ледовые дни

Мы ехали третьи сутки по замерзшим рекам. Колонна из двадцати двух машин везла в северную геологическую экспедицию поддонов десять кирпичей для полуразрушенных печей в бараках, горючее для генераторов, съестные продукты, опечатанную цистерну спирта и всякую прочую мелочь, которую не замечаешь в городском быту, но без чего, оказывается, невозможно обойтись вдали от цивилизации.

Накануне поздним вечером мы попали в неприятную переделку. Обычно северные реки находят себе русла обходя скалы хребтов, поэтому пологие берега меняются со скалистыми: то слева утес, то справа. Но на этот раз мы въехали в узкую щель между скалами, заполненную густым туманом. Водитель Николь (так его звали товарищи по рейсу), румяный круглолицый парень, лексикон которого на две трети состоял из бранных слов, на этот раз воспользовался одними матерными. Поскольку   нельзя использовать их, обойдусь намеками. Ругал он наледь, образовавшуюся в результате подтока воды с верховий реки Каренга. Незначительного, но все же и лишней капли куда-то надо поместиться, а стечь ей некуда, и в конце концов она рвет лед.

Взломав лед, вода теперь растекалась по его поверхности, превращаясь в пар. Передняя машина оказалась в беде: кабина на треть погрузилась в пролом, но зад ее пока еще держался на льду. Николь орал:

- Чего сидишь, …, …, - открывай дверь, …, … - трос бери, цепляй!

Я открыл дверь кабины, по подножке текла вода, рядом большие глыбы льда.
- Здесь вода, - кричу. – И льдины.

- …! …! – Прыгай, …, …! Да по льдинам, по льдинам, …, …! Трос тащи, трос, …!
Не знаю как, но мне все же удалось прицепить трос к крюку передней машины. Глыбы льда покачивались под ногами, угрожая перевернуться. Утонуть не утонишь, мелко, но искупаться на сорокаградусном морозе удовольствия тоже мало.  Николь принялся тащить машину из проруби. Матерился:

- Хорошо еще, …, цепи на колеса надел, без них бы полный …!

Однако и цепи скользили по льду и воде. Николь пытался тащить утопленницу то в натяжку, то рывками. Наконец та зацепилась за лед-коренник передними колесами.
В заезжую избу приехали часов в десять вечера. Подобных изб на трассе построили штук пять, содержало их геологоуправление. В этой служили муж с женой. Они получали зарплату, но питались в основном продуктами, которые поставляла организация. Впрочем, мясо, рыбу добывали в тайге сами.

Николь еще перед тем, как добраться до избы рассказал мне кое-что об этих людях.
- Куркули, …! Я таких людей за всю свою жизнь не встречал. Другие радуются приезду, а эти все молчком. Сопят, …. Всем, …, недовольны. Сам увидишь.

Просторную избу освещали три керосиновые лампы, В доме прибрано. У входных дверей свежие сосновые лапы для духа. От стены до стены подвешены длинные очищенные от коры жерди: для сушки верхней одежды. В печи потрескивает только что заложенная стопа дров. На плите армейский котел литров на тридцать-сорок, в нем варится что-то мясное. Не похоже, подумал я, что плохие люди, скорее, Николь наговорил со зла на них. Но тут я разглядел на гвоздике тетрадный листок бумаги, а на нем крупно: «ТАКСА. Просушка одежды – 50 копеек, обуви – 50 копеек. Бульон с мясом (250 гр.) – 1 рубль. Чай на лесных травах с клюквой – 60 копеек». Николь подмигнул мне:

- Как раз суточные командировочные, два рубля шестьдесят коп. Подсчитали, курвы!..

После ужина я вышел во двор. Светила полная луна, небосвод сиял миллиардами звезд, соперничая с дневным светилом. Вблизи подобно белой свежевыстиранной скатерти лежал нетронутый снег. Его кристаллы отражали небесный свет; казалось, кто-то щедро рассыпал алмазы. Подальше, в прогалинах между сосен и елей, видны были полосы, словно старательно покрашенные синей и фиолетовой акварелью. Стояла обманчивая тишина. Я прислушался и почудился тихий протяжный стон порванной тонкой струны.  Может быть, подумал, так звучат разлетающиеся от точки Большого взрыва звезды.

За столом остались двое. Слесари. Обязанность их заключалась в том, чтобы ночью каждые полчаса включать двигатели для прогрева. Отсыпались в кабинах. Пожилой упрекал парня, коллегу:

- Ты остановился бы. Дорвался до дармовщины (шоферы, конечно, нашли потайной краник к цистерне со спиртом). Один-то я не успею разогреть, заморозим машины.
Но тот уже созрел, едва держался на лавке. Я успокоил:
- Если что, я помогу.

Только перед рассветом растолкали выпивоху.
- Все, парень, последний раз еду с тобой. Веры в тебя никакой. – решительно заявил напарник.

Посветлело. До Усть-Каренги, конечного пункта нашего путешествия оставалось километров двести. Я опять ехал с Николем. На извороте реки с правой стороны показалась высокая скала, одной своей частью, острым углом, нависшая над рекой, а противоположная ее сторона уходила в чащу деревьев. На самой скале росли четыре небольших лиственниц. Под скалой, на льду, показалось мне, лежал небольшой камень. Но Николь не согласился:

- Какой тебе … камень. Откуда ему здесь взяться? – Пригляделся. - Волк это.
Подъехали ближе. Волк не пошевелился. Только желтые раскосые глаза пристально и спокойно смотрели на нас; не было в них ни страха, ни ярости. Снег вокруг был истоптан, кое-где на снегу остались небольшие пятна крови. В метрах десяти валялась голова оленя, отрезанная клыками будто острым охотничьим ножом. Николь вынул из-под кресла в кабине ружье:
- Ну, прости, зверь. Ты все равно не жилец.

Волк все так же невозмутимо и твердо глядел на нас. Да, подумал я, достойно умирать звери умеют.

Николь объяснил случай. Стая волков выгнала оленя на скалу, откуда ему уже податься некуда. Такие места называют отстоем. Их знают и потенциальные жертвы, и звери. Олень или лось становятся задом к пропасти, выставляют впереди себя мощные рога. Могут простоять так сутки. Волки не решаются напасть, ожидают, когда жертва обессилит и упадет вниз с пятидесятиметровой высоты. После этого эвери обегают скалу и устраивают пир на льду.

А тут волк, скорее всего, молодой, потерял терпение и бросился на оленя. И полетел вниз вместе с ним. И сломал позвоночник. Загадкой было то, что стая оставила несчастному собрату голову оленя. Ничего другого, ни ног, ни копыт не оставили, только голову и несколько капель крови на снегу.