Тёмная комната

Действующие лица:

ЮРА (ГЕОРГИЙ) — фотограф, художник
ЛЕВЕНГУК АНТОНИ — голландский изобретатель микроскопа
ИВО — слуга
ЯН ВЕРМЕЕР — голландский живописец
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ — отец Юры, художник
ЕВГЕНИЯ (ЖЕНЯ) — девушка Юры
НАДЕЖДА АНДРЕЕВНА — экскурсовод
ИНВЕСТИЦИОННАЯ КОМИССИЯ — ПЕРВЫЙ, ВТОРОЙ, ТРЕТИЙ
ГЕРАРД ТЕРБОРХ — голландский живописец, учитель Вермеера
МУЖЧИНА — мужчина в костюме цвета ультрамарин
МАРТА — дочь Левенгука
СВЕТОЧКА— секретарь комиссии


СЦЕНА ПЕРВАЯ

Группа с экскурсоводом продвигается от картины к кар-тине. Юра и Женя идут по залу им навстречу.

ЖЕНЯ. Почему мы пришли прямиком сюда? Столько ин-тересного по пути пропустили.
ЮРА (восхищённо). О, ты не представляешь, как я люблю голландцев! У каждой из картин готов стоять часами. Это поразительно. Голландцы превзошли всех!
ЖЕНЯ. А разве они не копируют венецианскую школу? Тот же набор цветов, та же игра светотеней, сюжеты на схожий манер?
ЮРА. Нет, нет и нет! Это совершенно очевидно. У итальянцев такого и в помине нет: всё лаконично, по-библейски понятно, ноль фантазии для зрителя, аж скука берёт. А здесь?! Посмотри хотя бы сюда. Что ты видишь? (Показывает на картину Терборха «Деревенский почтарь».)
ЖЕНЯ. Ну, почтарь принёс письмо женщине, она его читает. Служанка рядом.
ЮРА. Да, с первого взгляда всё так. Но стоит поразмыслить, вглядеться в выражения лиц, жесты, как сразу возникает тысяча предположений. Смотри, в каком состоянии эта женщина, она вот-вот выронит листок из рук. Что там написано?
ЖЕНЯ. Наверное, плохие вести.
ЮРА. Да! Она уже который раз бежит по строкам и никак не может понять суть письма, а скорее, не хочет поверить написанному. Видимо, что-то о её суженом. Разум не желает воспринять суровую действительность, и она ещё и ещё раз перебирает предложения, путаясь в мыслях, стараясь понять, сомневаясь — а нет ли ошибки?
ЖЕНЯ. Но почтарь? Он же улыбается.
ЮРА. В том-то и дело, что он не читал письмо. Его сейчас занимает предвкушение награды за добрую весть, и он в полной уверенности ожидает заполучить несколько серебряных стюверов, а то и целый гульден. Почтарь не видит выражения лица женщины. Он сейчас мечтает о том, как на обратном пути купит на чаевые деньги пряник своему сынишке, как они с женой будут умиляться, увидев его горящие глазки, и чуть не плакать от радости, когда он по-детски торопливо будет есть гостинец! Сам почтарь даже никогда и не пробовал пряник — не по карману, а для сынишки уже который месяц пытается скопить, побаловать. И вот, мечта сбывается — лицо отца почти сияет. А куртка? Да что куртка?! Пускай с заплатами — до следующей весны дотянет. Он так занят своими мечтами, что не замечает даже осуждающего взгляда служанки, которая пытается сделать знак, насколько его присутствие, а тем более улыбка, здесь не уместны.
ЖЕНЯ. Ты так хорошо рассказываешь — теперь и я всё это вижу как наяву! А! Я догадалась! Балдахин, там, наверное, ребёнок, их ребёнок, который стал наполовину сиротой. Печально. Поэтому женщина сразу не кинулась в слёзы — она не понимает, как теперь будет одна растить ребёнка.
ЮРА. Верно, всё верно.
ЖЕНЯ. Расскажи ещё про какую-нибудь картину.
ЭКСКУРСОВОД. Давайте теперь перейдём к следующему полотну. (Ведёт группу к картине Терборха «Бокал ли-монада».)
ЮРА. Смотри, сейчас в группу затешемся. (Хватает под руку Женю, заводит в хвост группы.) Послушай сначала, как тебе понравится классическое мнение.
ЭКСКУРСОВОД. Здесь мы видим картину Герарда Терборха «Бокал лимонада», написанную им в тысяча шестьсот шестьдесят четвёртом году. Это самая знаменитая картина крупнейшего мастера голландской жанровой живописи. Бытовой сюжет полотна, который можно назвать как «сцена у сводни», имеет непосредственное отношение к действительности, но воспроизведён художником весьма деликатно и тонко, без акцента на интимность всей ситуации. Нарядная девушка и молодой человек заняты приготовлением лимонада. Девица держит в руке бокал, а юноша, придерживая его одной рукой, другой размешивает содержимое. Не секрет, что приготовление напитка — лишь повод для их помолвки, что подтверждается красноречивым взглядом юноши и смущением молодой особы. Старуха - сводница, склонившаяся над девицей, как бы молчаливо советует ей решиться на предложение юноши. Терборх мастерски выписал переливы шёлка и атласа, золотое шитьё, которым отделаны платья. Этим он снискал большую популярность у зажиточных бюргеров, что принесло ему немалые доходы от портретной живописи.
ЮРА (со слегка скрытой ехидностью). Извините, товарищ экскурсовод, а зачем в нижнем углу картины нарисован какой-то шар? Что это?
ЭКСКУРСОВОД. Я думаю, что это несущественная деталь картины. Просто художник воспроизвёл все предметы обихода, чтобы создать атмосферу реальности.
ЮРА. А я совсем по-другому воспринял картину. Думаю, что и этот шарик здесь неспроста нарисован.
ЭКСКУРСОВОД (не без интереса). Ну а как же (подчёркнуто вызывающе) ВЫ видите это полотно?
ЖЕНЯ (тихо). Юра, зачем ты? Пойдём.
ЮРА (Жене). Подожди. (Экскурсоводу.) Да тут всё по глазам понятно. Чувак охмурил тёлку, и та залетела от него. Вон, вишь, как побледнела. Точно — беременная. А он ей лимонадику, мол: «Выпей, дорогуша, авось рассосётся». Видите, как он ехидно радуется: месяц - другой она у него на крючке, в другой раз и уговаривать не надо будет — сама придёт. А бабка смекнула всё, теперь будет молодухе нагоняй. Вот только не пойму, к чему шар тут?
ЖЕНЯ (тянет за руку). Юра, пойдём.
ЮРА. Подожди минутку.
ЭКСКУРСОВОД. Молодой человек, вы свои распущенные мысли оставьте при себе. Бюргеры эпохи Терборха были очень воспитаны и отличались особой галантностью. Они не только проявляли крайнюю степень уважения к женщине, а возводили в культ служение даме, исполнение всех её желаний и капризов. Это был своего рода ритуал преклонения перед женской красотой. Кавалеры были изысканно вежливы и чрезвычайно обходительны для того, чтобы могли позволить себе предположенное вами.
ЮРА. Вся эта голландская галантность напускная. На самом же деле выглядит не более чем изысканный флирт, а на поверку всё к одному и тому же ведётся.
ЖЕНЯ. Юра, я ухожу!
ЭКСКУРСОВОД. Да, это флирт, но не переходящий рамок приличия. Если хотите, это даже мировоззрение или стиль жизни. А вы, молодой человек, кажется, не из нашей группы? (Отворачиваясь к группе.) Давайте же перейдём к следующей картине. (Уводит группу.)
ЮРА. Женя, подожди! (Догоняет.) Ну, постой же, Женя!
ЖЕНЯ. Зачем ты так? Она же тебе в бабушки годится.
ЮРА. Я вовсе не хотел её обидеть, но эти экскурсоводы, все они рассказывают, как под копирку. Никто не хочет включать мозги — как записали на лекции сорок пять лет тому назад, так и вещают по сей день! Вот набери в смартфоне «Терборх Бокал лимонада» и увидишь: там написано то же самое, что она сейчас говорила.
ЖЕНЯ. Ну и что? Что в этом плохого? Это устоявшееся мнение, наверняка проверенное несколько раз искусствоведами, учёными!
ЮРА. Это не устоявшееся мнение, а чьято точка зрения, и причём под грифом незыблемости! Какой-нибудь искусствовед, выбившийся в управленцы, руководитель кафедры или ещё выше, который в своей статье о Терборхе однажды написал вот так, и три десятка лет все смотрят на это мнение как на икону. Даже и не моги подумать переписать — сразу от номенклатуры получишь на орехи. А про эту картину ему наверняка студент Иванов писал реферат, который этот самый руководитель аккуратно вставил в свою статью вместе с рефератами других студентов о картинах «Отцовское наставление», «Женщина, чистя-щая яблоки», «Мальчик ищет блох у своей собаки» …
ЖЕНЯ. Ты так уверенно рассуждаешь, как будто сам Терборху краски тёр и подавал, когда он эту картину писал. Может, экскурсовод и права. По крайней мере, содержание композиции очень подходит её рассказу.
ЮРА. А ты думаешь, я это только что из головы выдумал? Нисколько. Голландцами я ещё в институте увлекался, но не ограничивался никогда одним мнением! Пойми, в наш век вседоступной и исчерпывающей информации более чем преступно брать за основу одну - единственную позицию, тем более уже мхом поросшую. Конечно, от рунета много ждать не приходится, но кто запрещает купаться в океане информации из мировых источников?

Подходит мужчина в костюме цвета ультрамарин и обращается к Юре.

МУЖЧИНА. Простите, что прерываю вашу беседу. Мне послышалось, что вы интересуетесь голландцами.
ЮРА. Не то чтобы интересуюсь, но сейчас это тема моей работы. А вы кто? Мне кажется, что я вас где-то видел. Мы знакомы?
МУЖЧИНА. Нет, мы не могли встречаться.
ЮРА. Странно.
МУЖЧИНА. Ещё раз извините, что невольно стал свидетелем вашей беседы! Мне показалось, что вы очень хорошо разбираетесь в живописи.
ЮРА. Это моя профессия. Извините, у нас важный разговор. (Берет Женю под руку и хочет отвести сторону.)
МУЖЧИНА. Я как раз хотел предложить вам чертёж, связанный с именем одного известного голландского художника.
ЮРА.   Я не интересуюсь чертежами. (Отворачивается, но потом вдруг резко останавливается, поворачивается. Смотрит на костюм. Берет отворот.) Какой редкий цвет. Ультрамарин? А вы знаете, что во времена Терборха и Вермеера пигмент для ультрамарина делали из толчёного лазурита, и стоил этот краситель дороже золота?
МУЖЧИНА (Добродушно улыбнувшись). Да. Ещё бы мне не знать.
ЮРА. И всё же, я вас где-то видел.

Пауза. Юра заворожённо смотрит на костюм.

МУЖЧИНА (Как бы напоминая о себе). Так что насчёт чертежа?
ЮРА (Приходя в себя). А? Какой чертёж? Мужчина, я фотограф, а не чертёжник. Извините, мы заняты. (Отводит Женю в сторону.) На чём мы остановились? Да, я говорил, что можно найти в интернете разные толкования этой картины.
ЖЕНЯ. С этим я согласна, только вряд ли найдутся свидетели, готовые поручиться за такое описание. Ведь то, что ты тут наплёл, не только мерзко, но ещё и не имеет ника-кой доказательной базы!

Переходят на повышенные тона.

ЮРА. Мерзко? К сожалению, жизнь такая, какая она есть!
ЖЕНЯ. Ты хочешь сказать, что поступил бы со мной точно так же, как этот парень с девушкой?!
ЮРА. Нет! Зачем ты передёргиваешь? Если кто-то не удовлетворяет нашим моральным и этическим нормам, то это совсем не значит, что и я такой же!
ЖЕНЯ. Юра, это мерзко даже потому, что ни один художник не ставит перед собой таких целей. Цель искусства — вести человечество к доброму и светлому!
ЮРА. Задача искусства — изображать правду, только так можно вести куда-либо!
ЭКСКУРСОВОД (подходит). Молодые люди, не могли бы вы вести себя потише. Вы мешаете нашим посетителям.
ЖЕНЯ. Извините!
ЮРА. Да - да, конечно! Но чем же мы мешаем?
ЖЕНЯ. Юра! Опять?
ЮРА. Извините, как вас зовут?
ЭКСКУРСОВОД. Надежда Андреевна.
ЮРА. Очень приятно. А меня — Георгий, но можно просто Юра. А это Женя. Видите ли, Надежда Андреевна, мы нисколько не мешаем, а даже помогаем посетителям.
ЭКСКУРСОВОД. Юра, вы подняли такой шум, что посетители смотрят не на картины, а только на вас. По всему видно, что вы рисуетесь перед девушкой.
ЮРА. Не без этого. Надежда Андреевна, людям неплохо было бы послушать правду. Но раз вы нас прервали, то не откажите мне в любезности преподнести вам те факты, которые известны мне об этой картине.
ЭКСКУРСОВОД. Сделайте милость, я вас внимательно слушаю. Тем более что мне всегда очень интересно узнать что-нибудь новое о моих друзьях, я имею в виду — о картинах.
ЮРА. Благодарю вас! Так вот, прежде всего, вынужден перед вами извиниться, поскольку про шар я всё-таки знал.
ЭКСКУРСОВОД. Не утруждайте себя, я это сразу поняла. В моей работе раз в неделю подобные провокации случаются, и я умею отличить истинную заинтересованность от подстрекательского мнимого любопытства.
ЮРА. Спасибо! Об этой картине я прочёл в нескольких зарубежных изданиях, в частности, понравились изыска-ния, опубликованные на английском сайте «Oldgravura».
ЭКСКУРСОВОД. Всегда завидовала людям, владеющим иностранным языком, но никогда не хватало времени и средств самой овладеть им.
ЮРА. Да что вы, я и сам не ахти какой лингвист. Сейчас практически все сайты снабжаются автопереводчиками, а если нет, то любой текст можно зарядить в переводчик, их полно в Сети.
ЭКСКУРСОВОД. Юра, видимо, я безнадёжно отстала. Поверьте, мне на восьмом десятке лет очень трудно покинуть стан консерваторов и идти в ногу со временем. Но я не всегда была такой, если можно так выразиться, не созвучной духу современной эпохи. В молодости мне постоянно казалось, что старшее поколение совершенно выжило из ума и ничего не соображает в оценке искусства. Поэтому я очень хорошо понимаю суть вашего негодования. Так что же пишут англичане?
ЮРА. Исследователи выяснили, что картина была видоизменена. Во-первых, она была шире по формату, но поскольку в какой-то период были убраны некоторые её детали, то и формат урезали.
ЭКСКУРСОВОД. Вот как?
ЮРА. Да. В левой части картины на стуле сидела собачка, смотрящая в окно. Впоследствии её закрасили из каких-то соображений. А в правой части находилась обезьянка, привязанная цепью к ядру — к тому самому шару, о котором я вас и спрашивал.
ЭКСКУРСОВОД. Но тогда мои слова подтверждаются: собаки на полотнах эпохи Ренессанса были символом верности.
ЮРА. Или соблазна, была ведь, и такая трактовка?
ЭКСКУРСОВОД. Да, верно.
ЮРА. Но мне кажется, здесь другое: собачка смотрела в окно — это как стремление к свободе, к необременённости, стремление к вольной и безбашенной жизни молодого человека.
ЭКСКУРСОВОД. Вы хотели сказать «бесшабашной»?
ЮРА. Пускай так, если вы против развития русского языка и за консерватизм. Стремление к бесшабашной жизни молодого человека, и в то же время, как противоположность этому, обезьянка, которая не может никуда сбежать — она связана тяжкой ношей. Второе животное, мне ка-жется, указывает на то неловкое положение, в которое попала молодая особа, изображённая на картине.
ЭКСКУРСОВОД. В этом что-то есть. Обезьяну чаще всего изображали в качестве символа олицетворения человеческих пороков, а закованность означала некую обременённость нечестивыми желаниями.
ЮРА. Я это знаю. Мне кажется, художник хотел показать, что дамочка тоже в какой-то мере виновата в своём положении.
ЭКСКУРСОВОД. Почему-то вдруг вспомнился Фаворский. Он частенько на иллюстрации к новой книге пририсовывал где-нибудь в уголке маленькую собачку или ещё что-то в этом роде. Редактор удивлялся, негодовал, а Фаворский с пеной у рта доказывал необходимость собачки, но потом всё же сдавался, и рисунок утверждался с одним только изменением: убирали маленькую собачку.
ЮРА. Занятно. Но это совсем не тот случай.
ЭКСКУРСОВОД. Да. Да. Это к слову. Юра, вы художник?
ЮРА. В какой-то мере, по образованию, но, скорее, я фотограф.
ЭКСКУРСОВОД. У вас же есть особенный вкус — почему вы сторонитесь искусства и занимаетесь фотографией?
ЮРА. Надежда Андреевна, вы рассуждаете прямо как мой отец. Он тоже никак не желает признавать фотографию искусством.
ЭКСКУРСОВОД. Тут я с вами поспорила бы. Но сегодня вы мне преподнесли уже один урок, поэтому не хотелось бы ещё раз оконфузиться. Очень рада была с вами познакомиться. Приходите ещё, мы с вами побеседуем о других картинах.
ЮРА. Спасибо. Но разве вы согласились со мною?
ЭКСКУРСОВОД. Мне сейчас трудно что-либо вам ответить, моей объективности мешают полувековые представления, ставшие уже аксиомами. Однако, у меня внучка вашего возраста, и я очень хорошо понимаю, что у молодёжи не только можно, но и нужно учиться — вы смотрите на мир другими глазами, непредвзятыми и непорочными. Всего вам доброго! Мне пора уже другую группу встречать.
ЮРА. Всего хорошего!
ЖЕНЯ. До свидания!



СЦЕНА ВТОРАЯ

Терборх рисует. Входит слуга Иво.

ИВО. Господин Терборх, к вам ученик.
ТЕРБОРХ. Какой ученик? Все занятия уже две недели как закончились.
ИВО. Вермеер просит вашей аудиенции, господин Терборх.
ТЕРБОРХ. Ах, этот. Опять пришёл? Что ему ещё нужно? (Завешивает картину шторой.) Ну ладно, зови.
ВЕРМЕЕР (входит с поклоном). Доброе утро, господин Терборх!
ТЕРБОРХ. Зачем вы опять пришли? Ведь мы уже объяснились.
ВЕРМЕЕР. Извините за настойчивость, но я решил ещё раз испросить вас дать мне рекомендацию в гильдию художников Святого Луки.
ТЕРБОРХ. О чём же тут говорить? Я ещё в прошлый раз в полной мере обрисовал ваше положение. Может, вы не совсем поняли, но извольте, могу пояснить сызнова сит-ацию. Я очень ценю ваше стремление к живописи — тако-го рвения и целеустремлённости мне не доводилось встретить ни у одного из моих учеников. Это хорошее качество, но поймите же, наконец, этого мало, чтобы стать настоящим художником! Да, у вас есть ещё много достоинств: вы умеете собрать композицию, не боитесь экспериментировать с расстановкой предметов. А ракурсы! Ракурсы, которыми вы пользуетесь, вызывают, ни много ни мало, восхищение. Решениям по освещённости даже я завидую. Но, Ян! Скажу вам откровенно: у вас нет способности к овладению техникой живописи, вы плохо чувствуете цвет и совсем не можете решать простейшие задачи по цветопередаче с натуры. Это нисколько не упрёк, просто для этого нужен талант, а его у вас нет. Будь у вас хоть какая-то к этому способность, её можно было бы развить, но дело куда как хуже. Те качества, которыми вы обладаете, их легче в себе развить, но отсутствие способности к технике рисования после шести лет обучения… (Разводит руками.) Если она не появилась за это время, то случай безнадёжный.
ВЕРМЕЕР. Господин Терборх, то, о чём вы говорите, всего лишь ремесло. Поверьте, рано или поздно я овладею им. Ведь не это делает художника художником, а те достоинства, которые вы как раз превозносите во мне.
ТЕРБОРХ. Ремесло? Нет, это не ремесло. Вы, видимо, плохо слушали — я только что обозначил это умение как талант. Будь оно ремеслом, вы бы давно им овладели, но у вас нет, к сожалению, к нему никакой предрасположенности, а без этого художником не стать.
ВЕРМЕЕР. Аванс, я прошу у вас аванс, дайте мне рекомендацию авансом, и вы не пожалеете — я оправдаю всякие надежды.
ТЕРБОРХ. Ян, вашему упорству можно позавидовать. Однако, чем больше вы пытаетесь меня уговорить, тем больше я непреклонен. Ваши достоинства несомненны, но уровень живописи никуда не годится. Все ученики об этом знают. Даже если бы я дал вам рекомендацию авансом, что они скажут? Бог весть что подумают: Терборх берёт взятки, Терборх занимается извращениями естествен-ного порядка. Хотите, чтобы я по городу с башмаками на шее ходил, как уличённый в содомии. Сейчас донос живо рождается — эти «рты истины» не дремлют. Нет, я очень дорожу своей репутацией. Давайте уже заканчивать эту ни к чему не ведущую беседу.
ВЕРМЕЕР. Но, господин Терборх…
ТЕРБОРХ. Вы становитесь несносны. Хотите, чтобы я вас выдворил вон?
ВЕРМЕЕР. Я здесь как раз ради того, чтобы сберечь вашу репутацию.
ТЕРБОРХ. Вот как? Забавно… И что же ей грозит?
ВЕРМЕЕР. Господин Терборх, несомненно, я сейчас совершаю подлость, но другого пути у меня нет. Слушать вы меня не хотите, не верите, а я уверен больше чем на сто процентов, что стану великим художником. Я добьюсь этого! Рекомендацию вы мне не даёте, так что же мне остаётся делать?
ТЕРБОРХ. Нельзя ли без самобичевания, покороче, у меня ещё очень много дел сегодня.
ВЕРМЕЕР. Хорошо. К концу обучения я стал понимать, что не получу от вас рекомендации. Зная вашу принципиальность, мне ничего не оставалось, как придумать нечто такое, что заставит вас поступиться принципами и пойти мне на уступки.
ТЕРБОРХ. Ах ты, наглец! Ты вздумал меня шантажировать?! Да знаешь ли ты, что Герард Терборх ни при каких обстоятельствах не продаётся! Пошёл вон! Уйди с глаз моих, не хочу тебя видеть!
ВЕРМЕЕР (кланяясь и пятясь к выходу). Извините, я хотел как лучше.
ТЕРБОРХ. Вон! И чтоб духу твоего здесь больше не было!
Вермеер уходит.
Терборх в гневе ходит по комнате, берётся за работу, но настроение уже испорчено. Бросает кисти, опять завешивает картину.

ТЕРБОРХ. Наглец, сущий наглец. (Нервно ходит по комнате.) Шантажировать меня, честного, непорочного человека. Неслыханно! Первый раз встречаюсь с такой наглостью. Ну надо же иметь столько нахальства! (Останавливается, смотрит в окно, думает.) Наверняка придумал какую-нибудь мерзость, и ведь поверят, как пить дать поверят. Ох, как многим хочется облить меня грязью.

Колеблется. Звонит в колокольчик.
Входит слуга.

ИВО. Чего изволите, господин Терборх?
ТЕРБОРХ. Иво, ступай… догони этого негодяя. Приведи сюда.
ИВО. Слушаюсь, господин Терборх. (Уходит.)
ТЕРБОРХ. Но что у него против меня есть? Не знаю. Вроде нигде не оступился, все следы тщательно заметал, по нескольку раз перепроверял, если где огрехи случались. Может, кто из домашних? Непонятно. Вот ведь послал чёрт его на мою голову. Не хватало мне ещё только проблем. Может, докопался до моих дел в Испании? Нет, не может быть, это уже так давно было, да и откуда, откуда ему знать?

Входит слуга.

ИВО. Господин Терборх, Вермеер ждёт в приёмной.
ТЕРБОРХ. Ты так быстро его догнал?
ИВО. Он ещё не успел уйти, толкался в прихожей.
ТЕРБОРХ. У-у, прощелыга! (Долго колеблется.) Пусть войдёт, приглашай. (Садится в кресло.)
ИВО (кланяясь). Слушаюсь, господин Терборх. (Уходит.)
ВЕРМЕЕР (входит с поклоном). Господин Терборх, я явился по вашему повелению.
ТЕРБОРХ. Если вы ещё не оставили своих намерений, то я принял решение, что будет благоразумней всё-таки выслушать вас.

Вермеер низко кланяется.

ТЕРБОРХ. Однако, не сочтите, что я поддался страху. Как рассудительный человек я хочу решить проблемы до их появления.

Вермеер ещё раз низко кланяется.

ТЕРБОРХ. Итак, попрошу вас изложить, какого рода опасений мне следует остерегаться.
ВЕРМЕЕР. Господин Терборх, прошу ещё раз меня великодушно извинить за столь непростительную дерзость. Уверяю вас, что только ваша непреклонность и безвыходность моего положения в данной ситуации заставили меня пойти на столь крайнюю меру. Я вложил в обучение очень много денег, задолжал, но не оставил надежды и уверенности в своём предприятии. Заверяю вас, вы ещё будете гордиться, что были моим наставником. Этот бесславный эпизод наших отношений я предлагаю забыть тотчас же после его разрешения и глубоко уверен, что он уйдёт вместе с нами в могилу.
ТЕРБОРХ. Я готов выслушать вас, но ничего не обещаю. Пока я склоняюсь к своему прежнему решению, если не найдутся веские причины изменить его, в чём я глубоко сомневаюсь. Слушаю вас внимательно.
ВЕРМЕЕР. Господин Терборх, я не был свидетелем, когда вы рисовали картину «Бокал лимонада». (Замолчал, немного склонил в почтении голову, незаметно наблюдает за реакцией.)
ТЕРБОРХ (чуть привстал, но сдержал себя). Ну и что же?
ВЕРМЕЕР. Однако, вы опрометчиво поручили сделать несколько гравюр с первого варианта этой картины.
ТЕРБОРХ. Что из того? Вы же понимаете, что художник всегда ищет, и, пока картина увидит свет, её могут переделывать несколько раз.
ВЕРМЕЕР. Да, вы, как всегда, всецело правы. Сейчас картина выглядит совершенно иначе, так как на ней были убраны некоторые её детали: вы закрасили собачку, которая сидела на стуле и смотрела в окно, и убрали обезьянку, привязанную цепью к ядру. Эти символы многое проясняют. Но, самое главное, публике пока неизвестно, с кого эта картина была нарисована.

Тон Вермеера меняется от почтительного к жёсткому. Терборх не может сидеть в кресле, идёт к окну и выслушивает Вермеера стоя к нему спиной.
ВЕРМЕЕР (после паузы). Молодой человек на картине — это ваш сводный брат Мозес. (Делая паузу после каждого предложения.) Бледная девушка — его родная сестра Ге-зина. И, наконец, старуха — их мать.
ТЕРБОРХ (будто оправдываясь, с показным безразличием). И что же из того? Мы, художники, в своей практике всегда прибегаем к услугам натурщиков, а когда денег на их услуги не хватает, зачастую выставляем натурщиками своих нахлебных родственников. Ничего тут нет особенного.
ВЕРМЕЕР. Господин Терборх, я, как вы изволили заметить, не только умею выстраивать композицию, но и разбираюсь в сущности сюжетного построения. Для меня не составило труда заметить ту НЕЛОВКУЮ ситуацию, в которую попали ваши родные брат и сестра. Символические животные ещё больше уверовали меня в правильности предположений.
ТЕРБОРХ (после продолжительной паузы). Вы ничего не докажете.
ВЕРМЕЕР. Я навёл справки: Гезина сразу же после написания картины удалилась в деревню, вернулась через год. Одна. Но не тешьте себя надеждой — мальчика я тоже разыскал, он живёт на вашем содержании в той же деревне. Думаю, что, сопоставив все приведённые факты, даже простому обывателю несложно будет из всего этого сделать определённые выводы. (Пауза.) Вы приказали уничтожить все оттиски с первого варианта картины, но несколько гравюр я всё же предусмотрительно сохранил. (Пауза. Виновато.) Я понимаю, что всё это гнусно с моей стороны. Если бы вы знали, как я сейчас себя ненавижу. Единственным оправданием этому может служить живущая во мне незыблемая уверенность в том, что мой вклад в искусство превзойдёт все ожидания. Только ради великого я решился на этот шаг и уверяю вас, всё, что сейчас было произнесено, — произнесено в первый и последний раз. (Пауза.) Поймите, я должен стать художником! Я вижу своё призвание, верю в светлый ореол моего таланта, чув-ствую, насколько я способен обогатить живопись своим виденьем мира! Дайте мне шанс, иного случая мне уже не представится! Будьте моим крёстным отцом на этом пути!
ТЕРБОРХ (тихо, спокойно). Довольно… Ступайте. Я должен подумать.
ВЕРМЕЕР. Гос…
ТЕРБОРХ (резко). Ступайте же!

Вермеер с поклонами удаляется.

ТЕРБОРХ (после паузы). Эх, Матерь Божья! Дёрнул же меня чёрт проверить силу своего таланта! Как будто помутнение какое случилось. Зачем надо было это делать? Кому что хотел доказать? Для чего было проверять, смогу ли я передать их тайну посредством кисти? Вот проверил. Дурак! Чуть не сделал греховную связь своих безмозглых родственников предметом всеобщего достояния. И кому я собирался показывать эту картину? Осёл, натуральный осёл! (Пауза.) А каков этот? Чисто пройдоха. Нет, этот точно своего добьётся, любыми путями. Соврал он про гравюры или нет? Сам ведь контролировал, как сжигали. Но вдруг? Надо что-то делать.

Звонит в колокольчик.
Входит слуга.

ТЕРБОРХ (почти дружески кладёт руку на плечо слуге). Послушай, Иво, нет ли среди твоих знакомых людей, которые смогли бы уладить дело так, чтобы оно никогда не всплыло?
ИВО. Не совсем понятно, господин Терборх, о чём вы говорите?
ТЕРБОРХ. Понимаешь, бывают подонки, которые очень портят жизнь другим людям, делают это без стыда и всякого зазрения совести. Грех их пострашнее воровства, поскольку своими деяниями они толкают честных людей на худое. Они порождение дьявола и призваны множить чёр-ные дела и ввергать ближних в грехопадение. Они хитры и коварны, и мы не в силах противостоять им, но мы можем освободить землю от этой напасти, отправив их прямиком на суд Божий. Понимаешь, что я имею в виду?
ИВО. Да, господин Терборх.
ТЕРБОРХ. Разумеется, и тебя, и тех, кто согласится избавить мир от этой чумы, ждёт хорошее вознаграждение.
ИВО. Господин Терборх, среди моих знакомых найдётся не одна чистая душа, жаждущая помочь святому делу.
ТЕРБОРХ. Это хорошо. Я надеюсь, ты понимаешь, КТО является исчадием зла?
ИВО. Нет надобности произносить вслух его имя. Когда должно свершиться правосудие?
ТЕРБОРХ. Если это случится сегодня, то я смогу ночью спокойно заснуть.
ИВО. Тогда надо торопиться. Позвольте идти?
ТЕРБОРХ. Ступай.

Слуга уходит.
Терборх некоторое время улыбается, потирает руки, потом им овладевает тревога.

ТЕРБОРХ (как очнувшись). Что я делаю, Господи?! Что я делаю?! (Мечется по комнате.) Нет! Нет! Иво, стой, Иво! (Звонит в колокольчик.) Эй, кто-нибудь, пошлите за Иво! Догоните его. Верните! (В бессилии опускается на стул, обхватив голову руками. После паузы.) Действительно, один грех порождает другой. Прости, Господи, слабость мою и помыслы грешные. Но как выбрать из двух зол меньшее? Кто даст ответ на этот вопрос? Господи! Наставь на путь истинный, укажи решение.

Стук в дверь, входит слуга.

ИВО. Господин Терборх, я весь внимание.
ТЕРБОРХ. Иво. (Пауза.) Ничего не нужно. (Пауза. Устало.) Завтра прикажи послать за Вермеером. Я приму его.
ИВО. Слушаюсь.
ТЕРБОРХ. Да, вот ещё что: картину «Бокал лимонада» упакуйте и снесите в кладовую. Пусть там пока постоит до поры до времени.

Слуга кланяется, уходит.


 
СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Юра в мастерской рассматривает получившиеся фотографии. Вбегает отец.

ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Привет, Георгий! (Начинает искать что-то.) Как дела?
ЮРА. Нормально. Вот закончил новую серию фотографий.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. А, ты опять за своё.
ЮРА. Да, опять. И хватит уже об этом. Что ты ищешь?
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. У нас где-то была такая большая и прочная сумка. Помнишь, притащили из «Икеи»?
ЮРА. Где-то я её видел, но не помню где. Зачем тебе сумка? Возьми мой портфель.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Портфель не пойдёт — маловат. Я еду в Москву, в Абрамцево. (Бесцеремонно отодвигает Юру и роется в тумбочке.) Сегодня вечером Сапсан. Представляешь, какая удача: через сайт художников на меня, как на однофамильца, совершенно случайно вышел человек, у которого есть памятная доска Репина. Ты не поверишь, она в сарае, вот просто так стоит, пылится. Человек этот из Абрамцево, у него там дача, а доска — с дома рядом, в котором жил на летних этюдах Илья Ефимович. Ну, дом уже истлел, новый хозяин снёс его и на том же месте трёхэтажный построил. А когда сносили, человек этот и прибрал себе доску. Такая удача, да ей цены нет, а он её за каких-то тридцать тысяч отдаёт. Я её в Репинское общество продам, там одни фанаты Репина. Запрошу ты-сяч триста, а то и четыреста, не меньше!
ЮРА (с усмешкой). Ты что, серьёзно решил покупать её?
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. А почему бы и не наварить? (Отодвигает Юру в другую сторону, роется во второй тумбочке.) Тот болван просто и не знает, что за неё можно получить в нужном месте.
ЮРА. Да прекрати! Ах-ха-ха-ха-ха! (Долго смеётся, ломаясь от смеха.) Ой уморил.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ (начинает злиться). Что ты ржёшь?
ЮРА. Ах-ха-ха-ха-ха! Пап, не нужно тебе её покупать. Ах-ха-ха!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ (прекращает рыться, зло смотрит на Юру). Прекрати сейчас же! Взял моду над отцом смеяться! Лишние деньги на дороге не валяются. Лучше посчитай, что ты за этот месяц заработал.
ЮРА. Ну, началось.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Да! А что ты хочешь? Чтобы я закрыл глаза на то, как ты живёшь, на твои выходки? Георгий! Вспомни, что ты сегодня в Эрмитаже устроил? Позорище!
ЮРА. Откуда ты знаешь?
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Женя звонила. (Продолжает рыться в тумбочке.)
ЮРА. Накапали уже.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Довёл бедную девочку до слёз, и это не в первый раз! Ей уже стыдно с тобой на люди показываться — обязательно устроишь какой-нибудь концерт. Вот так бы лучше свой проект защищал перед комиссиями.
ЮРА. Пап, ну хватит.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Что, хватит?! Показал всё своё невежество наизнанку. (Опять отодвигает Юру, лезет в шкаф.)
ЮРА. На поверку я оказался не более невежественным, чем экскурсовод.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Я знаю эту даму — она образованнейшая и интеллигентнейшая женщина. Хорошо, что она не знает, чей ты сын, а то бы я от стыда сгорел.
ЮРА. Что, собственно, произошло?! Я просто поделился с ней информацией. Не более того.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. А это представление с картиной, да ещё при экскурсионной группе! Как не совестно?!
ЮРА. Чего мне стыдится? Пускай они стыдятся! В Эрмитаже картин с хорошим сюжетом наперечёт, а они даже не удосужились как следует в них разобраться!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Что ты понимаешь в картинах? Удосужились, не удосужились. Лучше бы меня слушал, занялся бы живописью плотнее, у тебя же неплохо получалось.
ЮРА. Пап, мне это неинтересно. Картина — это архаизм. Я уже сто раз говорил, что не хочу идти по твоим стопам. Меня занимает фотография. Главное же — выразить чувства. Ничто не может передать их точнее, чем фотография.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ (прекращает рыться, смотрит в упор.) Георгий, фотография требует определённого момента, освещённости, ракурса, ещё бог знает чего. Такое сочетание можно искать годами и не найти, искусственно это создать практически невозможно. Ты можешь сделать сотни, тысячи снимков, но не поймать удачу. Художник не ловит мгновенье, он сразу может переносить задуманное на холст. Ты же талантлив, зачем тебе это ремесло? Занимайся искусством.

Звонит телефон.

ВИКТОР АРЕСТОВИЧ (Берет трубку). Алло!.. Да, квартира Репина...Я же уже отвечал вам, что мы не покупает чертежи… Да, какая разница, продаёте вы, не продаёте? Нам не надо! (Бросает трубку.) Чёрт знает что! Уже третий раз звонит.
ЮРА. Отец, как ты не поймёшь, что фотография это и есть искусство.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Фотография — искусство? Георгий, ты в своём уме?
ЮРА (повышает голос). Да, искусство! И прекрати, наконец, звать меня Георгием! Мне никогда не нравилось это старомодное имя. Твои представления стары как мир. Художник всё равно преломляет чувства через себя, и на холст ложится уже искажённое представление действительности. Фото не обманешь — там всё реально, реальные чувства, без прикрас и замазывания образов.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. В фотографии тоже есть редакторы и фотошопы всякие, насколько я знаю. Зачем ты передёргиваешь? (Опять отодвигает Юру, ставит стремянку, лезет искать на антресоль.) Пойми, сделать фото — это нажать кнопку фотоаппарата, а картину надо прочувствовать ещё до рождения. Это целая жизнь. А сколько усилий надо приложить, чтобы подобрать нужный цвет?
ЮРА. И ты после этого называешь фотографию ремеслом? Живопись как раз и есть ремесло подбора красок. Ты свои картины делаешь в той палитре, какая тебе по душе, а я отображаю мир таким, каков он есть на самом деле. Кто из нас лжёт?
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Георгий, мм-м, то есть Юра, тьфу ты, Георгий! При чём тут ложь? Искусство должно будить в человеке прекрасное — это его основная задача. А ты вон даже на работу в быдлятском прикиде уже начал ходить. Какие-то драные джинсы, будто одеть больше нечего. Тебе не совестно? Это же пошло. (Роняет с антресоли коробку.)
ЮРА (ловит коробку). Пап, ты безнадёжно отстал от жизни, как выразилась твоя Надежда Андреевна: не созвучен духу современной эпохи. Это молодёжный стиль. Что касаемо живописи, то как раз она и есть самая настоящая пошлость. Вы восхищаетесь тем, что идеализируете жизнь, а жизнь надо выворачивать наизнанку и показывать её сущность.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Цель искусства — доставлять приятное людям. Живопись — это вечное. А твоя фотография до сих пор никакого дохода не приносит. Давно бы уж деньги лопатой грёб, всё в приживалах ходишь. (Роня-ет другую коробку.)
ЮРА (ловит). Ну, знаешь! Художник должен быть голод-ным. Если тебе не нравится — я могу съехать! Проживу как-нибудь и без твоих подачек! (Кладёт коробку. Идёт к развешенным сохнущим фотография, начинает судорожно снимать.)
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Сиди уж! Мне не в тягость, а вот чем ты жить будешь после меня?
ЮРА. Конечно, тебе платят потому, что рисуешь портреты этих сытых свиней. Тебе самому-то не мерзко пресмыкаться? Я хоть и не зарабатываю, но мысли мои свободны, я не уподобляюсь тебе, делая вид, что выполняю циркуляры номенклатуры исключительно по убеждению. А ты всем видом показываешь, что в вашем сообществе являешься вольным художником, но на поверку такой же функционер, как и все. Традиционное искусство не только изжило себя, но и пропитано насквозь угодничеством сильным мира сего. Смотри, как бы в конце жизни тебя не постигло разочарование. (Идёт к полке, открывает книгу.) Вот послушай, что сказал Пабло Пикассо на своём девяностолетии: «Многие становятся художниками по причинам, имеющим мало общего с искусством. Богачи требуют нового, оригинального, скандального. И я, начиная от кубизма, развлекал этих господ несуразностями, и чем меньше их понимали, тем больше было у меня славы и денег. Сейчас я известен и очень богат, но, когда остаюсь наедине с собой, у меня не хватает смелости увидеть в себе художника в великом значении слова; я всего лишь шут (развлекатель публики), понявший время. Это горько и больно, но это правда».
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ (садится на лестнице. Пауза). Что поделать, надо встраиваться в обстоятельства.
ЮРА (захлопывает книгу). Как говорил Станислав Лец: «Честность в искусстве порой мешает рождению художника». Я не могу приспосабливаться, я по природе не такой. (Садится на диван.)
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Могу, не могу — надо!
ЮРА. Надо? Да я говорю же тебе, что нутром не воспринимаю всё это! Слышал про собаку по кличке Отважная?
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Это та, которая пять раз в космос летала? (Спускается с лестницы, поднимает сиденье дивана, сгоняет Юру, роется в диване.)
ЮРА. Она самая. Не задумывался, почему не Шарик какой-нибудь или Бобик? (Облокачиваясь на лестницу.) Почему летали Лайка, Белка, Стрелка, а не Тузик?
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ (после паузы). Почему?
ЮРА. Потому что природа не позволила: псу надо лапу задирать, чтобы до ветру сходить. Представляешь, в космосе? Поэтому и послали сучек. Пойми, не гожусь я для этого, не таков по натуре.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Хорошо. (Отодвигает Юру, опять лезет на лестницу.) Но коли уж зашёл разговор так далеко, то я вообще фотографию не считаю за искусство. Это слепое копирование событий, только и всего.
ЮРА (подаёт коробки.) Давай тогда закончим этот разговор, а то действительно поругаемся.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Ну, хорошо. Пусть каждый останется при своём — тебя уже не переделаешь. Только прошу, сними ты эти драные джинсы. Мне стыдно за тебя. Ты идёшь выбивать денег на свой проект к солидным лю-дям. Они тебя не поймут, если хотя бы внешне не будешь им соответствовать.
ЮРА. Ладно, сниму.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ (продолжает рыться на антресоли). Может, всё-таки расскажешь свой секрет? Какой проект ты задумал? Я хоть и не пользуюсь у тебя авторитетом, но кое-что соображаю в подковёрных делах. У меня есть знакомые в инвестиционном комитете. Давай дадим взятку, и всё образуется. (Роняет большую коробку прямо на стеллаж с развешенными фотографиями.)
ЮРА. Папа!!! Что ты наделал!? Это же фотографии для завтрашней презентации! (Кидается собирать, но видит, что фото испорчены, бросает их в сердцах на пол.) Ну, вот! С чем я теперь пойду!? Ты всё испортил! (Бессильно садится посреди разбросанных фотографий.)
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ (спускается, виновато кладёт руку на плечо Юры). Извини, сынок! Я нечаянно. (Пауза.) Вот видишь, значит, судьба – будем искать подковёрный заход.
ЮРА (вскакивает).  Не смей, слышишь! Я не позволю! Это гнусно! Гадко! Я никогда не буду решать проблемы таким образом, такой подход не достоин искусства! Слышишь?! Я тебе запрещаю даже говорить об этом!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Да знаю, знаю, ты у нас принципиальный. Остынь. 
ЮРА. Да! Принципиальный! А каким ещё должен быть художник!?
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Разок-то можно пойти на компромисс, а потом, когда войдёшь в круг, принципиальничай сколько влезет.
ЮРА. Ты сам себе не противен?! Чему ты меня учишь!? Не стыдно?! Нет, я сказал! Это бесчестно! Мне стыдно за тебя! Стыдно, что ты тоже потворствуешь коррупции. Всё! Тема закрыта. Фу! Противно даже. (Отворачивается.) Видеть тебя не могу!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Ладно. Оставим этот разговор. Может, потом ты поймёшь меня. (Пауза. Подходит к Юре, обнимает за плечи.) Ну, прости меня! Я только хорошего тебе желаю. Прости. (Пауза.) И всё же, расскажи о своём проекте.
ЮРА (после паузы, переборов себя). Короче, ты знаешь эту историю с Вермеером.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Нет.
ЮРА. Дело такое: многие исследователи его творчества обратили внимание, что большинство его работ выполнено в одной комнате.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Эка невидаль. Просто это была его мастерская.
ЮРА. Не так всё просто. Там и точка, из которой он рисует, всё время находится в одном и том же месте, и все предметы, люди нарисованы так, будто это не глаз человека видит, а изображение, созданное посредством аппарата. Он мастер сюжета и композиции, но если посмотреть под увеличением, как он кладёт краски, то сразу видно, что это не традиционная техника живописи, это какой-то набор разноцветных точек, порою даже нелогичного сочетания. Однако на расстоянии такое изображение смотрится почти фотографически. Так выглядит картина в центре, но ближе к краям немного размыта. Подобное искажение даёт увеличительное стекло — эффект аберрации. Из всего этого было сделано заключение, что рисовал Вермеер, применяя камеру-обскура. В переводе с латыни — «тёмная комната». Это устройство, ящик такой, в котором создаётся изображение, проекция того, на что он направлен. Короче, оптический прибор, с помощью которого в средние века можно было рисовать, типа копирователя с натуры. Пользовались, между прочим, многие известные художники для точности изображения. Например, тот же Леонардо да Винчи. С её помощью художник подбирал цвета в каждой точке картины. От этого и создаётся впечатление, что перед тобой не картина, а фотография.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ (начинает опять искать сумку.) Зачем тебе это нужно? Ты хочешь опорочить имя талантливого живописца, стоящего в одном ряду с Рембрандтом и Хальсом?!
ЮРА. Нисколько. К тому же мнение о применении им камеры-обскура уже признано мировым сообществом. Я хочу доказать другое: каждый человек может стать живописцем, имея воображение и чувственную душу.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Но этого же мало. Надо ещё хоть чуть-чуть уметь рисовать.
ЮРА. Как раз это я и хочу опровергнуть. Имея камеру-обскура, любой может нарисовать достойное полотно, если, конечно, выбранный им сюжет заключает в себе художественный смысл. Это как фотография: ты находишь сюжет, а всё остальное за тебя делает фотокамера.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. О господи! Опять к фотографии всё подводит.
ЮРА. Пап!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Ну ладно, ладно, проехали. Идея понятна, а в чём сам проект заключается?
ЮРА. Я должен ехать в Голландию, в Делфт, в тот самый дом, где творил Вермеер. Строим камеру-обскура, выбираем картину из собрания Вермеера, создаём в той самой комнате такую же композицию, и подопытный, который к живописи имеет такое же отношение, как и ты к фотографии, рисует, пользуясь камерой-обскура. Результат должен всех ошеломить — сходство картин должно быть идеальным.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Это невозможно.
ЮРА. Но почему?!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Утопия.
ЮРА. Вот! И в предыдущих четырёх комиссиях по выделению денег на проект сказали то же самое.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Скажут то же самое и в пятой. Пойми, кто поверит этому? (Находит сумку.) О! Вот она! А самое главное, из этого следует что?
ЮРА. Что?
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ.  Что все теперь могут стать художниками?
ЮРА. Да! Точнее, нет: только те, у кого развит художественный вкус, кто видит мир по-особенному, но не может освоить ремесла нанесения красок!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. А-а! (Махнув рукой.) Мой тебе совет: оставь ты эту затею.
ЮРА. Ты ретроград!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ (кричит). Что?! Я четыре года учился рисовать в кружке при Доме пионеров, потом ещё пять — в Сурикова! И тут вдруг подходит дворник дядя Вася и говорит: «Подвинься!». Мне говорит! И Васнецову! «Теперь тут будет висеть и мой портрет, как гениального живописца». Так неужели кто-то из художников допустит тратить деньги на такой бред?!
ЮРА. Всё ясно с тобой. Ладно, как-нибудь без твоих советов обойдусь.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Не обижайся, но, по-моему, ты перегнул.
ЮРА. Я тебя понял. Закрыли тему. (Пауза.) Да. А в Абрамцево ты не езди.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Как «не езди»? Я уже и билеты купил.
ЮРА. Человека того не Сергеем зовут?
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Сергеем. Твой знакомый?
ЮРА (всё время посмеиваясь). Мы с ним в институте вместе учились. Он ещё на пятом курсе эти доски памятные десятками продавал. Чьи дома только не снесли тогда: и Бунина, и Алябьева, и Станиславского. Приходили с горящими глазами посланцы от литературных и театральных сообществ, короче, все довольные остались. Разе что на заказ не принимал. Если не передумал покупать — привет ему от меня.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Вот жульё!
ЮРА. Почему? Людям же приятно, а это ли не цель искусства, как ты утверждаешь?
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Юр-ра!!! (В сердцах бросает сумку на пол.)
ЮРА. Не сердись. Ладно. Пойду пройдусь. У меня от тебя голова заболела. (Уходит.)
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ Давай. (Пауза. Сам себе.) А ведь это знак! Раз я никуда не еду, значит, Георгий, я помогу тебе. Поскольку это последний твой шанс, то его надо использовать на сто процентов. Я, пожалуй, сделаю тебе сюрприз: занесу куда надо, кому надо и сколько надо. И грант, считай, твой.

Звонит телефон.

ВИКТОР АРЕСТОВИЧ (снимает трубку). Алло! А, Же-нечка, это ты. А Юры нет, он пошёл прогуляться – перенервничал. Ничего, отойдёт. Завтра можешь его поздравить. С чем? С грантом. Когда папа берётся за дело, то, считай, дело выигрышное. Ну, ладно. Пока, Женечка. Мне ещё надо устроить всё.

Кладёт трубку. Роется в столе, достаёт пачки денег, рассовывает по карманам.

ВИКТОР АРЕСТОВИЧ Ну, вот! Считай золотой ключик у нас в кармане. (Уходит.)
 


СЦЕНА ЧЕТВЁРТАЯ

Левенгук работает с микроскопом. Стук в дверь. Входит Вермеер.

ЛЕВЕНГУК (не отрываясь от микроскопа). Кто там?
ВЕРМЕЕР. Антони, когда ты ешь и спишь? Или круглые сутки смотришь на своих меленьких зверушек?
ЛЕВЕНГУК. А, это ты, Ян. Заходи, заходи. Я тут рассматриваю один очень интересный экземпляр. Посмотри сюда. Как ты думаешь, что это? Смотри, смотри, как она смешно дёргает лапками.
ВЕРМЕЕР. Смотрю, смотрю. (Кладёт на стол рукопись.) Так ты дай мне микроскоп-то.
ЛЕВЕНГУК. Ты же знаешь, что я свои микроскопы ни только не продаю, но даже никому подержать не доверяю. А вот тебе позволю разочек посмотреть, но лишь из своих рук. Сейчас, подожди. Мне надо зафиксировать, как эти анимакулы обходят друг друга, когда сталкиваются. Ой, что творится! Он её щекочет. Смотри, лапкой её, а она жеманится.
ВЕРМЕЕР. А как ты узнаёшь, кто из них он, а кто она?
ЛЕВЕНГУК. Микроскоп — это прибор, делающий возможным наблюдать весьма мелкие вещи так, как если бы они были стократ больше. И вот когда ты их увеличил, то сразу можно замечать характер этих анимакул. Этот юркий, приставучий, беспардонный — чисто мужичок. А эта располневшая, переваливается с боку на бок, фасонит — наверняка дама. Вот, смотри: пош-ла, пош-ла.
ВЕРМЕЕР. Так ты дашь, наконец, посмотреть?
ЛЕВЕНГУК. Чуточку терпения. Тут ещё какой-то хлыщ появился. Похоже, будет драка.
ВЕРМЕЕР. Ну, ладно. Я пошёл тогда.
ЛЕВЕНГУК. (не отрываясь от микроскопа). Да, иди в гостиную. Марта, наверное, давно уже тебя ждёт. Моя дочь последнее время очень сильно по тебе скучает. У вас, чувствуется, дела идут к помолвке, так? Я же отец – имею право знать?
ВЕРМЕЕР (замявшись). Вообще-то я по делу зашёл. К тебе.
ЛЕВЕНГУК. Вот как? Так ты говори. О, какой замечательный экземпляр! Попробуем увеличить.
ВЕРМЕЕР (мотает головой). Ты неисправим.
ЛЕВЕНГУК (хватает карандаш, пишет не отрываясь от микроскопа). Ты говори, говори, я слушаю.
ВЕРМЕЕР. Это твоё линзовое устройство, умножающее до значительных размеров изображение предметов, невидимых простым глазом из-за своих малых размеров, оно может увеличивать большие предметы?
ЛЕВЕНГУК. Какая разница, что увеличивать. Просто увеличивается так сильно, что весь большой предмет ты не увидишь, места ему в такой маленькой линзочке не хватит. (Не отрываясь.) А зачем тебе?
ВЕРМЕЕР. Я не совсем понимаю, как это работает, но чувствую, что в этом есть путь к решению моей проблемы.

Приоткрывается дверь в прихожую. Входит Марта. Услышав своё имя, замирает на пороге. Незаметно для собеседников слушает разговор.

ЛЕВЕНГУК. Не понимаю, о чём ты говоришь? Про Мар-ту?
ВЕРМЕЕР. Нет, Марта тут ни при чём. Я говорю о моём призвании быть живописцем.
ЛЕВЕНГУК. А-а-а! Да-да, слышал, ты принят в гильдию живописцев имени Святого Луки и ни много ни мало с подачи самого Терборха. Поздравляю! Ну и что же?
ВЕРМЕЕР. Открою тебе как другу одну тайну. Мне от отца досталась рукопись с чертежами линзового устройства очень известного учёного. С помощью этого приспособления отец наладил производство поддельных китайских шелков. Система линз и зеркал позволяет копировать рисунки и подбирать цвета по китайским образцам. Из Китая шелка возить очень дорого, а когда он освоил производство здесь, то наши дела пошли в гору. Появились деньги, мы купили трактир в Делфте, стали заниматься перепродажей картин, купили дом, в общем, разбогатели немного.
ЛЕВЕНГУК. Как интересно! Принеси как-нибудь почитать эту рукопись. А-а-а! Вот он ему задал! Борьба на выживание.
ВЕРМЕЕР. Если бы ты хоть на секунду оторвал глаз от своих козявок, то заметил, что рукопись давно лежит перед твоим носом.
ЛЕВЕНГУК (отрываясь от микроскопа). Да?! Позволь посмотреть? (Берёт рукопись, читает.) Подожди, подо-жди, так это сам Йоханес Кеплер писал?! Невероятно!
ВЕРМЕЕР. Представь себе, а ты не изволишь уделить мне минуту внимания.
ЛЕВЕНГУК. Уму непостижимо! (Вскакивает, мечется по комнате, судорожно листает и читает.) Сам Кеплер!.. Диоптрика, теория проекций… Откуда это у тебя?
ВЕРМЕЕР. Тёмная история. Отец как-то спьяну рассказывал, но я тогда ещё маленький был — не всё понял. Какая-то кровная месть за деда. Мой отец разыскал сына своего кровника в Праге, которым оказался Йоханес Кеплер. Тот, откупился: узнав, что отец ткач, предложил ему сделку. Так у отца оказалась одна из неизданных глав Диоп-трики и устройство копирования рисунка.
ЛЕВЕНГУК. И ты молчал всё это время! Ты не представляешь, что это за ценность для науки!
ВЕРМЕЕР. Отец передал её мне с условием, что рукопись не должна стать общедоступной. Понимаешь? Это наш доход.
ЛЕВЕНГУК. Жаль, очень жаль. Этот труд может оказать великую пользу людям. Одного не пойму, а как тебе эта рукопись может пригодиться?
ВЕРМЕЕР. Техника рисования у меня хромает - цветопередача.
ЛЕВЕНГУК. К сожалению, знаю, и даже был удивлён, когда принципиальный Терборх объявил о решении в отношении тебя. Без обид.
ВЕРМЕЕР. Ну какие обиды? И вообще, я не считаю мой изъян роковым. Будущее не за этим, а за особым виденьем мира художником.
ЛЕВЕНГУК. Но позволь, Ян, как же? Я даже не могу себе представить, как можно стать художником, если, извини за упрощение, ты не умеешь рисовать?
ВЕРМЕЕР. Вот, и ты туда же. Что делает картину произведением искусства? Разве чётко вырисованные предметы и лица? Нет! Такие картины всё рано что мёртвые. А вот если ты видишь на картине интригу, или смотрящему на неё понятны души героев, или тебе передаются те чувства, которыми наполнено полотно, — вот тогда она оживает, и её можно считать гениальной.
ЛЕВЕНГУК. Может быть, ты и прав. Но что делать с техникой рисования? От этого ведь не уйдёшь.
ВЕРМЕЕР. Ты ещё не понял? В рукопись вложен чертёж камеры-обскура. Вот он. Камера необычная: основное её достоинство — линзы, дающие превосходную чёткость изображения, такую, что даже несведущему человеку легко будет с помощью её рисовать любые картины в хорошем качестве. 
ЛЕВЕНГУК (берет чертёж, рассматривает). Что-то я сомневаюсь, что любой сможет быть художником.
ВЕРМЕЕР. Нет! Как ты не уразумеешь. Не любой, а только тот, кому дано особое виденье мира, кто понимает, как можно изображением передать чувства, мысли, настроение!
ЛЕВЕНГУК. Ян, ну зачем тебе это? А вдруг не получится? Ты столько денег и лет своей жизни истратил. Не лучше ли продолжать торговать шелками?
ВЕРМЕЕР. Вот и ты говоришь, как мой отец: «Сынок, какие картины? Я тебе про ткани твержу. Разве на карти-нах столько заработаешь? Оставь ты эти глупости. Кому нужны твои каляки-маляки? А ткани нужны каждый день, от них доход стабильный».
ЛЕВЕНГУК. Есть доля правды. Деньги прежде всего.
ВЕРМЕЕР. Я другого представления о ценностях.
ЛЕВЕНГУК. Ты сам себе противоречишь — вон сколько ухлопал на обучение и камеру, задолжал. Эх! По правде сказать, я и сам такой же, весь доход спускаю на своих анимакул.
ВЕРМЕЕР. Камера уже собрана, но вот с линзами ничего не получается. Кеплер заложил в чертёж очень высокое качество их изготовления. Все мастера, которых я нанимал, так и не смогли достичь желаемого результата — изображение искажалось или получалось нечётким. Может, ты возьмёшься за эту работу? Насколько я знаю, ты непревзойдённый шлифовщик линз. Антони, мне больше не к кому обратиться. И самое главное — у меня нет денег.
МАРТА (набрасывается на Вермеера, яростно бьёт по щекам и по голове). Ах, ты подлец! Значит, ухаживал за мной только из-за этих проклятых стекляшек! Ненавижу! Какой же ты негодяй! А я - то дура, развесила уши, про любовь и чувства слушаю! Негодяй! Вот тебе, вот!
ЛЕВЕНГУК (пытается оттащит Марту.) Марта, что ты делаешь? Остановись! В чём дело?
МАРТА (вырывается, опять бросается в драку). Вот тебе! За любовь! За чувства! За поцелуи! За мои переживания! Лжец! Обманщик!
ЛЕВЕНГУК (обхватывает Марту.) Да остановись же! В чём дело? Может, всё-таки, объяснишь? Я ничего не понимаю.
МАРТА (сначала вырываясь, потом обмякнув). Да чего ж тут непонятно? Посмотри на этого проходимца. Я уже готова была свою честь ему отдать! А он! А он…(Рыдает.)

Левенгук ослабляет руки, Марта вырывается и бросается на кресло. Рыдает. Вермеер закрывает лицо руками.

ЛЕВЕНГУК (недоумевая). Что? Что? Ян, может ты объяснишь? Что произошло? Какая собака её укусила?

Вермеер, не отнимая рук, качает головой. Левенгук в недоумении нервно ходит по комнате.

ЛЕВЕНГУК. Марта?.. Ян?..
МАРТА. Ты ещё не понял? Он позавчера пытался уговорить меня незаметно от тебя принести ему несколько твоих микроскопов. Якобы, дома хочет посмотреть на твоих анимакул. Только умолял не говорить никому, чтобы не рассердить тебя. А теперь я понимаю, зачем он вообще ухаживал за мной. Ему были нужны твои линзы, а не я. (Опять утыкается в кресло и рыдает.)
ЛЕВЕНГУК (после паузы). Ян? Это правда?

Вермеер молчит и только качает головой. Пауза.

ЛЕВЕНГУК. Выходит, полгода ты водил со мной дружбу только ради того, чтобы получить линзы? Полгода ты кружил голову моей дочери, чтобы достичь своей цели? Ты лгал и притворялся моим другом! Ты опорочил честное имя моей Марты!
ВЕРМЕЕР. Антони, ты не так всё понял! Марта! Я…
ЛЕВЕНГУК (перебивает). Замолчи! Вон из моего дома! И чтобы духу твоего здесь больше не было!
ВЕРМЕЕР. Антони! Я всё объясню.
ЛЕВЕНГУК (кричит). Во-он!!! Мерзавец! (Хватает Вермеера за шиворот и волочит к дери.)
ВЕРМЕЕР. Антони, это всё не так!
ЛЕВЕНГУК. Заткнись! Довольно лжи! Пошёл вон! (Выталкивает его за дверь.)

Марта бросается в объятья отца, плачет.

ЛЕВЕНГУК (гладит её по голове). Ничего. Ничего, дорогая. Всё пройдёт, всё забудется. Будет и на нашей улице праздник.
МАРТА. Папа, мы с ним целовались украдкой от тебя.
ЛЕВЕНГУК. Успокойся. Всё позади. Теперь всё будет иначе. Всё образуется.
МАРТА. Папа, он мне клялся в любви! Он носил мне цветы почти каждый день.
ЛЕВЕНГУК. Ничего, деточка, ничего. Я с тобой. Время лечит.
МАРТА. Он говорил мне такие красивые слова. Я так мечтала стать его женой! А он обманул мои надежды.

Вермеер незаметно входит и тихо стоит у двери.

ЛЕВЕНГУК. Больше он сюда не придёт. А мужа мы тебе найдём ещё лучше: богатого и красивого.
МАРТА. Не надо мне никакого мужа.
ЛЕВЕНГУК. Это сейчас не надо, а потом ещё как надо будет.
МАРТА. Папа, ты сделаешь ему линзы?
ЛЕВЕНГУК (берёт за плечи Марту и хочет заглянуть ей в глаза). Что?  (Удивлённо.) Что ты сейчас сказала?
МАРТА. Я хочу, чтобы ты сделал ему линзы.
ЛЕВЕНГУК. Не понимаю?
МАРТА. Всё просто, сделай, пожалуйста, ему линзы, которые он просил.
ЛЕВЕНГУК. Вот так-так! И это после всего, что произошло?
МАРТА. Не спрашивай, просто исполни мою просьбу. Я очень тебя прошу!
ЛЕВЕНГУК. Но как же так, Марта?
ВЕРМЕЕР. Антони!

Левенгук вздрагивает от неожиданности.

ВЕРМЕЕР. Антони! Я прошу руки твоей дочери.
ЛЕВЕНГУК. Да я…

Решительно хочет развернуться, но Марта одёргивает его и удерживает в своих руках.

ЛЕВЕНГУК. Дочка?!
МАРТА. Папа, не надо!
ВЕРМЕЕР (падает на колени). Простите меня все! Марта, прости! Я действительно проник в ваш дом с одной только корыстной целью - заполучить эти злосчастные линзы. Но видит Бог, что я искренне полюбил вас обоих и не вижу большего счастья, чем просить твоей руки, Марта! И теперь, когда я почувствовал, что мог бы обрести, и что теряю, теперь я уверен …
МАРТА (прерывает). Довольно, Ян! Я прошу тебя, уйди. И больше ни слова. Папа, ты сделаешь ему линзы?
ВЕРМЕЕР. Марта! Я…
МАРТА (прерывает). Я сказала, довольно! Папа, ты не ответил.
ЛЕВЕНГУК. (разводит руками). Ну… Если ты так хочешь.
МАРТА. Спасибо, папочка!

Марта быстро уходит. Левенгук устало опускается на стул. Пауза. Потом поднимает взор на Вермеера, и виновато разводит руками.

ВЕРМЕЕР. Прости, Антони! Прости. (Уходит.)
ЛЕВЕНГУК (несколько раз задумчиво и устало кивает головой). Да. (Отрицательно мотает головой. Поднимает руку с чертежом, роняет безучастный взгляд на него. Опять мотает головой. Бессильно опускает руку.) Вот ведь как.




СЦЕНА ПЯТАЯ

В просторном кабинете разговаривают два члена инвестиционной комиссии в одинаковых костюмах. (Первый и Второй.)

ПЕРВЫЙ. Не знаешь, кого сегодня рассматриваем?
ВТОРОЙ. Не помню, как зовут. Какой-то то ли художник, то ли фотограф. Неважно. Никаких «предложений» по своему проекту (показывает пальцами счёт денег) он не сформировал. Так что и говорить не о чем, сущая формальность.
ПЕРВЫЙ. А вдруг что-то дельное?
ВТОРОЙ. Я тебя умоляю, ну и что? Нам-то какой прок от этого? У нас закон простой: нет «предложений» (показывает пальцами счёт денег) — стало быть, и рассматривать нечего. Ты здесь человек новый, держись меня, а то по своей наивности угодишь в историю, чего доброго. С тебя и с меня Иван Веремеевич за каждый проект требует определённый «отчёт». (Поясняя, суёт ему руку в карман с мнимым конвертом.)
ПЕРВЫЙ. Спасибо за совет. Странное у него отчество – Веремеевич. Но я слышал, что он взятки не берёт.
ВТОРОЙ. Не знаю. Но раз он тут всем рулит, значит, ему несут. Мы, конечно, не на прямую передаём, но похоже всё к нему стекается. Вот так и работаем. Тут недавно выделяли гранд одному деятелю на программу преобразования театра. Такую муру про свои задумки нёс, я уже не чаял, когда закончит, — уши вяли. И ведь нельзя сказать, что, мол, иди ты со своей хе…, извини, ерундой куда подальше. Угробит театр, как пить дать, угробит, а сделать ничего нельзя — на всех уровнях из этой программы теперь кушают. Иногда как подумаешь: какой же мерзостью мы занимаемся. Подонки, сущие подонки. Это насколько же надо не любить свою Родину, свой народ, не уважать самого себя, не любить искусство, чтобы вот так торговать культурой. Однако… Это всё слова, но, как говорится: любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. У простейших существ всегда возобладают инстинкты. Тебе вон, смотрю, тоже мерзко, но ничего — привыкнешь.
ПЕРВЫЙ. Да, иногда хочется уволиться.
ВТОРОЙ. Не вздумай. Вот увидишь: скоро совесть закостенеет, и всё пойдёт как по маслу.
ПЕРВЫЙ. У меня ещё компетенции не хватает в некоторых аспектах отбора.
ВТОРОЙ. Тут компетенция не нужна, это же искусство. Слова «кто как видит» — оправдывает теперь любую точку зрения и любые наши действия.
ПЕРВЫЙ. Эти новые течения в искусстве мне не особо понятны, поэтому могу ошибаться насчёт необходимости их финансирования.
ВТОРОЙ. Забей. На прошлой неделе в Париже была вы-ставка этих самых новых течений в живописи. Как потом оказалось, первое место занял план эвакуации при пожаре — висел рядом и выглядел приличнее всего остального.
ПЕРВЫЙ. Правда?
ВТОРОЙ. Шучу, но могло же быть и так.
ПЕРВЫЙ. Слушай, а расскажи, как ты умудрился все свои картины продать? Помню, что ни на мои, ни на твои работы вообще никто не засматривался.
ВТОРОЙ. Это потому, что мы неизвестные, а если бы в уголке картины стояла подпись какого-нибудь Поленова или Серова, то оторвали бы с руками, ведь покупают не произведение искусства, а имя. В живописи мало кто разбирается, но имя делает любую картину предметом восхищения, даже если она бездарная. Знаешь такой анекдот? В мастерской Кандинского ходит искусствовед. Повторяю, искусствовед! Рассматривает картины и восхищается. С очередным восторгом начинает нахваливать что-то, отмечать экспрессию, глубокий смысл, свежесть творческого порыва. Кандинский хватает из-под носа искусствоведа эту «свежесть» и бросает в урну. «Извините, — говорит, — об этот листок я кисти вытираю, когда рисую».
ПЕРВЫЙ. Ха-ха-ха! А я уже гадать стал, что за картина. И всё же, как ты их сбагрил?
ВТОРОЙ. Если задаться целью, то можно продать всё. Рисовать картины — это профессия, а вот уметь продавать их — это уже настоящее искусство. Сейчас я уже вообще не рисую, не прибыльно это. Вот в комиссии заседать — другое дело. А тогда, в конце девяностых, я тоже сокрушался, что мой «талант» не востребован. Потом успокоился и… Схема такая была. Рисую картину, неважно какую, например, «Закат в Крыжополе», подписываю — Пупкин. Потом даю объявление в газету «Из рук в руки»: «Продаю картину Пупкина “Закат в Крыжополе”», и номер телефончика, заранее купленного в подземном переходе за копейки, потому что ворованный. Второй номер такого же купленного телефона чуть погодя даю в другое объявление: мол, куплю за солидные деньги картину Пупкина «Закат в Крыжополе». Всегда есть несколько балбесов, трущихся в разделе газеты о предметах искусства. И вот, у этого балбеса возникает в голове план: купить картину и перепродать за большие деньги. Он звонит по первому телефону, я ему пою, что Крыжополь — моя малая родина, мол, слыхал, что Пупкин такую картину нарисовал, что хочу купить картину с городом детства, а деньги не вопрос. Тот клюёт, звонит на второй телефон, и, как только он покупает, я обе телефонные карточки — в помойку, а сам с наваром.
ПЕРВЫЙ. Ну а когда по второму телефону звонит, не узнаёт разве тебя по голосу? И как ты ему картину продаёшь? Он ведь тебя запомнит.
ВТОРОЙ. Это всё технические мелочи. Была бы фантазия, а остальное всё решаемо.
ПЕРВЫЙ. Здорово! А может, и мои картины толкнёшь?
ВТОРОЙ. Окстись, всё это мелочёвка, нас с тобой посадили гранды раздавать — мы инвестируем теперь, и нас «инвестируют». И главное, никакой суеты. Только не проколись, а то вмиг вылетишь из комиссии.

Входит Третий, в таком же костюме.

ТРЕТИЙ. Приветствую! Я вижу, все уже в сборе. Давайте начинать?
ВТОРОЙ. Да. Пора, пора. Соискатель уже полчаса как в коридоре околачивается. На что надеется — непонятно.

Рассаживаются за столы.

ТРЕТИЙ. Сейчас выслушаем, и всё будет понятно.
ВТОРОЙ. Только время терять.
ТРЕТИЙ. Ничего не поделаешь, мы слуги народа. (В се-лектор.) Светочка, пригласи молодого человека.

Входит Юрий в костюме и галстуке.

ЮРА. Добрый день.
ТРЕТИЙ (с наигранной доброжелательностью). Здравствуйте, здравствуйте! Ну, что вы там у двери стоите? Проходите сюда, не стесняйтесь. Или что забыли?
ЮРА (подходит ближе). Да нет, ничего не забыл.
ВТОРОЙ (Первому, еле слышно). Тем хуже.
ТРЕТИЙ. Как вас зовут?
ЮРА. Юрий. Э-э-э, нет, Георгий. Но можно Юрий.
ВТОРОЙ (строго). Так Юрий или Георгий?
ЮРА. Георгий — это по паспорту, а по-простому — Юрий.
ВТОРОЙ. Георгий-Юрий, у нас тут серьёзный фонд, давайте без неясностей, всё должно быть однозначно. Мы хоть и меценаты в некотором смысле этого слова (больше по призванию), но не любим двусмысленности — всё-таки распоряжаемся государевыми деньгами. Казна, она не терпит неточности, за это ведь и посадить могут.
ТРЕТИЙ (успокаивающе). Ничего страшного, Георгий, так Георгий. А фамилия ваша как?
ЮРА. Это обязательно?
ВТОРОЙ. Вы что-то скрываете?
ЮРА. Нет, просто она очень известная, и я бы не хотел, чтобы она как-то косвенно повлияла на решение.
ТРЕТИЙ (как с маленьким). Мы судим непредвзято. Назовитесь, таковы правила.
ЮРА. Репин.
ВТОРОЙ (восторженно). О-о-о! Мой любимый живописец! Восхищён его творчеством. (Меняясь.) Но это не имеет отношения к делу. Надеюсь, не посрамите светлое имя великого художника?
ТРЕТИЙ. Итак, с чем вы пришли, Георгий?
ВТОРОЙ (первому, еле слышно). Где ваши предложения?
ТРЕТИЙ. Что, простите? (Поворачиваясь ко Второму.)
ВТОРОЙ. Я говорю, сумма серьёзная заявлена, а обоснования не представлены.
ЮРА. Ну, я подумал, что лучше сам всё объясню.
ВТОРОЙ. Эх, молодой человек, тут не думать надо, а приводить веские доводы, с разъяснениями, расчётами, предложениями.
ТРЕТИЙ (благонравно). Ну, это не страшно — мы вас всё равно выслушаем.
ЮРА. С чего начать?
ВТОРОЙ. Давайте я помогу: в чём суть вашего проекта? Какой срок окупаемости?
ЮРА. Понимаете, это чисто художественный проект, не несущий никакой прибыли. Но он очень важный для истории искусства и миропонимания, воспитания художественных ценностей, этических и моральных принципов.
ВТОРОЙ. Молодой человек, вы не размазывайте, давайте ближе к сути. Мы задали вам простой вопрос: «В чём суть вашего проекта?» Отвечайте же!
ЮРА. Ну, если чисто практически, то я хочу воспроизвести технику рисования семнадцатого века, в частности, художника Яна Вермеера.
ПЕРВЫЙ (восхищённо). Как интересно! Я читал про него!
ВТОРОЙ. Подождите, коллеги, пока ещё ничего не ясно. (Юре.) Продолжайте.
ЮРА. Для этого надо в Голландии изучить и воссоздать досконально помещение, в котором он рисовал, его камеру-обскура.
ВТОРОЙ. Стоп-стоп-стоп! Мы не финансируем проекты сомнительного содержания, нарушающие законы нашей страны. Какая камера обкура? Вы в Голландию покурить хотите съездить? Так езжайте за свой счёт, а не за государственный.
ЮРА. Не «обкура», а «обскура», камера-обскура.
ВТОРОЙ. Вы начинаете морочить нам головы своими загадочными терминами. Давайте попроще, без непонятностей.
ЮРА. Но без этого нельзя. В этом вся суть.
ТРЕТИЙ. Что ж, если нужно — мы постараемся вникнуть. Рассказывайте.
ВТОРОЙ. Только поживее, а то столько времени уже по-теряли, топчемся на месте.
ЮРА. Камера-обскура — это по сути дела тёмная комната, ящик, в котором через отверстие в стенке на противоположную внутреннюю сторону проецируется изображение происходящего в помещении, где она установлена.
ВТОРОЙ. Опять нас хотите запутать. Комната или ящик?
ЮРА. Это камера-обскура так переводится с латыни — тёмная комната, а само устройство в виде ящика.
ВТОРОЙ. Всё-то у вас мудрёно. Зачем вы нас всё время стараетесь сбить с толку?
ТРЕТИЙ (так же благонравно). Да, уже начинает настораживать, но мы терпеливы. Это наш долг.
ПЕРВЫЙ (в нетерпении). Продолжайте же!
ЮРА. Камера-обскура у Вермеера, кроме того, была со специальной системой линз и зеркал, помогающей перенести спроецированное изображение на холст с фотографической точностью. С помощью этой камеры даже неодарённый человек может писать настоящую картину.
ВТОРОЙ. Постойте, постойте. Не хотите ли вы сказать, что Ян Вермеер был бездарностью? И все его произведения имеют успех только благодаря какой-то камере?
ЮРА. Понимаете, рассмотрение его профессиональных навыков не является целью моего проекта.
ВТОРОЙ. Опять уходите от вопроса. Вопрос был ясным и чётким, потрудитесь дать на него такой же ясный и чёткий ответ.
ЮРА (начинает нервничать). Какая разница, считаю я его бездарностью или нет? Я хочу показать, что каждый человек способен нарисовать картину с почти фотографической точностью.
ВТОРОЙ. То есть каждый может быть художником?
ЮРА. Этого я не говорил, но талантливый человек, с определённым художественным виденьем, не умея рисовать, может создавать картины.
ВТОРОЙ. Ну, молодой человек, это уж слишком. Я столько лет работал, чтобы стать живописцем, и тут вы мне такое заявляете.
ПЕРВЫЙ. Я тоже сомневаюсь, но если это всё так, как вы говорите, то очень интересно!
ВТОРОЙ (обращаясь больше к Первому, чем к Юре). Какие тут могут быть сомненья, слава богу, мы не дилетанты в этом деле, нас на мякине не проведёшь.
ТРЕТИЙ. Георгий, у вас есть что-нибудь добавить в своё оправдание?
ЮРА. Я разве в чём-то оправдываюсь?!
ВТОРОЙ. Позвольте! Вы тут делаете заявления, которые идут вразрез не только с общепринятым мнением, но и со здравой логикой, а потом ещё спрашиваете?!
ЮРА. Да послушайте же вы, наконец! Я не утверждаю, что каждый может быть художником, но нарисовать с помощью камеры-обскура можно и довольно прилично! Это и есть цель моего проекта. Я построю камеру, воссоздам интерьер в комнате Вермеера, найду далёкого от живописи человека, и пусть он нарисует одну из картин Вермеера.
ВТОРОЙ. Будете делать копии и продавать?
ЮРА. Нет, зачем?! Я же сказал, проект не коммерческий. Если получится, значит, я прав в том, что любой человек может создавать с помощью камеры довольно приличные полотна. Если нет, то… Хотя я уверен, что прав!
ВТОРОЙ. Очень дорогое доказательство получается, и ради чего?  Потом, почему выбрали иностранного художника, чем наши хуже? Надо продвигать отечественную живопись. Вот Репин, например, очень люблю этого художника.
ЮРА (почти крича). Мой проект откроет новые перспективы людям, лишённым дара рисования, но умеющим составлять гениальные композиции, и сценарно, и по осве-щённости, и по внутреннему содержанию! Такие люди пребывают в безвестности, хотя их вклад в культуру мог быть намного весомее, чем людей, просто умеющих хорошо рисовать! Это своего рода помощь фотографии изобразительному искусству. Я фотограф и художник одновременно, мне эта тема особенно близка. Фотография как искусство, несомненно, могла бы дополнять живопись! И наоборот.
ВТОРОЙ. А вот это интересно! Вы что, серьёзно считаете фотографию искусством?
ЮРА (замялся). Понимаете, для моего проекта это не принципиально! Я хочу дать людям инструмент для развития живописи! Это как сайт-переводчик в интернете или как функция рецензирования текста в ворде.
ВТОРОЙ. Георгий, это уже переходит всяческие рамки: вы всё время уходите от ответа. Мы так и не услышали — вы считаете фотографию искусством?
ЮРА (срывается на крик). Да как вы не понимаете?! Это же новый шаг в искусстве! Я хочу подвести к принципиальному перелому представлений, пустить свежую кровь, оживить живопись! Столько нераскрытых талантов вокруг, какой всплеск…
ВТОРОЙ (перекрикивая). Молодой человек! Что вы себе позволяете?! Вы не на базаре, в конце концов! (Более спокойно и монотонно убийственно.) Итак, повторяю вопрос: вы считаете фотографию искусством, или нет?

Юра опускает взор.

ТРЕТИЙ. На мой взгляд, всё ясно: проект не имеет коммерческой выгоды, а культурные и художественные ценности в него тоже не заложены.
ВТОРОЙ (Юрию, давая понять, что официальная часть закончена). А ты молодец, я бы тоже хотел годик - другой за счёт бюджета пожить в Голландии. Но, извини, брат, мы тут для того и поставлены, чтобы отделять семя от плёвого.
ЮРА. Зёрна от плевел.
ВТОРОЙ. Хотя бы и так. (В селектор.) Светочка, запищи в протокол: «Отказать за отсутствием художественной ценности проекта».
ТРЕТИЙ. Всё, Георгий, мы вас больше не задерживаем. (Подходит, дружески кладёт руку на плечо.) Вы расстроены?
ЮРА (Расстроенно и презрительно одновременно, с иронией.) Нет, «коллеги». Это не первая комиссия, которая мне отказала. (Нервно и с наслаждением расслабляет опостылевший галстук.)
ТРЕТИЙ (по-отцовски). Вот видите, значит, пора задуматься.
ПЕРВЫЙ (показывая смартфон). Смотрите, смотрите, нашёл! (Читает, захлёбываясь.) «Группа учёных из Амстердама опубликовала результаты исследования о влиянии оптических приборов на реалистическую технику изображения в классическом европейском искусстве. Предполагая, что многие художники пользовались камерой-обскура, чтобы достичь фотографической точности изображения на своих полотнах, учёные воссоздали мастерскую Вермеера и его камеру-обскура. Но эксперимент не увенчался успехом – картину гениального живописца не смог воссоздать в должном качестве даже принимавший участие в эксперименте художник. Идея массового искусства с использованием камеры-обскура для людей, ограниченных отсутствием тех или иных художественных дарований и навыков, не подтвердилась. Вывод напрашивается сам: чтобы для человека открылись перспективы к самовыражению и раскрытию таланта, прежде всего, необходимо элементарное - научиться рисовать».
ТРЕТИЙ (отворачивается от Юры, разводит руками, идёт за стол). Значит, всё уже доказали и без вас. Стало быть, мы правильно сделали, что не одобрили гранд.

В дверях толчея – Виктор Арестович пытается прорваться.

СВЕТОЧКА. Мужчина, я же сказала, туда нельзя!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ (прорываясь). А я вам говорю, что тут мой сын, и с председателем комиссии я вчера договаривался. Пустите же, наконец!
ТРЕТИЙ Светочка, пустите, мы уже закончили. Всё в порядке.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Как закончили? Подождите! Я же вчера с вами… Я же вам… Мы же договаривались!
ТРЕТИЙ А, это вы? Да, да, да, да, да. Ну, где же выбыли? Мы уже чуть протокол не подписали. Так это ваш сын, значит?
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Да, это он!
ТРЕТИЙ Хорошо, что успели. Коллеги, нужно ещё раз выслушать внимательно конкурсанта, всё взвесить и принять единственно правильное решение.
ВТОРОЙ. Вот как?
ТРЕТИЙ Да! Я совсем забыл, что вчера рассмотрел материалы по предложению этого молодого человека, Юры.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Георгия.
ТРЕТИЙ Да! Георгия. Предложения очень весомые, достаточно основательные и убедительные. Я думаю, нам стоит принять решение о выделении гранда.
ПЕРВЫЙ. Но ведь голландцы уже всё доказали.
ТРЕТИЙ. Ничего не доказали. Западные учёные могут ошибаться. Нам надо двигать свою науку. Так что, давайте ещё раз поставим вопрос на голосование.
ЮРА. Папа, что происходит?!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Подожди, Георгий. Не встревай. Сейчас всё будет.
ЮРА (переходит на крик). Что будет?! Ты что, пошёл на сделку?!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Помолчи, пожалуйста, Георгий! Для тебя же стараюсь.
ЮРА. Да не Георгий я, а Юра!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Давай сейчас не будем спорить! Потом обсудим.
ЮРА. Нет, будем! Я же тебя предупреждал, что ни в коем случае не делать этого! Фу, мерзость какая!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Юра!
ЮРА. Что Юра!? Это же незаконно! Скажи, ты дал им взятку!?
ВТОРОЙ. Граждане! Вы что себе здесь позволяете? Оскорблять высокую комиссию?
ТРЕТИЙ. О каких взятках тут речь идёт? У нас ничего такого в принципе не может быть!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Всё нормально, это он не про вас. Юра, давай потом поговорим. Сейчас комиссия должна принять решение.
ЮРА. Никаких потом! Этому надо положить конец! Как можно жить в коррумпированной стране!? Это позорно!
ВТОРОЙ. Я думаю, наше решение будет единодушным. Мы не позволим в таком тоне позорить наше учреждение. Отказать, и дело с концом.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Как отказать? (Обращаясь к Третьему.) Я же вам деньги давал.
ТРЕТИЙ. Какие деньги? Вы в своём уме? Я вас первый раз вижу.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Да, да! Я оговорился. Ничего не давал. И Георгий вот, он промолчит, только вопрос надо решить положительно. Пожалуйста!
ЮРА. Папа, ты зачем унижаешься? И вообще, если ты даёшь взятки, то такой же как они! И молчать я не буду!
ТРЕТИЙ. Что ж, раз так, давайте проголосуем.
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Подождите!
ТРЕТИЙ (перебивая). Кто за то, чтобы отказать в выделении средств?

Все члены комиссии поднимают руки. В этот момент врывается Женя.

ТРЕТИЙ. Единогласно!
ЖЕНЯ. Юра! Ты просто негодяй! (Отвешивает Юре пощёчину.) Как же тебе не стыдно давать взятки? Ты же обещал бороться только честными методами! Обманщик!
ЮРА. Женя!
ЖЕНЯ. Молчи! Даже слушать тебя не хочу!
ВТОРОЙ. Сегодня в Кащенко день открытых дверей что ли? Откуда эти безумные толпами прут сюда?
ЖЕНЯ (обращаясь к комиссии). А вы? Как вам не стыдно торговать грантами?
ЮРА. Женя!
ЖЕНЯ Молчи! Даже голос твой противен стал! (Опять обращаясь к комиссии.) Ух, дармоеды! Нашли себе тёплое местечко! Всю свою совесть продали!
ВТОРОЙ. Но-но! Девушка, полегче! Сейчас охрану вызовем!
ЖЕНЯ. Вызывайте! Я в прокуратуру пойду!
ТРЕТИЙ Вас Женя зовут? Вы невеста Юры?
ЖЕНЯ. Да! (Садится на стул, начинает рыдать.)

Юра бросается к ней, но Третий жестом руки останавливает его, подходит, обнимает Женю за плечи.

ТРЕТИЙ. Не плачьте, Женечка! Ваш жених – честный парень. Мы только что проголосовали, чтобы отказать ему в гранте.
ЖЕНЯ (поднимая голову). Правда?
ТРЕТИЙ. Правда. Тут нет никакого взятничества. Мы всегда либо честно отказываем, либо даём грант. У нас серьёзное учреждение.
ЖЕНЯ (оборачиваясь). Юра.
ЮРА. Женя! (Бросается к ней.)

Женя обнимает его. Целуются.

ЖЕНЯ (плача). Ты меня извини! Я подумала, что ты согласился на взятку. Папа твой звонил, он сказал…
ЮРА. Как ты обо мне могла такое подумать? Я - кремень!
ЖЕНЯ. Молодец! Славный мой! (Целует много раз. Потом, словно очнувшись.)  Подожди, чему же я радуюсь? Тебе же грант не дали. (Высвобождается из объятий. Ре-шительно идёт к комиссии.) Вот что! Вы просто обязаны выделить ему грант! Он очень талантливый, очень! Он столько всего прочитал, столько знает, а какие у него фотографии? Ему нужен этот грант. Не для себя, для искусства. У него гениальные идеи!
ВТОРОЙ. Девушка, уймитесь.
ЖЕНЯ. Что значит, уймитесь? Если он сам за себя постоять не может, то я его в обиду не дам!
ЮРА (подходит, пытается взять за руку). Женя.
ЖЕНЯ. Подожди. (Отмахивается от него не оборачиваясь.) Поймите, надо давать дорогу талантливым, а он талантлив, очень талантлив!
ТРЕТИЙ (собирая портфель). Женечка, всё уже решено. Приходите через годик, доработайте предложения, а там поглядим.
ЖЕНЯ. Да что вы такое говорите!? Какой годик!?
ВТОРОЙ. Девушка, вам русским языком сказали, что заседание окончено.
ЖЕНЯ. Нет, я вас никуда не пушу! (Расставляет руки, преграждая путь.) Разве так можно? Не выслушав человека, принимаете решение. Ну, миленькие, хоть десять минуточек ему дайте, умоляю!
ВТОРОЙ (первому). Вызывай охрану. Этот дурдом надо прекращать.
ПЕРВЫЙ. А может…
ВТОРОЙ. Что? Тебя тоже понесло?
ЖЕНЯ. Если хотите, я даже на колени перед вами встану. (Падает на колени.) Хорошие мои, дорогие, ну, дайте ему шанс! Ради всего святого! (Хватает проходящего Третьего за штанину.) Не пущу!
ВТОРОЙ (берет Женю за локоть). А ну, пошла отсюда вон! (Волочит к выходу.)
ЮРА (бросается на второго). Не смей её трогать, хамло! (Отталкивает.)
ВТОРОЙ (падает на пол, первому). Вызывай охрану, чего ждёшь?
ТРЕТИЙ (напирая на Юру грудью). Молодой человек, что вы себе позволяете?
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ (хватает Третьего за грудки). Не тронь! (Пихает его.) Я в обиду сына не дам! Будь ты хоть трижды проплаченный!

Завязывается потасовка, только Первый не участвует, не знает к кому примкнуть.

ВТОРОЙ (заваливая Юру на стол). А ну, иди сюда! Пришли они тут порядки устанавливать! Живо всех на место поставим!
ЮРА. Да вам не место тут, не позволим культуру разрушать, ворюги!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ (обхватив Третьего за шею). Значит, и денежки забрали, и гранд зажали? Вот проходимцы!
ТРЕТИЙ (еле дыша). Прекратите! Это вам даром не пройдёт!
ЖЕНЯ (колотит Второго кулаками по спине). Отстань, отстань от него, мерзкая рожа!
ВТОРОЙ (Первому). Зови охрану, чего ты ждёшь? Или ты уже за них?
ПЕРВЫЙ (выходит из оцепенения, отстраняет Женю). Девушка, отойдите! Чего доброго, ударят ненароком!

Заходит Мужчина в костюме цвета ультрамарин.

МУЖЧИНА. Что тут происходит!? Прекратите драку! Живо! Полное безобразие!
ТРЕТИЙ (вырываясь, заискивающе перед Мужчиной). Простите, Иван Веремеевич. Но они сами напали на нас.
ВТОРОЙ (показывая на Юру из-за спины Третьего). Вот, этот зачинщик.
ЖЕНЯ. Врут они всё! Ни стыда, ни совести!
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Да, полное безобразие!
МУЖЧИНА. (Обращаясь к Юре). Позвольте, а вы Георгий Репин?
ЮРА. Да, Георгий. Юра.
МУЖЧИНА. Я читал вашу заявку. Очень интересный проект. Значит, всё-таки несмотря на зарубежное мнение верите в свою идею?
ЮРА. Думаю, что они просто не доработали. А мы с вами где-то встречались? Мне очень знакомо ваше лицо.
МУЖЧИНА. Чем чёрт не шутит?
ЮРА (задумчиво). И пиджак, очень знакомый пиджак.
МУЖЧИНА. Обычный. А я вот решил рекомендовать комиссии приглядеться к вашему проекту и подумать о выдаче на него гранта. Но, смотрю, вы сами тут разбираетесь уже?
ТРЕТИЙ (почти приседая перед Мужчиной). Иван Веремеевич, мы только что единогласно проголосовали за выделение гранта этому молодому человеку. Проект единодушно одобрен и утверждён практически без замечаний.
ЖЕНЯ. Юра! (Обнимает и целует.) Поздравляю! Ты молодец!
ТРЕТИЙ. Да, вот.
МУЖЧИНА. Ну, раз так, то поздравляю!
ЮРА. Спасибо!

Мужчина жмёт руку Юре. Виктор Арестович тоже жмёт, потом крепко обнимает сына. Мужчина делает знак чтобы комиссия уходила.

МУЖЧИНА. Юра, я вам хотел сделать подарок. Прямо скажем, необычный подарок. Это чертёж.
ЮРА. Да я чертежами не… Постойте, так это вы?!
МУЖЧИНА. Да. Я. Он вам пригодится. Знаете, в чём ошибка голландских учёных? Они просто не смогли найти чертежа, нужного чертежа камеры-обскура. Без него ничего не получится. А он существует только в единственном экземпляре, и, к сожалению, теперь только у одного человека. Я долго ждал момента, чтобы вручить его в надёжные руки. И вот этот момент наконец настал.
ЮРА. Подождите! Иван Веремеевич? Так вот откуда знакомо мне ваше лицо. Вы Ян?! Этого не может быть!
МУЖЧИНА (делая знак молчать). Юра, не надо эмоций. Я просто хочу сделать вам подарок.
ЮРА. Но как это может быть?! Это же невозможно!
МУЖЧИНА. Всё возможно. У настоящего искусства нет преград и ограничений ни в чём, и даже во времени. Берите чертёж, поезжайте в Голландию. Вас ждёт успех!

Мужчина вручает Юре чертёж, ещё раз быстро жмёт руку и стремительно идёт к выходу.

ЮРА. Стойте! Зачем вы его мне дали? Ведь если у меня всё получится, тогда ваше творчество будет под вопросом.
МУЖЧИНА (приоткрыв дверь). Нам же нужна правда? И потом, ваша цель не опровергнуть чей-то талант, а дать надежду новым талантам. А вопросы к творчеству, какие могут быть вопросы? Картины сами говорят за себя. Удачи! (Уходит.)

Виктор Арестович и Женя недоумевая смотрят на Юру.

ЖЕНЯ. Юра! А кто это был?
ВИКТОР АРЕСТОВИЧ. Это твой знакомый?
ЮРА. Можно и так сказать. Но я сам пока ещё ничего не понимаю.

Входят члены комиссии.

ТРЕТИЙ (любезно). Юрий Викторович, вот тут нужно подписать. Вот здесь, и здесь.
ВТОРОЙ. Я всегда говорил, что талантливому художнику очень трудно пробиться.
ЮРА (подписывая, с улыбкой.). Кстати, у моего приятеля на даче в Абрамцево пылится памятная доска с дома Репина.
ТРЕТИЙ (раскланиваясь). Спасибо! Спасибо!
ВТОРОЙ (оживляясь). Что, серьёзно, в Абрамцево?! (С горящими глазами.) Обожаю Репина. За сколько он её продаёт? Я бы купил.
ЮРА (улыбаясь). Вам он не продаст.
ВТОРОЙ (расстроенно). Это почему же? Я хорошо заплачу.
ЮРА. Как говорит один мой знакомый экскурсовод: вы не созвучны духу современной эпохи!
ВТОРОЙ. Не понимаю?
ЮРА (усмехается). Успокойтесь. Я пошутил. Женя, папа, пошли.

                Идут к выходу.

ЮРА (улыбаясь). Счастливо оставаться в прошлом, господа меценаты!

Конец

2021 г.