de omnibus dubitandum 90. 299

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТАЯ (1839-1841)

Глава 90.299. СЛУЧАЛИСЬ И СКАНДАЛЬЧИКИ У НАС…

    Начинаю мой рассказ с Ставрополя, писал Мелетий Яковлевич Ольшевский в котором я провел безвыездно три года, после прибытия моего на Кавказ.
Областной Ставрополь был менее населен и далеко хуже обстроен настоящего губернского (Это сравнение относится к 1866 году, когда я оставил Кавказ и к 1868 году, когда я, проезжая на Кавказские минеральные воды, провел несколько дней в этом городе).

    Каменные двух или трехэтажные дома, даже на большой улице, были на счету. — Мощеных или шоссированных улиц не было. Тротуары были до того узки и неровны, что нужно было быть ловким ходоком и эквилибристом, чтобы в ночное время, а в особенности после дождя, не попасть в глубокую канаву, наполненную разными нечистотами, или не помять себе бока после падения.

    В областном Ставрополе не было существующего ныне длинного бульвара, обсаженного высокими тополями, акациями и липами; в то время только верхняя часть бульвара до фонтана была засажена небольшими деревцами. Бабина же роща, нынешний красивый городской сад, была не местом приятного препровождения времени, а скорее притоном беглых и мошенников.

    На «Крестовой горе» не возвышалось собора, красы Ставрополя; да и на самых покатостях этой горы, тогда изрытых ямами, — откуда добывались глина и песок, — не было настоящего парка.

    Огромное пространство между домом командующего войсками и госпиталем, на котором теперь возвышаются красивые каменные казенные и частные здания, в то время было пусто, и на нем осенью и зимою не раз случалось слышать вой волков, и даже встречаться с ними, или по часам блуждать по этой огромной площади в туман и метель.

    Но если областной Ставрополь был по наружности хуже настоящего губернского, зато в нем было более веселого и боевого разгула; даже торговая деятельность была в нем громаднее.

    Будучи средоточием гражданского и военного управления Кавказа, в нем производились подряды на сотни тысяч рублей. Он был местом склада не только военных, продовольственных и боевых запасов, но и депо для купеческих товаров, как потребляемых жителями и войсками, так и отправляемых за Кавказ.

    Кроме большого штаба и разных лиц, которыми генерал Граббе любил себя всегда окружать ради почета, Ставрополь наполнялся на несколько месяцев военною молодежью, лучших и богатых фамилий, приезжавшею из Петербурга за чинами и крестами, щедро на нее сыпавшимися за кратковременные экспедиции.

    Много денег тратилось на прихоти и фантазии сынков и племянничков наших аристократов, а пожалуй наших крезов-откупщиков. Большие барыши перепадали на долю торговцев азиатским оружием, седлами, сбруей, черкесками, папахами и даже чевяками.

    Каждый из приезжающих аристократов создавал себе по нескольку азиатских туалетов.

    И действительно чудны были костюмы многих из них, в особенности для верховой езды, а сколько раскупалось ковров, канаусу, бурсы, гулиш-мамы и других материй, нужных и ненужных, а единственно потому только, что они были азиатские.

    Но более всех извлекал для себя пользы от такого посещения Ставрополя военною молодежью грек Ноитаки, содержатель гостиницы, хотя не единственной, но бесспорно самой лучшей в городе.

    Музыка, пение, говор, стукотня бильярдных шаров, хлопанье пробок из шампанских бутылок, чоканье бокалами и крики «ура!» внутри гостиницы; езда биржевых дрожек и других экипажей — снаружи, почти не умолкали ни днем, ни ночью.
Подчас случались и скандальчики вроде того, что понтеры набросятся на шулера-банкомета и спровадят его подобру-поздорову за двери; или, в минуты вакхического увлечения, перебьют посуду и зеркала и переломают мебель, а это и на руку содержателю гостиницы, потому что он рассчитается с виновными, не только по-русски втридорога, а по-гречески в десятерицу.

    Моя служба на Кавказе, как офицера генерального штаба, хотя началась в штабе и, хотя я вертелся в сфере главного начальства и в кругу высшей военной молодежи; но первому я никем не был зарекомендован; с последнею же я не желал сближаться.

    Не успел я прибыть в Ставрополь, как на меня была возложена обязанность старшего адъютанта. Такая должность всегда неохотно занималась офицерами генерального штаба, потому что, кроме огромных письменных занятий, она лишала возможности участвовать в военных действиях.

    Это назначение было для меня крайне неприятно, но скрепя сердце я предался, если не с увлечением, то с старанием, моим новым занятиям. Из этого оказывается, что делить время с молодежью за картами и в вакхических удовольствиях мне не дозволяли не только мои средства, потому что я жил одним жалованьем, но и занятия.

    Горько мне было, что мои мечты и фантазии, с которыми я ехал на Кавказ, на первом шагу ее осуществились и, что вместо боевой жизни, пришлось по-прежнему сидеть над бумагами. Но может быть грусть моя и, не была бы столь велика, если бы ближайшие мои начальники, с которыми мне приходилось делить мои служебные занятия, были другие, более доступные и с теплой душой, лица.

    Старший из них, не оставивший по себе хорошей памяти впоследствии и по гражданской администрации, был надменен, горд, ленив, нетерпелив, кроме природной гордости флигель-адъютант Александр Семенович Траскин* кичился родством, хотя отдаленным, с одним из владык мира сего.

*) ТРАСКИН Александр Семёнович (евр.)(1803—1855)(см. рис.) — офицер, участник Русско-турецкой войны 1828—1829 гг. и Кавказской войны. Начальник штаба Отдельного Кавказского корпуса. С 1846 г. служил по гражданской части. Попечитель Киевского учебного округа (в 1846—1848 гг.), Харьковский гражданский губернатор (в 1849—1855 гг.).
Родился в 1803 году, в семье Кронштадтского коменданта генерал-майора Семёна Ивановича Траскина (10.02.1777-28.06.1827) - сын Ивана Фёдоровича Траскина, дворянин, в 1811 году полковник, впоследствии генерал-майор, комендант Кронштадта, камер-паж. Основоположник санкт-петербургской ветви рода Траскиных. Кавалер орденов Св. Анны 2 ст., Св. Георгия 4 ст. Мать - Евдокия Ивановна Рыкман (27.07.1787-19.04.1845). У Семена Ивановича и Евдокии Ивановны Траскиных было четыре сына и две дочери. Братья: Иван, генерал-майор, окружной начальник военных поселений Киевской и Подольской губерний, Николай (полковник лейб-гвардии Литовского полка) был женат на баронессе Марии Александровне Вревской (1806-1832) внебрачной дочери члена Государственного совета князя А.Б. Куракина (Сын - Николай (1832-1833) умер младенцем) и, Константин (полковник, командир батальона Кабардинского полка погиб на Кавказе 1842 г.).
Сестры: Софья ?-1879, девица. Софья Семеновна Траскина сопровождала Сашу Вревского (Александра Борисовича) во время посещения имения Евфимии Никитичны Вревской в Гдовском уезде Псковской губернии (в 1843-1855 гг.) и Екатерина, р. ? г.
Жена - Зинаида Николаевна Бердяева, дочь Николая Николаевича Бердяева и Надежды Федосеевны Раевской (1800-1890-е гг.), сестра декабриста Владимира Федосеевича Раевского.
Образование получил в Пажеском корпусе, из которого в 1822 году был выпущен прапорщиком в Гвардейский Генеральный штаб, затем служил в пехоте.
В 1828 году принимал участие в Русско-турецкой войне 1828—1829 гг. на Балканах и отличился при осаде Варны.
Переведённый в 1830 году снова в Генеральный штаб, Траскин в следующем году получил чин капитана и 17 апреля 1834 года был произведён в полковники с назначением флигель-адъютантом и непременным членом совета Императорской военной академии.
Во второй половине 1830-х годов Траскин был назначен офицером Генерального штаба на Кавказ, в 1837 году он получил должность исполняющим дела начальника штаба войск Кавказской линии и Черномории и в 1839 году утверждён в этой должности. На Кавказе Траскин неоднократно принимал участие в походах против горцев, особенно он отличился в кампании 1840 года в Чечне и Дагестане.
За боевые отличия Траскин 1 июля 1842 года был произведён в генерал-майоры Свиты его величества, в следующем году был назначен начальником штаба Отдельного Кавказского корпуса и 4 декабря за беспорочную выслугу 25 лет в офицерских чинах был награждён орденом св. Георгия 4-й степени (№ 6915 по кавалерскому списку Григоровича — Степанова), в 1844 году получил орден св. Станислава 1-й степени.
11 февраля 1846 года Траскин был переименован в действительные статские советники и назначен на службу по Министерству внутренних дел. В 1846—1848 гг. Траскин был попечителем Киевского учебного округа. Затем в 1849—1855 гг. был Харьковским гражданским губернатором. В 1854 году получил чин тайного советника.
Скончался в 1855 году.

Несколько по-другому охарактеризовал Траскина в своих мемуарах Г.И. Филипсон:
«Его рост, более чем средний, был незаметен при чрезвычайной его толщине. Он имел хорошие умственные способности, образование светское, но не солидное, владел хорошо русским и французским языками, хорошо знал бюрократическую рутину, работал скоро и усердно. От природы был добр, но порядочно испорчен средой, в которой прошла его молодость».

    Леность его происходила от непомерной толстоты, которая в особенности для него была тяжела во время лета, когда нетерпеливость его в докладах доходила до отвращения. Любя вообще хорошо пожить, а в особенности поесть (но только, не с своими подчиненными), на что собственные средства были недостаточны, несмотря на это, он умел проживать более, нежели получал.  Траскин был женат на баронессе М.А. Вревской (1808–1832), сестре адъютанта воен. министра и нач. 1-го отд. его канцелярии Павла Вревского и Ипполита Вревского, приятелей Лермонтова. В зиму 1840–1841 Лермонтов сблизился в Ставрополе с командующим войсками на Кавк. линии П.Х. Граббе и Траскиным – людьми образованными и не чуждыми литературе, к-рые выделяли поэта среди прочих офицеров, старались облегчить его участь, назначали для отличия в экспедиции, представляли к боевым наградам, ходатайствовали о возвращении в гвардию. 9-10 мая 1841 Траскин, с дозволения Граббе, командировал Лермонтова и А.А. Столыпина-Монго в Чеченский отряд, но они самовольно отправились в Пятигорск. 8 июня Траскин предписал коменданту полк. В.И. Ильяшенкову немедленно выслать Лермонтова в отряд, но 18 июня поэт подал рапорт, где упомянул о мнимом дозволении Траскина остаться на лечение в Пятигорске, о чём комендант и доложил нач. штаба. 25 июня Траскин приехал в Пятигорск, но спустя три дня срочно отбыл в Ставрополь, т.к. получил срочное повеление Николая I направить весь Тенгинский пех. полк в экспедицию против убыхов, а также частное письмо от П.А. Вревского, где тот уведомил родственника, что император отказал Лермонтову в награде за осенние экспедиции 1840, а также повелел держать поэта при Тенгинском полку. Траскин оказался в пренеприятной ситуации: он нарушил приказ имп., отправив Лермонтова в отряд Граббе, куда поэт не поехал, а незаконно отдыхает на водах. Траскину ничего не оставалось, как дозволить поэту остаться на курорте до облегчения болезни. Траскин приехал в Пятигорск 5 июля, сопровождая на лечение жену П.Х. Граббе, где и находился во время дуэли Лермонтова с Мартыновым. Пытался якобы склонить священника П. Александровского похоронить поэта по христианскому обряду. Следил за ходом следствия и предписал Ильяшенкову включить в следственную комиссию жандармского подполк. А.Н. Кушинникова, командированного из СПб в Пятигорск для наблюдения за посетителями. В письме к П.Х. Граббе 17 июля 1841 Т. сообщил обстоятельства дуэли: «<…> они собирались драться без секундантов. Их раздражение; заставляет думать, что у них были и другие взаимные обиды. Они дрались на расстоянии, к-рое секунданты с 15 условленных шагов увеличили до 20-ти. Лермонтов сказал, что он не будет стрелять и станет ждать выстрела Мартынова. Они подошли к барьеру одновременно; Мартынов выстрелил первым, и Лермонтов упал. Пуля пробила тело справа налево и прошла через сердце. Он жил только 5 минут – и не успел произнести ни одного слова». В 1843 Траскин – ген.-майор и нач. штаба отд. Кавк. корпуса; в 1844 определён в свиту императора; в 1846 назначен попечителем Киевского учеб. окр. Затем был Харьковским гражд. губ. и умер в чине тайного советника.

Лит.: 1) Алексеев Д.А. Исследования и находки. — М.: Древлехранилище, 2013. — С. 409–434; 2) Вацуро В.Э. Новые материалы о дуэли и смерти Лермонтова. Письмо А.С. Траскина к П.Х. Граббе. Русская литература. 1974. № 1. — С. 115–125; 3) РГВИА, ф. 489, оп. 1, ед. хр. 7302, лл.1708 об.-1713. Формулярный список Траскина 1847.

    Совсем другим лицом являлся его помощник и мой непосредственный начальник. Трудолюбие, долготерпение, невозмутимое хладнокровие были главными отличительными его чертами. Сколько Александр Семенович Траскин был тучен и кубикообразен, настолько Иван Иванович Норденстам был тонок, строен, высок ростом и красив собою. Сколько первый любил пожить, пожуировать и поволочиться, настолько последний был расчетлив, серьезен и равнодушен к прекрасному полу... Но чтобы не прописаться, этим ограничиваю мою сравнительную характеристику Александра Семеновича Траскина с Иван Ивановичем Норденстам.

    Однако, говоря о штабном начальстве Кавказской линии, не могу пройти молчанием о другом помощнике Александра Семеновича, тем более, что лицо, занимавшее это место, ворочало многими сложными денежными делами. Лев Иванович К-в, сошедший лет пятнадцать тому назад с военного поприща, а теперь сошедший и в могилу, походил во многом на своего главу штабной администрации. Он был также весьма толст, любил поесть и попить, хотя не столь гастрономически и утонченно, как Александр Семенович; притом был менее расточителен и любил копить деньгу, как выражался, на черный день и накопил ее столько, что купил очень порядочное имение и выстроил двухэтажный дом.

    Лев Иванович избегал знакомства с ставропольской аристократией, в особенности семейной, но не чуждался холостых обедов и попоек, более же всего он любил купечество, с которым обделывая на сотни тысяч подряды, порядочно на их счет грел себе руки.

    Оканчивая этим очерк личностей, влиявших на дела военной администрации и бывших моими ближайшими начальниками, во время прибытия моего на Кавказ, обращаюсь к описанию важных событий, совершившихся в 1841, 1842 и 1843 годах.

    Мне очень хорошо известны были события, совершавшиеся в Чечне, Дагестане, на правом фланге Кавказской линии и в Черномории потому что реляции и распоряжения, относящиеся до этих частей Кавказа, сосредоточивались в том управлении, в котором я служил. Что же касается Черноморской береговой линии, то и о ней имелись достаточные сведения.

    Восстание чеченского населения и неудачная экспедиция генерала Галафеева, а равно возмущения не только отдельных аулов, но целых обществ в Дагестане, показывали, что наши дела на Восточном Кавказе, где прочно властвовал Шамиль, в конце 1840 года были крайне незавидные. При таком положении, прежнее число войск оказывалось недостаточным, а потому средства Чечни и Дагестана были усилены 14-ю пехотной дивизией.

    Принимая во внимание это усиление Чечни и Дагестана, на 1841 год было составлено предположение для производства решительных наступательных действий. Две массы войск, сосредоточенные у Темир-Хан-Шуры и Внезапной, одновременно открыли военные действия.

    Корпусный командир, генерал от инфантерии Головин, двинулся от Темир-Хан-Шуры к Черкею, многолюдному и богатому аулу, игравшему во всех событиях Дагестана важную роль, и приступил к постройке Евгениевского укрепления, названного так по его имени. Генерал-адъютант Граббе, с другой массой войск, открыл действия в Аухе и Салатавии.

    Пока наши войска действовали, таким образом, в продолжение лета, в горах было спокойно. С окончанием же Ауховской экспедиции и с отъездом корпусного командира в Тифлис, начались волнения в Дагестане.

    Кибит-Магома успел подговорить к восстанию жителей Андалаля. После долгих колебаний и жестоких настояний Шамиля, окончившихся избиением многих влиятельных лиц, восстали Андия и Гумбет. Если бы не энергические действия генерала Клюки-фон-Клугенау, то может быть и Авария к концу года не осталась бы за нами.

    Чечня находилась в полном восстании. Только староюртовцы и брагунцы остались нам верны; все же прочие чеченские аулы, жившие между Тереком и Сунжею, ушли за эту последнюю реку.

    Огромные партии чеченцев тревожили не только кумыков и гарнизоны наших передовых укреплений, но и наши казачьи поселения на Тереке.

    Не в лучшем положении находились дела на правом фланге Кавказской линии и в Черномории. Общества черкесского и абазинского происхождения, хотя не могли действовать столь единодушно, как чеченцы и дагестанцы, потому что у них не было властителя, подобного Шамилю, несмотря на это, они сильно и часто беспокоили наши казачьи поселения.

    На правом фланге более всех доставалось нашим станицам, на Кубани расположенным, от махошев, егерукаев, темиргоев, башильбаев, беглых кабардинцев, и в особенности от бесленеев, предводительствуемых их лихим князем Айтек-Каноковым.

    Черномория часто тревожилась от набегов бжедухов и шапсугов.

    Но более нежели в печальном положении находилась Черноморская береговая линия, управляемая генералом Раевским, мечтателем, либералом, фразером как на словах, так и на бумаге, и не терпевшим подчинения.

    Гарнизоны укреплений, расположенных по берегу моря у впадения рек: Пшады, Вулана, Джубы, Туабсе, Псесуапе, Шахе и Соче, умирали от цинги и лихорадок, и гибли от пуль и шашек. Укрепления Лазаревское, Вельяминовское, Михайловское и Николаевское подверглись штурму горцев и были ими взяты; причем гарнизон Михайловского укрепления, во избежание позорного плена, взорвал себя на воздух Архип Осипов - Л.С.) вместе с ворвавшимся в него неприятелем. Экспедиция между Сочей и Адлером была неудачна и стоила нам больших потерь.

    Крейсирование наших судов у неприязненных нам берегов не могло быть успешно, потому что суда, из опасения крушения, скорее должны были держаться открытого моря, нежели берегов. По этой причине сношения черкесов с турками, а равно торговля людьми и провоз контрабанды по-прежнему продолжались.