Ветер...

I

   Ветер прикрыл за собой обитую ватой облака дверь, на землю посыпалась сухая пыль мелкого снега, и шуршанием своим по стволу, в котором находилось дупло белки, потревожила её. Мысь всполошилась, словно на потеху. Пробежалась в одну сторону, обернулась на другую, постояла в зарослях... подумала и возвращаясь на дерево перехватывалась лапами по стволу гулко:"Шлёп! Шлёп! Шлёп!"  Он гудел натужно, как язычок колокола, но лязгнуть звуком, зазвенеть так и не осмелел.

   На дне банки воспоминаний каждого столько мути... Она из драгоценных дней, часов и минут, которые мы провожаем равнодушным взглядом, ровно, как и вытекающую воду, или лепестки пламени, что живы, пока живо то, что питает их. Струя воды теряет свою упругость, делается вялой, прерывистой, а после чихает вдруг, пенится, и вот уже последняя капля оставляет после себя лишь мокрое пятно на песке. Мы тут же пугаемся, принимаемся хлопотать напрасно телом и душой, обещаем быть внимательнее впредь, но, стоит потоку возобновиться, как теряем нить разговора, смысла, жизни... Возвращаем себе прежнюю беспечность.
Но ведь надо-то всего, что стараться изо всех сил не потерять одну светлую мысль, которую ясным лучом послало Провидение. Мало одной? Ну, сберегите хотя бы её! Звучит складно, но сколь салфеток приходится измять, по ходу дела...

   Отряхнувшись, как мокрая собака, ветер разбрызгал вокруг прозрачные пёрышки дождя, и те, что не пропали, но пристали к стёклам, мороз пригладил мокрым пальцем, как  кленовый листок в травнике.

II

   Вспоминаю свои семь, мой день рождения, и огромный букет, что я вызвался нести сам вниз лепестками, на виду у всех. Встречные прохожие улыбались мне и клонилось назад, точно как те тюльпаны, что пытался вырвать из рук ветер. Он же раскачивал и челюсть кашалота над калиткой музея моряка.
По утрам мы пили немного густой томатный сок, что подавали в кафе на берегу, такой же вкусный, как утро над моим морем... То ли в шутку, то ли всерьёз, мама преподнесла мне его тогда: «Дарю!» - Сказала она. - «Не смогла вот только упаковать. Не отыскалось подходящей ему корзинки.»
И как мне теперь быть с тем подарком, коли оно там, а я тут?
Мы с братом бродили между дюн, похожих на спящих у берега верблюдов. Те давали поваляться на одеялах своих мягких, тёплых горбов, и мы лежали, любуясь бирюзой неба, а после катились кубарем, большими клубками перекати-поля, и останавливаясь у самой воды, пели навстречу ветру: «О, море-море! Преданным скалам...» Прибой аплодировал нам волнами, и щедро осыпал мелкими янтарными крошками. Разгорячённые, мы спешили прильнуть к его прохладной груди, и, хотя замерзали скоро, не торопились уходить, как будто бы подозревая, что расставание будет долгим.
   Нам хотелось запомнить его таким, - голубоглазым, с соломенными кудрями песчаных дюн, с молочной пеной волн на губах и карамелью янтаря с увязнувшими в его нежности мошками, некогда застигнутыми врасплох. Можно ли унести память о море с собой, до следующего «когда-нибудь», до очередного «потом». Толкование этих фраз с любого языка на каждый, вполне определённо означает «никогда».
Много лет спустя мне подарили мешок зелёного кофе. Это только так говорится «зелёный», на самом деле он был похож на мелкую, обсушенную солнцем морскую гальку. Я кидал горсть зёрен на чугунную сковородку, где они становились лёгкими, ломкими и варил из них кофе в медной турке. Густой и крепкий, как ночь. Пьянящий, как ветер с моря.

III

   Ветер. Он - та тяжёлая книга с тонкими полупрозрачными  листами, которую, прежде чем открыть, нужно облокотить о камень у дороги. Ветер несёт в себе звёздные россыпи запахов и звуков, но отчётливо слышно лишь те, что узнаёт счастье, живущее в тебе всегда.

--------------
перекати-поле может получаться из отмерших растений разных семейств: спаржа лекарственная, капустные, гвоздичные, маревые, зонтичные, свинчатковые, яснотковые, астровые;
травник - собрание сухих растений, гербарий;