Агнис, глава 3

III
Дневник.
Я, очевидно, спятил(а). Придя в себя, увидел(а), что страницы, обложка толстой тетради дневника заполнены мелким почерком. Он же покрыл поверхность стола и все предметы, на каких только можно было писать. Смотритель меня убьет. Впрочем, это не важно, раз меня можно считать уволенным. На оборотной стороне бланков, ожидающих моих паспортных данных, тоже не осталось пустого от рукописного текста места. Уже сейчас подозреваю, чьей руке могут принадлежать эти записи. Но об этом потом. Боже, неужели я окончательно свихнулся(ась)?
Благодаря странным видениям мысль о собственном безумие и раньше не раз посещала меня. Но теперь все иначе. Мне безразлична опасность сойти с ума, но если она не настоящая, если Агнис была лишь плодом фантазии больного разума, мне... Но этого и быть не может. Слишком осязаемая, слишком настоящая была она. Я мог(ла) бы почувствовать мягкость ее кожи, если бы осмелился(ась) прикоснуться к ней. Да и будь она иллюзией, почему же тогда ее видели другие, когда мы пошли перекусить? Она даже заказала у официанта мороженое, ванильное, в шоколадном сиропе... Агнис, ты настоящая. Но почему же очнувшись, я оказался(ась) один(на) в комнате сторожки, а дата на дисплее телефона говорила о том, что прошло уже три дня, как старик смотритель оставил на мою ответственность заботы о кладбище? И где же ты, где ты, когда обещала рассказать историю своего кузена?
Я заставил(а) себя умыться, накормить бедняжку Духа и немного поел(а) сам(а). Потом провел(а) обход кладбища, хотя все мысли были о ней. И с ней. К огромному облегчению, кладбище выглядит таким же, как и раньше. То есть, пустым и одиноким. Я даже не мог(ла) себе представить, что могу затосковать по живым людям. Это твоя вина, Агнис.
Как бы то ни было, сейчас я пишу на клочке найденной в кармане бумаги. Это и будет пояснением к заполнившим все на столе записям, в которых мне предстоит разобраться еще самому(ой).
***
Мне снова хочется говорить о муже. Наверное, скучаю по нему.
Когда мы только приехали в Стамбул он был очень внимателен и заботлив. Терпелив. Как он потом признался сам, первое время я была настоящей дикаркой, не могла ступить без него и шагу. Город этот был громадным монстром, я боялась, что он поглотит меня в своих безумолчных улицах, стоит мне отстать на шаг от идущего впереди супруга. Но ведь мне было только шестнадцать. До этого я никогда не выезжала так далеко от дома одна.
Вспоминая себя шестнадцатилетнюю, я понимаю, что Омер, мой муж, был прав насчет моего дикарства. Единственный ребенок в семье, сначала меня так любили, что, не доверяя внешнему миру, держали безвылазно дома. Затем, когда, к моему искреннему удивлению, оказалось, что центр вселенной заключен не во мне, и у родителей могут быть свои проблемы. Но меня вовремя отправили в лицей. Где я и продолжила свое изолированное воспитание. Это сейчас мне все так ясно представляется. А тогда я считала себя единственной нормальной в сумасшедшем, полном неизвестностей мире. Да, я была дикаркой. Дикаркой я и приехала вместе с мамой на каникулы в айыл. Правда, каникулы продлились дольше, чем предполагала я вначале.
Когда Сирил привел нас к своему дому нас встретил широко распростертый, будто гостеприимно раскрывший объятия, двор. Какое-то мгновение двор казался пустым. Но вот в широком окне фронтона его мелькнули какие-то лица, а из-за входной двери начались доносится взволнованные возгласы и вскрики женских голосов. Дверь распахнулась и в какие-то доли секунды нас плотным кольцом окружило множество незнакомых улыбающихся лиц. Но все они почему-то знали меня. Пошла череда бесконечных поцелуев, всхлипываний, нежных объятий неизвестных тетушек и бодрые похлопывания по плечу, озорные подмигивания дядюшек, которых я впервые видела. Главным достоянием всеобщего внимания родни стал вид моей ярко-фиолетовой шевелюры. Дядюшки по данному поводу, казалось, пускали шуточки, тетушки изображали бурный восторг и даже будто бы зависть. А некоторые представили старшего поколения проявили больше откровения. Они, неодобрительным щелчком языка ли, или осуждающим покачиванием покрытых платками голов, не преминули тем, чтобы заставить меня смутиться. Но все как один неизменно проговаривали они свое насмешливо-снисходительное: “Шаардыктар!” Мама в упоении долгожданной встречи проявляла всю палитру эмоций, от плача до искреннего смеха. Ну а я, отвечая на поток тесно-контактных приветствий, пыталась прикрывать за полуулыбками охвативший меня тихий ужас, как ребенок, робея перед знакомством с таким количеством новых людей. Раскрасневшиеся от дороги и духоты, мы с мамой запарились еще больше пока перездоровались со всеми ее близкими. Очередь желавших нас расцеловать, порой чрезмерно влажно, порой по нескольку раз, постепенно разошлась и я заметила, что Сирил тоже куда-то исчез. Нас повели в дом. Переступив за порог, я сразу же почувствовала облегчение в приятно обволакивающей прохладе просторных комнат. И вдруг тяжко вздохнула. Я осознала, что не поняла ничего из сказанного этими добрыми людьми. Слишком много было в их речах кыргызского языка для той, кто, разговаривая по кыргызски, не мог не вставить в речь одного или двух русских слов.
За нами в дом стали прибывать другие гости, пугая мыслью повторения ритуала с поцелуями. Но нас быстренько провели в залу. Там, прямо на полу, был накрыт дасторконом (скатертью). Полное различных яств, дасторкон раскинулся на всю ширь просторной комнаты, оставив свободное пространство лишь по краям, у самых стен, для пестрых шырдаков (специальные коврики из войлочной ткани). Никто не требовал с сидевших на шырдаках, чтобы они поднимались к новоприбывшим и когда нас посадили на почетное место возле т;ра (самое дальнее от порога место) приветствия ограничились взмахами рук на расстоянии. Поэтому мы мирно сидели, ожидая пока все прибывшие займут свои места у дасторкона. На т;ре восседали, возглавляя пиршество, самые старые из гостей. Возле них сидел и по-хозяйски прислуживал какой-то мужчина, с крепко посаженной на широкие плечи головой. Во взгляде черных глаз этого мужчины, и в особенности в профиле длинного, круто опускающегося книзу носа было что-то от ворона. Мы пришли в дом Ворона, почему-то сразу поняла я.
Тем временем после того, как все уселись, суета прекратилась и воцарила почтительная тишина. Один из аксакалов (старцев) стал читать куран. Сложив, как и все, ладони лодочкой, я смиренно опустила глаза вниз, слушая монотонные бормотания старика. Когда он кончил, все с энергичностью принялись за еду. Макали в домашнюю сметану жирные боорсоки (жареные на масле, не сладкие пончики), намазывали на лепешки сары май (топленное масло), накладывали на тарелки с блюд со всевозможными салатами и закусками, печенными и кондитерскими изделиями. Все это запивалось черным чаем. Немного погодя обслуживающие за гостями молодые женщины в косынках стали приносить большие таваки. Разглядев в содержимом таваков главное национальное блюдо - сваренную в бульоне лапшу, подающуюся под луковым соусом и с кусками варенного мяса, я недовольно поморщилась. Бешпармак. Говорящая преимущественно на русском и не питавшая особой любви к национальной кухне, я готовила себя к тому, что скоро получу среди своих новоприобретенных родственников известность киргизки. Или манкурта. Презрительные именования эти присуждались подобным мне многим и многим кыргызам-воспитанникам русских школ. Но вместе с тем никто не упоминал, что у таких “киргизов”, с их многонациональным окружением, где общим языком общения функционировал русский, ни в школах, ни в домах не бывает и шанса заговорить на ином, от русского, языке.
С подобными мрачными мыслями я поедаю один сочный урюк за другим, чтобы решить возможности кого-нибудь заставить меня говорить по кыргызски. Мама же больше занята разговором, чем едой. Она все никак не может вдоволь ни наплакаться, ни насмеяться, переходя от одного эмоционального полюса к другому. Исподволь изучая лица сидящих за дасторконом, я замечаю среди остальных его, голубоглазое и смуглое. Высокие скулы чуть подергиваются, пока он медленно жует своими всегда насмешливыми губами. Он расположился в дальнем от нас углу, среди других одного с ним возраста парней.
-Сирил! - доносится откуда-то за дверями в зал.
Сирил, недовольно вздохнув, поднимается и ловко обходя рассевшихся гостей выходит.
-Апа, я уже поела. - тут же объявляю я. - Пойду, проветрюсь. - решаюсь встать и я.
Мама делает разрешающее движение рукой, не прерывая разговора с сидевшей по другую от себя сторону моложавой женщиной, как я поняла, двоюродной сестрой. С трудом повторяя маневр Сирила, я неуклюже перешагиваю через ноги, руки, локти и даже спины других приглашенных, пару раз послужив причиной недовольных вскриков тех, на кого нечаянно наступила. Кое-как высвободившись из этого живого узла воскресших из прошлого римлян за трапезой, я быстро выхожу из зала, тайно надеясь еще догнать своего кузена. Зачем он мне понадобился я еще сама не знаю, но хотелось непременно пойти вместе с ним. В небольшом коридоре, куда выходит дверь из зала, только несколько келинок. Они разливают чай из большого медного самовара в маленькие пиалы. В нерешительности задерживаю взгляд на одной из них, очень молоденькой девушки в белой косынке. Видимо, она стала невесткой совсем недавно, потому что суетиться больше остальных, бегая с загроможденным подносом на руках от самовара в зал, и обратно уже с пустыми пиалами. Несмотря на это ей как-то удается сохранять приветливое выражение. С улыбкой она вдруг обращается ко мне:
-Чай ичпейсинби, Агнис? (Не хочешь ли чаю, Агнис?)
-Жок, ичтим. (Нет, я уже попила.)
-Аа, ешке чыгасынбы?(Пойдешь на улицу?)
Молча киваю, благодарна улыбаясь ей за догадливость.
-Тиги ешиктен чыгып туз бара бер. (Выйди из этой двери и иди прямо.) - указывает она мне на одну из дверей.
Снова улыбнувшись ей, проскальзываю мимо пышущего самовара и выстроившихся возле него на низком столике башенок из пустых пиал. Попадаю прямо в широкую прихожую. Массивная дверь напротив и вправду оказывается выходом, об этом легко можно догадаться по несметному количеству разбросанной в небрежной поспешности обуви у подножия двери. Все входившие в дом снимают обувь у порога, прежде чем проходить дальше. С трудом разыскав свои кроссовоки, я быстренько натягиваю их и перепрыгивая через брошенные у входа ботинки и туфли, шлепки и много-много калош, прямо как немногим ранее переступала через их же хозяев. Добираюсь до двери.
-Уф! - облегченно выдыхаю, выбравшись на свежий воздух и тут же замираю.
Прямо передо мной вырастает Сирил. В напряженных сильных руках он держит ящик, полный бутылок с газировкой. В серо-голубых глазах словно мелькнул интерес, но Сирил быстро отводит их. За его спиной выглядывает какой-то парень. Наши взгляды с ним встречаются, и он отвечает мне ослепительной улыбкой. В памяти всплывает отчетливо: вагон, крутые ступеньки, коробок с пищащими цыплятами внутри.
-“Это он помог нам выгрузить наш багаж с вагона!” - вспомнив его, еще раз радостно взглядываю на широкую улыбку парнишки.
Еще мгновение, и до меня доходит, что я уже с минуту стою, как истукан, заслонив собой дверь. А Сирил не может даже попросить меня отойти. Торопливо отскочив в сторону, я освобождаю им проход. Не взглянув на меня Сирил входит в придерживаемую улыбчивым парнишкой дверь. Последний подмигивает мне, прежде чем исчезает вслед за Сирилом. Глядя на закрывшуюся за ними дверь, я чувствую, ка внутри пульсирует легкая обида.
-“Он выставил меня дурой! - возмущается во мне задетая гордость, но я тут же нахожу ему оправдание, вспоминая возникшую во время дороги к дому между мной и моим чрезмерно чутким кузеном неловкость. - Не следовало мне так громко смеяться, когда он заговорил на русском. Не так уж и ужасен был его акцент!” - снова жалею я о случившемся.
Молчание Сирила только убеждает в его обиде, и думая, как можно было бы это уладить я не замечаю, как ноги сами ведут меня куда-то по широкому мощенному каменными плитами двору. Я бывала уже здесь в далеком детстве. Но оглядываясь по сторонам понимаю, что с тех пор многое изменилось. Мне приятно было вспоминать, что дворы в айыле ничем не огораживались, и всюду, куда не взгляни, был простор вольных угодий. Но мнительная страсть к сокрытию своего имущества за высокими стенами и неприступными воротами добралась и до жителей деревень. Забор из декоративного шлакоблока окружал теперь весь двор, пряча его от взглядов с улицы, а громоздкие железные ворота бросились мне в глаза еще при прибытии.
Из распахнутого окна раздаются взрывы смеха гостей, а я молча разглядываю все эти новоприобретения... Глаза вдруг ослепляет яркий луч. Прикрывшись рукой, смотрю туда, откуда падает свет. Солнечного света преломляет красивые цветные камушки из стеклообразной материи, влепленные красочным узором в белобокую стену дома. Камушки эти, да еще и солидная величина окон, комнат и вольно дышащего двора было тем немногим сохранившимся такими, какими они были в моих воспоминаниях об айыле. Мозаика из камушков чем-то напоминает кафедральные витражи из любимых хорроров про изгнания дьявола.  Оставшиеся, как отблеск промелькнувшего детства, они тоже кажутся почти что святыми. Словно заворожённая, подхожу к ним. Ласково поглаживаю пальцами по гладкой поверхности, только в лопнувших от времени местах зазубрились трещины. В выпуклом отражении большого, ярко оранжевого камня я вдруг замечаю чью-то смешно смотрящую на меня мордашку. Оглядываюсь. Вокруг меня, неизвестно когда и каким образом, собралась целая ватага ребятни.
-Эмне кылатасын сен? (Что это ты делаешь?) - слышится угрюмый голосок.
Это вышла вперед одна из маленьких. Насупившись от чего-то, она не сводит с меня огромных, настороженных черных глаз. Остальные дети, всего где-то с дюжину разношерстых малышей, от семилеток до годовалых неуклюжиков, они, затаившись ждут, что я скажу.
-Эээ - только и могу протянуть я, растерявшись от неожиданности.
-Эмнеге сенин чачын мындай? (Почему у тебя такие волосы?) - еще более строгим голосом спрашивает меня черноглазая девчушка. Вытянув крохотный пальчик, она указывает на мои, уже заработавшие пресловутую славу среди старшего поколения, крашенные волосы.
-Ооо, тебе нравятся мои волосы?
Подправляю пружинящиеся концы волос и присаживаюсь рядом с ней. Ее горящие от любопытства глаза, внимательно, почти испуганно, следят за всеми моими действиями. Пару секунд я, не мигая смотрю в их бездонную мглу, затем, быстро замотав головой, взъерошиваюсь и без того пышными копнами. Наэлектризовавшиеся пряди, я чувствую, вздымаются вверх отдельными волосками, красиво блестящими фиолетовым на свете солнца. Девочка осторожно пробует коснутся их, и тут же отрывает смуглую ручку. От прикосновения ее ударило током... Ребятня кругом отзывается на это дружным смехом, и, насупившееся было еще пуще прежнего, лицо девчонки вдруг озаряет смущенная улыбка.
-Ах, ты моя сладкая! - звучно чмокаю ее в пухлую щечку. На долю секунды я испугалась, что девочка сейчас разревется.
Мне всегда хотелось иметь младшего брата или сестренку. В детстве, когда я просила у мамы сестренку, она лишь смеялась, а папа уверял мне, что в магазинах детей больше не продают. Со временем я стала смутно подозревать, что именно этот дефицит детей в магазинах и привел к решению моих родителей разводиться. Поцелуй в щеку, кажется, смягчил первоначальное недоверие. Зардевшаяся девочка снова, несмотря на испуг, пробует коснутся моих волос. Не почувствовав новых ударов тока, сначала робко, затем все более увереннее, гладит она меня по голове. Остальные детишки тоже сильно оживляются. Тесно зажав меня в плотном кольце смеха и непонятной трескотни, они перебивают друг друга и толкаются, чтобы пробиться ко мне поближе. Было ясно, что я первая девочка в их жизни, у которой фиолетовые волосы. Это вызывало в них такое же жгучее любопытство, как вид какой-нибудь экзотической зверушки в зоопарке. Я в свою очередь тут же представила себя на месте одной диснеевской принцессы в знаменитой сцене, где ее окружают добрые лесные зверьки. Расхохотавшись мысленно возникшей картинке, я невольно присоединяюсь к общему веселью. Видимо смех мой заслужил окончательное доверие детей. Настойчивыми толчками они заставляют меня подняться на ноги. Тяня и подталкивая сзади, они всей гурьбой начинают поспешно вести меня куда-то вон из переднего двора. Не слишком сопротивляясь, я позволяю им меня вывести за калитку, в аккуратненький садик с еще голыми кустами роз под окнами. Заглянув в них мимоходом, я вижу, что застолье взрослых продолжается.
-“Взрослых? А ты получается не взрослая?” - усмехнувшись делаю себе недовольное замечание.
Окруженная простой радостью своих маленьких хозяев, я и сама временно почувствовала себя ребенком. Когда стена дома оканчивается мы все вместе поворачиваем за нее. Там продолжение сада. Оно выглядит не таким опрятным, как розовые кусты под окнами дома, тут и там уже высовываются из земли заросли сорняков. Зато очень много разбросанных по саду деревьев. Почки на ветках их только начинают лопаться, но, когда весна разойдется во всю, и раскидистые ветки покроет свежая зелень листьев, думаю здесь все покроет прохладой теней. А в зной долгих летних дней кто станет пренебрегать отдыхом в густой тени? Еще взгляд поражает простор, на который тянется территория сада. Но различив там, на расстоянии, другие дома, я понимаю, что не вся эта земля принадлежит моим родственникам. Как видно, люди в айыле научились огораживаться заборами и воротами только с фронтальной части своих территорий. Границы же между соседскими угодьями оставались все также доверительно открытыми, меж ними нет никаких заборов или оград. Поэтому по первому взгляду кажется, что саду нет границ. Пока я с интересом оглядываюсь по сторонам, дети продолжают толкать меня куда-то вперед. Наконец они останавливают меня перед старыми качелями. Это всего лишь сколоченная из нескольких досок перекладина, прикрепленная веревками, почерневшими от времени, к толстому сучью широко раскинувшего ветки большого дерева. Не дожидаясь моей реакции, они усаживают меня на деревянную перекладину. Дети, игнорируя мои слабые протесты, начали было с усердием раскачивать меня, пока... Самый старший мальчик, на вид лет шести, пользуясь привилегией своей силы отпихивает остальных, желая покачать меня, но моя черноглазая не желает с этим мириться. С поддержкой двух других девочек, она встала между мной и мальчиком, раскинув руки в позе вратаря. Спор за право покачать меня первым разгорается нешуточный. Но так все мои попытки помирить спорящих остались безрезультатны, мне остается только, сдерживая смех, молча наблюдать. Становится не до смеха, когда потерявший терпение мальчишка отталкивает черноглазку, но, не рассчитав силы, сбрасывает ее с ног.
-Ой! - испуганно вырывается у меня.
Упавшая на спину девочка правда тут же поднимается в упрямом молчании. Услышав мой возглас, она оборачивается ко мне и обиженно дрожащая у ней нижняя губа не сулит ничего хорошего.
-Ааа! - разрывает воздух неожиданно громкий для такого маленького туловища вопль.
Предчувствуя неприятности, если не удастся ее успокоить, я бросаюсь к ней. Но ласковые увещевания лишь усугубляют и без того тяжелую ситуацию. Она не плачет, в сухих глазах нет и намека на слезу. Она орет. Вой сигнализационных сирен и десяти машин не сравнится с отчаянным ревом, какой исходит из этого ребенка. Беспомощно оглядываясь в поисках выхода, я вижу, что оставшиеся (многие из окружавших нас детей сразу же сбежали от страшного рева. Ну а обидчика уже и след простыл.) детки испуганно застыли возле качель. Заметив уже начинающиеся всхлипывания у тех, что поменьше, я чувствую легкое помешательство.
-Да в конце-то концов! - раздраженно вскидываюсь я, отчаявшись успокоить этого ребенка.
Раздражение в моем голосе пугает, и к усилившемуся реву черноглазой присоединяется еще и плачь других детей.
-“Надо позвать кого-то”. - трусливо помышляю я о побеге, но тут позади раздается чей-то окрик.
-Ай, эмне болду?! (Эй, что случилось?!)
В надежде бросить плачущих, я радостно оборачиваюсь на пришедшего...
-“Нет, только не он...” - разочарованно вздыхаю увидев, кто это пришел.
Сирил поспешно подбегает к ходячей взрывчатке под обличием девочки. Весь ее рев тут же смолкает, когда он берет девочку на свои сильные руки.
-Эмне болду? Ким сени тийди? (Что произошло? Кто тебя тронул? - заискивающим голосом спрашивает он у нее.
Не секунды немедля малышка указывает пухлым пальчиком на меня. От неожиданности у меня отвисает челюсть.
-Не, нет... - жалко срывается с моих губ.
В уголках сомкнутых губ Сирила пробегает усмешка. Но он даже не поднимает на меня взгляда. Все еще дрожа от негодования, я смотрю, как он уносит маленькую клеветницу прочь. С пылающими от стыда щеками падаю обратно на качели.
-“Как же хорошо, что у меня нет младших братьев или сестер.” - гневно думаю я, как чьи-то руки робко касаются спины.
Вздрогнув, быстро оборачиваюсь назад. Сзади, смущенно потупив головой, стоит маленький мальчик. Это он, своим нежеланием уступить младшим, заварил кашу. Тяжко вздохнув, я все же не могу не улыбнутся ему. Очень смуглое, шоколадного цвета лицо и огромные черные глаза его похожи на лицо и глаза столкнутой им девочки. Возможно, даже скорее всего, он ее брат. В его молчании читается вина за случившееся.
-Ладно уж, качай! - решаю смилостивиться я, и помогая ему ногами, раскачиваюсь на качелях.
Качели не высоко взмывают вверх, а моя голова тяжело опускается вниз. Медленно раскачиваясь, я думаю:
-“И кем теперь он меня считает?  После всего этого? И почему только всегда так, чем больше хочется понравиться людям, тем больше шансов, что они тебя возненавидят?”
Жар на щеках усиливается, когда я осознаю, что хотела бы понравится Сирилу. И обида тем более становится пуще. Глаза застилают горькие слезы и укоряя себя за глупость я быстро-быстро моргаю, чтобы незаметно избавиться от них.
-Эй, привет! - слышится позади.
Торопливо стараясь придать себе безмятежную веселость, с улыбкой оборачиваюсь. Внутри взволнованно йокает при виде приближающегося к нам парня. Это тот самый, с вокзала. Сияя широкой улыбкой, он что-то бурчит качавшему меня мальчику. Тогда последний бросается куда-то, а вставший на его место парень спрашивает:
-Покачать?
-“Почему бы и нет?” - думаю я и слегка киваю, разрешая.
-Ты видимо решила съесть нашу Айперишку? - спрашивает он.
-Что? - недоуменно охаю я.
-Айпери. Ее крики и на другом конце айыла услышишь. Что ты ей сделала? - отчетливо слышится усмешка в голосе сзади.
-Ах, это... - негодующе хмурюсь я.
-Так ты получается б;л;шка Сирила?
-Б;л;... Что?
Мой вопрос вызывает у него раскатистый смех.
-Ты Сирилу двоюродная сестренка?
-Аа, ну да. - растерянно шмыгаю.
-А ты хорошенькая...
-Что? - возмущенно останавливаю качели.
-Пойдешь с нами гулять? - сзади нагибается он прямо над моим ухом. Шепчет. - Или тебе только с малышами интересно?
Произнесенное последним решает все само за себя.
-Куда? - с вызовом спрашиваю.