У реки два берега. Глава седьмая

            
                Когда в товарищах согласия нет...



     "...Это была странная элита. Глубоко ненавидящая свой народ и свою культуру. Да и был ли этот народ их? Была ли им близка его культура? Нет. Они были изгоями, когда-то и за что-то лишившимися своего стержня, продавшимися за красивые стекляшки и сладкие посулы будущего счастья. И они презирали и ненавидели предаваемый ими народ, потому что тому было что терять.

    Это была странная элита. Они грабили свой народ, чтобы там, за кордоном, хранить наворованное, покупать спортивные клубы, дома, даже порой острова, но не создававшие в стране ничего нового. Они могли только разваливать созданное народом, воровать друг у друга наворованное, раздирать то, что ещё не получалось утащить за рубеж, но ничего не делать самим. Все их деньги хранились за рубежом, все их семьи жили припеваючи в купленных на ворованное  зарубежных поместьях. И они отлично знали, что если ослушаются тех, кого считают хозяевами, то никакие деньги, никакие яхты, никакие острова им не помогут укрыться от возмездия. И потому они безжалостно разрушали здравоохранение и образование, уничтожали культурные ценности, толкали на кровавую бойню народ, который им приказали поработить..."

   ...Эти строки, когда-то вычитанные в одной из книг, автора я не запомнила, почему-то прочно врезались в память и периодически в минуты размышлений всплывали и бередили сердце своей непоправимостью и безысходностью. Душа жаждала разрешения этой безысходности, а разум предупреждал о беспочвенности надежд.

    Такие мысли стали меня посещать всё чаще. Да и было отчего. В стране назревали какие-то события. Всё решительнее стало выплёскиваться недовольство жизнью, ощущаться острее неравенство разных социальных слоёв населения. В городе закрывались последние предприятия, умудрившиеся ещё до этих пор сохраняться на плаву. Не было работы для подавляющей части молодёжи, которая уезжала в большие города и там оседала, если удавалось устроиться на мало-мальски денежную должность...

    В школе тоже дела были не ахти. Из двух городских школ планировалось сформировать одну, уплотнив классы. Оправдывалось это желание продвигаемой в правительстве оптимизацией образования и здравоохранения. Пока в больнице планировали прикрыть инфекционное отделение, мотивируя тем, что там слишком много работников, а используется отделение по назначению очень редко. Медиков решено было сократить, за их счёт повысить зарплату остальным. Правда, на деле повысилась она только у главврача да нескольких его приближённых, зато сократили должности почти всех санитарок и половины  медсестёр...

    Но меня больше волновала ситуация в школе. Оптимизацию в образовании объясняли уменьшением числа учащихся. Хотя совсем недавно стали вновь вводить в детских садах ясельные группы, в своё время закрытые из-за отсутствия детей. Но злые языки обывателей сокращение школ объясняли не только тем, что учащихся мало -- их-то как раз на обе школы с лихвой хватало, а тем, что сокращая педколлектив, местная власть решала свои меркантильные задачи. С одной стороны, за счёт перераспределения фонда оплаты труда появлялась возможность повысить зарплаты оставшимся учителям, а с другой стороны, подспудно распространялся слух, что старая школа, оставшаяся ещё с довоенных времён и стоящая на высоком берегу реки в сосновом бору, когда-то  была барской усадьбой, которую не разрушили ни революция, ни война, а последующие поколения руководителей района проводили своевременный ремонт и поддерживали здание в рабочем состоянии, приглянулась каким-то крутым нуворишам, решившим здесь устроить что-то вроде элитного дома престарелых. Уж очень красивые места вокруг и вся инфраструктура в наличии.

   Это известие всколыхнуло народ. Вначале был просто недовольный ропот родителей учеников, потом в область пошли гневные письма с протестами против реформы школ... Руководство района пыталось убедить население в перспективности оптимизации обучения школьников после  объединения... Но родители уже вкусили первых проблем после внедрения в школе новых программ образования и введения вместо привычных экзаменов проверки знаний в форме ЕГЭ... Короче, на некоторое время разговоры о слиянии школ затихли...




    В один из сентябрьских дней, как раз в разгар бабьего лета, когда после унылых осенних дождей погода подарила несколько солнечных деньков, ко мне вновь пришла Наталья Воронина. Принесла банку молока, творог и сметану. Она, несколько помявшись перед дверью, хотя я её сразу пригласила в дом, робко переступила порог...

     -- В чём дело, Наташа? Что случилось? -- первым делом осведомилась я. Родственница без крайней нужды ко мне не заглядывала.

     -- Ирина Викторовна, я за помощью к вам, -- начала она, теребя конец платка... Потом замолчала. Я поставила чайник, достала чашки. Видела, что разговор предстоит серьёзный. Просто так она не разговорится.

     За чаем, когда уже были расспрошены и рассказаны некоторые новости из жизни родственников, Наталья вдруг решилась поведать то, из-за чего и пришла ко мне.

    -- Вы же знаете, Ирина Викторовна, что я детей покойного Миши как родных приняла. Гулю оставила у себя, чтобы девочка обвыклась, хоть немного нашу речь понимать стала. Ни в чём ей не отказывала... А  она... -- Наталья неожиданно всхлипнула, -- я же к ней как к дочери, а она...

    -- Объясни внятно, что она сделала?

    -- Она... -- Наталья тяжело вздохнула, -- она вчера мне заявила, что я должна ей платить каждый месяц по двадцать тысяч за то, что она у меня в огороде работает и в избе убирается... сказала, что я её в рабстве держу. А откуда у меня такие деньги? Ферма наша закрылась, а на почте я всего восемь тысяч получаю, а то, что с огорода да с молока выручаю, так стараюсь ребятам отправить... Почему она так со мной, за что?

    -- Видимо, решила, что ты её в доме в качестве прислуги оставила...

    -- Прислуги? Вон оно что... То-то я гляжу, как Амат к ней приедет, всё по-своему шипит, что-то выговаривает ей. Мне-то ничего не говорит, а всё ей... требует денег... И что мне делать?

    -- Слишком ты добрая, как я погляжу... Поговори с Гулей, объясни, что нет у тебя таких денег, чтобы прислугу держать. Пусть к брату едет, а он её на работу устраивает...

    -- Не могу я вот так выгнать её, -- Наталья умоляюще поглядела на меня, -- что мне делать?

    -- Хорошо, давай я съезжу к тебе и поговорю с ней, объясню...



    Сама пообещала, а как подступиться к такому деликатному разговору, придумать не могла. Девочка не настолько усвоила нашу речь, чтобы понять меня, и может превратно истолковать мои слова. И тут я вспомнила, что Ольшанский при мне как-то говорил с рабочими-мигрантами, что трудятся на ремонте дороги, на их языке. И те его хорошо понимали.

    Не хотелось мне первой вступать в контакт с Андреем. Всё-таки былое так и не зарубцевалось в душе, и любое общение только бередило раны. Но что-то ведь надо делать, как-то помочь родственнице...

   

    Ольшанский, вникнув в проблему, с готовностью согласился помочь. А чтобы подкрепить дело на законных основаниях, пригласил Высоковского.

    ...Дом у Натальи добротный. Ещё её покойный отец строил. Под общей крышей расположились  и хлев, и сеновал, что не характерно для нашей местности. Это дядя Коля присмотрел в ходе работы в других областях. А Наталья содержит дом в порядке, у неё и двор, и огород всем на загляденье. Вот и приехавшей девочке показалось, что хозяйка в золоте купается, а значит, можно с неё денег потребовать за работу...

    Наталья вышла на крыльцо встретить прибывших. Она несколько смущалась мужчин, одного из которых видела впервые, и не знала, что делать. Пригласила в дом. Потом позвала Гулю.

    Девчонка испуганно и с опаской поглядывала на незнакомцев. Она-то отлично знала, что и в доме находится на незаконных основаниях, и разрешения на работу  у неё нет. И если сейчас всё это выяснится, то прощай её безбедная и сытая жизнь...

   Ольшанский что-то ей сказал на её языке. Она просто не ожидала такого. От неожиданности вздрогнула. Потупив голову, стала отвечать на вопросы. Этот русский неплохо знал её язык, но некоторые слова уже подзабыл и выговаривал неправильно. Но в целом она поняла всё. Прикидываться, что не понимает, было бессмысленно. Она и по-русски понимала достаточно хорошо. Но брат приказал делать вид, что она неграмотная. Так она могла довольно легко жить в этом доме, не утруждая себя слишком уж работой. У себя на родине ей приходилось вкалывать с утра до ночи. А тут... Она чувствовала себя на отдыхе. Хозяйка всю тяжёлую работу брала на себя. Вот только брат сказал, чтобы Гуля требовала оплаты за работу. Такой дом, всё есть, а у них на родине мать бьётся с детьми, чтобы только прокормиться... Тем более, что в этом доме жил их отец, и он мужчина, а значит, являлся хозяином дома, а эта Наталья всего лишь вторая его жена. И она обязана делиться своими доходами с ними, наследниками отца...

    Всё это мелькало в голове Гули, пока этот большой и напористый чужак расспрашивал её, а другой потребовал документы. И не отговоришься, что не понимаешь их.

    Девушка чувствовала, что её сытой и вольной жизни приходит конец. Зря брат стал требовать плату с хозяйки. Думал, что она деревенская, покладистая, недалёкая, испугается его и уступит... А теперь приехали эти... Да ещё и участковый пришёл. Он давно спрашивал документы, да она пока отговаривалась незнанием языка, и её поддерживала хозяйка. Теперь уж ничего не поделаешь, просчитались...

    Под бдительными взорами Гуля собрала свои вещи, мужчины загрузили их в машину, участковый предупредил хозяйку, чтобы она без его ведома больше никого на постой не брала, и машина покатила в город.

    ...На городском рынке Ольшанский подошёл к улыбчивому Амату и на его языке известил, что приехала сестра, и пусть он устраивает её на постой. И между делом предупредил, чтобы Наталью они больше не беспокоили, в противном случае очень скоро могут оказаться за пределами страны.

   Что уж там думал, а потом говорил сестре Амат, меня не касалось. Перехватила только его злобный взгляд исподтишка, когда думал, что его никто не видит. Но это не моё дело. Не люблю, когда за добро платят чёрной неблагодарностью.



    Ольшанский задумчиво смотрел на мелькавшие за окном кустарники и видневшийся вдали лес. Такие просторы, но поля по большей части заросли берёзой и осиной, кое-где летом мелькали куртинки иван-чая... И нигде не видно хоть какого-нибудь признака сельской жизни. Нет, деревни пока вдоль дорог существуют, и дома, благодаря многочисленным дачникам, выглядят ухоженными... А полей нет. Вместо них заросли сорняков... И никому нет дела до земли, до людей, которые могли бы работать и облагораживать эти места. Здесь испокон века жили общинами, иначе и не выдюжишь. И когда пришла советская власть быстро приняли условия колхозной жизни. Это тоже была своего рода община... А фермеры... Не приживаются они почему-то на этих просторах. Редко кто решается на такой эксперимент. Да и у тех  не всегда получается. Почему-то стремятся сразу выгоду получить, а когда она на селе бывала эта самая выгода? А власти тут же обкладывают налогами... Кому-то удаётся договориться с ними... Но многое решают совсем другие, которые наладили завоз сельхозпродуктов из других стран, где на их производство затрачивается меньше ресурсов, где давно созданы агрохолдинги, корпорации, которым надо реализовывать свою продукцию и для этого расширять свои рынки сбыта... И те и другие начинают через власть на местах душить  сельхозпроизводителя, не желая иметь хоть каких-нибудь конкурентов своим товарам...

     И нигде нет просвета. Ольшанский уже давно испытывал какое-то чувство опасности. Не умом, а именно глубинным первобытным сознанием, которое всегда выручало его в ходе боевых операций. Ощущение это не покидало его ни на минуту. Он понимал, что весь этот оболванивающий сознание шум, создаваемый информационными ресурсами, усыплял бдительность, затягивал в бездну безволия, желания плыть по течению, не сопротивляться внешним воздействиям, убаюкивающим сознание уверениями, что всё хорошо. Жизнь удобная, налаженная, с каждым днём всё лучше и спокойнее... Живи, потребляй привозное... А если нет работы, нет средств к существованию, извини, но ты не вписался в мировой рынок, и дорога у тебя одна  -- на тот свет... А вместо тебя эти земли заселят другие, более покладистые, более удобные и продажным чиновникам, и зарубежным монополистам...

    И подспудно в душе поднималась волна протеста против всего этого непотребства, творящегося в стране, этого пренебрежения нуждами  коренного населения... Волна эта пока только копила силы, но ведь когда-то она может и прорваться... Поводов к этому даже в повседневной жизни было предостаточно...

    В один из дней он поделился этими своими размышлениями с приятелями.
 
    -- А не кажется ли тебе, что эти мысли могут тебя довести до неприятностей? -- поинтересовался при первом же разговоре на эту тему Высоковский. -- Чем ты, конкретно, недоволен? Ты военный пенсионер, средств для жизни у тебя достаточно. У тебя есть свой дом. Что тебе ещё надо?

    -- Да у меня-то всё есть. Но вот дело своё открыть не могу. А ведь создал бы с десяток рабочих мест для людей. Многие же по другим городам мотаются в поисках работы...

    -- А ты поинтересовался у них, захотят ли они на твоём производстве работать? Сможешь ли ты создать им все условия для труда? Обеспечишь ли высокой зарплатой?

    -- Ну уж такими же условиями, что и там они имеют, безусловно. Плюс будет только в том, что работать они будут рядом с семьёй, не скитаясь по бытовкам и съёмным квартирам, а у себя дома, не тратя денег на проезд и проживание там...

    -- Брось, многие за удовольствие считают выбраться из нашего захолустья, в столичную жизнь окунуться, -- усмехнулся Щеглов.

    -- Это ты с чего так решил, -- тут же вскинулся Ольшанский, -- кто тебе такое сказал?

    -- Да что там говорить, сам молодой был, автобус в столицу водил. Так только в радость было, когда рейс туда получил...

    -- Что сравниваешь: просто рейс или неделями вдали от дома изнуряющая работа на стройке или водителем. Хотя ещё и не факт, что наши туда попадут. Хозяева жизни всё больше предпочитают гастарбайтеров из ближнего зарубежья.

    -- Не понимаю я тебя, Андрей Александрович, -- нахмурился Высоковский. -- Нам предоставлены властью все возможности. Нам дали свободу, выпустили за рубеж, дети наши могут там учиться и устраиваться в своей жизни, можем жильё купить там, не говоря о том, что теперь без проблем ездим отдыхать на зарубежные моря...

    -- А много ли таких, которые могут этим воспользоваться? Да и в своей стране достаточно таких мест, где большинство ещё и не бывало...

    -- Ну, это наша извечная лень. Нам бы кто сделал, а мы бы попользовались...

    -- Да, а ты пробовал что-то сделать сам, тот же туристический комплекс для привлечения сюда отдыхающих?

    -- Это пустой разговор. Я честно отслужил в правоохранительных органах и заслужил право на пенсионный отдых. Да и учился я совсем не тем дисциплинам, которые предполагают возможность создания объектов сферы услуг...

    Ольшанский только открыл рот, чтобы ответить, как его строго перебил Щеглов:

    -- Андрей, остынь. Не время и не место подобным разговорам. Куда тебя понесло?

    А Высоковский не преминул уколоть:

    -- С таким мировоззрением тебе только на Болотную, там таких недовольных пруд пруди...

    -- Ну, против тех "болотников" я сам бы с омоновцами в одном ряду был. Что ты сравниваешь меня с ними? Они раскачивают страну, подбивают на бузу, между прочим, как раз в очень очевидной связке со многими присосавшимися к власти, которым до чёртиков хочется сковырнуть тех, кто не даёт им вволю разбазаривать страну... Где вы там видели простой сельский и городской рабочий люд? Одни маменькины сыночки да оболваненные молокососы, которые ещё жизни не видали... Которым очень хочется жить как за рубежом...

     -- Прекрати, Андрей, пока не поссорились. Что ты эти претензии Юрию Алексеевичу высказываешь?

    -- Разве я ему? -- удивился Ольшанский, -- Я больше себе высказываю, что не могу изменить сложившееся в стране положение...

    -- Ну и чем ты недоволен? -- Высоковский с интересом взглянул на Ольшанского.

    Они хоть и сблизились на почве общих пристрастий к охоте и рыбалке, но по сути были приверженцами разных представлений о власти и дальнейшей судьбе страны.

    -- А с чего я могу быть доволен? Посмотри, что у нас делается. Твои дочери где сейчас?

    -- Ну, Татьяна в Москве, в частной клинике работает, а Ольга с мужем уехали  в Швецию...

    -- Вот видишь. Они ни на минуту не озаботились судьбой родных мест. В больнице у нас из медиков одни пенсионеры остались. Молодёжи нет. И так некому лечить, так ещё и оптимизацию придумали, теперь по каждому чиху надо в область ехать и там в очередях торчать. Роддом закрыли, додумались... И где рожать теперь? В пути до областного центра? Но это нашим, а деревенским? Им до районного роддома проблема была добираться, а теперь ещё и до областного... Вы что, не видите, что в районе остаются одни старики? Молодёжь всеми силами вымывают в крупные города? Для чего? Не задумывались? А вот подумайте... -- с этими словами Ольшанский резко развернулся и пошагал в сторону своего дома.

    Щеглов посмотрел на Высоковского:

     -- Не обижайся на него. С Андреем такое часто случается. Со школы ещё его помню, когда права качал, заступался за ребят, если неправомерно их наказывали, да и потом бывало конфликтовал, с комсомольскими функционерами в конфронтации бывал. Хорошо, что в армию забрали, а там уж он и попал в свою струю...

   -- Да всё он правильно говорит. Что уж там. Сам порой думаю об этом. Только зачем так открыто на люди выносить. Могут ведь и привлечь, тем более, что поводов бывает много...


     ...Этот разговор с Ольшанским разбередил душу Щеглову. С одной стороны, он был стопроцентно прав. Что-то непонятное творится в стране. Ладно, больница, а школа? Валентина то и дело новости приносит. Теперь учителя не должны заниматься воспитательной работой, и даже образовательной. Они теперь  могут только предоставлять детям определённый образовательными стандартами набор знаний и понятий, не объединённый единой связующей линией. Так, обрывки информации, не позволяющие у ребёнка создать объёмное понятийное представление о его месте в обществе и стране в целом. Короче,  учителя должны лепить из детей удобных для власти потребителей тех продуктов и контентов, которые изготавливаются за рубежом, и молчаливых исполнителей задумок того, чего хотят зарубежные кукловоды.
С другой стороны, Анатолий Ильич понимал, что всё это бунтарство Ольшанского лишь беспочвенное сотрясание воздуха, которое пока не может ничего изменить в расстановке сил и возможностей разных провластных групп, захвативших ресурсы  страны.

    Юхнов, январь 2015 г.