Ч. 2. Вологодская кружевница. 13

       Пока матросы разгружали товар, Федька Калитников переговорил со шкиперами, позвал с собой Сашку Стрешнева и пару надежных молодцов с первого баркаса. Все четверо экипировались, прицепив к поясам шпаги и сабли, и отправились в город.

       Они прошли вдоль берега саженей двести, за деревянной церковью, откуда слышались песнопения, свернули направо, и проследовали за Калитниковым по лабиринтам улиц и тёмных переулков. Как только Сашка подумал, что будут бродить до утра, они очутились перед одноэтажной избой на высоком подклете. Дверь резко распахнулась, и на крыльцо вышел коренастый мужичок в коричневом кафтане до пят, с такими же длиннющими рукавами. Он оглядел всех, зевая и почесывая всклокоченную бороду, затем спустился, пожал Фёдору руку и мотнул головой. Теперь вся процессия последовала за хозяином дома. Он привёл их к длинным серым амбарам, скрывавшимся за густым колючим кустарником. Неожиданный свист прорезал холодный воздух, вокруг закопошились люди, и вскоре для прибывших вывели лошадей, запряженных в три подводы.

       До глубокой ночи матросы перевозили тяжёлые пахучие бочки с баркасов в амбары Гордея Тучина, или Тучи, как называли их низкорослого владельца архангелогородцы. Стрешнев и Телегин ломили наравне со всеми. О том, что в бочках Калитникова смола, они догадались ещё в Вельском Посаде. Но коммерцией они не занимались и не ведали, что несколько лет назад Пётр Первый ввёл государственную монополию на экспорт поташа и смолы, как ранее на торговлю песцом, черной лисицей и соболем. Откуда у Дорофея Калитникова оказался подобный груз, каким образом бочки попадут на аглицкие корабли, или останутся в собственности Гордея Тучина, ни матросам, ни вологжанам знать было не положено, да и незачем. К тому же они так вымотались, что готовы были забыть обо всём, и без возражений приняли приглашение отужинать и переночевать в доме Тучи.

       Запив холодным домашним пивом солёные пироги с треской, матросы улеглись кто где: на лавках, под лавками, у тёплой печи. Перед рассветом в сенях было не продохнуть, хоть гарпун вешай. Проснувшийся от пронзительного визга колодезного журавля, Стёпка Телегин резко сел. Ему снова приснился белый ангел со светло-зелёными глазами, оказавшийся одиннадцатилетней сестрой Фёдора – Баженой, но этот звук совсем не походил на её звонкий смех. Озираясь, Стёпка продрал глаза и подумал, что лучше бы он спал на конюшне. Ни Калитникова, ни Стрешнева он не увидел, встал под какофонию и раскаты храпа, и отправился на зов природы и поиск друзей.

       Он заметил их в темноте у колодца, перешептывающихся с Гордеем Тучиным. По поручению отца Фёдор договаривался о покупке товаров аглицкого и немецкого производства, а полученные за смолу ефимки* в кошельках из рыбьей кожи надёжно припрятал под кафтан.

       Позавтракав, матросы загрузили телеги товарами, купленными у Тучи, и с первыми лучами солнца вернулись на свои баркасы.

       Взяв на пару дней лошадей у хозяина, Калитников и вологжане тепло с ним попрощались и поспешили в сторону Гостиного двора. Конечно, молодые люди на своих ногах могли дойти, но уж боле длинно растянулся сей град вдоль Северный Двины, да и чужие праздношатающиеся везде вызывали подозрение, даже на вольном Беломорье. Правда, поговаривали, что скоро конец придёт этой вольности. К лету сам Царь Пётр с проверкой на Север собирался, сначала в Вологду, а после и в Архангельск.

       Вологжане удивились бесчисленному количеству причалов и пристаней на реке, им казалось, что разобраться в них нет никакой возможности. Гостиный двор и вовсе поразил воображение. Им понравились мощь и неприступность этого каменного здания с башнями и пушками на них. Они-то думали, двор только для торговли, а оказалось, что с верхних площадок можно обороняться и вести обстрел вражеских судов, защищая реку, как главный подступ к городу.

       В нескольких саженях к северу от Гостиного двора, за неприметными воротами и серым частоколом, жил бывший шкипер Иван Белый. Его настоящую фамилию никто уже не помнил, даже он сам. Но все архангелогородцы почтительно расступались, когда беловолосый и белобородый старец стремительно перемещался по своим делам, опираясь на диковинный посох. Поговаривали, что этим посохом Иван Белый мог отбиться от пары-тройки лихих людей, встреченных на тёмной дороге, или даже от медведя. Поэтому поперёк ему идти никто не осмеливался.

       Несмотря на возраст, бывший шкипер вёл активный образ жизни. В морском и в таможенном деле он знал все ходы и выходы, а ежели чего и не знал, то того и быть не могло. Желающих попросить у Белого помощи или совета было немало, но не всем было позволено переступить порог его избы, да и застать его дома – большая удача.

       Чтобы попасть за ворота, Федька позвонил в колоколец, похожий на рынду, и просунул в специальную щель записки от своего отца, Дорофея Калитникова, и Гордея Тучи. На улице было промозгло и ветрено, сказывалась близость к великой северной реке и морю. После некоторого томительного ожидания послышалась возня и шум отодвигаемого засова. Крепкий светловолосый парень распахнул дверь, с удивлением оглядел гостей, и отвёл их в избу.

       По жесту провожатого они сняли свои епанчи в холодных сенях, где пахло рыбой, и ступили за порог. Белобородый хозяин сидел за столом и, вероятно, только что закончил трапезу. Невысокая сгорбленная женщина в черных одеждах собрала миски и вышла из комнаты. Старец же попивал какой-то горячий отвар. Одной рукой он приглаживал бороду, а в другой держал чарку, из которой струился пар.

       – Мир дому Вашему! – Поклонившись, произнесли молодые люди.

       – Милости просим, мальцЫ - вологдцЫ! – Неожиданно высоким голосом пропел хозяин дома и кивнул на лавку. – Федька, с тобой после поговорим. – Старец поставил высокую чарку на стол и взял в руки письма. Прищурившись, он водил скрюченным пальцем по строкам и смешно шевелил губами. – Ух, и хитрован этот Туча!

       Стёпка тем временем, заметив необычный посох у стола, толкнул Сашку. Как завороженные, они рассматривали большой белый набалдашник. Это была голова оскалившегося медведя, искусно вырезанная из моржовой кости. Какая-то необычная сила исходила от этого посоха.

       Хозяин покашлял и глянул по очереди на вологжан, да так, что им показалось, тот проник в душу каждого. Ребята заёрзали.

       – Знавал я купца Александрова! Добрый купец, лучшего моего кормщика, Кондрата Еремеича, увёл! Кажись, в начале лета уплыли?! – Говорил Иван Белый нараспев, впрочем, как и большинство архангелогородцев. – Токоть не приплывал он, да и море его покуль не взяло! Чаво заталашились?

       – Поручение у нас! – Встрял Стрешнев. – Надобно разузнать, где и когда будет! Может, помощь ему надобна!

       – Помочь, она завсегда надобна! – Усмехнулся Белый. – Вот что. Покуль мы с Федькой бакулим, вы во двор ступайте. А после пойдем на пристань. Будете там мозолить! – Словно отмахнувшись от назойливых мух, хозяин жестом указал на дверь.

       Вологжане переглянулись с Калитниковым и выскочили из дома. Примерно минут через двадцать, еле поспевая за старцем, «мальцы-вологдцы» добрались до пристани, куда причаливали с моря корабли. С Иваном Белым почтительно здоровались матросы, шкипера, подьячие и целовальники. Ребята же восхищенно смотрели на огромные русские лОдьи и двух-трёхмачтовые иноземные суда. Правда, последних осталось не так много, и в основном, аглицких. Все стремились завершить свои торговые дела и вернуться на Родину, пока суровая русская зима не напомнила, кто хозяйка на земле и на море, и не сковала льдом устье. Но полюбоваться было чем! Даже кормовые части кораблей были украшены затейливой деревянной резьбой, что уж говорить о носовых фигурах под бушпритом!

       Длинноволосые грудастые русалки, большекрылые ангелы, грозные львы или хищные птицы! Молодые люди стояли, разинув рты, а Стёпка и вовсе приплясывал, то и дело показывая на какой-нибудь корабль пальцем, и восклицал: «Вона, вона, глянь, какая!». Сизые волны, с шумом набрасывающиеся на сети рыбаков, пронзительные крики прожорливых чаек и холодный ветер – всё это заглушало Стёпкины восхищения, а, по сути, являлось смыслом жизни архангелогородцев. Они любили повторять: «У моря живем, морем кормимся, море — наша кормилица», или «и радость, и горе — помору все от моря».

       К сожалению, или к счастью, но судьба двух русских кораблей была никому неведома. Было решено, пока баркасы Калитникова стоят под Архангельским градом, Сашка и Стёпка помогают Фёдору, выполняя кое-какие поручения Ивана Белого, за это у него же и ночуют. Как только прилетит весточка о купеческих кораблях, один из людей Белого на пристани даст знать. Ежели канитель сия завьётся длинно, и баркасы уйдут в Вельский Посад, старец обещал пристроить мальцов на ночлег, или взять в дело.

       Вологжане, не раздумывая, согласились, и с мальчишеским удальством принялись за работу. Загрузив телегу Белого свежей морской рыбой, доставленной утром поморами, они должны были отвезти её Гордею Тучину. Взамен тот обязался отдать шкиперу несколько мешков первосортного зерна. Правда, обещался давно, и не за рыбу, а за прежние дела. Старец Иван сказал пару наставлений и предупредил парней, чтобы они проверили, не сырое ли зерно. Один мешок он позволил Калитникову взять за услугу.

       Закинув на баркас зерно, Фёдор заодно частично рассчитался ефимками со шкиперами и матросами. Следующий день для последних объявили выходным. К тому же в Архангельске намечалась грандиозная ярмарка, и матросы могли тратить деньги на своё усмотрение: на еду, напитки, женщин, или подарки для родных и близких. Было только одно условие: к полуночи добраться до баркасов (прийти или приползти), без переломов и без штрафов и взысканий от властей города.

       Трое друзей тоже собирались заскочить на ярмарку после посещения пристани и  подельников неутомимого старца.


       * Ефимки — русское обозначение западноевропейского серебряного талера (иоахимсталера), бывшее в употреблении до середины XVIII столетия.  Иоахимсталер – монета, отчеканенная в Иоахимстале с изображением Святого Иоакима из серебра высокой пробы, сделавшего иоахимсталер эталоном европейской валюты. Если у европейцев прижилось название второй части, то у русских – первой. До 1654 года ефимки являлись источником высокопробного серебра для выпуска русских копеек. В 1654 году на кружок ефимка нанесли изображения царя и государственного герба. Эта монета весом 28 граммов стала первой в России с номинальной стоимостью в один рубль.

       *Иллюстрация: Картина К.Коровина. Архангельск - порт на Двине.

       "Вологодская кружевница". Глава 14 : http://proza.ru/2021/04/17/1310