Травы покосные

  Доехали быстро, и началась привычная и давно известная работа. Разложить костёр, поставить на него чайник, а мужики в это время разбирали и точили косы. Балаган был ещё с того года в норме, его только немного подправили и добавили свежих берёзовых веток для запаха, да пару охапок травы накосили и бросили внутрь. Пока вытаскивали из машин да разбирали вещи, и чай подоспел. Николай разглядывал мужиков; они были разными, но и, что-то общее у них было. Потом парень понял: у них были одинаковые руки-лопаты и загорелые до черноты лица, все эти люди работали руками, и круглый год их жарило солнце, когда они работали в лесу. И ещё Коля заметил, его дедушку не называли по имени-отчеству, все мужики называли его «Харитоныч», подчёркивая этим свои не служебные отношения с ним на покосе. Расстелили клеёнку, и бабушка начала раскладывать на ней продукты, на этот раз лёгкие, к чаю. Все знали, плотно перед покосом наедаться не следует, но чаю нужно попить хорошо. Во время косьбы пить нельзя, силы не будет. Это было действительно так, Коля попил как-то и сам был не рад.
Дед Амос никогда не сквернословил, но перед каждым покосом рассказывал одну и ту же скабрезную байку, и сейчас он начал:
– Дааа, вот у меня отец ишшо рассказывал….
Мужики все знали эту байку от начала и до конца, многие были у дедушки на покосе по многу лет. Только рассказ начался, как с первых же слов дедушкиных началось оживление и смешки с комментариями. Когда все успокаивались, дед продолжал невозмутимо:
– Дак, вот я и говорю, отец мой рассказывал: «Раньше как было, придёт мужик с покосу, повесит косу, домой зайдёт, крынку квасу выпьет, потом на крыльцо выйдет – каак пёрнет, сам стоит, а яйца полчаса качаются. А сейчас, как? Придёт мужик с покосу, повесит косу, домой зайдёт, квасу попил, не попил, на крыльцо вышел – пёрнул, яйца на месте, а сам полчаса качается». Байка эта была длинной, с пикантным продолжением, а рассказывал её Амос в воспитательных целях. Вот, мол, в ранешное-то время, какие здоровые люди были, но и мы сейчас покажем себя на покосе. По мнению дедушки, каждый должен был эту байку примерить на себя. Я мол, тоже ого-го ишшо! 
В это время поспел чайник, все расселись вокруг клеёнки, попили чаю на скорую руку. Тут дедушка сказал:
– Коси коса, пока роса, роса долой, косарь домой. С Богом, ребята, начнём, как говорится, помолясь, – при этом дедушка напоказ три раза перекрестился. – Николай, ты сегодня попервох идёшь, закашивайся через поляну, разваливай её надвое. Для Николая это была честь, от первого косаря зависело, с какой скоростью пойдут следующие косцы. Коля заметил, как некоторые мужики одобрительно на него посмотрели. Поставив Николая первым, дедушка знал, что Коля охулки на руку не положит, он был в самой поре и косил не только хорошо, но и любил эту работу. Вторая цель была у деда в том, что свой человек понимает всю важность покоса и будет гнать свой прокос изо всех сил. И третье, что Амос имел в виду, парень вставший на прокос первым, в первый раз постарается не упасть лицом в грязь и выжмет из себя всё, что только может. Всех косцов было десять, бабушка тоже косила, да ещё и покрикивала на мужика, косившего впереди неё: «Эй, пятки обрежу!». Это была шутка, но человек невольно ускорялся.
Николай набрал темп, дедушка выдал ему косу «девятку», из всех, какие у него были, эта была лучшей. Как говорили мужики – «литовка-огнёвка». Десять косарей оставляли, за собой прокос шириной не менее пятнадцати метров, на это было приятно смотреть. Работа шла очень поддатно, как говорил дед Амос. Косили без перекуров до самого обеда, остановки были, но только для того, чтобы поправить оселком косу. Только баба Таня вышла из ряда раньше, ей нужно было обед спроворить. Косьба – работа тяжёлая и кушать надо плотно. Сели обедать.
На клеёнке были разложены самые лучшие съестные припасы; жемчужно высвечивалось сало, распространяла аромат ветчина, даже колбаса покупная лежала в тарелке нарезанными кольцами. Овощи у бабушки были свои, огурцы и помидоры были порезаны на крупные половинки и на их срезах были видны прозрачные капельки. Головки лука вместе с пером лежали рядом с крупной редиской. Особым блюдом и украшением стола был солёный омуль. Он был очищен бабушкой и порезан крупными кусками; надо ли сомневаться, что розовел во всей своей красе, именно тот самый, петровский. Рядом с блюдом омуля стояла большая чашка сваренной целиком картошки. Хлеб был нарезан крупными ломтями. В середине стола стояла бутылка столичной водки, а около неё толпились стопочки. На костре висел и булькал большой котелок со свежей бараниной. Амос взял бутылку и сказал в общество:
–  Водка ребята, только похмельным, что бы здоровье поправить.
Весь покосный народ чинно расселся, кто на что, и, несмотря на всю степенность, при виде водки мужики оживились. Слышались весёлые шутки, а кое-кто и крякнул смачно. Самый маленький из мужиков, Лёха Самсонов, даже присказку сказал: «Эх, курить я не брошу, но пить я буду!». Все посмеялись, и, хоть не пили ещё, но настроение было у всех уже приподнятое. Дедушка процесс выпивки буквально держал в своих руках, он разливал водку по стопарикам, а бабушка в это время следила, чтобы у каждого человека были тарелочки и прочий съестной инвентарь. Она заботливо, каким-то воркующим голосом говорила:
– Накладайте себе ребята, не стесняйтесь, кушайте работнички удалы, всем всего хватат?  Хорошенько кушайте, а то уханькаетесь после обеда-то, у меня раньше времени. Я этого не могу допушать, ешьте ладом, щас баранина доспет свежа.
И ребята после трёхчасового покоса да стопарика водки её не подводили. Вилки и ложки мелькали споро, мужики ели да похваливали её стол. Амос ещё раз наполнил стопки, и ещё раз похмельные выпили. Николай не пил, ему и без вина было интересно наблюдать за происходящим, видимо отвык в городе от деревенских обычаев. О том, что он стоял на покосе перваком, тоже не забывал, он знал – водка слабит. Бабушка попросила Серёгу, как ближнего соседа, принести от костра котелок с бараниной. Аромат от свежей баранины оживил мужиков ещё больше, да и третью стопку дедушка наполнил. Какое-то время за столом стояла тишина, все были заняты бараниной. Обед подходил к концу. Некоторые из мужиков бросали из-за стола на Амоса многозначительные взгляды, но Амос объявил:
– Всё, ребята! Покушали, выпили, а сейчас, отдыхам полчаса и продолжим, Бог даст, сёдни свалим траву-то всю. Еслив, что по мелочи останется, мы сами добьём по-тихому да не торопясь.
После напряжённой работы и хорошего обеда, да ещё и с водочкой, мужики лежал в тени берёзы и расслабленно курили. Двоим некурящим даже разговаривать не хотелось – дремали. Косарь Лёха залез в балаган и дремал в нём на расстеленной траве. Подвялившаяся в балагане трава источала тонкий аромат. Мужики все были хорошо знакомы с тяжёлой работой и знали, что иногда достаточно вздремнуть пятнадцать минут, и ты снова бодрый. Амос Харитонович поджидал, когда бригаду косарей можно будет потихоньку настраивать на трудовой подвиг.

Медвежья хватка

Амос начал рассказывать байку, так все называли его рассказы. Им верили, и не верили, но слушали.
– Давно это было, я тогда ишшо молодой был, да бравый, вот, примерно, как Николай сейчас, только ишшо бравей. Мы тогда с моим отцом косили на этом же месте, и примерно в тако ж время.
Все оживились и начали с места хихикать, мол, опять с отцом, и опять он бравый. Однако всё равно заинтересовались и потихоньку подтягивались ближе к рассказчику. Амос продолжал, невозмутимо:
– Дааа.., так же пообедали после покоса, мужики прилегли, человек пять нас тогда было, а я никак, не могу днём спать. Ну, ладно, надел я горбовик на спину, алюминиевый у нас был ведра на три, ишшо совсем новенький, да и пошёл к речке. Вон он, Коточик-то шумит, отсюда слышно. Решил я, значит, смородины горбовик насакать, пока отдыхам. Только пошёл, отец говорит, нож-то возьми, лес всё же, мало ли чё. Взял я нож, да и привесил на пояс за ножны, сам думаю, действительно, мало ли. А матушка моя Авдотья-то увидела, что я пошёл с горбовиком, да и говорит мне в спину: «Ты куды, мол, наладился?», вишь куды сказала, закудычила дорогу-то мне, а я не чухнул, иду себе, да иду к лесу, на мамины слова только рукой махнул, не оборачиваясь. А обернуться надо было, да перекреститься, а я не вник. Ну, иду я вдоль кустов да иду, ягода в тот год рясна была, горстями можно было брать. Я и брал, наберу горсть, да и в горбовик, наберу и ссыпаю. Уже метров триста от табора отошёл и не заметил. Ягоды уж половину горбовика, наверно, набрал, чувствую уже тяжёленько за спиной-то у меня. Тут у меня мочажина по дороге образовалась, я обходить хотел сторонкой, и смотрю эта, а на мочажке след медвежий, да если мужскую ногу брать, так размер сорок восьмой, наверно, будет, да когти отпечатались длиной в палец. Трухнул я, паря, врать не буду, след-то свежий, и куча медвежьего навоза, как муравейник небольшой, за мочажиной ещё паром исходит. Ну, знать, только что был он тут. Я потихоньку, потихоньку давай зад пятки, уж развернуться хотел, да дай Бог ноги. Ан, нет!
Амос, как опытный рассказчик, сделал паузу, даже чаю налил в кружку и отхлебнул пару раз. Мужики уже сидели кружком вокруг него и слушали его с большим вниманием. Пауза привела их в возбуждение, они наперебой требовали продолжения.
– Ну вот, бежать уж хотел, вдруг слышу удар сильный, со скрежетом железным о горбовик, я ажник пошатнулся. Сразу чухнул я – медведь, в таких случаях быстро сображашь. Я ишшо из-за спины смрад почуял его, это у него из пасти вонько шло. Чувствую, трясёт он меня за горбовик. У меня даже грешным делом мелькнуло в голове, он чё, совсем дурак, хочет у меня ягоду отобрать? А потом сообразил я, это он когтями застрял в алюминии и хочет их выташшить, когти-то. Откуда у меня што взялось, махом лямки-то освободил я с плеч, а пока высвобождал, в голове мелькат – догонит ведь, догонит ведь. Плечи-то освободились у меня от горбовика, и руки свободны, а у мишки-то нет. Выхватил я нож с пояса, и, не знаю, как, или в падении, или изловчился я, только медведю-то всё пузо распорол ножом. Бриткий нож-то был у меня. Вижу, у косолапого кишки наземь вывалились, а он всё когти высвободить не может. Да молча главно, от этого ишшо страшне.
Тут я пришёл в себя, да и ходу до табора, впервох бежал, а потом, думаю, переполошатся все, медведя-то уж нет, я и пошёл скорым шагом. К табору подхожу, а мама моя, как увидела нож в крове, ажник в обморок не хлопнулась. Вот, так быват в жизни, мужики, вишь мама-то не хотела, а закудыкала дорогу-то. Мужики, сидевшие молча вкруг Амоса с открытыми ртами, понемногу зашевелились, постепенно отходили от оторопи.
Первой от Амосова рассказа пришла в себя баба Таня, она спросила его:
– Это, чоли правду ты рассказал, или придумываш страсти таки?
– А то ты шкуру медвежью дома не видела, ить она с черепом настояшшим.
Народ заговорил враз, и там, и там слышалось – да не может такого быть! А другой говорил, а почё не может, может! Вот я однова тоже в лес ходил… Всякие случаи начали вспоминать, да рассказывать пытались, но друг друга не слушали…
Давай мужики!
Средь всеобщего гама Амос Харитонович скомандовал:
– Давай мужики! Косить пора, вон солнышко на вторую половину скоро перваливат. Пошли с Богом! Кольча закашивайся на новой поляне.
И пошло, и поехало: «Вжиг-вжииг, вжиг-вжииг».
К девяти часам вечера с покосом было покончено, Николай не подкачал, ему приятно было идти с другого конца покоса и смотреть на ровную, как стол, кошенину. Конечно, работа впереди была ещё большая, через два-три дня, когда сено подвялится, его нужно будет сгрести и сложить в копны. Затем и копны эти сложить в пару зародов, а потом и вывезти домой на сеновал. Делов ещё много предстояло впереди, но самое главное было сделано. Теперь, лишь бы вёдро постояло хоть пять дней, а лучше недельку, пока зароды навьют. В зародах сено будет, так уж и дождь не страшен, бывало, только сложат люди сено в зароды – и непогода, дождь надолго зарядит. Так, по снежному первопутку сено вывозить приходилось.
Весь трудовой народ собрался у костра, состояние у всех было несколько возбуждённым. Хоть и устали все, но чувство сделанной работы было приятным. Да и ужин предстоящий бодрил, все знали, что и угощенье будет, не то, что в обед с гулькин нос наливал Амос. Бабушка ушла с покоса на полчаса раньше, пока чайник закипал, она успела выложить на стол оставшиеся от обеда закуски, да и свежие у неё были припасены. Амос Харитонович достал из багажника «Нивы» три бутылки столичной, как раз по бутылке на два человека. Пить отказались бабушка с дедушкой, Николай и шофёр «уазика» Тимофей, ему за руль. В этом деле, с выпивкой следовало соблюсти баланс. Народ был весь деревенский, мало нальёшь, по деревне потом скажут – пожадничал, мол, Амос-то. Много поставишь, скажут: вот, споил всех мужиков хозяин покоса. Смех и грех, был с этой выпивкой. Сидели вальяжно, курили и разговаривали о покосе да подшучивали друг над другом. Не посидели и пятнадцати минут, как баба Таня позвала всех садиться. Дальше всё, как водится; покушали, выпили сколько было припасено, да и поехали в деревню, но по заговорщицкому виду некоторых мужиков было заметно, что они на этом не угомонятся, и гулянье будет продолжено.
Думновы приехали домой, высадили соседа Сергея, бабушка Татьяна сказала, чтобы он зашёл попозже, она подоит корову и даст ему трёхлитровку молока. Амос отомкнул гараж и загнал в него машину, а Николай пошёл во двор отпирать ворота. Сразу всем нашлось дело, бабушка пошла запустить в стайку корову, а заодно и подоить её. Дед Амос пошёл заниматься остальным хозяйство, нужно было дать корм свиньям, обиходить телят, куриц. День не было хозяев дома, а уж разруха началась. Николай в зимовейке разжигал печку, налаживал чай. Взялись дружненько,  через час уже пили чай. Пришёл Серёга, бабушка налила ему банку молока, чай он пить отказался, мол, дома ждут. Семейство сидело усталое, но сознание проделанной работы радовало. На душе у всех было полное умиротворение.
– А Николай-то у нас, как перваком браво шёл! Ты видела мать, как пёр он, словно трактор, мужики-то под конец через двадцать махов косы точили, запалились бедненьки. Молодец, сына, не подвёл нас! – сказал Амос внуку.
Пока попили чай, пока то, да пока сё, а уж двенадцать на часах, а ведь устали всё же за день. Все пошли спать, заутра будет новый день, и новая пища. Сегодня Николай лёг на подушку, как в чёрную яму провалился – заснул мгновенно. Дедушка с бабушкой тоже уснули сразу, из их комнаты даже шороху не доносилось. Тишина и прохлада стояла в доме Думновых.
Утром Николай встал поздно, уже девятый час шёл. Привычно оделся и вышел во двор, умылся скоренько. Бритьё на попозже отложил, вошёл в зимовейку. Дед Амос и баба Тане были сегодня, что-то не веселы, бабушка привычно позвала его за стол, но без обычной бодрости в голосе.