Часовщики. Часть 16

- Сумасшедший отличается от просветленного одной крошечной малостью - способностью контролировать свою область восприятия и сдвигать ее по собственному желанию. Сейчас ты подобен приемнику, который не может настроиться на одну единственную, нужную ему волну. То ты слушаешь Баха, уносишься ввысь на крыльях его фуг, то падаешь вниз, придавленный новостями о войнах и катастрофах. Ведь и голод, и муки людские ты чувствуешь также остро, как и те самые изможденные жертвы нашей цивилизации. Тебе срочно необходимо научиться ограждать себя, контролировать частоты и чаще слушать Баха, вот тогда ты полностью поправишься и сможешь прожить нормальную, человеческую жизнь, - так говорил будущий Часовщик Евгений Карлович сумасшедшему Петеньке, позвякивая над ухом пациента маленьким колокольчиком.

Начальство давно уже махнуло рукой на провинциального психиатра Евгения Карловича. Жалоб на него не поступало, отчеты сдавал вовремя, а, значит, можно было и глаза закрыть на некоторые странности из-за которых злые языки говаривали, что место этого докторишки в том же самом доме, только вот одеть его нужно не в белый халат, а в больничную пижаму. Тем не менее, все его новаторские методы лечения как-то сходили ему с рук и его пациенты заворожено смотрели на странный цилиндр, который он крутил во время необычных занятий вроде бы лечебной физкультурой.

- Дышим, правильно дышим, - напевал Евгений Карлович и командовал: - Вдох, выдох, задержка дыхания, вдох...

Его пациенты - буйные и не очень старались изо всех сил, нагибались, выгибались, падали, вставали и дышали. Спокойный голос психиатра чудом заглушал вопли незнакомцев и слишком знакомых людей в их собственных головах.

- Петенька, дружочек, ты обладаешь огромной силой, но упорно не хочешь использовать ее себе во благо, - пенял любимому пациенту Евгений Карлович и заставлял Петеньку делать упражнения, названия которых смешили Петеньку настолько, что приходилось делать небольшие паузы и ждать, когда он насмеется вдоволь.

- Собака мордой вниз, - заходился хохотом Петенька, пытался лаять, слегка кусаться, бестолково махал руками и ногами и отказывался правильно дышать.

Евгений Карлович огорчался, уговаривал несговорчивого Петеньку, даже подкупал пирожками, но вечно голодный пациент быстро съедал "взятку", а потом строптиво отбрыкивался от настойчивого врача и просился в город.

Петенькина голова, "настроенная" на слишком много частот - разных и взаимно враждебных, показывала ему миры удивительные и непонятные. Совсем редко поля его зрения внезапно резко сужались до скучной обыденности и тогда все прошлое, все трагедии, которые он перенес, обрушивались на его бедную голову и сердце его начинало трещать, рваться, не в силах вынести давние беды. Петеньке становилось так больно, что он начинал биться головой об стену и кричать, просить кого-то сильного и всемогущего о забвении, о той легкости бытия, в которой были вкусные яблоки и сладкая каша, теплое солнце и соленое море, тенистые аллеи и весенний, ласковый дождь и не было смертей и крови. Сила, благодаря которой, он вспоминал свое прошлое, была ему ненавистна, и случайно поняв, что ее можно отдать кому-то, впихнуть насильно, не спрашивая дозволения, он втиснул жаркий ком спутанных нитей в редкое, дырявое полотно, что призрачно окутывало отекшее тело Веры Васильевны Шунькиной - пациентки Евгения Карловича, убитой горем матери, чей сын умер от менингита.

Вера Васильевна сразу после его смерти заболела шизофренией, так она говорила всем, кто соглашался ее послушать и даже немного гордилась своей болезнью. В ее устах шизофрения была таким же "породистым" недугом, как и аристократическая подагра и слово это звучало намного важнее и красивее вульгарных - "сбрендила", "спятила", "умом тронулась" и других презрительных описаний сложной душевной болезни. Два раза в год, когда сын Веры Васильевны "возвращался" к ней и настойчиво просил мать поделиться с ним кровью, услужливо точил кухонный нож со сломанной деревянной ручкой и показывал, как ловчее порезать вены, она ложилась в больницу. Почти добровольно, так как, с одной стороны, она хорошо помнила похороны единственного сына, а также примерно представляла, что ее кровь в загробном мире мало кому нужна, она такая плотная и осязаемая, что с ней буду делать призраки? Но, с другой стороны, кровь просил не кто-нибудь, а Павлик - родное дитя. Разве могла она отказать ему в такой малости? Противоречия разрывали Веру Васильевну и поэтому если материальное ее тело было плотным, толстым, отекшим, грузным, то сама ее душа представляла собой изношенную ткань, которая рвалась то тут, то там, сама пыталась залататься, ибо человек, любой человек - существо жадное до жизни и будет бороться за нее до последнего, но сил и контроля Вере Васильевне катастрофически не хватало и лекарства лишь временно латали ее призрачное тело и "настраивали" ее разум на нужную волну, в которой она работала поваром в детском саду и страстно билась за право усыновить ребенка.

- С таким диагнозом? - удивлялись и соседи, и нянечки, и администрация детского дома. Вера Васильевна, сама понимая, что хочет невозможного, но все же обивала пороги и клятвенно обещала выздороветь. Она верила в это, очень верила, но приходили весна или осень и снова появлялся Павлик.

Нужна ли его сила Вере Васильевне и сможет ли она ее принять, Петенька не задумывался. Может быть он поступил эгоистично, а возможно, он спас и себя и ее, он не думал вообще ни о чем. Сила, расширяющая его восприятие, не дающая покоя, измучила его и он, не соображая, как и что он делает, просто вырвал клубок жарких нитей откуда-то изнутри себя и швырнул им в Веру Васильевну, которая как раз объясняла Павлику, сидевшему тут же, в больничной столовой, перед пустой тарелкой, что крови ей не жалко, но лучше она сварит каши и покормит ею того же Петеньку.

- Павлуша, тебе вкусно будет, обещаю, - уговаривала она сына, а тот лишь качал головой и просил крови.

- Да, где же я тебе ее возьму, ничего острого под рукой нет, - почти плакала Вера Васильевна, а Павлик жалостливо смотрел на мать.

Именно в этот момент, Петенька и совершил свой подвиг самопожертвования и самоспасения. Павлик вмиг исчез, а Вера Васильевна свалилась в обморок. Петенька видел, как жадно вплетаются подаренные им нити в редкую, сиротливую ткань Веры Васильевны, как затягиваются черные провалы в ее голове и как от ее тела начинает исходить слабое сияние, как у здорового человека, Петеньке оно было прекрасно знакомо, оно окутывало почти всех людей, он видел душевное здоровье настолько ясно, что даже несколько раз подсказывал Евгению Карловичу, кого из пациентов срочно нужно посадить под замок, а кого и выписать. Врач лишь дивился такой способности и все больше убеждался, что Петенька - человек странный и одаренный.

Преображение и выздоровление Веры Васильевны не произошло мгновенно. Сначала она погрузилась в кому, в нее натыкали иголок, залили под завязку какими-то лекарствами и, хотя Петенька уговаривал врачей не волноваться и просто дать ей время, ее увезли куда-то, огорченно качая головами.

- Она просто латает себя, как носок, один большой носок, - хихикал Петенька и просил отдать ему обед Веры Васильевны, - она больше сюда не вернется, ей не надо, - уговаривал он санитарку, - а мне вкусно будет.

Петенькино обжорство в больнице не поощряли и он страшно обиделся, сказав, пусть его поскорее выпишут, уж баба Аля его голодным не оставит.

Вера Васильевна так никогда и не узнала, кто именно подарил ей душевное спокойствие и здоровье, которые через год и позволили ей усыновить трудного подростка, звали которого, по иронии судьбы, именно Петька.

Евгений Карлович решил, именно его сеансы и диета сотворили чудо и даже написал статью на эту тему, пытаясь донести до медицинской общественности суть своего метода. Участь статьи осталась невыясненной, где-то она сгинула, то ли на почте, то ли в архивах, но Евгений Карлович рук не опустил и с удвоенной энергией стал проводить сеансы лечебной физкультуры, где каждое упражнение называлось настолько смешно, что многие больные, как и Петенька, от смеха падали на пол.

Петеньку же продолжало мотать по мирам. К счастью, мир реальный, в котором было столько болей и невзгод, навещал он редко, тело его бродило по родному городу, а глаза видели диковинные картины, объяснения которым он не мог найти, да и не хотел этого делать. Лишь раз его грубо вернули к реальности, когда показали, что будет с его любимой Кристиной, если пойдет она в парк в тот самый день. Видение было настолько жутким, что Петенька, усилием воли, удержал себя настроенным именно на эту гнусную реальность и еще раз спас жизнь, да не одну.

* * *

- За частицу "бы", буде она употреблена в фразе сожаления о прошлом, нужно нещадно бить розгами, - строго сказала Аделаида Сергеевна мрачному Евгению Карловичу. - Если вы действительно думаете, что поступили бы по-другому, я в вас разочаруюсь. Поймите, ведь если бы я даже сказала вам, кто вы есть на самом деле лишь за пять минут до вашей кончины, вы бы успели сделать ровно столько же, сколько сделали бы за целую жизнь.

Странный этот разговор велся в больничном парке маленького провинциального городка, куда Аделаида Сергеевна приехала за дочерью и внуками. Петеньке она была не благодарна, нет, разве можно найти слово, которым можно поблагодарить солнце, за то, что оно греет или реку, когда она утоляет жажду? Нет такого слова. Очень редко, но бывают такие моменты, когда слова пусты и мертвы и только взгляд, прикосновение, объятья или поцелуй помогают объяснению. Аделаида Сергеевна хотела Петеньку забрать к себе вместе с Кристиной и детьми, но он раскричался и почти осознанно сказал, что он связан с этой землей и этим городом и что в тот момент, когда его увезут отсюда, он с радостью умрет, но пока он жив и может еще поесть поздней малины, ему не хочется уезжать отсюда. Аделаида Сергеевна вздохнула и отправилась в больницу, к человеку, который, как она думала, сможет присмотреть за враз ставшим родным Петенькой. Она думала, жизнь уже не сможет ее удивить, но когда она увидела Евгений Карловича, ее сердце глухо стукнуло, а потом и вовсе замолчало и она с радостью поняла: головоломка наконец-то сложилась.

- Часовщиков видно за версту, рядом с вами время сгущается. Вы наверняка очень много дел успеваете делать, верно? - Аделаида Сергеевна не любила осторожной кошкой подкрадываться к сути разговора и сразу повергла психиатра в изумление. - Нет, только не вызывайте санитаров, потом сильно пожалеете. Меня все равно придется отпустить, а вот о своем предназначении вы узнаете не скоро и будете об этом сильно жалеть.

- Каком именно предназначении? - прикинулся паинькой Евгений Карлович, решив, что эта больная, с виду здоровая, приехала из другого города, вот там пусть с ней и разбираются. Его дело - маленькое. Просит она его присмотреть за Петенькой, присмотрит. От лишней тарелки каши он не обеднеет. А если незнакомка сильно не в себе и вывалит на него свои фантазии, фобии и страхи, так это еще интереснее, тем более идеи у нее были оригинальные, интересно слушать.

- Позвольте угадаю, - между тем продолжала Аделаида Сергеевна, подозревая, что диагноз ей уже поставили и надо поторапливаться, - отец ваш был часовых дел мастером и страшно разозлился, когда вы отказались продолжать семейное ремесло, я права?

- Да, - немного удивился Евгений Карлович, но потом подумал, это ей мог рассказать почти любой житель города. Его батюшка - Карл Фридрихович - часовщик действительно был человеком склочным и тяжелым и на характер и на руку. Бывало, поколачивал сына и жену, а также хамил клиентам, от которых, тем не менее, отбоя у него не было. Было замечено, что часы, починенные именно скандальным мастером, вроде бы добавляли владельцу жизни. Кто и когда пустил по городу этот странный слух, неизвестно, но работы у Карла Фридриховича было много и в его тесной будке клиенты обязательно пытались задержаться хотя бы на лишних пять минут, несмотря на то, что там даже дышалось по-другому, воздух был плотный, почти маслянистый, проталкивать в нос его приходилось с трудом, как полезное лекарство, после которого немедленно становилось легче. Старый часовщик, узнав о прихоти сына посвятить свою жизнь медицине, бесновался несколько недель, проклинал и жену-дуру, родившую такую неблагодарную и тупую дрянь и самого Женьку, которому словно кто-то в темечко стучал, так ему захотелось стать именно специалистом по душевным болезням. Отец вроде бы простил его перед самой смертью, если прощением можно называть завещание на Женькино имя, описывающее все нехитрое имущество с припиской: "Шоб ты подавился!" И старый портфель, в котором тикали старинные часы и лежал странный барабан, завернутый в пеструю тряпицу. Отец потом часто являлся Женьке во сне и обзывал его идиотом и бестолочью, он пытался сказать ему что-то еще, но некая темная волна закрывала старому часовщику рот, не давая вымолвить ни слова, а молодой врач Евгений Карлович эти сны пытался забыть, чувствовал себя виноватым, но и понимал: правильно сделал, человек, его болезни, его душа - намного интереснее бездушных часов.

Старинные карманные часы, переданные ему отцом, он всегда носил в кармане, он и сам не мог объяснить, почему именно они придавали ему уверенности и некой значимости его существованию, жизни, словно подтверждали, он правильно все делает и служение людям - это его призвание. Странный барабан он чуть было не выкинул, но потом опомнился. Отец был мудрецом и деспотом, хоть, говорят, эти два качества и не уживаются в одном человеке и этот странный подарок должен был что-то означать, поэтому этот барабан так и хранился в том самом портфеле, пока Евгений случайно не купил растрепанную книжку - учебник по загадочной гимнастике - йоге, в которой вместо закладки валялся рисунок, на котором монахи, замотанные в подобие простыней, крутили точно такие же барабаны. Почему он решил, что и эта книга, вернее, практики, описанные в ней и этот барабан смогут помочь его пациентам, он не понял, не осознал, как подтолкнул кто.

- Вы верите в предназначение?

Евгений Карлович так задумался о прошлом, что вздрогнул от голоса незнакомки и с неким трудом вернулся мыслями в настоящее.

- В Бога?

- В предназначение, в судьбу, которая написана заранее?

- А как же свобода воли и выбора?

Аделаида Сергеевна рассмеялась.

- Вы можете выбрать борщ или суп на обед, не более того.

- Мне кажется, это оскорбительно.

- Почему? Когда вы запрещаете своим больным пользоваться ножами и вилками в период обострения болезней, вы думаете, вы их оскорбляете?

- Вы людей сравниваете с душевнобольными?

- Почему бы и нет? Все в мире относительно. А уж если немного подумать и понять, что наш мир - не самое безопасное место во вселенной, место, где полно острых и ядовитых предметов, а также сумасшедших, готовых пустить их в дело при малейшем намеке на угрозу или же в случае просто плохого настроения и несварения желудка, то становится ясно: с нами надо обращаться, как с детьми - неразумными, но подающими надежды.

- Мне не нравится, что вы говорите.

- Это неважно. Мне тоже комары не нравятся, но они существуют и я на это никак повлиять не могу.

Евгению Карловичу становилось все интереснее. Аделаида Сергеевна обладала богатым воображением и сдвигом по фазе, так вульгарно выражались, бывало, горожане, набирая номер скорой психиатрической помощи.

- Понимаете ли, вы пошли против воли отца и заведенного порядка по одной простой причине: Петенька. Вы спасли его, позаботились о нем, а он, в свою очередь, спас нескольких человек, очень важных для дальнейшего развития истории.

Вот это уже было очень обидно. Странная дама несколькими словами перечеркнула труд всей его жизни. Евгений Карлович нахмурился, потом подумал, раз он начинает реагировать на слова нездоровой женщины, пора ему в отпуск, а то эдак и индуцироваться этим бредом можно. Как он потом других лечить будет?

Аделаида Сергеевна тяжело вздохнула и подумала: "Вот пень упрямый, весь в отца!" Карла Фридриховича она не знала, но о нем ходили слухи, как об упрямом скупердяе, который со временем расставался неохотно, копил его и прятал где-то вопреки всем законам и правилам. Прятал! Она обрадовалась. Вот как она покажет врачу, кто он есть на самом деле!