Камни с острова Пэннёндо

(По мотивам реальных событий. По следам этого рассказа получились два стихотворения – см. по ссылкам:
https://stihi.ru/2021/04/16/1458 и https://stihi.ru/2021/04/16/1507)


И все ж единства и любви великой власти
Днесь победить никто не сможет и ничто,
И пирамида сложена – как указатель к счастью –
Из разноцветных кАмней с Пэннёндо...

Дождь шел, не переставая, вот уже два дня. Все было залито водой – и набережная, и нижний ярус сеульского моста Банпо. Город был накрыт прозрачной пеленой, сплетенной из ливневых нитей, и казалось, что все происходит в каком-то другом измерении, в которое ты попал совершенно случайно и полностью ощутить которое тебе никогда не дано.

...Все было как тогда, много лет назад. Однако, изменилось не только время, но и само пространство. Тогда, в 1945-м, это был не Сеул. Это был остров, окутанный туманом и насквозь пропитанный влагой – от воды окружающего его моря и наступающего сезона дождей. Дождь еще только начинался, но уже перемешивал все окружающее в переливающуюся всеми цветами картину неясных теней и еще неосознанных ощущений в конце долгой дороги второй мировой войны...

Войска шли на Берлин. Гурия, как и многих его сослуживцев по артиллерии, уже готовили к новой войне. Вернувшись с передовой, он сразу же получил новое предписание и в тот же день сел на поезд. На восток. Дорога неблизкая. Стук колес – в такт мыслям, воспоминаниям: рано ушедший отец, мама – одна, с пятью еще несовершеннолетними детьми, и он, старший в семье, мальчишка 14 лет – главный кормилец. Паровозные мастерские, а параллельно – техникум электротехники. После – по разнарядке – артиллерийское училище, война, ранение...

Пейзаж за окном быстро менялся. Чувствовалось, что на пороге – лето. Оно уже проплывало мимо в бесконечном разнообразии своих проявлений. От пышной зелени лесов и ослепляющей солнечным отраженьем глади стоячих озер – до унылых степей, иссушенной зноем земли и, как мираж, пламенеющих вдалеке гор. Чем дальше на восток, тем солнечное тепло, такое обычно счастливое в эту пору своей ласковостью, все более обращалось в недружелюбное естество, испепеляющее все вокруг своим горячим пронзающим насквозь дыханием. Даже внутри вагона ощущался колючий обжигающий ветер. Днем – проникал через открытые окна и двери, не принося столь вожделенную всеми прохладу. Ночью – гудел в щелях старенького вагона, звенел тонко и пронзительно, не давая уснуть, будил в сердце непонятную тревогу.

Прибыв на место своего назначения – на небольшой полустанок, где поезд простоял всего несколько минут, Гурий отправился в местную комендатуру – встать на учет, определиться с ночевкой и приступить к выполнению возложенного на него задания. Под ложечкой тупо заныло – со вчерашнего дня во рту ни росинки. Сначала поесть? Прошел через площадь, к развилке у приземистых старых домов. Оглянулся – на здании у вокзала – вывеска. Может, открыто? Чистая, необычно просторная столовая. День добрый! На стенке – меню. Выбор неприхотливый, однако приличный. Что-то соленое на закуску. Первое и второе. И даже какой-то пирог на десерт. И поварихе, и официантке, которая на раздаче: "Спасибо, Вы очень добры." Людей совсем нет – еще не время обеда. Устроился у окна. Тарелки, хлеб, ложка-вилка. Суп – горячий и вкусный. Как до войны, как дома. А мясо, что на второе – кусок-то внушительный, но вовсе не выглядит мягким. И мысль – о ноже. Вспомнились невероятно далекие, предвоенные времена. И захотелось все полностью, по-людски. В ответ на "нельзя ли Вас попросить – мне нож, к мясу?" ¬– официантка метнула в него удивленным взглядом, однако же нож принесла. Ел, не спеша, аккуратно. Перед широким окном, взглядом на солнцем залитый городок...

Поел, собрал в горку посуду. К окошку на кухню – закрыто. Поставил посуду на бортик. К входной двери, за ручку – закрыто. Оглянулся. Нигде ни души. Снова к окошку – стуком – есть здесь кто? Куда же все подевались? Вернулся за стол. И тут дверь распахнулась. Военный патруль – да не трое, как обычно, а пять человек! "Предъявите документы!" Минута-другая. Долго вертят в руках, пролистывают, изучают. "Вам придется пройти с нами." Официантка и еще кто-то – выглядывают из-за угла, прячась. Одернул китель и потянулся за своим чемоданом – патрульные напряглись. Ваш чемодан? Мы сами. Так, в окружении пятерых прошел через площадь и – дальше – в комендатуру. А там – "Сдайте оружие!", и препроводили в какую-то комнату с полностью зарешеченными окнами. Все вышли, один патрульный остался. Встал у двери. А дверь – на замок, щелк, снаружи...

Время шло, уже стало клониться к вечеру. За дверью – какие-то разговоры, движенье, хлопанье дверями. Наконец-то – звук ключа в замке. Открыли. Невысокий статный капитан. Все в порядке, лейтенант. Вот Ваши документы и оружие. Извините, что долго – военное время. Поставили Вас на учет и на довольствие, определили жилье, все в порядке. С задачами Вашими уже ознакомлены. Если не возражаете, сегодня Вы отдыхайте, а завтра с утра будет машина, поедете по назначению. Чайку? А, может, сразу – ужинать? Только что вот сам вернулся, целый день не ел.

Отказаться – трудно. Место – незнакомое. Кто лучше, чем местный, подскажет, к кому обратиться, с чего начинать? Оставив свое недоумение происшедшим и, забросив чемодан в предоставленную ему комнату в домике с садом неподалеку за углом, отправился ужинать к новому своему знакомому. Домашняя еда, какая-то ягодная вкуснейшая настойка, теплый свет абажура над обеденным столом – такая мирная, такая забытая обстановка! Выпили, разговорились. Поплыли военные воспоминания, пересечения судеб, знакомые имена. И – под какой-то тост – "Что это было? Почему так со мной? Оружие, документы?" А-а-а-а... Так это Вы сами виноваты – в нашей глуши редко кто умеет так ловко орудовать вилкой-ножом. И говор у Вас непростой, слишком литературный что ли. И обхождение у Вас – совсем не такое, как у обычного военного люда – "не сложно ли Вам будет" да "будьте любезны". В наши края такие редко заезжают. Официантка испугалась, решила – немецкий шпион, и прибежала к нам! Вот и пришлось звонить напрямую в Москву, чтобы все проверить наверняка. Наш полустанок, хоть и маленький, но на стратегически важной дороге на Дальний Восток.

Нет худа без добра. Надолго пришлось задержаться Гурию в том маленьком городке. Спасибо квартирной хозяйке – завтрак у нее всегда такой сытный! Бывает, что целый день в разъездах – и не голодный. Если получается, то обед – в гарнизоне, далеко от городка у станции. А вот ужинал уже сам, не хотел злоупотреблять гостеприимством хозяйки. Так вот, в ужин в той привокзальной столовой всегда людно. А для Гурия завсегда – особое обслуживание. Всегда посоветуют, что повкуснее, что посвежее. И порции – просто огромные, похоже, что больше, чем по раскладке положено...

Выходных практически нет, зато есть вечера. Чудесные оказались вокруг Гурия люди – находится с кем и о жизни поговорить, и рюмку выпить. Все хорошо, вот только писать домашним и получать от них письма Гурию не позволено. Невесело, но спасает работа – ее-то как раз очень много. Много приходится ездить, даже на большие расстояния. Как-то сломалась машина, пришлось идти пешком до ближайшего поселения, где и заночевали. Приютивший их хозяин, учитель местной школы, интереснейшим собеседником оказался. А наутро помог с машиной и, пока ее ремонтировали, показал окрестности, где и увидел Гурий запомнившееся на всю жизнь необычное сооружение – холм-пирамиду из сложенных друг на друга камней. "Обо" – у местных бурятов. Аккуратно, плотно, надежно сложены камни. Вертикаль, смотрящая в небо. Из язычества, из шаманизма. В старину подобные были и на месте захоронения, и для молитвы. А в обычной практике похожие назывались "тур", служили указателем на дороге, были повыше, стройнее, складывались из самых разных камней и камушков. Иногда – как письмо или памятка вслед идущим, или просто на счастье. Но самое интересное, что в северных поморских районах были похожие сложенные из камней сооружения, которые назывались созвучно его, Гурия, имени – "гурий". Служили знаком на берегу и указателем для тех, кто в море...

Время летит быстро. Вскоре пришло Гурию новое назначение. Недолгие сборы, прощанье с тихим полустанком  – и вперед, дальше, по следующему предписанному маршруту – туда, на самый восток, куда передислоцируется его артиллерийская бригада.

Орудия везли узкоколейкой, построенной еще в довоенное время. А когда рельсы закончились –  машинами, лошадьми и даже толкали вручную. Переход через Большой Хинган был нелегким. Не просто нелегким – трудным, невероятно тяжелым. Вечером падали в изнеможении. Утром – единственное счастливое чувство, несмотря на раннюю, предрассветную часто побудку. Усталость за ночь утихала. Кормежка – отменна. А чай из манчжурской травы и листвы – волшебен, незабываем. Снова день, снова ночь, снова и снова... Казалось, бесконечна дорога – горы, равнины, вновь горы. Казалось, конца всему этому нет и не будет. Но нет, наконец-то, дошли! Довезли, дотянули свою артиллерийскую технику до назначения. Полдня передышки, и – на позиции.

Военные действия продвигались довольно быстро. К началу сентября уже стояли на нужном направлении, к корейской границе. И здесь, на самых подходах к цели, технику применить уже не пришлось – пришло сообщение о капитуляции Квантунской армии. И пусть на сопках еще оставались опорные пункты японцев, которые не желали сдаваться. И пусть еще приходилось пехоте хитростями и окольными путями пробираться туда и зачищать островки неприятеля. Но применять артиллерию не пришлось. Не пришлось артогнем расстреливать красивейшие корейские горы. Чистейшей воды ручьи. Изумрудный покров плоскогорий и пламенеющие шатры предосеннего уже кустарника. Не пришлось расстреливать и буддистский монастырь, встреченный по дороге. Вписанный в пейзаж, как неотъемлемая его часть – невысокие здания, не нарушающие гармонию окружающего леса. Изящные, причудливо изогнутые карнизы крыш, резьба по камню и дереву. Первое, что встретили возле храма – двух японцев. Оба раненные – один без сознания, второй едва дышит. Хорошо, что у кого-то нашелся медпакет – пригодился для перевязки.

...Простой монастырский двор. Вымощен, как положено – камнем. Периметром – ряд деревьев. Диковинные. И кусты – неистовый цвет, будто весною. Напились воды из колодца. Удивительно сладкой – иль так показалось? Присели передохнуть. Во внутреннем монастырском дворе – все те же, уже знакомые Гурию, только совсем небольшого размера – пирамидальные башенки из сложенных друг на друга камней – как там, на его полустанке, неподалеку от монгольской границы. А здесь они – вокруг всего двора, и возле входа в главное монастырское помещение, повсюду. В качестве молитвы, на счастье? Вдруг, шорох – цепочкой, друг за другом – буддисты-монахи. Сгрудились тесным кружком. Смотрят на запыленные, потемневшие от загара и дыма, от немытости потемневшие и необычные для них лица. Протягивают – замысловатое, не очень понятное нашим свое угощенье. Белое, как будто мучное, однако на вкус – конфетная паста из размолотой сладкой фасоли. Кланяются, благодарят. Без суетливого подобострастия. Без униженности. Молчаливо, торжественно как-то, со смыслом кланяются. Им и оставили перевязанных раненных японцев. Однако (шутка ли – 35 лет – долгие, очень долгие колониальные годы Кореи под японцами, непростые годы – и унижения, и страданий, и прогресса) взяли с них слово сохранить пленным жизнь, передать в нашу медсанчасть, когда она подтянется...

А дальше – наша победа. И можно домой? Да нет, пришло Гурию новое назначение – в освобожденную Советским Союзом северную часть Корейского полуострова, на военный завод, в помощь по наладке производства артиллерийского оружия.

Умный, простой в обращении, терпеливый военспец-артиллерист быстро нашел общий язык с местными рабочими, которых поставлен был обучать всем тонкостям своего дела. А люди-то за хорошее отношение благодарны. Один из корейцев по имени Хэн – переводчик. Жил и в Москве, и в других городах Союза. Зовет Гурия в гости, знакомит с родными. И здесь Гурий находит для себя не только приятное человеческое общение, но и дело – на помощь приходит его отличное полученное еще в юности знание электрики. Помогает он своим новым корейским знакомым по дому – с электропроводкой, с ремонтом/наладкой стареньких, но рабочих еще бытовых приборов. Не только старшим, но и молодежи его такое умение интересно. Учит он их, что и как делается. Подробно объясняет, показывает, делится своими собственными электрическими придумками и уловками. Рассказывает им и о себе, о своем городе, о людях. А много месяцев спустя, уже весной, когда наступает тепло и все вокруг расцветает, зовут корейцы его на свою, особенную рыбалку. На море, далеко, потому приходится испросить в комендатуре специальное разрешение на такую поездку.

Дорога... Много дорог прошел Гурий за годы войны. Однако такой красоты не видал. Горы, крутые уступы, ущелья... Временами казалось – проехать невозможно! Чуть в сторону – и сорвешься с тропы, прямо в пропасть. И по всему пути встречает он здесь те самые сложенные из камней пирамидальные башенки-указатели на дороге. Множество их в этих краях. Хэн говорит – от местных шаманов и, позднее, от буддистов – от традиционных и по сей день двух основных религий в этих районах. И вот, наконец, побережье. Море! Совсем не такое, как то, северное, Балтийское, единственное, которое видел Гурий. У Хэна здесь приятель, Дэджун. На его небольшой лодке-баркасе и вышли в море. Сказали – на крабов. Отошли далеко от берега, забросили сети. Внезапно поднялся ветер. Мотор заглох, лодку понесло, взялись за весла. Все бесполезно. Ветер крепчал, все потемнело. Легли на дно лодки. Носило и било. Не помнится, сколько часов. И вдруг все затихло. Сплошная, кромешная тьма. Как быть? Что теперь? Но тут – стук – о берег. Высокие скалы, как фантастические приведения на фоне звездного, вдруг ставшего совершенно чистым неба. Увидел, как испугались видавшие виды корейцы – вышли из советской зоны, попали к американцам? Знаками – тихо! Причалили между камней. И тут – человек. На корейском – тихий, но напряженный такой разговор. Хэн – Гурию: "Он поможет!" Вверх по склону, а там – через поле, в полную черноту. Добрались – какое-то, будто жилое строение. Внутри хорошо и чисто. Фотографии на стене. Хэн потрясен. Не может от них оторваться. Сеул? Сонбук-дон? Вы что – оттуда? Смотрите – это наш дом, там, в Сеуле! А это – дом моего друга Сека. Как – Сека? Сека? Хозяйка в недоумении. Откуда Вы знаете, что моего мужа зовут Сек?

Сек. Имя того, кого они встретили на берегу. Невозможная, фантастическая по теории вероятности встреча. Жили-были два мальчишки. На одной из многочисленных улиц, сбегающих с высоких предгорий Сеула. Рядом – район Сонбук-дон.  Родители дружили – отцы работали на одном заводе, оба – высокой квалификации инженеры. Хэн и Сек ¬– как часто бывает – вначале – два нетерпящих друг друга соперника, а потом – друзья не-разлей-вода, на всю жизнь приятели. Помнят – мост через Ханган. Помнят, как выбирались семьями туда, к мосту, порыбачить. Сверху, от остатков древней стены, из Сонбук-дона мост не виден. Зато отсюда виден весь город, как на ладони. Помнят – внизу, у подножия сеульских холмов – чудесный буддистский храм. Помнят – завораживающие звуки утреннего колокола. Сладкий запах благовоний. И еще – вкус сладких угощений – от монахов – им, детям. Помнят – великолепное пение, которое доносилось оттуда, из монастыря темными сеульскими вечерами. Все помнят Хэн и Сек. Вместе бегали по лесистым склонам, вместе шалили, вместе росли. Такая, почти пасторальная идиллия. Если не считать постоянных во всем строгих родительских запретов – японское время, время униженности и страха.

В марте 1919 года родители примкнули к восстанию Самиль, за независимость Кореи. Помнят Сек и Хэн ту страшную ночь. Помнят живую процессию через весь город, в которую из всех переулков и улиц вливались потоки людей. Помнят жестокость японской полиции. Помнят, как был ранен отец Хэна. Как, захватив минимальные вещи, все вместе бежали в ту ночь. Перекладными добрались на берег, к Желтому морю. А там – заплатив перевозчикам – и до Китая. А здесь судьба их и развела. Родители Хэна переправились в Россию, где и осели, казалось, что навсегда. Хэн вырос, отучился, получил отличное техническое образование. Воевал, а в середине войны был направлен на Дальний Восток, на Забайкальский фронт. А семья Сека осталась в Китае. И только перед самой войной, будучи уже семейным, перебрался он к родичам жены сюда, на северный остров Желтого моря под названием Пэннёндо*...

Вечер затянулся в ночь. Сейчас на острове – только местные жители. Американцев, занявших южную часть Кореи, здесь совсем нет. Кажется, война прошла мимо этого уголка на севере Желтого моря, как будто оставленного Богом для сохранения вселенской гармонии. Разговоры, воспоминания... Обо всем. В том числе и для Гурия – из корейской истории. Любят корейцы красивые предания, собирают их, накапливают, как будто пытаются осветить красотой долгие годы своего былого феодального полуграмотного существования. А утром, когда Дэджун разберется, что сломалось в моторе и начнет его ремонтировать, Сек с Хэном и Гурием отправятся на другой конец острова за нужными для ремонта деталями и всю дорогу будет Сек рассказывать им разные местные сказания.

Начнет с легенды о гречневом цвете – светится он чудесным белым светом, благодаря которому и ночью рыбаки находят путь домой, на остров. Вокруг дома Сека – как раз такие, гречневые поля. Расскажет о том, что название острова Пэннёндо означает "крылья белых журавлей" – из легенды о любви и о журавлях – символе верности. Поднимутся они крутой тропой на холм, с которого открывается великолепный вид на север, на тот самый берег, откуда Гурия с Хэном и Дэджуном забросило сюда штормом. Погода ясная, все отчетливо видно, до того берега – как рукой подать. Здесь, наверху расскажет Сек самую известную корейскую сказку – о слепом отце и о его дочери, которая прыгнула со скалы, чтобы вернуть отцу зрение. И тут же – легенду о буддистском монахе, пытавшемся основать здесь монастырь. И долго будет повторять множество конфуцианских высказываний – неотъемлемой части корейской философии и мировоззрения. По дороге встретят они и христианскую церквушку – говорят, именно здесь, на северном островном форпосте на подступах к Корее и появились первые христианские миссионеры. А на самой вершине холма увидит Гурий уже знакомое – остатки башни из сложенных камней, больших и малых – все ту же традиционную каменную пирамиду.

Пройдут они через весь остров, мимо солевых полей, похожих на рисовые чеки. Спустятся на побережье Сагот, где песок – белоснежно-белый, невероятно мелкий и настолько плотный, что на нем даже от самых тяжелых грузовиков следы не остаются. А там же, неподалеку, увидят, как сушится на ветру глубоководная бурая морская водоросль, из которой готовится особое местное кушанье. Листья темные, коричнево-зеленого, глубокого цвета. Огромные, плотные, блестящие – как паруса на фоне яркого местного неба над морем. Их можно собирать прямо на берегу, куда их выносит волна отлива,  однако лучше всего – в открытом море, когда они колониями поднимаются на поверхность.

Берегом пройдут они до другого, тоже необычного прибрежья – Кхондоль, с галькой всех цветов радуги. Даже в сухом, в не намоченном виде, она яркая, цветная – желтая, зеленая, синяя, красная. Сек говорит, что каждый из камушков – кусочек счастья, разнообразных жизненных радостей. После таких слов удержаться сложно – и подбирает Гурий несколько камней, на память (своей Маре-Марианне). Здесь живет приятель Сека, у которого они найдут нужные для мотора детали, но тот предложит им свою помощь и они, вместе с ним, уже на его лодке, возвращаются домой к Секу, пройдя вдоль всего островного берега. Вид с моря на побережье – достойный съемки волшебных фильмов: извилистая линия берега, правильной пирамидальной формы лесистые холмы, а дальше – величественные обрывистые скалы и гряда, уходящая от берега в море. Словно горсть исполинских камней, брошенная в воду невидимой рукой исполина-колосса – скалы Тумучжин, в дословном переводе – "голова генерала". На лодке к ним можно подойти и вплотную. Полная иллюзия хоровода фигур – люди, животные, предметы – включай свою фантазию!

Общими усилиями мотор починили. Пора собираться в обратный путь. Сек и Хэн стояли на берегу, молча, каждый в своих мыслях. Думали о том, что увидятся (если увидятся вообще) не скоро. В метрах ста от берега – какое-то странное движение, звуки, как рев или гул. Сек, что это? Все порядке, не волнуйтесь, смотрите – вон там, на камнях – морские котики, только здесь, у нас и селятся. Мотор сначала не заводили, отошли на веслах, мимо камней с котиками. Смотрел Гурий на этих великолепных огромных блестящих животных, которых никогда до сих пор не видел, и думал о том, что все происшедшее с ним за эти два дня – просто сон. Вновь и вновь он прокручивал все происшедшее – как киноленту, непрерывно, всю дорогу – и когда добирались до своего берега, и когда, попрощавшись с Дэджуном, уже возвращались в Пхеньян.

Дорога вьется, вливается через ущелье к высокой горной гряде, прямо над морем. И там, на самом верху остановятся они на мгновение, чтобы взглянуть вдаль, на четко проступающий на горизонте остров. Остановятся возле каменной башни-пирамиды, как там, на острове – указателе и для путников, и для рыбаков. Покажется, что там, на острове, тоже на самом верху холма, кто-то развел костер и этот свет посылает им, как сигнал связи. Как утверждение того, что там о них помнят. И в этот момент пойдет дождь. Ну вот, скажет Хэн, первый дождь сезона дождей. И на глазах остров вдали начинает исчезать из поля зрения, скрываясь за стеной дождя и за поднимающимся от моря туманом. Еще чуть-чуть – и он полностью исчезнет из видимости, как будто кто-то сотрет его с полотна земного, бренного мира...

*    *
*
Дождь шел со вчерашнего дня. Был теплым, прозрачным, перемешивал все окружающее пространство в картину неясных теней. Мара склонилась над учебником – надо готовиться, скоро экзамены. Капли дождя мерно постукивают по подоконнику в ее каморке под крышей бабушкиного дома. На подоконнике – горстка камней. Необычные, разноцветные, даже в не намоченном виде. Притронешься к ним рукой – и возникает странное ощущение, что ты не здесь, а на морском берегу, пахнет морскими водорослями, слышен плеск волн, солнце – незнакомое ей, яркое и совсем не такое, как здесь, дома. И вспоминает Мара рассказ друга своего детства Гурика о далеком корейском острове. О доверии, о тепле человеческих отношений. Помнит Мара о том, что тогда, в 1945-м, разделена была Корея на две части. Безжалостным ножом жажды всемирной власти разрезана она была пополам – по 38-й параллели, по линии, позднее названной "демаркационной". Не знает еще Мара, что скоро там, в Корее, будет новая, братоубийственная война – между Севером и Югом. После чего наступит более полустолетия раздельного существования единого корейского народа. Народа, для которого слова "родственная связь" священны. Народа, у которого во все времена во главе угла – культ предков, культ семейных связей, культ безмерной верности своей стране, утверждение главной своей цели – ее единства...

***
Много лет спустя попадет Мара в Корею, в Сеул, на свою, врачебную конференцию. После экскурсии по городу спросит – нельзя ли побывать на острове Пэннёндо? Увы, ответят ей, остров закрыт для посещения, там совсем рядом граница, "линия демаркации". Будет это весной, в самом начале сезона дождей. Увидит Мара и залитую водой набережную, и нижний ярус сеульского моста Банпо. Дождь – совсем не такой, как у нас дома. Из какого-то другого измерения, в которое ты попал совершенно случайно и полностью ощутить которое тебе никогда не дано. Помнит Мара те необычные для нее имена – Сек и Хэн. Они теперь по разные стороны? Что ж это за злобная сила, которая заставила их встать по разные стороны в своем, таком до того едином, мире? Есть ли прощение этой силе?

Дома на подоконнике у Мары –  все те же камни, подаренные ей ее мужем Гурием. С корейского острова Пэннёндо. И, как наяву, встает перед ней четкая картина, реальная, совсем не выдуманная ее богатым воображением – башня-пирамида из плотно сложенных камней. С которой начиналась та, давняя и дальняя дорога Гурия –  из дома на восток, к монгольской границе, и дальше, к корейскому острову Пэннёндо. Сложенная людьми, их заботой, в помощь тем, кто идет следом. На счастье сложенная. Как напоминание о Пути и как его указатель.

* ПэннёндО – ударение на последнем слоге. Англ. "Baengnyeongdo".


Посвящается моим родителям – Гурию Васильевичу и Марианне Алексеевне.
Светлая им память.

16.10.2020. Ко 100-летию со дня рождения моего папы (16.10.1920—16.04.2013)