Часть 3 Сельский пастырь

Посвящается   прадеду Петру Субботину служившему  священником в Храме  Михаила Архангела, Николая Чудотворца, Илии Пророка села Ефремово.

Сельский пастырь Пастырь, батюшка, отец, священник, настоятель, иерей – вот лишь некоторые из благозвучных наименований, которыми именовались как в быту, так и в духовной и светской литературе XIX века настоятели приходских церквей.
Однако, достаточно широко распространено было и другое наименование: «Поп», ставшее после Октябрьского переворота именем нарицательным.
По сути своей, оно не представляло собой ничего отрицательного и означало «Пастырь Овец  Православных».
Однако поскольку оно применялось мирянами достаточно часто, с существованием этого термина приходилось мириться.
Литература и иные имеющиеся источники позволяют сказать, что именно то, как называли прихожане своего настоятеля, отражало истинные отношения между иереем и паствой. Если крестьяне говорили за глаза «поп», это могло свидетельствовать об отсутствии должного уважения (хотя и не всегда), что не могло не сказываться и на духовно-нравственной атмосфере в сельской общине.
Если же даже за глаза и в повседневных разговорах между собой священник уважительно именовался исключительно «батюшкой», то было понятно, каким огромным уважением и авторитетом пользуется настоятель у прихожан. Заслужить же подобный авторитет в тех условиях служения, в которые были поставлены сельские священники и причетники, было весьма и весьма не просто.
Несмотря на все потрясающие трудности повседневной жизни, в условиях которых приходилось нести свой крест сельскому духовенству, даже общая статистика говорит о том, что в подавляющей своей массе духовенство с этим справлялось.
Приходилось встречать разочарование у некоторых людей, интересующихся своей генеалогией, которые не обнаруживали своих корней в дворянских родах, а предков находили лишь в сословии крестьян. Хочу предложить таковым ознакомиться с любопытной статистикой, опубликованной в «Юридическом вестнике» в 1881 году: «по уголовно-статистическим сведениям, изданным министерством юстиции за 1873-77 года, получается 36 осужденных на 100 000 крестьян.
Между тем, другие сословия дают гораздо большие цифры: так дворяне осуждаются в числе 910 на 100 000 дворян; почетные граждане и купцы дают 58 осужденных на 100 000; мещане – 110; отставные нижние чины и их семейства так же 110, духовенство осуждается лишь в размере 1,71 (т.е. менее 2-х человек) на 100 000 духовных лиц, и относится к крестьянам в этом отношении приблизительно как крестьяне к дворянам».
Учитывая количественное соотношение крестьян к иным сословиям, проживавшим в Российской Империи, нетрудно предположить, чья же заслуга в том, что крестьяне совершали преступления в десятки раз реже, чем те же дворяне. Вряд ли полицейских урядников, которые в лучшем случае находились в волостных правлениях, а то и исключительно в уездных городах в количестве одного человека на многие тысячи крестьян.
Конечно, основная задача, которая стояла перед сельским духовенством в целом и настоятелем сельской приходской церкви в частности, - это духовно-нравственное воспитание прихожан, паствы, подавляющее количество которых составляло крестьянское население. Служение в церкви, исполнение треб, проповедование слова Божия, православных заповедей, личный пример смирения перед житейскими невзгодами и трудностями крестьянской жизни – вот те «инструменты», имевшиеся в руках у сельского пастыря. И при их лишь наличии, большинству священнослужителей удавалось выполнять эту миссию.

Ефремово – не большое и богатое село. Многие прихожане – зажиточные крестьяне, намного состоятельнее своего «батюшки». При этом религиозно-нравственная атмосфера, которая могла поддерживаться исключительно настоятелями Михаила Архангела, Николая Чудотворца, Илии Пророка  церкви, культивировалась и сохранялась в жителях села на протяжении многих и многих десятилетий. И даже лихолетия всех страшных событий XX века не смогли истребить в потомках Русских людей, те морально - нравственные основы, которые были заложены в наших предках. Об этом свидетельствует и вышеприведенная статистика об осужденных крестьянах. Но если это общая тенденция, то есть и частные свидетельства о высоконравственной и духовной атмосфере, царившей в селе Ефремово до Октябрьского переворота. Об этом же говорят и данные о том, что жители села периодически совершали пешие паломничества в Святые Земли. Это и свидетельства о нетерпимости многих жителей к употреблению алкоголя, что, в общем-то, в те годы в крестьянской среде являлось нонсенсом, - чего греха таить, случалось, что и сельское духовенство «злоупотребляло», чему есть непреложные свидетельства но, безусловно, не в Ефремово. Любопытные выводы можно сделать, проанализировав метрические книги села, - основной, и, пожалуй, единственный доступный источник для изучения родословной крестьянских семей. Динамика записей о рождениях детей однозначно свидетельствует о том, что, например, посты соблюдались во всех их ограничениях, не только на словах, но и на деле, причем всеми без исключения православными жителями села. Если ограничения по венчаниям (бракосочетаниям) по времени могли обеспечить светские и духовные власти путем прямого запрета на венчания в определенные периоды времени (что и было сделано), то запрет, например, на телесную близость, могли блюсти лишь сами верующие. О том, что он соблюдался, по крайней мере, в период Великого поста, говорит практически полное отсутствие записей о рождении детей в августе месяце (каждого года). Известно, что при крещении младенцев, крестные отец и мать именовались «восприемниками» 23 и в это понятие, как и в отношение к этому таинству, вкладывался не только религиозный, но практический смысл. Отнюдь не формальное отношение к священной обязанности восприемников, как духовных родителей и воспитателей крестника, предполагало не просто «запись в метрической книге».
Известно, что восприемники, после ранней смерти родных родителей принимали в семью и воспитывали как родных детей и своих крестников.   Для того, чтобы обеспечить непосредственное участие обоих восприемников в обряде таинства крещения, в «Руководстве для сельской паствы» (№ 12 за 1886 год), предписывался следующий порядок: при крещении младенца мужского пола восприемница держит его на своих руках от начала крещения до акта погружения, на вопросы об отречении от сатаны, сочетании с Христом и прочее она дает ответы.
После акта погружения воспринимает младенца мужского пола восприемник.
При хождении вокруг купели (с правой стороны) в первый раз несет младенца мужского пола восприемник, следуя за священником, а восприемница идет позади восприемника, во второй раз несет младенца уже восприемница, и она непосредственно следует за священником, а восприемник идет позади нее. В третий раз – как и в первый. При крещении младенца женского пола осуществляется все то же только в обратном порядке.
Указом Святейшего Синода от 27 августа 1837 года был установлен возраст, так называемое «церковное совершеннолетие», с которого допускалось участие в обряде в качестве восприемников. Так, для лиц мужского пола возраст был установлен с 15-летнего возраста, для девушек – с 13 лет. О том, что «духовное родство», в которое вступали восприемники, участвующие в таинстве крещения младенца, почиталось церковью и народом так же (а иногда и более) как фактическое, говорит то, что действовали запрещения на заключение брака не только между восприемниками и воспринятыми (крестниками) но и с родителями последних. Это значит, что крестный отец и крестная мать не могли вступать в брак ни с самими крестниками, ни с их родными отцом или матерью. Брак между крестными братьями и сестрами официально не запрещался. Но в виду того, что духовное родство сильно уважалось в среде простого народа, священникам рекомендовалось не приступать к повенчанию и таких лиц без предварительного разрешения от своего епархиального начальства. Коль скоро мы заговорили о восприемниках и духовном родстве их с крестниками, следует отметить, насколько важное значение придавала крещению младенцев Православная Церковь. Статья 183 Устава Духовных Консисторий (издание 1883 года) прямо предполагала следующее: «Совершение таинства крещения лежит, прежде всего, на обязанности приходского священника. Если он по нерадению допустит умереть младенца без святого крещения, то отрешается от места и определяется в причетники, до раскаяния и исправления».
Дабы избежать этого, в рекомендациях приходским священникам разъяснялось, что совершению таинства крещения не может служить препятствием под известными условиями отправление служб церковных. Даже литургии (если последует приглашение священника крестить младенца до великого выхода – до перенесения Св.Даров с жертвенника на престол, то он должен оставить на время службу в храме и поспешить для крещения слабого младенца). А тем более не считались оправданием для отказа в немедленном совершении обряда крещения какие-либо частные домашние занятия.
Но что делать священнику, когда одновременно пригласят его и для крещения слабого младенца, и для напутствия св.Тайнами больного, находящегося при смерти? В таком случае священнику предписывалось поступать следующим образом: крещение слабого младенца предоставить кому-либо из членов причта или даже мирян, а самому немедленно отправиться к опасно больному для напутствия последнего св. Тайнами. Так необходимо было поступать потому, что «крещение в крайней нужде предоставляется и мирянину совершить, тогда, как напутствовать больного никто не может, кроме священника, даже и дьякон не может преподавать св. Тайны другим» 
Для того, чтобы представить себе нагрузку священника, связанную только и исполнением треб по крещениям, бракосочетаниям и отпеваниям прихожан предлагаю ознакомиться с некоторыми статистическими данными, выявленными на основе анализа записей метрических книг по любой из сельских церквей за вполне среднестатистический, с этой точки зрении. Как всегда ужасающая статистика по смертности, в основном – детской. При этом напомним, что заменить священника можно было лишь в исключительных случаях при крещении, отпевать же умерших мог только настоятель и никто иной. В период эпидемий часто умирало от 2 до 5 человек за один день. Сейчас же хотелось сказать о том, ограничивались ли юридические и фактические обязанности настоятеля сельской приходской церкви только лишь духовно-нравственным и религиозным наставничеством прихожан. Отнюдь! И священники, служившие в Ефремовской- церкви, конечно не были исключением. Было бы лукавством и исторической неправдой идеализировать жизнь села и его жителей. Среди населения села (и иных деревень прихода), конечно, проживали разные люди со своими недостатками, пороками склонностями и слабостями. И пастырю приходится заниматься делами весьма, вроде бы, далекими от его основных обязанностей: - Священнику приходится убедить крестьян изъявить желание открыть школу: он должен найти помещение, приискать средства на отопление, прислугу, учебные пособия и содержание учителя, убедить отцов и матерей отпускать детей своих в школы, убедить самих детей ходить в них, сам должен учить и наблюдать за преподаванием других. Словом он должен быть попечителем и учителем народной школы.
В селе Ефремово, существовало училище. В конце 1870-х годов Министерство Народного Просвещения Российской Империи пришло к убеждению, что «успехи народной школы, по самой задаче ее, состоящей в утверждении религиозных и нравственных понятий среди народа, естественно обуславливаются степенью участия, какое в ведении её принимает наше православное духовенство.
Нет сомнения, - говорилось в министерском распоряжении, - что сословие сие, призываемое на поприще народного образования и долгом пастырства и волею монарха, и историческим значением православной церкви в судьбах отечественного просвещения, обязанного ей высокими заслугами, может, по своему умственному развитию и по близости к народу, при должном на него влиянии, оказать в сем отношении большие заслуги.»
 Тем самым фактически духовенству в целом, и сельским священникам в частности, вменялось в обязанность принимать участие, а то и непосредственно обеспечивать деятельность не только церковно-приходских школ, но и народных земских школ. (которая, кстати, в частности и действовала в селе Ефремово с 1862 года.) -   
   Между крестьянами, как и между другими сословиями, очень нередки семейные неприятности: то сын нагрубит своей матери, то отец выгонит из дома сына, то пьяница муж искалечит жену. Где искать защиты и помощи несчастным? Единственное лицо – местный священник. Он непременно должен быть умиротворителем семейных неприятностей.
- В народе усиливается пьянство, безнравственность, азартные игры, воровство, - местные же светские власти, зачастую, бывают пьяны прежде других. Единственное лицо – это приходской священник, который есть и должен быть наставником и блюстителем народной нравственности.
- Иногда в приходе получается такое начальственное распоряжение от светских властей, которое крестьяне считают притеснительным и обременительным для себя. Местным же своим властям они не всегда доверяют, и поэтому недоумевают, что им делать дальше – исполнять его или нет. И они идут к своему батюшке-священнику за беспристрастным и справедливым словом. Стало быть: священник должен быть руководителем в делах общественных.
- Крестьяне бывают крайне небрежны в обращении с огнем и не предпринимают никаких предосторожностей против пожаров. Сельские власти, из тех же крестьян, рожденные и воспитанные среди беззаботного в этом отношении народа, относятся к этому делу так же небрежно, как и их подчиненные. Поэтому единственное лицо в приходе, которое может сделать что-нибудь полезное, - это приходской священник. И действительно, многие священники следили, чтобы при каждом доме были постоянно наготове кадки с водой, осматривали пожарные инструменты, велели чинить старые и покупать новые, и по нескольку раз в течение лета осматривали все дома по деревням и все пожарные сараи. - Во время падежа скота опять только один священник может повлиять, чтобы были предпринимаемы все необходимые предосторожности и исполнялись предписанные врачом меры.
Но кроме этих текущих ежедневных забот, которые сельские священники практически добровольно брали на себя сами, есть еще заботы обязательные, которые взваливали на них различные светские и духовные учреждения через непосредственное начальство церковного причта – Угличскую  Духовную Консисторию, нимало не заботившуюся о том, имеется ли у священника время и возможность выполнить все взваленные на него поручения: - Всевозможные статистические комитеты за сведениями всех возможных родов непременно обращались к священнику. Так губернский статистический комитет ежегодно требовал сведений о числе родившихся вообще, о родившихся по временам года, о числе незаконнорожденных, двойней, тройней, уродов; о брачующихся холостых с девицами, холостых со вдовами и прочее, умерших по возрастам и временам года. - Другие комитеты требовали сведений этнографических, топографических и метеорологических, - о направлении господствующих ветров, средней температуре зимы и лета, времени вскрытия рек, количестве выпадающей влаги и прочее. Стало быть, священник должен был иметь и барометры, и термометры и дождемеры и т.д., наблюдать, вести журналы, сообщать сведения. - При ремонте церквей, постройках и ремонте квартир причтов, от благочинного и местного священника требовалась смета, надзор за производством работ и строгая отчетность. Стало быть, священник должен был быть инженером и техником, и знать работы каменные, плотничные, столярные, малярные и пр. и пр. - Очень часто поручалось священникам делать дознания или производить следствие. Стало быть, священник должен был основательно изучить следственную часть, и вообще изучать законы. Духовная Консистория же при этом священникам, назначаемым следователями, спуску не давала и карала их штрафами за самый малый недосмотр или упущение. Михаила Архангела, Николая Чудотворца, Илии Пророка  церковь села Ефремова.
Для наглядности, возьму на себя смелость привести перечень сведений, которые требовало от сельских священнослужителей так называемое «Вольное Экономическое Общество» (Предписания о предоставлении сведений направлялись священникам от имени Духовной Консистории через благочинного, как правило, с пометками «срочно», « к такому то времени» и т.п. при этом часто подчеркивалось, что неисполнение карается штрафами, выговорами и иными взысканиями). Итак, оно требовало: «Количество ревизских душ – мирских и окладных, наличных по семейному списку; число рабочих 50-60 лет; в каком году кто отделился; сколько имеет усадебной земли; сколько имеет земли казенной или надельной, наследственной или четвертной, купленной самим хозяином, артелью. Общиной; сколько земли нанимает пахотной, луговой, огородной; сколько за какую платит; сколько удобряет земли и по скольку вывозит навозу на полевую землю; сколько продает земли. Т.Е. отдает в наймы- сеет ли лен, коноплю, табак и прочее. Сколько засевает этими растениями и по скольку пудов на десятину высевает; сколько пудов получил в прошлом году хлеба и какого с десятины; сколько четвертей и какого хлеба продал и на какую сумму. Сколько скота: рабочих лошадей и волов, сколько молодых и гулевых, рогатого скота: лошадей и коров, сколько овец и свиней, сколько скота держит на чужой земле и по какой цене платит за каждую штуку. Сколько грамотных и учащихся, каким промыслом занимаются – отхожим или кустарным, сколько средним числом зарабатывается в год, сколько человек из семьи было в заработках – в своей деревне, на стороне, сколько времени пробыли в заработках; сколько членов семьи кабалилось и на какие сроки; сколько членов семьи нищенствовало. Сколько платиться на душу повинностей: выкупного платежа или оброчного за землю сбора, подушного или государственного земского сбора, земских сборов, волостных сборов, сельских сборов за пастьбу скота, сторожам на школу, пожарные инструменты. Сколько недоимок, до какого времени хватило своего хлеба...» и проч. проч. и проч. Не правда ли, что масса сведений страшная! Прошу при этом иметь в виду, что эти сведения требовались по каждому дому отдельно! Учитывая количество дворов в Ефремово и  рядом находящихся сел и хуторов. Можно представить объем работы, которую необходимо было проделать священнику для предоставления запрашиваемых сведений. В периоды войн именно духовенство, и в большей степени сельское, призвано было возбудить надежду на Бога, поднять сильно упавший дух народа и усилить ненависть к врагу. И священники читали воззвания к народу в церквах и иных общественных местах, в том числе на базарах и ярмарках, молились вместе с народом и употребляли все способы, чтобы возбудить нравственные силы народа к перенесению тяготы, вызванной войною. Особенным счастьем члену причта (приехавшему в новый приход) было, если в селе его найдутся у мужика две избы и одну из них он уступит ему. При этом, в виду абсолютного отсутствия иных вариантов, взять с него могут столько, сколько и сама изба не стоит. Как бы он не бился, какую бы нужду не терпел он, получай хоть 50 рублей в год, будь он и сам и дети босы и голодны, - но построить свой дом он все-таки должен. Иначе ему с семьей придется умирать на улице. Собрался, наконец, с силами, предположим, священник, можно бы и строиться, - но где? Усадебные места – или церковные, или прихожан, в собственность приобрести нельзя ни тех ни других, нужно строить на чужой земле. Если нет церковной усадьбы, то нужно просить прихожан, чтобы они позволили строить на своей. Тут нужно просить и, разумеется, поить мужиков, а до этого несколько раз ублаготворить коноводов-стариков, иначе никогда не состоится никакая сделка. Запоенные и задобренные коноводы сами скажут, когда у них будет общая мирская попойка. Они скажут, что на сход, пока мужики не подопьют, идти нельзя, иначе понадобиться много водки, что на сход нужно будет идти прямо с водкой. Тогда полупьяные мужики бывают, согласны на все. Выпивши ведра два-три, крестьяне позволяют строиться на их усадьбе, но позволение это обыкновенно делалось безо всякого юридического оформления. То есть без составления каких либо актов. Если дом предшественника был на церковной земле, то иногда было возможным купить и его, если же на крестьянской, то его, почти всегда, забирали за бесценок сами крестьяне. При этом следует отметить, что покидая приход, священнику зачастую не удавалось продать дом свой и за десятую часть его реальной стоимости. Соответственно на новом месте ему при отсутствии иного жилья начинать приходилось практически с нуля. В достаточных приходах священнослужители, имевшие возможность, строили себе порядочные дома и жили годами до старости. Но как только по болезни или старости выходили за штат, то дожить спокойно в своем доме им не давали практически никогда. Их вынуждали продать за бесценок свой дом, или уйти к какому-нибудь родственнику, или построить келью на конце селения. Со священническими вдовами зачастую бывало - поступали еще хуже, - их прямо почти выгоняли из дома. В одном из сел епархии был такой случай, - священник приехал туда на должность перед Пасхой и с женой и ребенком поселился у одного из крестьян села, в одну избу с семейством крестьянина. Изба топилась по черному (печь без дымовой трубы), едва с месяц пробился там несчастный! Как только сошел снег и стало просыхать, - он вырыл в круче над оврагом землянку и жил там все лето, пока строился его флигель. В другом приходе священник жил с семьей целый год в кабаке. Во всем селе не оказалось ни одной избы, где священник мог бы приютиться. В 1880-м году произошел следующий случай. В один приход, большой, достаточно богатый и состоящий из множества деревень поступил вдовый священник, имеющий четырех детей. После достаточно продолжительных мытарств с трудом ему удалось у одного крестьянина снять избенку за селом, на берегу речки: маленькую низенькую, гнилую, покосившуюся, полураскрытую, с двумя крохотными тусклыми оконцами, с большой глинобитной печью, пол из коротеньких горбылей, наброшенных кое как. Ни сеней, ни амбара, ни погреба, ни чулана - не было ровным счетом ничего. Священник, на его большое горе, был высокого роста. Он не мог даже встать во весь рост и сделать пять шагов от одной стороны до другой. Спал с детьми на полу. Еду себе готовил сам, при помощи детей-мальчиков (у него было три малолетних сына и дочка), изредка только помогала соседка – старуха. Одним словом, избенку эту можно было назвать жильем лишь с большой натяжкой. В приходе были его прихожане, - дворяне – землевладельцы. Один из них имел 1000 десятин земли и до 200 000 рублей в банках, другой имел 6 000 десятин и 250 000 рублей, третий помещик имел 500 десятин, другие так же около того. Сколько раз просил этот священник прихожан своих, и помещиков и крестьян, дать ему сносную квартиру или построить общественный дом: сколько кланялся, просил со слезами. Сколько пропоил мужикам водки – все напрасно. Наконец старшина сжалился, собрал сход и на сходе положили построить общественный дом для квартиры священникам. Написали приговор и стали подписываться. Но в это время, откуда ни возьмись, приехал в волостное правление, где происходил сход, один из крупных землевладельцев, прихожанин его (имеющий 200 000 рублей в банках). По приезду он вбегает и начинает кричать и доказывать, что строить дома попу не нужно; что попы дерут и с живого и с мертвого, что пусть он живет где знает, что крестьяне и без того бедны и т.д. и т.п. Что сельские крестьяне не должны давать ему под дом и места, если б он вздумал строить свой или на церковные средства, так как земля принадлежит одним крестьянам, а поп для всего прихода. Мужики сперва призадумались. А потом видят, что барин старается для них же, подняли шум, ссору и решили: не давать попу ничего. И под диктовку этого «прихожанина» - землевладельца написали приговор, «чтобы священник не смел строить дома и на церковные деньги, если б он вздумал строить. Так как деньги в церкви они дают Богу а не на дом попам». Несчастный священник зарыдал на сходе и пошел домой не помня себя. Священник подал прошение в консисторию, прося ее содействия в обеспечении его квартирой. Консистория сама не имеет никаких средств к воздействию на прихожан и потому предписала священнику через благочинного: «усугубить убеждения прихожанам к отводу квартиры или постройки общественного дома». Через месяц священник донес благочинному. Тот – консистории, что он много раз просил прихожан своих об отводе ему квартиры и постройке дома, но те не делают ни того, ни другого. Консистория отнеслась за содействием в губернское правление, то предписало полицейскому управлению, это – становому приставу. Приехал пристав, созвал человек 20 мужиков и те от имени всего прихода дали новый приговор – ни квартиры, ни дома не давать! Так дело и кончилось. Так и служил этот несчастный священник, убитый вдовством, нуждой и наглостью! Не удивительно, что тогда же он положил для себя – ни одного из троих своих сыновей не пускать в духовное звание. Конечно, последний возмутительный пример – это показатель не только того, насколько важным обстоятельством являлось наличие «дома для причта», но и того, каким образом отношение прихожан сказывалось и на быте православного сельского духовенства. По всей вероятности, предшественник этого священника, который сам по себе характеризовался исключительно с положительной стороны, не смог наладить должных отношений с паствой, что и явилось причиной столь уничижительного положения, в котором оказался его приемник в священнической должности. Но, пожалуй, следует все-таки признать, что означенный пример является скорее исключением, чем правилом. Вышеприведенные примеры, подтверждающие исключительное значение пастырской службы в Ефремово, как и само наличие дома для причта, капитального каменного храма, периодически ремонтируемого на средства паствы, набожных прихожан-паломников и т.д., говорят о том, что отношения между священнослужителями Вознесенской церкви и жителями села скорее всего складывались таким образом, как описывает один из сельских священников того времени: «Трудно встретить таких добрых прихожан, которые с таким почтением относились бы к своему священнику, как относятся мои ко мне: при встрече с крестьянином я первым словом говорю ему раза три, чтобы он надел шапку. Иначе говори с ним сколько угодно, он, все время будет стоять без шапки. Иду я или еду по улице и, не говоря уже о том, что все взрослые издалека встают и стоят без шапок, - вся мелюзга, дети кричат мне со всех сторон: «батюшка, здравствуй!». Иной ребенок, лет трех, не умеет еще выговаривать толком, а тоже кричит за всеми «А, а!» и кланяется. Лошадей своих я не держу, и мне все возят прихожане. Куплю, например, пятериков пять дров, верст за 20 от села, пишу деревенским старостам записки, и на другой день подвод 80 привезут мне дров. Куплю для коровы сена – привезут и это. Вычистить пригороду, куда выпускаются коровы, вывести со двора снег, которого случалось, наносилось возов 200, набить ледники и т.п., все это делают мои прихожане. Перед свадьбами, по крайней мере половина, идут ко мне за советом: взять ли за сына дочь у такого то крестьянина, или отдать - ли дочь к такому то? Приколотит пьяный мужик свою жену, - и она идет ко мне с жалобой. Крайне редки случаи, чтобы пьяный мужик прошел мимо моего дома, - непременно постарается пробраться где нибудь по закоулкам, чтобы я его не заметил. Толпятся мужики у кабака, иду или еду я, издали увидят – мгновенно все разбегутся. Слово мое в приходе есть закон. Конечно, все это зависит от доброты моих прихожан, но и я дорожу этим расположением. Насколько только возможно, я держусь правила – не ссориться ни с кем, ни при каких обстоятельствах, тотчас исполнять всякое требование каждого и быть, насколько есть сил, строгим к себе. Летом, по праздникам, в утрени в церкви народу у нас бывает довольно много. После утрени я выйду на амвон, просто, без епитрахили, прочту и объясню евангелие этого дня, прочту еще что-нибудь. Спрошу, - поняли ли. В хорошую погоду выйдем все на крыльцо церкви, - сяду, около меня присядут все, обступят со всех сторон внизу, - я и читаю, и толкую с ними час или полтора. Тут дело идет у нас запросто. Тут я выслушиваю вопросы и суждения каждого, - мы тут не стесняемся совсем друг друга.» Вот, пожалуй, образчик чисто пастырских, наставнических и исключительно добрых взаимоотношений, которые и складывались, по всей видимости, у настоятелей Михаила Архангела, Николая Чудотворца, Илии Пророка  церкви и паствы. Об этом говорит и тот факт, что практически все настоятели, о которых мы знаем, служили в Михаила Архангела, Николая Чудотворца, Илии Пророка  церкви не по одному десятку лет. Устав Духовных Консисторий от 1883 года, который мы уже цитировали, статьей 191 прямо предусматривал, что «Священнослужители и причетники, которые по жалобам прихожан, оказываются виновными в неисправности по совершению богослужения и треб и в немиролюбии, исправляются монастырским подначальством и другими средствами, по мере вины. А в тех случаях, когда жалобы сего рода с законной ясностью не доказаны, но между тем большая часть прихожан просят удалить от их церкви подвергшихся таковым жалобам, они переводятся на другие места с поручением особому надзору». То есть для удаления от прихода даже не являлось обязательным, чтобы жалобы на священника нашли свое подтверждение при производстве расследования. Достаточно было, чтобы такие жалобы или просьбы поступили от большой части прихожан. Иногда же – достаточно были и одной жалобы, - но дворян. Пожар, бывший в 1901 году, не так был чувствителен и разорителен, как настоящий, потому что тогда огонь оставил хотя хлеб. А настоящим пожаром не оставлено ни кола, ни двора, в закромах ни зерна, на гумне ни снопа, и если правительство не придет на помощь, то положение крестьян совершенно безвыходно, так как своими силами они не в состоянии влачить свое жалкое существование и уже не одна семья, даже из домов зажиточных, надели сумы, чтобы прокормиться. Ждать или просить какой-либо материальной помощи от крестьян на сооружение нового храма было бы делом безумия, по пословице «у нищего кошель отнимать». Между тем, постройка храма необходима в этом селе, зараженном расколом; если и при полном благополучии крестьян среди некоторых семей не трудна была пропаганда раскола, то теперь и того легче расколо-учителям посевать семена раскола в сердцах колеблющихся между православием и расколом. И если надолго замедлиться постройка храма, то есть опасность, что в недалеком будущем большая часть населения перейдет в раскол и тогда уж трудно будет привлечь их в лоно Православной Церкви. И лишь только было стало сердце мое радоваться при виде многочисленности молящихся, а мои Пасомые только что начали было свыкаться с церковью и презирать раскол, как явилось новое испытание, которое без посторонней помощи непоправимо. Посему всецело передаем себя в руки Промысла Божия и будем надеяться на отзывчивость русского народа, на средства которого не одна сооружена на Руси церковь! А Вас, служители алтаря, покорнейше прошу поведать наше горе добрым людям и словами сострадания расположить вверенных вам Пасомых к посильным пожертвованиям. Ваш труд и их лепта послужат лучшим залогом приобрести вечного ходатая за гробом в лице Святителя и Чудотворца Николая и временного молитвенника перед Престолом в лице смиренного иерея Сергия Яковлева. Пожертвования денежные и вещественные благоволите пересылать по следующему адресу.  Однако какие бы ни сложились у приходского священника доверительные и уважительные отношения с паствой, всегда оставался камень преткновения – взносы, пожертвования или платы за различные требоисправления, на которые фактически и должны были существовать священник и причетники (дьяконы, пономари, псаломщики), а так же их семьи. Как мы уже говорили в водной части, в начале 1870-х годов «жалование от казны» назначалось далеко не всем приходам, а кому оно и назначалось, было таким мизерным, что существовать на него не было практически никакой возможности. Если настоятелю храма жалование платилось хотя бы в том размере, чтобы не умереть с голоду, то суммы, которые «жаловались» причетникам, были и вовсе несуразны. Я упоминал сумму в 42 рубля в год (псаломщику), но в других источниках приходилось встречать и такие размеры жалования, – настоятель – 140 рублей в год; его помощнику (там, где в штате причта было утверждено два священника, один из них назначался настоятелем, другой, его помощником. Должность причетника (псаломщика, дьякона и т.д.), для христианина – должность высокая. Это единственный чтец-певец при богослужении в церкви. Мало того: это приходской нотариус, утверждающий действительность и время событий рождения, брака и смерти тысяч прихожан и от исправности и неисправности которого может зависеть многое, - он являлся письмоводитель церковных актов. Не смотря, однако же, на важное значение для церкви, государства и общества тех функций, которые выполняли причетники, очень часто случалось, что люди, считавшие себя и высокопоставленными, и умными, и христианами, причетника считали хуже собаки. И это не аллегория и не преувеличение. Например, приходит священник с крестом в дом барина: ему подают руку, а пономарю нет, - а в то же время ласкают и гладят собаку. Садятся закусывать – собака тут же возле ног, а причетника отсылают в лакейскую…. Самая обыкновенная кухарка, неграмотная деревенская баба, получала не менее 3-4 рублей в месяц жалования, имея при этом помещение, стол, чай, кофе и праздничные подарки. Самый последний мужик-работник, даже крепко выпивающий, получал 80-90 рублей в лето и опять же имеет помещение, стол, водочные подачки. Псаломщик же пономарь получал 2 рубля в месяц жалования и был пущен на произвол судьбы: жить где примут, и есть, что соберет по миру… При этом, в причетники направлялись епархиальным начальством лица, окончившие как минимум несколько классов духовной семинарии, а то и полный курс. Вовсе уже нелепым являлось то, что из жалования причетников вычиталось ежегодно по две копейки в «пенсионный капитал», пенсия же им не полагалась вовсе….. Как бы это ни выглядело дико сегодня, но это были реалии быта священнослужителей тех лет, о которых мы говорим. Можно ли, зная, в какие порой невыносимые условия жизни были поставлены сельские священнослужители, осуждать их за что либо? Пожалуй, ответ однозначный, - нет! Поэтому нередко в селах того времени молебны на святую Пасху, по описанию очевидца, выглядели следующим образом: «В селах на святую Пасху служат молебен во всех домах прихожан. При этом носят несколько икон, большею частью пять. Мужики, носящие иконы, называются богоносцами. Теперь, когда стало возможно брать невест где угодно, - иконы носят преимущественно холостые парни, и высматривают невест. Я знал и прежде, что при пасхальном хождении, кроме поющих, за иконами ходит много и припевающих, но не знал, сколько будет этих припевающих теперь, и как они будут вести себя, потому, не увидевши всего собственными глазами, не хотел нарушать порядка, освещенного веками и не сделал никакого распоряжения. В первый же дом мы явились: поп, дьякон, дьячек, пономарь, пятеро богоносцев, церковный сторож, дьяконица, дьячиха, пономарица, просвирня, четыре юнца – детей дьякона и дьячка и шесть старух богомолок, итого 25 человек, а сзади целый обоз телег. Крестьяне встречают священника с хлебом-солью у ворот. Хлеб этот во время молебна лежит на столе, потом он отдается причту. Для этого и идет телега, на нее же кладутся яйца, которыми христосуются члены семейства с причтом. А так как собирают и хлебом и яйцами и бабъе, - дьяконица, дьячиха и пр., то и они тащат одну или две телеги. Таким образом на каждый дом крестьянина делается целое нашествие. В первый еще дом все явились уже навеселе и чувствовались только суета и теснота; но дворов через 15-20 перепились все и далее ходить уже не было никакой возможности. Богоносцы шли впереди меня и, по очереди, успевали выпить до меня, а хвост мой, на просторе, имел возможность пить сколько угодно. Таким образом, скоро перепились все до единого, кроме ребятишек и старух. Войдя в дома, я начинал петь, за мной вваливала вся толпа. Но вваливала не затем, чтобы молиться, а всякий, наперерыв один перед другим, старался поскорее с хозяином и хозяйкой похристосоваться. Схватить яйцо, грош и маленький, нарочито для этого случая испеченный, хлебец. Ввалит толпа, - и пойдет шум, гам, возня, ссора! Беда. Если кто схватит что-нибудь не почину – пономарица прежде дьяконицы, просвирня прежде пономарицы. Дьячков мальчик – прежде дьяконова! Всякий старался только о том, чтобы поскорее схватить что-нибудь и не остаться без подачки и больше не думал ни о чем. О благоговейном же служении тут не могло быть и речи, даже между членами причта, а хвост, - так просто, потеха! Выносит например хозяйка хлебец, нужно бы по чину, взять дьяконице, а дьячиха, откуда ни возьмись, да и схватит. – ну и пошло писать! Тут потянутся все прародители, да и с детками! Не скоро, вероятно, хозяева приходили в себя, когда мы отваливали! Наконец я увидел, что один член причта, тычась носом сам, ведет под руку свою благоверную супружницу, тоже крепко клюкнувшую. Я велел тотчас отнести иконы в церковь. А сам ушел домой. Причт мой был несказанно рад, что я дал отдохнуть ему и выспаться... Утром нужно было ехать в деревню и я объявил причту, что если чья-нибудь жена их явится туда, то я ту же секунду уеду с деревни. Не приехала, действительно ни одна; но за то причт мой отомстил мне самым жестоким образом: дворе в десятом все трое были пьянехоньки. Я один прошел три деревеньки, отстоящие одна от другой верст на 5. Распутица была страшная: нельзя было ехать ни в телеге, ни в санях, ни даже верхом, и я должен был идти пешком, проваливаясь в мокрый снег и воду на каждом шагу; приходилось делать огромные обходы – или переползать через овраги и речки по сугробам и льдинам, под которыми вода клокотала. Такие переходы, конечно, прямо угрожали жизни, но ….. нужда опасности не знает. На следующее утро я объявил причту, что я тогда только поеду в деревни, если все они дадут мне честное слово, что они пить водки не будут ни одной капли. Слушая мои увещевания, дьячек задумался, улыбнулся и говорит: «я, пожалуй, не стал бы пить, да право, батюшка стыдно. Станут подносить, а я и скажу: «я не пью». И самому то страшно выговорить такое слово – «не пью», да и мужиков-то удивишь. Никто не поверит. Ведь, хоть разбожись, не поверят. После долгих колебаний и просьб, я все таки получил обещание не пить и действительно, никто не выпил ни капли. Я радовался от всей души. Заручившись обещанием дьякона не пить, я поручил ему получать плату за молебны. Это много ускорило нашу ходьбу. Мужик, обыкновенно, делает не торопясь все, - с охотой ли он делает что-нибудь или нехотя, - это все равно. Поэтому пока он возится со мешком, я успевал отслужить в следующем своим дворе весь молебен, так что дьякон приходил к самому концу. При расплатах у дьякона, очень нередко, бывал с мужиком и торг. Такие сделки бывали чуть не в каждом доме. Мужик непременно даст три-четыре коп., дьякон: что ты, Федор мешком, я успевал отслужить в следующем Иванович, побойся Бога: за пасхальный молебен 3 коп.! Все уж надо гривинничек»! - Э! о! дьякон, гривинничек! Больно много, жирен будешь! - Уж так с твоего грвинника и разжиреешь! Не бойся, не разжирею! Прибавь, не скупись, прибавь! Мужик вынимает еще 5 коп. - На, вытянул! - Нет, уж, не жалей, прибавь, тебе Бог веку прибавит. Дотягивай до гривиннека-то! - Так вот, за то, что я тебе прибавлю, и веку Бог! Будет, больно жаден! - А я говорю, что прибавит. Не за гривинник, а за доброту твою Бог веку прибавит. Доброго человека и Бог любит. - А ты, видимо, не хочешь, чтобы тебе Бог веку то прибавил, выжимаешь гривенник? Будет восемь копеек, чего тебе еще? И так перебранка – несколько минут. Однажды мужик вынул из кармана мешок, запустил туда руку и стал перебирать гроши. Дьячек мой, наклонил на сторону голову, глядит на мешок и певучим, жалобным голосом, пресерьезно  протянул: «Истощайте, истощайте до основания его» (Псал.136,7)! Я не мог удержаться от смеху……». Не раз и не два предпринимались попытки упорядочить взимание платы с прихожан за требоисправления. Так в 1879 году Преосвященный епархии попросил начальника губернии, чтобы тот оказал содействие и употребил свое влияние, чтобы прихожане назначили духовенству определенное жалование или определили известную таксу за требоисправления. Преосвященным указана была норма, которой прихожане бы держались приблизительно при определении жалования и таксы. Начальник губернии сделал распоряжение по волостным правлениям и, вместе с тем, предписал уездным исправникам наблюдать за ходом дела и содействовать в обеспечении духовенства. Так как дело это было отдано, однако же, «на добрую волю» прихожан, то они и положили почти во всех приходах такие таксы за требы: за наречение имени младенцу и за крещение по 3 коп.; за исповедь 2 коп.; молебен 2 коп.; свадьбу 50 коп.; погребение младенца 5 коп.; взрослого 20 коп.; с выносом от дому до церкви и от церкви до кладбища 40 коп.; за обедню по усопшему 30 коп. и т.д. Так что священнику, например Михаила Архангела, Николая Чудотворца, Илии Пророка церкви, с количеством чуть более 1000 душ мужского пола в приходе, не приходилось получать и 60 руб. в год! Некоторые приходы положили жалование 100 – 130 рублей в год на весь причт. Некоторые же приходы положили: «быть по старому». Тут уже влияло само духовенство. Такие постановления – «быть по старому» - были большей частью в приходах многолюдных и состоятельных, где духовенство видело, что с жалованием в 150 рублей и таксой 2-5 коп., оно получило бы в десять раз менее того, что получало оно ранее. «Присутствие по крестьянским делам»28 приговор некоторых обществ возвратило им назад. В волостных правлениях получили эти приговоры, но других сходов не собиралось. Так дело и заглохло. Предпринималась попытка и иного рода. При назначении жалованья «от казны» было Высочайше повелено: не брать ни за какие обязательные требы, как-то крещение, исповедь, брак, елеосвящение, причащение и погребение, и дозволялось брать только добровольные подаяния за требы необязательные: молебны, панихиды и литургии. Не смотря на Высочайшее повеление и жалование, брать за обязательные требоисправления духовенство не переставало. Поэтому через некоторое время последовало вновь Высочайшее повеление: за обязательные требы не брать! Духовенство осталось на жаловании и на добровольных платах за добровольные требоисправления. Священники и причт его должны были довольствоваться этой добровольной платой. Один, например крестьянин дает за молебен, допустим – 30 коп. - священник берет и благодарит, другой дает 10 – священник благодарит, третий дает 3 коп. – священник благодарит и этого. Всякому совершенно естественно платить, за что бы то ни было, как можно дешевле. Зачем, крестьянин будет платить за фунт хлеба 30 коп., когда хлебник останется доволен получив и 3 коп.? Молва о том, что поп берет за молебны и по 3 копейки разнесется по приходу мгновенно. И так действительно бывало и бывало неоднократно! Тут только и приходилось наверстывать тем, что священники служили многим вместе. Подобной практикой тех лет было испытано и доказано, что такая «добровольная плата» на приход в 1 500 душ мужского пола не давала и 50 рублей в год на весь причт. И даже если это только два человека, - священник и псаломщик, как прикажете существовать на подобные деньги? Поэтому при казенном жаловании и добровольных пожертвованиях духовенство хотя и было «облагорожено», но средства к содержанию его намного уменьшились. А этих оставшихся средств оказалось категорически недостаточно к его существованию. Правда, консистории нашли возможность обойти и этот закон - «не брать за обязательные требы»: они разрешили брать за запись треб, т.е. за крещение, например, не брать, но за запись крещения в метрику, - брать. За совершение таинства брака – не брать, но за запись брака брать было можно. Так и стало писаться в церковных приходно-расходных книгах. Сколько же брать за запись – этого не определено. Это опять добровольно. И на чьей стороне должна быть эта добрая воля – этого опять не сказано. А потому она и бывала всегда на той стороне, кто более настойчив. Грамотные и логически мыслящие прихожане, которые тоже встречались нередко, конечно тут же заметили явное несоответствие: Плата берется за «письмоводство», это понять можно. Однако же при записи в метрической книге о браке, письма столько же сколько и при крещении – пять строк. Однако за запись о крещении берется 10 копеек, а за запись брака 10 рублей (в среднем). Вот в такие, во многом, ложные отношения к приходам было поставлено сельское духовенство. Священники, живущие с паствой в любви и взаимоуважении, к коим, безусловно относились и священнослужители Михаила Архангела, Николая Чудотворца, Илии Пророка  церкви, устанавливали такой порядок. За все требоисправления была установлена такса, и такса самая небольшая. Поэтому никаких торгов и споров не бывало, почти, никогда. Но и эту, без всякого торга плату, сами священники обычно не брали. А отдавали это дело в руки дьякона-псаломщика. Они и брали установленную плату за все. В доме, например, священник служил молебен, после чего сразу уходил. Дьякон без него получает плату. В церкви отслужит молебны, панихиды, похороны, окрестит и так же сразу уходил. При свадьбе: священник пересмотрит документы и поручает дьякону написать обыск (установление подтверждающее, что никаких препятствий к браку по возрасту брачующихся, их родству и иным обстоятельствам не имеется). Потом, в определенное время священник проводит обряд венчания, плату за который опять же получает причетник. Подобные платы за требоисправления называлась «кружечный сбор» и распределялась по всем членам причта. В 1880-х годах, при таком способе оплаты треб священник Михаила Архангела, Николая Чудотворца, Илии Пророка   церкви, с тем количеством душ, которое было приписано к приходу, получал в год около 300 рублей, которые, конечно, не ставили его по доходам в ряд даже с зажиточными крестьянами, тем не менее позволяли более или менее сносно существовать. Кроме «кружечного сбора» некоторым вспомоществованием для сельских священников являлся сбор хлебной руги, или «руги с венца», о котором пишет Р.Игнатьев, как о заведенном «из-стари» обычае. Действительно обычай такой существовал вплоть до октябрьского переворота, вот только автор цитируемой статьи, походя упомянув об этом обычае, не смог передать (да и знал ли?) каких нравственных мучений он порой стоил сельским священникам, вынужденным по своей бедности «собирать хлебом». Для того, чтобы это понять, следует обратиться к первоисточнику, - описанию этого унизительного процесса, которое дает его непосредственный участник, сельский священник: «В конце сентября я, по обыкновению всего сельского духовенства, пошел по приходу собирать хлебом. Церковный сторож заложил мне лошадь, растянул по всей телеге полог. Положил несколько мешков, и мы отправились. Вхожу в первый же двор, встречаю хозяина и говорю: «не уродил ли Бог хлебца какого и на мою долю»? Мужик скинул шапку, нехотя поглядел на меня; поглядев себе под ноги, надел шапку. Сделал шага два к амбару, опять взглянул на меня и, нехотя, проговорил: - Ты чем побираесся? - Все равно, что есть. - Можа ржи, ай овса? - Все равно, что есть. - То-то! Я поблагодарил его и ушел. Без меня он вынес мне полумерок ржи. Иду в следующий дом. Вся семья сидит за столом. Я спрашиваю: - Не уродилось ли хлебца какого и на мою долю? Мужик положил ложку, рукавом утерся, почесал у себя за воротом, и спросил: ты рожью побираешься? Ай еще чем? - Что дашь, за то и спасибо. - А посуда своя, ай в нашу? - Я своей не ношу. - Поди, хозяйка, дай ему! Та пошла впереди меня, в амбаре зачерпнула ковш ржи и вынесла. В третьем доме мужик заранее насыпал меру пшеницы, вынес за ворота и ждал меня. Мне пришлось только благодарить его. Иду дальше, спрашиваю. - Хлебушка-то мало у самого-то. Тем всем. И дьякону, и пономарю, и дьячку отказал. У самого семья, чай знаешь, мал-мала меньше, а ведь всем надо хлеба. А работник то я вот весь тут. А осенью пастух упустил табун, последнее то потравил. Теперь вот тут и живи как знаешь. - Коль у тебя самого мало, так не нужно. - Ну, не нужно! Не дать нельзя. Это я тем отказал. У тех шеи-то, как у быков, толсты. А тебе надо дать, - не дать нельзя, только на большем не взыщи. Один даст немного, другой немного, вот и прокормишься. Мир, - велик человек.
В писании сказано: с миру по нитке, голому рубашка. Курочка понемногу клюет да сыта живет. Не дать нельзя. Много не дадим, а немножко уж дадим. Твоим лотком я уж не разживусь. Господь дает на всех: вы наши молитвенники. Я обычно благодарил и уходил прежде, чем мужик успевал выносить. Но видел, что он вынес пол решетца. Входишь, иногда, в дом зажиточного крестьянина: спросишь, по обыкновению; он не торопясь, спросит чем побираюсь, пойдет в избу за ключами, минут пять пропадает там. Подойдет к бочке напиться. Слазит на навес за сеном и отнесет в конюшню и потом пойдет в дальний за деревню амбар. Он ушел, а ты стоишь и томишься от грусти и досады и не знаешь куда деваться. Стоишь иногда 15-20 минут, - сердце ноет, ждешь – не дождешься конца этой тоски, теряется всякое терпение и, наконец, видишь, что тебе несут пол решетца ржи…. Увидишь это и от досады, кажется, провалился бы. Нехотя поклонишься, и пойдешь в следующий двор. Но здесь, иногда, мужичек, несравненно беднейший, давно уже припас тебе большое лукошко или меру пшеницы и ждет тебя. Перед этим крестьянином, наоборот, становится как-то уже неловко, стыдно и ты не находишь слов благодарить его – 5-6 раз скажешь ему спасибо и 5-6 раз поклонишься ему. Таков был мой сбор хлебом на первый год моего священничества (конец 1840-х), таков он и до сего дня 1880-го года, у каждого сельского священника. Надобно быть сельским священником, надобно испытать, чтобы понять то невыносимо-тяжелое, то убивающее душу состояние, ту тоску, ту горечь, то унижение, то леденящее кровь и жгущее сердце отчаяние, ту одуряющую злобу, какие испытывает собирающий хлебом священник! Человек, не испытавший этого на себе, понять этого не может. Даже я, - видевший сборы хлебом моего отца, деда и других, - не понимал этого вполне. И понял их вот только тут, - когда пришлось собирать самому….. Всякому нищему его нищенство должно быть намного сноснее, чем нам наше нищенство, - сборы хлебом, потому что между нами и нищими, и в умственном и в нравственном состояниях, лежит целая пропасть...». Нет никаких оснований полагать, что священники Михаила Архангела, Николая Чудотворца, Илии Пророка   церкви, быт и условия служения которых мы пытаемся здесь хотя бы частично воссоздать, избежали подобной участи. Подобные «зарисовки» дают полное представление о нелегкой жизни сельских пастырей и полностью опровергают многочисленные и исключительно живучие штампы, родившиеся силами советской пропаганды, - о «попах -мироедах», дерущих с бедных крестьян по три шкуры. Хотя, справедливости ради, следует отметить, что, к сожалению, встречались и исключения из правил. Так, один из приходских священников практиковал следующее: брачующиеся заранее сообщали священнику о своем желании венчаться, после чего отрабатывали на личном подворье «попа» (тут уж извините «батюшкой» назвать, язык не поворачивается) настоящую барскую повинность, - жених должен был день отпахать ему, день откосить, день жать и день молотить. Невеста так же должна день сгребать сено, день жать и день молотить. Без отбытия подобной «повинности» венчать священник отказывался. Были и иные способы, - например, непомерно высокие таксы за требоисправления и т.д. Конечно, у таких священников и дом был «полная чаша», и в банках сбережения водились, и отлучить от прихода его было гораздо труднее, так как «епархиальное начальство» не менее светского любило «брать». К счастью подобных священников, все-таки, были единицы, - не более двух – трех на «епархию», и именно они и послужили прообразом тех карикатурных персонажей, которые красовались на плакатах первых лет советской власти. Возвращаясь к вопросу о хлебной руге, хотелось бы пояснить, почему у священника не было возможности заниматься хлебопашеством. Членам причта, - дьяконам, псаломщикам, в принципе ничего не мешало сеять хлеб. Во время свободное от службы в храме их ничего более не отвлекало, поэтому, обычно после святой Пасхи, причетники сельской церкви своим горбом принимались за пашню. В это время, по описаниям современников, они ничем не отличались от мужика, - «такая же плохонькая лошаденка, такой же кафтанишко, сапожишки и прочее; единственное отличие, - что из под шляпенок выбивались прядями долгие волосы». У священника же подобной возможности не было в принципе. Мы уже упоминали о том, что руководящими Указаниями Священнейшего Синода и множеством иных, так сказать «законных и подзаконных актов», осуществлять святое причастие умирающим не было дозволено даже дьяконам, которые зачастую по семинарскому образованию, ничуть не уступали священникам, и не были лишь рукоположены в сан. Таким образом, в любое время дня и ночи, в любое время года и в любую погоду, будучи приглашенным к больному священник и только он один, обязан был, оставив все, выезжать на совершение требы. Поставьте себя на место настоятеля (особенно с учетом всего выше и ниже следующего): хватит ли у кого терпения и нравственной, да и физической, силы: вставать ночью, ездить и ходить в любую погоду, а зачастую и попусту, бросать свои занятия, прерывать их на самых важных пунктах: бросать перо, наполовину не выразивши мысли; бросать книгу, не дочитавши десятка строк; бросать хозяйство – покос, жнитво, молотьбу и прочее с прямым ущербом для хозяйства; безоговорочно ездить в зной, пыль, бурю, дождь, снег, метель – бросать и занятия и отдых и все это – ни за что, без всякого вознаграждения! Причем все перечисленное – вовсе не какая то исключительность, а абсолютнейшая повседневность сельского священника. К сожалению безотказностью батюшки в подобных случаях иногда пользовались крестьяне, в результате чего нередки были и подобные случаи: В час ночи настоятель ложиться спать; вдруг слышит: бросились собаки. Значит, что кто-то у ворот чужой. Оказывается, что приехал крестьянин звать к больному, в страшную метель или проливной дождь из соседней деревни. Например из Шумыша. - Что ты, спрашиваешь, приехал в такую пору? - Да матушке принеможилось. - Давно ли она больна? - Охает-то она недели три, да теперь говорит: «ступай за попом, под сердце подкатило, как бы не умереть». Едет. Оказывается, что старушка преспокойно сидит на лавке, в переднем углу наряжена и здоровей здорового. - Зачем ты в этакую пору прислала за мной? Ведь ты здорова! - Како, батюшка, здорова! Третью неделю и на улицу не выхожу. Ныне весь день маковой росинки во рту не было. Исповедуй, кормилец! - А приобщиться желаешь? - Как же, кормилец, желаю! Только ты теперь исповедуй, а причаститься то я завтра, Бог даст, приду в церковь к обедне. Там ты, кормилец, и причасти меня. - Так ты и пришла бы завтра в церковь, там и исповедовалась бы, чем таскать меня в такую непогодь. - Да оно дома-то исповедоваться как-то лучше, слободней. А там коли тебе говорить с нами? Я для тебя же! И действительно, случается, что утром такая старуха приходила пешком в церковь, верст пять и восемь. Часа два – три батюшка и проездит. А в пять часов нужно служить утреню. И такие случаи бывали беспрестанно. Рассуждая о повседневном быте сельского духовенства в целом, и настоятеля церкви, в частности, невозможно не упомянуть еще об одном аспекте служения сельского пастыря, игравшим значительную роль в XIX веке, а именно – об институте «благочинных». Для надзора за порядком по церкви, - ее прочностью, чистотой и благолепием, доходами и расходами, письмоводством, поведением членов причта, сношений духовенства с епархиальной властью и прочим, существуют благочинные. Для этого каждый уезд и город разделяют на части или округа, церквей по 10 – 15. Каждый такой округ имеет благочинного, который и является ближайшим и непосредственным начальником сельского духовенства. Мы уже говорили, что  Михаила Архангела, Николая Чудотворца, Илии Пророкацерковь относилась ко 2-му благочинному округу Углической  Епархии. Благочинными же, в разное время, являлись настоятели близлежащих приходов, - церквей села Акташ, Буты, пригорода Заинск и т.д. Благочинные, хотя и под разными названиями, существуют с давнего времени, но уже в 70-х – 80-х годах XIX века многие священнослужители задавались вопросом: приносили ли они и могут ли приносить материальную или нравственную пользу церкви, духовенству, храмам и администрации?
  В священники рукополагалось, вообще, лицо, известное и испытанное епископом в чистоте веры его и нравственности. Так, в священнических дипломах или становленических грамотах середины века писалось: «…благоговейного сего мужа N.N всяким первее опасным истязанием прилежно испытавшее, и достоверными свидетельствы, наипаче духовного его отца Н.Н. о нем уверившееся... посвятили в иерея...». Значит, что священник является таким лицом, в котором епископ совершенно уверен, потому что больших испытаний делать уже и невозможно, ему можно доверить что угодно, и отпустить куда угодно. Однако так поступали лишь с миссионерами. Но на приходского священника епископ, почему то не полагался. Он не доверял ни собственному испытанию, ни «достоверным свидетельствам», ни «духовному отцу» и ни ему самому, – отпустивши в приход священника, над ним ставят благочинного, являющегося по сути своей дозорщиком. Этот дозорщик, как Дамоклов меч, висел над головою приходского священника всю его жизнь: он следил за ним всюду и вмешивался во все мелочи его жизни, - безусловно, во все, – не только в служебные, но и домашние, и даже семейные. Он имел право, и даже обязанность надзора во всякое время дня и ночи. Не довольствуясь полугодичными донесениями и своими замечаниями в формулярных списках, благочинный обязан был доносить епископу обо всем, что найдет, по своему мнению, стоящим того, чтобы довести до сведения епископа. Такого строгого, такого постоянного, в таких мелочах жизни надзора не было нигде и ни за кем. Предполагалось бы, - коль скоро человек «истязан». – испытан, как говориться, всесторонне и самим епископом, и людьми авторитетными, коль скоро ему вверена паства, удостоверено «достоверными свидетельствами», что он достоин быть руководителем веры и нравственности целого прихода, целых тысяч христиан, коль скоро ему поручен храм, коль скоро его нашли способным быть лицом самостоятельным – то зачем ему дозорщик? После такого «истязания» всякий дозорщик не должен иметь никакого значения. Это означает только круговое, и к себе и к другим, недоверие. При всем при том: как бы человек ни был благороден, с каким бы самопожертвованием ни исполнял свои обязанности, каких бы наград он ни удостоился, - полного доверия от своего начальства он не заслуживал практически никогда. Благочинные следили за ним весь его век, - следили, пока он состоял на службе, следили даже и тогда, когда он, за дряхлостью или болезнью, выходил за штат. Конечно, такое недоверие, такое неуважение к личности священников не могло не быть оскорбительным. Тем более, что осуществляли подобный надзор чаще всего и не скрыто, в присутствии паствы, которую составляли в большей своей части, хотя и малограмотные, но далеко не глупые люди. И это так же не могло не оказывать на пастыря определенного морального воздействия. Изменилось подобное положение вещей лишь с тех времен, когда благочинные, ранее назначаемые епархиальным начальством, стали избираться духовенством благочинного округа. Лишь тогда благочинный превратился более в настоятеля и помощника сельского священника в решении вопросов с епархиальным начальством. И, тем не менее, абсолютная независимость приходским священникам так и не была предоставлена. В качестве небольшой «зарисовки» сельского быта крестьян начала XX века, а так же их отношения к приходскому храму, нетерпимости к односельчанам, допускавшим осквернение чтимых ими православных святынь, хотел бы познакомить читателей с письмом, составленном в 1904 году крестьянами села Десяткина, Бирского уезда Уфимской губернии. КАРА БОЖИЯ ЗА КОЩУНСТВО 1904 года января 11 дня, мы, нижеподписавшиеся, крестьяне села Десяткина, Пономаревской волости, Бирского уезда, Уфимской губернии, Прокопий Капитонов Выдрин, жена его Васса Александрова, мать его Татьяна Прохорова, Александр Клементьев Полюдов, Яков Иванов Гойтанов, Петр Гаврилов Черепанов, в честь и славу Угодника Божия и Покровителя нашего селения переподобного и Христа ради юродивого Михаила Копского. Письменно передаем нашему батюшке отцу Виктору Сергеевичу Нарцисову, по его просьбе, следующий случай. Которому мы били свидетелями. 11 Апреля прошлого года, мы, по мирским делам своего селения были в доме сельского сборщика нашего селения вышепоименованного крестьянина Прокопия Капитонова Выдрина. Во время нашей беседы вошел к нам наш однообщественник крестьянин Афанасий Васильев , в полупьяном виде. Этот крестьянин был некоторое время строителем нашего приходского храма, во имя Угодника Божия Михаила Клопского. Человек он был богатый, свою обязанность строительства проходил не по христиански, сильно пьянствовал, к церкви Божией не радел, за что и был временно удален от указанной обязанности. Войдя к нам. Он вынул из кармана своего горсть золотых монет и с усмешкою сказал нам, тряся эту горст с деньгами: «я пирую на ваши мирские деньги». А великим постом прошлого года он взял с нашего общества триста рублей себе за истраченные будто-бы им собственные триста рублей на постройку нашего приходского храма. Мы предложили ему приложить эти деньги в наш бедный храм Угоднику Христову. Но он сняв с своих ног носки, бросил их на пол и с насмешкой сказал: «Вот мой приклад преподобному Михаилу  , возьмите!». И затем ушел. Видя и слыша все это, мы одинаково помыслили. Что такое насмешливое отношение к храму Божию и храмовому святому так не пройдет ему. И наша мысль вскоре оправдалась. В ночь на 14 число апреля прошлого года, то есть спустя около трех суток после рассказанного случая его не стало. Он скоропостижно умер от угара в принадлежащей ему яме, в которой жглась известь, умер не приготовившись к смерти исповедию и причащением Святых Таин Христовых. В таковой скоропостижной смерти, мы видим кару Божию несчастному Афанасию   за его непочтение к своему приходскому храму и кощунственные слова по отношению к своему храмовому Святому. Все рассказанное свидетельствуем перед Богом и его угодником, предподобным Михаилом , по нашей чистой совести своими подписями. (Следуют подписи, скрепленные приложением печати местного сельского старосты). В нашем повествовании о сельском духовенстве мы постарались рассказать о тех, весьма и весьма скромных доходах, на которое оно вынуждено было существовать.

Но рассказ был бы не полон, если бы мы кратко не упомянули и о расходах, которые несло духовенство помимо своего собственного содержания. Сельские приходские церкви, и  Михаила Архангела, Николая Чудотворца,   в их числе, по большому счету имели лишь три вида доходов: это доходы от продажи восковых свечей, от кошелькового сбора и от частных пожертвований прихожан. Лишь на эти средства церковь содержалась по всем своим статьям расходов: ремонтировалось само здание, покупалась ризница, книги и прочее. Вполне понятно, что расходов иногда требовалось столько, что полученных средств недоставало на покрытие самых необходимых нужд. Но кроме расходов, так сказать, внутренних, собственных, она имела и весьма значительные расходы на сторону: например по распоряжению Святейшего Синода отчислялись средства на содержание духовных училищ, на содержание миссионеров и т.д. Священникам и церковным старостам приходилось употреблять все усилия и к увеличению доходов церкви, и к сокращению ее расходов. Кроме же обще-церковных расходов сельское духовенство несло и другие материальные повинности, говоря современным языком, налоги, сказывающиеся весьма существенно на семейном бюджете священнослужителей. Одной из специфических повинностей именно сельского духовенства являлась так называемая «подводная» повинность (не от слова «подводный» а от слова «подвода», как средство передвижения). По делам службы священник ездил к благочинному, в консисторию, в земские собрания, в уездный город (который отстоял от селана 140 верст) исключительно за собственный счет. Священник оплачивал подводы благочинным и следователям, даже если они ехали через села прихода совсем по чужим делам. Несло духовенство и прямые денежные повинности: на жалование благочинным, на училищные и обще-епархиальные съезды, письмоводителям «попечительства о бедном духовенстве» , на содержание духовных мужских и женских училищ, миссионеров епархии. Перечисленное являлось платежами вполне определенными и обязательными. Но кроме них были и такие, которые хотя и считались «добровольными», но от которых духовенство отказаться не могло. Например, на бедное духовенство, на постройку где-нибудь, вне Руси, храма, на бедных учеников, отправляющихся в академию и т.д. В среднем, в благочинном округе уезда, на налог от каждого священнослужителя в конце 1870-х годов приходилось по 15 рублей в год. Фактически же священники платили от 18 до 27 рублей в год, а псаломщики от 6 до 9 рублей. Таким образом, если пересчитать на ежемесячный доход каждого, священник отдавал примерно двухмесячное жалование, а несчастный причетник на налоги отдавал свое жалование более чем за четыре месяца! А учитывая то, что жалование священникам платилось раз в полгода, да и то весьма несвоевременно, а налог взыскивался единовременно раз в год, псаломщик, отдавши свое пятимесячное жалование на жалование другим он с женой и детьми должен жить на 2 р. 66 коп целых шесть месяцев. Ему приходилось существовать на 44 коп. в месяц! Мало того, зачастую горемычному пономарю – единственному чтецу и певцу при сельско-приходском богослужении – не доставалось и этих 44 копеек. Они уходили все целиком на наем подвод должностным лицам и на «добровольные» пожертвования. А если, вдобавок он делал ошибку при записи в метрической книге, то оставался еще и должен в размере может быть вроде месячного жалования в уплату штрафа за второе полугодие, за которое неизвестно еще когда и получит. Вот такая грустная арифметика, господа! Штрафы, накладываемые на сельское духовенство, о которых я упомянул, вообще отдельная тема для разговора, как и отдельная, потенциальная статья расходов. Угроза быть оштрафованным, - что над причетником, что и над настоятелем приходской церкви висела чуть не ежедневно. Причем штрафы налагались за совершенно различные провинности, которые, в общем-то нигде не были перечислены в полном объеме, а значит могли налагаться практически по одной только прихоти духовного начальства. Штрафы налагались за ошибки и небрежности в ведении метрических книг, за несвоевременное предоставление запрашиваемых Консисторией сведений (коих, как мы уже видели, было просто немереное количество), за то, что при ремонте церкви не уложились в предварительно утвержденную смету (хотя ремонт все равно всегда осуществлялся на средства, собранные непосредственно церковью), за упущения в ходе порученного дознания по какому-либо делу, даже не духовного свойства и прочее, и прочее, и прочее. Естественно, подобная «демотивационная» система, так же не способствовала благополучию и размеренности жизни сельских священников. Сколь бы ни была обширна сфера общественных и духовных обязанностей сельского пастыря, сколь бы ни была трудна и мало обеспечена его частная жизнь, существовала и еще одна напасть, которая преследовала священников на протяжении всего их иерейского служения в сельской церкви. Имя этой напасти, как бы это странно и ни звучало, - скука! Сельские священники, люди на протяжении нескольких лет изучавшие в семинарии целый ряд предметов и наук, ни коим образом не пригодившихся им в дальнейшем, в селе вели жизнь совершенно уединенную. В приходе их, как правило, и за редким исключением, не было лиц, равных им ни по умственному развитию, ни по нравственным потребностям. С крестьянами, кроме обыденного хозяйства, говорить ему не о чем. Если в приходе были дворяне, то богатые смотрели на священника свысока и говорили с ними всегда покровительственным тоном. Бедные же, хотя народ простой и добрый, но по умственному состоянию от простого мужика отличались весьма немногим. И как ни богач, так и ни бедняк, деревенские дворяне не читали ровным счетом ничего, кроме, разве какой-нибудь местной газетки. Если в приходе и попадались один-два человека с университетским образованием, то эти люди смотрели на священника часто как на человека малообразованного и не могущего понять их высоких суждений. Днем дел у священника зачастую очень много, но иногда и целыми неделями не было практически никаких. Вечера и ночи свободны были практически всегда. Развлечений, никаких нет: священник, в отличие от университетского и иного светского образования, не обучался в семинарии ни музыке, ни рисованию, ни токарному или слесарному и тому подобному мастерству, и ему остается только читать. Но что читать? По скудности доходов и дороговизне периодической печати и книг, на приобретение их средств всегда не хватает. Правда, священники, как правило, все-таки что то выписывали, но, обычно это ограничивалось местной газетой и ежемесячными «Епархиальными ведомостями», - но надолго ли их хватало? И человеку, особенно в долгие зимние вечера, приходилось отдаваться абсолютнейшему безделью. И все таки, не смотря на скудность доходов, обилие различных мирских и духовных обязанностей, весьма непростые отношения с духовным начальством, а иногда и с прихожанами и иные трудности, отягчающие несение нелегкой пастырской службы, сельские священники предпочитали находиться на своих должностях до последней возможности, - пока дряхлость и болезни не истощат уже их последние силы. И лишь при абсолютной невозможности нести свой крест, уходили «за штат». Объяснение этому весьма простое, - состоя на должности, они могли ходить по миру и выпрашивать подаяния: вышедши же за штат лишались и этой горькой возможности к своему существованию. Заштатным уже никто не подавал. Доходы за требоисправления прекращались совсем, - и человек буквально оставался без куска хлеба. Дом для причта, имеющейся при церкви, предназначен был лишь для штатных священнослужителей. Иные же священники, состоя на должностях, по неимению церковных и общественных домов, вынуждены были строить дома свои. Но так как продажной земли под усадьбы в селах не бывает, то и строились они на земле церковной или общественной. Пока служили, - жили в них, но как только оставляли службу – приходилось оставить их и убираться куда угодно. И приходилось продавать их на снос или своим бывшим прихожанам за бесценок. И разоренный, может быть больной и дряхлый старик, не знал, что ему делать и куда идти теперь. Лишь в селах, состоящих из государственных крестьян, к которым и относилось село Ефремово , принято было все-таки выделять небольшой клочок земли и ставить келью, где-нибудь на краю села. До 1866 года пенсии вышедшим на покой священнослужителям не полагались вовсе. С 1866 года священникам, прослужившим не менее 35 лет, стали назначать пенсию в размере 90 рублей в год, и то по прошествии нескольких лет после выхода «на покой». С 1879 года пенсия священникам была увеличена до 130 рублей в год. Дьяконы получили право на пенсию в размере 65 рублей в год лишь с 1880 года. Псаломщикам же (мы об этом уже упоминали) пенсии не полагалось вообще, хотя и все годы их служения у них вычитались 2 копейки из их мизерного 24-х рублевого жалования на «пенсионный капитал». Правда, было положение, согласно которого в том случае если причетник вышедший на покой, не состоял под судом и не имеет родственников, состоящих на службе (хоть бы это был брат, служащий в приходе на другом конце епархии) ему давалось пособие из попечительства епархии «О бедных духовного звания», но размер его был таков, что, пожалуй, иначе, как издевательским назвать его было сложно – 3 - 4 рубля в год! Не сомневаюсь, однако, что были и из общей тенденции полунищенского существования священников исключения. Приведенный ниже поздравительный адрес от прихожан своему приходскому священнику в честь 50-летнего юбилея его иерейской службы говорит о той любви, той искренней благодарности, с которой крестьяне относятся к своему священнику. И вряд ли при таком взаимном уважении и любви, позволили бы они своему батюшке, даже вышедшему за штат, влачить полуголодное существование. АДРЕС ОТ ПРИХОЖАН Ваше Высокопреподобие Досточтимый наш батюшка. Служишь ты нам батюшка при нашей Михаила Архангела, Николая Чудотворца, Илии Пророка  церкви 18-й год, а всего, как мы знаем, ты служишь 50 лет. Дай Господи тебе еще много лет здравствовать и послужить во благо и пользу святой нашей православной церкви. За службу твою мы не знаем как и благодарить тебя. Всякое богослужение в храме и вне храма ты совершаешь неопустительно, во все Воскресные и другие праздничные дни и во все дни недели и дни Св. Четыредесятницы положенное уставом Св. церкви Богослужение и все требы по приходу совершаешь ты исправно. Никогда и ни одной воскресной и другой праздничной, а так же будничной во дни великого поста службы ты не совершаешь без того, чтобы произнести нам назидательного поучения. Всегда ты трезв и обходителен. Заботлив по церкви, по приходу и по школе в звании законоучителя. Ты священник у нас хороший, наставник, примерный духовник, кроткий и нравоучительный. От всей души и сердца мы тебя любим и уважаем, почитаем и признаем своим сыновним и священным долгом в достопамятный день пятидесятилетия твоего священнического служения, с глубокой благодарностью за твою восемнадцатилетнюю службу у нас, благопочтительнейше просить принять от нас преподносимое тебе полное священническое облачение. От всей искренней души желаем и будем со всем усердием молиться Богу. Чтобы Господь милосердный еще продлил твои здоровье и жизнь во благо и спасение нас, твоих прихожан и духовных твоих детей. Представитель от прихожан села. Читая эти искренние, незамысловатые слова благодарности и любви, которые крестьяне испытывают к своему священнику, в очередной раз понимаешь, что трудно переоценить ту роль, которую играло православное сельское духовенство и в жизни сельской общины. То влияние, которое оно оказало на духовно-нравственное воспитание огромной части населения Российской Империи, отголоски которого сохранились частью и в нас – потомках тех прихожан. Очень хотелось бы, чтобы настоящая книга послужила памятником не только служителям Михаила Архангела, Николая Чудотворца, Илии Пророка   храма села, но и вообще всем незаслуженно забытым, оклеветанным, принявшим неимоверные страдания вместе со своей паствой, сельским православным священникам!
-  Восприемники - крестные отец и мать, лица, которые при крещении взрослых являются свидетелями и поручителями за серьезность намерения и за правую веру крещаемого, а при крещении младенцев и больных, лишенных дара речи, дают за них крещальные обеты и произносят Символ веры. На восприемников возлагается обязанность следить за ростом религиозного и нравственного сознания новокрещенного. В случае необходимости восприемники должны оказывать покровительство своим крестникам или даже брать их на свое попечение.
-  П.Забелин. «Права и обязанности пресвитеров по основным законам Христианской Церкви и церковно-гражданским постановлениям Русской Церкви» Издание 3-е. Киев. 1899 г.
-  В приложении к книге приведены извлечения из книги «Записки сельского священника» где очень живоописуется именно эта деталь быта сельского священника.