагать нам такое. Убирайся, а то я не посмотрю, что вода мокрая и доберусь до тебя!
Акула. Как знаете. А только моряки-то там, поди, мучаются, ждут помощи, бедолаги… (Делает вид, что уплывает.)
Мартышка. Стой! Стой, я согласна!
Лев. Мартышка! Не смей! Я не позволю!
Жираф. Ах, мое сердце этого не выдержит!
Мартышка (тихо). Т-с-с! Не волнуйтесь, я кое-что придумала. (Шепчет что-то Льву и Жирафу на ухо.)
Лев (шепотом). Ты уверена? Но это так опасно…
Жираф (шепотом). Очень, очень опасно. А если у тебя не получится? Я умру от горя…
Мартышка. Получится, обязательно получится! И потом, мы просто обязаны рискнуть – там же, может быть, гибнут люди.
Акула (подозрительно). Эй, на берегу! Что это вы там шепчетесь? Отвечайте прямо – согласны или нет? Нет у меня времени с вами канителиться. Мне давно пора обедать.
Мартышка. Сейчас! Я хочу попрощаться с друзьями.
Акула. А… Понимаю-понимаю. Очень трогательно. Даю вам одну минуту.
Мартышка. Я не хочу прощаться у тебя на глазах. Отвернись.
Акула. Фу-ты, ну-ты! Какие мы нежные! Ну, ладно, как говорится, последнее желание – закон. Отворачиваюсь.
Мартышка. Смотри, чур, не жульничать!
Акула, презрительно фыркнув, поворачивается спиной к берегу. Мартышка мгновенно выламывает ствол маленькой пальмы и прячет его у себя за спиной. Лев и Жираф крепко обнимают Мартышку.
Акула (поворачиваясь к ним). Ну, все. Долгие проводы – лишние слезы. Иди сюда, Мартышка.
Мартышка. Сначала отдай бутылку.
Акула. А вдруг, вы меня обманете.
Лев. Я – царь зверей. Мое слово тверже гранита.
Жираф. Мы вообще никогда не обманываем. Никого. Даже таких, как ты.
Акула. Клянетесь?
Лев, Жираф и Мартышка. Клянемся!
Акула (кидая Льву бутылку). Держите, спасатели. Мартышка, приготовься! (Собирается заглотить Мартышку.)
Мартышка. Нет! Нет, я лучше сама. Открой рот. Шире. Шире! Я сама прыгну в твою пасть.
Акула широко распахивает свою пасть. Мартышка прыгает в нее, одновременно вставляя в нее, как распорку, ствол пальмы. Акула пытается захлопнуть пасть, но тщетно. Помучавшись, Акула взвывает.
Акула. А-а-и-те! (Помогите!)
Мартышка. Ага, не нравится? (Акула отрицательно трясет головой.) То-то же! Будешь знать, как обижать маленьких!
Лев. Пусть теперь попробует кого-нибудь обидеть!
Жираф. Посмотрим, как у нее получится.
Акула (рыдая). Я о-ль-е е у-у! (Я больше не буду!)
Жираф. Мы тебе не верим.
Лев. Не верим.
Мартышка. Ни на вот столечко!
Акула. Я я-усь, о-ль-е е у-у! И-о-а! (Я клянусь, больше не буду! Никогда!)
Лев. Друзья, но ведь не звери же мы? То есть, конечно, мы и звери, но не можем же мы оставить ее вот так насовсем?
Жираф. В самом деле, это было бы бесчеловечно. То есть, беззверино. Мы не можем так поступить. Даже с таким нехорошим представителем мира животных.
Мартышка. Так что, отпустим ее?
Лев. Отпустим.
Жираф. Если она пообещает исправиться.
Мартышка. Акула, слышишь? (Акула энергично кивает.) Исправишься? (Акула кивает еще энергичнее.) Ну, смотри! Давай, ближе к берегу! (Акула подплывает к берегу, Мартышка выпрыгивает из ее пасти на песок.) А теперь открой пасть, как можешь шире.
Акула изо всех сил разевает пасть, Мартышка вместе со Львом хватаются за ствол и выдергивают его. Акула с облегчением закрывает пасть.
Акула (радостно открывает и закрывает пасть). Красота! Красота! Как прекрасно снова быть самой собой!
Жираф. Позвольте, как это – самой собой. Вы же обещали исправиться.
Акула. Я исправлюсь! Вот честное слово – исправлюсь! Верите?
Лев. Нуу, не знаю… Откровенно говоря…
Акула. Нет, нет! Я, правда, исправлюсь. И, знаете, что – если нужно, я готова помочь. Ну, там, с моряками этими…
Мартышка. Моряки! Мы же совсем забыли про их письмо! Давайте скорее его прочтем!
Лев. Конечно! Возможно, каждая минута на счету.
Мартышка с усилием откупоривает бутылку, из нее выпадает листок ученической тетради в клетку, исписанный неровным детским почерком. Протягивает письмо Жирафу.
Жираф (читает). «Здравствуйте, дорогие обитатели Африки! Меня зовут Ленька. Я живу в Ленинграде. Это самый прекрасный город на земле. Как бы мне хотелось, чтобы вы увидели его широкие проспекты, каналы и разводные мосты, Летний сад и Зимний дворец. Вы бы тогда поняли, какой это чудесный город. Но недавно на нашу страну напали враги. Они захотели захватить Ленинград. Но наши бойцы стойко обороняли его и не дали им завладеть городом. Тогда враг решил взять его измором и взял Ленинград в кольцо. Он думал, что ленинградцы, оставшись без хлеба, взмолятся о пощаде. Но мы не сдаемся. Враг посылает самолеты бомбить Ленинград, но мы все равно не сдаемся…
Свет гаснет на этой части сцены, а справой, в тусклом свете начинает вырисовываться тощая фигурка мальчишки, сидящего на кровати, укутанного тулуп и пишущего в тетради худенькой ручкой. Окна комнаты, где сидит мальчик, оклеены крест на крест бумагой, комната почти пуста – стол, два стула, печка-буржуйка и небольшая охапка щепы и дров. Вся комната в подчеркнуто тускло-серых тонах является полной противоположностью Африке. Слева от кровати – дверь в комнату.
Ленька (пишет и проговаривает в слух). …но мы все равно не сдаемся.
Слышен стук в дверь. Ленька замирает и прячет тетрадь в складках вороха одежды и одеял. Стук повторяется. Потом, дверь неуверенно приоткрывается чьей-то рукой.
Оля (нерешительно просовывает голову в щель). Простите, кто-нибудь дома?
Ленька (грубовато). Чего тебе?
Оля (обрадованно). Ой, мальчик! Вот хорошо! Здравствуй, меня зовут Оля. Мы ваши соседи.
Ленька. Врешь! У нас тетя Аня соседка.
Оля. А вот и не вру.
Ленька. Вы что, родственники ее, что ли?
Оля. Кого?
Ленька. Тети Ани.
Оля. Нет. Нас просто здесь поселили, и все. Мы раньше на Пушкарской жили. А потом в наш дом бомба попала. Нам велели в школу идти. Ну мы там и жили сначала, а потом нам сюда ордер дали.
Ленька. А тетя Аня как же? Я ее – куда?
Оля. Я не знаю… Может, она умерла? Сейчас много людей умирает…
Ленька (бросается на постель, захлебываясь слезами, зло). Не правда! Ты все врешь! Врешь!
Оля (садясь рядом, ласково гладя его по плечу). Ну, ну, не надо. Не плачь. Не плачь, ну, пожалуйста. Нельзя плакать. Когда наш дом разбомбили, мою подругу Лялечку засыпало. Я тоже плакала. А мама сказала, нельзя плакать. Когда мы плачем, фашисты радуются. Не надо, чтоб они радовались. Вот когда мы всех фашистов победим, вот тогда всех и оплачем. Все-всех! И Лялечку, и моего папу, и тетю Аню. (Помолчав.)  Она была – очень хорошая?
Ленька (вытирая слезы). Очень. Она учительницей была. Географии. Она мне про океаны рассказывала, про Африку… В Африке ведь всегда тепло, да?
Оля. Тепло.
Ленька. И пальмы?
Оля. И пальмы. А на пальмах растут бананы, и финики, и кокосы.
Ленька. Кокосы? А что это?
Оля. Это такие орехи. Только очень-очень большие.
Ленька. Там, наверное, хорошо, да?
Оля. Хорошо. И у нас тоже будет хорошо. Вот погоди, прогонят наши фашистов, вот тогда такая жизнь начнется, такая…
Слышится шум шагов. В комнату входит женщина с усталым лицом.
Ленька. Мама!
Эмма Афроимовна. Ленечка, здравствуй, мой хороший.
Оля. Здравствуйте.
Эмма Афроимовна. Здравствуй, девочка.
Ленька. Это Оля. Она теперь наша соседка.
Эмма Афроимовна. Да-да, помню, мне старший по подъезду говорил… Ну, будем знакомы, Оленька. Меня зовут Эмма Афроимовна. Ты с мамой живешь?
Оля. Да. Только мама почти всегда на работе. Моя мама биолог. Она в институте растениеводства работает - спасает коллекцию семян и растений. Их ведь нужно обязательно сохранить, понимаете?
Эмма Афроимовна. Конечно, нужно. Постой-ка, в чем это у тебя волосы измазаны. В известке? Давай я стряхну. (Протягивает руку и пытается стряхнуть с Олиной головы известку.)
Оля. Это не стряхнется. Это навсегда.
Эмма Афроимовна. Господи, неужели - седые?
Оля. Это с того дня, как на наш дом бомбу сбросили. Мама за хлебом пошла, а тут как раз тревогу объявили. А я не знаю – что делать? Бежать в убежище или маму ждать? Тут мама вбегает, кричит: «Оленька, собирайся!». Я свой узелок схватила, и мы с мамой скорей из квартиры. Только на лестницу вышли, мама говорит: «Нет, не успеем. Давай, Оленька, домой вернемся.» Мы в квартиру зашли, встали в дверном проеме, обнялись… Мама говорит, если суждено жить – будем жить, а так хоть вместе погибнем. Тут как грохнуло! Нас на пол швырнуло, лежим - не поймем – живы или умерли? А это бомба фугасная прямо на лестничный пролет упала. Насквозь шесть этажей пробила, а взорваться не взорвалась. Маня мама с пола подняла, отряхивает – платье, волосы. Отряхивает, отряхивает, и вдруг у нее руки как затрясутся… Это она прядку седую у меня увидела. Она мне говорит: «Доченька, у тебя волосы совсем белые…» А у самой губы трясутся. А я ей говорю: «Это ничего, мамочка, зато мы – живы». (У Оли кривятся губы, Эмма Афроимовна обнимает ее, гладит по спине, успокаивая.) Мы живы… А если б в убежище побежали, нас бы как раз на лестнице бомбой убило. А Лялечку с мамой в бомбоубежище завалило…У нас убежище в подвале дома было.  И всех-всех, кто там прятался тоже завалило… Только троих живьем потом откопали. А все остальные умерли. И Лялечка умерла… (Оля всхлипывает, потом, взяв себя в руки, вытирает глаза.) Нет, нельзя плакать! (Вспомнив.) Эмма Афроимовна, мама просила меня воды принести, а я не знаю, где здесь можно набрать. Мы ведь раньше совсем в другом районе жили…
Эмма Афроимовна. Я тебе покажу. Здесь через три дома пожарный гидрант есть. Мы оттуда носим. У вас ведро или бидончик есть?
Оля. Есть. Конечно, есть.
Эмма Афроимовна. Вот и хорошо. Мы сейчас вместе и сходим. Ленечка, ты подожди, мы скоренько. Хорошо?
Ленька. Я подожду.
Эмма Афроимовна (берет ведро). Пойдем, Оля.
Вместе выходят из комнаты. Правая часть сцены погружается в мрак. Вспыхивает свет на левой половине. Лев, Мартышка и Жираф сидят на песке, взволнованно обсуждая письмо.

Лев. Какая подлость! Нападать на мирных людей!
Мартышка. Эти фашисты – они хуже, чем… чем даже наша Акула!
Жираф. Бедный Ленька! У нас тут тепло, а он мерзнет в холодном Ленинграде.
Лев. И он голодает. Несчастный ребенок – голодает!
Мартышка. А у нас здесь столько прекрасных фруктов…
Жираф. Так надо послать их Леньке.
Лев. Но – как? Как нам добраться до Ленинграда? Это ведь очень, очень далеко.
Мартышка. Но ведь должен же быть какой-то выход.
Лев. Должен! И мы обязательно должны его найти.
Жираф. Конечно, должны. Надо просто хорошенько подумать.
Лев, Жираф и Мартышка начинают оживленно обсуждать, как помочь Леньке. Свет на левой половине сцены гаснет. Правая часть сцены освещается светом от огня, пылающего в буржуйке. Эмма Афроимовна колет лучину и подбрасывает в печку. Ленька задумчиво смотрит на огонь.

Ленька. А тетя Аня – умерла…
Эмма Афроимовна. Знаю, Ленечка. Знаю.
Ленька. Мам, а я тоже умру?
Эмма Афроимовна (вздрогнув, поворачивается к нему). Что ты говоришь?
Ленька. Но ведь тетя Аня умерла.
Эмма Афроимовна. Тетя Аня… Тетя Аня была очень немолодым человеком. У нее была куча разных болезней. И потом, ты ведь помнишь, она была довольно тучным человеком. Таким людям приходится тяжелее всего.
Ленька. Ну, а Савелий Игнатьевич, наш дворник? Он ведь не был тучным. Но он тоже умер.
Эмма Афроимовна. Савелий Игнатьевич тоже был уже совсем старичком.
Ленька. А Темка?
Эмма Афроимовна. Какой Темка?
Ленька. Темка Михеев. Мой одноклассник. Он не был старым. И тучным тоже. И никаких болезней у него не было. Но он тоже умер. Они все, все – умерли! И я тоже умру…
Эмма Афроимовна. Леня, послушай. Послушай! Да, сейчас война, голод, бомбежки. Очень много людей погибло. Но тебе я погибнуть не дам. Не дам, слышишь?! И не будем больше об этом, ладно? Ты – это все что у меня есть.
Ленька. А папа?
Эмма Афроимовна. Ну, конечно, ты - и папа.
Ленька. А у Оли папа погиб.
Эмма Афроимовна. Оля очень хорошая девочка. Хорошо, что у нас такая соседка, правда?
Ленька. Хорошо. (Засыпая.) Мам, а когда война кончится, и папа вернется, давайте все вместе поедем в Африку.
Эмма Афроимовна. Конечно, поедем. И в Африку, и в Антарктиду…
Ленька (сонно). Нет, в Антарктиду не надо. Там холодно. А в Африке – тепло. И там на пальмах растут кокосы…
Ленька засыпает. Эмма Афроимовна, стоя на коленях перед его кроватью, пристально всматривается в его лицо. По ее щекам бегут слезы.

Свет меркнет, потом зажигается снова. Теперь в комнате на кровати сидит, укутавшись, Оля. Она читает. Сцену можно играть в той же комнате, изменив лишь детали, так как обстановка тогда всюду была похожая. В комнату вбегает закутанная в пуховый платок женщина, подходит к Оле и, прижимается своим ртом к ее. Она кормит ее изо рта.
Оля (проглотив, радостно). Что это?!
Татьяна Игоревна. Каша. Пшенная. Правда, здорово? Сегодня в первый раз дали кашу. А то все суп на дрожжах. А как его донесешь?
Оля (мечтательно). Вкусна-а-а.
Татьяна Игоревна (садится с ней рядом). Может, завтра снова кашу дадут. Я тогда опять принесу. И буду тебя кормить как птенчика, да? Я бы больше принесла, но не дают. Проверяют, чтобы ничего не выносили. Только во рту и можно спрятать. Они говорят, государство выделяет доппитание только работающим.
Оля. Я понимаю. (Обнимает мать.) Устала?
Татьяна Игоревна. Устала. Ты не представляешь, Оленька, сколько всего нужно сделать. А рук не хватает. Людей во-о-о-т столечко осталось, и те все – еле живые от голода. (Помолчав.) Сегодня Александр Гаврилович умер…
Оля. Дядя Щукин?
Татьяна Игоревна. Дядя Щукин. Как сидел в своем кабинете за столом, так и умер. А в руках – пакетик с арахисом. Он для Красноуфимска дублеты делал. Все торопился, боялся не успеть… Как будто чувствовал. (Татьяна Игоревна прячет лицо в ладонях.)
Оля. Мам, а что это такое – дублет?
Татьяна Игоревна. Дублирующий образец. На случай, если, не дай Бог, что здесь с хранилищем случится, останется экземпляр в Красноуфимске. Коллекцию надо сохранить любой ценой. Знаешь, какое уникальное у нас собрание семян? Самое богатое в мире - двести пятьдесят тысяч экземпляров! Николай Иванович весь мир объездил, что собрать образцы. Наш институт сто восемьдесят экспедиций снарядил, только чтоб найти самые- самые лучшие сорта. Знаешь, какие у нас есть семена? Таких уже в природе растений не осталось, а у нас сохранились. И, придет время, мы вернем их всему человечеству. А пока надо сделать все, чтоб эти семена уцелели.
Оля. Мам, а как же вы теперь без дяди Щукина?
Татьяна Игоревна. Придется справляться. Меня попросили закончить подготовку дублетов. А Александр Яковлевич Молибога будет мне помогать.
Оля. Молибога? Какая фамилия смешная. Ты мне раньше о нем не рассказывала.
Татьяна Игоревна. Он в другом отделе работал. В агрометеорологии. Да, трудно нам без Александра Гавриловича будет. Александр Яковлевич-то совсем плох, почти ослеп от голода. Он мне сказал сегодня: «Простите, Танечка, Александр Молибога нынче скверная подмога. Но, все, что могу – сделаю». (Задумывается, потом, словно очнувшись.) Ну, а у тебя, что сегодня интересного было?
Оля. Я с нашими новыми соседями познакомилась.
Татьяна Игоревна. Вот как? И кто они? Что за люди?
Оля. Ленька и его мама, Эмма Афроимовна. Она на молочном комбинате работает. А Ленька совсем маленький. И он ходить не может. У него от дистрофии ноги отнялись. Это мне его мама, сказала, когда мы с ней за водой ходили. Тут за водой недалеко ходить. К гидранту, через три дома. Хочешь, я чайник поставлю?
Татьяна Игоревна. Поставь, Оленька.
Оля (наливая воду в чайник и ставя его на печку). Ленька такой славный. Об Африке мечтает. Мам, а у вас в институте есть кокосовые орехи.
Татьяна Игоревна. Наверное, есть. А тебе зачем?
Оля. Да мне не нужно. Я хотела подарить его Леньке. Мамочка, ты не можешь принести кокос Леньке?
Татьяна Игоревна. Оля, ты с ума сошла? Что ты говоришь?! Подумай! Как я могу? Разве он – мой? Это же народное достояние!
Оля. А Ленька? Ленька разве не народ? Значит, он и Ленькин тоже.
Татьяна Игоревна. Даже слушать не хочу. У нас люди от голода умирают прямо на работе, но никто, никто, понимаешь, даже зернышка из хранилища не взял. А ты – кокос!
Оля. Ленька тоже умирает. Может, это его последнее желание. А последнее желание всегда, всегда должно исполняться.
Татьяна Игоревна. Оля, мне тоже очень жаль Леньку. Но ты знаешь, сколько таких мальчиков в Ленинграде? Не можем же мы растащить наш фонд. Он принадлежит всей стране, всем будущим поколениям советских людей. После войны агрономы выведут новые сорта. Такие сорта, что хлеба, гречки, овса, орехов и всякого другого будет родиться много-много. Чтобы никто никогда больше не голодал. (Обнимает Олю за плечи, проникновенно.) Поэтому сегодня, как бы ни было нам голодно, как бы ни было тяжело, мы должны сохранить все, до последнего зернышка. Александр Гаврилович это понимал. Попробуй понять и ты.
Оля (обнимая ее). Я понимаю, мамочка. Но если б ты только знала, как этот орех нужен Леньке…
Мы снова в комнате Леньки и Эммы Афроимовны. Она что-то варит в кастрюльке на печке, помешивая в ней половником. На кровати сидит Ленька, поскуливая от возбуждения и нетерпения.
Ленька. Мам. Мам! Ну, мама же!
Эмма Афроимовна. Ну, чего тебе?
Ленька. Мам, долго еще?
Эмма Афроимовна. Сейчас. Только посолю. (Берет жестянку, открывает. Огорченно закрывает. Берет солонку, трясет ее над кастрюлькой, но и там, судя по всему, соли почти не осталось. Огорченно.) Да что ж ты будешь делать?! Соль и та вышла… Пойду у соседей спрошу, может, дадут немного. (Идет с солонкой к двери.)
Ленька (нетерпеливо). Мам, не нужно соли. Я не люблю соленое. Я так хочу.
Эмма Афроимовна (поколебавшись, возвращается). Ну, смотри. С солью-то вкуснее.
Ленька. Зато так быстрее.
Эмма Афроимовна достает тарелки, разливает в них из кастрюльки. В одну, для Леньки, наливает полный половник. Себе – половинку. Достает из буфета завернутый в салфетку хлеб – два маленьких кусочка. Отрезает от них по трети, кладет отрезанные кусочки на блюдце, остальное заботливо заворачивает снова и убирает. Ставит Ленькину тарелку, ложку и блюдце с хлебом на табуретку у его кровати, сама садится рядом с ним со своей тарелкой на коленях. Ленька жадно набрасывается на еду.
Эмма Афроимовна. Осторожно! Горячий же, обожжешься. Подуй сперва. (Ленька дует, явно очень формально, торопливо глотает ложку за ложкой.) Вкусно?
Ленька. Объеденье! (Зачерпывая ложку, рассматривает маленький кусочек, выловленный в тарелке.) Это что? Мясо?!
Эмма Афроимовна. Мясо.
Ленька. По карточкам дали?
Эмма Афроимовна (с грустной усмешкой). По карточкам… Бог послал.
Ленька (продолжая уплетать суп, уверенно). Бога нет!
Эмма Афроимовна (грустно). Нет. А может, поэтому все так и плохо, что его нет? Может быть, если б он был, не было бы всего этого – ни войны, ни детей голодных, ни бульона из конских копыт…
Ленька. Из чего?
Эмма Афроимовна. Из копыт. Да, Ленечка, из самого настоящего конского копыта заслуженной работяги Маньки.
Ленька. Мам, а откуда оно у тебя? На работе дали?
Эмма Афроимовна. Нет. Один хороший человек – товарищ Сергеев.
Ленька. Это с работы?
Эмма Афроимовна. Нет. Сегодня познакомились.
Ленька. Ма-а-а-м, ну расскажи…
Эмма Афроимовна. Да рассказывать-то почти и нечего. Шла с работы, а тут тревога. И, главное, время какое-то странное. У немцев-то налет всегда в восемь тридцать, как по расписанию. Хоть часы сверяй. А нынче на полтора часа раньше начали.
Ленька. Наверное, у фашистов сегодня праздник какой-нибудь. Вот они и решили пораньше отбомбиться.
Эмма Афроимовна. Неужели у этих нелюдей тоже праздники бывают? Ведь это несправедливо, да, Ленька?
Ленька. Ага. Мам, ты про лошадь расскажи!
Эмма Афроимовна. Да я и рассказываю. Сирена гудит, а я стою - не знаю куда бежать? Где бомбоубежище? А тут какой-то мужичок на лошади с телегой ехал, вот он и кричит мне: «Что встала, как ворона? Беги в парадное, не то пропадешь!». Спрыгнул он с телеги, схватил меня, и потащил в парадное за собой. Только вбежали, а уж кругом снаряды так и свистят. Рвутся. И все ближе, и ближе. А потом совсем рядом как грохнуло! Дом весь затрясся. Ну, думаю, тут мне и конец. И только одна мысль – лишь бы в наш дом не попали! И вдруг – тишина… Вышли мы из парадного, а прямо перед ним – воронка во всю улицу. Телега в щепы разбита, груз по сторонам разметало, а рядом лошадь лежит убитая. А одна нога поодаль валяется – осколком срезало. Мужичок этот мне и говорит: «Что стоишь? Хватай! Все равно Манька моя отъездилась. Только скажи в дружине, дескать, у Сергеева лошадь убило, пусть помогут груз отвезти». Ну, и сказал, куда сообщить надо.
Ленька. Хороший он, правда?
Эмма Афроимовна. Кто?
Ленька. Товарищ Сергеев.
Эмма Афроимовна. Хороший.
Ленька. Мам, а можно мне еще супа?
Эмма Афроимовна. Нет, Леня, давай лучше на завтра оставим. Ведь хорошо, когда знаешь, что завтра будет что-то приятное, да?
Ленька (облизывая ложку и вылизывая тарелку). Угу.
Эмма Афроимовна (взглянув на часы).  Ой, Ленька, а время-то?! Мне на дежурство пора… Давай тарелку. (Берет у него тарелку, кладет посуду на стол и поспешно одевается.) Ты чего нос повесил? Сейчас Оля придет, я ее попросила с тобой посидеть.
Ленька. Зачем?
Эмма Афроимовна. Чтобы тебе одному не было страшно. Ты же боишься в темноте…
Ленька. Это я когда маленький был – боялся. А сейчас я уже большой.
Эмма Афроимовна. Прости, пожалуйста. Я думала, ты будешь рад… Тебе ведь так нравилась Оля, разве нет? Да и как теперь быть, я ее уже пригласила… (Слышится легкий стук. Эмма Афроимовна открывает дверь.) Заходи, заходи, дружочек. Вот спасибо! А мне уже убегать… (Тихо.) Оленька! Там на столе лекарство. Леньке нужно одну ложку дать на ночь. Не забудешь?
Оля. И порошок, да?
Эмма Афроимовна. И порошок.
Одя. Вы не переживайте, пожалуйста. Я все, все сделаю.
Эмма Афроимовна. Спасибо тебе, милая. (Лене, громко.) Ленька, меня не дожидайся! Ложись спать, понял?
Ленька. Понял.
Эмма Афроимовна. Ну, все. Пошла.
Эмма Афроимовна уходит. Ленька демонстративно отворачивается от Оли к стенке.
Оля. Лень? (Ленька лежит, не шелохнувшись.) Ленька?! (Никакой реакции. Оля подходит к кровати, тормошит его за плечо.) Ленька, ну ты что? Обиделся, что ли? Эй, Ленька! (Силком поворачивает его к себе лицом.)
Ленька. Ничего и не обиделся! Просто тебе со мной скучно.
Оля. Да с чего ты взял, глупый?
Ленька. А чего ты три дня не приходила?
Оля. Так ведь я теперь в школу хожу!
Ленька. А разве школы теперь работают?
Оля. Конечно, работают.
Ленька. Да ведь война.
Оля. Ну и что, что война. Все равно. Дети ведь должны учиться!
Ленька. А ты в какую школу ходишь?
Оля. В двести тридцать девятую, рядом с маминым институтом.
Ленька. Это та, что со львами, на Исакиевской?
Оля. Ну да. Ой, Ленька, чуть не забыла! Смотри, что я тебе принесла. (Достает из кармана сложенную в несколько раз бумагу.) Карта Африки!
Ленька (восторженно). Ух, ты! Откуда она у тебя?
Оля. Это тебе наш учитель географии, Александр Маркович, передал. Я ему про тебя рассказала, а он и говорит: «Вот, держи. Передай Леньке. Пусть скорее поправляется и приходит к нам учиться. Я буду его ждать».
Ленька. Я поправлюсь. Скажи ему, я обязательно поправлюсь и приду. Я тоже хочу учиться.
Оля. Я знаю, Ленька.
Ленька. Он, наверное, очень добрый?
Оля. Добрый. И смелый. У нас сегодня во время урока артобстрел был. Один снаряд прямо в угол Исакиевского попал. Все испугались, повскакали – и к окнам. А он нам говорит: «Что это такое? А ну-ка, граждане, по местам. Обычный артиллерийский обстрел, ничего интересного. Давайте-ка лучше узнаем у Нины Ашариной, кто командовал экспедицией, впервые в истории прошедшей морским путем из Европы в Индию?» А Нина возьми, да и ляпни: «Леонардо да Винчи». Мы все засмеялись, и даже страх прошел. А учитель Нине пятерку поставил. Говорит, я так давно не видел смеющихся детей, что просто обязан поставить Нине «отлично».
Ленька. А я знаю, кто это - Васко де Гамма. Да, Оля?
Оля. Да! А ты откуда знаешь?
Ленька (зевая). Мне папа рассказывал. Он мне много чего рассказывал. И про Америго Веспуччи, и про Христофора Колумба, и про пирата Дрейка…
Оля. Ленька, тебе лекарство пора пить. Погоди, я сейчас принесу. (Наливает лекарство в ложку. Ленька разевает рот.) Ап! Молодец. Еще порошок надо выпить. (Высыпает порошок в чашку и доливает воды из чайника.) Держи. (Ленька морщит нос, отворачивается.) Давай, Ленька. Тебе нужно поправится. Тебя ведь Александр Маркович ждет! (Ленька послушно выпивает.) Вот и молодец!
Ленька (уютно устраивается головой на подушке, сонно). Оля, а Александр Маркович мне карту насовсем отдал?
Оля. Конечно, насовсем.
Ленька. Я ее завтра на стенку повешу. Попрошу маму, чтоб кнопок дала, и повешу…
Ленька засыпает, прижимая карту к себе. Оля поправляет ему одеяло, подушку. Неожиданно, из-под подушки выскальзывает и падает на пол замусоленная толстая тетрадка. Оля поднимает ее, читает тихонько…
Оля. «Я знаю, как быть! – закричал Лев. – Я придумал!»
Свет в комнате Леньки гаснет, мы снова оказываемся в яркой, красочной Африке, где Лев, Жираф и Мартышка сидят на жарком песке.
Лев (вскакивая). Я знаю, как быть! Я придумал! Мы попросим Акулу. Она поможет доставить орех Леньке!
Жираф. Да, но вдруг, она не согласится?
Мартышка. Мы расскажем ей о Леньке, о том, как ему холодно в замерзшем Ленинграде, о том, как он мечтает увидеть настоящий кокос. Ну не может она не согласиться!
Жираф. В самом деле, это было бы очень нехорошо с ее стороны.
Лев (идет к морю, кричит). Акула! Эгей. Акула?!
Акула (выплывая). А, это вы… Чего звали?
Мартышка. Акула, хочешь сделать одно доброе дело?
Акула. Ну, допустим.
Жираф. Нужно доставить вот этот орех в Ленинград. Мальчику Леньке.
Акула. Вы что, рехнулись? Где мы, и где – Ленинград? Это же на другом краю света. К тому же там ужасно холодная вода. Этак и простудиться не долго. Не-не-не! Даже не уговаривайте!
Лев. Послушай, Акула, вода там и правда, холодная. Но в этом городе Ленинграде живет мальчик, которому гораздо холоднее. А над городом летают черные самолеты фашистов и сбрасывают бомбы на прекрасные дома и мосты. Враг окружил город и держит ленинградцев в блокаде уже целых полгода. Люди голодают, мерзнут, но не сдают свой любимый город. И среди этих мужественных людей мерзнет и голодает замечательный мальчик Ленька… Если б я только мог плавать так же прекрасно, как ты, я бы ни минуты не стал ждать. Я бы тотчас же поплыл к Леньке!
Жираф. И я!
Мартышка. И я!
Лев. Неужели же ты не хочешь ему помочь?
Акула (рыдая). А-а-а-а! Бедный маленький Ленька! В холодном, снежном городе… А кругом – фашисты… А-а-а-а! И люди еще называют акул – безжалостными! Да у меня от жалости сердце разрывается! А-а-а-а!
Мартышка. Так ты согласна отвезти орех Леньке?
Акула. Ну, допустим, согласна. Ну, допустим, доплыву я до Ленинграда. Но как я найду в Ленинграде Леньку? Я ведь по суше ходить не умею.
Жираф. В самом деле! Какое несчастье! Друзья, кажется, наш превосходный план разбился о непреоборимое препятствие.
Мартышка. Если нужно помочь другу, непреоборимых препятствий не существует.
Лев. Мартышка права. Нужно побороть все непреоборимые препятствия.
Жираф. Послушайте, друзья. Как же мы забыли про нашу старую подругу – Сизую чайку? Ведь она прилетает к нам на зиму из Финского залива. Вы помните, она рассказывала нам про свою тетушку-домоседку, которая круглый проводит в родных местах. А Ленинград – ведь он как раз и там и находится, не правда ли?
Мартышка. В самом деле! Так значит, Акуле просто нужно отыскать тетушку Сизой чайки. А она отнесет орех Леньке.
Лев. Гениально! Нужно скорее разыскать Сизую чайку. Пусть расскажет, как найти ее тетушку.
Акула. А может, пусть сама и слетает? Заодно и тетку навестит?
Жираф. Боюсь, с таким тяжелым орехом проделать путь до Ленинграда Сизой чайке не под силу…
Акула. Эх, делать нечего! Ну, чего ждете? Ищите скорее вашу Сизую чайку. Пусть черкнет на орехе теткин адресок, пока я не передумала.
Звери, ликуя и крича «Да здравствует Акула!» бросаются в море обнимать Акулу. Свет гаснет. Загорается свет в кабинете в Институте растениеводства. В углу кабинета на печке-буржуйке стоит старенький чайник. В центре комнаты, за столом, заваленным бумажными пакетиками с семенами, сидит Татьяна Игоревна. К столу прислонена деревянная клюка. Кругом на стеллажах, столе и полу стоят железные короба, в которых хранятся образцы. У стеллажей – стремянка. Татьяна Игоревна надписывает пакетики, вкладывает в них семена, предварительно тщательно отбирая их из образцов в железных коробках, запечатывает пакетики. Входит Александр Яковлевич Молибога. Он сильно сдал, ходит, опираясь на палку и практически на ощупь. Тяжело садится на стул, стоящий напротив стола. Чувствуется, что несмотря на стоящую в кабинете печку, в кабинете холодно – оба в верхней одежде, в валенках. Только шерстяной платок Татьяны Игоревны скомканный, лежит на углу стола.
Александр Яковлевич. Ну как, Танечка, успеваем?
Татьяна Игоревна. Успеваем. Последние дублеты упаковываю. Хотите чаю с сосновыми иглами? Я вот только чайник вскипятила?
Александр Яковлевич. Не откажусь.
Татьяна Игоревна встает, наливает из чайника в стакан едва подкрашенный иглами кипяток, ставит перед ним.
Татьяна Игоревна. Пожалуйста.
Александр Яковлевич. Благодарствую. (Берет одной рукой стакан, с явным удовольствием прихлебывая из него, другой берет со стола портрет с траурной ленточкой, подслеповато вглядывается в него). Ну вот, Александр Гаврилович, и справились мы с заданием. Спи спокойно, не тревожься – все до единого образцы сохраним мы до мирного времени. Танюша, когда самолет в Красноуфимск?
 Татьяна Игоревна. Сегодня ночью. Будем отправлять в резервное хранилище двадцать тысяч экземпляров.
Александр Яковлевич. Лишь бы благополучно… Лишь бы знать, что образцы в безопасности…
Татьяна Игоревна. Все будет хорошо, Александр Яковлевич.
Александр Яковлевич. Чем-нибудь еще могу я вам сегодня быть полезен, Танюша?
Татьяна Игоревна. Да как будто все у нас сделано. Спасибо, Александр Яковлевич, идите домой, отдыхайте.
Александр Яковлевич. Да и вам, Танечка, не грех бы и отдохнуть. Вы когда последний раз дома ночевали?
Татьяна Игоревна. Три дня назад.
Александр Яковлевич. Вот-вот.
Татьяна Игоревна. Да ведь иначе никак не успеть бы. Ничего, теперь сможем и отдохнуть с чистой совестью.
Александр Яковлевич. Дочка-то как без вас? Справлялась?
Татьяна Игоревна. Справлялась. Она у меня самостоятельная. Совсем как взрослая.
Александр Яковлевич. Да… Ленинградские дети нынче быстро взрослеют. А все равно, поди, скучала по маме?
 Татьяна Игоревна.  Конечно, скучала. И я скучала. У нее школа здесь, недалеко. Так я к ней каждый день, как урокам заканчиваться, добегала. Чтоб хоть на личико ее посмотреть.
Александр Яковлевич. Ну так и идите скорее домой.
Татьяна Игоревна. Вот сейчас только образцы на стеллажи поставлю – и пойду.
Александр Яковлевич. Ну, уж нет. Давайте-ка я вам помогу. Вы мне только указывайте, куда короба ставить, а то я слепой стал, как крот. (С трудом залезает на стремянку.)
Татьяна Игоревна. Ставьте с лева направо. Я вам буду по очереди передавать.
Татьяна Игоревна собирает коробки, тщательно закрывает и передает Молибога. Тот неуклюже, с видимым усилием, ставит их на полку стеллажа.
Александр Яковлевич. Кажется, здесь все.
Татьяна Игоревна. Последний остался. Этот – на полку ниже.
Передает ему последний короб. Молибога, пытаясь запихнуть его на полку, нечаянно сталкивает вниз три короба. Они падают на пол. Их содержимое – орехи арахиса, грецкие и кокоса, раскатываются по всей комнате.
Александр Яковлевич. Ах я, растяпа! Вот растяпа. Простите, Танечка, никакой пользы от меня, кроме вреда…
Татьяна Игоревна. Вы не расстраивайтесь, я сейчас все соберу. (Заметив крысу, бросает в нее полено.) А ну, кыш! Кыш, проклятая. Только тебя не хватало. (Берет опрокинутый короб, быстро собирает в него рассыпанные орехи арахиса, одновременно просматривая их – не повредились ли при падении.)  Удивительно, в голоде голод, люди умирают без хлеба, а эти плодятся, как ни в чем не бывало. Как вы думаете, Александр Яковлевич, может, при бомбежке какой склад засыпало? Людям не добраться, а эти – жиреют…
Александр Яковлевич. Они, Танюша, на трупах жиреют. Знаете, сколько мертвецов сейчас по всему городу лежит? А у тех, кто жив - хоронить нет сил. Вот им и раздолье. Как говорится, кому война, кому – мать родна.
Татьяна Игоревна. До чего же мерзкие твари! У! Видеть их не могу.  (Передает Молибога короб.) Этот готов. Вон туда, справа поставьте. (Берет короб, начинает собирать в него грецкие орехи.) И ведь никого не боятся. Соседка рассказывала, она раз по набережной Обуховской обороны шла, и с завода по громкоговорителю объявляют: «Граждане, осторожнее, крысиный водопой!». Она говорит, подумала – шутка. И тут – мать честная! Крысы! Так и бегут, так и бегут через дорогу к Неве. Люди врассыпную, трамвай и тот встал. А этим хоть бы что! (Ползая по полу в поисках рассыпавшихся образцов, она натыкается взглядом на кокос, закатившийся под стол. На некоторое время она приковывается к нему взглядом, застывает в нерешительности, видно, что в ней происходит внутренняя борьба, потом, резко отвернувшись, продолжает собирать в коробку грецкие орехи.) И танками их давили, и отраву сыпали – им все нипочем.
Александр Яковлевич. Я слышал, в Ленсовете думают из Ярославля к нам кошек завезти.
Татьяна Игоревна (протягивая ему заполненный короб). Рядышком поставьте. (Берет последний короб.) Давно пора бы. Да только ведь съедят их. Мне кажется, в Ленинграде нынче кроме крыс – ни одной живой твари не осталось. Ни собак, ни кошек, ни канареек. Всех съели. Даже воробьев с воронами мальчишки переловили. (Оказавшись рядом со столом, бросает быстрый взгляд на Александра Яковлевича, который с трудом запихивает на полку короб, молниеносно хватает с пола кокос и прячет под своим платком на столе.)
Александр Яковлевич (ничего не замечая). Однако, что-то ведь нужно с этим делать. Там, где крысы, там и до чумы недалеко…
Татьяна Игоревна. Не дай Бог! Только этого нам и не хватало. (Подходит к стремянке с последним коробом.) Ну вот, последний.
Александр Яковлевич. А, ну, иди, иди, и ты, дружочек, на полку. Вот так. (Тяжело спускается со стремянки.) Вот и порядок. Пойдемте, Танюша, домой.
Татьяна Игоревна (застегивая пальто). Да, пора.
Вместе идут к двери, и тут Александр Яковлевич спохватывается.
Александр Яковлевич. Ах, ты, Боже мой! Палку свою позабыл. Помню, где-то здесь я ее поставил. (Идет к столу.) Так и есть. Вот она, пропажа. (Замечает оставленный на столе платок.) А это что здесь? Танюша, вы, никак платок забыли.
Татьяна Игоревна. Да Бог с ним, пойдемте.
Александр Яковлевич. Возьмите, возьмите. Замерзнете. (Берет платок и тут из-под него с грохотом падает на пол кокос. Александр Яковлевич с трудом наклоняется, поднимает его с пола. Руки его трясутся, он сражен своим открытием.) Как же вы могли, Таня? Как же вы могли?
Татьяна Игоревна (бросается к нему). Александр Яковлевич!
Александр Яковлевич (сурово). Простите, я не могу позволить. Я должен поставить в известность руководство. (Идет к двери.)
Татьяна Игоревна (преграждая ему дорогу). Александр Яковлевич, постойте. Постойте, умоляю вас. Я все объясню.
Александр Яковлевич. Не стоит. Все и так предельно ясно. Позвольте. (Делает попытку пройти.)
Татьяна Игоревна. Да, я понимаю, что вы думаете. Но это совсем, совсем не то!
Александр Яковлевич. Вы хотите, чтоб я поверил, будто вы случайно забыли образец на столе? Увы, я слишком стар, чтобы верить подобным сказкам.
Татьяна Игоревна. Нет, орех взяла я. Это правда. Но не для того, чтобы украсть. Нет! Я хотела взять его домой всего на одну ночь. На одну-единственную ночь.
Александр Яковлевич. Бросьте! Я не верю ни единому вашему слову.
Татьяна Игоревна. Александр Яковлевич, послушайте, это трудно объяснить, но вы все-таки послушайте. У меня есть дочь, Оля…
Александр Яковлевич. Вы хотите сказать, что пошли на это ради нее? Послушайте, я понимаю… Я знаю, как тяжело, когда твои близкие страдают, когда они умирают от голода на твоих глазах. Я прошел через это. Все мы прошли… Но это не может служить оправданием вашему поступку. У большинства наших сотрудников есть дети. А если не дети, так родители. Жены, мужья, в конце концов. Но ни один – слышите?! Ни один из них не опустился до воровства. Люди, ежедневно находящиеся среди тонн зерна, умирали от голода, но не взяли из хранилища ни зернышка. Не взяли, потому что знали, что каждое спасенное ими зерно потом, когда окончится это страшное время, будет посажено в землю. Каждое сбереженное семечко – это целый колос. Наши сорта дадут такой урожай, что на земле не останется больше голодных. Никогда. И ради этой святой цели они…
Татьяна Игоревна. Александр Яковлевич! Выслушайте меня. Я прошу вас. Я требую! У меня есть это право.
Александр Яковлевич. Право?
Татьяна Игоревна. Да, право. Право осужденного на последнее слово. Я ведь вижу по вашим глазам, что вы окончательно и бесповоротно признали меня виновной. Но я хочу, чтобы вы знали, знали, почему мне так нужен этот орех. Я взяла его не для Оли. А, впрочем, наверное, и для не – тоже. Это сложно, очень сложно… Я, должно быть, путанно говорю, но вы постарайтесь понять. Оля – наш единственный ребенок. Роды были трудными, нужно было делать операцию. Врач был неопытным, и что-то пошло не так… В общем, больше детей у нас быть не могло. А Оля – Оля всю жизнь мечтала о брате. И вот недавно, когда наш дом разбило бомбой, нам выделили комнату на Казанской. Там, в соседней комнате, живет мальчик. Ленька. Он совсем маленький, на три года младше моей дочери. У него сильнейшая дистрофия. Вот уже три месяца, как Ленька не может ходить. Он буквально тает на глазах. И вот к этому-то мальчику она и привязалась всей душой. Каждую свободную минутку проводит у его кровати, ухаживает за ним, читает книжки…
Александр Яковлевич (растроган, но старается не показывать это). Зачем вы все это мне рассказываете?
Татьяна Игоревна. Сейчас, сейчас вы поймете. Однажды, когда Ленька спал, у него из-под подушки выпала тетрадка. Знаете, о чем пишет в э этой тетрадке маленький, голодный, дрожащий от холода и голода ребенок? Он пишет сказки об Африке. Об Африке, где тепло и солнечно, где все счастливы, и где растут невиданные в Ленинграде кокосы. Ленька тоже никогда не видел кокоса, а он очень, очень хочет увидеть его. Это самое заветное его желание. Я знаю, выносить образцы из Института – преступление. Но разве не преступление лишить Леньку его мечты? Александр Яковлевич, голубчик, я прошу, я умоляю вас... Дайте мне отнести этот орех Леньке. Пусть он хоть на миг прикоснется к нему. А завтра я верну его на место целым и невредимым. Мы храним образцы ради счастливого будущего советских людей, но Ленька… Кто знает, доживет ли Ленька до этого будущего?
Какое-то время Александр Яковлевич сидит молча, в нем происходит борьба. Наконец, решительно встав с места, протягивает орех Татьяне Игоревне.
Александр Яковлевич. Завтра орех должен быть на месте. (Не оборачиваясь, уходит из комнаты.)
Татьяна Игоревна делает движение, чтобы нагнать его, потом возвращается к столу, бережно закутывает орех в платок, засовывает сверток за пазуху и поспешно выходит.
Комната Леньки. Ленька, совсем исхудавший и бледный, лежит, толи в забытьи, то ли дремлет. Эмма Афроимовна, одетая для выхода на улицу, ходит в волнении по комнате, время от времени останавливаясь и вглядываясь в его лицо. Тихонько приоткрывается дверь комнаты. Заглядывает Оля. За пазухой у нее сверток. Разговаривают шепотом.
Оля. Спит?
Эмма Афроимовна. Кажется, уснул. Оля, дружочек, посидишь с ним? Мне бы только за дровами. Топить нечем.
Оля. Конечно, посижу. (Эмма Афроимовна собирается идти.) Эмма Афроимовна, подождите, у меня к Вам просьба…
Эмма Афроимовна. Что, Оленька?
Оля. Эмма Афроимовна, вы как на улицу выйдете, вы киньте в окошко снежок. Только чтоб прямо в стекло попал.  Кинете?
Эмма Афроимовна. Оля, милая, зачем это?
Оля. Эмма Афроимовна, это очень, очень нужно. Ну, пожалуйста.
Эмма Афроимовна (пожав плечами). Хорошо, я попробую.   Не знаю только, смогу ли я?
Оля. Сможете. Сможете! Тут невысоко, всего второй этаж.
Эмма Афроимовна. Да ты скажи, зачем?
Оля. Я вам потом скажу, честное слово. Только не забудьте, хорошо. Как выйдете, так прям и кидайте.
Эмма Афроимовна. Чудно что-то.
Оля. Ну, пожалуйста, Эмма Афроимовна.
Эмма Афроимовна. Да уж ладно.  Брошу. (Уходит.)
Оля (подходит к Леньке, тихонько трогает за плечо). Ленька? Ленька, спишь?
Ленька (очнувшись от дремы, слабо). Оля? Ты давно здесь?
Оля. Только пришла. Как ты?
Ленька. Холодно. И скучно. Тебе хорошо – ты в школу ходишь. А я здесь все лежу, и лежу. Я нашу улицу и то, не вижу – стекла-то все замазаны. А я так любил раньше в окно смотреть. Там,  в доме напротив стоял на окне фрегат. Совсем, как настоящий. Наверное, там тоже мальчишка какой-нибудь жил.  Оля, ты не видела, он все еще там стоит?
Оля. Не знаю. Хочешь, я посмотрю сейчас? (Подходит к окну.)
Ленька. Так замазаны же окна.
Оля. Тут краска кое-где облупилась. Сейчас. (Прислоняется лбом к окну. Всматривается. В это время слышен отчетливый удар  в стекло.)
Ленька. Что это? Оля?!
Оля. Там… Там чайка! И у нее в клюве какой-то мешок! Мне кажется, она хочет передать его нам!
Ленька. Оля! Оля, впусти ее, впусти! Это она ко мне! Я знаю, это ко мне!
Оля. Сейчас! (Забирается на подоконник, отворяет форточку и незаметно для Леньки достает из-за пазухи сверток.) Ленька! Она кинула это мне прямо в руки! Смотри!
Оля с торжеством передает мешочек Леньке. Он, дрожащими от возбуждения, неловкими руками, развязывает его и достает кокос.
Ленька (не веря своему счастью). Оля, я кажется, знаю, что это… Я никогда раньше его не видел, но я знаю, что это.
Оля. Что, Ленька?
Ленька. Это самый настоящий кокос! Кокос из Африки! Потрогай, какой он теплый… И пахнет солнцем. Ты чувствуешь, Оля?
Оля (гладя рукой кокос). Чувствую, Ленька.
Ленька. Он совсем такой, как я видел…
Оля. Где видел, Ленька?
Ленька. Не знаю. Может быть, во сне. (Сонно.) Знаешь, Оля, мне теперь почти всегда снится Африка. Африка, она такая красивая. И у меня там друзья. Лев, Жираф, Мартышка… И даже Акула. Оля, она теперь стала хорошая. И она тоже мой друг…

Ленька засыпает. В комнате Леньки гаснет свет. Вспыхивает красками Африка, где на берегу стоят Лев, Мартышка и Жираф, пристально вглядываясь в морскую даль.

Мартышка. Ну, что? Видишь что-нибудь?
Жираф. Нет. Горизонт чист.
Мартышка (пробежавшись в нетерпении раз-другой по берегу). А сейчас?
Жираф. По-прежнему, ничего.
Мартышка. А ты вытяни шею. Ну? Сильнее! Видишь?
Жираф. Нет.
Мартышка. Ну, а если встать на цыпочки? Как тогда?
Жираф (встает на цыпочки, старательно вглядывается). Все равно, нет. Хотя, позвольте… Кажется… кажется… Ну, да, так и есть! Я вижу плавник!
Лев. Ну, конечно!  Теперь и я ясно вижу – это Акула!
Мартышка. Ура! Наконец-то! Акула! Эгей, Акула, мы здесь! Плыви скорее к нам!!!
Акула. Э-эй, на берегу! Здорово! Давненько не виделись!
Лев. Как мы рады, что ты вернулась!
Жираф. Мы так ждали, так ждали!
Акула подплывает к ним с гордым и довольным видом.
Мартышка. Ну, рассказывай же! Рассказывай, скорее! Разыскала ты дорогу в Финский Залив?
Лев. Нашла тетушку Сизой Чайки?
Жираф. Согласилась она помочь?
Мартышка. А она? Она отнесла наш орех Леньке?
Акула (самодовольно). Если я за что берусь, так уж можете быть спокойны – делаю как надо. Хотя, сказать по правде, добраться туда – задачка не из легких. Мало того, что вода там такая холодная, что плавники отнимаются, так она еще и нашпигована подводными минами, как шкура леопарда пятнами. То и дело приходилось уворачиваться, чтобы не налететь на одну из них. А разыскать тетку Сизой Чайки? Думаете, это так просто? Пришлось прочесать залив вдоль и поперек.
Лев. Но ты все-таки нашла ее?
Акула. Конечно, нашла. Тетка оказалась мировой старухой!
Жираф. Но как же вы отыскали Леньку в Ленинграде?
Акула. О! Это было самое трудное. Тетка Сизой Чайки думала порасспросить воробьев – это такие маленькие пташки, которые живут в Ленинграде. Вечно летают по дворам и знают все городские сплетни. Но воробьи исчезли. Ужас! Тетка два дня летала по городу, и так и не нашла ни одной птахи. Зато откуда-то в городе появились крысы. Пропасть крыс! Но с ними по-хорошему не договориться.
Мартышка. Верно-верно! Эти ни за что не сделают доброго дела.
Лев. Но как же тогда вы нашли Леньку?
Акула. Ну, если по-хорошему договориться нельзя, приходится договариваться по-плохому. Тетка Сизой Чайки утащила у старухи-крысы ее крысеныша. Так что волей-неволей, а пришлось бабке указать дорогу к дому Леньки в обмен на своего внучонка.
Жираф. Ах, какая молодец эта тетушка Сизой Чайки! Надо же, как здорово на придумала.
Акула. Я ж говорю – мировая старуха! Ну, а когда знаешь, куда – доставить орех плевое дело. В один миг она долетела до Ленькиного дома, постучала клювом в окно, и когда окно открыли, забросила орех прямо в комнату Леньки.
Мартышка.  Так значит, она видела Леньку?
Акула. Видела.
Лев. И как он? Обрадовался?
Акула. Обрадовался. Но…
Мартышка. Но – что? Почему ты замолчала?
Акула. Не хотела вам говорить, но делать нечего… Тетка сказала, что Ленька совсем больной. Он совсем замерз, и худой – как щепка. Она говорит, что ему не пережить этой зимы. (Закрывает плавником глаза и содрогается в беззвучных рыданиях.)
Лев (решительно). Нет! Мы не допустим этого! Мы спасем Леньку!
Жираф. Спасем? Но – как?
Лев. Мы построим плот. Вчера была буря и ветер повалил в джунглях множество деревьев. Мы построим из них плот и поплывем к Леньке. Акула, ты покажешь нам дорогу?
Мартышка. Покажешь?
Акула. Откровенно говоря, мне ужасно не хочется снова плыть в эти ужасно холодные воды. Но, ради Леньки, я согласна!
Жираф. Ура! Я всегда был убежден, что в глубине души, вы благородное создание. Чего же мы стоим, друзья? Скорее за работу, будем строить плот!
 
Африка исчезает, мы снова в комнате Леньки. Он спит с орехом в руках и счастливой улыбкой на лице. Оля сидит рядом с ним. В комнату возвращается Эмма Афроимовна с парой полешек под рукой. Она тихонько кладет их рядом с печкой.
Эмма Афроимовна (шепотом). Спит?
Оля. Спит.
Эмма Афроимовна подходит к кровати, тревожно всматривается в сына.
Эмма Афроимовна. Что это?
Оля. Это кокос.
Эмма Афроимовна. Кокос?! Господи, да откуда же?
Оля. Это мама принесла. Из Института. Для Леньки. Вы же знаете, он так хотел увидеть настоящий кокос. Вы извините, я должна буду его забрать. Мама завтра утром должна его вернуть. Она должна, понимаете?
Эмма Афроимовна (утирая слезы, гладит ее пот голове).  Понимаю, понимаю Оленька. Спасибо тебе, родная. И маме твоей – спасибо. (Осторожно забирает из рук Леньки орех, отдает Оле.) Держи.
Оля (смотря на Леньку). Улыбается…
Эмма Афроимовна. Как ты думаешь, что ему снится?
Оля. Леньке? Я думаю, ему снится - Африка!
Склоненные над кроватью Оля и Эмма Афроимовна постепенно тают в темноте, вспыхнувший свет озаряет яркое, синее море, по которому на плоте, вслед за Акулой, плывут Лев, Мартышка и Жираф. Лев гребет огромным веслом, как гондольер, Мартышка помогает ему, гребя ладошками. Яркое небо и жаркое солнце над их головами попеременно сменяются то черной ночью с яркими звездами, то налетает дождь и сильный ветер, то свинцовые тучи и туман. Наконец, вдалеке показывается шпиль Адмиралтейства.
Акула. Ленинград! Я вижу Ленинград!
Жираф. Ленинград!
Лев. Ленинград!
Мартышка. Держись, Ленька! Мы уже рядом! Мы спасем тебя! Спасем! Спасем!!!
                Конец