Корни

Аннотация:
Мир, в котором вместе живут бессмертные и смертные.
С одним из бессмертных происходит трагедия, и Арианна Шелли берется перевести странные записи на древнем языке, которые, быть может, прольют свет на произошедшее.
Первый рассказ из цикла "Город Бессмертных"


Арианна Шелли стояла на краю моста, обрывавшегося посередине. Если полагаться на пословицу «каждый эйгирец должен подарить детям мост», то почтенный предок все равно что прожил жизнь зря, ведь он не успел соединить две скалы каменной лестницей. Арианна глядела вниз, на море, украшенное радужными отблесками от прозрачного мостового камня, и ощущала, что море живет ярче, чем она. Арианна вынула из сумки кипу листов и вытянула руки вперед, собираясь скормить рукопись волнам. В какой-то момент женщине показалось, что она действительно готова разжать пальцы и уничтожить главный труд своей жизни, но вот листы уже в сумке, руки — в теплых карманах, а море внизу шипит, насмехаясь над человеческой слабостью.
Арианна неласково улыбнулась самой себе — да, она опять не решилась, значит, еще есть, за что цепляться.
Семь лет назад Арианна перевела переписку Персиваля Гринхилла, и корпеть над финальной работой, Универсом, пришлось тоже семь лет — с зеленых годков студенчества до получения своего места на кафедре. Приближался день защиты. Внезапно в их университет заявился бессмертный, эон Лесли. Судьба направила его в кабинет декана, где на столе лежала, ожидая своего часа, работа Шелли. Эон Лесли заинтересовался заголовком и открыл почитать. Бессмертные не умеют насмехаться, в них нет зла, и без злого умысла Эон Лесли сказал, что выводы Шелли неверны: пусть кого-то и зовут наставником, это не означает, что тот именно духовный наставник, а Персиваль Гринхилл стал исповедовать аратхийскую веру. Конечно, после этого работа полетела в мусорную корзину, а Арианне посоветовали найти другую тему. Она не смогла. Краски жизни поблекли, и, если бы не муж, Вильям, Арианна не знала, где она находилась бы сейчас. Вильям устроил ее в бюро каллиграфии, и теперь она выводила красивым почерком чужие письма или стихи. Но все равно несколько раз в год Арианна оказывалась у моря с «гринхиллской» рукописью и не могла ее выкинуть.

Выходной как выходной. Утром Вильям сделал ей кофе и бутерброды и отправился в свою медитационную комнату. Арианну иногда поражало, до чего он примерный гражданин — всю неделю пашет, как вол, но первый выходной день неизменно проводит в попытках приманить свою душу из Пятого плана, чтобы стать бессмертным. Арианна улыбнулась, представив, что однажды к ним приходит при полном параде отряд гвардейцев, звучат фанфары, и Вильям отправляется в Город Бессмертных с этой своей смущенной улыбкой — «милая, прости, я сам не ожидал». Вместе с фантазией к Арианне снова вернулось гадкое чувство, что бессмертные обобрали ее. Зачем занимать хоть чем-то, если никогда не достичь того же мастерства, что и бессмертные, никогда не стать столь же совершенными, как они?
Арианна снова начала раскладывать на письменном столе свой труд. Она так и не решалась назвать его «Универсом» с тех пор, и в то же время слово «труд» напоминало ей, как много сил она потратила на перевод писем Персиваля Гринхилла. Именно он в 176 году Ониксовой Эпохи сумел добиться звания Лорда-Понтифика Эйгаморы, столицы Эйгиры. Никому не известный архитектор уехал в Аратхастан, а вернулся словно осиянный вдохновением и удачей, выиграл конкурс на обустройство квартала, и, как Понтифик, обязался отстроить его в пятилетний срок. Мало того, что Персиваль успел, подарив Эйгаморе белый Квартал Маяков, так еще и оживил несколько заброшенных проектов. В истории города Персиваль Гринхилл заслужил имя «Скорый», но даже среди его задумок осталось кое-что незаконченное — тот самый мост, на который часто приходила Арианна, его прапраправнучка. Ох, как пришлось воевать с бабушкой, чтобы получить его письма! Та все не могла поверить, что Арианне нужно не грязное белье, а что-то пристойное и духовное. И тем не менее, Арианна не ожидала, что переписка будет столь горячей и неоднозначной. Персиваль Гринхилл совещался с неким ученым пандитом, и выглядело это как переписка ученика с духовным учителем, и оба они стремились постичь вселенную как аратхи. Для Персиваля, которого нарекли Блюстителем Корней, это было невероятно. Следом Арианна заметила, что даже дом, построенный Персивалем для себя, выглядел несколько странным: в гостевой — пара каменных чаш для омовения лица и рук, вместо типичного круглого дворика — зал квадратный с рядом колонн, да еще и увенчанных странными головами, кои бабушка называла птичьими, а Арианна всегда хотела назвать змеиными. Все это напоминало устройство домов аратхи. В довершение ко всему, еще в детстве Арианна наткнулась на небольшую комнату, фактически нишу без окон, но с богатой отделкой. Бабушка сказала, что это просто чулан, однако при свете свечи Арианна увидела, что все покрыто «рыцарскими картинками» — от пола до потолка поднимались ряды рельефа, где некие рыцари сражались с демонами и драконами. Комната порождала необычные ощущения, как зал медитации. Арианна, увлеченная тайной своего предка, решила вести его на чистую воду. Бабушка даже бунтовала против нее, запрещая приходить в дом, — ну что ты выдумала, как Персиваль, эйгирец до кончиков ногтей, мог привезти с собой из Аратхастана веру в нагов? Какие наги на наших берегах? Но потом поверила внучке, и Арианна дописала «труд». И сейчас, сидя перед ним, Шелли опять не верила в свою правоту и не могла  прочитать даже страницы.
Она застряла, и, похоже, застряла в собственной жизни.
Застучал, отбивая текст, писемный цилиндр. Арианна взяла в руку латунный футляр, открыла крышку и размотала бумажный свиток, где уже пропечаталось сообщение:
«Духоблизкая Арианна Шелли!
Нам стало известно, что вы можете переводить со старого аратхи-лон и хотели бы предложить вам работу. Дело не терпит отлагательств, перевести требуется всего десяток страниц в срок не более трех дней, оплата будет достойной. Просим прийти в Цитадель как можно скорее.
Да соединитесь вы с душой в этом рождении,
Ситхоул Таонга, мастер Атмана».
Арианна изумилась. Атман — это орден, который создает бессмертных, а Ситхоул Таонга — его глава в Эйгире, а значит, первое смертное лицо в регионе. Еще более озадачивало, почему такой человек обратился к смертной, хотя среди бессмертных есть те, кто рождался в Аратхистане.
Оставив Вильяму записку на подносе и немного подумав, какая мантия подойдет к случаю, Арианна отправилась в Цитадель.

Здание Ордена Атмана не переставало удивлять. Ты идешь по привычным каменным улочкам, и на тебя словно выпрыгивает огромное пространство с круговой пропастью, в центре которой между радиально расходящимися мостами возвышается Цитадель. Ее карминный цвет поражал невероятной насыщенностью, а от фундамента он постепенно переходил в сияющую желтизну куполов, будто сквозь драконью кровь проросли огневые цветы. Дети любили высчитывать число этажей, пока кто-то нетерпеливый не проникал внутрь здания и не возвращался с тайным знанием, что их три. Чтобы каменная громадина не казалась слишком массивной, от круговой площадки вокруг строения вниз опускались клинья, впивающиеся в светлый камень скалы когтями. Над каждом клине вырезали свой каменный «гобелен» с изображением героических подвигов Ауверана Эстеса — как он изобрел Лабиринт Душ, как уговорил Хоробишу Белое Копье поймать для него душу, как впервые дал бессмертие бессменному правителю планеты Йанессу Кордоне...
У входа в вестибюль Арианна поморщилась — наткнулась на плакат с бессмертным. Благообразный старик держал в руках пробирку с дымящейся синей жидкостью, а перед ним на столе лежали современный микроскоп, гербарный лист, набор игл для акупунктуры и старинный манускрипт с нарисованной анатомией человека на пожелтевшей странице. Прямо напротив улыбки застыла белая надпись «Доктор Итан Леблан в настоящем, лекарь Цэте — века назад», а сверху протянулась полоса арсаланского равнинного пейзажа, увенчанного надписью «Атман».
Арианна ощутила раздражение при виде этого старого-нового героя. Его душу выловили всего два года назад, а Леблан уже открыл дюжину новых лекарств и дал свою интерпретацию Арсаланского лечебника, тысячестраничного цветного атласа лекарственных растений. Даже заткни Арианна уши, все равно бы знала эти подробности — достижения бессмертных обсуждали на каждой кухне и в каждом дворе. И ведь нужно быть им благодарной! Хотя бы за долголетие, подаренное теми из бессмертных, кто из жизни в жизнь рождался врачом. Всего-то теперь принимай таблетки по утрам. Даже в свои сорок Арианна выглядела, как двадцатилетняя, и знала: если ее обойдут болезни, она сможет прожить не менее двухсот лет и многое осуществить. Но... уже сейчас Арианна казалась самой себе очень старой.
В вестибюле ее уже ждали, видимо, получить портрет преподавателя из университета не так уж и сложно. Молодой человек в мантии с карминным воротником отвел ее прямо в кабинет к Ситхоулу, хотя Цитадель славилась своими прекрасными приемными. Арианна внутренне напряглась. Кабинет означал, что разговор будет приватным.
 Конечно, она видела бирвиша Ситхоула Таонга на разных городских праздниках, но вблизи впервые. Ситхоул обладал чрезвычайно высоким ростом, и путь от стенки до стенки занимал у него шагов десять, в то время как у человек среднего роста все пятнадцать. Ситхоул явно чтил свои Корни: хотя стены кабинета по-эйгирски покрывала цветная стеклянная облицовка, ковер был чернее черного — бирвиши считали, что через черный цвет можно общаться со своими высокочтимыми предками, а пол это та часть дома, которая связана с землей, домом мертвых, домом праха.
— Спасибо, что пришли так быстро, — поблагодарил он, глядя на Арианну оценивающе — серьезный ли человек? Казалось, его глаза под темными веками отражают пески бирвишской пустыни и точно так же его предки взирали на нее.
— Я еще не знаю, возьмусь ли за работу, — сразу сообщила она, опасаясь того, что услышит здесь.
— Понимаю.
 Ситхоул указал Шелли на кресло и сам наконец устроился на свое кожаное кресло-трон с высокой спинкой. Арианна на миг представила его не в черном камзоле, а с львиной шкурой через плечо, светлой тоге и в покрытом патиной венце бирвишского вождя — идеально. Фантазия лгала: Ситхоул родился в Эйгаморе.
— Сразу к делу. Анаир Вейн скончался, — бесстрастно произнес магистр. — Следствие пришло к выводу, что это...
Арианна подняла палец в верх. Внезапно она поняла, о чем идет речь. Эон Анаир Вейн — бессмертный.
Ситхоул выждал несколько мгновений и продолжил:
— ...самоубийство.
Арианна оцепенела. Одна новость невероятнее другой! Бессмертные слишком гармоничны, чтобы убить себя.
— Но ведь это... невозможно?
— Мы тоже так считали. Если вы с встречались лично с бессмертными, то должны понимать. Мы ищем причину, и, похоже, зашли в тупик. Через три дня станет невозможно скрывать информацию дальше. Общество в любом случае узнает, что произошло, и мы прогнозируем, что эта смерть не сильно повлияет на Атман и отношение к нашему делу. Мы обязаны узнать причину. У эона Вейна остались записи на старом аратхи-лоне, он рождался в Аратхистане.
— Почему вы не попросите кого-то из бессмертных? - этот вопрос мучил Арианну с самого начала.
Ситхоул грустно усмехнулся.
— Бессмертные помнят некоторые свои события своих жизней, но не языки.
— Я не знала... А эон Лесли? — удивилась Арианна, всегда считавшая, что разгромивший ее бессмертный умел читать на аратхи-лоне.
— Он тоже. Идеальные — идеальны во всем? Нет, такой способности у них нет. Хорошо аратхи-лон Эпохи Царей знаете в Эйгире только вы, — Ситхоул пододвинул к ней лист с текстом, и Арианна поняла, в чем еще проблема — почерк вился столь причудливо, что в тексте было сложно разглядеть даже строчки.
— Каллиграфический стиль «цветущие джунгли», использовался художниками и иногда аристократами, чтобы скрывать свои профессиональные секреты.
— Вы сможете прочесть пятнадцать таких страниц?
— Минутку.
Арианна сосредоточилась на странице. Казавшиеся поначалу пиктограммами и частями сложного орнамента символы начали обращаться в слова и буквы.
— «В старые времена»... «Мы строили... храмы»... «Величайшее творение — это храм»... И интересно, что сюда вписаны слова на эйгирском — вот «Коллегия Архитекторов», «Пунктир» и имена еще... «Моя вторая жизнь»?
— Бессмертные называют так жизнь после получения души, — подсказал Ситхоул.
— Тогда это — кого-то из бессмертных? Но кого? Если бессмертные не помнят языки.
— Записи нашли рядом с телом эона Вейна. Похоже, он выпустил страницы из рук сразу перед тем, как повеситься. Ужасная картина, — на лице магистра впервые проявилась взволнованность, словно увиденное глубоко запечатлелось в душе.
— Я смогу. Мне нужно будет несколько словарей из университетской библиотеки и... «Универс» из дома. Там есть словарь в конце.

Оказалось, что в Цитадели есть даже гостевые комнаты, причем высшего разряда. Арианна бывала в гостиницах, и ненавидела их за скрытую неопрятность — вечно найдешь то чужой волос на одеяле, то обмазанную отравой от насекомых щель, то слой пыли между окон. В комнатах Атмана отсутствовал сам дух гостиничный неуютности. Снаружи Цитадель будоражила красным, а внутри все говорило о балансе — голубые и зеленые полосы, сплетение белых растений на потолке, живой плющ в нишах. Не комнаты, а медитационные залы. Хотя Арианне было не до медитации.
Само событие могло разволновать кого угодно, но Арианна ощутила небывалый прилив сил. Ей предстояло сделать что-то важное, она чувствовала это! И важным было даже не прикосновение к частной жизни (она искренне любила читать старую переписку), не прикосновение к жизни бессмертного, нет, впервые за сем лет она глядела на страницы с непереведенным текстом, испытывая голод. Ей не терпелось начать. Однако пришлось дождаться словарей. С переводом всегда так: вникаешь в язык со страницы третьей, ведь у каждого человека в сущности свой язык.

«В старые времена многое было проще, чем теперь. Мы строили храмы Великих Нагов, твердо знали, чем прекраснее будет строение, тем ближе станет наша душа к Великому Змею, Космосу. Мы начинали со Змеиных Врат и Узла-шпиля и заканчивали Камерой Чрева, и проведя все стадии строительства в согласии с Речами, зодчий познавал себя и мир. Величайшим творением считался храм, лучшим местом — скалы у моря, лучшим временем — закат дней, когда волна жизни вот-вот опрокинется в Море Вечности. Теперь, когда я обогащен знаниями и вечностью, я не знаю, что мне делать, что делать нам.
Для меня вторая жизнь началась с воспоминаний. Я созерцал прошлое сквозь туман чужого сознания, а потом оказался в чужом мире. Это был прекрасный мир, но тоска сжимала сердце, когда я понимал — он поглотил мой Аратхастан, мои храмы и веру, и их ничто уже не вернет! Я лично убедился, как верны слова из Приливных Речей — ты все потеряешь, богатства, звания, детей и заслуги, останутся лишь Речи и душа. Эта мысль успокоила меня, я преисполнился радости и вышел навстречу тому, кто призвал меня. Меня и нас.
Я не знаю, с чего все началось для Сторма. Мрачный и подавленный, он встретил воссоединение без восторга. Анаир много говорил с ним, пока не сумел разжечь огонек и в этом эйгирце. Анаир хотел воскресить соотечественника, и, хотя я сам как человек прошлого был ближе к Сторму, чем Анаиру, мне не нравилось находится рядом с пробужденным. Я замолкал, когда говорил Сторм и не пытался вникнуть в его прошлое.
Я прекрасно видел, с чего все началось для Анаира. Его память струилась сквозь меня. Анаир дожил до почтенного возраста и готовился к смерти, постепенно отходя от дел — не брал новых заказов, уволился из университета, приводил в порядок бумаги и много рисовал. О, его бумажная архитектура была великолепна! Он освободился от уз материала и технологий и предался чистому фантазированию. В Речах говорится, что спящий подобен божеству и может сотворить материки и моря, вот и Анаир грезил наяву, как бог. Его жизненная волна угасла бы, переливаясь красками удовлетворения и счастья.
Судьба непредсказуема.
Новость о найденной душе ошеломила его. Анаир несколько дней листал свои незавершенные проекты и не понимал, зачем ему, именно ему продлевать жизнь. Вскоре он получил письмо от Коллегии Архитекторов — зодчие  Эйгиры предлагали сотворить величайшее здание эпохи, вокзал для Всеобщего Пунктира, дороги, что позволила бы любому человеку переместиться с одного края мира на другой за считанные часы. Конечно, вокзалов планировалось много, но лишь этот  представлял бы всю Эйгиру, и, конечно, если бы Анаир не приблизился к бессмертию, никто бы не вспомнил про старого архитектора. Великий Змей бил хвостом, и для Анаира стало одним и тем же принять душу и осуществить мечту. Вокзал занял все помыслы Анаира, ведь он с юности любил задумывать именно «дома колесниц» — ему нравилось, когда я называл вокзалы так. Анаиру казалось, что каждое путешествие — это точка поворота для человека, и неважно, короток путь или длинен. Человек не знает, как далеко его заведет путешествие, и перемещение в пространстве грозит обратиться переменами в судьбе. Именно поэтому Анаир хотел, чтобы вокзал вплетал в перемены свою музыку, и предложение о таком грандиозном строительстве означало, что ему суждено написать величайшую композицию, а само бессмертие позволит, как и многим другим до него, превзойти свой потолок. Анаир согласился, и в дни ритрита мы встретились с ним — самым полным из нас, последним из нас, ставшим нашей осью.
Первым Анаир призвал на помощь Сторма. Это дитя эйгирских городов, охваченных смутой за столетие до появления бессмертия. Клянусь, на костях его судьбы плясали демоны! Лучшим своим творением Сторм считал Башню Мира. Он создал ее как символ единения человечества, и там собирались лучшие умы Эйгиры и других стран, чтобы обсуждать, как объединить мир и сделать всех людей счастливее. Башни не существует боле, но только представьте, глядя на картинки, какой она была для современников Сторма! Поглядите через витраж грез на Небоскреб, вырастающий из земли, на его витражные криволинейные грани и меняющую цвет линзу на вершине! Здание, меняющееся вслед за переменами вселенной... Анаир был прав, лишь эйгирец мог воздвигнуть подобное здание. Но его рок был проклят: в Башне Мира объявили войну, объявшую много стран, а потом болезнь заперла Сторма в госпитале, стоящем напротив Башни. Он каждый день смотрел на небоскреб и каждый день преисполнялся ненавистью к жизни. Тогда он изменил свой стиль. Его ученики с бумаги переносили темные здания в реальность. Сторм взял от старой эйгирской архитектуры плавные переходы цвета и умение играть со светом на кромке стеклянных зданий, а потом затемнил их, как свои надежды, и сотворил из этого нечто невероятное — скорее застывшие темные лед и пламя, чем архитектуру людей. Я и сам склоняю голову перед его мрачным гением, хотя архитектура Сторма сразу же начала смутно меня тревожить. Я не знал, что произойдет дальше.
Анаир хотел от Сторма совета, хотя и сам уже почувствовал вдохновение. Наш предводитель начал с набросков. Он рисовал, и я видел единые движения сотен рук зодчих, которыми рождался Анаир. Он рисовал свое, но никогда его фантазия не подкреплялась таким богатством опыта и знаний, таким сплавом культур, как в этой второй жизни. И, хотя образ здания появился раньше, чем слово, постепенно вокзал Анаира начал рассказывать свою историю — бесчисленными колоннами и аркадами, похожими на взрыв витражами и куполами, языком линий и смальты. Это была Великая Речь! Речь о том, что люди свободны выбирать свои пути и каждый выбор важен.
Все мы с восхищением взирали на наброски, в которых чувствовалась сила. Тут послышался саркастический голос Сторма. Он смеялся, что Анаир сотворил всего лишь подобие себя самого, человека из многих душ, и совершенно потерял душу Эйгиры. И Анаир смутился. Он окинул взглядом свое творение, молча скатал бумагу в рулон и бросил в дальний угол комнаты.
Вскоре Анаир снова загорелся идеей. Я горячо поддержал ее, звуча чуть громче, чем остальные голоса. Его новое строение снаружи походило на растекающиеся вниз тонкие аркады, застывший водопад из прозрачного стекла. Войдя же внутрь, зритель словно оказался бы в пещере, лишь начинающей становиться зданием. Чистым наслаждением было рисовать с Анаиром переплетение природных узоров и форм, и чудом — находить среди природы менгиры и дольмены, подобные первым эйгирским строениям. Потом Анаир снова обратился к внешней красоте, и на столбах его арок появились сцены из коренной истории — в камне ожили картины расставаний и встреч, и каждый мог бы найти что-то сходное со своей историей. Кроме того, в каждой истории Анаир спрятал символ-цветок, что произрастал только на его родных берегах. Его вокзал говорил о малых и больших путях эйгир, о их странствиях и возвращении домой, и я вместе с другими снова поразился, потому что новое здание превратилось в книгу, проникнутую любовью к родным берегам.
И только Сторм не обрадовался новому творению. Он сказал, что теперь Анаир сотворил лабиринт для чужих душ, где каждый может решить, что прожил хорошую жизнь и сделал достаточно. «Вокзал-остановка! Путешествие в замирание!» — Сторм давал все больше  уничижительных имен, и Анаир вновь раскрыл чистый лист бумаги, отрекаясь от прежнего дела.
Мы с тревогой следили, что выходит из-под руки Анаира. Бастион из темного стекла тянулся хищными шпилями к дождливым небесам, обороняясь от небесной тверди. Внутри царили сдержанность и благородство форм, но Анаир что-то сотворил с перспективой, и человек должен был ощущать себя мелкой тварью у ступеней судьбы, переходящей из одного зала памяти в другой. Память же обратилась немилосердными ликами — витражи из темного и серого стекла напоминали о всех злодеяниях человечества, воровстве и мошенничестве, дурмане и убийствах, рабстве и войнах. И, хотя здание передавало мрачное наследие, окутывало душу ощущением безнадежности, выворачивало наизнанку, я ощутил в нем великую песню сострадания.
Анаир, глядя на череду рисунков, вдруг смел их со стола.
Он воскликнул, что это не его вокзал, и мы все содрогнулись от ужасной правды. Крепость единолично создал Сторм. И мы услышали признание эйгирца, лишенное всяких сомнений.
«Либо так, либо ничего».
Анаир не согласился. Он много часов говорил со Стормом, пытаясь его переубедить... Все напрасно! Две скалы столкнулись друг с другом. Мы утешали Анаира, мы предложили ему начать с начала... Кто же знал, что это будет началом конца!
За какую бы часть своего проекта он ни брался, с какой идеи бы ни начинал, его руки все равно вырисовывали уже знакомую нам крепость Сторма. Линии ложились на линии, цвета стремились к черноте, а любая добрая история превращалась в напоминание об ужасах прошлого. Анаир не сдавался много дней. Одна его одержимость сменялась другой, он и думать забыл про эйгирские Корни, и обещал нам то аратхский храм, то бирвишскую оранжерею, то дом, который будет меняться каждый день... И он смог бы сотворить все это, если бы  Сторм не оказался сильнее всех нас.
В один весенний день Анаир махнул на все рукой. Он написал в Коллегию сухое письмо, что лучше передать проектирование группе молодых архитекторов, которые смогли бы вплести в историю новые голоса. Сам Анаир в тот же день вернулся к старому занятию — рисованию ни к чему не обязывающих набросков. Он отдыхал и не загадывал вперед.
Не прошло и трех дней, как нас обуяла тревога — Анаир много рисовал, но с каждым наброском он снова приближался к крепости. Неважно, думал он о высотной площадке для медитации или мосте между скалами, мы все равно в итоге глядели, как на бумаге проявляется, словно приходя из другого мира, мрачное здание эйгирца.
Анаир потерял покой. Он просто рассыпался на глазах в бесплотных попытках преодолеть чужую волю. Каждый день Анаир пытался нарисовать хоть что-то, а обнаружив проявление злой воли Сторма, комкал бумагу и бежал прочь из комнаты, которая теперь вызывала у него лишь страх. Дошло до того, что Анаир не мог начертить и трех линий, а во снах его преследовал один и тот же кошмар, как в Эйгирском море вздымается огромная волна и сметает все здания, сотворенные Анаиром.
Тогда я, помнящий о единстве архитектуры и души зодчего, решил поговорить с Анаиром. Я предложил ему способ, который казался мне самым подходящим — способ запереть эйгирца. Анаир выслушал меня, комкая бумагу, и спросил, могу ли я сам сотворить это, ведь у него не осталось сил. Я решил принять вызов.
Я научил Анаира, как войти в транс, усыпить свою личность, и оказался в средоточии океанского кошмара. Я не боялся бушующих вод — я аратхи, а аратхи — братья Нагам, владыкам морей! Я воззвал к самому большому змею, Владыке Космоса, Сайадхе, и открыл ему дверь в сон Анаира. Сторм смеялся над моими богами и моей древней магией, говорил, что в этом сне мы навеки останемся вдвоем, только вдвоем, а Анаир никогда не проснется. Я ждал, даже когда вокруг меня разверзся водоворот. Я знал, что когда человек спит, его душа становится подобной божеству, а значит, может творить миры и дороги меж ними.
— Не может быть! — закричал Сторм, ощутив, что между нами встал третий, и наши бессмертные, но человеческие души не чета его космической душе. Сайадха пришел, и его огромные кольца разбили волны, разбили каждую частичку воды во сне Анаира. Мой бог знал, что делать. Уходя, Великий Змей увлек Сторма за собой, растирая его душу в пыль меж мирами. Я же, пользуясь случаем, сотворил в пустоте образ храма, посвященного великому Сайадхе — мой дар благодарности и мое величайшее творение, которое никогда не увидят глаза человеческие.
Анаир проснулся, и в душе его наконец разлился покой. Он поблагодарил меня и отправился в эйгирский Музей искусств. Я знал, что Анаир хочет спроектировать вокзал хотя бы для себя и потому ищет вдохновения.
Он вернулся в приподнятом настроении, и снова сел перед белым листом.
Спустя час, два, три лист остался белым.
Ни одна черта не появилась на бумаге и спустя неделю. Разум Анаира стал пустой пещерой, в которую отказывалось заглядывать вдохновение.
Анаир впал в апатию. Он не говорил с нами, лишь задумчиво, без мыслей глядел на огонь в камине, иногда скармливая ему прежние работы. И вдруг Анаир обратился ко мне:
— Брат мой, Дхрув Наноти, я чувствую, что вот-вот умру. Умру в самом себе.
Я ощутил, что он говорит правду.
Анаир решил умереть.
— Что я могу сделать для тебя, брат мой?
— Когда мой волна угаснет, ты останешься главным.
Вскоре Анаира Вейна не стало. Он остановил свое дыхание.
Я записал все это, понимая, что следует сделать дальше и какие будут последствия. Увы, я не могу писать на эйгирском, во мне нет никого, кто бы знал этот язык. Мы отказываемся творить без Анаира, и потому завершаем жизнь его тела в надежде, что однажды надежда зодчих переродится и снова обретет бессмертие».

Арианна зажмурилась. Глаза болели, а в шее кололо — как всегда, если увлечься переводом и забыть про время. Рассветало, и поняла она это лишь благодаря трелям зоревестников. Заварив себе чай, Арианна открыла последнюю страницу и без мыслей глядела на нее, впав в подобие транса, пока из уст само собой не врывалось:
— Невероятно! Что я перевела! Что я перевела...
Она расплакалась. Арианна проливала слезы не только по Анаиру Вейну, но и по себе. Семь лет она бегала от своего призвания, а оно все равно нашло ее, в то время как эон Вейн, бессмертный и множественный, сражался со своими внутренними демонами и все равно проиграл.
— Ужасно несправедливо... — она подняла лицо к потолку и стерла слезы. Писемный цилиндр Арианна взяла уже твердой рукой и набрала лично Ситхоулу, как он и просил.
Через полчаса она уже сидела в кабинете магистра. Похоже Ситхоул тоже не покидал Цитадели. Он выглядел так же, как и обычно, разве что в воздухе чувствовался чуть резковатый аромат коронора — бодрящих бирвишских духов, которые стоили дорого и  бодрили лучше кофе.
Прочитав текст один раз, Ситхоул тут же начал перечитывать помедленнее. Когда он отложил бумагу в сторону, взгляд его показался Арианне тяжелым.
— Вы полностью уверены в переводе? — спросил он.
— Да, — Арианна не колебалась.
— Вы проделали большую работу. Скажу честно — вы спасли нас.
— Не преувеличивайте, — улыбнулась Арианна и удивилась, что Ситхоул ответил ей искренней улыбкой.
— Речь не об убытках, которые могла бы понести компания, если б люди стали меньше верить в бессмертие. Речь о понимании бессмертия. Даже сами обретшие душу не могут объяснить нам всего, что с ними происходит, а уж поверьте, мы заставляем их довольно много писать о своем состоянии. Они непостижимы, а эон Вейн... словно застрял между смертными и бессмертными, давая нам возможность узнать эонов получше.
— Разве такое возможно, застрять между?
— Я думал, нет. Я много говорил с бессмертными, они все невероятно уравновешенные создания. Никто из них не описывал проблем с... интеграцией своих личностей. В том числе эон Вейн.
Ситхоул поднес темный палец к губам в жесте задумчивости.
— Ему могли помочь скрыть. Есть традиция, согласно которой первым к новому бессмертному заходит такой же бессмертный и узнает, готов ли тот закончить ритрит, уединение. Считается, что только бессмертный с высоты своего совершенства может понять, закончился процесс или нет. Если нет — бессмертный уходит на тот срок, который сочтет нужным, или пока новый бессмертный не выйдет из Кокона сам и снова не пройдет испытание. У эона Вейна, я помню, ритрит длился очень долго. Могу ли я вас попросить еще об одной работе?
— Перевод?
— Нет, встреча. Встретиться с тем, кто принимал ритрит у эона Вейна.
— Почему я?
— Вы прочитали последние слова одной из его душ, и, поскольку вам известны нюансы аратхи-лона, думаю, в беседе про Анаира вы тоже сможете быть точнее меня. Я бы даже сказал, что из-за этого перевода вы можете представлять его волю.
— Не понимаю, к чему все это должно привести.
— Я должен понять, что именно сказать нашим людям и общественности. Я всего лишь смертный, а вы знаете... или интуитивно знаете волю бессмертного.
— С кем же я должна встретиться?
— Болдур Лесли.
Арианне тут же захотелось отказаться. Это не ее проблемы. Она представила, что говорить о тексте эона Вейна, точнее, эона Дхрува Наноти, придется кому-то другому, и ощутила привкус несправедливости. Магистр был прав — она готова представлять волю эона Вейна.
— Я согласна.

Встречу устроили в Павильоне Лилий — озерном парке с бесчисленными стеклянными беседками, и, что важнее, парке, предварявшем вход в эйгирский Город Бессмертных. Казалось, здесь даже воздух целебный, а сам парк не способен увядать. От пребывания здесь Арианна ощущала, будто ее душу раскрашивают голубыми цветами спокойствия и зелеными цветами гармонии, но внутри все равно что-то сопротивлялось этой благостности.
Наконец под прозрачный купол зашел эон Лесли.
Арианна не смогла справиться с волнением. С виду обычный человек, светловолосый мужчина сорока лет, в самом обычном синем камзоле, однако в чистых глазах эона Лесли жило подавляющее спокойствие. Казалось, он знает все, видит всю твою жизнь от начала до конца и готов подвести ее итог. Любой, кто встречался с бессмертными, ощущал себя слишком маленьким человеком, но иные воспринимали это с восхищением — как велики бессмертные! А Арианну жег стыд.
Через силу она подняла взгляд на Лесли.
«Он человек. Вейн был человеком, этот тоже всего лишь человек», — она заставила себя улыбнуться и молча передала рукопись.
Прочитав, Лесли долго молчал.
— Это перевели вы?
— Да.
Внутри Шелли все сжалось от одно мысли, что сейчас бессмертный вновь осудит ее.
— Я бы попытался усомниться в правильности еще с первых строк, если бы не видел, что текст написан на аратхи-лоне. Но вот я дочитал до конца и вижу, что Анаир Вейн так и не стал одним из нас.
— То есть, он не был с вами изначально?
— Увы. И я ошибся, когда решил скрыть вместе с ним правду. Обычно у бессмертных нет причин лгать, с Анаиром же был особый случай. Я расскажу вам. Я вижу, что вы лично заинтересованы в этом знании. Вы переживаете за наследие Вейна?
Он задал странный вопрос, только вдруг Арианна поняла — вопрос верный.
— Да. Я не хочу, чтобы о нем говорили плохо.
— Что ж, тогда я обязан все вам объяснить. Когда я пришел к Анаиру в Кокон Ритрита, что-то уже было нарушено, а что-то нарушил мой приход. Он лежал на полу в полузабытьи и шептал, шептал, говоря с одной из своих личностей, как с другим человеком. Так не бывает. Когда мы поглощаем душу из Лабиринта, мы начинаем смотреть видения. Мы находим и открываем одно свое рождение за другим, и одни, незначительные, уходят, а другие, важные, становятся нашей памятью. Памятью, которая куда больше движется, чем обычная память. Мы начинаем видеть мир сквозь призму десятков и сотен глаз, мы обретаем опыт и знания всех своих перерождений, при этом мы — едины. Я — Болдур Лесли, и, хоть я уже не тот, кем был в первой жизни, но все же я Болдур Лесли, первый среди равных. Анаир не достиг такого. Он оставался Анаиром из первой жизни, которому приходилось вести диалог со своими перерождениями. Он узнавал своих внутренних людей очень медленно. Когда я впервые встретился с ним, Анаир едва узнал одного, Сторма. Быть может, дело в том, что Сторм — очень проблемная личность, но ведь и у меня были тяжелые характеры в прошлом. Если подумать, легких людей не бывает вовсе, не так ли? Анаиру было тяжело в Коконе вместе со Стормом. Уединение сводило его с ума, и я понял — чтобы Анаир не распался, его нужно вывести в мир. Тогда мы солгали. И вот результат, — Лесли печально вздохнул. —  Можно ли было избежать его? Ответа нет. Тем не менее, после того, как случай Анаира станет известным, мы будем готовы и все вместе поддержим таких бессмертных. Если они будут появляться.
— Потеря бессмертного — потеря для человечества, — не задумываясь, процитировала Арианна.
— Вы искренне верите в это?
Одним взглядом эон Лесли требовал правды. Ему нельзя было солгать. И вдруг Арианна поняла, что больше не боится его, бессмертного. Ей есть, что защищать. Она защищала Анаира, как одного из своих, смертных.
— Когда я переводила, почти увидела, как эон Вейн созидает. Это такое чувство, словно ты присутствуешь... при создании мира. А потом этот мир был разрушен. Я считаю это потерей.
— Вы сожалеете. Это хорошо. Значит, свой краткий срок Анаир Вейн все же прожил не зря. Он поделился своим пламенем с вами. Прошу, скажите мне, как стоит поступить с его наследием? Он нарисовал три проекта, какой из них нам стоит выбрать?
— Я не видела его рисунков...
— Это неважно.
— Второй, - без промедления ответила Арианна. - А потом и первый, и третий. Все, что он создал, должно жить. Хотя бы ради памяти о таком человеке, Анаире Вейне.
Эон Лесли улыбнулся.
- Вы совершенно правы. Пусть три вокзала нам и не нужно, но ведь можно сделать пару других зданий.
 Он собрался уходить, но обернулся к Арианне.
— Я ведь помню вас.
— А я вас. Из-за вас я ушла из университета.
Эон Лесли поглядел на Арианну с изумлением, которое, казалось, немыслимо для такого, как он.
— Как? А-а, начинаю понимать... Напрасно я говорил вашему декану, что я не специалист во множестве сфер, но он упрямо хотел моего мнения. Сожалею. Я не подумал, что мои слова способны навредить. А глядя на этот блестящий перевод, сожалею вдвойне. Можете ли вы простить бессмертного?
Арианна хотела злиться, но злость испарялась перед голубыми глазами эона Лесли. Пока это не произошло окончательно, Арианна произнесла:
— При одном условии. Если у эона Вейна сохранились рисунки, я бы хотела на них посмотреть и пройти эту историю до конца. Это в вашей власти?

Арианна вернулась в дом своего предка с воодушевлением. В усадьбе Персиваля сейчас жила ее сестра, и, хоть встреча была напряженной, она дала Арианне ключ в кладовку. Арианна быстро расчистила ее от пустых коробок и зажгла фонарь. Фонарь высветил «каменных рыцарей», и Арианна увидела то, что хотела — рыцари сражались против демонов, не против драконов. Ей позволили разбирать бумаги и рисунки эона Вейна, и теперь она развернула копию аратхийского рельефа, найденную в библиотеке архитектора. Арианна нашла доказательство своей теории, и тексты Персиваля вторили украшениям его дома.
На этой древней стене резчик изобразил поход героя-аратхи к Великому Змею, путь, полный физических и духовных опасностей. С помощью братьев-нагов, Амарудхи завершил его, подарив своей стране покровительство космического змея. Каждый аратхи должен был в своей жизни приблизиться к Небесам Амарудхи, и потому строил в своем доме святилище, где созерцал путешествие героя — сначала при свете свечи, а потом в полной темноте, внимая лишь сердцем. Персиваль Гринхилл тоже устроил себе аратхийский алтарь, а чтобы скрыть свое учение, сделал Амарудхи рыцарем, нагов — драконами, а Великого Змея — созвездием. Арианна проследила за сценами от низа до верха и вдруг уперла руки в бока и рассмеялась:
— Обещаю одолеть демонов и бессмертных, дедушка.