Япона мать Караганды

Нашу Караганду в разное время, строили   по разному. 

Сначала ее «саманную»  версию,   отрыли наспех  «злобные  кулаки».

Потом ее «расширили и углубили»  «одержимые комсомольцы».

А затем, после войны, ее основные  «хрящи»,   заложили унылые военнопленные.

О них и хочу поделиться.

Это были немецкие и японские мужчины (женщин среди них не наблюдалось),  которых с утра завозили под охраной  на эти стройки, где они работали до позднего вечера.

Там они, огороженные «колючкой», что то копали и пилили, а когда ее убирали, в этих местах  обнаруживалась  большая  масса   добротных  строений, которые со временем  и стали основой нашей культуры, архитектурной гордостью и городского быта.

То есть, все эти наши родные дворцы  и кинотеатры  («Спартак,»Мир», «Октябрь», «Родина», «Летний театр» и др.), плюс огромная масса  элитного жилья для нашего руководства,  с высокими потолками, метровыми  стенами, величественными балконами,  крепкими крышами и фундаментом на века, были собраны в таких  «промзонах».
(впрочем, как и практически во всех городах СССР).
 
Будучи детьми,  мы были «хорошо осведомлены» о технологиях их изготовления -дети всегда наблюдаиельнее, честнее и памятливее вечно «занятых ерундой»  взрослых.

Мы же в совершенстве ориентировались во всех этих и других стройках, которые не только осматривали со стороны, но и непременно проникали  туда по многим ,  своим делам.

Например, чтобы выдернуть разметочные колышки или обрушить свежую кладку, протестуя тем против покушения на свои территории (футбольное поле на родном пустыре). 

Но особым ритуалом посещения этих зон,  было у нас вечернее провожание пленных с их работы, чему у нас была  вполне конкретная, « корыстная»  причина .

Дело в том, что каждый раз, когда грузовики с пленными, начинали покидать места этих строек  и  разворачиваться,   на ими же выстроенные главные улицы города, наступала заветная  минута, когда из кузовов  машин,  пленные начинали выбрасывать  нам кучу всевозможных игрушек.

И они  делали это предельно осторожно, плавно пробрасывая  свои изделия против  движения набирающего скорость студибеккера, чтобы  не ненароком не разбить их о дорогу, а тем более не задеть нас.

Таким образом,  вся дорога,   после  отхода этих машин с собаками и охраной  на  заднем борте,  буквально расцветала морем  сабелек, пистолетов, пушек, матрешек, солдатиков,  корабликов,  самолетиков и другим  ярким соблазном. 

Каждый вещица оттуда, каждый кинжал или кортик,  был настолько безупречно и искусно вырезан (  с рукояткой в форме льва или рыцаря),  так светился  и пах свежевыструганным деревом, что кружилась голова.

Кроме того, на многих из них, обязательно синело некое  « фирменная » напутствие ее изготовителя, которые нас смущали.

Надписи были короткие и не грамотные:   «

Не собуту мама».

«Не бут как я» .

«Мир и мир».

И по этим надписям,  мы безошибочно определяли их изготовителей, особенно тех, которые помечались непонятными знаками-черточками, вроде  рассыпанных спичек.


"От японы мамы" -шутили нам взрослые.

Мне из таких (за кинотеатром «Спартак»)  попалось вовсе не обычное изделие,  в виде   маленького домика,  с  необычно  выгнутой краями крышей и мягким, розовым  облаком , прижатым к нему.

На этой, малюсенькой  крыше,  были выведено тонкими, фиолетовыми палочками: «Света  сахара»

(с годами я пришел к выводу, что было написано  «цветение сакуры».

Домик я потерял  потом при переездах,  о чем очень жалею).

В целом, эти  японцы, в  их высоких, кожаных  ботинках,  с подвязками у колен,  оставили о себе у нас теплое  впечатление.

К тому  же позже, когда я подрос, я слышал от отца о них и  такую байку про те времена:

На предприятии, где он работал электриком (шахта «Костенко или завод «Пархоменко»), как то утром привезли группу пленных японцев,  в количестве около  двадцати  человек.

Начальник того цеха, куда их прислали, вышел их встречать и,   махнув рукой на привычный нам заводской бардак, на бесконечный  железный хлам, рваные ленты, вагонетки со стружкой  и прочую грязь, приказал через переводчика :

«Чтобы тут был порядок..» и ушел к себе в кабинет.

Японцы, посовещавшись,   принялись выполнять  это поручение.

Как вспоминает отец, их самоорганизация произвела на него неизгладимое впечатление.

Они двигались не суетливо, с достоинством, слаженными парами и тройками, «не потели и не  рвали пузо»,  чтобы не переносили.

Так они работали  часа три и  закончили, а во время обеда, который им привезли,  они  еще и  тщательно подмели  весь неузнаваемый  теперь двор и присели отдыхать в дальнем его углу , под охраной стрелков.

Появившийся вышеупомянутый начальник, которого видать предупредили о происходящем,  опешил от увиденного, (не мог не опешить),  но  вида не подал, а  стал шуметь, что  «нечего тут   разгильдяйничать» и надо «продолжить уборку   всего завода».

«Тут не курорт..».

Но к огромному его изумлению, точнее шоку, японцы категорически отказались подчинится и продолжить работу, сославшись на то, что  первый, утренний приказ они уже выполнили.   

Разъяренный начальник позвонил руководству охраны военнопленных, чтобы через него сломить сопротивление пленных.

Но до вечера, ситуация так и не разрешилась.

И тогда (как вспоминал  отец), у руководства всех звеньев того предприятия, от мастеров до директора, наступил аврал- они вынуждены были каждый вечер после своей прямой работы,  сидеть за полночь, чтобы сообща просчитывать задание для японцев на следующий день.

Чтобы, как вспоминал их проблему отец: « было не много и не мало, а «в  «аккурат» .


Немецкие же военнопленные,  «в свою очередь»,  внесли  «в жилищный  и промышленный фонд нашего края и страны», конечно, не меньшую, а куда большую  лепту, чем японцы. 

И качество их работы было не хуже и потому их дома трудно, если вообще возможно отличить от «японских» -  все построенное в те времена хорошо стоит и «хорошо стОит» до сих пор.

Кроме этого,  многие из них, в отличии от японцев, после отбытия срока наказания за войну,  остались жить в Караганде (немецкий поселок в Май- Кудуке, совхоз Энгельса и другие места) и начали массово покидать наш край лишь в 90 годах, хотя покидали неохотно и не все.

О характере их труда рассказывают так:

На одной из шахт в те времена, работал в бригаде слесарем военнопленный  назовем Генрих (это допускалось тогда, если пленные проявляли полную лояльность) и вел себя  очень странно.

Когда рабочие выходили после работы вместе с ним к стволу, уже «на гора», то при встрече обычного  «шипуна» на воздушном ставе, они лишь затыкали уши  проскакивали  дальше.

А этот немец, непременно останавливался, сбрасывал с себя сумку с ключами и затягивал  ликвидирует утечку воздуха.

Его потом пытали  в бане: «зачем тебе это надо, Гарик, если даже нам, вольным, это пофигу?».

А он отвечает: «Там, в забое, мои товарищи рубят молотками норму..им воздух край  нужен..

Я хочу в Германию вернутся немцем..».


В заключение хочу сказать, что этими воспоминаниями не хотел укорить  качество наших нынешних жилищ, хотя и есть за что.

Мне лишь хотелось напомнить, что наш город построен разными поколениями людей,  с разными настроениями –от буйного энтузиазма, до тоскливого безразличия.

Что фирменная наша присказка «где, где в Караганде..»  рождена вовсе не для шутливого стеба,   а как конкретная форма ссыльной самозащиты, выраженная  издевательским предложением  «катится дальше  Колымы» .

О Караганде в России, например,  чаще упоминают те, кто ничего о ней не знает.
Думаю понимание своего прошлого –обязательное условие коррекции своего настоящего.


(Например,  в сторону создание такой гражданской атмосферы в городе и крае, чтобы никому не хотелось уезжать).