Как мне операцию делали

Когда мне было 12 лет, у меня на голове выросла какая-то болька, которая по ночам чесалась и гноилась. Мама долго не понимала, чего я чешусь по ночам (с моей кровати во тьме ночи доносились звуки чесания). А потом она нашла у меня в волосах эту больку и повела меня к педиатру. Педиатр направила меня к дерматологу в кожно-венерологический диспансер. И началось... Половину осени и половину зимы я то с мамой, то с папой ходила по дерматологам. И они назначали мне разные лекарства, делали всякие анализы и снова назначали, а болька всё не проходила... В конце концов меня направили к онкологу.
Когда папа сказал об этом маме (я в тот раз ходила к врачу с ним), она долго плакала и пила валерьянку. Все взрослые в моей семье думали, что я не знаю, кто такие онкологи и что они лечат, и не рассказывали мне про это. А я делала вид, что не знаю. На самом деле, конечно, знала, мне же не 5 лет было, но... Просто я почему-то была уверена, что нет у меня никакого рака и никогда не будет, это вообще не моя история. Как оказалось, так оно и было. В смысле, не было у меня онкологии. Онколог сказала, что у меня просто доброкачественная атерома головы, и ее надо хирургически удалить и забыть.
К слову, запись на приём к онкологу у меня была на 8.00, но врач опоздала на работу. А наш класс как раз тогда дежурил по гимназии. И я опоздала на дежурство! На первый урок я не опоздала, а вот на групповое кричание у входа: "Доброе утро! Приятного дня! " - да, опоздала. И мне классная замечание в дневник написала за это. Я тогда очень расстроилась, и папа ей прямо в дневнике, под этим замечанием, написал эмоциональный ответ и талон к онкологу вложил между страницами.
Ну а потом встал вопрос о том, где и когда, собственно, мне эту больку удалять. Мы с мамой сходили к врачу - и меня поставили на очередь до мая. Тогда папа попросил свою знакомую, а она попросила своего знакомого врача-директора Детского хирургического центра, и меня записали на удаление больки на конец января.
И вот этот день настал. Я взяла с собой в больницу свою любимую розовую плюшевую зайчиху. Для эмоциональной поддержки, так сказать. Я с этой зайчихой всегда спала. Да я, честно признаться, и сейчас с ней всё ещё сплю, так сильно к ней привыкла с 7-ми лет! Вот такая большая девочка, а до сих пор сплю с мягкой игрушкой, да. А в тот день мне папа в холле больницы сказал: "Ты сейчас никому не показывай свою Лавришку (так зовут мою зайцу), а то отберут еще - она ж у тебя не стерильная! В палате достанешь и обнимешь". Но я не послушалась и прямо в регистратуре достала зайчиху из ранца. И уборщица сказала папе ее забрать.
Ох, как я плакала! Сейчас мне кажется, что я плакала, конечно, не из-за расставания с мягкой игрушкой - просто у меня был сильный стресс перед операцией, ведь мне до этого никогда их не делали. Но тогда мне очень не хватало Лавришки, правда. В больнице все казалось таким враждебным, и мне так хотелось ее обнять, свернуться на кровати в комочек и ждать своей участи! И внутри у меня словно что-то чесалось, когда я смотрела, как другие дети бегают по коридору со своими плюшевыми зверями. Что ж, они, видимо, были умнее, чем я.
А я лежала на кровати, отвернувшись к стене, и плакала в подушку. Да, знаю, стыд и позор! Ведь я была уже 12-летней девчонкой, хотя и выглядела младше своих лет, я и сейчас, впрочем, так выгляжу. Но я не просто плакала - я рыдала! В палате со мной ещё были две девочки примерно моего возраста и одна мама с грудной малышкой. Им всем уже сделали операции (кроме мамы, разумеется). Я ни с кем не желала общаться. Мама малышки меня стыдила, уговаривала, но я только старалась хлюпать тише. И все повторяла, что без моей Лавришки мне очень страшно. Еще страшнее мне стало, когда медсестра бежала по коридору мимо нашей палаты и громко кричала: "Там ребенок проснулся во время операции и сейчас орёт от боли!"
А потом настала моя очередь. Меня повезли на каталке, потому что так всем положено, даже тем, кто ходить может, как я. Перед входом в операционную медсестра заметила на моей шее цепочку с крестиком и сказала снять ее. Я начала делать это своими одеревеневшими от страха руками и уронила крестик. Медсестра нагнулась, нашла его и сказала, что больше не даст крестик мне в руки, а лучше сама отнесёт его в мою палату.
И вот я в операционной. Тут врач говорит: "А давай мы тебе не будем общий наркоз делать! Сделаем тебе только местную анестезию, а спать ты не будешь. Мы и так справимся, ты же будешь умницей!" Я, окончательно обалдев, пробормотала: "Ааа... А давайте мы моему папе позвоним и спросим... " Врач ответил: "Неа, не будем. Всё, ложись".
Мне сделали укол, потом стали вырезать больку. Я лежала лицом в стол и краем глаза смотрела, как моя кровь капала. Почему-то меня это не пугало, а наоборот успокаивало. Я молчала. И вдруг медсестра сказала: "Ты такая хорошая девочка! Только, может, ты будешь говорить что-нибудь? Ну, просто, чтобы мы знали, что ты жива там. А то молчишь и ни звука не проронишь, во молодец какая!" "А что мне говорить?" - спрашиваю я. "Нуу... Стихи какие-нибудь в школе учили? Вот и почитай нам", - отвечает медсестра. И я начинаю... Только голос у меня каким-то вдруг стал прямо потусторонним! А читала я стихотворение с уроков белорусской литературы 5-го класса:
"У любiмай мове, роднай, наскай -
Ах, якiя словы! Калi ласка!.. "
Ну и так дальше. Только медсестра и врачи, видимо, не оценили моего замогильного чтения, поэтому похвалили, но сказали, что хватит. И стали мне разные вопросы задавать, а я на них отвечала: про то, как учусь, про то, что читаю, во что играю, про питомца Крошшу. Все говорили, какая я хорошая, какая умная, твердая, смелая. Хотя какая же я смелая? Трусишка я... Хотя я никому дома не говорила о том, что боюсь операции. Я вообще почти никогда не рассказывала о своих страхах. Почему-то я думала, что бояться - это стыдно. Хотя потом ведь это всем вокруг видно, что ты боишься! Даже если не скажешь... Все же видят, что ты истеришь, к примеру.
Когда операция закончилась, меня привезли в палату. А потом был обед. И я очень удивилась, что ни кружек, ни вилок в столовой нет. Только ложки одни и тарелки. Я даже и не попила там ничего - кружки-то своей у меня не было! Хорошо, что соки с трубочками зато были: папа позаботился.
Одна девочка в столовой мне сказала: "Какие кружки с вилками?! Это ж тебе не отель! Это больница". Мне стало неловко. Я и вправду впервые в своей сознательной жизни в больнице лежала. То есть, только в 2 годика с мамой лежала до этого, но я ведь этого не запомнила! Зато в отелях действительно бывала, при том много раз.
После операции я познакомилась с девочкой (а вторая уже уехала домой) и с мамой малышки в своей палате. Я вообще всегда легко знакомилась в любых местах, особенно если со мной еще и первыми знакомились. Только это если я в нормальном настроении, разумеется. Оказалось, все на операциях спали, и только одной мне посчастливилось на операционном столе и стихи почитать, и интервью дать. Даже загордилась немного.
У мамы малышки такая черта была неприятная - она обо всех говорила плохо: о девочке-соседке, которую выписали несколько часов назад, о других детях-пациентах. Я все думала: "А что она обо мне будет рассказывать, когда меня выпишут? Всем расскажет, какая я глупенькая трусишка и как истерила перед операцией, как переживала из-за плюшевой зайки?! " Но потом мне стало на это абсолютно все равно.
А вечером пришел папа. Ему сказали, что меня могут уже отпустить домой, только назавтра рано утром надо прийти на перевязку. Короче, у меня была возможность переночевать дома. Но тут во мне проснулся приключенческий дух: "Ага, некоторые, значит, думают, что я вся такая прЫнцЭсса на горошине и ночую только дома, в замке, или в отелях! А я докажу, что и в больничке могу заночевать!" Я сказала папе и врачу: "А чего ездить туда-сюда! Я и тут посплю! Ночь уже скоро". Они посмеялись. "Я думал, ты домой, к маме хочешь! Ну да ладно", - сказал врач.
В общем, спала я той ночью в палате. Только, хотя мне никто такого и не говорил, я почему-то решила, что мне нельзя ложиться на место операции. А оно было на правой стороне головы. На левом боку мне что-то не спалось, поэтому так я и проспала всю ночь лицом вниз. Правда, не особенно-то выспалась: все время просыпалась, чтобы подышать.
Утром мне сделали перевязку, и папа приехал за мной и забрал меня домой. А в машине под лобовым стеклом меня ждал мой маленький плюшевый хомячок-повторяшка Хома. Папа взял его на всякий случай. "Ну, а вдруг бы после перевязки тебя не выписали! Мало ли что... Я бы тогда втихоря передал хомяка тебе. Он маленький, не то, что твоя зайца, а ты и его тоже любишь", - сказал он. Мне стало тепло внутри. По дороге мы по громкой связи позвонили бабушке.
Потом мы еще два или три раза ездили на перевязку. А потом история с этой болькой-атеромой наконец навсегда закончилась. Правда, когда мы ехали на вторую перевязку, мне отчего-то стало плохо, и... Сейчас будет неприятно - я ОБТОШНИЛА ПАПЕ ВСЮ МАШИНУ! А потом еще и во дворе больницы натошнила. И после перевязки еще раз натошнила. Не знаю, что это со мной было - меня никогда не укачивало и не укачивает в дороге. Вообще ни в какой. Но в школу я в тот день не пошла из-за этого эксцесса. А машину папа потом долго отмывал.