Братья по крови - 12

Х11. Возвращение

...Привольно раскинувшееся поле было усеяно луговыми цветами, над которыми мелькали, кружась в рабочем танце, неугомонные пчёлы. Окружающий простор, вобравший в себя обширную луговину, мелкие рощицы и извивающееся русло небольшой речки, искрясь, радужно переливался всеми красками жизни.

Стройная шеренга мужчин, дружно взмахивая косами, оставляла за собой ровные валки скошенной травы, сверкавшей блёстками тяжёлых капель утренней росы.

Григорий легко перехватил косьё, пальцы левой руки привычно охватили полотно косы для его доводки оселком, и тут же он отчётливо вспомнил: «Кисти руки ведь не было...»

Проснувшись, он невольно с надеждой потянулся к левой руке, ощупывая её. Пальцы отсутствовали, на их месте торчали только изуродованные обрубки. Светлое чувство радости мгновенно улетучилось, растаяв, как сон.

Колёса вагона, примиряя и одновременно успокаивая, ритмично постукивали на стыках рельс. Запах крови, пота и медикаментов густо заполнял забитый ранеными состав, увозивший их на восток, в тыл.

- Закончилась для нас война, - заметил потерявший ногу при наведении переправы сапёр. Худощавый и совсем молодой, даже седина его не старила, он задумчиво смотрел на короткий обрубок, оставшийся от былой ноги. – Как теперь жить? – выдохнул он с надеждой и душевной болью.
- Эх, парень! Теперь хорошо надо жить. Многих война вовсе забрала, а нас - пощадила, - поделился пожилой и без руки красноармеец. В его голосе чувствовались и уверенность, и вопрос, на который сам же давал ответ, убеждая не столько сапёра, а главное – себя.
- Видимо, неженатый, вот и маешься в сомнениях, - обратился к молодому бойцу красноармеец с забинтованной головой. Все знали, что он получил осколочное ранение глаз.
- Да, не успел, война помешала.
- Ничего, в тыловом госпитале подлечат, поставят на ноги и опять, как новенькие. Теперь все девушки будут твои. Сколько нашего брата полегло...

Зарубин привычно и без напряжения, как в полусне, слушал разговор товарищей. Не участвуя в нём, но, пропуская их переживания через себя, почувствовал, что стало легче.
«Голова и ноги целы, правая рука – основная рабочая в порядке, жить и работать можно», - радостно плыли мысли.

Как наяву возник чёткий образ жены и сына, а рядом с ними размытый облик   дочери. Тёплая волна нежности и любви к ним, очищая душу от грязи и крови войны, заполнила всё его существо. А воображение рисовало родные для истосковавшегося сердца картины.

«Отец и мать, наверное, сильно постарели, переживая за всех нас. Как они там в оккупации? Где сейчас брат Захарка?»  – беспокойные вопросы не давали покоя, ответов на них не было. Уже два года родители и семья находились на оккупированной врагом территории, но Григорий знал, что Красная Армия начала освобождать его родной край.

В госпитале он долго не задержался. Головные боли от тяжёлой контузии понемногу отпускали, мучили всё реже. Только левая рука с зарубцевавшимися ранами, уродливо выглядывавшая из рукава гимнастёрки, напоминала о войне и новых проблемах жизни с учётом инвалидности. Военно-врачебная комиссия признала его негодным к дальнейшей службе и подлежащим увольнению...
 
Зарубин издали, увидев очертания родной деревни, вдруг почувствовал, как  дрогнуло сердце, а затем в счастливо-тревожном ожидании забилось часто и неровно. До боли знакомый пряный запах, исходивший от конюшни на окраине деревни, перевернул всё внутри, в груди заныло от нахлынувших чувств. Несколько лошадей находились в огороженном сосновыми жердями загоне, среди них выделялся рыжего окраса жеребец, рослый с крупными копытами. «Ломовик, - интуитивно дал ему оценку Зарубин. – Таких лошадей до войны в деревне не было. На личном земельном участке с ним картофель не обработаешь – обломает ботву, - глядя на широкие копыта, невольно подумал Григорий, - но зато в лес за дровами – лучшего коня не найти». Он и не догадывался, что верно назвал кличку, данную немецкому жеребцу, оставшемуся в деревне после её освобождения от фашистов.

Как в тумане, промелькнули воспоминания о детстве, походы в ночное с Сироткой. И тут же перед глазами встал верный Рыжик, ценой своей жизни спасший своего хозяина.   

Деревня выглядела притихшей и поседевшей, укрытая пожухлыми пятнами поздней осени. Было видно, что она ещё не отошла от двухлетней фашистской оккупации. Сгоревшие останки домов были немыми свидетелями прокатившейся здесь войны и людского горя.

Григорий ещё не дошёл до своей улицы, а вездесущая ребятня уже разнесла по деревне весть: «Зарубин вернулся!»

Растерянная и радостная Екатерина выбежала из дома встречать долгожданного мужа. Рядом с ней, держась за подол платья матери, не отставала востроглазая, со смышлёным взглядом девчонка.

Григорий взволнованно, по-мужски суховато обнял жену, затем подхватил правой рукой дочь.

- Ульянушка, отец это твой! Вернулся, живой! – радостно и по-детски путано объясняла дочери Екатерина. – Теперь заживём! - счастливая она прижалась к мужу, оглаживая его искалеченную руку.
- Ванюшка, иди сюда! Дождались!

Повзрослевший сын бросился к отцу – такому родному и в то же время незнакомому, в серой солдатской шинели с вещмешком за спиной, с чёрной перчаткой на левой руке.

Из родительского дома, осевшего к земле,  показался отец. Постаревший и сильно сдавший, припадая на ногу и тяжело опираясь на костыль, он спешил к сыну. По его морщинистому, высохшему лицу катились слёзы радости встречи и боли пережитых потерь.

Только теперь Григорий по-настоящему ощутил, что он дома в родном краю. На мгновение память вернула его в прошлое, в суровые сибирские и жестокие военные условия, но он решительно тряхнул головой, отбрасывая воспоминания, и предложил: «Пойдёмте в дом, мать уже ждёт».

От возникшей неловкой безответной паузы, растерянного вида отца холодок пробежал по спине бывалого солдата.
- Гришенька, покинула нас мама, ушла в мир иной. Не дождалась, - со слезами на глазах произнесла жена.

Много смертей пришлось увидеть Григорию за годы ссылки и войны, но потеря самого родного человека – матери тронула за живое. Ничем нельзя было восполнить возникшую пустоту.

И тут Григорий вспомнил о младшем брате: «Что с Захаром? Где он? Забрали, воюет?»
Мёртвая тишина, да слёзы родных были ему ответом.

- Сынок, пойдём в дом, там всё узнаешь… - смахивая рукой слезу, тихо произнёс Фёдор.

Трагичная гибель брата от руки земляка потрясла Григория. Даже на войне, рискуя жизнью, он не испытывал таких тяжёлых и сложных чувств. Там всё было просто и понятно – враг пришёл на родную землю, нужно было дать отпор. К этому они готовились с детства.

- Как же он решился пойти в услужение к фашистам?
- Злой был  на власть и Подосиновика, что тебя выслали в Сибирь, вот и стал полицаем, чтобы отомстить.
- Но ведь я добровольно в Красной Армии служил, с немцами воевал, - в недоумении произнёс Григорий. – Отец, ведь ты тоже германца в своё время бил. Нас же учили с малолетства, что своё Отечество мы обязаны защищать, здесь нет места для личных обид.
- Не знали мы, что ты воюешь, под немцами были, письма не доходили. Захар никого не слушал, как помутилось у него в голове, даже в отчий дом не заходил и с внуком встречаться не разрешал, - Фёдор с неуёмной тоской и глубокой болью  делился многократно выстраданным в одиночестве, но так им и не понятым позорным поступком младшего сына.

Пока старшие переживали заново трагедию семьи и потерю близких им людей, любопытный Иван горящими глазами  с гордостью смотрел на награды отца, особенно ему приглянулся лучистый орден Славы. Таких наград его сверстники не видели, да и в деревне ни у кого их ещё не было.

 Жители Дубовки, понимая сложившуюся ситуацию и трагедию семьи Зарубиных, стали подходить к их дому немного позже. Каждый из них надеялся узнать о событиях на фронте, а возможно и о своих родных, воюющих там.

Первым появился, тяжело припадая на укороченную ногу, Василий Воробей, недавно прибывший с фронта после ранения. Как и в детстве, он суетливо вращал головой, но не забывал при этом с достоинством посматривать на медаль «За боевые заслуги», висевшую на его груди.

- Живой! – обрадовался Василий товарищу детства. - Вернулся по ранению? – обратил он внимание на руку Зарубина. – Я тоже при форсировании реки Сож получил свой свинец, - Воробей с неким озорством похлопал по ноге. – А Стёпа Скрипун погиб сразу, даже не повоевал. На наших глазах снарядом накрыло их плот, всех река и забрала.

В дом прибывали всё новые посетители. С уважением посматривая на награды Григория, каждый стремился поговорить с ним и задать вопросы. Всех интересовало положение на фронте и судьба односельчан, воюющих там. Внезапно, как по команде, все повернули головы к входной двери. Наступила неловкая тишина. На пороге стояла Пелагея - жена Захара. Её глаза тоскливо и с упрёком взглянули на Григория. Только в их глубине, как присыпанный пеплом, мерцал прежний, но слабый огонёк гордыни.

- Живой... а моего - нет уже, - произнесла она тихо и  непонятно. Прозвучало это и как упрёк, и как жалоба.
- Надо жить дальше, Пелагея, растить детей, - приобняв её за плечи, сочувственно произнёс Григорий. – Он сам себе выбрал такой путь. Война по многим семьям прошлась страшным плугом. Долго ещё будут зарастать её глубокие раны.
- Негде жить, завтра выселяют на улицу с ребёнком. Впереди зима...
- Властями района принято решение вернуть дом семье погибшего на фронте коммуниста, - пояснил Фрол Чуев.

Григорий взглянул на отца, измождённое лицо которого выражало глубокую усталость и сложные чувства удивления, что невестка прибыла в его дом, и сострадания. Зарубин понял, что теперь ему надо принимать решение и брать ответственность.

- Пелагея, переходите к нам, потеснимся, места хватит всем, - твёрдо произнёс он и заметил, что отец согласно смахнул слезу с глаз.

Пелагея, не ожидавшая такого решения, вздрогнула и, как ожила,  со слезами признательности обняв стоящих рядом  деверя и свёкра.

Как река порой разбегается на отдельные речки, так и дальнейшая беседа собравшихся жителей деревни потекла самостоятельными потоками.

- Молодец Григорий, как и его отец в 1-ю Мировую, с Георгием вернулся, - похвалил Василий Рыжий, не прошедший комиссию и не призванный в армию.
- Орден Славы это, - с удовольствием бывалого вояки уточнил Воробей.
- Всяко Григория жизнь побросала, выдержал, а здесь… новая беда, - сопереживая, заметил Фрол.
- Братья же, кровь – родная! – задумчиво произнесла бабка Агафья, кончиком платка вытирая блеснувшую в старческих глазах слезинку сочувствия.
- Кровь родная, а душа – потёмки! – мудро изрёк дед Тимох, любивший пофилософствовать.
- Человек рождается на свет Божий, имея своё лицо, но и некую схожесть с ближними родственниками, однако его душа ещё долго блуждает в потёмках, прозревая медленно и в муках, - тихо и покорно произнёс Ефимий, некогда проводивший службы в местном храме.
- Война - горе и несчастье людям принесла, многих злыми сделала. Чужой беде не каждый посочувствует, а стороннему счастью – мало кто порадуется, больше – позавидует, - неясно к кому обращаясь, как будто разговаривая сама с собой, молвила Тарасиха, потерявшая на войне двух сыновей…

Солнце медленно скатывалось за горизонт, играя розовыми бликами. Ночное тёмное покрывало, сменяя уходящее светило, плавно опускалось на деревню, частично освобождая людей от дневных забот. Притихла уснувшая Дубовка, только в окошке Зарубиных ещё долго трепетно мерцал огонёк. Ожидаемый прозрачный и светлый восход очередного дня дарил надежду, которой человек извечно и живёт по русской поговорке «Утро вечера мудренее».

 12.04.2019г.-11.10.2020г., Калининград