30 апреля на Вильгельмштрассе

От автора

Вильгельмштрассе без преувеличения можно назвать одной из известнейших улиц немецкой столицы. Названная в честь прусского короля Фридриха Вильгельма Первого, она на протяжении веков была местом, где решалась судьба Германии, а порой и целого континента.
Сегодня здесь мирно цветут липы, обеспокоенно бегают пунктуальные берлинские клерки и неспешно гуляют иностранные туристы. Сейчас большинству обывателей и гостей города сложно представить, что в апреле – мае 1945 года эта улочка, подобно любой улице великого Сталинграда была превращена в настоящее поле битвы, но теперь уже в лагере фашистов. В те дни несколько правительственных улиц стали для них последним бастионом. И в преддверии фатального поражения, укрывшись под бетонными плитами Вильгельмштрассе, генералитет и партийная верхушка рейха начали грызню внутри своей стаи.
И все это пока советские солдаты отчаянно штурмовали кварталы почти освобожденного Берлина.
Об этих великих и трагических событиях, боях и интригах, героизме и подлости расскажет моя повесть
«30 апреля на Вильгельмштрассе».


М.А. Козин
 

-1-

Шел двадцать девятый день апреля. Того самого года, когда было суждено закончиться войне. Чуть больше недели оставалось до ее завершения, чуть меньше суток оставалось до смерти человека, по вине которого она началась.
Но пока еще горели города и улицы, горели в своих машинах танкисты и летчики, своей героической гибелью приближая долгожданную победу.
Горел Берлин – умирающая цитадель почти уничтоженного рейха. Горели районы Митте и Кройцберг. Дома превращались в руины под взрывами артиллерийских снарядов и авиабомб.
Митте и Кройцберг. Вряд ли эти названия могли хоть что-то значить для капитана Мухина пять, шесть лет назад (несмотря на то, что офицер хорошо знал немецкий язык). Даже в недалеком сорок четвертом эти названия были для него лишь набором звуков на чужом языке.
 

Однако сегодня, 29 апреля 1945 года наименования этих двух Берлинских районов вклинились в память советского офицера и круглые сутки не покидали его. Каждую улицу Алексей Мухин должен был теперь знать, как свои пять пальцев. Ведь от своевременного освобождения этих двух городских массивов зависели жизни тысяч советских солдат, ведущих бои на улицах германской столицы.
На границе именно этих районов расположилась Вильгельмштрассе, на которой было возведено непримечательное серое здание рейхсканцелярии, а под ним раскаленное сердце фашизма и мозг военного командования рейха – фюрербункер.
В этот день, 29 апреля, почти все силы советской армии были брошены на взятие Рейхстага. Да, этот разрушенный дворец немецкого законодательства уже к утру сего дня обороняли чуть менее тысячи преданных делу солдат СС и фольксштурма, но идеологически
 

падение Рейхстага было чуть ли не важнее, чем взятие бункера, где укрывалась вся шайка Гитлера.
И все же, обнаружение фюрербункера было главной задачей роты капитана Мухина.
Дело в том, что официальное здание рейхсканцелярии неоднократно подвергалось разрушительным бомбардировкам советской авиации, так как местонахождение объекта было известно советской разведке еще до начала войны. Но расположение тайной ставки Гитлера, да и вообще подлинность существования бункера или канцелярского бомбоубежища были большой загадкой. Ведь бункер, скорее всего не строился под правительственным зданием и мог располагаться под любым домом не только Вильгельмштрассе, но и всего
квартала.
И можно было только догадываться, насколько широко это бомбоубежище раскинуло сеть своих тоннелей, ходов и траншей связи. Таким образом, под
 

серой коробкой рейхсканцелярии находился лишь один из множества коридоров, ведущих в похороненный под метрами железобетона бункер.
Освобождая Митте и Кройцберг, рота капитана Мухина проводила разведку боем. И там, где рота сталкивалась с наиболее сильным сопротивлением частей СС и Вермахта, там где залпы «фаустов» не утихали ни на минуту, должен был располагаться главный вход в заветный бункер. Так считал непосредственный начальник и командир Мухина – майор Губин, чей батальон всеми силами прорывался и на Вильгельмштрассе, но не имел цели обнаружить полумифический бункер. Эта задача легла на плечи бойцов Мухина в составе губинского батальона.
И сегодня, 29 апреля, один из важнейших боев за всю берлинскую операцию, поредевшая рота капитана вела в 400 метрах от Вильгельмштрассе, на необозначенной, на карте Мухина улице.
 

Капитан, крепко сжав в руках трофейный МР 40, укрылся за высоким бордюром, поверх которого неустанно бил немецкий пулеметчик, стараясь, если не уничтожить, то хотя бы зацепить его и пожилого старшину Веткина, менявшего магазин в своем ППШ.
Остальные бойцы роты укрылись в руинах близлежащей церкви – единственного места, которое насквозь не простреливалось огнем тяжелого немецкого пулемета МГ.
– Хорошая точка! Вот черти… – вытянув шею, пробормотал Веткин и попытался высунуться из-за бордюра.
– Бьют метко – щурясь, ответил Мухин.
В руинах древней протестантской церкви, выстроенной параллельно дому, в котором засели немцы, как-будто уже никого не осталось. Все стихло, стихли немецкие МG. Только канонада, изредка раздававшаяся над соседним Кройцбергом,
 

раскинувшимся у реки Шпрее, заполняла вакуум безымянной улицы.
Один из немецких пулеметчиков – молодой сержант СС, показался из окна. Засияла серебряная мертвая голова на черной пилотке. По всей видимости, у одного из стрелков кончились патроны и он решил скрыться или сменить огневую точку, а другой, решив, что перебил своим огнем всех русских, вздумал поглазеть на уличное поле битвы.
Но Мухин не дремал. Как только стрельба стихла, капитан вылез из-за бордюра и по-пластунски переполз к церковным руинам, так что эсесовец его не заметил. Офицер скрылся за массивным противотанковым надолбом и дал очередь по окну, из которого выглядывала теперь уже действительно мертвая голова сержанта СС.
Из соседнего окна торчало дуло винтовки – другой пулеметчик бросил свой пустой «аппарат» и, схватив первое попавшееся под руку оружие
 

намеревался пристрелить Мухина, как ему казалось единственного живого советского бойца.
Капитана спас вовремя спохватившийся старшина. Старик ловко метнул немецкую противотанковую гранату в крайнее окно третьего этажа. Прогремел взрыв. Уличный бой был окончен.
Весь вечер капитан благодарил старшину за спасенную жизнь и удивлялся дальности его броска, а старшина Веткин лишь с улыбкой вспоминал опыт штурма маннергеймовской линии, когда от дальности одного единственного броска и вовремя уничтоженного финского дота зависела судьба целого взвода или роты.
Тем временем рота Мухина заняла здание, в котором укрывались стрелки.
Рядовые – Егоров и Сколкин принялись пополнять магазины трофейных МР. Бойцы забрели как раз в ту комнату, где укрывался последний немецкий пулеметчик. Его тело было отброшено от
 

окна на 8-10 метров (!). Лицо солдата было обезображено, но Егоров, повидавший многое по пути от Смоленска до Берлина, без труда определил возраст убитого. Ему было не больше восемнадцати лет. Вместо комбинезона войск СС или общевойскового кителя парень был одет в изорванную коричневую рубашку с красно-белым ромбом на левом рукаве. Перед бойцами был активист «гитлерюгенд».
– Они теперь всех бросают на улицы, чтобы удержать хоть одну! – оглядывая тело, сквозь зубы произнес старшина.
– Однако старшина ловко бросил…– заметил Егоров, указав на окно – Этот не замолчал, а потом затих, Веткин далеко закинул – не дал передохнуть одним словом.
Солдаты вернулись на первый этаж.
Мухин в компании одного лейтенанта  осматривал  дом. Он обратил внимание на колонну. Только колонны в этом полуразрушенном особняке
 

напоминали о его былом благосостоянии. Мебель, конечно, сгорела, а остальное вынесли сами немцы, используя любые подручные средства для обороны улиц.
Архитектура Берлина восхищала своей симметрией и в то же время изящными линиями старинных строений, некоторых еще не разрушенных кварталов. Столица удивляла превосходно выстроенными мостами и величественными памятниками. Но не памятниками национал- социализму, а великими изваяниями античных героев и гениев 19 века.
Тем не менее, город рушился и сохранение уникальной архитектуры было последним пунктом в списке целей и задач как немецкого, так и советского командования, если такой список вообще когда-нибудь существовал.
Человеческие жертвы, потери ранеными и убитыми, смерть военных и гражданских лиц – вот, что
 

стояло на первом месте, по крайней мере, для командиров Красной Армии.

-2-
Пальба в Кройцберге стихла. Загремели взрывы у Рейхстага, на штурм которого вновь бросились советские стрелковые батальоны. Да и на соседних улицах стрельба не затихала ни на минуту – квартал зачищали бойцы Губина.
Ребята майора безуспешно пытались выбить сразу из нескольких зданий автоматчиков Вермахта и неопытных ополченцев Берлинского Фольксштурма, которые скорее мешались под ногами, нежели помогали обороне.
– Где помощь от этих боевиков из СС?! – вопил обер-ефрейтор, пытаясь перекричать грохот станкового русского пулемета. Он закончил перевязывать свою рану и подняв с залитого кровью бетона винтовку, прильнул к окну.
 

– Эти, фанатично зачищают сам знаешь какую улицу и сам знаешь почему…– убежденно пояснил командир отделения ополченцев – Как и мы! – он гордо поправил на рукаве повязку, на которой черными буквами была надпись: «Дойчер Фольксшурм Вермахт».
Обер-ефрейтор промолчал. Он знал, что бойцы СС не рвутся в бой из-за банального страха, да и комендант их бережет. Теперь эта элита немецких военизированных структур не вселяла ужас в солдат врага и доживала, здесь, в осажденном Берлине свои последние дни, как и партия, которой эта структура принадлежала.
Ефрейтор и сам не хотел умирать, бессмысленно умирать, зная, что этот дом рано или поздно займут русские. Боец видел смерть в самых разных ее обличиях, сражаясь на Восточном и Западном фронтах. В этих кампаниях он измотался до такой степени, что в свои сорок лет был похож на старика. А выбитый глаз
 

превратил его в сурового берсерка. Он с жалостью наблюдал за рвением пожилого главы Фолькс- подразделения, ведь тот, несмотря на возраст, не участвовал ни в одной из военных кампаний Германии. Старшина лишь год назад был призван в RAD и только месяц назад вызвался стать руководителем фолькштурма в одном южном районе Берлина. Этот юркий дед подбил из своего фаустпатрона 3 советских танка и за все время своего пребывания в ополчении ни разу не был ранен.
Упиваясь своей неуязвимостью, он рвался в бой, подгоняемый ежедневным вещанием министерства пропаганды, сопровождавшимся ежечасными заявлениями Геббельса о том, что Берлин почти свободен от русских и к столице с юга спешит сильнейшая группировка Вермахта. На деле все обстояло, наоборот, с точностью до каждого слова. Но могло ли это волновать человека, не пожелавшего признавать свою обреченность?!
 

Бросив старика, который продолжал поливать из своего автомата русских, штурмующих бывшее здание почты, ефрейтор не поднимаясь с пола, переполз к соседнему окну. Отсюда огонь из своего карабина вел
семнадцатилетний парень, вчерашний активист
Гитлерюгенда.
– Слушай меня! – крикнул ефрейтор,
оглушенный беспрестанной пальбой советских орудий.
– Беги к обер-лейтенанту Заксу, ты его знаешь? – Боец кивнул – Скажи, что почту мы не удержим, когда русская артиллерия начнет бить по нашему кварталу! Пусть хотя бы пара минометов поработает по соседней площади. Там собралась целая рота русских, не меньше, иначе нам крышка! Запомнил? Беги!
Парень оставил свой карабин и нацепив серое, не по размеру большое кепи, рванул к единственной в бывшем почтовом здании лестнице. Мигом пролетел он все четыре этажа и оказался на заднем дворе, вынырнув из бреши в разрушенной стене первого
 

этажа. Как только юный солдат оказался на улице, прогремел залп. По приказу майора Губина ударили все орудия. От почты не осталось камня на камне. Не стало солдат фольксштурма и их предводителя, ищущего смерти, не стало жаждущего жизни обер- ефрейтора.
Но парень из гитлерюгенда даже не шелохнулся. За свою двухмесячную службу в рядах ополчения он привык к подобным ситуациям. Поднявшись с земли и оправившись от мелкого оглушения, он рванул на поиски обер-лейтенанта.
Всю улицу, на которую выбежал юнец заволокло дымом. Не было видно жилых домов и правительственных зданий, на которых все еще развевались знамена с мотыгообразным черным крестом. Однако юный солдат знал, куда держать путь. Он пробежал сквозь горящую улицу до ближайшего перекрестка, где резко свернул налево и оказался на трамвайных путях.
 

Черный дым рассеялся. Повсюду валялись тела солдат Вермахта.
На рельсах параллельно друг другу стояли горящий «Тигр» и русская САУ с подбитой гусеницей, а рядом лежал ее уничтоженный экипаж.
Молодой человек резво миновал вышедшие из строя машины, и проскользнув между ними, оказался перед закрытым полосатым шлагбаумом. Около него стояли несколько противотанковых заграждений, которые обычно использовались в полевых условиях. Но ведь сейчас любые баррикады шли в оборот.
Рядом с одним из таких заграждений торчал погнувшийся указатель. Табличка, направленная в сторону улицы, прегражденной шлагбаумом была замазана копотью. И всё же название улицы разобрать было можно. Старым готическим шрифтом была обозначена Вильгельмштрассе.
У шлагбаума неожиданно появились два автоматчика во главе с израненным, замотанным в
 

бинты молодым лейтенантом артиллерии. Офицер выглядел весьма измотанно и казалось, что он готов свалиться на землю, если автоматчики отойдут от него хоть на шаг. Выражение его лица говорило о полной апатии и желании бросить все прямо сейчас, но страх быть осужденным за дезертирство, как расстрелянный группенфюрер Фегельлейн – подопечный бежавшего к союзникам Гиммлера, который был пойман патрулями СС сегодня в Шарлотенбурге. Не давало расслабиться и осознание долга, вот только перед кем?
Юный солдат отдал честь Заксу и скороговоркой произнёс: «Господин обер-лейтенант, русские уничтожили почту, один перекресток отделяет их от правительственной улицы, государственный квартал под обстрелом! Обер- ефрейтор Кольман просит огня наших минометов».
Лейтенант кивнул, и парень скрылся в облаке дыма, вновь охватившего улицу. Куда он делся никому не было известно.
 

Лейтенант молча надел фуражку и уверенно зашагал по Вильгельмштрассе в сторону рейхсканцелярии.  Её покрытый воронками двор был пуст и безжизненен.   Ведь даже часовые СС и водители правительственных автомобилей во время бомбежек и артобстрелов спускались или в подвал канцелярии, служивший временным бомбоубежищем для солдат и младшего командного состава, или, в редких случаях, в фюрербункер.
Поэтому лейтенанта можно было назвать бесстрашным человеком. Ведь он шагал к главному входу в бункер сразу после обстрела русской артиллерии, бойцы которой не могли представить насколько точно они били по главному гнойнику противника.
Но не успел Закс дойти до неприметной двери главного входа, как перед ним, откуда ни возьмись, появился штурмбанфюрер СС – высокий блондин с безупречной выправкой, волевым подбородком и как у дьявола сверкающими глазками. Он был одет в парадный (черный) мундир СС, смотревшийся на нем с иголочки. На галстуке был приколот золотой значок члена НСДАП, который, как всем казалось он не снимал даже перед сном.
По всей видимости, этот офицер был одним их немногих храбрецов, решившихся выбраться со из фюрербункера сразу после обстрела. Ему просто так захотелось. Хотя он мог, да и не должен был покидать бункер никогда, ведь это был Отто Гюнше, адъютант Адольфа Гитлера.
– Хайль! – вытянувшись по стойке смирно, прошипел обер-лейтенант. Гюнше промолчал.
– Господин штурмбанфюрер, наши солдаты, наши бойцы фольксшурма и гитлерюгенда покидают дом за домом, оставляя правительственный район русским! Считаю необходимым дать несколько залпов из всех орудий, имеющихся в пределах Вильгельмштрассе, Моренштрассе и Мауэрштрассе! – выдал на одном дыхании офицер.
– Вы считаете? – брезгливо произнес Гюнше – А я не считаю, я знаю, что если мы дадим такой залп, то лишний раз себя обнаружим, и тогда русские отхлынут от Рейхстага и через Унтер ден Линден двинуться сюда, а здесь бой точно будет проигран, лейтенант! – пояснил офицер СС, раскалившись до предела.
– Так точно, господин штурмбанфюрер. Но если мы потеряем еще одну улицу и перекресток, то русские смогут рассматривать орлов рейхсканцелярии из бинокля, так же как мы подобным образом рассматривали звезды Кремля. – Продолжал Закс.
– Бросьте свои пораженческие суждения, лейтенант, иначе я прикажу расстрелять вас в этом дворе! – закричал Гюнше. Возвращайтесь к своим солдатам и сделайте так, чтобы они не покидали домов. Пусть бьются за эту буферную улицу как подобает настоящим солдатам Рейха. А Вы как истинный германский офицер не должны обсуждать
 

мои приказы, считайте их прямыми приказами фюрера.
– Немного смягчившись, прошипел он. – Вам ясно?
– Так точно, господин…, не успел Закс произнести этих слов, как раздалась канонада советских гаубиц и два снаряда разорвались во дворе рейхсканцелярии. Взрывная волна отбросила обоих на несколько метров и офицеры упали на развороченный асфальт, оказавшись перед черным автомобилем, на котором неделю назад в канцелярию прибыл секретарь партии – Борман, преданный соратник фюрера.
Ни от взрыва, ни от падения Гюнше не пострадал. Эсесовец отделался звоном в ушах и порванным новым мундиром. А лейтенант не подавал признаков жизни. Младший офицер заслонил собой Гюнше и все осколки крупнокалиберных снарядов пришлись на его спину.
Гюнше, как ни в чем не бывало, поднялся с асфальта, раздосадованный загубленной формой. Но и на лейтенанта свое внимание он обратил, оценив его
 

мужество. Злость и отвращение к «трусу», который не мог заставить своих солдат сражаться за каждый дом, вмиг сменилась чрезвычайным уважением к «герою рейха». Во двор подоспели те самые автоматчики, державшие под руки израненного лейтенанта. Гюнше подозвал этих ребят к себе и приказал унести тело их командира. Но, немного подумав, перед тем как солдаты уволокли тело погибшего в подвальный морг, Гюнше снял с груди рыцарский крест и приколол его на китель обер-лейтенанта Закса.
– Он всегда был достоин этой награды – гордо сказал один из автоматчиков, когда Гюнше вернулся в бункер. – Может, и в этом оборотне из СС есть что-то от человека?
– Но разве стоил этот крест жизни нашего лейтенанта! – указав рукой на Закса, ответил другой.
 

-3-
Смеркалось. Ровно в 21 час 00 минут по всему Берлину возобновились зверские схватки. Советские солдаты вновь хлынули на штурм Рейхстага, располагавшегося в километре от комплекса зданий, занятого ротой капитана Мухина.
Он и его солдаты слышали, как разрываются гранаты и мины, ревут танки и грохочут пулеметы, там, рядом с Тиргартеном, куда частично отошел гарнизон Рейхстага. И оттуда по штурмующим били крупнокалиберные немецкие пушки. Батальон Губина разделился на группы и зачищал освобожденные улицы. Роте Мухина было приказано оставаться на занятых позициях и ждать подкрепления, чтобы продолжить поиски того места в правительственном квартале, где мог находиться замаскированный вход в бункер, вход который был так близко, что советские бойцы не могли даже представить.
 

Мухин и несколько солдат, чистившие оружие, расположились на первом этаже того самого дома напротив протестантской церкви. Остальные вместе со старшиной и младшим офицерами распределились по соседним зданиям.
Мухину было всего 30 лет. Но пройдя путь от Воронежа до Берлина, он как-будто прожил целую жизнь. Сейчас же он просто хотел домой. Теперь у него не было семьи (родители и сестры погибли в первые недели войны). Эти смерти лишили офицера многого, в том числе страха за жизнь собственную. Что для армии может быть лучше бесстрашного бойца?! Но сейчас Мухин хотел вернуться в Россию, увидеть мир без смерти и войны. Увидеть таким, каким он должен быть. И даже если ради одной минуты существования такого мира придется воевать еще сотни лет. Он устал от гибели своих товарищей и врагов. И это отрезвляло его от ненависти, заставляя оставаться человеком.
 

Усач, невысокого роста, с самой обычной внешностью, преждевременно поседевшими волосами на висках и изрезанным осколками лицом, он все же выделялся из ряда таких же солдат и офицеров, отличаясь профессиональной интуицией, смекалкой и живостью, необыкновенной порой даже для опытного воина.
Даже во время привала и отдыха он никогда не сидел на месте. Эта постоянная активность выработалась у капитана во время неожиданных бомбежек. Когда недостаточная скорость реакции могла стоить жизни.
Мухин помнил, как уверенно пикирующие мессеры покрывали землю градом бомб, а из пулеметов этих грозных штурмовиков на советские укрепления и траншеи лились тысячи крупнокалиберных пуль.
Все это Алексей Мухин не забывал и не хотел забывать. То, что пережил один из бесконечного
 

множества героев во время самих горячих сражений войны стало частью его сознания. Смерти, людей и городов, атаки, штурм нескончаемого количества немецких и румынских траншей – все это не просто трагическая военная хроника, в эпицентре которой не посчастливилось находиться Мухину, это часть его биографии, самые страшные годы, пылающие красным пламенем войны. Но это еще не конец, еще только 30 апреля, война продолжается.

-4-
К полуночи в Берлине начался сильный ливень. Извороченный двор рейхсканцелярии, изрытый взрывами и гусеницами, недавно заезжавшего сюда танка, превратился в настоящее болото. Водные потоки затопили и первый этаж разрушенной рейхсканцелярии, где от дождя укрывались часовые СС. Надо отметить, что этот двор ничем не отличался от соседних дворов и улиц. Он также был завален
 

осколками снарядов и бомб. Да и немцы еще в марте не предполагали, что русские или союзники когда - нибудь смогут здесь оказаться и позаботились об укреплении всей улицы.
Здесь был даже выстроен ДЗОТ (в виде пирамидальной башни), но, в общем-то, это был обычный двор и летчики советского самолета- разведчика, пролетавшего здесь бреющим полетом, не смогли бы установить значение данного места. Однако сегодня оно охранялось по- особому, ведь в бункере с 29 по 30 апреля собрались командиры всех крупных соединений вермахта и СС, защищавших Берлин, представители гитлеровского генералитета и руководства партии. В эту ночь сюда слетелись Гюнше, Геббельс, Вейдлинг, Кребс и, конечно, Борман.
Все коридоры бункера были заполнены дежурными и младшими офицерами, ведь в кабинете Гитлера уже два часа длилось собрание, которое многим присутствующим казалось вечным.
 

Фюрер сидел в кресле, напоминавшем королевский трон. Он склонился над картой города и перебирал в руках цепочку своих карманных часов, словно четки, слушая доклад своего личного секретаря
– Мартина Бормана – приземистого, полного мужчину лет пятидесяти, смуглого , с залысиной по всей голове. Чиновник и настоящий ветеран НСДАП – Борман, нервно расстегивая и застегивая пуговицы своего коричневого пиджака, зачитывал следующий документ: «Г.Гимлер, Г.Фегелейн, Г.Геринг лишены всех званий и наград, сняты с занимаемых руководящих должностей и исключены из национал- социалистической немецкой рабочей партии. Все трое приговариваются к смертной казни».
– Верно, Борман! – осипшим голосом произнес Гитлер и закрыл глаза, выражая этим свое разочарование некогда верными ему партийцами. –Эти предатели теперь не могут оставаться нашими товарищами по партии! – добавил фюрер, злобно сжав
 

В ладони какую-то бумагу. – Теперь Вы, Вейдлинг. Какова обстановка в правительственном квартале?
– Бои за город ведут топографически разрозненные группировки. – Как-то сухо ответил генерал, не вникая в суть вопроса, – честно говоря, мой фюрер, рейхстаг сейчас удержать куда важнее, чем целый район или даже город! Ведь если русские его займут, то смогут выйти на Вильгельмштрассе!
– Значит, солдаты СС и ополчения не проявляют достаточного мужества, генерал. Сегодня сыны рейха должны биться за каждый дом, не щадя своих сил и жизней! – повысив голос, пояснил Гитлер.
Сегодня фюрер не вытворял ничего экстравагантного и не кричал так яростно, как он это обычно делал, считая, что наставлениями он облегчит задачу своим подчиненным. Гитлер думал, что все бои ведутся не там, на улицах Берлина, а здесь, в бункере, на карте города, лежавшей перед его глазами.
 

В ту ночь Гитлер был особенно напряжен и внимателен. Казалось, что весь туман партийных и штабных интриг рассеялся и ум вождя германской нации прояснился. Было видно, что Гитлер что-то тщательно обдумывал, выбирая из двух вариантов. Вот только что? Не знал ни генералитет, ни Геббельс с Гюнше, ни Борман. Хотя последний о чем-то догадывался.
Фюрер был одет необычно. Коричневый пиджак (партийную униформу членов НСДАП) он заменил на черный костюм с черным галстуком, на который он даже не приколол партийный значок с блестящей золотой свастикой. Его внешний вид выражал несвойственную для такого педанта небрежность. Свою длинную челку, обычно зачесанную налево, фюрер вовсе бросил болтаться на лбу. Очки, спасавшие Гитлера от старческой слепоты и яркого света, сегодня покоились в ящике его дубового стола, поэтому все присутствующие могли заглянуть в его красные,
 

возбужденные от скрытого гнева глаза, которые фюрер весь вечер прятал от пронзительного взгляда Бормана.
– Мой фюрер. – почти шепотом произнес Геббельс, простоявший почти все собрание у Гитлера за спиной.
– Позвольте доложить о последнем моем обращении к нашим солдатам. Их боевой дух …
Фюрер не дал ему договорить и сложив ладони на груди поднялся с кресла, замерев в такой позе.
– Ситуация мне ясна, господа. Пусть солдаты Великой Германии продолжают бои вокруг Берлина и в его пределах – с наигранным спокойствием сказал фюрер. – Судьба не раз спасала меня и если фортуна продолжает мне благоволить, части Вермахта, ведущие бои на юге, прорвутся в Берлин и выметут торжествующих русских с его улиц! Если же нет.. – Гитлер замолчал. Он остался стоять в той же позе, при этом закрыв глаза.
 

В таком положении фюрер находился около пары минут и никто из присутствующих не осмелился нарушить мертвой тишины его кабинета. Только Геббельс выправившись по стойке смирно и вскинув правую руку, прокричал: «Берлин останется немецким! Зиг Хайль! Зиг Хайль!» Все присутствующие тоже повторили жест рейх министра.
– Считаю, что собрание может быть завершено. Прошу, господа! – улыбнувшись объявил Борман и легким движением руки указал коллегам на выход.
Кребс, Вейдлинг и даже Гюнше подчинились скрытой команде Бормана, понимая, что сейчас фюрер хочет видеть в кабинете только своего секретаря. Лишь недалекий вояка – Бургдорф не понял, что ему следует покинуть комнату, поэтому офицеры СС под руки вывели его в коридор.
В кабинете остались двое.
– Завтра после полудня…– усевшись в кресло сказал Гитлер и наконец-то открыл глаза – Завтра
 

после полудня я хочу покинуть этот мир. Как вождь, как национал-социалист! Германия пала. Разрываемая большевиками и их союзниками, она не может продолжать свое существование. А значит не могу жить и я здесь! Подготовьте как можно больше бензина. Мое тело не должно достаться врагам или сохраниться для потомков. Я хочу исчезнуть навсегда Мартин, теперь это единственный выход!
Борман кивнул. Он сейчас не хотел и не мог изображать из себя заботливого соратника, отговаривая Гитлера от рокового решения. И он и фюрер понимали, что ситуация безысходна и они обречены. Их отличало только одно: Борман надеялся на спасение собственной шкуры, а Гитлер нет. Но оба знали, что южные части Вермахта не прорвут плотное кольцо советского окружения, даже если каждого немецкого солдата заменить десятком танков. Пал Берлин. Пал нацизм. Пал проклятый самой историей Гитлер. А вместе с ним его верный слуга – Борман.
 

-5-
Все оживились, как только представители командования вышли в коридор, ведущий к кабинету фюрера. Унтер-офицеры, дежурные, врачи и стенографисты забегали по помещениям железобетонных катакомб Вильгельмштрассе.
Около 23 часов 30 минут Борман вышел из кабинета фюрера и пальцем поманил к себе одну из стенографисток, стоявшую рядом с Гюнше. Девушка кивнула и немедленно к нему подошла.
– За мной, фрау Юнге! – уверенно строго приказал Борман.
Они вдвоем прошли в кабинет фюрера. Гюнше последовал за ними, закрыв за собой стальную дверь.
Увидев Гитлера, сидевшего все в том кресле, Юнге поприветствовала его и по приказу Бормана села за небольшой столик с печатной машинкой, который располагался в дальнем углу кабинета. Стенографистка уже несколько месяцев была канцелярским
 

помощником Гитлера, печатая разные многочисленные поручения и заметки. Юнге и сейчас думала, что ей предстоит напечатать обыкновенную бумагу, возможно, важную военную директиву, но она ошиблась.
– Гюнше, Борман, покиньте мой кабинет. – Усталым голосом прохрипел фюрер, поднимаясь с кресла.
Штурмбанфюрер отворил дверь, оставив ключи на столе с картой. Затем оба вышли из помещения в опустевший коридор.
– Пишите! – взмахнув рукой, приказал Гитлер и медленно стал расхаживать из угла в угол, словно пытаясь найти выход. – Последняя воля.
Юнге дрогнула и чуть было не свалилась со стула на пол. У нее затряслись руки. Теперь она поняла, что Гитлер продиктует ей свой последний документ – Завещание!
 

Стенографистка взяла себя в руки и как ни в чем и не бывало начала бить по клавишам печатной машины.
Диктовал Гитлер долго, но ни разу его голос, не дрогнул. Фюрер громко и четко произносил каждое слово, будто выступая перед многотысячной толпой, как в былые тридцатые годы.
И вот, Гитлер закончил диктовать секретарше первую часть. Вся его жизнь легла на страницы этого предсмертного трактата. Борьба с коммунистами и евреями, приход к власти и война – все это диктатор описал в одной своей речи, в одном последнем выступлении, подводя итоги жизни, с которой окончательно решил расстаться.
Лицо Гитлера и сейчас напоминало лицо покойника. От нервов и какой-то неизвестной болезни оно побелело настолько, что стало будто отражать и даже излучать яркий свет. Его блестящие глаза были похожи на стеклянные шары, готовые выпасть на стол.
 

Но фюрер сохранял гордое спокойствие, стараясь наиболее логично и менее эмоционально изложить свои предсмертные указы.
После того как Юнге закончила печатать, Гитлер вышел из комнаты, позвав Бормана и Геббельса. Оба мгновенно появились в кабинете и уселись на диван. Фюрер вернулся в свое кресло.
– Теперь, господа, я прошу засвидетельствовать и выслушать приказ о новом составе германского правительства – заявил Гитлер, передав Борману только что напечатанный текст.
– Германия терпит поражение. Лучшие представители арийской расы заперты в осажденном Берлине. Спасти империю можно, но это предстоит осуществить новым лидерам нации, чей труд позволил нам владеть тем, что мы имеем! Должность рейхспрезидента после моей смерти переходит гросс- адмиралу Деницу, должность рейхсканцлера – вам, мой дорогой Йозеф – Гитлер с улыбкой кивнул
 

Геббельсу, который не сводил с него глаз. – Министром по делам партии я назначаю вас, Борман!
Гитлер подошел к Юнге. Девушка незамедлительно напечатала имена и должности новых партийных чиновников и передала листы фюреру. Тот, улыбнувшись, похлопал ее по плечу и также передал документ Борману.
– Остальное мы обговорим утром! Утром! – бодро произнес Гитлер.
Юнге, Борман и Геббельс поднялись со своих мест, и трижды прокричав «Хайль!», удалились из кабинета.

-6-
Бойцы Мухина всю ночь провели в стенах занятого ими здания. Они слышали, как в километре от их позиций, наши ребята отбивали Рейхстаг у отчаянно сопротивлявшихся подразделений СС. Это был последний крупный бой перед кончиной гитлеровской
 

державы. Сердце города и всей империи вот-вот должно было остановиться и замереть, оставив израненное тело победителям.
И советские и немецкие солдаты понимали, что даже после падения этого величественного имперского символа бои за Берлин продолжатся. То там, то здесь будут звучать выстрелы германских реактивных пушек и залпы советских танков, разрываться растяжки и мины, оставленные фольксштурмом и РАD.
Но сегодняшний штурм – последняя баталия этой войны, в которой лишь за минуту может погибнуть      батальон. А Рейхстаг – последняя крепость, у чьих стен лягут сотни и тысячи воинов-освободителей, которым не суждено увидеть тот самый мир без войны. А о нем так сильно мечтал каждый и больше всех на свете мечтал отдельно взятый офицер, наш герой – Алексей Мухин…
 

Светало…Солдаты покидали здание, рассредоточиваясь по улице. Мухин и старшина стояли на ступеньках и курили.
Капитан глядел на разрушенную улицу. Он размышлял над тем, какие чувства переполняют человека, который знает, что войне скоро придет конец и он сможет вернуться домой. Вернуться к настоящей жизни, наполненной созиданием и уверенностью в том, что твои сегодняшние усилия пригодятся тебе и кому- то в будущем, что сейчас ты не сгинешь в любую минуту войны, так и не насладившись миром, который может установиться в Берлине и на планете. Спустя хоть пару часов.
И что чувствует немецкий солдат, по ту сторону городских укреплений?! Солдат уставший от войны, осознающий гибельное положение остатков уже несуществующей германской армии. Если он не сложит свое оружие, то не увидит отечество после
 

войны, лишив себя жизни, он потеряет возможность поднять его из руин.
Вот о чем думал Мухин в бесценное время отдыха. Неожиданно капитан бросил окурок на ступеньки и дал несколько распоряжений растерянному лейтенанту Крылову, бойцы которого собирали трофейные винтовки. Затем Мухин построил роту, насчитывающую всего пятьдесят пять бойцов.
– Вчера вечером из штаба батальона отдан приказ: прорываться сквозь вражеские укрепления к месту, где предположительно расположен бункер немецкого командования. Теперь ребята майора Губина не будут расчищать нам путь. Их вместе со всеми отправили на штурм Рейхстага! Мы же рвемся к улице, на которой все еще стоит рейхсканцелярия – объявил Мухин. – Старшина, пусть твои бойцы прикроют нас и останутся на этой улице, если немцы сзади зайдут…Черт их знает – выскочат за спиной и конец!
– Есть – с пониманием ответил старшина.
 

Измученные бойцы осознавали важность задачи, поставленной перед ротой. Теперь им в одиночку предстояло рваться к Вильгельмштрассе, а ведь солдаты и представить не могли, как близко она находится.
Пятьдесят пять горячих голов в стальных шлемах были готовы отдать жизнь в последние дни войны, только бы логово Гитлера было найдено и уничтожено!
И уже в 9 часов утра солдаты Мухина были близки к цели…
 

-7-
Ура! Хайль! – такими словами подбодрил Гитлера канцелярский чиновник, регистрировавший его брак с Евой Анной Паулой Браун. 30 апреля на Вильгельмштрассе, вернее ниже, под многометровыми слоями железобетона состоялся праздник – свадьба фюрера и его давней подруги, которую молодой лидер национал-социализма впервые встретил в студии знаменитого фашистского фотографа – Гофмана.
Кабинет Гитлера был заполнен радостными свидетелями. Борман, Геббельс и его супруга искренне восхищались парой молодоженов. Гюнше охранял спокойствие свадебной церемонии, не допуская в кабинет любопытных офицеров и секретарей, желавших проникнуть туда, якобы по рабочим делам.
И вот церемония подошла к концу. Все кроме четы Гитлер и Геббельс покинули кабинет. Утомленный фюрер опустился на диван, присев рядом
 

с Йозефом. Ева и Магда расположились на соседнем красном диване.
Гитлер молча посматривал на металлический бюст Фридриха Второго, который он еще вчера поставил на стол с военной картой.
– Тогда, во времена нескончаемых войн между Пруссией и Австрией, старый Фриц был на гране поражения. Но русская императрица умерла и на трон взошел немец! Пруссия была спасена! Была спасена Германия! Какой взрыв, какой переворот в истории должен произойти сейчас, чтобы были спасены мы?! – спросил самого себя раздосадованный диктатор. – Может быть, нам стоит надеяться на Кейтеля, на Йодля, на кого-нибудь?! Кейтель – старый вояка, он не допустит, чтобы сейчас восемнадцатый год повторился!
– Мой фюрер… – дрожащим голосом произнес Геббельс, поправляя свою праздничную бабочку. – Сегодня в девять часов я получил телеграмму от
 

фельдмаршала Кейтеля и генерала Кребса одновременно. Русские ведут бои на Мауерштрассе, наши минометы бьют по их частям, но оборона безрезультатна. Тщетны попытки фольксшурма удержать вокзал и метро. А тем временем советские солдаты проникли в Рейхстаг. Бои ведутся уже на лестничных пролетах.
Гитлер кивнул и поднялся с дивана.
-– Соберите всех, кто находиться в бункере и канцелярском бомбоубежище, в коридоре №1. Я уверен в своем решении – приказал он.
Геббельсы вышли из кабинета. Уже через пять минут в широком коридоре №1, который вел к выходу во двор рейхсканцелярии собрались несколько десятков человек. Как давние обитатели бункера – секретари, бойцы охранных частей СС и высшее партийное руководство во главе с Борманом; так и только что прибывшие офицеры.
 

Фельдмаршал Вильгельм Кейтель около часа дня влетел во двор рейхсканцелярии на своем автомобиле, минуя Дзоты и заграждения, игнорируя часовых, требующих водителя остановиться.
Кейтель самостоятельно открыл массивную дверь главного входа в фюрербункер, оттолкнув усталого караульного. Как только фельдмаршал начал спускаться по винтовой лестнице в коридор №1, к нему бросился дежурный офицер в длинной камуфлированной куртке с винтовкой наперевес. Но увидев, что в бункер ломится не раненый батальонный командир, а целый фельдмаршал, отдал честь и проводил его к кабинету фюрера.
Кейтель торопился неспроста. Сейчас его солдаты, пожалуй, последние регулярные защитники Берлина, отчаянно вели бои на Мауерштрассе и в соседнем переулке, который почти полностью заняли стрелки Мухина.
 

Ребята капитана уже могли видеть тот самый покосившийся указатель с надписью
«Вильгельмштрассе», хоть они и не знали, где именно расположена нора Гитлера.
Кейтелю становилось не по себе от мысли, что стратегически ситуация была еще хуже, чем в 9 часов, когда бои возобновились, а русские оказались в двухстах метрах отсюда. Тогда ему казалось, что хуже быть не может.
Фельдмаршал скинул с себя грязно-серое пальто и фуражку, бросился к телефону. Он хотел позвонить генералу Кребсу и немедленно запросить огня из тяжелых минометов, которые обычно использовались в полевых условиях, да и для атаки нежели для  обороны. Он хотел просить огня из всех имеющихся орудий! Но Кребс лично следил за обороной Рейхстага, заменяя Вейдлинга и ответить никак не мог. Да и связи не было. Теперь уже не было.
 

Бросив трубку, Кейтель окинул взглядом коридор и увидел удивленные лица собравшихся, не сводящих с него глаз.
К фельдмаршалу подошел Борман и шепотом что-то объяснил. Кейтель кивнул. Теперь и он точно знал, что все его оборонническое рвение неуместно. Фюрер отчаялся, а значит ситуацию на фронте уже не спасти, ведь линией фронта служила небольшая улочка, отделявшая Белорусский фронт, растянувшийся на пол-Европы, от группы армий «Центр», сжавшейся до размера меньшего чем правительственный квартал Берлина.
Гитлер обнял жену. Она взяла его под руку и супруги вместе вышли в коридор.
– Может быть, мы сможем уехать на Север? С твоим появлением у солдат адмирала поднимется боевой дух, и возможно найдутся силы сражаться! – обнадеженно спросила Ева, когда они выходили из кабинета. – Ведь у нас еще есть время и русские совсем не так близко, как докладывают твои генералы!
Гитлер ничего не ответил. Этот твердый, но высокомерный человек никогда не являлся пацифистом. Он не допускал ни одной мысли о бегстве. Такие мысли не приходили ему в голову даже из простого желания жить и чувства самосохранения.
Сейчас он вспомнил Паулюса, без преувеличения, мужественного офицера, который оказался скованным в ледяное кольцо под Сталинградом. Тогда фюрер повысил его в звании. Генерал Паулюс стал фельдмаршалом. Гитлер намекал военному на самоубийство, ведь ни один немецкий фельдмаршал не был пленен. Паулюсу следовало покончить с собой. И фюрер им гордился, так как вся шестая армия во главе с командиром погибла в том снежном котле. Но Паулюс был жив, и Гитлер ошибался насчет его рыцарской гибели.
Гитлеры вышли в коридор, где столпились все, кто хотели попрощаться с фюрером и все кому это было разрешено.
 

Каждый натянул на руку алую повязку с черным крестом. Эти повязки напоминали Гитлеру его выступление в Нюрнберге тридцать шестого года. Когда весь зал переполняли активисты и лидеры НСДАП, сверкавшие этими повязками. Он вспоминал ярчайшие годы своей политической карьеры, которой суждено было закончиться сегодня.
– Я сражался во главе германской нации за ее освобождение, за ее превосходство! Пусть империя продолжает сражаться.…Со мной или без меня – не важно… Конец еще не наступил! Народ Германии не сломлен! Хайль! – громко произнес Гитлер, согнув правую руку в характерном приветствии и подавленно склонил голову.
– Зиг Хайль! – толпа собравшихся взорвалась этим лозунгом и повторяла его до тех пор, пока Гитлер с женой не скрылись в кабинете. Стенографистки и девушки-секретари, офицеры и высший командный
 

состав замерли на месте с высоко поднятой правой рукой.
Солдаты, дежурные у дверей и в коридорах утомленно следили за этой процессией, прислушиваясь к грохоту разрывающихся наверху бомб.
– Знамена ввысь… - пропел майор Вермахта, прислонившись к бетонной стене и обнял свой автомат. Все немедленно подхватили слова   партийного гимна. Коридоры и комнаты фюрер бункера залились
нацистским многоголосьем.
Все вспоминали далекий тридцать шестой год и съезд партии в Нюрнберге, когда весь зал заполнился этим штурмовым маршем. А уже через несколько месяцев, там, в Нюрнберге будут судить тех коричневых идеологов, сочинивших помимо этого гимна преступную идею истребления и воплотивших ее в жизнь.
Борман, подпевающий этому «траурному» хору, не торопясь, подошел к Гюнше, поющему громче всех
 

и взглядом указал на вход в кабинет фюрера. Штурмбанфюрер сквозь голосящую толпу пробрался к комнате, где временно располагался хозяйственный блок бункера.
Среди пустых ящиков и коробок, газовых баллонов и пулеметных лент лежал карабин «Штурмгевер» не приписанный штурмбанфюреру СС табелем, но ему принадлежавший.
Гюнше взял карабин в правую руку и принялся поправлять ордена, красовавшиеся на его парадном черном кителе. Блестели нагрудные эмблемы и черные петлицы воротника с белыми черепами и рунами «зиг», которые сияли на его форме даже в темноте.. Никто из офицеров СС, Вермахта или специальных ведомств Третьего рейха сегодня не могли позволить себе содержать форменные вещи в таком идеальном состоянии. Но Гюнше, будучи личным адъютантом Гитлера, старался выглядеть наиболее опрятно и в
 

своей последней встрече с фюрером хотел предстать перед ним в безупречном виде.
Гюнше вернулся к кабинету. Собравшиеся заканчивали петь последний куплет песни Хорста Весселя.
У дверей кабинета, словно стражи стояли Геббельс и Борман. Штурмбанфюрер жестом попросил их отойти в сторону, и те заняли место рядом с группой стенографисток, среди которых была и фрау Юнге.
Гюнше также жестко попросил отойти подальше офицеров Вермахта и двух полковников Люфтваффе, которые вплотную подошли к входу в кабинет.
Затем Гюнше встал напротив приоткрытой дверцы кабинета и закрыл раздвижные двери, которые отделяли некоторое пространство возле кабинета от остального коридора и создавали дополнительную комнату.
Штурмбанфюрер скрылся за массивными стальными пластинами, и никто так и не узнал, остался
 

ли он стоять снаружи, с карабином наперевес или зашел в кабинет, оказавшись наедине с Гитлерами.
Очевидно, что Отто Гюнше, как адъютант должен был обеспечить безопасность всей процедуры или выполнить какие-то поручения, но не фюрера, а Бормана, который и подложил карабин в хозяйственный блок.
Был исполнен последний куплет «Знамена ввысь», и во всем бункере воцарилась тишина. Время остановилось в подземелье Вильгельмштрассе. Все ждали…
Прошла минута, две, но никто не посмел даже пошевелиться.
Ровно в 13 часов 00 минут прозвучал выстрел.
– Прямое попадание – с иронией прошептал Борман. К его счастью, никто не слышал этих слов. Только Геббельс и стенографистка, стоявшая рядом с госпожой Юнге. От этих слов девушка начала дрожать, но вскоре она успокоилась. Спокойны были все. Как будто ничего не произошло. Офицеры и служащие бункера были готовы разойтись по местам. Но, в частности для каждого, жизнь разделилась на до и после.
Стальные двери отворились, и из комнаты вышел Гюнше. В правой руке он по-прежнему держал свой карабин. Штурмбанфюрер надел фуражку, которую он оставил на столике перед дверью, как-будто собираясь покинуть бункер.
– Господа, партийные товарищи, сегодня, 30 апреля, погиб фюрер Германской нации, национал- социалистической рабочей партии Адольф Гитлер…наш любимый фюрер. – С наигранной трагичностью объявил Гюнше. – Прошу продолжать работу, в соответствии с его последней волей. - После этих слов он отдал какие-то распоряжения часовому, пожал руку фельдмаршалу Кейтелю и прямо по коридору направился к выходу.
 

Все начали расходиться по местам, не обратив внимания на высокопарные слова штурмбанфюрера. И только Кейтель продолжал стоять в коридоре №1 рядом с часовым.
Старый фельдмаршал заметил, что, когда Гюнше закрывал двери, желая отгородить кабинет от коридора, его карабин не был снят с предохранителя, а когда адъютант вышел, предохранитель уже был спущен. Вопрос: покончил ли фюрер с собой или с ним и его женой расправился Гюнше, остался для Кейтеля открытым. Пожалуй, правды не знал даже сам Борман, находившийся с адъютантом в сговоре.
Но обвинить штурмбанфюрера СС?! Да и имел ли сейчас хоть какое-то значение способ, с помощью которого Гитлер покинул этот мир?
 

-8-
Тем временем, бойцы роты Мухина выбивали остатки все еще сопротивлявляющегося фольксшурма с Морен и Мауерштрассе.
У обессилевших ополченцев не осталось ни одного пулемета, ни одной гранаты, ни даже патронов для стандартных винтовок.
Лишь два панцерфауста и один автомат. Защитники били, а точнее просто вели беспорядочный огонь по советским солдатам, которые, как им казалось, хаотично расползались по всей улице.
Вот-вот должен был закончиться штурм рейхстага, и тогда командование полка, в состав которого входила рота Мухина, могло бросить на приступ несколько звеньев Т-34, капитану в помощь. А пока остатки этой роты скрупулёзно и не спеша пытались покончить с берлинскими ополченцами.
И, наконец, к 2 часам по дня, смолкла последняя очередь последнего боевика. Мухин бросил
 

на землю пустой немецкий «МР» и ловко выхватил пистолет из своей кобуры.
– Бойцы, за мной! – Голос Мухина был слышен даже на соседних улицах, и, вероятно, на Вильгельмштрассе.
Бойцы: солдаты и младшие офицеры показались из своих укрытий, в прозрачной дымке догорающего бензина засияли светло-зеленые гимнастерки русских воинов, засверкали острые штыки.
Рота стремительно ворвалась в заброшенный правительственный дом, где засели немецкие ополченцы. Никто не отстреливался, лишь несколько разъяренных фанатиков, достав штыки сопротивлялись до тех пор, пока весь этаж не был разрушен меткими попаданием гранаты старшины Веткина.
Мауерштрассе больше не принадлежала силам группы армий «Центр», чьи позиции сжались практически до размеров двора рейхсканцелярии и одного переулка.
 

Контролируя этот переулок, советские солдаты могли бы выйти сразу на Вильгельмштрассе, в тот самый двор. И Мухин, даже не подозревая о такой возможности, направил солдат в этот переулок, приказав оставить занятый многоэтажный дом.
Совсем скоро сюда должен был подоспеть один из взводов батальона Губина, а там и до танков недалеко.
Пятьдесят бойцов во главе с Мухиным, рассредоточившись, начали бой за этот судьбоносный переулок.
Здесь расстановка сил поменялась. Переулок был разрушен сильнее, чем соседняя улица. Многочисленные обломки, руины зданий и горящая техника служили прикрытием для немецких солдат бронетанковой части СС, которые лично от Гюнше получили приказ сдерживать советскую технику.
Шансов у этих ребят – танкистов было маловато. Они являлись, смертниками. Об этом, казалось,
 

говорила даже их форма: черные (как и у всех солдат СС) двубортные мундиры и нехарактерные для танкистов пехотные каски; черепа на их воротниках были заключены в кроваво-красную окантовку. Они как - будто кричали о скором исходе уличной битвы не в пользу своих хозяев.
В том месте, где переулок заканчивался и стоял тот самый указатель, расположился «тигр» с подбитой гусеницей. (снарядов у этого экипажа не было, но курсовой пулемет неустанно бил по нашим солдатам).
– Плотно окопались, гады! – крикнул старшина, укрывшись, за грудой кирпичей и подал лимонку рядовому, лежащему слева от него. – И где эти губинские танки лихоманка носит?!
Мухин скрылся за полуразрушенной бетонной стеной, выпирающего фасада одного из зданий. Он окинул взглядом бойцов. Один за другим наши стрелки падали замертво, скошенные очередями танкового пулемета. Не каждый мог занять безопасную позицию,
 

окопаться среди груды кирпичей или палок. Рота быстро редела, и Мухин должен был принять спасительное стратегическое решение. Он взглянул на старшину, который вел бой в двадцати метрах от него, хотел крикнуть что-то старику, но неожиданно для всех, даже для танкистов СС, прогремела канонада артиллерийских взрывов. Часть переулка, прилегающая к Мауерштрассе, в один миг была разрушена. Камня на камне не осталось от дома, где расположили свои огневые точки несколько советских автоматчиков. Погибли лейтенант Зимин и старшина Веткин.
Это начали обстрел тяжелые минометы, об огне которых так упорно просили Кейтель и лейтенант Закс. Мухин замер, прижавшись к стене. То, что погибли почти все бойцы его роты, он осознал спустя
лишь несколько минут.
Только кучка стрелков: Егоров, Сколкин и два совсем молодых парня, теперь уже отстреливались от
 

наступающих солдат СС. Мухин не сразу заметил, что изранен сам, и, что взрывная волна свалила его с ног. Его фуражка была залита кровью, которая струями стекала на лоб. Но ранения показались ему пустяковыми. Осколок снаряда покасательно задел затылок и разрезал левое ухо! Шок позволял капитану какое-то время не чувствовать боли. Лишь легкая контузия давала о себе знать – у него сильно ослаб слух., выстрелы и взрывы он слышал так, как если бы они раздавались за километр от поля боя.
Мухин посмотрел на левую руку. Окровавленная она торчала из его плеча, как металлическая арматура из бетонного блока.
Но боль сейчас была на последнем месте. Мухин, плохо соображая, что происходит вокруг, поднял с земли свой «ТТ», и опираясь на стену, побрел вдоль разбомбленного здания куда глаза глядят.
Тем временем прогремел второй залп средних
«гранатверфер» и 4-я рота капитана Мухина перестала
 

существовать. Но он отчаянно пытался выбраться из этой бойни, добраться до улицы, занятой, должно быть подоспевшими солдатами Губина.
Капитан почти ничего не видел в черном дыму полыхающей улицы. Он шел как слепец, вытянув вперед руку, в которой держал пистолет.
Когда дым немного рассеялся, Мухин увидел, что оказался во дворике между двумя горящими домами.
Сквозь небольшой проем между этими многоэтажными зданиями капитан увидел, что солдаты бронетанковых сил СС покинули свои позиции. Пребывая в неописуемом восторге от того, что рвущихся к рейхканцелярии русских удалось остановить и более того – уничтожить, командир части – штаб- сержант СС, приказал бойцам двигаться к Мауерштрассе. Пожалуй за всю Берлинскую битву, германские войска получили возможность наступать.
 

Истекающий кровью Мухин, собрал все свои силы, и облокотившись на кирпичную стену дома, несколько раз выстрелил эсесовцам вслед.
Лишь трое мгновенно повалились на землю. Двое были ранены. Остальные не обратив внимания на потери, продолжали наступать на никем не занятую улицу, своими короткими шеренгами.
Только танковый пулеметчик заметил капитана. Он немедленно дал пару очередей по скрытому проему. Пули не зацепили Мухина. Но офицер упал; просто от усталости свалился. Ему было необходимо продолжить свой путь. Но куда бежать, куда идти?! Похоже, капитан был окружен.
Мухин, озираясь по сторонам, искал хоть какой-то способ прорваться на параллельную улицу, ведь эсесовцы еще не успели захватить Моренштрассе. И выход был найден – брешь в стене, пробитая танковым снарядом.
 

Капитан, превозмогая боль, пролез сквозь стену и покинул охваченный огнем дворик, но оказался не на Моренштрассе, а в другом соседнем дворе. Не сообразив, куда он попал, Мухин спрятался за большими металлическими бочками, рядом с которыми стоял черный гражданский автомобиль.
Двор был полностью разрушен, как и здание с колоннадой, расположенное на противоположной стороне двора. Перед этим помпезным, но плохо сохранившемся чертогом, был выстроен огромный дот странной формы, из амбразуры которого торчал ствол тяжелого станкового пулемета. Выехать из этого двора не представлялось возможным, так как путь на соседнюю улицу был разворочен глубокими воронками; да и сами немцы перекрыли его противотанковыми и другими укреплениями.
Массивная дверь, расположенная в каком-то искусственном углублении, отворилась. То ли из того самого чертога, то ли из подвала выбрались несколько
 

автоматчиков Вермахта. На них были не каски, а пилотки. К бою они явно не готовились. Затем, из того же дверного проема показались несколько офицеров: сухого телосложения пожилой немец в генеральской форме, полный старичок в такой же форме, но с более забавной внешностью и суровый высокий офицер СС в черном мундире.
Мухин внимательно следил за ними из своего укрытия и не смел пошевелиться.
Капитан заметил, что прямо у одной из колонн разрушенного здания дымится какая-то черная субстанция, завернутая в одеяла и брезент. Офицеру и в голову не могло прийти, что это догорают останки Гитлера и его жены, которые, согласно завещанию фюрера предписывалось немедленно кремировать.
  -9-
Штурмбанфюрер СС – Отто Гюнше бесновался и кричал на солдат, таскающих туда-сюда пустые бензиновые канистры. Упитанный старичок – Бургдорф глядел на дымящийся сверток из брезента и беседовал с выкуривавшим сигарету за сигаретой генералом Вейдлингом.
– И что теперь?! – нервно спросил Вейдлинг – Сражаться дальше?
– Так приказал фюрер – покорно произнес Бургдорф, пытаясь угодить Гюнше.
– Фюрер отдал много приказов, в том числе он приказал долго жить – с иронией заметил Вейдлинг.
– Генерал, при всем уважении, не смейте больше так говорить! Иначе, я буду считать Вас предателем! – Возмущению штурмбанфюрера не было предела.
– Мне безразлично Ваше отношение ко мне, Гюнше. – Отрезал Вейдлинг. – Хоть Вы и служите в специальном ведомстве и гордитесь тем, что на вашем воротнике красуется руна «зиг» я все-таки генерал, я командую обороной города. И наконец не пугайте меня вашей политической властью! В действительности она принадлежит Геббельсу или Борману.
 

– Не рассчитывайте, что после окончательного падения Германии хотя бы частично этой власти достанется вам, генерал-командующий! – нагло парировал Гюнше. – Вы тоже ответите перед миром и заваленной руинами Европой!
На пике этой ссоры Вейдлинг был готов застрелить партийного прихвостня – Гюнше. Но проявил выдержку и даже замолчал. Затем офицеры обменялись взаимными оскорблениями, не обращая внимания на учтивого Бургдорфа, желавшего их разнять.
Вскоре штурмбанфюрер удалился в бункер, захватив с собой парочку автоматчиков. Бургдорф принялся руководить бойцами, которые по прежнему таскали канистры. Вейдлинг продолжил дымить, глядя на догорающий сверток в почерневшем брезенте.
Генерал, которого Гитлер, к несчастью, назначил командующим обороной Берлинского округа, теперь все прекрасно понимал. Он знал, что новый
 

Рейхспрезидент –   Гросс-адмирал Дениц, отвечавший за оборону северного Фленсбурга, вовсе не обладал реальной властью. Его просто хотели хотя бы отчасти сделать ответственным за смерти ненецких граждан в последние дни войны, повесив на старика регалии главы государства.
Вся власть досталась партийцам, тем кто не покидал Гитлера ни на минуту и всеми возможностями способами интриговали против генералитета.
В частности, против Вейдлинга, когда генерала чуть не расстреляли по ложному доносу Гюнше. Таким образом, Мартин Борман и Отто Гюнше хотели не просто унаследовать от Гитлера полномочия идейных руководителей. Какой смысл имела эта формальная возможность, издавать директивы и постановления, решать дела партии в последние дни войны?! Они хотели бежать, бежать к марионетке Деницу и попытаться отсрочить конец, пользуясь
 

исполнительной властью, которой их надедила последняя воля фюрера.
Все это Гельмут Вейдлинг понимал, но ничего не мог поделать. Арестовать их, не имел права, остановить и помешать любыми силовыми методами, на позволяла ситуация.
Генерал бросил последний окурок и притушив его ногой, направился к входу в бункер. Он не хотел созерцать тлеющий прах четы Гитлер, желая немедленно отправиться к Кребсу. В эти минуты он безуспешно пытался удержать рейхстаг, временно замещая Вейдлинга.
Мухин долго и безучастно наблюдал за происходящим и хотел было проползти обратно в ту самую щель, из которой он сюда выбрался. Капитан понял, что эти офицеры не просто представители немецкого командования. Не зря эти вояки, похожие на штабных начальников, собрались в одном дворе. Мухин догадывался, что перед ним предстали те, кто
 

руководил обороной города. Вот оно – сердце Берлинской цитадели. Теперь капитан был уверен, что именно здесь располагается вход в бункер. Ведь над той массивной дверью висела табличка с надписью «Унтерганг». Мухин отлично знал немецкий.
Теперь он хотел как можно быстрее добраться до штаба полка и сообщить о том, что видел. Ранения стали напоминать о себе чаще. Кровь заливала лицо. Руки болтались, словно канаты. Но все мучения невозможно было сравнить с восторгом, который испытал советский офицер.
Он выполнил задание. Они выполнили – ребята из его штурмовой роты. Здесь на постылых улицах Берлина бойцы погибли не напрасно.
Мухин, скрываясь за теми же бочками, медленно начал продвигаться в спасительный лаз, проделанный кем-то в уже пробитом снарядом отверстии. Как вдруг около этого лаза он обнаружил странную находку. На это капитан не обратил внимания, когда проник сюда в
 

первый раз. Под брешью в стене лежало тело, очевидно, какого-то эссесовца. На молодом офицере был изорванный пулями светло-серый китель. К воротнику пришиты обычные петлицы СС, но с серебряными дубовыми листьями и одним ромбиком. Однако, на плечах не было погон.
– Неужели свои прикончили?! – смекнул Мухин. Капитан был прав – перед ним лежал никто иной как группенфюрер Герман Фегелейн. Прошлой ночью, по приказу фюрера, его расстреляли свои же солдаты. За что?! Якобы за попытку бежать из осажденного Берлина. Расстрелом командовал штурмбаннфюрер Гюнше.
Тело генерала СС бросили в эту канаву, забыв о нем как о предателе и, похоже, не собирались вспоминать. Мухин напомнил…
Капитан приподнялся, решив отодвинуть труп, и с максимальной безопасностью пролезть обратно, в ту самую узкую брешь. Но болтающейся на сухожилиях,
 

левой рукой, задел одну из железных бочек. Все пять баков с горючим повалились на землю. Он себя выдал.
Услышав грохот, Бургдорф обернулся и увидел русского офицера, сжимающего в руках пистолет. Генерал не смел сделать ни малейшего движения. Он не мог понять, как советский боец проник в самый охраняемый двор Берлина, да еще в то время, когда бронетанковые подразделения СС отогнали русских как минимум на полкилометра от Вильгельмштрассе.
Не шевелился и Мухин. Как вкопанный стоял он посреди двора рейхсканцелярии и смотрел в глаза, обезумевшему от страха генералу Вермахта, у которого не было даже табельного оружия.
– На помощь! Огонь! – завопил Бургдорф, собираясь кинуться на землю.
Солдаты немедленно бросили канистры и навели на Мухина прицелы огромных автоматов. Но капитан оказался быстрее, спустив курок своего старенького ТТ. В один миг четверо немецких автоматчиков один
 

за одним свалились на разбитый асфальт, скошенные меткими попаданиями Мухина.
Вейдлинг, готовый отворить стальную дверцу бункера, развернулся, услышав выстрелы, резко выхватил из кобуры «Вальтер». Капитан был у него на мушке.
Мухин стоял там же, в тридцати метрах от бункерного входа и целился в растерявшегося Бургдорфа. Однако Вейдлингу не пришлось вспоминать польский боевой опыт и применять оружие.
Из-за колонны, разрушенной рейхсканцелярии, появилась фигура парня из гитлерюгенда, который еще вчера оборонял Мауерштрассе и спасся, благодаря приказу лейтенанта Закса. Мальчишка крепко сжал в своих руках винтовку. Прозвучал выстрел. Пуля пробила левое колено Мухина и капитан упал, уронив пистолет в одну из воронок.
 

Огненная боль сковала всю ногу. Капитан не понял, кто стрелял и откуда. Он с ненавистью смотрел в глаза на Бургдорфа и спешившего к нему Вейдлинга. Он смотрел в глаза самой смерти.
Его огорчало лишь то, что командование так и не узнает истинное место нахождение этого проклятого подвала, где так долго прятались военные преступники Рейха, что карты его специальной роты врали, ведь Вильгельмштрассе и двор рейхсканцелярии были так близко! Чуть больше сотни метров отделяло тогда, 29 апреля, Белорусский фронт от главного штаба группы армий центр, от главного фашистского логова.
Но Мухин знал, что совсем скоро будет взят Рейхстаг, а этот чертов бункер уничтожен, что война, унесшая жизни его родственников и сослуживцев скоро закончится, а значит все жертвы были не напрасны, не напрасна и его жертва.
Стрелок гитлерюгенда подошел к Мухину, которого разрывали физические страдания, но разум которого был ясен. Тело офицера напоминало пробитую снарядами бронемашину, продолжавшую вести неравный бой.
Парень перезарядил винтовку и выстрелил капитану в затылок. Прервалась жизнь еще одного прекрасного человека.
Бороздя руины освобожденных кварталов со старшиной, которого сегодня тоже не стало Мухин сказал: «Вот бы у человека было девять жизней, как у кошки!» Старшина ответил: «Не каждый бы эти жизни прожил как человек. Проспал бы восемь и только к концу девятой понял, что к чему» Тогда же Мухин задумался, а что чувствует человек, которому воевать осталось всего пару дней, но который в любую минуту может погибнуть в последних боях.
Сегодня, 30 апреля 1945 года, на Вильгельмштрассе, капитан Мухин испытал это чувство, раскаленное чувство гордости за то, что отдает жизнь в последнем сражении Великой войны,
 

приближая долгожданную победу хоть на день, хоть на час, хоть на минуту.
Горел Берлин – умирающая цитадель почти уничтоженного Рейха. Горели Митте и Кройцберг. Ну что эти названия могли значить для тысячи советских солдат и офицеров пять, шесть лет назад. Даже в недалёком сорок четвёртом эти названия были для них лишь набором звуков на чужом языке. Но сегодня, 30 апреля 1945 года, эти берлинские районы стали для многих последним полем битвы, их братской могилой.
Бургдорф поблагодарил стрелка за помощь, и похлопав по плечу, сказал, что малый – настоящий солдат Рейха. Вскоре, вознагражденного генеральскими одобрениями бойца, отправили на помощь бронетанковым силам СС. На счету теперь был каждый солдат, каждый безумец, готовый лить кровь до последнего, вне зависимости от звания и возраста.
 

Вейдлинг засунул «Вальтер» обратно в кобуру и подошел к ошеломленному Бургдорфу.
Санитарная группа унесла тела погибших автоматчиков в стены стихийно организованного крематория.
Тело Мухина было облито горючим и сожжено рядом с трупом генерал-лейтенанта Фегелейна, там, за бочками, прямо во дворе рейхсканцелярии. И теперь уже никто, никогда не узнает, где покоится прах капитана.
К 18 часам Рейхстаг почти полностью был занят советскими солдатами. То тут, то там, бордовые флаги со свастикой сменялись алыми знаменами Красной армии.
Часть танков и САУ по приказу майора Губина отправилась прямиком в Вильгельмштрассе.
Бронетанковые подразделения СС покинули Моренштрассе и Мауерштрассе и вскоре сдались в плен.
 

Теперь наши бронемашины гордо стояли практически у стен рейхсканцелярии. А на покосившейся указатель с надписью
«Вильгельмштрассе» был повязан красный флаг с золотым серпом и молотом.
Губин хотел связаться с Мухиным, задействовав особую роту связи. Майор с великой радостью хотел рассказать товарищу о взятии рейхстага - последней немецкой крепости и сообщить о том, что подкрепление вот, вот прибудет на занятые его ротой улицы. Но сообщение уже было  не кому отправлять…

-10-
Гюнше зашел в комнату Бормана, приказав автоматчикам подождать в коридоре. Министр по делам партии сидел на табуретке за письменным столом, над которым висел портрет фюрера, и разбирал какие-то бумажки.
 

Гюнше уселся напротив Бормана, не обратившего на визит товарища никакого внимания.
– Представляете, по словам Вейдлинга, какой-то русский проник во двор рейхсканцелярии и затеял целую перестрелку с его людьми! Подумать только! – пожаловался энергичный штурмбанфюрер.
– Я знаю, что русские близко, но не предполагал, что они начнут гонятся за нашими генералами, там, наверху, уже сейчас…– не отрываясь от бумаг, пошутил Борман.
– Мартин, нам с вами надо как можно быстрее вырваться из Берлина, иначе, будет поздно. – неожиданно и откровенно выдал Гюнше, поднявшись стула. – Иначе будет поздно – настойчиво повторил он, будто уговаривая сурового собеседника.
– Нам? – грубо спросил Борман. – Гер штурмбанфюрер, я знаю, что после смерти вашего непосредственного начальника, перед вами открылись большие возможности властного характера…Но не
 

думайте, что когда я покину Берлин, политическая власть хоть в малом объеме достанется вам или господину рейхсканцлеру! – Вы можете следовать за мной, на север или героически остаться в Берлине, но не думайте, что можете решать, когда мне следует покинуть город. Я знаю, что являюсь для вас неплохим покровителем, но не стану делить исполнительную власть со штабным адъютантом. При всем уважении к вашим военным заслугам, я понимаю к чему ведет   ваша фамильярность! Вы даже не узнаете, когда я покину Берлин и не посмеете за мною увязаться! – Борман потряс листами с завещанием фюрера перед носом Гюнше, как бы намекая, кому досталось завещание, а следовательно, и германское государство.
– Но позвольте, господин…– Начал было Гюнше, но Борман громко окликнул своего секретаря и молодой офицер в форме штурмовика проводил штурмбанфюрера в коридор, где его ждали автоматчики.
 

Эгоист Борман использовал эссесовца, но не собирался выкладывать на стол все карты своего бегства. Он обошелся с Гюнше не лучше и не хуже, чем штурмбанфюрер со стариком Вейдлингом. И Отто это прекрасно понимал. Теперь раздосадованному адъютанту придется в одиночку, с боями прорываться на север, где по лесным дорогам он примерно в одном счастливом из ста несчастных случаев мог добраться до сражающихся соединений адмирала Деница, или же сдаться союзникам, чьи позиции находились на порядочном расстоянии от западного Берлина. А значит ему также нужно было прорываться через советскую блокаду. В состав его «прорывных» сил могло войти не больше взвода солдат СС (не раненых, вооруженных, готовых сражаться). Другое дело – Борман, у которого, как думал Гюнше, наверняка были надежные каналы спасения. Так считал штурмбанфюрер, и он как всегда ошибался.
 

В туже ночь Гюнше покинул бункер. Он собрал во дворе рейхканцелярии несколько бойцов бывшей полевой дивизии Люфтваффе. Солдаты предстали перед штурмбанфюрером в темно-синих шинелях и авиационных кепках, вооружённые старыми полуавтоматическими ружьями G-43, которые бывшие подопечные Геринга, бог весть, где нашли. К ним присоединился убийца капитана Мухина – паренёк из уничтоженного и обезглавленного гитлерюгенда.
Вскоре к отряду подоспели только что закончившие очередной уличный бой подчиненные Гюнше – бойцы одного из формирований СС. У самого старшего по званию – молодого шарфюрера, казалось уже совсем не было сил отбиваться от атак советской пехоты: стальной шлем парня был пробит твердым осколком снаряда, лицо заливала, сочащаяся из виска кровь. Но офицер, сжимая в руках пустой громоздкий «Бергман»,  выпрямился и отдал штурмбанфюреру честь.
 

– Гер штурмбанфюрер, – обратился он к командиру, – мы готовы пробиваться дальше и дальше. В Тиргартене продолжает сражаться рота хауптштурмфюрера Хубера, оттуда мы будем двигаться на Запад. Это единственный выход, гер штурмбанфюрер!
Гюнше кивнул и взвел механизм своего карабина. Отряд, желавших спаситесь любой ценой, людей и эсесовцев покинул двор рейхсканцелярии.
Уже 2 мая 1945 года от группы сопровождения Отто Гюнше ничего не осталось, погибли все, а сам штурмбанфюрер, будучи контуженным в районе сдавшегося Тиргартена попал в плен, но не к союзникам, на которых он так рассчитывал. А затем был арестован советскими офицерами с васильковой окантовкой на погонах, готовыми с удовольствием выслушать доказательства и точные детали смерти Адольфа Гитлера!

-11-
В прошлое ушел этот знаменательный день – 30 апреля. День, который многое изменил в мировой истории.
Всю ночь и все утро шли ожесточенные бои. Советские полки, полностью занявшие Берлин и его правительственный квартал, добивали последние соединения Вермахта.
Вильгельмштрассе обороняла лишь сотня измотанных штурмовиков СС, несколько пулеметчиков из наголову разбитых частей генерала Кребса, разрозненные группы стрелков фольксштурма и кучка фанатично преданных «делу фюрера» бойцов Гитлерюгенда.
1 мая еще сражалась небольшая группировка СС, в центральном парке – Тиргартен, а с ней не желавшие сдаваться офицеры тайной полиции, которые знали, что их ждет в плену.
Утром, 1 мая, рейхсканцлер Германии отдал приказ – продолжать сопротивление. Йозеф Геббельс, как и в последние годы, так и в последние дни своей жизни верил в то, о чем говорил с трибун. Он был готов последовать за фюрером и сделал это вечером 1 мая 1945 года.
В тот вечер он вспоминал лучшие годы своей карьеры, проклинал предателей – Гиммлера и Геринга, а перед тем, как умертвить себя и всю свою семью, он попросил одного офицера, готового сбежать на Север, туда, где продолжал сражаться новый рейхспрезидент, передать, что ставка во главе с последним рейхсканцлером – Геббельсом, до последнего вздоха отбивала атаки русских.
В ночь с 1 на 2 мая тело Геббельса вынесли во двор, облили горючим и подожгли. Так закончил один из главных преступников Третьего рейха, доктор наук Йозеф Геббельс. Его смерть потрясла Кейтеля. Фельдмаршал всегда умел трезво оценивать соотношение своих сил с силами противника и действовать по обстоятельствам. Но сейчас он не мог принять взвешенное решение. Кейтель не был фанатиком и не хотел продолжать бессмысленную бойню, однако, пацифистом он тоже не являлс, не желая повторить сценарий капитуляции 1918 года, когда он, будучи молодым офицером, узнал о позорном поражении своей родины.
И все же, жизни людей, военных и гражданских, были важнее гордого, но безрезультатного сопротивления. Поэтому фельдмаршал, прославленный не только военным, но и политическим талантом, втайне от Геббельса и Бормана, решил пойти на переговоры. Переговоры с советским командованием, которые могли отсрочить поражение германии хотя бы на сутки. Никто бы не посмел расценить это как предательство, ведь даже Геббельс, готовящийся расстаться с жизнью, рассматривал возможность направить советскому командованию просьбу о временном прекращении огня.
Под предлогом этой просьбы, генерал Крэбс, по приказу Кейтеля покинул группировку своих сил и выехал в штаб 8-й гвардейской армии. Переговоры начались. Но, показав себя неважным дипломатом, генерал получил отказ. Отказ от Чуйкова, Жукова и Сталина. Советская артиллерия продолжила беспощадно бить по полыхающим районам Митте и Кройцберг. Берлин превратился в настоящий земной ад. Кейтель ошибся, сделав ставку на настоящего солдата – Кребса, и уже 2 мая на переговоры был послан Вейдлинг. Генерал на автомобиле фельдмаршала миновав демаркационную линию, обозначенную советским командованием на время переговоров и с белым флагом парламентера прибыл в штаб 8-й армии. Русская артиллерия не обстреливала шоссе, по которому ехал Вейдинг, ведь Жуков рассчитывал на то, что после переговоров генерал сдается в плен вместе с остатками своей армии. И его солдаты с поднятыми руками потянулись по шоссе, покинув свои позиции. Проигнорировав все указания Кейтеля, полученные от фельдмаршала накануне выезда, 2 мая, Гельмут Вейдлинг высоко поднял белый флаг. Генерал вместе с несколькими штабными офицерами сдался в плен. За несколько часов до этого, он призвал всех немецких солдат последовать его примеру.
«Сражаясь в этой бессмысленной битве, мы продлеваем страдания всего немецкого народа. Прошу немедленно сложить оружие. Бывший командующий обороной Берлина – генерал артиллерии Вейдлинг». – таким было его последнее обращение к своим солдатам.
Во второй половине дня в плен сдались почти все бойцы Фольксштурма и Вермахта. Сдались последние защитники рейхстага. Бои продолжали вести лишь фанатики из СС в отдельно взятых домах, подвалах, парках.
Узнав о капитуляции Вейдлинга и его ребят, Кейтель не стал осуждать генерала и даже не доложил об этом Борману. Каждый сейчас хотел выйти живым из-под ножа берлинской мясорубки, и генерал решил сделать это по-своему, только и всего. Так рассуждал Кейтель. Фельдмаршал был спокоен. Он всегда принимал ответственные решения с невозмутимостью покойника. Даже, когда подписывал директиву об истреблении сотен тысяч граждан советских республик. Но, руководствуясь привычкой отчитываться перед партийным начальством, все же решил доложить о стихийной капитуляции Борману. Он зашел в его комнату. Но там никого не оказалось, кроме двух стенографисток. Но вопрос Кейтеля о местонахождении рейхсминистра ответить они не смогли. А появившийся в кабинете секретарь, сообщил, что тот покинул бункер еще вечером 1 мая. Это было правдой.
-12-
Никому не сообщив о своем бегстве, Мартин Борман с несколькими преданными офицерами скрылся на своем автомобиле.
Незаметно для русских машина выскользнула из двора рейхсканцелярии. Преступники воспользовались потайным тоннелем канцелярского гаража, о котором знал только Борман. Вскоре к черному автомобилю рейхсминистра присоединился, заранее приготовленный, мотоцикл с пулеметчиком.
Кортеж направился к одному из мостов на Шпрее, который все еще не был занят советскими штурмовыми группами. Там к ним примкнул танк, готовый сопровождать до западных пригородов Берлина. В таком составе колонна продолжила путь.
Борман дремал на переднем сиденье «Мерседеса» и крепко сжимал в руке завещание Гитлера. Министр намеревался бросить его на стол рейхспрезидента Деница, ратифицировав свое право на власть. Шайка Бормана продолжала рваться на Север. Но его планам не суждено было осуществиться.
Кортеж заметили с противоположного берега, и советские орудия начали бить по старинному мосту.
Первым был уничтожен танк – машине вмиг оторвало башню и грозный «Тигр» был обезглавлен. Следующий снаряд угодил прямо в коляску с пулеметчиком.
Казалось, что вместо артиллеристов по беглецам ведут огонь снайперы, научившиеся находить цель для своих орудий с точностью до полуметра. Третий снаряд разорвался в нескольких метрах от автомобиля.
Ветровое стекло мгновенно разлетелось на мелкие куски. В сторону отлетела помятая дверь, та, что была рядом с сиденьем водителя. Были пробиты мотор и бензобак. После этого машина вспыхнула ярким пламенем, частично осветив мост, и без того залитый светом советских прожекторов.
Водитель и сержант на заднем сиденье были убиты. Борман и его личный врач – офицер Вермахта, ранены. Министр по делам партии в изорванном коричневом пальто вылез из автомобиля. Он прикрыл перчаткой обожженное лицо и пополз к мостовому бордюру. Вероятно, Борман хотел перелезть через перила и свалиться в воду. Ведь несмотря на внушительную комплекцию, он хорошо плавал, да и мост был не таким уж высоким. Но нацист забыл о завещании фюрера, которое бросил в горящем автомобиле.
Борман, превозмогая боль кровоточащих ожогов и ран, поднялся на ноги и побрел обратно к машине, не обращая внимания на рвущиеся вокруг снаряды. В его глазах горело ярчайшее пламя. Несколько листков с последней волей фюрера для него были важнее целой жизни, которую он посвятил Гитлеру. Борман направился туда, где метался горящий доктор, пытавшийся добраться до воды.
- Скорее, скорее, скорее... – как бы подгоняя себя, шептал Борман. Мартин забрался в пылающий автомобиль. На переднем сиденье лежали заветные листы, еще не тронутые огнем
Обожженной рукой Борман схватил завещание и бросился назад. Но очередной выстрел советского орудия обесценил все усилия рейхминистра. Следующий снаряд пробил корпус машины и произошел взрыв.
Судьбу фюрера повторил еще один верный сподвижник. Советская батарея прекратила обстрел.
Кейтель не винил в провале переговоров ни вероломного парламентера, Вейдлинга, ни нерадивого дипломата, Кребса. Во всем он винил себя и отчасти своего подчиненного – Готхарда Хейница, соединениям которого он позволил отойти еще на подступах советской армии к Берлину. Но в первую очередь он винил себя.
Похоже, что самоубийцы Гитлер, Геббельс и вместе с ними трус Борман, покинув этом мир, решили сделать его ответственным за все преступления. Так рассуждал Кейтель, беседуя первомайским вечером с генералами Бургдорфом и Кребсом.
Командиры расположились в помещении, где некогда был организован кабинет фюрера. Фельдмаршал, облокотившись на стол, нервно расчесывал седые усы. Кребс перезаряжал пистолет, а Бургдорф огорченно уставился на бюстик Фридриха Великого. Статуэтку выдающегося прусского военачальника кто-то переставил на пол. Ведь на столе были разложены винтовки и боеприпасы. Кабинет Гитлера служил складом в последние дни войны.
Почти все офицеры и солдаты, не желавшие пополнить список самоубийц, покинули Вильгельмштрассе. Так как русские теперь в любой момент могли начать штурм бункера. Все точно было кончено. В ставке, напоминавшей скорее убежище, нежели штаб, почти никого не осталось.
- Вы полагаете, капитуляция? – спросил Кейтель своих коллег.
- Нет, не полагаю. По крайней мере, пока я жив – ответил Кребс.
- Пока Вы живы, Вы подчиняетесь мне лично! – нагло отрезал фельдмаршал.
- В таком случае... – генерал сорвал с фуражки кокарду рейха и, прижав к груди ствол пистолета, спустил курок.
Услышав выстрел, Кейтель нервно дернул бровью, но не более того. В последние несколько часов в бункере с собой покончили десятки человек: в частности, все высшие чины Вермахта, девять унтер-офицеров СС и всего один сержант-майор Люфтваффе. Крайне неожиданная смерть товарища привела Бургдорфа в ужас. Он с ненавистью посмотрел на Кейтеля. Но фельдмаршала не беспокоил укорительный взгляд генерала. Кейтель отворил раздвижную дверь кабинета и позвал адъютанта.
- Позови Кольмана. Принесите сюда ведро воды и носилки! – Приказал фельдмаршал.
В кабинете прозвучал второй выстрел. Бургдорф упал замертво.
- Двое носилок! – Добавил он.
Эпилог
Вечером, 8 мая, в особняке бывшей академии Вермахта Карлсхорст скопились десятки журналистов и военных. Фотографы и корреспонденты не давали прохода военным и дипломатическим делегациям. Но уже к вечеру уровень небывалого ажиотажа спал. Представители разных европейских газет и журналов, лица советского и союзнического командования заняли предусмотренные регламентом места.
К парадному входу подъехал черный немецкий автомобиль, из которого постепенно вышла группа высших германских руководителей (командиры флота и люфтваффе) во главе со своим патроном – последним предводителем Вермахта генерал-фельдмаршалом Кейтелем.
Немецкая делегация проскользнула в особняк. В сопровождении советских дежурных фашисты поднялись в главный зал академии. Здесь, под пристальным взглядом маршала Жукова, Кейтель небрежно бросил свои кожаные перчатки в фуражку, опущенную в перевернутом виде на дубовый стол. И на зеленом покрытии этого стола, напоминавшем игорное сукно, фельдмаршал быстро подписал акт о безоговорочной капитуляции Германии.
Кейтель хотел, чтобы бестрее кончилась эта унизительная процедура, напоминавшая ему о позоре 1918 года. Вскоре мероприятие завершилось. Все кончилось, кончилась война.
                ***
Вместе с другими военными преступниками генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель был осужден в Нюрнберге и повешен на рассвете 16 октября 1946 года.