Глава 11. 9 дней

Вехи маленькие и большие, наиболее значительные события, происходящие в нашей жизни, оставляют в нас свой яркий или темный след и требуют, чтобы мы не забывали о них, время от времени к ним возвращались и снова осознавали их значение, смысл и послание. Девять дней после смерти близкого человека — много это или мало? Достаточно ли, чтобы осознать, что значила для тебя его жизнь? Для людей, которые не отягчены подобными философскими раздумьями, существуют правила — о них позаботилась церковь, спасительница заблудших душ. Именно церковь, ссылаясь на свои извечные правила, требует, что поминать умерших надо на девятый и сороковой день. Категоричность этого требования среди людей, считающих себя православными, не подлежит сомнению, а само это требование подлежит непрекословному исполнению. Этот порядок был всегда и, думается, существовал даже тогда, когда большевики перестраивали весь мир по-своему, безжалостно разрушая православные традиции. Погиб твой боевой товарищ, а ты на девятый день помяни его, иначе душа твоя не будет спокойна.
Расцвет церковной власти во времена Сытина достиг, кажется, своего апогея. Что уж говорить, если сам Жиганов, председатель Партии коммунистов, выступая с высоких партийных трибун, говорил, что вера в бога не противоречит коммунистическим идеалам, и в Пасху даже позировал перед телекамерой, демонстрируя красные яйца с желтыми серпом и молотом. Быть в эти времена сановным священником стало очень выгодно. Государство, всячески помогая православной церкви восстанавливать былое величие, выделяло порядочные суммы для реконструкции храмов. Люди в рясах, находящиеся вблизи этой денежной речки, правильно регулируя ее потоки, успешно создавали ручейки и запруды, обеспечивая высшее духовенство необходимым достатком. Церковь не осталась у государства в долгу, многократно усиливая свое воздействие на обычных людей, превращая недавнюю совершенно атеистическую толпу в толпу богобоязненную, трепетно почитающую бога, церковь и батюшку. Объединившись, президентская власть и церковь обняли русского мужика с обеих сторон и повели «соображать на троих», якобы к его лучшей жизни, заботясь лишь о надежности собственных позиций.
Виктор не связывал девятый день Женьки с религией. Он, по сути дела, не знал никаких религиозных ритуалов и даже не умел толком делать крестное знамение, а бывая иногда в церкви, даже завидовал некоторыми истым верующим за то, как ловко и без нарочитости они перекрещивают себя во время пений или молитвы. Просто раз положено на девятый день делать поминки, то и Женьку помянем, как полагается. Тем более, что к девятому дню ему было чем отчитаться перед братом. Во-первых, он уже знал, что это был не несчастный случай, а убийство, а во-вторых, им был спасен удивительный Женькин роман.
Отца привезли днем раньше. Доктор сказал, что уже можно, что больше они сейчас сделать не смогут, и что теперь ему предстоит постепенное восстановление с помощью реабилитатора. А еще добавил: «Проблема сейчас не столько в сосудах, сколько в психическом состоянии. Плачет и все время клянет себя за что-то. Еще и поэтому ему лучше быть дома». Виктор, приехав за отцом в больницу, застал его, этого всегда неунывающего смешливого человека, жалким, съежившимся стариканом, сидящим в коридоре больницы и похожим на бомжа с привокзальной площади. Отец, услышав бодрые шаги сына по коридору, поднял голову, и выражение, застывшее на его лице: беспомощное и удивленное, поскольку правая сторона лица была вытянута, с поднятой бровью, отчего левая при этом казалась меньше — только сильнее усугубило первое впечатление. Виктор на ходу вздохнул про себя: «Инсульт… Еще хорошо отделался», — а когда подошел к отцу, то, улыбаясь, обнял его и сказал:
— Здравствуй, батя! Ну, поехали? Давай-ка твои шмотки... Пора, мама ждет.
Отец посмотрел на него каким-то особым взглядом, наполненным одновременно доверием, немым вопросом и надеждой, схватил сына за руку и поплелся за ним к машине. Они ехали молча. Во время остановки у очередного светофора Виктор взглянул на отца и увидел, как по его лицу катится слеза, а сам он при этом что-то бормочет. С трудом разобрал: «Я виноват, Витя, я виноват, я...»
Через пару-тройку минут, найдя удобное место для парковки, Виктор остановил машину, посидел немного в раздумьи и сказал:
— Знаешь что, батя, пойдем-ка посидим вон в той кафешке, погутарим. Дом подождет...
Они сели за столик, Виктор заказал чаю с ватрушками. Отец, готовый принять на себя вину за все преступления мира, ссутулившись, сидел на кончике стула и ждал не столько чая, сколько разговора, как ждут осужденные на смерть своей участи. Он ждал расспросов сына и начала своего мучительного покаяния.
Виктор, видя трепет и муку отца, покровительственно положил широкую ладонь на его руку:
— Батя! Я знаю, что тебя мучает. Успокойся... ты не виноват!
Глаза отца снова наполнились слезами, он попытался что-то сказать, но язык его не слушался, заплетался.
— Погоди, погоди, — продолжил Виктор, — ты некоторых вещей не знаешь. Я не хотел тебе говорить, поскольку в этом деле еще много темных пятен, надо еще кое-что расследовать... — он заговорнически оглянулся и заговорил тише. — Пока я не хочу давать это огласке… Но это был не несчастный случай, а подстроенное убийство, и это я знаю точно. Но я расплету, поверь мне, расплету... и убийцам будет несладко. А ты на себя не бери... нет твоей вины! — закончил он и, протянувшись через весь стол, дружески потрепал отца по шее.
Взгляд отца изменился, он отвел его в сторону, куда-то за пределы кафе, к снующим на перекрестке машинам. Блеск глаз от застывших в них слез показывал, что в душе его еще живет грусть, но в ней больше не было того самоуничтожения и бессилия, которое возникает с чувством вины. Теперь уже отец положил свою руку на руку сына, погладил ее и сказал почти совсем ясно:
— Спасибо, спасибо, сынок! Как же так?! Кто же это?
Поминки прошли скромно. Кроме Виктора, отца и матери, была Ирина, ее по такому случаю снова отпустили с работы. Был и дядя Петя со своим старшим сыном, тоже Петром. Дочь его давно жила за границей, во Франции, и ограничилась только телеграммой с соболезнованиями. Было странно, что Петр-младший смог прийти: он был вечно занят — как врачу ему досталась от отца в подарок частная клиника в Москве и четырехзвездная гостиница в центре Липецка. Видимо, отец настоял, хотел ближе свести его с Виктором. В этот раз не было дяди Вани из Сызрани. Просил извинить, объяснил, что приболел. Маша тоже присутствовать не смогла, но в свою очередь пригласила Виктора вечером заехать к ней. На поминки обещали прийти друзья. «Просто посидим, вспомним о Жене, если хочешь, приходи». Виктор обещал быть.
В этот раз поминки уже устраивали в родительском доме. Пришли соседи, Мария Карповна и Антон Петрович, которые знали Женю с малых лет, их дочь Светлана.
Поминки как поминки. Ели и пили, пили не чокаясь, как полагается. Мать с отцом сидели рядышком, будто состарившиеся лет на пять. Виктор ограничился лишь словами: «Братишка, за тебя! Царствие тебе небесное!». Ему не хотелось произносить речей — когда знаешь больше, всегда говоришь меньше. Неразговорчивость эта его укрепляла, содержала в себе обет верности, твердость в намерении разыскать убийц и отомстить.
Не хотелось говорить и дяде. Он отделался словами: «Ну, давайте, помянем Женьку!» Женя не был человеком его уровня, его морали. При жизни дядя его недолюбливал и не одобрял, и сейчас, если бы взялся чествовать посмертно, это выглядело бы фальшиво. Поминки получились короткими, тихими, мрачными. В какой-то момент дядя встал из-за стола и сказал Виктору:
— Пойдем, покурим?
Они вышли на лестничную площадку.
— Я тебя, дорогой племяш, поздравляю с успехом. Абдуллаев — это здорово, это надежно! Но позвал я тебя не потому. Должен тебе сказать то, чего ты пока еще, может быть, не знаешь. Плохи у нас в государстве дела, Витя, плохи... В экономике такие землетрясения, что в любой момент можно ждать полной разрухи. Кланы объявили войну друг другу. У наших — позиции слабые. Надо держать нос по ветру.
Виктор понимал, что дядя располагает достоверной и самой надежной информацией, понимал и то, что все эти позитивные вещания с телевизионного экрана не стоят и выеденного яйца, что реальная жизнь — другая. Невольно вспомнил и речь Минина из Женькиной книги. Пока расцветала экономика, кланы олигархов ладили между собой, спокойно разделяя экономическое пространство на отдельные кормушки. Провалы в экономике резко сузили это пространство, и началась борьба за кусок.
— Дядь Петь, а мы с кем?
— Мы, Витек, пока что в группе Чувалова — Нагой, но его уже сильно поджимает Печин, а за ним большой бизнес, силовые структуры и давление на президента. Сытин пытается кое-как регулировать, но он слабеет, у него уже нет старых позиций. Это он только по телевизору хорохорится.
При упоминании фамилии Печина у Виктора все похолодело внутри. Он вспомнил о предательстве тройки олигархов в романе...
— А Аргачал, как ведет себя Аргачал? Он с кем?
— Да он как бы в стороне, не показывает свою позицию, понимает, что он козырная карта. Хочет себя подороже продать. Так что, Вить, я тебя втащил в политику, моя обязанность тебя и предупредить. Держи уши торчком, понимай, куда дуют ветры.
— Спасибо, дядь Петь! А вот скажи-ка мне, прокурор Подмосковья — он с кем?
— А, Иван Макарыч? Иван наш человек, только вот ему-то не повезло больше всех — как раз оказался на острие, на самом перекрестье интересов. Поймал на подставе мэра Подольска и стал его прижимать по полной. За того заступились печинцы. Чувалов, желая выиграть маленькую битву у Печина, продолжал жать на Ивана, чтобы тот не отпускал вожжи. Тот и полез, не думая. Дело дошло до вмешательства самого Печина. Он в свою очередь попер на Чувалова по всем линиям. В результате Чувалов сейчас готов уступить и в качестве искупительной жертвы отдает прокурора. Теперь-то уж Ивана как пить дать четвертуют... Слышал, что уже предъявлено обвинение в крышевании организованной преступности. А что это ты вдруг им заинтересовался?
Виктор сначала не услышал дядиного вопроса, поскольку задумался, сопоставляя факты. Мозаика начинала сходиться, место его брата в этом пазле стало еще более отчетливо вырисовываться. «Что-то есть в тех скрытых файлах на флешке, там таится разгадка», — рассуждал он.
— А? — повторил дядя.
— Да так, просто сегодня товарищ по партии рассказал, что читал в газете о каких-то его делишках, и спросил меня, не знаю ли я подробностей, — выкрутился Виктор.
— Ну, ясно... Все, пошли к столу. Но помни, приходят суровые времена. Вертись сам, если допустишь какую-нибудь плюху, учти, может быть