Глава 18. Провидение

Командировка в Сызрань оказалась для Виктора настоящим экзаменом на зрелость. За несколько дней он многое понял и переосмыслил. Ему даже казалось, что он возмужал как политик, что из наивного, восторженного мечтателя превратился в настоящего бойца, в гладиатора политической арены, где ни на миг нельзя расслабиться, потерять контроль над собой, над действиями врага и друга, где имеет смысл и значение единственно и только твоя жизнь. В противном случае трезубец врага, которого ты по наивности считал отцом и покровителем, пригвоздит тебя к земле, и никому не будет тебя жаль, потому что в этих битвах павших не жалеют, их добивают. Виктор очень быстро понял, что в политике нельзя быть никем: или ты будешь барашком, которого играючи заколют для чужого пира, или тебе придется стать воином. Но воином не настоящим, а коварным и подлым, который, источая призывы к миролюбию, патриотизму, единению и сердечной любви, лишь выжидает момент, чтобы нанести противнику удар в спину.
По коварству и подлости никакое живое существо не сравнится с человеком-политиком, ибо животное не уничтожает так беспощадно себе подобных. Стать настоящим политиком означало для Виктора стать исключительно умеренным в словах, отказаться от искренности и чистосердечности, постараться быть хорошим рабом своего господина и жестоким диктатором для собственных рабов, научиться карабкаться по лестнице власти с ловкостью макаки и иметь лицо, не выражающее ничего, кроме печати принадлежности к этой самой власти.
На самом деле Виктор был еще очень слабым политиком. Душа его требовала справедливости и возмездия за гнусное преступление, он искренне верил в дружбу и, возвращаясь из командировки, радовался, что приобрел двух новых друзей. Как мальчишка, он затаил злобу на Абдуллаева и надеялся в подходящий момент расквитаться с ним за сызранское убийство. Опытные политики так не действуют, они не признают дружбы, она только мешает. Злобу они замещают местью, и не за преступления против каких-то однопартийцев, а только когда затронуты собственные интересы.
Новые друзья Виктора, Андрей и Олег, всю обратную дорогу до Москвы больше молчали, выполняя данное друг другу обещание не раскрывать тайну об абдуллаевской «мясорубке» перед очкариком. Чистюля, педант, он не вписывался в их круг, казался ненадежным. Впрочем, Вениамин и не хотел напрашиваться в друзья, довольствовался официальной информацией о нападении на их товарищей банды разбушевавшихся рабочих и был рад, что не оказался в первой машине. На обратном пути говорил в основном он, то возмущаясь по поводу бунта рабочих и тупости местной власти, то безуспешно пытаясь вернуть товарищей по поездке к старым рассказам и анекдотам. Они были безучастны, неразговорчивы и все время дремали. В конце концов Вениамин после всех своих попыток «включить» компанию сдался, тоже задремал и вторую половину дороги проспал. При въезде в Москву он сошел у ближайщего метро, так и не оставив о себе мало-мальски интересных впечатлений.
Первого прорвало Андрея...
— Всю дорогу ехал и думал, как нам наказать эту с***ку. Ей-богу, кости бы переломал.
— Нет, нет, так нельзя. Справиться с ним нетрудно. Но только вот что потом... Он подлечится, а нас посадят, навесив всех обезьян, от хулиганства до терроризма. А на зоне молодчики Абдуллаева довершат свое дело. Так не пойдет, его надо брать хитро, — возразил Олег. — В конце-то концов, не убивать же?!
— А я бы убил гада, — не унимался Андрей.
— Ладно, перестань, — включился е разговор Виктор, — никого убивать не будем. Но если реально хотим ему отомстить, то надо узнать, в каком клане он сидит и кто его противник. Ну а тогда и компромат подбросить кому надо. Другого пути нет. Не идти же в прокуратуру… Слушайте! Давайте встретимся и покумекаем вместе. Прямо завтра, на Большой Никитской есть кафешка хорошая, «Крендель» называется. Подгребайте к шести.
Возражений не было, друзья расстались, а Виктор прямиком отправился к Абдуллаеву. Мысли теснились в голове, одна опережая другую. Ему предстояло докладывать боссу о сызранских событиях и докладывать так, чтобы тот даже не заподозрил, что его коварный замысел раскрыт. Виктор то настраивался на предстоящий разговор, то начинал вдруг думать, как он бросит на стол кому надо пухлую папку с кропотливо собранным в эти дни компроматом… В то же время он интуитивно чувствовал свой шанс, возможность еще больше сблизиться с боссом и был уверен, что того уже наверняка проинформировали о его энергичных действиях в Сызрани, где он быстро овладел ситуацией, вел себя твердо и убедительно и заставил всех поверить, что он и есть самая настоящая российская власть на месте. Было у Виктора и новое ощущение, сродни азарту игрока — он начинал свою первую серьезную партию с нешуточным противником; причем начинал, как ему казалось, с сильными картами — он имел против Абдуллаева изобличающие материалы и знал его слабое место, Абдуллаев же против него не имел ничего.
Прийдя к Абдуллаеву, Виктор сухо и со знанием дела изложил суть произошедшего в той трактовке, которая боссу была наиболее приятна. Он возмущался поведением рабочих, их подстрекательством к бунту, настаивал на наказании организаторов стачки за их преступную и прямо-таки бандитскую выходку против власти, говорил, что злополучная случайность помешала им прибыть вовремя к месту трагедии, чтобы дать хулиганам отпор.
Патрон был доволен, и мало сказать, просто доволен. Он слушал доклад Виктора с нескрываемой радостью, из его черных кавказских глаз струилась патока нежности, за которой следовало ожидать и проявление щедрости.
— Хорошо, хорошо, Виктор Андреевич. Произошла ужасная трагедия, но вы молодцом держались и справились отлично, — с характерной, почти сталинской растяжкой в голосе подытожил Абдуллаев. — Да, справились отлично. Хотя жаль, что вы опоздали...
Последняя фраза прозвучала двусмысленно, но Виктор пропустил ее мимо ушей.
— Но сейчас оставим эту тему, у меня к вам предложение. Приглашаю вас работать в моей команде. А для начала возглавите институт... Ну, институт, или центр... Название сам выберешь, — Василий Магомедович резко перешел на «ты», — ну, типа... Институт глобальных систем, или... Центр изучения проблем средней Африки. Это не имеет значения, придумай что-нибудь... Потом поучаствуешь в телевизионных политических шоу Владимира Воробьева, Петра Худого или, в конце концов, в программе «Бочка» на НТВ, там докажешь, что правильно понимаешь линию партии и президента. Месяца два-три. Примелькаешься. Ты смышленый, у тебя быстро пойдет. А потом и наверх подтянем. Подумай о моем предложении, — он лениво покопался в своем портмоне, нашел визитку и вальяжно протянул ее Виктору. — Позвони мне, но не думай слишком долго. А сейчас отдохни — возьми отпуск на неделю, восстановись. Да, когда начнешь работать у меня, со строительным бизнесом придется расстаться. А деньги мы компенсируем...
Виктор вышел от Абдуллаева с чувством хорошо сделанного первого хода в начавшейся игре. Трагические события в Сызрани неожиданным образом открывали проход к новой ступеньке наверх. Но сколь бы ему ни хотелось убедить себя, что он поднимается к своей цели исключительно с благородными побуждениями — развенчать Абдуллаева и найти убийц своего брата, преобладающим его чувством было сладкое ощущение приближения к власти.
Виктор действительно нуждался в отдыхе и в тот же день взял себе неделю отпуска. После Сызрани хотелось побыть наедине с мыслями, успокоиться. Успех, бесспорно, радовал, но душа терзалась. В обществе, в котором он жил, не хватало устоев, принципов, общих правил, моральной подоплеки подо всем, что происходило вокруг. Его партия, партия власти, которой он посвящал себя искренне и честно, пригрела под своим крылом всякого мерзкого народца и при этом не имела никакой идейной линии. Вместо нее было только ожидание веского слова президента, которое и должно было определить, что есть правильно и морально, а что нет…
Сызранские события не были единичным явлением, рабочие волнения начались во многих местах, они, как кипящая смола, набухали пузырьками на поверхности черной вязкой массы, готовые лопнуть и выплеснуть наружу свой гнев. Ощущение непредсказуемости и масштабности чего-то страшного в ближайшем будущем порождало страх и внутреннюю мобилизацию, сердце волновалось и воинственно стучало, как боевой бубен, призывающий быть готовым к войне.
Чем больше Виктор думал, тем отчетливей вырисовывались перед ним два полюса запутанного русского мира, в котором он оказался. На одном из них был дядя Петя, радостно и напутственно похлопывающий его по плечу на фоне сверкающего зала Кремлевского дворца, зовущий любимого племянника в круг высокопоставленных распорядителей российскими судьбами, а на другом — дядя Ваня, живущий в какой-то русской вечности, где все неизменно, от кадки с огурцами в сенях до радушного застолья, который просто жил, как мог, мудро рассуждал о жизни, спокойно готовясь к худшему и не веря уже никому, кто придет его убеждать, что скоро все опять будет хорошо. Люди, живущие на этих полюсах, уже чувствовали, но пока до конца не осознавали, что с неизбежностью всемирного потопа к ним движется опасность, что по всей стране пусть тихо, но с каждым днем все более явственно, будто из недр, поднимается гул приближающегося русского «землетрясения». На поверхности сначала появляется его первый признак — безразличие простого человека к власти, к ее призывам, к очередной попытке «включить камаринскую» и заставить народ поплясать, а в пьяном веселье забыть про невзгоды; безразличие к очередной попытке зажравшейся элиты поднять знамя русской гордости, затертое до неузнаваемости от сменяемых на нем лозунгов, и опять заставить забыть про невзгоды. Безразличие народа — первый признак скорого падения власти. Безразличие, как грипп, как зараза, передается от одного человека другому очень быстро. И поднимается смутный гул из-под земли...
Элита чувствует этот гул. Как зверь чует опасность у себя за спиной, как бы он ни был увлечен обгладыванием костей очередной жертвы. Молчание низов, пропавшая куда-то «аллилуйя» императору, потускневшие бравады подхалимов черным облаком тревоги понемногу заволакивают небо. И тогда у элит начинается зуд. Им уже не сидится так комфортно на заседаниях, им уже не лежится с таким наслаждением на знойных пляжах Бразилии во время московской стужи, им уже не катается так радостно на последних моделях самых мощных в мире автомобилей, не летается в личных вертолетах и самолетах. Они начинают думать, объединяться, договариваться о том, как им во что бы то ни стало сохранить свою власть и богатство.
Императору в такой миг сложнее всего. Он не слышит гула снизу. Мелодия, которую он слышит, ему знакома, приятна, в ней, как и раньше, звучат нотки победного марша, песня народной радости, гимн хвалы первому из первых. Постепенно он остается один на своем белом облачке, в то время как все небо уже заволокло грозовыми тучами. Простой человек сначала испытывает к нему досаду за его высокомерие и беспомощность, потом ненависть и даже иронию, а люди элиты начинают всерьез смотреть на него как на помеху, желая заменить на кого-то, кто больше сошел бы за народного любимца.
Уютное кафе в старинном особняке графа Орлова изысканностью своего интерьера убеждало, что является самым подходящим местом для заговора. Стулья с высокими резными спинками, картины с золочеными рамами на стенах, утопающие в глубине заведения ниши для небольших кампаний, — все это подсказывало, что лучшего места для обсуждения плана мести зарвавшемуся партийному боссу не найти. Кафе не из дешевых, а это и лучше — меньше шума, сюда не придет кто ни попадя устраивать загульные праздники.
Виктор появился в кафе за полчаса до встречи, потому что хотел не спеша обдумать свои личные дела до прихода друзей. Его встретил распорядитель главного зала, мужчина лет пятидесяти в строгом синем костюме, и пригласил пройти к нише на четверых, которую Виктор заказал по телефону. В заведении легко и неназойливо звучала классическая музыка, и кое-где уже сидели первые вечерние посетители. Проходя по залу, он увидел подвешенный к потолку огромный телевизор, который удачно вписывался в интерьер кафе тем, что так же, как и картины, был в большой золоченой раме. Виктор попросил принести ему кофе и коньяк и, достав из кармана листок, стал чиркать на нем, намечая дела на ближайшие дни. Приближались сорок дней со дня смерти Женьки — опять предстояли поминки. Памятник был уже готов, оставалось только установить его на могиле. Мама, хотя за последние дни и сдала резко — осунулась и стала в свои 56 лет походить на старушку, уже восстановилась от первого удара и могла разделить его и Иринины хлопоты. Виктор думал о предстоящих неотложных делах, но сейчас ему это давалось нелегко. Мысль все время была занята Сызранью, а внутренний бубен глухо, но нарочито твердил о скорых грандиозных переменах.
Кафе понемногу заполнялось. Неприветливый промозглый мегаполис, рано погружающийся в сумерки и оцепеневший от холода в ожидании раннего снега, гнал людей по своим домам и по заведениям, где можно было согреться и хоть чему-то порадоваться. Приближалось время встречи с друзьями, и Виктор, наконец переключившись на абдуллаевскую тему, принялся набрасывать первые идеи заговора. Шум постепенно заполняющихся залов кафе был негромким, смешивался с разливающейся в пространстве нежной музыкой и не мешал ему. План был незатейлив — каждый из них будет искать контакты с врагами Абдуллаева, а Виктор еще больше сблизится с самим боссом, добывая на него новый компромат. Потом совсем просто — находят нужного человека и передают ему весь накопленный материал.
Вдруг в одно мгновение умиротворенное, благопристойное и чинное пространство уютного кафе взорвалось от грубого мужского крика. Один из посетителей ни с того ни с сего требовал срочно включить телевизор. Виктор встрепенулся. Что за наглость! Он приподнялся над столиком, готовый броситься на хулигана и поставить его на место, а то и вышвырнуть прочь из почтенного заведения. Он заметил, что в своем порыве был не одинок, с других мест тоже повскакивали посетители. Однако хулиган не унимался и продолжал кричать, держа в руках свой сотовый со светящимся экранчиком:
— Заговор!!! Против Сытина!.. Включайте же скорее! Сейчас передают!
Новость ошеломила сразу всех. Виктор остановился и, как и все, вперил взгляд в экран. С самых же первых слов диктора ему стало муторно, тошнота подступила к горлу.
«...17 октября (“А сегодня? Сегодня же 20-е?!” — промелькнуло тенью в голове), благодаря бдительности российских спецслужб, была предотвращена попытка государственного переворота. Заговорщики арестованы. Во главе заговора находились Игорь Печин, Сергей Аргачал и Виктор Ванько. Президент Сытин исчез. Следствие предполагает, что исчезновение президента является частью заговора. Совет Безопасности при президенте Российской Федерации возложил временное исполнение обязанностей президента на...» — диктор еще что-то сообщала, но Виктор почему-то ее уже не слышал. Ему поплохело, сознание помутилось. Все спуталось: Женька, Сызрань, роман, заговор против босса, заговор против Сытина... На миг мелькнуло неудобство перед Женькой, что забросил читать его роман, неудобство запоздавшее, поскольку роман, явно не дождавшись, каким-то невероятным образом заявился сам, чтобы напомнить о себе.
Ему почудилось, что он и вовсе уже не в кафе, а где-то там, в виртуальном, придуманном Женькином мире. Экран телевизора «поплыл», появился потолок с красивыми лепнинами, а потом и они исчезли. Стало темно и тепло. Однако и темнота вскоре рассеялась, и он снова оказался за столиком с чашкой кофе, но не в кафе на Никитской, а где-то в другом месте. Поднял глаза и увидел перед собой... самого Василия Васильевича!
Виктор попытался встать, но тело было тяжелым, будто увитым огромными корабельными цепями.
— З-з-здравствуйте, Василий Васильевич! — выдавил сквозь сжатый от напряжения рот Виктор.
Его визави молчал и по-доброму улыбался.
— Так вы здесь? — робко сказал Виктор. — А я слышал, что вы исчезли...
Сытин оживился, достал откуда-то газету и произнес:
— Да вот, Виктор Андреевич, чушь какая-то! Вот читаю газету, а тут написано — президент Сытин исчез! Как же я исчез, когда вот он я, — он поднял газету, чтобы разглядеть поближе написанное, скрыв за нею свое лицо.
Виктора ошарашило — президент держал в руках Женькин «Народный вестник»! В следующий миг газета опустилась, и напротив Виктора уже сидел не Василий Васильевич, напротив него был сам Иосиф Виссарионович Сталин.
Виктор совсем опешил и не нашел ничего лучшего как спросить:
— Извините, а где Сытин?
Вождь народов отложил газету в сторону, набил свою знаменитую трубку табаком, раскурил ее, выпустив клубок дыма прямо в лицо Виктору, и, глядя на него в упор, наконец произнес:
— Это ви меня спрашиваете, где Сытин? Это я хочу вас спросить, Виктор Андреевич, где Сытин? Вай-вай-вай! Как ви могли дапустить, чтобы исчез такой человек?
— Да я, да я... я сам не ожидал, что он исчезнет, я сам вот только что об этом узнал, — попытался было оправдаться Виктор, понимая, однако, что теперь вряд ли что-то может его спасти от справедливой кары.
Произошло какое-то замешательство, и вот уже не Сталин сидит перед ним, а Василий Магомедович Абдуллаев и говорит ему:
— Ну что, Виктор Алексеич, принимаешь мое предложение? Принимаешь?.. Принимаешь?..
Вдруг ни с того ни с сего Виктор почувствовал шлепки ладонью по лицу, Абдуллаев стал дергать его за рукав и говорить каким-то другим, но очень знакомым ему голосом:
— Витя, что с тобой? Тебе нехорошо? Ну вставай, вставай же, дружище!
Наконец Виктор открыл глаза и увидел Андрея, который с флакончиком нашатырного спирта суетился возле него.
— А, Андрей?... А где Олег?
— Да здесь он, вон стоит. Мы немного задержались. Он меня ждал возле метро, а тут вот ты... Ну, вставай!!
— Зачем? Мне и так хорошо, — пробурчал Виктор, еще не осознавая, что лежит в кафе посреди зала, и попытался повернуться на другой бок.
— Ну, ну, давай, дома отлежишься…
— А где я?
Когда они с Олегом начали поднимать Виктора с пола, тот стал приходить в себя, постепенно восстанавливая в памяти одно за другим все события до обморока. Когда они довели его до ниши, он вдруг схватил Андрея за руку:
— Андрюха, а что, это правда, про заговор? Или... — он хотел сказать: «...или мне все это причудилось?»
— Да, правда. Только что объявили в новостях.
— И что, и про Сытина правда?
— И про Сытина. Так что скорее приходи в себя. То-то сейчас начнется. Сейчас какого-то нового поставили. Волина. Никто не знает, что за рыба.
— Но ведь Сытин здесь, я его только что видел!!!
— Да-да, на кухне посуду моет, — улыбнулся ему в ответ Олег и добавил: — Вот это уже тебе приснилось.
— Что и Сталин приснился? И Абдуллаев?
— Я смотрю, ты не скучал, разлеживаясь на голом полу под телевизором... Ха-ха!
Друзьям уже было не до собственных заговоров. Заговора против президента было достаточно. Свалившаяся на них новость трудно ассимилировалась сознанием. Невозможно было поверить в то, что вдруг стало очевидным фактом для всей страны и всего мира.
Респектабельное кафе бурлило, шумело, как осиное гнездо. Разными мелодиями звенели телефоны. Звонили сами посетители и звонили им. Каждому казалось, что он первый узнал о новости. Все были возбуждены, глаза горели. Сенсация несла перемену, но к лучшему или худшему — никто не знал. Хотя сейчас их это как будто и не волновало. В такой момент все перехлестывает вдруг нахлынувшее возбуждение, какая-то непонятная радость от того, что ты являешься живым свидетелем невероятного события, что невзначай ты оказался на самом переломе жизни огромного государства. А главное, что ты стал почти живым свидетелем события, оно произошло совсем близко, в каких-то нескольких сотнях метров от тебя...
Друзья вышли на улицу. От холодного резкого воздуха Виктор окончательно пришел в себя. Ему было неудобно перед ребятами за дурацкий обморок и за то, что пришлось с ним возиться. Им, конечно, было невдомек, отчего вдруг у их приятеля, бойца и крепыша, мог помутиться рассудок. Да он и сам не ожидал, что с ним такое случится.
Он вспоминал то странное ощущение, которое возникло за несколько секунд до потери сознания. Как будто какая-то мощная сила неожиданно выдернула его из хода обычной жизни и перенесла его в другую жизнь, виртуальную, в которой уже ничего не будет так, как было. Пришло время, когда Женькин роман должен был превратиться в реальность. Новая жизнь, предреченная его братом, проломила старую привычную жизнь и в этом проломе, в этот миг, оказался Виктор, пораженный реальностью нереального. Ему и сейчас, уже спустя пятнадцать минут после обморока, все еще казалось, что только он один выскочил из того, прежнего мира, что все-все остались там и спокойно продолжают свою нормальную жизнь. А он один перешел жить в сон, и уже во сне встретился с друзьями...
Звенящий от холода воздух, мрак улиц, тускло освещенных замерзшими фонарями, огромные редкие снежинки, исчезающие на черном мокром асфальте, вызывали настороженность, ощущение опасности. Никому не хотелось говорить громко. А вскоре, когда они вышли на Охотный Ряд, на них обрушилась новая действительность — вдоль улицы, по всей ее длине, куда хватало взгляда, на близком расстоянии друг от друга, спиной к проезжей части стояли полицейские и солдаты с автоматами за спиной. Повеяло холодком военного положения. Бедные солдатики и полицейские переминались с ноги на ногу, безуспешно пытаясь согреться; лица же их при этом выражали непроницаемость, будто все, что ниже головы, было живым, а сами лица — каменными. Вдоль их рядов ходили старшие и категорично направляли каждого появившегося на улице к метро «Охотный Ряд». Движение было перекрыто. Нигде не было видно ни одной машины, если не считать трех полицейских уазиков и одного военного грузовика на перекрестке Тверской с Охотным Рядом.
Новое неизвестное время уже заявляло о себе и доходчиво объясняло каждому, что придется подчиняться его новым законам. «Правильно! — подумал Виктор. — Порядок нужен» — и, даже не заикнувшись перед стоявшим неподалеку офицером, что его машина находится всего лишь в пятидесяти метрах отсюда, послушно заковылял с друзьями к метро.