Глава 10. День оружейника

Концерт по случаю Дня оружейника, по сути дела, означал Большую кремлевскую тусовку, или, для краткости, — БКТ. В сущности, Дней оружейника было два. Один предназначался для народа или, иными словами, для большого российского телезрителя. Это был день 19 сентября, который считался официальным праздником и был прописан во всех российских календарях. В этот день благодарный россиянин, бесконечно влюбленный в каждого из известных стране эстрадных исполнителей и в первых лиц государства, которых обязательно покажут среди публики, садился, окруженный домочадцами, перед экраном телевизора и замирал часа на два — на три, наполненный жаждой лицезреть концертное действо. Особенно он бывал счастлив, когда ему при этом показывали лидера страны, который так же, как он, простой россиянин, отложив все свои срочные дела, отдавал дань уважения и любви оружейникам и великим артистам. Так-то оно так, да не совсем так. Ни главы государства, да и никого из прочих первых лиц, в этот день в концертном зале не было. О радости россиян обычно заботились режиссеры телетрансляции, умело вставляя кадры с рукоплесканиями улыбающегося президента в нужный момент. А снимали эти кадры ровно день назад, когда президент присутствовал точно на таком же концерте во время другого Дня оружейника — на Большой кремлевской тусовке.
Виктор получил приглашение через три дня после посещения райкома куратором Большаковым. Приглашение было как раз на 18 сентября, поэтому, получив его, он понял, что приглашен не на общенародный концерт, а на концерт для избранных, для политического бомонда. Выходило, что Большаков поступил честно, слов на ветер не бросал и, приняв первую часть взятки-датки, обещанное выполнил — устроил выход в высший свет. «Теперь сам... Сама-сама...» — сказал ему Большаков, вручая приглашение и намекая, что заслужил и вторую часть взятки. Виктор, согласившись с тем, что куратор свое дело сделал, безо всякого сомнения и даже с чувством благодарности расстался с частью своей «таджикской» доли.
Виктор понимал, что День оружейника — праздник особый, это вам не какой-нибудь День торгового работника или физкультурника, это даже не 8 Марта или 1 Мая. День оружейника относился к группе праздников, которые особо чтились главой государства. Все, что было связано с силой страны, ее мощью, отмечалось всенародно и с большой помпой. Традиция эта родилась еще в Советском Союзе и плавно перетекла в сытинские годы. Однако Сытин не просто соблюдал советскую традицию, а соблюдал ее с особым рвением. День милиции-полиции, День российской армии, День военно-морского флота, День пограничника, День ВДВ — эти и им подобные праздники всегда отмечались масштабно, грандиозно... Что греха таить, любит русский человек праздники, любит гордиться за свою страну. И чем беднее он становится, тем больше власть ему дает поводов гордиться. Если в других странах человек недовольствует и даже бунтует, когда становится жить тяжко, то в России не так. В России человек начинает гордиться... мощью и величием страны. В этот момент он по-настоящему чувствует вкус победы, которую одерживает его страна над каким-нибудь новым или старым врагом. И даже если реального врага нет, то его быстро находят и обязательно побеждают. И думает бедный человек: «Так ли уж важна моя бедная жизнь по сравнению со страданиями и сражениями моей Родины!» На худой конец, когда победы одерживать не над кем, и поводов для гордости становится мало, на помощь приходят праздники, и наш человек просто радуется и веселится, ибо есть повод, например, День оружейника.
Большая тусовка — это всегда смотр личного состава верных Сытину людей. Отбор участников по традиции производится самым тщательным образом, ведь это место высочайшего престижа. Даже артисты, участвующие в концерте, были не абы какие. Народные и заслуженные, они, прежде всего, должны быть заслужившими — своим поведением, своим отношением к внутренней и внешней политике государства через свои высказывания в прессе, по телевидению и перед публикой. Проверенные и обласканные президентом, артисты всегда были его лучшим боевым отрядом на внутреннем политическом фронте. А если певец был при этом еще и хорошим воспевателем, тогда он получал право участвовать в праздничном концерте. Те, кто уже отобран для концерта, они все до одного умные, как собачки, им ничего не надо объяснять, не надо ни о чем предварительно договариваться. Они все знают и понимают, ну, например, что концерта будет два, один для знати, другой, точно такой же, — для народа. «Хоть три! — с радостью ответит каждый из них. — А третий вообще дадим даром!» Однако власть не хочет ставить в затруднительное материальное положение своих любимчиков и, не скупясь, как правило, щедро расплачивается с ними.
Все остальные, то есть главные политические активисты современной России, оказывались на Тусовке лишь благодаря проверенной системе отбора. По надежности и верности их можно было сравнить разве только с участниками сталинских партийных съездов. Безукоризненная преданность президенту, многократно доказанная деятельностью и высказываниями, партийная активность, членство в какой-нибудь из провластных группировок — вот главные характеристики человека, претендующего на участие в Большой встрече в Кремле. Попавший туда впервые становился картой политической колоды власти, членом президентской номенклатуры.
Присутствующе на Тусовке кучковались уровнями. В зависимости от своего положения в иерархии, от приближенности к элите, они имели разные входы в Кремлевский дворец, разные гардеробы, занимали разные места в концертном зале и имели разные помещения для буфета во время антракта. Место Виктора было пока что на галерке, в последних рядах огромного зала, где сидели партийные «волчата», которым еще предстояло выжить в борьбе друг с другом за сахарную косточку нового места наверху. Все они были счастливы от того, что получили шанс быть в одном помещении с лидером страны, пусть даже это помещение — огромный концертный зал, и у них есть малюсенькая возможность с верхотуры последних рядов лишь мельком увидеть раз или два лысину главного иерарха, проходящего где-то там внизу бодрым шагом.
Виктор почти сразу после того, как получил приглашение, поделился радостью с дядей Петей. Дядя Петя в тот же день примчался к нему домой с бутылкой «Белуги» и купленными на скорую руку деликатесами, обнимал, целовал и от всей души поздравлял. Он считал, что угощать должен он, так как именно он долгие годы был его наставником, именно ему удалось создать и выпестовать достойного для страны, для партии, для Сытина человека. Дядя Петя гордился Виктором и искренне радовался его успеху.
Конечно, в российский бомонд Виктор попал не случайно. Его выбрал председатель фракции партии власти в Государственной думе Василий Магомедович Абдуллаев. Как крупный деятель «Монолитной России», Абдуллаев обязан был заботиться об обновлении ее кадрового состава и о продвижении наверх наиболее достойных молодых деятелей. Как просто богатый человек с влиянием, он с еще большей дотошностью подбирал людей в свою личную «когорту», в число помощников и своих людей. Ему нужны были способные, алчные, горделивые, рассчитывающие на него и зависимые от него. Отсутствие в государстве общей идеологии позволяло каждому партийному боссу воспитывать молодежь в рамках собственной идеологии. Поэтому, формально занимаясь подбором кадров для партии, Абдуллаев, конечно, прежде всего подбирал людей для самого себя.
Отправляясь на БКТ, Виктор не знал, как нужно себя вести в подобных местах, но, понимая ответственность момента, решил быть максимально разумным и осторожным, на рожон не лезть и спокойно дожидаться того, что неминуемо должно произойти. Коль скоро его пригласили на Большую тусовку, то сами его и найдут. А если не позовут на разговор, значит, не понравился.
Он приехал в Государственный Кремлевский дворец за час до начала концерта и не ошибся. Часть времени отняла охрана своими проверками, сверками, прощупываниями и расспросами. Виктор насчитал три кордона охраны. Отнесся к этому с пониманием — все-таки сам Главный будет. Наконец он добрался до гардероба, разделся, зашел в туалет, умылся, чтобы освежить лицо. Посмотрел на себя в зеркало, расправил плечи, задрал нос. Понравился себе: «Перспективный товарищ!» В душе что-то взвизгнуло от предвкушения, но он нашел в себе силы сдержать эмоции, строго в последний раз взглянул в зеркало и вышел. Еще некоторое время он походил по огромному фойе, предполагая, что так его быстрее заметят те, кто пригласил. В конце концов добрел и до буфета, заказал себе чашечку кофе и устроился за столиком. Дядя его тоже должен был находиться где-то в зале, но этикет не позволял им устраивать встречи; во-первых, они все же были людьми разного политического веса, а во-вторых, демонстрировать родственные связи считалось на Тусовке неприличным, если вы, конечно, не из высшей элиты.
Едва он отпил первый глоток кофе, как возле него появился какой-то господин с типичным кавказским лицом и, приветливо улыбаясь, спросил:
— Виктор Андреевич?
— Да.
Сердце подпрыгнуло: «Заметили!» — но он виду не подал, не стал суетиться, не встал и даже изобразил на лице немой вопрос: «Чем обязан?..»
— Пинегин?
— Да, Пинегин.
— Здравствуйте, с вами хочет поговорить Василий Магомедович Абдуллаев. Надеюсь, вы не против?
— Конечно, не против... Буду рад!
Они перешли в другой конец банкетного зала, где за столиком сидел человек лет пятидесяти с копной совершенно белых седых волос. Черные брови и живые черные глаза подчеркивали в нем свежесть духа и неуемную энергию, так характерные для людей, родившихся под сенью кавказских гор. Виктор, конечно, очень хорошо знал, кто перед ним, — это был известный в стране борец с терроризмом, человек первой тридцатки в партии власти. Василий Абдуллаев был достаточно популярной личностью, одним из героев множества политических телепрограмм.
Когда Виктора подвели к нему, лицо председателя думской фракции показалось ему усталым и каким-то желтым. «Видимо, от ламп, — объяснил себе Виктор, — а я-то сейчас, наверно, вообще какой-нибудь фиолетовый». Абдуллаев рукой пригласил Виктора сесть и оценивающе несколько секунд смотрел на него, не мигая. Виктору стало не по себе, он заерзал и уже был готов встать и уйти, продлись это «сверление» еще несколько секунд. Абдуллаев как будто уловил внутренний порыв Виктора и прервал молчание:
— Виктор Андреевич, вы, наверное, удивлены, что вас сегодня пригласили на концерт, на котором присутствует практически вся политическая элита России?
— Признаться честно, да, удивлен… Вначале я даже подумал, что это розыгрыш приятелей, — придумал он сходу.
— Это, как видите, не розыгрыш, хотя я надеюсь, что мы с вами станем приятелями, приятелями в одном общем деле служения России.
— Спасибо, сочту за честь!
— Виктор Андреевич, примите мои соболезнования, я узнал, что недавно погиб ваш брат.
— Спасибо… Спасибо… — Виктор опустил глаза, ему не хотелось в этой обстановке говорить о брате. — Автомобильная катастрофа. Нелепая случайность…
В голове промелькнуло: «Ну и осведомленность! А может быть, они прощупывают, не связан ли я с либералами?»
— А как ваш отец? Насколько мне известно, у него после этого был инсульт… Как он себя сейчас чувствует?
Виктор совсем опешил и даже не смог сдержать реакции. Лицо его слегка вытянулось, улыбка удивления говорила сама за себя: «Ну и ну! Здорово работают!»
— Спасибо! Врачи вытащили. Сейчас поправляется.
— И мы ему этого от всего сердца желаем! — сказал Василий Магомедович; из-за его легкого акцента пожелание прозвучало почти как тост с широкого кавказского застолья
— Ну что ж, Виктор Андреевич, будем считать, наше знакомство состоялось. В это сложное время нам нужны проверенные, серьезные кадры. Времена предстоят непростые. Надеюсь, мы вскоре с вами снова увидимся. Да и сейчас я пока не прощаюсь. В антракте буду вон возле тех столиков. Если будут ко мне вопросы, милости прошу, подходите запросто.
Он, не поднимаясь, протянул Виктору руку, что означало конец беседы.
Виктор встал, вежливо попрощался и пошел… пошел, не глядя, просто куда-то прочь от места, где только что решилась его судьба. Ему сейчас было не до кофе, стоявшего одиноко на его удаленном столике. Что бы ни произошло еще на этом торжественном вечере, все уже не имело никакого значения — все, что должно было случиться, уже случилось. Он почувствовал — его приняли! Кровь бурлила в венах, комок радости подкатил к горлу; ему хотелось прыгать и кричать, как мальчишке, и не терпелось поделиться с кем-нибудь этой небывалой удачей, да что там говорить, счастьем. Он шел через весь зал по направлению к туалету, шел, желая поскорее уединиться, закрыться в кабинке и даже, может быть, тихонько крикнуть там от радости. По пути ему хотелось порхать бабочкой, закружить в вальсе какую-нибудь проходящую даму, расшаркаться с каким-нибудь известным депутатом. Он «прорезал» наполняющийся банкетный зал, отчаянно сдерживая эмоции, переполнявшие душу. Недалеко от туалета он вдруг увидел дядю Петю в окружении каких-то толстяков. Тот тоже увидел его и, не прерывая разговора, устремил на него вопрошающий взгляд, и даже требовательно поднял брови, ожидая от племянника знака. Виктор улыбнулся ему еще издалека и, не останавливаясь, лишь задорно посмотрел на дядю, и, чуть прикрыв глаза в подтверждении положительного результата, не поднимая руки, сотворил из большого и указательного пальцев букву «О», означающую «О’кей!»
— Й-и-их!!! — полушепотом-полувголос прокричал он перед зеркалом в туалете и, оглянувшись вокруг, не наблюдает ли кто-нибудь случайно за ним, высоко подпрыгнул. Потом усилием воли попытался успокоить себя, сдвинул брови, сделал строгое лицо. Теперь ему как человеку перспективному надо будет вести себя иначе. Он сделал еще одно усилие, и ему показалось, что он уже выглядит вполне достойно для серьезного политического деятеля. Вот только глаза, они все портили, продолжая лучиться радостью.
Концертный зал постепенно наполнялся зрителями. Все ждали появления лидера страны. Ему предназначались самые громкие аплодисменты, к нему устремлялись готовые соскочить с уст, восторженные возгласы и выкрики славословий. В бездыханной тишине многотысячного зала из-за двери послышалась твердая поступь президента. Не дожидаясь его появления, публика разразилась громом аплодисментов. По-видимому, не выдержали первые ряды в партере, заметив, как шевелится ручка двери, через которую он должен был войти. Неказистая, нескладная фигура президента появилась наконец в зале. В застенчивом жесте он поднял руку, не то приветствуя, не то успокаивая публику. Влюбленный зал встал. Скупой жест лидера страны и партии стал сигналом для того, чтобы аплодисменты загремели еще сильнее, а выкрики уже раздавались со всех концов огромного зала. Силе любви к президенту, казалось, не было предела, и, что бы он ни сделал в следующий момент, чего бы ни отчебучил, хоть бы даже и пошел танцевать в присядку по сцене или ненароком бы пукнул, все было бы принято с радушием и восторгом.
Президент, слава богу, не стал экспериментировать и скромно уселся на свое место дожидаться конца аплодисментов. Виктору представлялось, что сам он хлопает громче других, и когда зал стал постепенно утихать, и раздавались последние хлопки, одними из последних были именно его рукоплескания. В глазах светилась гордость за то, что он находится здесь, среди великих людей, которые управляют страной, и что теперь он станет одним из них. Так, счастливый, он просидел все первое отделение концерта на галерке, неистово хлопая в ладоши по окончании каждого номера.
В начале антракта он предусмотрительно не поспешил бежать в банкетный зал, чтобы, как многие другие, пристроиться в очередь за бутербродами, а вошел туда одним из последних. Спокойно дождался своей очереди и, отказавшись от бутербродов, снова заказал кофе, и отошел в сторону, ближе к группе Абдуллаева. Взглядом он легко нашел патрона, улыбнулся Василию Магомедовичу сдержанной улыбкой, показав, что рад знакомству, но не спешит лезть с глупыми вопросами и готов быть человеком, на которого тот может положиться. Так, обычно неподалеку от хозяина, располагается верный пес, готовый в любой момент прийти по зову, но предпочитающий не мотаться под ногами, пока не будет востребован. В голову Виктору не приходила такая аналогия, он просто соблюдал правила, которые придумали люди, возведя собачьи и волчьи отношения до уровня этикета людей, влияющих на судьбу государства.
Когда антракт закончился, Виктор решил не дожидаться завершения концерта. Ему не хотелось вместе со всеми толкаться в очереди за пальто. Этот концерт, да и сам День оружейника, больше не имели для него никакого значения, после того как сам Абдуллаев его приметил и позвал к себе. Поэтому в самом конце антракта он, не возвращаясь в зал, сразу же отправился в гардероб, забрал пальто, оделся и вышел в прохладный сентябрьский вечер, упиваясь свежим воздухом и своей нестихающей радостью. Ему хотелось поскорее прийти домой и рассказать про сегодняшний знаменательный день, если Ирина, конечно, еще не заснула...