Глава 12. Маша

Маша любила Женю какой-то особой любовью, которой любят не только за голос и цвет глаз, не только как воспоминание о безумных ночах любви, а той любовью, в которой присутствует и единение духовных порывов, и совпадение суждений о жизни и устройстве мира. Она любила его как мужа, как любовника, как друга, как соратника, как любимого художника. Она знала и боялась, что придет день, когда потеряет его, или он потеряет ее, поэтому каждый миг их совместной жизни процеживала через свою душу, питая себя стопроцентным счастьем, подобно индийским аскетам, впадающим в глубокую медитацию и наслаждающимся каждым мгновением жизни. Она была готова к тому, что их счастье скоро кончится, потому что такого счастья не бывает… и потому что жизнь свою они посвятили борьбе. Женя особенно — он отдавался ей страстно, буйно, неразумно, как любви. А в этой борьбе таких, как он, не щадят.
Все девять дней после смерти Жени душа ее спала, не мешая разуму понимать, что на самом деле произошло. Душа жила, как бы ничего не зная. А может быть, она еще бродила в той далекой стране счастья, из которой не хочется возвращаться?..
На вечер, посвященный памяти Жени, Маша позвала друзей, единомышленников из «Гражданской альтернативы», и Виктора. Виктор, внешне совершенно не похожий на Женю, был похож на него характером, каким-то внутренним буйством, непримиримостью и решительностью. Она понимала, что между братьями всю жизнь существовала душевная близость, которую разрушило время, разбросав их по враждующим политическим лагерям. Она помнила, как Женя переживал размолвки с братом, как тосковал по встречам с ним, как сверкали его глаза, когда он рассказывал старые детские истории. Ему страшно не хватало Виктора. Он, талантливый и уверенный в себе человек, казалось бы, окончательно сформировавшийся в рамках собственных убеждений, всегда ощущал за своей спиной присутствие старшего брата, у которого хочется получить поддержку, перед которым хочется похвастаться успехами, поделиться идеями, рассказать о себе, о своей любви, о своей непростой жизни… Познакомившись с Виктором впервые только после гибели Жени, Маша поняла, что, оказывается, и Виктора мучила возникшая между братьями пропасть. Теперь ей хотелось, чтобы братья сблизились, и это казалось возможным именно сейчас, когда Жени не стало. Она это ощутила, когда Виктор, так неожиданно появившийся в их доме, выходил из Жениной галереи. Взгляд его был обращен куда-то в прошлое, в нем застыли грусть и чувство огромной утраты... Как она боялась тогда неловким словом разрушить хрупкий миг братской «встречи»! Маша была уверена, что после знакомства Виктора с Жениными друзьями, братья станут еще ближе.
Она не чувствовала горя, была лишь какая-то пустота, которая не давала задуматься и понять, что счастье кончилось. Она двигалась по квартире, механически делала свои дела, иногда только вдруг останавливаясь, когда незнакомая жгучая боль неожиданно прорезала сердце. Тогда она присаживалась на краешек стула, склоняла в грустном раздумьи голову и холодные слезы, собравшиеся в глазах, сами собой стекали к носу, досадно щекоча кожу, и оттуда капали на пол.
Маша считала, что перед ребятами она не имеет права раскисать и показывать слабину. Потому что она не просто жена и друг, она лидер «Гражданской альтернативы». Частенько они говорили с Женей о том, как важно лидеру группы быть «постоянно на боевом коне и держать знамя», ведь они ведут борьбу за справедливость в «царстве кромешного мрака».
Она была из тех людей, которых нельзя остановить, когда они сталкиваются с несправедливостью, и всегда буквально срывалась с цепи, кричала и набрасывалась с кулаками на человека, будь то какой-нибудь тип, ударивший прилюдно женщину или ребенка; полицейский, унижающий прохожего, или представитель управляющей компании, который неумело вилял, отчитываясь перед жильцами их дома. Она, как говорят, «проглотила ген» своего отца и не могла быть другой. Отец, бывший работник питерской мэрии, раскопал старый компромат, который доказывал связь Сытина с тамбовской группировкой, и поплатился за это. Его обвинили в совращении малолетних, доказали это в суде с привлечением огромного числа «свидетелей» и посадили на пятнадцать лет строгого режима, на «зону» к уркам. Отец не выдержал издевательств и через полгода скончался от разрыва сердца. Мать умерла раньше, тоже от сердца. Когда узнала, что мужа отправляют на зону, она быстро сдала, предчувствуя что он там долго не протянет.
Маша была генератором идей и главным двигателем «Гражданской альтернативы». Она не мстила за отца и мать, потому что считала, что опуститься до мести означало бы потерять чувство справедливости. Смерть родителей была для нее только стартовой полосой для начала непримиримой борьбы с режимом Сытина.
Как весьма успешный адвокат, она имела приличный доход, так что ее денег хватало на обоих. Женя злился, что не мог сам покрыть расходы их маленькой семьи, однако ему частенько приходилось мириться с этим — опальный художник, а к тому же еще и журналист, желающий всегда оставаться независимым, он не мог похвастаться достатком. Кстати, свела их все та же независимая журналистика. Когда Маша увидела непримиримые, хлесткие статьи Евгения Пинегина, она напросилась на встречу, и в тот же вечер он стал членом ее «Гражданской альтернативы». Прошло еще несколько дней, и их было уже не разделить.
Дома поминки закончились рано. Первым попрощался дядя Петя — у него была важная встреча, которую нельзя отложить. Виктор еще какое-то время поговорил с Петром-младшим на кухне. Разговор получился скорее деловым, чем родственным, — каждый хотел узнать побольше про другого, прикидывал, в чем может оказаться полезным. Наконец уехал и Петр. Следом за ним пришла пора попрощаться со «стариками» Виктору, Ирине и детишкам. Виктор отвез своих домой и сразу отправился к Маше. Он приехал раньше всех. У нее, впрочем, почти все уже было готово. Оставалось только помочь с бутербродами, поставить напитки, разложить приборы и салфетки.
— Виктор! Достань, пожалуйста, из холодильника вино, сок и воду.
— Только вино? Как же без водочки поминать-то? Полагается водкой... — попробовал поучить он Машу, но она сразу отрезала:
— А Женя вообще не пил водки и никаких горячительных. Поэтому и мы сегодня не будем нарушать его правил. Да и поминки у нас будут необычные. Я попросила ребят, чтобы сегодня было как всегда, ну, чтобы не пели дифирамбов, не оплакивали, чтобы просто побыли со мной... и с Женей...
Гости приходили кто как, кто по одиночке, кто группами по двое, по трое. Виктору было немного неудобно — когда Маша была занята, ему приходилось встречать гостей, исполнять роль хозяина дома. Открывая дверь, он каждый раз приводил в замешательство очередных гостей. Следовал вопрос «Извините, а здесь живет..?» или неуверенное «Мы, кажется, ошиблись адресом... », но, едва он представлялся братом Евгения, как лица их светлели, будто они смотрели на самого Женю, и они трепетно сжимали Виктору руку. Вскоре дом наполнился. Наполнился людьми, связанными общим делом, общими увлечениями, наполнился друзьями, которые при встрече обнимались, перебрасывались словечками, шутками. Здесь были и совсем юные, на взгляд — восемнадцатилетние, парень и девушка; был и джентльмен с бабочкой, лет шестидесяти. Но независимо от возраста все они отличались от людей, с которыми обычно общался Виктор, будучи активистом партии власти. Члены «Гражданской альтернативы» были людьми свободными и независимыми. Это были либералы.
Оказавшись в «логове» либералов, Виктор чувствовал себя чужаком и даже чуть-чуть советским разведчиком в фашистском тылу. Ему было не по себе, и казалось, что, общаясь с либералами и даже просто находясь в их кругу, он марает себя, свои моноросские честь и достоинство. Либералы же совсем не были похожи на врагов и шпионов, а выглядели веселыми друзьями, собравшимися на приятельскую тусовку. Не было ни пламенных речей, ни обсуждения планов борьбы с ненавистным сытинским режимом... Говорили большей частью о выставках, о новых стихах Дмитрия Коровина, о зарубежной и отечественной эстраде, болтали, показывали снимки на мобильных и планшетах. Гости чувствовали себя как дома и, пока ждали, когда соберутся все, разбрелись кто-куда: кто-то расположился в гостиной — кто на диване, кто на стульях, кто просто на полу; кто-то пошел бродить по Женькиной галерее; кто-то крутился возле Маши на кухне, предлагая помощь. Было видно, что им хорошо в этом доме. Многие из них прекрасно знали, что Женькин брат из лагеря противника, но в тот день это никого не волновало, и Виктор постоянно ловил на себе добродушные и улыбчивые взгляды.
И все же ему было неуютно оставаться среди гостей, поэтому он предпочитал сновать между гостиной и кухней, где Маша распаковывала съестное, принесенное гостями, и раскладывала его по тарелкам. Некоторое облегчение ему принесла встреча с Павлом, который пришел позже. Он был вторым известным ему человеком в этой компании.
Павел же, увидев Виктора, не мог скрыть удивления:
— Виктор, вы?! Рад видеть вас...
Виктор ему в ответ улыбнулся, а сам подумал: «Хорошо, что не добавил “в нашем кругу”». Чуть позже Павел опять подошел к нему, отозвал в сторону и снова стал расспрашивать, нет ли новых сведений в связи с катастрофой и не найдена ли флешка. Эта настойчивость вызвала у Виктора досаду, он был уже не рад появлению Павла и парировал его любопытство собственной атакой — просьбой не делать из Жени объект газетной хроники, если Павлу или его друзьям самим станет что-то известно.
— Да, да, я понимаю вас. Думаю, среди наших не найдется желающих раздувать из этого случая газетные пузыри. Не беспокойтесь...
Виктору показалась особенной манера Павла расспрашивать собеседника. Когда он задавал Виктору вопросы, он дотошно всматривался в него, как будто сразу хотел понять, говорит его собеседник правду или нет. Что-то подобное Виктор испытал, когда по партийной линии встречался как-то с эфэсбешниками. Был непринужденный разговор, они шутили, травили анекдоты, но при этом один из них все время подозрительно поглядывал в его сторону. Виктор чувствовал себя букашкой на острие булавки, которую внимательно через лупу рассматривает юный биолог. Ему это не понравилось, и он прямо заявил об этом досадному визави, на что сотрудники рассмеялись и объяснили Виктору: «Это мы на понт берем. Ну, шутим так. Не бери в голову».
Когда наконец все собрались, в гостиной воцарилась хрупкая атмосфера внимания, сочувствия, переживания. Все зависело от Маши, как она начнет этот вечер. А пока что гости стояли или сидели молча, и это молчание было наполнено скорбью.
— Ребята, я так рада видеть вас! Не буду ничего предлагать — все на столе, что понравилось, кушайте вдоволь. И, пожалуйста, давайте без траура, как договорились. Ну, в общем, как всегда... Валер, а ты давай подкрепись и спой чего-нибудь... только начни с «Как здорово, что все мы здесь...»
Валера, высокий симпатичный патлатый парень лет двадцати пяти, был уже готов. Ему была известна участь музыкального заводилы, поэтому он заблаговременно, еще на кухне, похватал кое-чего с тарелок. Он был виртуозом-самоучкой, еще с семнадцати лет сколотившим свою рок-группу и прославившимся с тех пор немалым числом довольно-таки дерзких песен, ставших популярными далеко за пределами их «Гражданской альтернативы».
— ...Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались...
Все, как один, включая и Виктора, подхватили песню. Известная нескольким поколениям, она звучала сейчас будто впервые. Лилась как бы сама по себе, играя на струнах человеческих душ, звучала как клятва верности, как клятва памяти...
— А можно я свое?..
— Конечно, Валерка, давай, давай.
Было видно, что многие ждали этого момента. Напряжение первых минут ушло, гости уже поразбирали тарелки и стаканчики, в дом пришла старая, знакомая всем атмосфера, и было как всегда... И Женя незримо присутствовал рядом.
— Про жизнь потом... Слова сам придумал, так что не взыщите.
Виктор слушал песню и думал о Женьке и его романе, который тоже был про жизнь потом. «Я расскажу про жизнь, в которой нас не будет...» Все слушали, впитывая каждое слово, наслаждаясь голосом, смыслом, мелодией. Понимали, что это песня про них, про каждого из них и про одного из них, которого сегодня с ними нет. Песня кончилась, в гостиной воцарилась тишина. Через несколько мгновений ее нарушил пожилой человек с бабочкой.
— Хорошие слова, Валер, и вообще песня хорошая... Поздравляю, молодец!
— Спасибо, Илья Соломоныч, — Валера оставил гитару. — Ну а теперь ваша очередь, прочитаете что-нибудь из своих стихов?
Виктор только сейчас узнал в Илье Соломоныче известного всей стране поэта, автора множества популярных песен. Его фамилия крутилась в памяти, но все не приходила в голову. Тем временем поэт встал и начал читать стихи. Они были посвящены женщине, нежному и прекрасному созданию, способному увлечь за собой тысячи сердец к лучшему миру, к высшей гармонии. Виктору показалось, что стихи посвящены Маше.
Поэт прочитал еще несколько стихотворений. Затаив дыхание, присутствующие внимательно слушали. Потом Валера снова взял гитару и запел свое любимое «Soy un hombre muy honrado». Голос его звучал ярко, сочно, пальцы виртуозно перебирали струны. Посыпались другие просьбы. Одна за другой полились испанские мелодии...
По рукам пошла старая Женькина гитара. Другим гостям тоже захотелось попеть и поиграть, но никто не смел прикасаться к Валеркиной двенадцатиструнке. Зазвучали песни Высоцкого, Окуджавы, известных и неизвестных бардов. Потом читал свои стихи Павел...
Между гостями постоянно сновал художник с планшетом, которого все называли на украинский лад Петро, и делал зарисовки то с одного, то с другого. Кто-то приятельски подшучивал над ним, кто-то просил запечатлеть себя.
Прошло часа четыре. Виктор слился с компанией. Ему было хорошо. Благодарные гости основательно «подчистили» стол, то и дело расточая дифирамбы Маше за ее вкусные «вкуснятины». Подошло время для чая с прославленным яблочным пирогом, однако уже перевалило за одиннадцать, и Виктору было пора. Уходить не хотелось. Женька не отпускал, незримо присутствуя среди своих друзей.
Виктор позвал Машу в прихожую.
— Мне пора... Придется отказаться от твоих чудесных пирогов. Спасибо, что пригласила меня. — Глаза его светились теплотой, любовью и благодарностью.
— Правда? Я так рада!... Попрощаешься с ребятами?
— Конечно.
Он оделся и вышел к гостям.
— Друзья! Извините, мне пора... Спасибо вам! За память о Женьке... — К глазам и к горлу подкатили слезы. Они мешали продолжить, и он, слегка склонив голову от неудобства, смог только повторить: — Спасибо!
Они вышли. Маша обняла Виктора, поцеловала в щеку.
— Спасибо тебе, Витя, что сегодня был с нами... Ой! — вдруг спохватилась она. — Во-первых, пирог возьмешь с собой, и без возражений! И еще портрет твой, что Петро рисовал, возьми его... будет память о сегодняшнем вечере.
Через минуту Маша вернулась с пакетом сладостей для Виктора и с прозрачной пластиковой папкой, в которой лежал рисунок. Оказалось, что Петро скрытно пристроился где-то напротив него и рисовал, пока он слушал музыку.
— Здорово, очень похоже! Вот если бы еще и Женькин такой же...
— Так он есть! Петро нарисовал его еще в самом начале, по памяти.
Грустный день и светлый вечер подходили к концу. Ему предстояло больше часа пути до дома, а значит, приедет он не раньше двенадцати, а хотелось перед сном еще полистать «Народный вестник».