Глава 8. Народный вестник

Виктор всегда в таких случаях ограждал Ирину от истины. Да и себе спокойнее. Как истая правдоша, она начнет настаивать, чтобы он отказался от нечестных денег, а если вернуть невозможно, то чтобы немедленно передал их в какой-нибудь детский дом. Он не хотел и не любил с ней спорить — она давила моралью и всегда выходила победителем. Лучше сделать, как делал всегда, спрятать их до поры до времени, а потом выдать за полученную премию. Для этого у него и место было подходящее — в туалете за бачком, в малой кладовке.
Он ехал домой после трудного дня, на душе было радостно, как новичку-гибедедешнику, которому доверили регулировать сложный перекресток, и он справился. Каждый получил свое, перепало и Виктору. Где-то возле сердца находился клубочек радости, который весело подпрыгивал, когда в памяти возникали сюжеты прошедшего дня. Было хорошо, но в этот раз ненадолго. Потому что в этот раз внутри него откуда-то появился Минин, тот самый Женькин врио президента, который объявил войну всему и вся во имя спасения России и который был еще тот правдоша, похлеще Иринки. Залез в него и начал долбать изнутри. «Это нечестные деньги! — твердил ему внутренний Минин. — Именно такие, как ты, не дают России подняться с колен». Виктор чертыхался, посылал его куда подальше, защищая свое священное право на долю. Но и Минин засел основательно: «Ты не просто коррупционер, ты преступник. И не оправдывайся соображениями о необходимости спасать фирму. Только что ты совершил по крайней мере два преступления — помог таджикской мафии, которая наверняка замешана в этом убийстве, выйти чистой из мутной воды и участвовал в подкупе представителей государственной власти. Когда я начну наводить порядок, тебе первому не поздоровится». Виктор отмахивался и отбояривался, как мог, а когда подъехал к дому, решив окончательно отделаться от назойливого Минина, сказал: «Ну, я пошел домой, а ты тут посиди...» — и захлопнул побыстрее дверь машины.
Ему действительно удалось избавиться от Минина, он с облегчением вздохнул и уверенной походкой вошел в дом. Там он спрятал заначку и приступил к обычному домашнему ритуалу — сделать кое-какие домашние дела, поговорить с матерью, женой и детьми, посидеть перед телевизором, поужинать и перейти ко сну.
Все вечера проходили монотонно и однообразно, как по проторенной дорожке, и отличались друг от друга разве что только различными по сюжету сериалами, которые давали то по одной, то по другой программе. Для всех россиян телевизор играл центральную роль в их вечернем ритуале. Как прокатный стан подхватывает своими вальцами сляб и обрабатывает его до получения нужного изделия, так каждый вечер человека «подхватывал» телевизор, «пропускал» его через свои правильно настроенные передачи и телефильмы и выпускал уже в ночь, к постели, накачанным правильными мыслями и установками. И человек засыпал, полностью готовый с самого раннего утра следующего дня правильно воспринимать окружающую его действительность.
Виктор жил как все, но со вчерашнего дня, после того, как он впервые открыл Женькин роман, в его жизни что-то поменялось, читать продолжение придуманной братом невероятной истории стало интереснее, чем смотреть очередную серию про русскую мафию и героизм полицейских.
Ему не терпелось полистать «Народный вестник» еще до ужина и узнать, кто же там затеял переворот и откуда взялся Минин, поэтому, потрепав по головкам малышей и перекинувшись двумя-тремя словами с женой и мамой, Виктор в этот раз отправился прямиком к компьютеру, объясняя всем, что ему надо немного поработать по партийным делам.
Магия газетной страницы снова затянула в свой виртуальный мир и заставила жить несуществующей жизнью, в которой страна неожиданно оказалась без любимого президента. А там, как и следовало ожидать, лидеры ведущих партий формальной оппозиции сокрушались, каждый по-своему, по поводу пропажи президента и пели хвалу Минину как достойному продолжателю дела Сытина. При этом казалось, что никто из них сам и не мыслит покушаться на власть, видимо, боясь, что Сытин вовсе не исчез, а спрятался и выжидает, кто как себя поведет, а если кто-то полакомится властью, то тотчас выскочит из-за укрытия и хвать за жабры.
Лидер демократических либералов Зеленовский поспешил сразу заявить, что речь нового лидера страны произвела на него прекрасное впечатление, и лозунгом их партии теперь будет «Да здравствует Минин!». Вождь партии коммунистов Жиганов снова подчеркнул, что они находятся в оппозиции к власти, но в оппозиции конструктивной и будут внимательно следить за действиями нового лидера. Реакция всех была нормальной, вполне ожидаемой. Но если, читая обычную газету, Виктор не обратил бы на эти небольшие интервью никакого внимания, то теперь он вчитывался в них рьяно, желая узнать, как будут реагировать эти известные политики, не стань вдруг президента.
Это было страшно интересно, но больше всего ему хотелось выяснить главное — во-первых, исчез ли действительно Сытин, во-вторых, кто там участвовал в заговоре и, в-третьих, кто такой Минин? Уже из интервью с Жигановым стало ясно, что Минин, оказывается, тоже, как и президент, из ФСБ, и от души сразу отлегло — не какой-нибудь там западник, интеллигентский выскочка, а из системы, значит, порядок любит и будет бдеть над сытинской линией. И честноросс Мирянин тоже высказался, и уточнил очень важную деталь, что Минин, оказывается, «товарищ Сытина, его доверенное лицо»...
Вскоре выяснилось, и кто замышлял переворот. Когда Виктор узнал об этом, его возмущению не было предела, причем возмущался он не по поводу заговорщиков, а решением брата — как он мог, как посмел записывать таких людей в заговорщики! Вся страна питает огромную симпатию и любовь к этому скромному и достойному человеку, прошедшему нелегкий путь от обычного прораба и пламенного комсомольца до министра обороны. А Женька ему прочит едва ли не роль Пиночета и ставит во главу всей хунты. Ну зачем же Аргачала-то сюда? Ты тут, братец, перегнул! Но газетное слово, этот неуловимый воробушек, сорвавшись с экрана монитора, уже порхало в пространстве и твердило Виктору со своих высот: «Веришь, не веришь, а вот так, и смирись с этим!» И уже в голове Виктора само собой назревало: «А что? Вот такой симпатичный, вот такой народный любимчик, именно такой и захочет власть захватить». А следом уже само собой шло: «И кто же мог подумать?! Аргачал чтобы заговор устроил!»
Другое имя тоже ошеломило, но не настолько. Вторым человеком в тройке заговорщиков был Игорь Печин. Если не первым. Недаром про него шла молва, что он серый кардинал при Сытине. При богатстве, при больших деньгах... Этот-то как раз вряд ли станет ждать и рисковать своим богатством, если экономика — швах. Он наверняка и заговор придумал, и других подговорил. «Ну а третий, — прикинул Виктор, — меня даже не удивляет. Он всегда был какой-то скользкий, какой-то сюсю-мусю, интеллигентишка Сергей Крышкин, его-то сманить в такую кучу труда не представляет».
Виктор проглатывал статью за статьей, узнавая самые разные подробности событий, происходивших в той придуманной Женькиной России. Из статьи «Дурацкие домыслы американцев» он узнал, что Минин не только был близким к Сытину человеком и соратником по службе безопасности, а оказывается, именно ему президент поручил заниматься расследованием заговора, и именно ему удалось этот заговор раскрыть и арестовать заговорщиков.
— Да, но Сытина-то спасти не удалось! — вырвалось у Виктора.
Куда же все-таки исчез Василий Васильевич? И как так исчез? Такого быть не может!.. Виктору хотелось об этом поскорее узнать, хотя он и понимал, что Женька устроил из этого исчезновения сердцевину сюжета и вряд ли расскажет об этом в самом начале книги. Однако первые версии появились еще в самом начале. В интервью опального Ходоковского прозвучало целых два предположения: что Сытин не исчез, а спрятался, сам подстроив выдуманный переворот, и сейчас наблюдает, ждет, кто потянется к власти, и вторая версия — что он, предчувствуя крах страны, сам убежал и спрятался где-нибудь в благополучной европейской стране, меняет внешность и уже не думает никогда возвращаться на свою горемычную родину. Вторую версию Виктор с возмущением отверг, не допуская ни на миг, что президент способен сбежать, как трус, оставив свою страну и людей без присмотра и заботы. Что угодно, только не это! Сытин не такой! Он не предаст!
Самая любопытная и самая смешная версия была выдвинута известным уфологом Дмитрием Семижильным, который уверял читателей, что Сытина, скорее всего, украли пришельцы с других планет. Анализируя историю инопланетных пришествий, он пришел к выводу, что, инопланетяне, вероятно, начали изучать мотивы поведения главных лидеров нашей планеты, людей, от которых зависит глобальная политика на Земле, и поэтому решили таскать на свои НЛО государственных деятелей. Семижильный утверждал, что это не первая их попытка, а все началось еще тогда, когда они забрали для своих исследований президента Калмыкии: «Думаю, что в ближайшем будущем нам стоит ждать исторических межпланетных событий, и мы еще будем гордиться, что первым посланцем доброй воли стал именно наш президент, и что именно ему будет принадлежать пальма первенства в установлении прямых контактов и первых дипломатических отношений с иными цивилизациями…»
Из кухни раздался голос Ирины:
— Витя, ужин накрыт! Все в сборе.
Виктору совсем не хотелось отрываться от чтения, но, понимая, что это все же сделать придется, он наконец отодвинулся от монитора и, довольный тем, что кое-какие моменты в Женькином романе прояснились, а самое главное, что Минин оказался своим человеком и другом Сытина, крикнул: «Иду-у!» — загасил компьютер и через минуту появился на кухне.
Однако вел он себя не как обычно, не как глава семьи и глава стола, задающий тон застольным беседам. Мысль его находилась еще там, в романе, и он, с удовольствием уплетая свои любимые макароны по-флотски, обильно сдобренные вкусным итальянским соусом, то задумчиво смотрел поверх голов домочадцев в никуда, будто что-то вспоминая, то, вдруг вспомнив, покачивал головой и странно улыбался. При этом он даже не замечал детей, которые по привычке смотрели на отца, ожидая от него веселого словечка, или что он хотя бы, как всегда, скажет: «Ну что, друзья-товарищи, вкуснота?»
Мама с Ириной тоже удивились его странному поведению, вопросительно переглянулись и пожали плечами, не желая отвлекать сына и мужа от мыслей. Виктор же, быстро покончив с макаронами, вытер рот, чмокнул Ирину в щеку, сказал: «Ириш, я еще поработаю, а ты меня позови к чаю, а?» — и сразу направился к двери.
— Вить, постой! — вдогонку, словно опомнившись, крикнула Ирина. — Чай уже готов, заварен. Куда ты сорвался? Сейчас сразу и попьем. И вон мамины пышки, под полотенцем, теплые, ты же теплые любишь...
Пришлось возвращаться. Туман-наваждение, навеянный романом, вдруг рассеялся, и Виктор вернулся в реальность, снова превращаясь в обычного папу, мужа и сына.
— Ну что, друзья-товарищи, как макаронки, а?
— Вкуснота! — с готовностью ответил Владик.
Увидел наконец и маму.
— Мам, как ты? Как себя чувствуешь?
— Хорошо, Витенька, хорошо...
— Да не так уж и хорошо… сто восемьдесят на сто десять, — покачала головой Ирина. — Разнервничались мы сегодня. Владик на велике мотался и упал, кожу на локте содрал. Я ей говорю, не обращайте внимания, мама, его как комар укусил, за час все зарастет. А она мне: вот доживешь до моих лет, поймешь, как сердце подпрыгивает...
— Ну конечно же, мам, не обращай внимания на такие мелочи. Ну-ка, Владь, покажи-ка рану!
Владька, радостный, что приобрел в глазах всей семьи боевую славу, засучил рукав и показал свою замазанную зеленкой ссадину.
— Ну, нормально, какой же герой без раны! Болит?
— Не-а, — ответил с задором и гордостью его семилетний сынишка, явно довольный тем, что стал героем.
Виктор разливал чай по чашкам и краем глаза оглядывал семейство. Сытин с Мининым остались где-то там дожидаться своего первого читателя; Виктор же, готовясь к предстоящему чаепитию, вспоминал сегодняшний удачный день и тихо радовался в родном кругу доброму вечеру, ароматному чаю, теплым пышкам, выглядывающим из-под полотенца, маме, жене, детишкам...
После чая Ирина, зная ревностное отношение мужа к программе «Время» и увидев, что уже девять, первая побежала в гостиную и оттуда крикнула:
— Витя! «Время»! Началось уже...
Программа «Время» — символ преемственности между старым и новым, символ монолитности общества, амвон для преклонения перед президентом и всем тем, о чем он говорит. Оставить все дела и сесть в девять часов перед телевизором для правоверных активистов партии власти было чем-то вроде вечернего намаза для мусульман. Программа «Время» внушала, настраивала, вела, она показывала лидера государства, который спокойно и старательно растолковывал народу, что государство в надежных руках мудрого руководителя. Она была самым важным ритуалом в конце каждого дня, который больше всего укреплял веру Виктора в правильность его жизненной позиции. Так было всегда...
Но сегодня все было не так, сегодня не было той радости, того обычного душевного подъема. И причиной был Женькин роман.
Сытин, как всегда, появился на экране, но вместо восторженного внимания к каждому его слову в сознании возникло спонтанное и совершенно неуместное: а он, разве он не исчез? Виктор чертыхнулся на самого себя за то, что позволил выдумке смешаться с реальностью, попытался настроиться на серьезный лад. И ему это удавалось, пока на экране не появились один за другим Печин, Аргачал и Крышкин. «Затаились, гады, ждете?» — невольно пришло в голову. Роман зацепил Виктора на крепкий крючок. В результате каждый из героев российского политического экрана и Женькиного романа получил от Виктора по хлесткому эпитету, которые он раздавал молча или произнося слова неразборчивым ворчанием. Печин стал крысой, Аргачал — подлецом, а Крышкин — копейкой. Старая радость от встречи с любимыми соратниками Сытина и с самим президентом куда-то улетучилась. Теперь он, даже когда показывали кого-то еще кроме этой четверки, все равно не мог сдержаться, чтобы не задать ему сокровенный вопрос: а ты, когда все это начнется, с кем будешь, как себя поведешь?
Настроения смотреть телевизор уже не было. Увлекательный роман победил, он звал, притягивал к себе, как сериал, чтобы рассказать, что будет дальше. Виктор встал со своего любимого кресла в самый разгар программы «Время», сопровождаемый удивленным взглядом жены, и, опять сославшись на срочную работу, зашаркал тапочками в спальню, к компьютеру.
Открыл очередной номер Женькиной «газеты». На нем была дата — 8 ноября. Вся передовица была черной. Черная рамка, жирный черный шрифт заголовков. На самом видном месте, над главной статьей номера, огромный черный заголовок: «Советское дежавю на Красной площади, или кровавое побоище в центре Москвы».
— Еще чего?! — вздрогнул от неожиданности Виктор
В статье главного редактора речь шла о событиях, произошедших днем раньше, 7 ноября. Оказалось, что коммунисты решили устроить свой главный праздник — день Великой Октябрьской социалистической революции, — как прежде, при социализме, с помпой и широкими народными гуляниями, а под видом празднования тихонечко перетянуть на себя одеяло власти. Люди будто снова проснулись в Советском Союзе. На главных проспектах столицы, по всей их длине, были развешаны динамики, откуда на горожан лились незабываемые песни советских времен от «Каховки» до «Я люблю тебя жизнь» и призывы дикторов встретить достойно праздник Великого Октября. Вдоль улиц на многих местах были расставлены столики с белыми скатерками, уставленные шампанским, водкой, пивом, квасом, бутербродами с самыми разнообразными деликатесами и даже с черной икрой чуть ли не по социалистическим ценам. Все проспекты от Садового кольца до МКАДа были наполовину перекрыты для прохода демонстрантов, из-за чего на второй их половине машины выстроились в безнадежно бесконечные пробки. Пространство внутри Садового кольца было полностью освобождено от автомобильного движения и предоставлено для народных гуляний. На улицах и особенно возле метро на прохожих буквально набрасывались активисты с красными бантами и значками с изображением Ленина на груди. Они весело поздравляли москвичей и прикрепляли к ним такие же значки и банты...
Виктору это все показалось забавным и даже смешным аттракционом, и было непонятно, как он связан с устрашающим названием статьи. Однако дальше уже стало ясно — когда огромные колонны приверженцев социалистической идеи, прибывших поездами из разных концов страны, направились отмечать свой праздник на Красную площадь, а руководители партии коммунистов вместе с мэром и гостями из других стран забрались на трибуну Мавзолея. Коммунисты стремились ко всероссийскому эффекту и добились его. Коммунистическую эйфорию на Красной площади транслировали по первому каналу телевидения.
Жиганов с трибуны Мавзолея кричал о пагубном сытинском курсе и его приспешнике Минине, об ужасном олигархическом капитализме и о необходимости возвращения к социализму как к истинно народному строю. Толпа на площади бушевала, готовая прорваться через Спасские ворота и скинуть ненавистную власть. И это случилось бы, не поднимись к тому времени на протест вся либеральная Москва. Вторая волна народа шла уже вслед за первой. Люди срывали динамики со столбов и красные флаги у подъездов домов. Полиция, старательно выполняя указания мэра, поддержавшего коммунистов, как могла, чинила препятствия, блокируя улицы, выставляя на пути незапланированных демонстрантов технику и вооруженных до зубов спецназовцев. В ход пустили резиновые пули и водометы. На Болотной площади пали первые жертвы. И среди демонстрантов, и среди полицейских. Однако эта вторая людская волна, хоть и не с такой скоростью, как первая, все же продолжала двигаться к центру города, и когда ее передовые колонны приблизились к орущей в социалистическом экстазе Красной площади, тогда и началось то самое кровавое побоище, о котором писал автор статьи в заголовке. Вмешался Минин. Вызвал войска и через несколько часов бунт усмирил. Итог дня — больше сотни убитых и тысячи раненых.
...Виктор увлекся и не заметил, как в спальню вошла Ирина. Он вздрогнул, услышав скрип дверки открывающегося за спиной гардероба, и поспешил убрать роман с экрана монитора, оставив текст рабочих материалов предстоящего городского заседания партии.
— Много работы, да, Вить?
— Да, Ириш, навалило, заседание горкома предстоит, надо готовиться, — соврал он. — Сейчас сколько уже?
— К одиннадцати идет уже, дети спят, маму тоже уложила, да и тебе пора, в смысле, нам. Иди искупайся, я потом... Я тут новое белье себе купила... если хочешь, покажу...