Марковальдо - 10 Путешествие - Лето

Итало Кальвино
(перевод с итальянского)

Шум города летними ночами проникает в открытые окна тех, кто не может спать в духоте помещений. Тот, настоящий шум ночного города, становящийся слышным, когда гул моторов окончательно стихает, и в наступившей тишине становятся отчётливо различимы гулкие шаги запоздавшего прохожего, шелест велосипедных шин ночных патрульных, приглушённые далекие голоса, храп соседа сверху, стоны больного и ход старинных часов, педантично отбивающих каждый час. Это звуки, живущие до пробуждения нестройного оркестра будильников на рассвете в домах рабочих, до грохота первого утреннего трамвая.

В одну из ночей Марковальдо лежал с закрытыми глазами между вспотевшими женой и детьми, погружённый в эту тончайшую пелену едва уловимых звуков, отражённых от брусчатки тротуара и проникающих сквозь низкие окошки в глубину его подвала. Слышал стук женских припозднившихся каблучков, весёлых и быстрых, шаркающую подошву мусорщика с нерегулярными остановками, насвистывание беззаботного прохожего и бессвязное переплетение слов диалога между друзьями, говорящих, видимо, о спорте или деньгах. В жаркой, раскалённой ночи эти звуки теряли чёткость, делались как бы смягчёнными от духоты, заполняющей пустоту улиц, но в то же время они стремились утвердить собственное доминирование над этим безлюдным царством. В каждом из этих проявлений присутствия человека Марковальдо, увы, узнавал собрата, как и он пригвождённого даже во время отпуска к этой печи из цемента, раскалённой и пыльной, со всеми долгами, с семейным бременем и скудной зарплатой.

И как если бы нереальная идея летнего путешествия приоткрыла двери его мечты, вдруг почудился далёкий звон колокольчиков, лай собак и временами даже короткое мычание. Но, лёжа с открытыми глазами, он не грезил и пытался, напрягая слух, найти или дополнительную опору этим смутным ощущениям, или же их опровержение. И в самом деле, всё отчётливее доходили звуки будто сотен и сотен шагов, медленных, нестройных и неясных, которые всё приближались, подавляя любой другой звук, кроме, пожалуй,  перезвона проржавленных колокольчиков.

Марковальдо встал, надел рубашку и брюки.

– Ты куда? – спросила жена, не открывая глаз.

– По улице гонят стадо. Пойду посмотрю.

– И я! И я! – обрадовались дети, знающие толк в том, чтобы просыпаться в нужный момент.

Шло стадо, из тех, что в начале лета прогоняют ночной порою через город на горные пастбища. Уселись на улице, с ещё слипшимися от сна глазами. Дети увидели реку пепельных и пёстрых спин, заполнившую улицу и тротуары, плывущую вдоль стен с афишами и опущенными жалюзи, мимо дорожных знаков "остановка запрещена" и бензозаправок. Переступая осторожно копытами с тротуаров на проезжую часть перекрёстков, безучастными мордами прижимаясь к бёдрам идущих впереди, коровы несли с собой запах сена, полевых цветов, молока и знакомый с далёкого детства перезвон колокольцев. Город, казалось, не интересовал их, погружённых в мир влажных лугов, туманов и переправ через горные потоки.

В противоположность им нетерпеливыми, даже раздражёнными нахождением на городских улицах, казались пастухи, хаотично снующие вдоль стада с хлыстами и покрикивающие запыхавшимися, хриплыми голосами.

Собаки, которым ничто человеческое не чуждо, отличались нахальством,  двигались, задрав морды и заливаясь лаем, сосредоточенные на своей работе. Но и они были немного встревожены и даже растеряны, иначе бы отвлекались на обнюхивание углов зданий, фонарей и следов на асфальте, что бывает наипервейшим делом каждой городской собаки.

– Папа, папа, – наперебой заголосили дети, – коровы это как трамваи? Они делают остановки? Где конечная у коров?

– Ничего общего с трамваями, – объяснил Марковальдо. – Они идут в горы.

– Кататься на лыжах? – спросил Пьетруччо.

– Они идут на пастбище есть траву.

– А их не оштрафуют за порчу лугов?

Кто не задавал вопросов, так это Микелино, который был старше остальных. Его понятия о коровах уже сформировались, и сейчас он только присматривался к деталям, изучая короткие рога, крупы и разномастные подгрудки, следуя вприпрыжку за стадом, как собака-пастух.

Когда стадо прошло, Марковальдо взял за руки детей, чтобы снова идти спать, но не увидел Микелино. Спустился в комнату и спросил жену:

– Микелино вернулся?

– Микелино? А разве он не с тобой?

«Побежал за стадом, и кто знает, где он теперь», - подумал он и выбежал на улицу. Стадо уже пересекло площадь и Марковальдо пришлось гадать, куда оно свернуло. Похоже, что в ту ночь различные стада прогоняли через город, каждое своим путём, в сторону своей долины. Марковальдо заметил одно стадо, но, догнав, понял, что оно другое, не то, что проходило мимо их дома. В створе поперечного переулка через четыре улицы от них он заметил другое стадо, идущее параллельно и побежал за ним. Там пастухи объяснили, что им встретилось ещё одно, в противоположном направлении. И пока последний звук колокольчиков не растаял в лучах утренней зари, Марковальдо продолжал свои безрезультатные поиски.

Комиссар полиции, к которому он обратился, заявив об исчезновении сына, рассудил так:

– Ушёл со стадом? Доберётся до гор, хорошенько отдохнёт. Счастливец! Вот увидите, вернётся поправившимся и загорелым.

Версия комиссара подтвердилась через несколько дней от вернувшегося из отпуска сотрудника фирмы, где работал Марковальдо. На одном из горных перевалов он встретился с его сыном: тот был со стадом, просил передать привет отцу и был в полном порядке.

С тех пор Марковальдо в этой пыльной городской жаре жил с мыслью, что его сыну повезло. Что сейчас, конечно же, он проводит свои часы под сенью раскидистых елей, беззаботно насвистывая с травинкой в губах, глядя как внизу коровы медленно передвигаются по лугу, или дремлет в тени долины под журчанье ручья.

Мать же не могла дождаться его возвращения:

– Приедет на поезде? Или на автобусе? Уже целая неделя... уже месяц... Ожидается плохая погода... – никому не давала покоя, хотя при всём этом иметь за столом на одного едока меньше было несомненным облегчением.

– Счастливый! На свежем воздухе, отъедается маслом и сыром, – отвечал Марковальдо. Но каждый раз, когда в глубине улиц виднелись подёрнутые дымкой жары и смога зубцы беловатых и сероватых гор, он чувствовал себя словно провалившимся в колодец, в котором свет мерцал где-то далеко в вышине. Ему казалось, что он видит там блестящую листву клёнов и каштанов, слышит далёкий гул диких пчёл. И Микелино тоже там, наверху, беззаботный и счастливый, среди молока, мёда и зарослей ежевики.

Но, тем не менее, и он дожидался возвращения сына из вечера в вечер, хотя и не думая, как мать, о расписании поезда или автобусов. Он слушал ночь, шаги на улице, как если окошко в комнате было бы отверстием морской раковины, в котором он старался услышать далёкие звуки гор.

И вот в одну из ночей, внезапно пробудившись от долгожданного звука, он приподнялся на кровати. Это не было иллюзией, он явственно слышал приближающийся неповторимый стук раздвоенных копыт по брусчатке улицы, смешанный с перезвоном колокольцев.

Они выскочили на улицу, вся его семья. Возвращалось стадо, медленно и грузно. В середине стада, на хребте одной из коров, с руками, сжимавшими ошейник, с головой, раскачивающейся в такт шагов, ехал дремавший Микелино.
Его взяли на руки, обняли и поцеловали. Он выглядел немного оторопевшим.

– Как ты? Тебе хорошо было там?

– Ну...да...

– Ты скучал по дому?

– Да...

– А в горах красиво?

Он стоял напротив них, глядя серьёзным, твёрдым взглядом сквозь нахмуренные брови.

– Я пахал, как мул, – сказал он, сплюнув прямо перед собой. Это было лицо мужчины.

– Каждый вечер нужно было переносить подойники от одной коровы к другой, от одной к другой, и ещё успевать переливать молоко в бидоны. И всё это очень быстро и весь день, допоздна. Ни свет, ни заря перекатывать бидоны к грузовикам, которые отвозят их в город... И считать, считать всегда: коров, бидоны и горе тебе, если ошибёшься...

– Но ты видел, как на лугах пасутся коровы?...

– Не до того было, не было времени. Всегда при деле. Молоко, подстилки для скота, навоз. И всё ради чего? Под предолгом, что я не имею трудового договора, сколько мне платили? Крохи. Но вы напрасно думаете, что я отдам их вам. Пойдёмте спать, я до смерти устал.

Подёрнул плечами и, шмыгнув носом, вошел в дом.

Стадо удалялось, втягиваясь в глубину улиц, под перезвон колокольчиков унося с собой обманчивые и манящие запахи сена и горных пастбищ.