Начало Руси история глазами дилетанта

 
                ХАКАН НАРОДА РОС

     (версия   исправленная и дополненная )


«Сразу следует сказать, что понятие "Русский каганат"
 – не более чем историографический фантом,
ибо в источниках говорится лишь о том, что правитель руси
 именуется каганом – никаких известий о структуре его
 государства и составе его подданных, которые
свидетельствовали бы о почти "имперском" статусе
 "русского кагана", подобно аварскому или хазарскому,
в источниках нет».
/ Петрухин В.Я. «Русский каганат», скандинавы и Южная Русь:
средневековая традиция и стереотипы современной историографии» /

  Рождение Русского государства, а точнее  «Русской земли»,   автор Повести временных лет, по одному ему известной причине, датирует 852 годом. В этот же год, по версии летописца, началось правление византийского императора Михаила III.   Того самого, при котором Русь совершила свой первый, зафиксированный византийскими хрониками, поход на Константинополь в 860 году.
  В настоящее время, общепризнано, что дата начала правления Михаила III  в ПВЛ  указана  не верно.  О причинах ошибки, историками высказываются самые разные предположения. Рассматривать их я не буду,  не принципиально. Тем более что далее, в рассказе о призвании  Рюрика и варягов, летописец уже с этим событием, по его версии, состоявшемся в 862 году,  связывает  начало русского государства, написав: «И от тех варягов прозвалась Русская земля».    В итоге,  дата возникновения Земли Русской омолаживается еще на десять лет. 
  Но и эта  дата,  целиком и полностью,  на совести летописца, поскольку Русь, как некое государственное или предгосударственное образование, византийцам, франкам и арабам была известна, как минимум, за 23года до описываемых в ПВЛ событий.  О чем летописец, похоже,  либо ничего не знал,  либо знал, но сознательно, сей принципиальный, если не сказать, ключевой,  для реконструкции древнейшей русской истории, факт, сокрыл от потомков.
   О том, что это было за государственное образование, в работах исследователей именуемое «Русским каганатом», где оно располагалось, и куда исчезло, в настоящей главе и пойдет речь.  А теперь, предыстория вопроса.         
  Летом 839 года в столицу империи франков, Ингельгейм прибыло византийское посольство, возглавляемое епископом Кальцедонским Теодосием и спатарием Теофанием. Скорее всего, это, вполне заурядное событие,  отраженное в Бертинских анналах, так бы и осталось в не поле зрения  исследователей  занимающихся русской историей, если бы автор анналов  не упомянул о том, что вместе с греками  к  франкам прибыли некие люди утверждавшие: « что они, то есть народ (gens) их, называются рос (Rhos). 
   На сегодняшний день, известие Бертинских анналов, считается  самым ранним, из дошедших до нашего времени, упоминанием о народе рос, запротоколированным очевидцем событий, датировка которого, у исследователей, не вызывает сомнения. Но ценны известия Бертинских анналов не только этим.  Дело в том, что в сообщении Пруденция  причудливом образом переплелись настолько  разные, а подчас и взаимоисключающие понятия и термины, что споры вокруг анналов, в среде историков, не прекращаются до сих пор.
   В предыдущих главах я уже обращал внимание  на сложность перевода и понимания текста Пруденция.  И это, далеко, не единственная проблема, с которой, при изучении анналов, сталкиваются исследователи.  Не меньше вопросов вызывает  свидетельство  анналиста о том,  что правитель, пришедших в Ингельгейм росов, самими  росами назывался хаканом (chacanus). В то время как, в ходе, инициированного императором франков, дознания, выяснилось, что  люди называвшими себя «народом рос», в действительности оказались «из народа свеонов (sueоnov)».    
    Проблема заключается в том, что титул «хакан» имеет, исключительно, степное, кочевническое происхождение  и у обитавших в Скандинавии  свеонов-шведов не зафиксирован, как, впрочем, не зафиксирован в Скандинавии и сам народ «рос».     Пытаясь как-то объяснить имеющиеся в тексте анналов противоречия, исследователи, высказывают не менее  противоречивые   предположения, в основном,  исходя из своего личного отношения к норманнской теории. Так, например, периодически, титул «chacanus» объявляется норвежским именем H;kon,  неверно понятым анналистом. При этом убедительного объяснения, каким образом это имя попало в более поздние сочинения арабских и персидских авторов, также титуловавших правителя русов хаканом,  не приводится. Не приводится и убедительных объяснений как имя H;kon связано с титулом «каган», применяемым к некоторым русским князьям XI-XII вв. в  ряде древнерусских сочинений  того же периода, а также зафиксированным в граффити  на стене собора св. Софии в Киеве. Отмахиваться от этих свидетельств нельзя. Даже если тысячу раз прав Е.В. Пчелов справедливо заметивший,  что сведения о себе, своем правителе и цели посольства  франками были записаны со слов самих росов, о которых, похоже, в империи, до их прибытия ничего не знали.  А значит, пишет историк: «все что они рассказали о себе, могло в равной степени как обладать известной долей достоверности, так и не обладать таковой».  Следовательно, если в факте присутствия Константинополе и Игнельгейме  послов  сомневаться не приходиться, то вот: «в достоверности сообщенных этими росами сведений на основании синхронного расследования франкской стороны можно усомниться».  Словом, и росы могли быть не росами, а только ими представляться, и хакан мог быть не хаканом, а Хаконом, и месторасположение «каганата росов» надо искать, опираясь; «на иные данные, нежели сведения письменных источников».  Да и вообще не ясно: «какое отношение имело к этому «каганату» «посольство» росов в Константинополь и Ингельхайм и какие цели оно преследовало в реальности».  Сомнения, высказанные Пчеловым вполне обоснованы, но, повторюсь, наличие титула хакан/каган у правителей Руси в до Рюриков, и последующие периоды подтверждается другими источниками.  Поэтому оснований отказывать в существовании Русскому каганату, вопреки мнению Петрухина и ряда других исследователей, нет.  А значит, следуя рекомендации Пчелова, попробуем отыскать место его локализации, опираясь на археологию и  другие источники, нежели спорные или сомнительные Бертинские анналы.   Но прежде, давайте рассмотрим значение и происхождение титула «хакан/каган», поскольку отталкиваться от происхождения имени «русь», в поисках «каганата росов», о чем уже было сказано в предыдущей главе, бесполезно.   
   Энциклопедические словари определяют титул «хакан»,  как «...  титул главы государства у древних тюркских народов (аваров, печенегов, хазар) периода раннего средневековья».  Считается, что термин возник  у народа жужаней, между IV и  VI вв. н.э. кочевавшего в степях северного Китая, и  уже от них перешел к тюркам. Что, в общем-то, в нашем случае не принципиально. Зато принципиально другое. Большинство исследователей вопроса сходятся  во мнении, что титул хакан, в период между VI-X вв., у тюрок: «означал верховного правителя, которому подчинялись другие властители. По-этому  хаканами, например, называли китайских императоров».  То есть, титул «хакан», как минимум, означал наличие если не государства, в привычном для нас понимании, то наличие определенных государственных или предгосударственных структур и жесткой  иерархии.  По крайней мере, сообщения  «крупнейших восточных ученых Х-ХШ вв» приведенные в уже  упомянутой выше работе Новосельцева предполагают именно это: « Ал-Бируни толкует титул хакан как малик (царь) тюрок, хазар и тогуз-гузов. Более детальную классификацию дает ал-Хваризми, который сравнивает титулы хакан и хан. Это тем более любопытно, так как порой полагают, что оба титула - синонимы и хан произошел от хакан. Между тем ал-Хваризми объясняет хан как ар-pa 'ис (глава, вождь), а хакан - ра'ис ар-ру'аса (вождь вождей, главный вождь). Дополнительно он переводит хакан как малик турк ал-азам (великий царь тюрок) или "хан хан" (хан ханов). Следовательно, во времена ал-Хваризми и ранее оба титула не совпадали, и хакан был выше  хана, соотносясь с последним как великий князь на Руси с обычным князем. В общем получается, что хакан - титул верховного правителя, под началом которого находились другие властители, ниже его по рангу. Это подтверждается, пожалуй, и единственным (кроме хазар и русов) для Восточной Европы употреблением в XI в. этого титула у ал-Балазури: он один раз именует хаканом одного из правителей Дагестана, так называемого сахиб ас-сарир. В данном случае этот властелин фигурирует в качестве хакана гор (подразумевается его высший суверенитет в горном Кавказе)». 
   И так, подведем первый  итог. С учетом приведенных Новосельцевым источником становится, очевидно, что  к середине IX в., когда во франкской хронике фиксируется известие о  народе рос с хаканом во главе: « ...  этот титул - во всяком случае в пределах Восточной Европы - означал верховного сюзерена, претендующего на Господство в регионе».   
  Тем не понятней в таком случае предположение  известного  ученого, да  и других сторонников норманской теории о том, что термин «хакан» (каган) у хазар был заимствован предводителями норманнских дружин, обосновавшихся на северо-западе будущей Руси. Я пропускаю вопрос, для чего? Важнее другое, есть ли серьезные основания утверждать, что в 30-х годах IX века норманны были реальной силой претендовавшей на то самое «господство в регионе»?
  В главе посвященной норманнской теории,  опираясь на труды историков и археологов, я уже показал, что нет никаких оснований считать скандинавов «значительной частью элиты»  древнерусских раннегородских центров. Не обладали они и «монополией на «дальнюю торговлю»»   в Восточной Европе. Хуже того, археология не подтверждает и появление в это время в Восточной Европе и: «глобальных политий под руководством скандинавской элиты»,  равно как и глобальные военные походы «скандинавской» руси на огромные расстояния. О каком господстве в регионе тогда можно говорить?
  И, тем не менее, для чистоты эксперимента, предлагаю  рассмотреть все существующие версии локализации Русского каганата сквозь призму источников и археологии.  Но прежде небольшое отступление. 
 У историков, и по сей день, нет единого мнения - существовал  в реальности Русский каганат, возглавляемый хаконом, или это «историографический фантом», как  настаивает на этом В.Я. Петрухин   и его сторонники. Аргументы противников историчности каганата вполне прозаичны. По их мнению, даже если правитель русов носил титул «хакан», это не может служить доказательством существования у них каганата. Ибо ни один из известных исследователям источников государство русов каганатом не называет. Ну, так в распоряжении исследователей нет ни одного источника, в котором бы и Хазарский каганат  так назывался.  Арабы называли государство хазар – «ал-Хазар», византийцы – «Хазария». Хазарский каганат термин целиком и полностью искусственный, что никак  не отменяет  наличие государства у хазар. Причины  негативного отношения к Русскому каганату, то есть первому «русскому» государству,  сторонников Петрухина мне, тоже, вполне понятны. Признание существования каганата у росов, автоматически, порождает массу новых, подчас, неудобных  вопросов, а главное несет угрозу норманнской теории и свидетельствам ПВЛ. Даже при наличии росов-свеонов в Бертинских анналах. Ведь что получается, если Русский каганат в 839 году уже существовал,  то историкам  необходимо выяснить его местонахождение. Не только для того, что бы понять откуда посольство росов пришло в Константинополь и Ингельгейм, но и для того чтобы понять, откуда в Ладогу/Новгород летописный Рюрик  в 862 году привел свою русь, причем, если верить легенде,  всю, без остатка.  Ведь именно  это свидетельство ПВЛ и есть главный фундамент норманнской теории, да и отправная точка начала русской истории.
   Как уже, наверное, догадался читатель,  я принадлежу к числу  тех, кто допускает существование Русского каганата, и имеет свой собственный взгляд на его происхождение, местонахождение и этнический состав. Об этом и пойдет речь в данной главе.  Но прежде, как и оговорено выше, рассмотрим  версии локализации каганата росов, высказанные другими исследователями.  Сразу оговорюсь,  версии    помещающие  «каганат росов»  в Фрисландию,  в шведскую Бирку, датское Ходебю  я рассматриваться не будут. Ввиду их полной несостоятельности и отсутствия поддержки даже со стороны большинства адептов норманнской теории.  Отмечу лишь,  к 839 году франки достаточно хорошо знали данов и свеонов, в том числе и под именем «норманны», однако  русами они их не называли. Как не называли русами или росами себя и сами жители этих городов и провинций. К тому же, данные версии противоречат и скандинавской этимологии имени «русь», уже потому что, русами скандинавы становились только на территории Восточной Европы. Кроме того титул хакан у правителей Фрисландии, Бирки и Ходебю  источниками не зафиксирован. Поэтому начну я свой обзор  версий локализации Русского каганата с   Приладожья  и Приильменья. 
  Если верить широко разрекламированному проекту «Ладога первая столица Руси»,   поселение в низовьях Волхова возникло около 753 года.  Основали его выходцы из Скандинавии, вероятней всего, с острова Готланд.  Вместе с тем, раскопки последних лет покали, что до  появления скандинавской колонии, территория будущей Ладоги  уже была обитаема. Обнаружены следы распашки, датируемые V-VII  и  VI –VIII вв., керамика, сделанная в Верхнем Поднепровье в третьей четверти I тыс. н. э., а также украшения характерные для Центральной Европы того же времени.   Все это позволило исследователям высказать предположение о более раннем приходе сюда  славян, чем это считалось раньше.  Впрочем, на официальную хронологию Ладожского поселения новые археологические данные никак не повлияли,  отчет ее истории по-прежнему начинают с 753 года.
  Какой же археологи и историки видят «первую столицу Руси»  в интересующий нас  период? Вопрос не праздный. От него, во многом, зависит ответ, могла ли Ладога быть столицей Русского каганата?  И вот тут – то выясняется, что отношение к Ладоге у  исследователей весьма и весьма не однозначное .  Для кого-то, это крупный центр: « экономических и культурных контактов между Северной Европой, Арабским халифатом и Византией»;  богатый  город,  в гавани которого: « теснились морские суда, пришедшие с запада, и речные ладьи, приплывшие с юга»,  а правители: « опираясь на свой флот, могли контролировать северные ветви великого Волжского, а затем и Днепровского военно-торговых путей».   А для кого-то небольшой поселок, торжище – порт,   неоднократно менявший своих хозяев, численность населения которого даже  в середине IX, то есть к приходу Рюрика, не превышала пары сотен человек.    Не меньше разнятся взгляды исследователей и на этническое происхождение ладожан. Кто-то считает, что с самого основания поселения и до, условно, княжеских времен, в Ладоге верховодили скандинавы.  Кто-то, наоборот, убежден, что основным населением города были славяне. А кто-то настаивает на полиэтничности Ладоги, причем полиэтничности не в, ожидаемо, узком понимании - скандинавы, славяне, финны, а в куда более широком. Так, например, А.Н. Кирпичников, слегка идеализируя то время, пишет: «Ладога демонстрирует актуальную в наши дни модель межэтнического мира и сотрудничества народов Запада и Востока. В эпоху раннего средневековья в Ладоге встречались и гармонично жили славяне, финны, скандинавы, фризы, арабы, булгары, западные славяне и представители других народов Запада и Востока».   
  Так это или нет, в действительности, проверить трудно,  если не сказать – невозможно.  В силу того, что: «Решать спорные вопросы ладожской истории, привлекая только разнородные по происхождению изделия, найденные в культурном слое, методически неправильно, так как их появление может быть объяснено различными причинами: присутствием выходцев из других регионов, торговыми контактами, производством на месте по привозным образцам и т. п.».   
  Проще говоря, сама по себе, найденная на поселении или в погребении  вещь, не может указывать на этническое происхождение ее владельца,  она лишь указывает на место, где эта вещь была произведена.   Поэтому, полагают некоторые  исследователи, в вопросах этнического происхождения жителей Ладоги  больше, следует,  опираться на керамику, которая: «характеризует быт постоянных жителей».  Но и с керамикой тоже не все так гладко, как хотелось бы. Переселенцы, особенно из дальних мест, не всегда везут  собой посуду, тем более в больших количествах. Гораздо проще произвести ее на месте или купить - отобрать у местного населения. Не сильно помогает установить этническое происхождение населения и антропология. Основным погребальным обрядом  в то время  была кремация, что существенно затрудняет возможность интерпретировать найденный в погребениях материал. Поэтому выводы об антропологических свойствах ладожан делаются на основании более поздних образцов, что приводит к неоднозначным интерпретациям и как следствие спорам в среде специалистов. Вдаваться в подробности этих споров, не являясь специалистом в антропологии,  не имеет смысла.   Отмечу лишь, вопрос этнического происхождения раннесредневековых ладожан, тоже, не праздный. От того, к какому роду – племени принадлежали местные жители, во много зависит и решение варяго-русского вопроса.  Ведь если ладожане, в значительной степени, были скандинавами или потомками смешанного с ними населения, вероятность того что варяги-русь, согласно ПВЛ, пришедшие из-за моря, тоже были скандинавами становится на порядок выше. Если же местное население потомки западных славян, то, по мнению антинорманистов, это, пусть косвенно, подтверждает славянское (ободритское)  происхождение руси. 
  Сугубо, на мой взгляд, присутствие западных славян,  на поселении, в ранний период его существования, само по себе ставит под сомнение норманнскую теорию.  Поскольку,  в таком случае, совершенно непонятно,  почему выходцы со славянского побережья Балтики, не понаслышке, знавшие скандинавов, под их собственными именами, причем, задолго до образования Руси, вдруг, для обозначения «давних знакомых»  усвоили финское название шведов - ruotsi,  а затем еще и перенесли это имя на себя?
   Но вернемся к Русскому каганату, точнее его локализации  в Ладоге и 
 попробуем, с позиции археологии, рассмотреть вероятность его локализации  здесь  около 839 года?   Наиболее подробный и одновременно обобщающий обзор  хронологии Ладожского поселения, на мой взгляд, имеется в работах археолога С.Л. Кузьмина.  С него и начнем.
   Занимаясь вопросами стратиграфии поселения, исследователь пришел к выводу, что за первые сто лет существования Ладога пережила как минимум: «три кризисных момента, приводивших к полной или частичной смене населения поселка (760-е, около 840, около 865)».   По возможности кратко, тезисно  обозначу эти моменты.  Без их учета понять, что представляла собой  Ладога в 839 году, то есть в период существования «каганата росов»  будет достаточно трудно. И так, по Кузьмину поселение возникает около 753 года как скандинавская колония, в числе жителей которой: «могло оказаться и, вероятно, было какое-то число аборигенов или выходцев из более южных районов Восточной Европы, но их роль явно не доминирующая».  Размеры поселения невелики: « В I–III ярусах открыто от 3 до 5 относительно синхронных жилых построек»,  каркасно – столбовой конструкции, с очагом в центре.  Население поселка, как полагает археолог: «во второй половине VIII – начале IX в. вряд ли превышало несколько десятков человек и максимально может быть оценено в сотню жителей. Рассматривать его в это время как крупный центр нет никаких оснований».  Скорее можно говорить о том, что Ладога 750–760-х гг.,  это: «поселение одной общины»,  «отдельная усадьба», но никак не «зародыш города».
  «По всей вероятности, -  далее пишет Кузьмин,   -  не позднее рубежа 760–770-х гг.  скандинавская колония прекратила существование в связи с продвижением в Нижнее  Поволховье  носителей культурных традиций
лесной зоны Восточной Европы…  Истоки этой  традиции могут уходить на юг, в лесостепную зону Восточной Европы. В таком случае, есть все основания связывать группу нового населения Нижнего Поволховья с продвигавшимся в VII–VIII вв. на север историческим славянством».
 Выше, мною было уже показано, что последние находки позволяют говорить о том, что славяне на территории будущей Ладоги появились несколько раньше скандинавов, поэтому ряд исследователей связывают гибель номаннской колонии  в Ладоге со славянами,  обитавшими на Любшанском городище.  Но как бы там, ни было, только после  захвата Ладоги славянами, по мнению Кузьмина: «происходит становление путей из стран Балтики на Арабский Восток».  В пользу чего свидетельствует появление на поселении стеклодувной мастерской, работавшей на привозном восточном сырье, арабского серебра и других товаров, производившихся в Восточной Европе и странах Балтии, включая Скандинавию. Однако, пишет Кузьмин: « поселение продолжает сохранять незначительные размеры, не выходя за пределы части площадки Земляного городища».  Только в 810–830-х гг.: « застраивается вся исследованная часть площадки Земляного городища. Создается  впечатление, что застройка обретает если не регулярный, то, по крайней мере, упорядоченный характер».  И как, следствие, отмечается «определенный демографический подъем».  Но даже в этот период, по мнению археолога, население Ладоги ограничивалось: «несколькими десятками или одной-двумя сотнями постоянных жителей». 
  Чем, для нашего исследования, интересен и важен именно этот период в истории Ладоги? Прежде все тем, что он синхронен времени существования Русского каганата. Государства за один день не создаются, и если «каганат росов», действительно, существовал, то возникнуть он мог, не позже первой трети, а то и, первой четверти IX в.  Понимая это, сторонники ладожской локализации Русского каганата, к 830 году и приурочивают сложение в Приильменье  этносоциума Русь.  Насколько оправданы данные построения рассмотрим чуть ниже. Пока же приведу точку зрения  Кузьмина, который, сразу оговорюсь, считает русь  скандинавами.  При этом археолог скептически относится к стремлению своих коллег объявить Ладогу столицей Русского каганата и Северной Руси.  По его мнению: «Версия о Ладоге  как столице  особой Ладожской земли, предшествующей Новгородской, не выдерживает критики. Значение Ладоги этого времени явно  иное. Она  становится портом-торжищем «при море». Вряд  ли это, продуваемое  военными ветрами место, доступное для набегов крупных отрядов викингов, могло эффективно контролировать движение  по Волхову. Представляется, что эта функция осуществлялась  крупными поселениями Новые Дубовики и Михайловский погост, блокировавшими Гостинопольские пороги».  Не менее критичны и  его выводы  относительно этносоциума Русь, который, как декларируют сторонники норманнской теории,  сложился в Ладоге в первой трети IX в. В соавторстве с А.И. Волковицким, он в частности, пишет, буквально, следующее: «Особых оснований для интерпретации культурной общности, сложившейся в Поволховье к 1й трети IX в. (IV ярус), как «руси», полиэтничной по характеру, но с лидирующей ролью скандинавов нет. Тем более, вряд ли стоит характеризовать это общество как «раннегосударственный организм». Оно вполне соответствует варварским объединениям, возникавшим в эпохи миграций. С таким же успехом можно видеть за ним один из этапов консолидации населения Северо-Запада, в частности, этно-политического объединения словен».    Как видим, разброс мнений, полярный.
  Следует признать, что в адрес Кузьмина, со стороны его коллег, тоже звучит критика.  Не все согласны с предложенной археологом стратиграфией Ладоги, не все принимают точку зрения Кузьмина о «кризисных моментах» в ее истории, повлекших за собой полную смену населения. Опираясь на современные данные,  оппоненты Кузьмина, приходят к выводу о непрерывности жизни на поселении. Пожары же, фиксируемые археологией объяснятся естественными причинами. Но даже если это и так, новые данные, насколько можно судить по работам археологов,  не отменяют  наиболее принципиальные для нашего исследования, выводы Кузьмина - в период существования Русского каганата Ладога  не претендовала на столичный статус.  Да и вряд ли обладала военной и политической силой достаточной для того чтобы претендовать на статус каганата и центра некой политии или конфедерации  равной по влиянию своему южному противнику.
  Словом, на чем же основаны  утверждения археологов и историков, пишущих об особой «Ладожской земле», непонятно. Как непонятно, на основании, каких археологических данных делаются выводы о том, что для ближайших к Ладоге городищ :  Новые Дубровики, Любшанское, - Ладога была городом-метрополией.  Точнее, понятно.  Впрочем, предоставлю слово Кирпичникову, писавшему: «Для суждений о географическом положении каганата русов более широко могут быть привлечены сведения летописи. Судя по сказанию о призвании варягов, Ладога до вокняжения там в 862 г. Рюрика являлась главным центром межплеменной конфедерации северных славянских и финских племен…. Показательно, что упоминания только этих населенных мест имеются в древнейшем топонимическом пласте, зафиксированном в скальдических стихах и рунических надписях XI.– XIII вв. Запечатленная в скальдике, рунах и сагах информация об этих городах восходит к событиям IX–X вв. и отражает начальный этап освоения скандинавами так называемого «восточного пути» по маршруту: Финский залив, река Нева, южное побережье Ладожского озера и, особенно, река Волхов. Упомянутая конфедерация северных народов была способна на объединенные действия и может быть сопоставлена с каганатом русов, заявившим о себе в первой половине IX в. и, по всей видимости, независимым от Хазарской державы…  Если существование каганата русов сомнений не вызывает, то местоположение его центра гадательно. Его «штаб-квартиру» помещали в Тмутаракани, Киеве, районе Ярославля, Рюриковом городище, Ладоге (Мачинский 1998; Франклин, Шепард 2000). Из всех упомянутых населенных пунктов только в Ладоге обнаружены отчетливые признаки ее существования начиная с первой половины VIII  в. В древнейших слоях этого города обнаружены наиболее ранние среди городов Руси норманнские (да и другие) древности, а также и дирхемы. Все имеющиеся данные выдвигают Ладогу наиболее вероятным претендентом в качестве центра каганата русов еще до появления там варяжского правителя Рюрика».
  Вычленю, на мой взгляд,  наиболее «веские» аргументы историка, разделив их на пункты.  И так: а) упоминание  Ладоги как главного  центра «межплеменной конфедерации северных славянских и финских племен» в ПВЛ; б) упоминание Ладоги в скандинавских сагах и рунических надписях XI.– XIII вв.; в) присутствие в Ладоге скандинавов «начиная с первой половины VIII  в.». Что ж давайте теперь разберем эти аргументы.
Ладога как главный центр северной конфедерации в ПВЛ. Я не знаю, какие летописи читают сторонники существования этой самой конфедерации, но в Повести временных лет, по Лаврентьевскому списку, в легенде о призвании варягов  Ладога вообще не упомянута. Там говорится лишь о том, что в 859 году некие варяги из-за моря взимали дань с «Чюди», «Слв;н», «Мери» и «вс;хъ Кривич;хъ». В 862 году: «Изъгнаша Вар;ги за море и не даша имъ
Дани».  При этом кто, конкретно, и главное, откуда, изгнал этих варягов,  которых, это я подчеркну особо,  летописец русью не называет, в ПВЛ не говорится. Рюрик, согласно Лаврентьевской летописи сел в Новгороде.  Несколько иначе легенда о призвание изложена в Ипатьевском и ряде других списков. Место, где сидели до изгнания варяги в этих списках, как и в  Лаврентьевском,  тоже не называется, а вот Рюрик, согласно Ипатьевской летописи: «придоша къ Слов;номъ п;рв;є . и срубиша город; Ладогу. и с;де стар;ишии в Ладоз; Рюрикъ . а другии Синєоусъ на Б;л;;зер; . а трет;и Труворъ въ  Изборьсц;».  И только после смерти братьев, Рюрик: « ипришед; къ Ильмєрю . и сруби город; надъ Волховом; . и прозваша и Новъгород; . и с;де ту кн;жа;».
   Как видим, автор Ипатьевского списка, опираясь на какие-то, одному ему известные источники, полагал, что Ладогу «срубил» именно Рюрик. Возможно, именно так дело и обстояло, о чем будет сказано в главе посвященной основателю династии. Но формально, согласно данных археологии, поселение на месте Ладоги ко времени появления здесь Рюрика, существовало. А вот Новгород - нет. Если конечное под Новгородом понимать именно Новгород, а не стоявшее у его истоков, «Рюриково» Городище, датировка которого, впрочем, и сегодня предмет дискуссии.
  На самом деле, куда пришел Рюрик, вопрос вторичный, поскольку  к Русскому каганату легенда о его призвании отношения не имеет. Не говорят летописцы и о том, что до Рюрика, некая русь с хаканом во главе сидела в Ладоге. Как и о том, что Ладога была столицей конфедерации славянских и финских племен.  Эти выводы, исключительно, на совести сторонников ладожской версии локализации «каганата росов».
  Не говорят о «каганате росов» в Ладоге, вопреки утверждению Кирпичникова и скандинавские саги. Хотя городок на Волхове, под именем Aldeigjuborg, им известен.   Принципиально и другое, самое ранее, достоверное, упоминание о Ладоге в сагах связано с разгромом поселения в 997 году норвежским ярлом Эйриком. Следующее известие о Ладоге, в сагах  XII - в начала XIII в., связано с именем Олафа Трюггвассона,  волей судьбы оказавшегося в Ладоге в 972 году.  Так что, в поисках локализации Русского каганата, скандинавские саги тоже плохой помощник. Ну и последний довод Кирпичникова, присутствие в Ладоге норманнов, которые по убеждению археолога и есть русь. Ни в коей мере не оспаривая саму возможность проживания в поселении скандинавов в рассматриваемый период, тем не менее, хотелось бы понять, а сколько этих норманнов было в Ладоге поштучно, хотя бы приблизительно?
Данный вопрос, кстати, мучает не только меня.  Вот что по этому поводу пишет Е. Р. Михайлова: «важнейшей проблемой в оценке масштабов скандинавского присутствия и влияния является сугубая приблизительность количественных оценок на настоящем этапе изучения. Каково было действительное количество скандинавов, постоянно проживавших в Восточной Европе? Если оно было велико, то можно ли уловить признаки оттока населения из конкретных областей Скандинавии? Или в Восточную Европу переселялись тонкими ручейками и поодиночке «скандинавы вообще», говорившие на разных языках (диалектах) и зачастую различавшихся особенностями своего костюма, быта, хозяйства? Какое количество воинов и купцов из северных стран реально проходило по магистральным речным путям и какие объемы товаров они могли переместить? Действительно ли связи были столь интенсивны и однонаправленны, что недорогие украшения и предметы повседневного обихода распространялись из Скандинавии, достигая самых незначительных поселений (вспомним о гирьках, обнаруживающихся едва ли не на каждом крупном селище)?...  как именно пресловутая «североевропейская вуаль» распространялась далее на юг и на восток? Из значительных центров в поселения менее значительные и в попросту «медвежьи углы»?».   
  Подчеркну, я процитировал, отнюдь, не дилетанта вроде себя, а вполне состоявшегося в профессии археолога, автора многих работ в области археологии Северо-запада Восточной Европы. Значит не все так ясно и просто с присутствием скандинавов и их количеством, на территории будущей Руси, в интересующий нас период.   А без прояснения этого вопроса  говорить  о существовании некого Русского каганата  в Ладоге, да и в целом, на Северо-западе Восточной Европы возглавляемого норманнами, всерьез, не приходится.
  Прежде чем закончить с обсуждением ладожской версии локализации Русского каганата и перейти к остальным, приведу еще несколько любопытных замечаний, высказанных, на этот счет, историком  А.П. Толочко.   Вкратце, суть их сводится к следующему:  северное государственное образование, известно своей активностью, исключительно, на юге; сумевшее организовать нападение на Константинополь могущественное ладожское государство каким-то образом ускользнуло от внимания источников, которые описывают ситуацию вокруг Балтики в IX веке; поход, стартовавший на Балтике и в непрерывном марше достигший Константинополя, — дело почти немыслимой логистической сложности. 
  Не менее принципиально и другое. Нет видимых, материальных свидетельств существования каганата в Ладоге и округе: «наличие нескольких поселений, присутствие в них этнических скандинавов, монетные и вещевые клады, другие следы торговых занятий,  -  пишет историк,  — не может всерьез обсуждаться в этом качестве».  Как не может свидетельствовать в пользу существования в Ладоге некой политической организации и  сравнительная зажиточность поселений,  присутствие в их слоях или в могильниках «заморских» вещей. « Все это, - справедливо отмечает Толочко,  могло попадать к ладожанам, - в результате торговых обменов или участия в грабительских походах, отнюдь не обязательно предпринимаемых государственной властью. Словом, для обнаружения государства нужно искать что-нибудь очень «высокое», или исключительно «большое», или крайне «роскошное»».  Увы, ничего подобного в Поволховье нет: «Здесь не найдены связанные со скандинавским присутствием следы «общественных работ»… нет здесь и «царских курганов». Известные городища этого времени, а также вытянутые вдоль Ловати и Волхова т. н. сопки могут указывать на наличие у местного населения какой-то организации, способной мобилизовать людские ресурсы в оборонительных или культовых целях. Но во главе ее стояли не скандинавы, а локальные «элиты», никак с дальней торговлей не связанные. Словом, если «руский каганат» и существовал на этой территории в течение почти всего IX века, он не оставил после себя никаких следов». 
 В полной мере выводы исследователя подтверждают и другие историки и археологи.  Вот что по поводу локализации Русского каганата пишет Н. А. Макаров: « Отсутствие в источниках однозначных географических ориентиров для локализации политического объединения руси, возглавлявшегося каганом, оставляет исследователям широкий простор для дискуссий о его местоположении и пространственном охвате… Главным камнем преткновения при соотнесении его с археологическими памятниками оказывается отсутствие в археологических древностях первой половины IX в. видимых следов централизованной военно-политической системы, способной создавать реальную военную угрозу византийским владениям. Малозаметны и археологические свидетельства скандинавского присутствия на Русской равнине в этот период….   Ни на Севере, ни на Юге мы не видим археологических памятников этого времени, которые могли бы выступать как места сосредоточения значительной военной силы, как административные центры, располагавшие ресурсами для организации грандиозных походов на Византию. Скромные размеры поселений, бедный набор оружия, отсутствие погребений военизированной знати заставляют усомниться в том, что «нашествие руси» на византийские владения в 860 г., очевидцем которого был патриарх Фотий, действительно являло собой военную акцию, угрожавшую существованию Царьграда. Точно так же, как и в том, что послы народа «рос», появившиеся у императора Феофила и отправленные им далее к Людовику Благочествому, выступали как представители государственного образования со сложившимися властными институтами и административным аппаратом». 
  Сам Макаров полагает,  если каганат и существовал, то был весьма эфемерной, до конца не сложившейся  структурой, с немногочисленным населением, администрация которого вела, если так можно выразится, кочевой образ жизни, перемещаясь из одного поселения в другое.  Как эта эфемерная структура сумела организовать поход из Ладоги в Константинополь, лично для меня остается загадкой.
  Обращу внимание читателя и на еще один принципиальный и существенный момент, подмеченный и Толочко. С присущим ему сарказмом он пишет: «довольно затруднительно представлять себе предводителя скандинавской дружины, владеющего несколькими болотами и лесами на задворках обитаемого мира, но при этом величающего себя степным императором. С таким же успехом он мог назвать себя и римским императором. Этот комичный персонаж едва ли вызывал бы тот почет среди собственных подданных и соседних народов, к которому его понуждают историки и археологи. Разумеется, «соперничать» с могущественной Хазарией из такого безопасного далека комфортнее, да беда, что противник может не заметить вызова».
Фактически, тоже самое, пишут и другие исследователи. Например, А.А. Горский: «самозваное принятие титула кагана каким- нибудь предводителем викингов еще можно допустить (хотя это был бы факт беспрецедентный — ведь никому из их вождей на Западе не пришло в голову назваться «императором»)  -  то -   признание этого константинопольским двором, бдительным по отношению  к  подобного  рода  вещам (достаточно  вспомнить,  сколь болезненно реагировала Византия на провозглашение императором Карла Великого; а ведь он завоевал до этого пол-Европы и был коронован в Риме папой), невероятно».   Не менее определенно, по этому поводу,  высказался и А.В. Назаренко  в: «крайне трудно понять, что могло побудить предводителя руси, размещавшейся где-нибудь в районе Ладоги  или в Поволховье, прибегнуть к такой новации в титулатуре, которая в первой трети IX в., да и в позднейшее время, явно ничего не могла говорить окружавшим его славяно¬финским данникам». 
  Надеюсь, приведенные мною цитаты, равно, как  и другие аргументы и факты, достаточно убедительно показали, что вопреки  желанию, ряда историков и археологов, объявить Ладогу первой столицей Руси и Русского каганата, объективных оснований для этого нет. Да и трудно представить себе каганат, в  столице которого, в интересующий нас период  проживало от нескольких десятков до пары сотен человек. Не спасает ситуацию и попытка передвинуть время жизни каганата во вторую четверть IX в., на основании того, что на рубеже 30-40 года, Ладогу захватила новая группа скандинавов, занявшая в ней, по версии Кузьмина, главенствующее положение.  После пожара учиненного пришельцами, со временем, Ладога, несколько расширила свою территорию, но возникает вопрос, что заставило захватчиков, в рекордно короткие сроки усвоить финно-славянское наименование шведов ruotsi-русь, и под этим именем отправить посольство в Константинополь, а, главное, зачем? Не в пользу локализации Русского каганата в Ладоге говорит и почти полное отсутствие на поселении предметов произведенных в Византии, включая деньги. Уже  одно только  это вступает в противоречие с сообщением  Бертинских анналов и свидетельством Ибн Хордадбеха, в сороковых годах IX века, писавшем  о том, что русы торгуют с греками арабами  мехами и мечами.
  При всем своем скептическом отношении к идее локализации Русского каганата в Ладоге, тем не менее, считаю необходимым добавить. У меня и в мыслях не было нивелировать значение этого, безусловно стратегически важного как для своего региона, того времени, так и для истории Руси, в целом, поселения, со временем превратившегося в относительно крупный город. Но вот на столицу Русского каганата, в 839 году, как говориться, при всем уважении, Ладога не тянет. Тем более что у сторонников Ладожской локализации нет убедительного ответа на вопрос - «А зачем, собственно, немногочисленным жителям Ладоги, да и в целом региона, понадобилось снаряжать посольство в далекий Константинополь»?  Торговые операции местного населения, судя по монетным кладам и вещевым находкам, были ориентированы исключительно на Восток. Предметы византийского экспорта появляются в Ладоге не ранее конца IX - начала Х вв., то есть в период, когда Киев уже стал столицей Руси и, более-менее, стабильно «заработал»  торговый путь «из варяг в греки».
  А теперь рассмотрим следующих претендентов на эту роль. В числе наиболее популярных, после Ладоги, вне сомнения, является Рюриково  городище. Причина этому, прежде всего,  ярко выраженная «скандинавская вуаль», обнаруженная археологами на поселении. Совпадают и некоторые детали, о которых говориться в сочинениях арабских и персидских авторов, повествующих об «острове русов» управляемом хаканом.  Вот и попробуем разобраться, насколько данная версия локализации каганата аргументирована. Начну с археологии и хронологии, и как всегда с цитат:
«Долгие годы не было уверенности в существовании здесь поселения
в конце I тыс. н. э., периода славянского расселения в районе и активного функционирования Балтийско-Волжского пути, - пишет, в можно сказать, в итоговой работе по археологии Рюрикова городища, коллектив авторов возглавляемый Е.Н. Носовым, -  Однако сейчас существование Рюрикова городища в середине IX в. не вызывает сомнений. Эта дата подтверждается двумя кладиками дирхемов (конца 850-х гг. и конца 860-х гг.), отдельными восточными и византийскими монетами, бусами, импортами из Скандинавии и Хазарии и радиоуглеродными датами. С мыса городищенского холма получены спилы для дендрохронологии. Древнейшие бревна, использованные для строительства, были срублены в 889, 896, 897, 900 гг., что указывает на существование застройки в низкой части поселения в последнее десятилетие IX в.».
  Собственно, на этом можно было бы и поставить точку в вопросе размещения столицы Русского каганата на Рюриковом городище. Поскольку, большинство сторонников существования «каганата росов», где бы его ни локализовали, сходятся во мнении, что свое существование он прекратил после 860 года,  в период прихода в Приладожье Рюрика. Вряд ли спасет ситуацию предположение  археологов о том, что жизнь на Рюриковом городище началась раньше, указанных выше прорубочных дат.  Даже если это и так, то, во-первых неизвестно каким временем датируется начало этой самой жизни, кому принадлежало поселение до условно 889 года и каковы были его размеры. Тем более что имеются и иные точки зрения на этот счет, И.И. Еремеев и О.Ф. Дзюба, например, предполагают, что до строительства укрепления на Городище во второй половине IX в., холм на Волхове был не обжит. Материалами раннего железного века, найденными здесь, по мнению исследователей, можно пренебречь.  Весьма слабым аргументом в пользу существования поселения на месте будущего Городища, служит наличие по соседству других, «аналогичных по значимости» поселений, датируемых началом IX в.   Есть и некоторые другие факторы, на которые хотелось бы обратить внимание читателя. Выше я уже цитировал А.П. Толочко, обратившего внимание на отсутствие в Приладожье и Приильменье статусных, указывающих на наличие в регионе «какой-то организации, способной мобилизовать людские ресурсы в оборонительных или культовых целях». Еще более резко и предметно относительно статутности Рюрикова городища даже во времена Рюрика, в адрес авторов сборника  «Рюриково городище. Новые этапы исследований»,  высказала Елифёрова М.В., написавшая: «для эпохи летописного Рюрика ни одного сколько-нибудь весомого признака наличия княжеской резиденции раскопки не выявляют».  Сопоставляя «дворы конунгов» Скандинавии с Рюриковым городищем, исследователь также обратила внимание на то, что: « ничего похожего на пиршественный зал конунга на Городище до сих пор не обнаружено».  Как и на то, что возле Рюрикова городища до сих пор не найдено следов княжеского некрополя, на основании, которого можно было бы сделать выводы об этническом составе элиты. Словом, по мнению Елифёровой: «находки Городища вызывают больше вопросов, чем ответов, и они должны подвергнуться всестороннему критическому рассмотрению в свете письменных источников и западноевропейских параллелей. Вместо того, чтобы использовать эти находки как подпорки, любой ценой подставляемые под летописную версию истории Руси, пора провести честное сопоставление археологических данных с летописными, привлекая скандинавский материал на системном уровне».    Но если вопросы вызывают находки, скажем так, летописного или Рюрикова периода, то, что тогда говорить о времени существования Русского каганата датируемого первой третью-серединой IX века?
  А теперь переместимся юго-восточнее,  к  Сарскому городищу, куда Русский каганат помещал О. Прицак и некоторые его сторонники.
   В первой половине IX в. Сарское городище,  относительно небольшой  мерянский поселок, основные функции которого были - военная и торговая. На что указывает наличие фортификационных сооружений, обновляемых на протяжении достаточно длительного времени. А также находки предметов вооружения,  арабских дирхемов, слитков меди и олова, украшений, других импортных изделий,  поступавших из Европы и стран Востока. Вместе с тем, да с учетом того, что: «подобной концентрации импорта нет ни на одном из исследованных памятников окружающей финской территории»,  исследователи отмечают, что «культура жителей городища сохраняла традиционный мерянский облик»,  кроме того, несмотря, на постоянный
рост территории, «Сарское городище не стало самым большим поселением
своего региона».   
   В контексте норманнского происхождения руси, спорно и присутствие на Сарском городище выходцев из Скандинавии.  Даже с учетом находок вещей и оружия имеющего скандинавское происхождение.  Курганных захоронений с скандинавским погребальным обрядом, возле городища не обнаружено. По крайней мере, подтверждений этому в археологической литературе я не нашел. Понимая это, исследователи достаточно осторожно пишут: «факты если не подтверждают возможность появления варягов (вполне в духе сообщения о выплате варяжской дани), то, во всяком случае, указывают на связи мери с Новгородской землёй и появившимися там варягами не менее чем за два поколения до возникновения Древнерусского государства».  // «Роговые гребни, происходящие из культурного слоя Сарского городища, позволяют предполагать если не присутствие во второй половине VIII – IX вв. скандинавов среди населения Сарского, то, по крайней мере, вовлеченность этого населения в международную торговлю с  участием скандинавов».
  Не спасает ситуацию и найденный недалеко от городища  «сезонный лагерь «гостей»»,  с нетипичными для мери постройками и очагами,  что, как бы, намекает на скандинавский след. Но проблема в том, что данная стоянка или временное селище, археологами датируется началом Х веком, то есть временем, когда Русский каганат, как предполагает большинство исследователей,  уже перестал существовать. Словом, при всей заманчивости объявить, столицей Русского каганата Сарское городище, археологических оснований для этого нет. Как, впрочем, и письменных свидетельств подтверждающих это.    А теперь отправимся на юг, в Киев.
   Сторонников локализации Русского каганата на юге, если и меньше, чем желающих видеть его на северо-западе, то не на много. Что, в принципе, и понятно, принятие титула хакан оправдано только для правителя Юга. К тому- же,  как показывает археология, людские и экономические возможности северо-запада: «были недостаточны для установления контроля над территориями, простиравшимися от Балтики до границы степи  // Приильменье, в силу своего географического положения, не могло быть непосредственным плацдармом для походов к Босфору и военных действий в Причерноморье».  Отсутствие же: «археологических следов скандинавов или славянизированного скандинавского населения первой половины IX в., которые могли бы быть связаны с русью, в Среднем Поднепровье, - по мнению сторонников южной локализации «каганата росов», -  не может быть решающим аргументом против южной локализации «русского каганата»».  И с этим трудно не согласиться. Проблема в другом. Как и в случае со всеми рассмотренными выше претендентами, Киев первой трети, середины  IX века, судя по  археологическим данным, так же сложно представить  столицей чего-нибудь. Хуже того, спорно и само существование здесь города или протогорода в начале IX века. По оценке западных специалистов, с которой, скрипя сердцем,  в настоящее время  соглашаются российские, да и украинские археологи, урбанистический этап Киева начинается не ранее 880 года.  В целом же, по мнению Ю. Калмера – «  IX в. - один из наименее интересных периодов в истории этой издревле заселенной местности».  Еще более определенно о  том, что представлял собой Киев, в рассматриваемый нами период говорит   Э. Мюле, в работе «К вопросу о начале Киева» написавший: «Картина, которая складывается в результате обозрения материалов исследований о киевском комплексе поселений последней четверти Х в., показывает ряд маленьких, топографически обособленных поселений, характер которых в отдельных случаях определяется лишь частично. На Замковой горе поселение существовало уже в VI—VIII веках. Его связь с поселением IX—Х вв., обнаруженным на том же месте, остается, однако, сомнительной. Оборонительные укрепления для всего времени существования поселения убедительно не подтверждены. Единственный участок, для которого зафиксировано искусственное укрепление, занимает около 2 га северо-западного участка Старокиевской горы. Обнаруженный здесь материал восходит к VI в., но контуры укрепленного поселения заметны не ранее, чем для VII—VIII веков. Только с этого времени жилища, возможно, также оборонительный ров и капище, свидетельствуют о непрерывности поселения. О «значительном и развитом поселении», как это звучит у Толочко, едва ли можно говорить уверенно.  Политико-административная и культово-религиозная роль этому поселению как центру в VII—VIII вв. еще не принадлежала. Датировка решающих археологических комплексов — оборонительного рва и капища — остается до сих пор неясной. Не исключено, что оба они возникли только в течение IX века. Для этого времени письменные источники, постепенно дополняющие археологические материалы, свидетельствуют о формирующихся функциях города Киева как центра. Отчетливо зафиксированы не только по летописям, но и по археологическим источникам (курганы княжеских дружинников, фундаменты каменных сооружений) военно-политические функции города как центра в Х веке. В то время поселение становится центром киевского конгломерата поселений. Вопрос о распространении застройки уже в середине Х в. через ров на граничащий с ним некрополь в свете имеющихся сведений остается спорным. Подол заметно выделяется только с начала Х века. В середине Х в. он со своими усадьбами, частоколами и улицами выступает уже как развитый район города с выраженным торгово-ремесленным характером. На Лысой горе в районе позднего Копырева конца поселение зафиксировано только в Х веке. Было ли поселение на Лысой горе укреплено, неясно. Не исключено, наконец, что наряду с известными по источникам поселениями имелся ряд мелких усадеб и отдельных дворов в районе киевского комплекса поселений, например, на горах Детинка и Щекавица ».
  Вынужден очередной раз извиниться перед читателем за чрезмерно длинные цитаты, но не всегда вольный или сокращенный пересказ материала, особенно в такой области как археология, позволяет объективно судить о предмете спора или обсуждения.  Выводы  Э. Мюле в полной мере   согласуется  с теми данными, которые  получены украинскими и российскими археологами в ходе изысканий проведенных в Киеве уже после выхода статьи немецкого ученого. Не отрицая факт, что славянские поселения на киевских горах существовали как минимум с VI века, археологи признают, что даже в конце VIII века, по уровню социально-экономического развития, они не дотягивали до уровня синхронного им Пастырского городища  и не могли претендовать на роль какого-либо племенного центра. Раскопки показали полное отсутствие в слоях этого периода  предметов  вооружения,  ремесленных  комплексов, укреплений, что достаточно выразительно: «свидетельствует о рядовом характере поселения».   Не лучше ситуация складывается и со следующим столетием,  говорить: « о наличии больших поселений – на Старокиевской горе  даже  во  второй половине IX в. историкам – также не приходится».   По сути, Киев  IX века  типичное  славянское «гнездо поселений» в миниатюре, без  претензий быть не только  столицей Русского каганата,  но и каким-либо племенным центром славян. Культурный слой киевских поселений по прежнему беден, помимо лепной керамики и прочей домашней утвари в нем также не обнаружено характерных предметов: « престижной культуры IX в. -   украшений, оружия, монет, импортов».   Словом, как пишут Фетисов и Щавелев: «В IX в. на территории Среднего Поднепровья наблюдается почти абсолютный экономический вакуум». 
  Застройка Подола начинается лишь в конце IX в. и именно с этого времени, Киев у исследователей попадает: « в типологию «торгово-ремесленных поселений», ориентированных на Днепр как торговую артерию».   
  Отсутствие денежных кладов, как византийских, так и восточных, в среднем течении Днепра, дало основание  В.Л. Янину утверждать, что данные монетных находок не позволяют датировать начало функционирования «пути из варяг в греки», соединяющего Киев и Константинополь,  IX веком.  Конечное, отсутствие кладов не исключает саму возможность путешествовать из Киева к Константинополю тем маршрутом, который описан в ПВЛ и который, действительно, использовали купцы и воины Киевской Руси в середине Х века. Но в IX веке иноземные купцы если и посещали этот регион, то явно в нем не задерживались. Видимо негде было, да и незачем.
   К огорчению норманистов, как уже говорилось выше,  в Киеве середины IX в. нет и сколь-нибудь заметных следов присутствия скандинавов. Вопреки свидетельствам летописцев, поселивших, в « Мати городов русских», Аскольда и Дира в 864 году,  а затем и  Вещего Олега с варягами в 882,  материалы  Подола, конца IX – середины Х в.: « в настоящее время  не содержат ни единого предмета бесспорно скандинавского или «северного происхождения».   Не лучше ситуация и на Замковой горе, где ряд исследователей помещают княжеский град. Как пишет А.Комар: «поселение на Замковой горе второй пол. IX   первой пол. Х в. по культуре откровенно славянское, ни чем не напоминающее культуру Ладоги или Рюрикового городища, что никак не вяжется с ожидаемым «русско-скандинавским» обликом дружины киевского князя».  Самые  ранние следы норманнского присутствия в Киеве, по данным некрополей, приходятся только  на середину, вторую половину  Х века.   Следовательно, если русы и сидели в  то время в Киеве, то эти русы, явно, были не скандинавами.  Но в любом случае,  археологические данные не позволяют говорить о том, что в  30-60 х годах IX века на берегах Днепра существовало государство со столицей в Киеве, способное, да и нуждавшееся в дипломатических сношениях с Византией.
  Возможно, именно это обстоятельство повлияло на решение  В.В. Седова  искать Русский каганат не в Среднем Поднепровье, а  в Поволжье, Поочье и Подонье. Собрав все доступные исследователям сведенья о «волго-донских русах»,  которые по версии археолога в сочинениях арабо - персидских авторов, были соседями хазар, болгар, печенегов  и гузов, Седов пришел к выводу что: «отождествление с русами носителей волынцевской культуры и следующих за ней роменской и боршевской, а также идентичных им древностей Окского бассейна является перспективным».   Во многом на точку зрения исследователя повлияло и долгое время, бытовавшее среди исследователей мнение, что именно против славян волынцевской, роменской и боршевской культур, в 30-40-х годах IX в. на северо-западном пограничье Хазарского каганата с помощью византийских мастеров строились серии каменных крепостей. 
   По ряду причин,  идеи известного историка и археолога не нашли  поддержки  у его коллег. Что вполне объяснимо.  Временные рамки существования  волынцевской культуры достаточно узки,  VIII- первая четверть IX вв., поселения, как правило, не укреплены и обычно не превышают размеров в 1-2 га.  Исключение составляет лишь «столица» Волынцевской культуры  - Битицкое городище, возведенное  на берегу реки Псел, на месте более древнего городища существовавшего здесь со скифских времен. На сегодняшний день это единственное известное археологам  поселение «волынцевцов», имеющее  относительно мощные искусственные оборонительные сооружения. И, именно, это способствовало некоторому расхождению во взглядах  исследователей относительно его назначения и принадлежности.  Для одних, городище - центр местной племенной знати, для других – ставка хазарского наместника - тудуна собиравшего дань с подчиненных хазарам славян. Проблема в том, что помимо славянских полуземлянок на территории Битицкого городища обнаружены юртообразные жилища типичные  для алан и булгар салтово-маяцкой археологической культуры, что позволило   высказать предположение о наличие здесь хазарского гарнизона.
  Раскопки на  Битицком городище показали, что если не все, то многие волынцевские дружинники жившие там имели кольчуги, окованные железом щиты. В качестве основного наступательного  оружия ими использовались сабли салтовского типа, палаши, кистени, булавы, боевые топоры, копья и дротики. Также есть основания полагать, что какую-то часть северянских воинов, как и в войске алан, составляла легкая конница.   Однако, столь высокая милитаризированность северян, вопреки точки зрения Седова,  не указывает на их военное противостояние  с Хазарским каганатом. Напротив, последнее время, все чаще и чаще археологи, занимающиеся салтово-маяцкой культурой говорят о том, что крепости в Подонцовье и Подонье возводились не против  славян, а как раз, наоборот, от угрозы с востока и юго-востока.   Так же исследователи  полагают, что вплоть до конца IX века  вся Северская земля, земля вятичей и донских славян находились под значительным влиянием каганата. Спор идет лишь о степени этого влияния.  Словом и здесь говорить о существовании  какого-либо Русского каганата в землях левобережных и донских славян не приходится. Прежде чем перейти к обсуждению следующего соискателя на роль «каганата росов», добавлю одну существенную деталь.
   В последние годы, ряд историков и археологов,  не иначе как в норманофильском порыве, пытаются объяснить гибель волынцевской культуры и ее столицы в Битицах активностью русов-скандинавов, которые, по версии этих исследователей совершали опустошительные набеги на земли славян и доставляли проблемы хазарам. Против этих русов, считают сторонники данной версии, хазары построили Саркел и крепость в Подонье и Подонцовье. Как пишут Григроьев и Щавелев, данная точка зрения абсолютно неприемлема и археологически несостоятельна,  ввиду отсутствия сколь-нибудь заметных следов присутствия скандинавов и выходцев с северо-западного региона на территориях близких к Хазарии. 
  А вот теперь пришло время поговорить о последнем претенденте на право именоваться Русским каганатом или Русью до Руси. Речь идет о Салтово-маяцкой археологической культуре,  междуречья Северского Донца и Дона.
Пожалуй, первым, кто стал писать о Русском каганате в Подонье, был Г.В. Вернадский.  В изданной им в 1943 году работе «Древняя Русь», историк предположил, что русь, это смешавшееся со славянами-антами  аланское племя, осевшее в верховьях Северского Донца и Среднего Дона, ранее известное: античным авторам под именем роксаланы, аорсы, росомоны, хрос, а арабским, под именем рухс-ас (светлые асы).  Под защитой  хазар, писал Вернадский, донские русы: «жили в мире и довольствии около столетия»,  пока в IX в., их столицу, Верхний Салтов, не захватили пришедшие из Ладоги скандинавы, установившие контроль над районами нижнего Дона и Приазвовья. Разбитые норманнами русы-асы вместе со славянами влились в состав варяжских дружин, передав норманнам имя и тем самым став основой  для будущего Древнерусского государства.
   Поддержки среди исторического сообщества идеи Вернадского в то время не получили. Слишком кардинально они отличались от построений как норманистов, так и антинорманистов. К тому же изучение салтовской культуры, не подтвердило захват норманнами  городищ и крепостей, с проживавшим в них  весьма милитализированным населением. Снова к вопросу о тождестве Русского каганата и салтово-маяцкой  культуры в конце 60-х годов обратился украинский археолог Д.Т. Березовец.     И если Вернадский в своих построениях большей частью опирался на историографию, источники и филологию, то  Березовец, в основном, апеллировал к археологии и арабо-персидским текстам, сопоставляя которые  он пришел к выводу, что: «что русы арабских и персидских авторов жили между Доном и Северским Донцом и на побережье Азовского моря. Археологические памятники этих регионов исключительно салтовские, которые свидетельствуют, что в VIII–X вв. здесь жило многочисленное
население, которое и оставило эту культуру. Из этого может быть сделан лишь один вывод, что именно это население и имели в виду мусульманские авторы, когда писали о русах. Носители салтовской культуры и есть русы восточных авторов». 
  В той или иной степени выводы Березовца поддержали  Д.Л. Талис,   А.Г. Николаенко,  А.Г. Кузьмин,   Я.Л. Радомский,  М. И. Жих,   О.Н. Трубачев,   Е.С. Галкина.    А.П. Новосельцев, считая летописных русов скандинавами, тем не менее, допускал, что в сочинениях арабских и персидских авторов под русами могли понимать и какой-то народ «аланской (иранской) группы»,  связанный со славянами и гуннами.
 Помимо сторонников, у версии отождествляющей лесостепной вариант салтово-маяцкой культуры  с Русским каганатом, естественно, имеются и противники. С их аргументов и начну.
  Работы Д.Т. Березовца  посвященные Русскому каганату вышли уже после смерти археолога, поэтому широкого обсуждения среди историков и археологов они не получили. В полной мере это касается и трудов А.Г. Кузьмина. Книги, в которых он, вскользь, упоминает о  донской руси, вышли незадолго до его смерти в 2004 году.  Поэтому все «шишки» от критиков достались идейной наследнице Березовца и Кузьмина,  Е.С. Галкиной,  в 2002 и 2012 году, издавшей книги под названием «Тайны Русского каганата»  и «Русский каганат. Без хазар и норманнов». 
  У меня нет желания выступать адвокатом историка, думаю, Елена Сергеевна и сама  в состоянии постоять за себя в научных спорах. Но вот о «претензиях» к ней, хотелось бы немного поговорить. Поскольку они имеют самое прямое отношение к рассматриваемой локализации Русского каганата.
Общих рассуждений, суть которых, большей частью, сводится к посылу, что негоже не специалисту в области археологии и языкознания лезть в столь тонкие материи, касаться не буду. Как и обвинений в том, что Галкина: «так яростно защищая славян от «народов господ» — норманов и хазар, она не только не доказала существование собственно восточнославянской государственной традиции, но и создала собственный «народ господ» — «алан-русов»?».  Все это эмоции, к сути вопроса отношения не имеющие. Куда серьезнее, ссылки на отсутствие письменных и археологических подтверждений тождества салтовской культуры и Русского каганата. Проще говоря, как с иронией написал  Д.Е. Мишин: «данные археологии….  Не дают ни малейшего основания констатировать существование «Русского каганата»:  нет ни надписей каганов  или о них, нет ни одного погребения кагана и т.д. И поэтому доказать факт существования «Русского каганата» как государственного образования (а не салтово-маяцкой культуры вообще) можно только на базе письменных источников».  А письменных источников,  в которых «государство» русов возглавляемое  хаканом, прямо называется каганатом, по мнению Мишина, нет.  Следовательно « каганата росов» никогда не существовало. Казалось бы, отрицать очевидное не имеет смысла. Если бы ни несколько существенных «но». Разве найдены могилы хазарских каганов, надписи подтверждающие сообщения из так называемой еврейско-хазарской переписки, и других посвященных хазарам  текстов? Разве найдена хазарская столица Итиль? Археологи и по сей день не могут придти к единому мнению, какие погребения следует относить к хазарским. Значит ли это, что Хазарского каганата,  да и самих хазар тоже не существовало?  Кстати, термин «Хазарский каганат» тоже искусственный, принятый историками для обозначения этого государственного образования. Средневековые источники, включая хазарские, данного термина не знают. Сами хазары называли свое государство Хазария,   арабы – ал-Хазар, балад ал-Хазар «страна хазар», ард ал-хазар «земля хазар»,  византийцы -  Хазария (;;;;;;;). Почему же в таком случае, термин каганат не применим к государству русов, если этим государством правил хакан/каган, о чем свидетельствуют источники?
  Далее, как это ни прискорбно звучит, но о территории занимаемой салтово-маяцкой культурой сведений нет ни в сочинениях арабов, ни в сочинениях греков, ни в сочинениях самих хазар,   судя по «еврейско-хазарской переписке», не включавших земли Подонья и Подонцовья в состав своей страны. Археолог Плетнева очень точно по этому поводу заметила: «Что касается лесостепного (аланского) варианта салтово-маяцкой культуры Подонья, то о нём не сохранилось никаких сведений в литературе того времени. Богатый, развитой и воинственный народ как будто совершенно не участвовал в общеевропейской жизни. Это наводит на мысль, что имя аланов скрыто в источниках под каким-то другим общим названием».  Сама исследовательница полагала, что население салтовской культуры современникам было известно под именем хазар. Однако имеются и другие точки зрения, согласно которых аланы салтовской культуры это буртасы,   ясы-асы,  русских летописей,   булгары.   Но и эти отождествления не бесспорны и не поддержаны большинством исследователей, равно, как и не подкреплены письменными свидетельствами. Так что версия Березовца считавшего салтовцев русами, если подходить к ней с позиции источниковедения, не более фантастична, чем все остальные, озвученные выше. О ее преимуществах я расскажу чуть ниже. Пока же продолжу говорить о ее минусах. Точнее о тех претензиях, или критических замечаниях, которые противники версии Березовца и его последователей высказали в отзывах на работы Галкиной. Снова обращусь к Мишину, упрекнувшему Галкину в незнании арабского и персидского языков. Я бы может и прошел мимо этого упрека, в адрес Галкиной, ибо не  в курсе так это или нет,  но вот мимо слов Миниша: «может ли автор утверждать, что ему удалось постигнуть эпоху, не видя, не понимая и не интерпретируя самостоятельно ни строчки, написанной  людьми, жившими в то время?»,   пройти, не получится. В главе Древняя Русь в зарубежных источниках я уже показал насколько разняться переводы и интерпретация  арабо – персидских, византийских и латинских текстов, сделанные признанными специалистами и знатоками этих языков. Ниже приведу еще тому примеры. По мне так обвинения в незнании языков в адрес оппонентов, не более чем снобизм, особенно при наличии достаточного количества профессиональных изданий переводов интересующих исследователя текстов. В противном случае, с таким же успехом можно  упрекнуть и переводчика в том, что он интерпретирует те или иные тексты не приняв участие в археологических экспедициях, не подержав в руках предметы рассматриваемого времени и потому не проникнувшегося духом эпохи. Но продолжим, следующий упрек к Галкиной, а значит и сторонникам существования Русского каганата в Подонье,  заключается  в  том, что сведения арабских и персидских  авторов  не могут быть применимы к «Русскому каганату».  Поскольку, считается, что «Анонимная записка о народах Восточной Европы», на которую в основном и опирались арабо-персидские авторы, написана не ранее 90-х годов IX в., а значит, если: « «Анонимная записка» отражает положение дел периода существования «Русского каганата», т.е. время до начала 40-х годов IX в., - пишет Мишин, - то Алмуш, которого арабский путешественник Ибн Фадлан видел в добром здравии в 922 г. должен был править самое меньшее 80-85 лет. Человеку, понимающему эпоху…, нетрудно сделать вывод, что вероятность столь долгого правления практически равна нулю. А если сведения «Анонимной записки» относятся к 90 – м годам IX в., упоминание о «хакане русов», просто не относятся к «Русскому каганату», который перестал существовать приблизительно за полвека до ее создания». 
  Честно говоря, я не совсем понял какое отношение к Русскому каганату имеет правитель волжских булгар Алмуш как и писавший о нем Ибн Фадлан и  почему именно на него надо равняться датируя время создания «Анонимной записки». Но вот об остальном стоит поговорить. Во-первых сама «Анонимная записка» не сохранилась до нашего времени, отрывки из нее цитируются  в трудах Ибн Русте,  анонимном персидском сочинении «Худуд ал-Алам»,   и ряде других более поздних компилятивных сочинений. При этом сам же Мишин цитирует Бартольда писавшего о том, что автор «Худуд ал-Алам»: «соединил в одну картину данные, относящиеся к разным периодам».   Тогда в чем проблема, почему нельзя допустить, что авторы воспользовавшиеся «Анонимной запиской» не дополнили сведения о Русском каганате имеющиеся в ней реалиями своего времени, к самому Русскому каганату на тот момент отношения не имеющими? Кроме того, как отмечает Коновалова: «Ссылка на "Анонимную записку" как на первоисточник всех сообщений  об " острове   русов ", в сущности, не отвечает на вопрос о происхождении этих сведений, ибо мы не имеем информации ни о времени, ни о месте, ни об обстоятельствах создания этого гипотетического источника. У "Записки" был неизвестный нам автор, составлявший ее с определенными целями, ввиду которых он вел поиск и отбор данных о северных народах. Таким образом, "Анонимная записка", в свою очередь, сама опиралась на какие-то источники, так или иначе подлежащие выявлению».   Проще говоря, источники какой-то части рассказов  о русах помещенных в «Анонимную записку» и ее последующие компиляции имеют куда более ранее происхождение, нежели сама «Записка». Что вполне сопоставимо со временем упоминания послов народа рос в Бертинских анналах.    Второй существенный момент, хотелось бы знать, на основании каких источников  Мишин пришел к выводу, что Русский каганат прекратил свое существование за полвека раньше, чем была составлена «Анонимная записка», если, по его мнению,  археологических свидетельств его существовании не существует, как и письменных?  Ну и сразу, коль речь снова зашла о Бертинских анналах. Мишин пишет: «Если упоминания восточных источников не относятся к «Русскому каганату», а отождествление «свеонов» «Бертинских анналов» с послами сармато-алан маловероятно, все построения относительно «Русского каганата» фактически повисают в воздухе. Нет больше ничего, что могло бы дать основание говорить о существовании «Русского каганата» или «каганата» на Дону». 
 Что тут можно или нужно сказать? Безусловно, свеоны это не сармато-аланы. Утверждать иное…, мягко выражаясь, наивно. Но вот ведь какое дело. Петрухина, да и других  исследователей  почему-то не смущает возможность русов-скандинавов служить хазарскому кагану, в том числе и в качестве послов в Византию и Ингельгейм. На что, в общем-то, прямо  указывал  Ал-Масуди, в середине Х века написав, что русы и славяне составляют войско хазарского  кагана и являются его слугами.  Тогда почему нельзя допустить, что свеоны Бертинских анналов, служили русскому кагану, на что прямо указывают Пруденций. Разбирая данный вопрос, Коновалова, не менее резко чем Мишин и Комар, критиковавшая Галкину,  тем не менее, пишет: «Использование послов - иноземцев в дипломатических миссиях было весьма распространенным явлением в средние века, в связи с чем шведское происхождение послов народа "рос" само по себе не может служить доказательством тoгo, что они представляли какого-нибудь правителя из Скандинавии».    Ничего невероятного в этом нет, если вспомнить,  что даже в XV в. на Руси: «В качестве послов поначалу направлялись преимущественно иностранцы, состоявшие на московской службе, но уже при Василии III их заменили русские».
  Так же, не следует забывать и о том, что в качестве послов во времена оны использовались купцы.  В этом случае, свеоны, если они были купцами, подвязавшимися на ниве торговли  между Востоком и Балтийскими странами, могли сами не вести переговоры, а только передать послание византийскому императору от кагана росов. Если иных возможностей для дипломатических сношений с греками у него на тот момент не имелось. Также, условно, настоящие послы русского кагана могли воспользоваться караваном скандинавских купцов для того что бы попасть в Византию. А сами свеоны, в свою очередь, по договоренности с росами, прикрыться,  «диппаспортом», выдавая себя за послов, чтобы беспрепятственно и с относительным комфортом в обозе греков добраться до Ингельгейма, а затем вернуться на родину. На то, что свеоны Бертинских анналов  могли выдавать себя за других, со ссылкой на рассуждения Пчелова, я уже  указал в начале главы. Ниже я еще вернусь к этому сюжету, пока же хочу обратить внимание читателей на следующее замечание Мишина. Суть его сводится к тому, что сведений о Русском каганате нет в древнерусских летописях, в связи  чем, историк несколько патетически восклицает: «Народная память охранила зафиксированные в «Повести временных лет» предания о подчинении славян аварам и хазарам, но вот о масштабной войне венгров с «Русским каганатом» и гибели этого могучего государственного образования ничего почему-то не отложилось».  Как-то право неловко читать эти строки. Отсутствие упоминания о Русском каганате в летописях, это не проблема каганата, это проблема летописцев, которые ничего не знают или не хотели знать о деяниях русов до призвания Рюрика, с появления которого в Ладоге/Новгороде они, фактически, начинают историю Руси.  Получается, если в ПВЛ ничего не говориться о посольстве росов в Константинополь в 839 году, то и посольства этого не было, как не было каспийских походов руси, известных арабам, но неизвестных русским летописям. В полной мере это касается и Русского каганата. Еще более неловко читать вот это: «Не будем же мы всерьез утверждать, что правители Руси в венах которых, если верить, построениям автора об Олеге Вещем и Игоре, текла аланская кровь, настолько хотели считать себя потомками Рюрика, что попутно распорядились убрать из летописей все, что как-то напоминало о союзе славян и сармато-алан».   Безусловно, и тут, пожалуй, с Мишиным трудно не согласиться, попытка Галкиной и поддерживавшего ее Кузьмина оправить донских аланов на Балтику, а потом их потомков переселить в Киев, «медвежья услуга» для версии о Донской локализации Русского каганата. Объяснимо это только неопределимым желанием историков следовать версии ПВЛ о начале русской государственности на Северо-западе Восточной Европы. В остальном, история знает примеры, когда из желания захватить, обосновать  или удержать власть придумываются куда более сложные и невероятные генеалогии. Так что при необходимости, если это приносило те или иные дивиденды, правители Руси могли считать себя кем угодно, хоть «рюриковичами», хоть «августовичами», хоть «прусовичами»,  если вспомнить популярную при Иоанне IV Грозном, версию о его происхождении царя через Рюрика от мифического брата Октавиана Августа, Пруса. К слову сказать, существование самого Рюрика, как и Олега до сих пор под большим вопросом, как и связь Рюрика с, действительно, реальным историческим персонажем, князем Игорем.  Так что процитированные мною стенания Мишина, в общем-то, ни о чем. В полной мере это касается и памяти о союзе славян и сармато-алан. Некоторые, не увиденные историком, намеки на это в летописях все-таки есть. Но об этом позже. Позже будет рассмотрено и имеющееся в арабских и византийских текстах противопоставление славян и русов. Отмечу лишь, что арабские рассказы о том, что русы грабят славян и продают их в рабство, не абсолютный показатель принадлежности этих двух народов к разным этносам. Этническое и даже кровное родство никогда не служило препятствием для набегов с целью грабежа и взятия полона. Этим занимались практически все народы, включая тех же скандинавов, не гнушавшихся продать в рабство соплеменников захваченных в ходе набега на соседнюю деревню, или при столкновении разных группировок викингов. Тем же самым занимались и русские князья, совершая набеги на владения кровных братьев. Та же ПВЛ приводит слова Святослава сказанные матери: «Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае — там середина земли моей,  туда стекаются все блага: из Греческой земли — золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха и воск, мед и рабы».  Как видим, не брезговал русский князь торговать своими подданными и согражданами.
 Еще более нелепым, на мой взгляд, выглядит сарказм Мишина, требовавшего от Галкиной показать флотилии аланских кораблей бороздящих: «волны Каспийского моря на востоке и Атлантического океана, на западе».  Мореходное дело Русского каганата и Руси в целом, отдельная тема, и этого вопроса я еще коснусь. Пока же добавлю лишь следующее. У нас нет источников  указывающих на наличие или отсутствие флота у правителя  Русского каганата в IX в. тем более  в его начале. Мы не знаем, как добирались послы народа рос в Константинополь в 839 году. Мы не знаем, как и на чем  путешествовали купцы русов отправляясь по своим торговым делам. Рассказ  Хордадбеха о маршруте русских купцов,  можно трактовать двояко. В сообщении напрямую не говорится о передвижении русов на кораблях.  Сухопутные же дороги существовали и вдоль рек. Впрочем, повторюсь, данная проблема будет рассмотрена ниже, когда речь пойдет о доказательной базе локализации Русского каганата в Подонье. Пока же снова вернусь к критике. Странно читать у Мишина и обращенный к Галкиной  вопрос: « Как…. объяснить тот факт, что Лиутпранд Кремоский, описывая поход Игоря… на Констанинополь в 941 году, говорит: « На севере сложилась народность, которую греки  по свойствам тела называют русами, а мы (т.е. люди христианского Запада. – Д.М.) по место расположению (их земель) – норманнами».  Или в сармато-аланы следует зачислять и норманнов? А почему Святослав Игоревич, сокрушая в 965 г. Хазарию. Разгромил также и алан (ясов)? Как плохо это вяжется это с построениями автора о союзе киевской Руси с Русью аланской в Х в.!». 
Так и хочется воскликнуть – святая наивность! Если же говорить серьезно и предметно,  обвиняя Галкину в неточностях при цитировании источников,  Мишин и сам идет тем же путем. Приведенные Мишиным слова Лиутпранда Кремонского это более чем их вольный пересказ. Смотрим все туже Хрестоматию  Древняя Русь в свете зарубежных источников. Том IV. 2010 год, страница 38. И что мы там видим? «Ближе к северу обитает некий народ, который греки (Greci) по внешнему виду называют русью,  ;;;;;;; , мы же по местонахождению именуем норманнами. Ведь на немецком (Teutonum) языке nord означает север, a man – человек; поэтому-то северных людей и можно назвать норманнами». Казалось бы, по сути одно и тоже, но дьявол то, как известно, кроется в деталях.  Разница между словами: «На севере сложилась народность» и «Ближе к северу обитает некий народ», как и между словами:  «а мы (т.е. люди христианского Запада. – Д.М.) по месторасположению (их земель) – норманнами» и «поэтому-то северных людей и можно назвать норманнами»,  при всем кажущемся  сходстве, все-таки имеется.  Уже потому что народности русь в Скандинавии, сколько норманисты не искали, так и не нашлась,  да и правит этим народом, у Лиутпранда, князь Игорь, сидевший на тот момент в Киеве, а не в Ладоге или Бирке с Хедею. Для южных стран, таких как Византия и Италия где собственно и жил Лиутпранд Кремонский севером считалось Причерноморье и северное побережье Каспия.  Есть и еще один существенный момент, историю с  нападением руси на Константинополь, Лиутпранд услышал от своего отчима, свидетеля событий, находившегося в то время с дипломатической миссией  в Константинополе. Трактуя в свою пользу известие Лиутпранда, норманисты полагают, что его отчим разглядел в русах скандинавов, о чем и сообщил пасынку. Но не менее вероятно, что через термин «норманны» информатор Лиутпранда передал греческое ;; ;;;;;; ;;;;, ;; ;;;;;; ;;;; «северные народы», ;; ;;;;;;; ;;;;;; «северные скифы», применяемое по отношению к руси с начала Х века.    В пользу этого говорит более ранее упоминание термина «норманны» Лиутпрандом Кремонским, который в I томе «Книги возмездия» пишет: «Город Константинополь (Constantinopolitana urbs), который прежде [именовался] Византием (Bizantium), а ныне носит имя Нового Рима (Nova Roma), расположен посреди свирепейших народов. Ведь с севера его ближайшими соседями являются венгры (Hungarii), печенеги (Pizenaci), хазары (Chazari), русь (Rusii), которую иначе мы называем норманнами (Nordmanni), а также болгары (Bulgarii)».   Как видим, локализация Руси к северу от Константинополя, причем Русь у Лиутпранда, в ближайших соседях от Византии. Есть и еще один, существенный момент. Латинский текст, как и в  случае с Бертинскими анналами можно трактовать двояко.  И как указание на то, что термин «норманны» Лиутпранд употребил только по отношению к Руси, и как указание на то, что под термин «норманны» попадают и все остальные народы из приведенного списка, за исключением болгар. Косвенно на это указывает цитата из трактата  «Об управлении империей» Константина Багрянородного в которой, византийский император советует своему сыну: «Если потребуют когда-либо и попросят либо хазары, либо турки, либо также росы, или какой иной народ из северных и скифских».  Как видим, список северных народов у Багрянородного и Лиутпранда, практически совпадает.  Причем, большинство из упомянутых народов кочевники. Как уже говорилось выше, сведения о походе Игоря Лиутпранд Кремонский почерпнул из рассказа своего отчима-дипломата. Сам Лиутпранд тоже дважды  возглавлял посольства в Византию, знал греческий язык, и вероятно был осведомлен относительно практиковавшейся у византийцев терминологии. Показательно и другое,  помимо трудов Лиутпранда,  в иных, известных исследователям франкских источниках русь норманнами не называется.
   Относительно же процитированных выше рассуждений Мишина о том, что разгром Святославом алан (ясов) плохо вяжется с построениями Галкиной о «союзе киевской Руси с Русью аланской в Х в.» хочется сказать только одно.    А междоусобица  сыновей Святослава  с последующим убийством двоих из трех братьев, и «приватизацией»  их владений Владимиром, хорошо согласуется с кровнородственными связями  потомков Игоря? Равно как и все последующие междоусобицы рюриковичей ? К тому же, кем доказано, что разгромленные Святославом аланы (ясы) суть наследники Русского каганата, по убеждению самого Мишина сгинувшего еще в середине IX в.?
  Помимо «разгромной» критики, в адрес сторонников донской локализации Русского каганата имеется и критика «конструктивная», авторы которой, пороют, вносят весьма ценные наблюдения и замечания. В частности трудно не согласится с выводами С. В. Томсинского, написавшего: «Географический разброс локализаций «каганата русов» убеждает, прежде всего, в том, что информация, которой располагают исследователи, допускает различные истолкования, хотя сторонники северной, днепровской и донской гипотез, естественно, убеждены в том, что именно та интерпретация, которой они придерживаются, непреложно верна».  Прав исследователь и в том, что: «В текстах ибн-Русте вполне могли отразиться и континуитет «каганата русов» в Восточной Европе, и некий короткий эпизод, хронологически совпадающий с сообщением Вертинских анналов, память о котором сохранялась среди информаторов мусульманских купцов, доносивших до географов сведения об отдаленных странах уже после того, как эпизод завершился. То есть русы в Восточной Европе были и активно действовали, какой-то «каган русов» в 839 г. заявил о себе в Византии и в Германии и запомнился информаторам мусульманских географов — но «каганат русов»  мог и не состояться по каким-то причинам, просуществовав ровно столько, сколько просуществовал сам каган, смертный, как все смертные».  И в том, что, послы народа рос могли оказаться самозванцами, о чем уже говорилось выше. Но больше всего историк, наверное, прав в том, что высказанные им, да и другими исследователями, версии: «нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть... ни отбросить. Все возможно!». 
А теперь перейду к аргументам сторонников донской локализации Русского каганата, к коим с некоторыми  оговорками я причисляю и самого себя. Причина этого, не какая-то особая любовь к аланам и неприязнь к скандинавам или славянам.  Просто, по моему убеждению, донская версия локализации Русского каганата, при всех имеющихся у нее недостатках,  обладает   набором фактов, объяснить которые с позиции остальных гипотез весьма затруднительно, а порою, попросту,  невозможно, без насилия, как над самими фактами, так  и над  логикой. Но обо всем по порядку.
  Начну с того, что следует признать – прямых, веских и безукоризненных аргументов в пользу локализации Русского каганата в Подонье, как, впрочем,  и во всех рассмотренных выше  случаях, у сторонников существования «Донской Руси», нет.  Есть только косвенные. О них и поговорим. Сразу об имени  «русь».  Письменных свидетельств тому, что население салтово-маяцкой археологической культуры называлось русами или росами, равно как и рухс/рохс асами тоже нет. Как нет  письменных свидетельств и тому, что русами, ruotsi, *ro;s-karlar -*ro;s-menn – r;; называло себя население Ладоги, Рюрикова  и Сарского городища, а тем более, Киева в первой половине IX в.  В тоже время, в главе посвященной происхождению имени «русь», я уже показал, что среднеперсидское и аланское ruxs/roxs, на славянской почве, как и финское ruotsi, позволяет получить слово «русь».  И это, по мнению Кулешова, «хорошая» этимология. Этнонимы с корнем рухс/рохс среди скифо-сарматских племен источниками зафиксированы, что также, вслед за Новосельцевым,  позволяет допустить, что имя русь или близкое к нему по звучанию, могло носить одно из аланских племен,  тесно связанных со славянами. В пользу этого свидетельствует и сообщение Ибн Русте писавшего о том, что: «Аланы состоят из четырех племен, но почет и царство принадлежат у них племени, называемому Д.хсас».  Р. Блайхштайнер,  а за ним и В.Ф. Минорский  высказали предположение, что «Д.хсас», это арабская передача иранского Rohs-as, т.е. «Благородные-асы», что соответствует названию роксолан. Возможно об рухс-асах, а не об античных роксаланах, как предполагают ряд исследователей, говориться в «Орозии короля Альфреда»,   помещавшем  на Среднем Дону неких «рохоуасков» (rochouascо).  С учетом росомонов Иордана, народа Hros, Псевдо-Захария, о котором,  также, сказано в  посвященной этимологии имени «русь» главе,  некоторые основания допускать существование аланского или алано-славянского племени носящего имя рус/рос, в интересующий нас период, как видим, имеются. Но этого, безусловно, мало. Поэтому рассмотрим следующие аргументы.
  Обзор арабо-персидских источников показал,  что первые упоминания об активности  русов в Предкавказье и на Юге Восточной Европы в них датируются VI-VII в. Правда, написаны эти источники между X-XV вв., что, у исследователей отрицающих южную локализацию русов, вызывает закономерный скепсис. В связи с чем, хочется напомнить, Повесть временных лет, написанную в XII в. и описанное в ней призвание Рюрика  разделяет более 200 лет, а ряд других, упомянутых  в ПВЛ событий, включая легенду о расселении славян и того больше. Но это не мешает историкам ссылаться на летопись как на вполне достоверный источник. Несомненно, сто процентной уверенности в том, что авторы рассказа   о столкновениях русов и правителя Дербента Шахриара, в  643года,  не воспользовались обычным для восточных, да и не только восточных писателей приемом
переносить современные им географические и этнографические понятия на времена отдаленной древности. Но и исключать вероятность правдивости этих сообщений тоже полностью нельзя. Тем более  что, как показала И.Г. Коновалова древнейший пласт сведений о русах, включая рассказ об «острове русов»: «восходит к персидским источникам, опиравшимся на местную мифо-эпическую и историческую традиции».   Авторы Х и последующих веков,  вполне могли: «обращаться к произведениям более раннего времени»,  не дошедшим до наших дней. Правда исследователь  оговаривается, что из вышесказанного: «не следует, будто информация о русах в указанных сочинениях действительно восходит к сасанидскому периоду, не говоря уже о более отдаленных временах»,  но следуя контексту ее работы, некоторая доля  вероятности этого все-таки есть. В любом случае, проверить это в настоящее время не представляется возможным. Впрочем, деяния русов в далеком VI-VII веке к Русскому каганату IX в., прямого отношения не имеют. Упоминания об их активности в третьей четверти I тыс. н.э., говорит лишь в пользу того что под этими русами: «нельзя разуметь ни норманнских Ros (как это полагал Румянцев, а впоследствии Френ), ни крымских и азовских Готов, ни славянских Русских… Жилища или становища Руссов, упоминаемых в персидском изречении из Табари, во всяком случае следует искать в степи к северу от Кавказа  и непосредственно возле обиталища Алан (Оссов), которые в то время вероятно простирались еще дальше. Эти так называемые Руссы занимали, может быть, все пространство к западу от Хазарии до Азовского моря, почему их называют азовскими Руссами». 
   Куда больший интерес, на мой взгляд, вызывает анонимное персо-язычное сочинение "Муджмал ат-таварих".   Приведу небольшую цитату из него: «Рассказывают также, что Рус и Хазар были от одной матери и отца. Затем Рус вырос и, так как не имел места, которое ему пришлось бы по душе, написал письмо Хазару и попросил у того часть его страны, чтобы там обосноваться. Рус искал и нашел место себе. Остров не большой и не маленький, с болотистой почвой и гнилым воздухом; там он и обосновался. Место то лесистое и труднодоступное, и никогда ни один человек не достигал того места, разве что Гуштасф по приказу отца своего Лехрасфа в то время, когда Кей-Хосров его послал к хазарам и аланам, и об этом будет сказано в своем месте, если захочет бог». 
На первый взгляд обычная этногенетическая легенда, обращать внимание, на которую не стоит. Мало ли сказок рассказывают… Оно, конечное, так, если бы не ряд любопытных совпадений. Некий «могущественный Рос», от которого русы (росы) получили   свое имя, упомянут в датируемом  Х веком сочинении Псевдо-Симеона. О Чехе, Ляхе и Русе говорят  чешские и польские хроники XIV в. Рус и Словен потомки князя Скифа, названы предками русского народа в «Сказании о Словене и Русе».  Некий Рас-тархан,  возглавлявший  хазарскую армию в походе на Закавказье  в 764  году  известен арабским и армянским авторам. Впрочем, все это, интермедия, важнее совсем другое, «Муджмал ат-таварих»  написан в 1126 году. Только что умер Владимир Мономах, совершивший последний русский поход на Византию. Русь хорошо известна на Кавказе, но персидский автор почему-то «вспомнил» о кровном родстве русов и хазар. И не просто вспомнил, а еще и рассказал процитированную выше историю о том, как Рус добыл себе «остров», как: « Славянин пришел к Русу, чтобы там обосноваться»,   но Рус ответил: «что это место тесное (для нас двоих), как: « Между ними началась ссора и сражение, и Славянин бежал и достиг того места, где ныне земля Славян».   О том, как  эта этногенетическая легенда вписывается в реконструируемую мною историю Русского каганата, будет рассказано ниже. Пока же небольшое отступление. Традиционно считается, что в западноевропейских, византийских и арабо-персидских источниках русь противопоставляется славянам. Исключение, свидетельство Хордадбеха, писавшего, что русы - вид славян. В предыдущее главе, я приводил ссылку на точку зрения Коноваловой, считающей русов социальной группой занимавшей особое место в славянском обществе  и достаточно в нем укоренившуюся. Вследствие чего, пишет исследователь: «первоначально купцы-русы воспринимались на арабском Востоке как часть славянского мира».  Существует и иная точка зрения. Предполагается, что под термином «ас-сакалиба»,   в рассматриваемый период, у арабов подразумевались не только славяне, но и все светлокожее и светловолосое население Восточной Европы, включая финно-угров, тюрок, иранцев и  скандинавов.  По мнению Я.В. Пилипчука: «Этноним саклаб можно интепретировать и как демоним, аналогичный византийскому «скифы»».  На мой взгляд, противоречия в том, что одним и тем же словом арабы и персы могли назвать славян и не славян, нет. Называют же за рубежом русскими всех выходцев с территории Российской федерации независимо от этнического происхождения. Гораздо важнее тут другое. Только в Бертинских анналах, в «Книге возмездия» Лиутпранда Кремонского, и хронике Псевдо-Симеона о русах говорится как о западных или северных народах.   Во всех остальных случаях не считая Хордадбеха, об этническом происхождении русов или не говориться вообще  или они: скифы,  тавроскифы и тюрки.  Да и помещаются, обычно,  в списках кочевых народов, либо по соседству с ними.  Игнорировать сей факт, на мой взгляд, непродуктивно. А теперь перейдем к «острову русов», о котором говориться в персидско-арабских текстах.   И сразу, весьма принципиальная ремарка. Остров, в данном случае, понятие условное. И.Г. Коновалова по этому поводу пишет: «Арабское слово  джазира  употребляется как физико-географический термин в значении "остров", "полуостров", "большой участок суши, окруженный водой" (например, ал-Джазирой называется область в междуречье Тигра и Евфрата). Для наименования водного пространства, окружающего " остров   русов ", в переводах на русский язык используется слово "море", в то время как арабское бахр имеет и другое значение – "большая река" (Нил, к примеру).  В некоторых наших источниках вместо термина  бахр  стоит  бухайра ("озеро"), которое морфологически является уменьшительным от слова бахр. Учитывая весьма широкий смысловой диапазон всех этих терминов, следует признать, что в действительности под привычным словосочетанием " остров   русов " мог подразумеваться любой участок суши, омываемый водой, в том числе речной».   Еще более существенное уточнения делает  А.Н. Поляк. Соглашаясь с тем, что арабское слово «джазира»  означает: «не только "остров", но и "полуостров" (как Аравия), "междуречье" (как между Евфратом и Тигром, Белым Нилом и голубым Нилом) и вообще "пространство, ограниченное хотя бы с двух сторон водами, морскими или речными или обеими»,  также отмечает, что использованное  Ибн Русте слово «хавали»,  переводимое другими переводчиками как «вокруг», у арабов: « не означает специально "полное окружение" (для которого в арабском языке есть особый термин ¬ мухит), а имеет и такие значения, как "в разных направлениях от", "около" и т.п.».  В итоге,  интересующий нас текст Поляк переводит как: «Русия находится на суше у вод». И именно такой перевод, по его мнению: « устраняет затруднения, вытекающие из прежнего». 
  Но если «остров» русов не только остров, но и полуостров, и даже междуречье, а, в более широком смысле, – некая территория у воды, включая речную, то междуречье Северского Донца и Дона, где собственно и локализуется лесостепной вариант салтово-маяцкой культуры,  в полной мере соответствует требуемым характеристикам. Читателя не должно смущать наличие в описании «острова» русов лесов и болот. Все это в Подонье и Подонцовье имеется. При необходимости, обратившись к энциклопедиям и литературе  посвященной природе и климату Подонья и Подонцовья,  читатель узнает, что на левобережье  Северского Донца и по сей день встречаются многочисленные старицы, озера, болота, за которыми, судя по данным археологии, местное население скрывалось  от набегов врагов не только  в период существования здесь салтово-маяцкой культуры,  но и значительно позже, во времена Киевской Руси.  В достатке в Подонцовье и лесов, большей частью, особенно на водоразделах рек, широколиственных, с преобладанием кленово-липово-дубовых, дубовых и липово-дубовых,  которые: «еще сравнительно недавно … простирались значительно южнее современной границы двух зон: степной и лесостепной».   На боровых террасах растут и: « смешанные дубово-сосновые леса; в поймах — дубравы, ольшаники, осокорники».  Одному из авторов    цитируемой мною книги, во время археологических изысканий на северном участке границ донецкой и луганской областей: «встречались дубы в три обхвата и более».  Лесом: « в период его заселения салтовской культурой»  -  было покрыто и городище Мохнач. Так что: «первая стадия заселения городища - по мнению авторов книги,  - была связана с очисткой участка от лесов».  Аналогичной выглядит ситуация и с самим Верхнесалтовским городищем, в период создания которого: «нагорная часть долины Северского Донца была покрыта широколиственным  лесом».   А если еще учесть мнение известного знатока степей В.В. Докучаева, писавшего что в древности лиственные и смешанные леса: « простирались вплоть до Черного и Азовского морей»,    то сомневаться в том, что территория междуречья Донца и Дона подходит под описание «острова русов», не приходится. Косвенно, в  пользу донской локализации Русского каганата  говорит и датируемый второй половиной IX в. «Баварский географ», помещающий русов  (ruzzi) по соседству с хазарами (caziri).  По соседству со славянами, хазарами и печенегами, судя по тексту, находится и «остров русов» Ибн Русте.  Да и все тот же Ибн Хордадбех, согласно которого, как уже говорилось выше, отправляясь на Восток русские купцы из земель славян опускаются по реке Танаис. Впрочем, здесь надо признать, что текст   рукописи Ибн Хордадбеха сильно испорчен и для чтения понятно лишь окончание  слова «…нис». В связи с чем, ряд исследователей высказывали предположение, что под рекой « ас-сакалиба» следует подразумевать Итиль (Волгу). Но поскольку графически данная конъектура имеет мало сходства с имеющимся в рукописи вариантом, название Танаис считается одним из наиболее приемлемых. Тем более что по Танаису-Дону, в рассматриваемый нами период, действительно походила одна из древнейших восточноевропейских торговых магистралей соединявших государства Восточной Европы и Азии с государствами расположенными на побережье Балтийского моря и Скандинавии. Да и сложно назвать Волгу в первой половине IX века рекой славян. Если, конечное, в данном случае по именем ас-сакалиба фигурирую именно они. А вот на Дону и Подонцовье славяне в рассматриваемый период действительно жили, что вполне подкреплено данными археологии.  Причем, если верить археологами, часть донских славян не только жила на территории лесостепного варианта салтово-маяцкой культуры, но и участвовала в ее этногенезе. Мнение по этому поводу у исследователей однозначное: « контакты славян и алано-болгарского населения были довольно тесными и разнообразными. Во-первых, они носили характер торговых отношений, хотя и не очень развитых. Во-вторых, культурные связи выразились во взаимном обогащении отдельными производственными навыками. В-третьих, отношение славян и населения салтово-маяцкой культуры носили дружественный характер, что выразилось в итоге их совместного проживания на одних поселениях в связи с передвижением части алано-болгар в более северные безопасные районы, заселенные славянами. Здесь они смешались со славянами, будучи, вероятно,  ими очень быстро ассимилированы».  // «… большинством исследователей   однозначно признается факт участия славянского земледельческого  населения в формировании салтово-маяцкой археологической  культуры, особенно ее лесостепного аланского варианта, и проникновения в быт алано-болгарского населения Хазарского каганата некоторых черт славянской  материальной  культуры» . Кроме того, отдавая должное влиянию славян на алан и болгар,  отразившемся в появлении у последних новых типов поселений, жилищ, отопительных сооружений, некоторых видов керамики и погребений по обряду кремации, известный специалист по салтовской культуре В.С. Аксенов обращает внимание и на человеческий фактор, т.е. контакты на уровне община-семья, человек-человек, долгое время остававшиеся вне поля зрения и интересов историков и археологов. Поводом для этого послужили находки погребений, в которых были похоронены представители разных этносов, предположительно, состоящие в браке . В качестве одного из примеров таких отношений Аксенов приводит погребение в катакомбе № 93 салтовского могильника, где, по словам археолога,  вместе: « с  мужем-аланом  была  погребе на его жена, вышедшая из славянской  среды:  возможно,  представителей  культуры  смоленско-полоцких длинных курганов —  летописных кривичей».  Как видим, ареал контактов алан салтовской культуры со славянами выходил далеко за пределы Подонья и Подонцовья, и это служит лучшим доказательством не только взаимопроникновения и  ассимиляции этих народов,  но и объясняет причины по которым Ибн Хордадбех, или его информаторы  в середине IX века считали русов видом славян.  Показательно, при этом, и другое, следов проживания хазар  на территории лесостепного варианта салтовской культуры не обнаружено, что не только  выглядит весьма странным,  но и ставит под сомнение,  бытующее и по сей день, представление о вхождении Подонья и Поднцовья в состав Хазарского каганата. 
   И здесь, пожалуй, самое время поговорить о салтовских городищах и крепостях, как факторе указывающем на наличие некой государственной или предгосударственной структуры, способствующей их строительству. Тем более что по свидетельству Ибн Русте у русов: « много городов, и живут они привольно».  Не вдаваясь в подробности спора между археологами, правомерно или нет называть городища салтово-маяцкой культуры городами, отмечу лишь, что городищ у них, по меркам IX века, действительно, много. Как показывает статистика, даже для 70-80-х годов IX века количество городов на территории будущей Киевской Руси величина искомая. В ПВЛ  упоминается 23 города, самые древние из которых, по версии летописца, Киев, Ладога, Новгород, Изборск, Полоцк, Ростов, Муром, Смоленск, Белоозеро. Однако археологические изыскания показали, что все перечисленные здесь города, за исключением Ладоги, о реальной археологии которой говорилось выше, собственно, городами стали не раннее конца,  начала, а то и середины Х века. До этого же на их месте археологи находят лишь мелкие разрозненные славянские, балтские и финские  поселения.     Иное дело, территория Среднего и Верхнего Дона и Северского Донца, где уже к середине IX века сформировалась многочисленные «гнезда» -  цепь поселений, сконцентрированных вокруг городищ и белокаменных крепостей, расположенных на расстоянии 10-15 км друг от друга. К настоящему времени на территории салтовской культуры археологами открыто и исследовано 37 подобных «гнезд», 10 из которых,  по мнению археологов, с уверенностью можно отнести к протогородам. Но велика вероятность того, что со временем, в процессе археологических изысканий, количество таких городищ  может увеличиться.  Так, в конце 90-х годов ХХ века археологами были начаты раскопки на «Чугуевском» городище, одном из крупнейших в рамках салтовской культуры и ставшем 14 по счету, только из найденных на Северском Донце. По мнению А.С. Плетневой данные городища и крепости были не только замками местных феодалов, но и караван-сараями, служившими пристанищем для купцов, следовавших по Донскому и Донецкому торговому пути. Еще более расширенную трактовку назначения городищ и крепостей салтовской культуры  дает В.В. Колода: « Исходя из пространственного, природно-климатического и геополитического положения лесостепные салтовские городища на С. Донце выполняли различные функции. Среди них, безотносительно к конкретному памятнику, выделяются следующие: 1) центры хозяйственных (прежде всего – сельскохозяйственных) микрорегионов, 2) центры торговли, 3) военные форпосты на границе и на торговых путях (в том числе переправах и бродах), 4) административные центры, посещаемые тудуном (правителем территории) для осуществления распоряжений центральной власти, 5) место временного пребывания военных гарнизонов и военных отрядов, идущих на славянские земли за сбором дани, 6) место аккумулирования и временного хранения этой дани и необходимого для войск продовольственного запаса, и т.д.»    То есть, как видим, на лицо все признаки, если не государства, в полном  понимании этого слова, то предгосударства.  Впрочем, из высказываний некоторых исследователей иногда складывается впечатление,  что у салтовских городищ и крепостей отсутствует культурный слой, и они были лишь временным убежищем для полукочевого населения в зимний период и период военной угрозы. В действительности это не совсем так. По словам В.В. Колоды  археология 10-ти названных им протогородов показывает мощный культурный слой, значительную плотность застройки, богатейшие на инвентарь могильники, большие хозяйственные комплексы-хранилища, кузнечные мастерские и даже пристани. В частности Верхне-Салтовское городище, давшее название самой археологической культуре занимало площадь около 120 га. Построенное в VIII веке  оно имело несколько линий обороны состоящих из валов и рвов и каменной  цитадели  прямоугольной формы с размерами 140 на 100 м. Высота  стен цитадели с каменными башнями на углах, по подсчетам археологов, достигала 10-12 м., ширина, порядка, 4-м. С обеих сторон стены цитадели  были облицованы прямоугольными плитами известняка, что предавало цитадели вполне презентабельный вид.  С западной и северной стороны городища  к цитадели примыкал обширный  не укрепленный посад.  По подсчетам археологов   на территории  самого городища  постоянно проживало порядка семи тысяч человек, а с учетом жителей пригородов и посада население «гнезда» достигало 20 000 человек, что даже на фоне Западной Европы, того периода, выглядит более чем  солидно. Не говоря уже о крошечных по размерам и численности проживавшего в них населения Ладоге и другие городищах и поселениях северо-запада будущей Руси. 
   Рядом с Верхне-Салтовским комплексом обнаружен могильник занимающий площадь  более 100 га., на котором  похоронено порядка 30-ти тыс. человек.  Безусловно, далеко не  все поселения и  городища салтовской культуры имели такие размеры и культурный слой как Верхне-Салтовское и Маяцкое,  но и того что найдено более чем  достаточно, что бы отнести салтово-маяцкую археологическую культуру к наиболее мощным и значимым культурам Восточной Европы IX века.  Что вполне удовлетворяет критериям, позволяющим ей претендовать на звание Русского каганата.
  Еще совсем недавно считалось, что салтовские крепости строились против славян или иных воинственных народов севера. Отчасти именно это послужило основанием  В.В. Седову локализовать Русский каганат на землях роменской археологической культуры. Но как показывают   изыскания археологов, дело обстоит несколько иначе. Та же Плетнева  в 1998 году уже писала: «Вряд ли в IX в., когда ставились эти крепости, они предназначались для спасения от данников.  Это тем более невероятно, что окружавшие их поселения были вполне доступны для предполагаемых Афанасьевым грабительских славянских походов. Брать при этом укрепленную часть поселения не требовалось».   Еще более конкретен в оценке назначения салтовских крепостей Свистун Г.Е. :
« преобладающее большинство укреплений располагались вблизи переправ на высоких правых берегах, чем наглядно указывается их военно-стратегическая направленность против противоположных, левых берегов, обращенных на восток или юго-восток. К тому же ряд салтовских поселений расположенные за линией укреплений вдоль р. Северский Донец в западном направлении. При этом эти поселения на Западе не имеют укреплений и расположены на близком расстояния от поселков славянского мира. Все это совсем не свидетельствует о жестком контроле границы Хазарским каганатом в Северодонецком микрорегионе с помощью линии обороны, созданной из салтовских лесостепных городищ.  Наоборот, вся мощь этих городищ и военно-стратегический потенциал был обращенный в обратном направлении».  То есть, фактически, в сторону предполагаемой метрополии.  Все это  довольно красноречиво указывает на то, откуда населению салтовской культуры исходила наибольшая угроза..
И здесь, пожалуй, самое время  рассмотреть,   по сей день, не утративший своей актуальности вопрос о зависимости салтово-маяцкой культуры от Хазарского каганата. Ситуация здесь весьма противоречивая и своеобразная. Часть археологов, непосредственно занимающаяся изучением памятников салтовской культуры, с одной стороны признает, что следов присутствия этнических хазар на территории лесостепного варианта СМК не обнаружено, и поэтому: «вошедшее в оборот в 80-е. гг. прошлого века утверждение о том, что салтово-маяцкаякультура была «государственной» культурой Хазарского каганата, в настоящее время можно рассматривать только как метафору, -  поскольку, -  хазары не являлись ни создателями, ни носителями этой археологической культуры».   С другой, продолжает придерживаться: «взглядов М.И. Артамонова и С.А.Плетнёвой о том, что лесостепной вариант салтово-маяцкой культуры, носителем которого, в их представлении, было булгаро-хазаро-аланское население, маркирует северо-западные рубежи Хазарского каганата».   Хотя: «Никаких доказательств в пользу этой гипотезы высказано не было, на что обращал внимание ещё И.И. Ляпушкин, но, как показывает отечественная историография, вплоть до последнего времени многими исследователями она воспринималась в качестве аксиомы».
  Ситуация практически та же самая что и с Повестью временных лет, в достоверности известий которой касательно ранней истории Руси, высказываются сомнения, но это не мешает историкам продолжать писать русскую историю в контексте ПВЛ с оглядкой на приведенные в ней даты и сюжеты.
 Но вернемся к хазарам. По версии Г.Е. Афанасьева в IX в. центр хазарского домена располагался на реке Сал в районе  сл. Большая Орловка Ростовской обл. Сама же территория домена – это окружность с радиусом в 175 км.  условно разделенная археологом на четыре оборонительные агломерации: Усть-Донскую, Усть-Маныческую, Нижне-Сальскую и Верхне-Сальскую.   Именно здесь отмечается наивысшая плотность погребальных комплексов принадлежащих хазарам, наибольшее количество эпиграфических памятников выполненных донским письмом, найдено много  византийских и арабских монет, хазарских луков. А главное, именно, на эту территорию приходится большинство известных городищ хазарского времени, включая Саркел, Семикарокорское и Камышевское. Данные археологии не противоречат, а в известной степени дополняют свидетельства арабских и хазарских источников описывающих Хазарию. В частности, в «ответном письме», из так называемой «еврейско-хазарской переписки», датируемой второй половиной Х века, хазарский царь Иосиф достаточно  подробно описывает территорию своего государства.  Если верить тексту,  хазарские владения начинаются в устье Итиля (Волги) и простираются в восточную сторону на 20 фарсахов  пути, до Каспийского моря, в южную сторону на 30 фарсахов, в западную на 40 фарсахов и в северную сторону  на 30 фарсахов пути.  Даже если учесть, что речь идет о середине Х века, то есть периоде  упадка  былого могущества Хазарского каганата, это не отменяет выводы сделанные Афанасьевым, написавшим: «Размеры хазарского «домена», намеченные Б.А. Рыбаковым и с некоторыми корректировками принятые в настоящее время рядом исследователей, в большей степени соответствуют современным археологическим данным, чем те гипертрофированные размеры, которые фигурируют в работах авторов, ориентирующихся или на сильно преувеличенную информацию хазарско-еврейских письменных источников о занятой хазарами территории, или опирающихся на устаревшую гипотезу о маркирующей Хазарский каганат свойствах «государственной культуры», представленной салтово-маяцкой культурой в её самом расширенном понимании».  В пользу точки зрения Афанасьева говорит уже то, что хазарских городов и крепостей на Верхнем и Среднем Дону и Северском Донце не знают  арабские  и византийские источники. Даже в середине Х века для  византийцев эти земли были  terra incognita.  Знания Константина Багрянородного о территории восточнее Днепра ограничиваются лишь низовьями Танаиса (Дона), где в 834, по другой версии в 837 году, при участии византийцев была построена крепость Саркел.   
  Безусловно, сей  факт  не может служить решающим  аргументом в пользу независимости салтовской культуры от Хазарского каганата, и тем более не служит основанием для безоговорочного отождествления  салтовцев с  русами, а  территорию салтово-маяцкой с Русским каганатом. Но, в любом случае, в совокупности со всеми приведенными выше аргументами и фактами он говорит о многом.  О многом говорит и статистика.
  Афанасьев выделил четыре типа  городищ салтово-маяцкой культуры: 1)  земляные городища  скифского периода, использовавшиеся салтовским населением без дополнительной перестройки; 2) мысовые городища с поперечными земляными укреплениями, созданные населением VIII–X вв.; 3) городища с  земляными укреплениями, расположенными по периметру мыса; 4) каменные крепости правильных геометрических форм.  Так же он рассчитал и количество трудозатрат на их возведение исходя из  норм ручного труда, установленных в России в первой половине XIX в. Результаты впечатляют. Если для возведения городищ первых трех типов трудозатраты варьируются от  от 0 до 4500 чел ./ дн., то для каменных крепостей  - более 20 000 чел ./ дн.      Полученные данные позволили исследователю отнести первые три типа поселений к городищам - убежищам, созданным родовыми коллективами, а четвертый – к системе крепостей, организованных государством – Хазарским каганатом – для обороны своих северных рубежей.   
   Выше я уже отметил наличие противоречий во взглядах археологов, с одной стороны отрицающих не только присутствие хазар на территории лесостепного варианта СМК, но и в целом связь хазар с данной культурой, с другой, с завидным упорством отстаивающих зависимость СМК от Хазарского каганата. Отметил я и иную направленность оборонительных сооружений лесостепного варианта СМК, в задачу которых входила не оборона границ Хазарского каганата от угрозы с севера, а наоборот охрана территории СМК, а заодно и славянских поселений Подонья и Подонцовья от угрозы с востока и юго-востока. То есть со стороны как раз самого Хазарского каганата, который, по глубокому убеждению М. Артамонова и стал причиной гибели салтово-маяцкой культуры. 
   Но если угроза, и как мы убедились из предположения Артамонова, вполне обоснованная, для населения салтовской культуры  исходила от Хазарии, а для строительства крепостей и укрепрайонов требовались усилия государства. То очевидно, что этим государством была не Хазария, а сама салтово-маяцкая культура, в которой, как уже говорилось выше, часть исследователей видит Русский каганат.
  Что еще помимо крепостей и городищ говорит в пользу тождества салтово-маяцкой культуры и Русского каганата? Хордадбех, Ибн Русте и другие арабо-персидские авторы пишут о торговле русов мехами, рабами и мечами, которые они доставляют от самых окраин славянского мира до берегов Румийского  и Джурджанского моря,  а также в славный город  Багдад. Причем, в Багдад по свидетельству Ибн Хордадбеха, русы едут на верблюдах. Вот и давайте рассмотрим насколько рассказанное арабами и персами о русах соответствует торговой активности населения СМК.
  По мнению археолога В. Аксенова население салтово-маяцкой культуры: «стояло на весьма высоком уровне хозяйственного и культурного развития. Металлургия, гончарное дело, некоторые другие хозяйственные занятия выделились в самостоятельные ремёсла. Находки свидетельствуют о наличии оживлённых торговых связей с народами Северного Кавказа и Среднего Поволжья, с Ираном и Византией, с Китаем и государствами Средней Азии. Так, из Китая и Средней Азии в Салтов привозили шёлковые ткани, с Северного Кавказа и из Византии – бусы, из Ирана – серебряные монеты, ткани. Из Крыма доставлялось  вино, стеклянные сосуды».   За пределы своей территории «салтовцы» вывозили: «… зерно, шкуры и кожи, мед и воск, с северных территорий, благодаря посреднической торговле – пушнину… А также захваченных в набегах рабов. Ввозили предметы роскоши, пряности, ткани, вино. Не оружие – его делали в достатке сами».    
   Кстати, на счет оружия. Хордадбех утверждает, что русы занимались торговлей мечами. И вот здесь хочется обратить внимание на один существенный  момент.  В погребениях и археологических слоях Древней Руси датируемых IX веком находки мечей крайне редки. Отмечают исследователи и тенденцию к некоторому их запаздыванию по сравнению с зарубежными аналогами. Имеется в виду, что найденные на территории Восточной Европы мечи обычно находят в погребениях и археологических слоях более позднего, чем произведены клинки,  периода. Объяснений данному «хронологическому разрыву» существует несколько. На мой взгляд,   наиболее  обоснованным выглядит предположение Каинова: « в IX  веке мечи для территории будущего  древнерусского государства были очень редким  явлением и попав сюда в  IX веке меч продолжал передаваться по наследству, хотя в остальной  Европе «мода» на данный тип меча проходила. В свою очередь такое объяснение может свидетельствовать  об определенной изолированности иноземных гостей от их родины».  Все бы ничего, да только объяснение которое  дает археолог вступает в  противоречие с свидетельством  Ибн Хордадбеха. Получается как в той присказке про сапожника без сапог. Торгуя мечами, для своих собственных нужд, русы пользовались  устаревшими моделями, да и тех, похоже, не имели в достатке. В той же Ладоге погребений с мечами нет, а все предположения о том, что жившие на поселении русы-скандинавы, на вооружении имели мечи, строятся исключительно на находках в слоях поселения деревянных игрушечных мечей.  Весьма шаткое допущение. В любом случае сей показательный факт вызывает больше вопросов, чем ответов. 
   Ибн Русте пишет  об оружии русов: «Мечи у них сулеймановы». Под сулеймановыми мечами, обычно подразумевают  мечи производившиеся в империи франков, весьма популярные у скандинавских викингов. Так ли это на само деле?  Вопрос спорный.  А. Кирпичников положивший годы на изучение  военного дела  Руси, в целом, соглашаясь с тожеством  франскимх и сулеймановых мечей, в тоже время дополняет: «Мечи русов, несмотря на их сходство с франкскими, на Востоке все же выделяли».  И действительно, арабский философ, математик и астроном Ал-Кнди, живший в IX веке, в трактате «О различных  видах мечей и железе хороших  клинков и местностях, по которым они называются», пишет: « Что касается [мечей], собранных из мягкого и твёрдого железа, то они делятся на два класса: франкские (ал-фарандж;йа) и сулайм;нийские (ас-сулайм;н;йа).  Франкские мечи (ас-суй;ф ал-фарандж;йа) имеют широкие клинки и превосходно сделанные навершия. Они имеют форму благородных йам;нийских мечей с широким долом посередине, подобным чистой реке. Их узор напоминает облик иностранной табаристанской ткани и построен как [переплетение] колец кольчуги. Их узор белый, фон красный после заточки, до заточки же ничего не видно. На их передних частях полумесяцы, заполненные жёлтой медью или золотом, или кресты, таким же образом заполненные жёлтой медью или золотом. Среди них попадаются такие, которые имеют насечку в каком-то месте [клинка], в которую вставлен гвоздь из золота или жёлтой меди. Иногда самые лучшие йам;нийские мечи также инкрустированы золотом по клинку или острию. Они имеют рёбра жёсткости (?), напоминающие [таковые у мечей типа] д;сакт, вблизи дола, где нет разводов. Дол заканчивается около острия,[на расстоянии] трёх пальцев от него, и на этом участке также нет разводов. Навершия этих мечей более узкие, чем навершия йам;нийских. Что касается сулайм;нийских мечей, то их железо подобно железу франкских мечей, с тем исключением, что их разводы жёлтого цвета, более светлые. Они импортные. Верхняя и нижняя части клинка простые, без сужений. Если навершие имеет хорошо сделанное основание, на нём имеются лёгкие разводы. На этих мечах нет изображений или крестов. Характер их звона напоминает таковой йам;нийских мечей. Встречаются мечи такого звона, что он даже богаче обычного, но по остальным своим качествам они такие же».   Кирпичников интерпретирует текст ал-Кинди, несколько иначе: «Франкские мечи широки у рукояти и узки у острия, имеют широкий дол, который выглядит как чистый речной поток. Их Дамаск (;a;har) по рисунку похож на редкий узор табаристанской ткани. В верхней части этих мечей находятся полумесяцы или кресты, иногда «отверстия», выложенные латунью или золотом. Слиманские мечи похожи на франкские. Их декорация (речь идет, очевидно, о рисунке узора на клинке) более мелкая (тонкая) блестящая и редкого искусства. Они равномерной ширины, острия их не округлы, и редко когда полоса суживается по направлению к острию. Слиманские мечи не имели изображений и крестов. Их рукояти (s;l;n) похожи на йеменские и франкские, последние, однако, более богатые. В сущности франкские и слиманские мечи одинаковы». 
Что, на мой взгляд, тут принципиально? Из приведенных текстов, очевидно, что ал-Канди делит мечи изготовленные: «из мягкого и твёрдого железа» на два класса – «франкские (ал-фарандж;йа) и сулайм;нийские (ас-сулайм;н;йа)», поясняя при этом, разницу между ними.  Кирпичников, резюмируя выводы ал-Кинди  пишет: « В сущности франкские и слиманские мечи одинаковы». Из перевода предложенного Кулешовым следует что: по остальным своим качества «они такие же». Такие же, как франкские или такие же, как йам;нийские, с которыми ал-Кинди сравнивает   сулайм;нийские мечи по звону, в процитированной мною тексте предложением ранее рассматриваемого? Кроме того, из текста Кинди следует, что сулеймановы мечи по своему внешнему виду отличаются от мечей франков и близки им лишь по качеству металла. Лишь в этом они такие же, как мечи франков или одинаковы с ними.
 В полной мере осознавая всю спорность и  бездоказательность озвученных ниже предположений и выводов, тем не менее, осмелюсь усомниться,  действительно ли  ал-Кани и его последователи под сулеймановами или сулайм;нийскими мечами подразумевали мечи произведенные в Западной Европе, именуемые франкскими или каролингскими?  Или быть может речь идет, о каком-то ином виде клинкового оружия, например, сабле?   Приведу  некоторые аргументы в пользу данного предположения. 
   В  арабском языке нет  отдельного термина  для обозначения  меча, в привычном для нас понимании  этого слова, все клинковое оружие, будь то: меч, сабля, палаш  арбы называют одним и тем же словом «sаif/sayf».  Исходя из этого установить, что в действительности подразумевал Ибн Русте называя клинки русов «сулеймановыми мечами» довольно сложно. В русском языке, впрочем,  понятие «меч», в известной степени,  тоже условно.  Мечем  у нас называют и японскую катану, форма клинка которой гораздо ближе к палашу или сабле, нежели к классическому мечу. Да и мечи  самих арабов формой  клинка и рукояти не всегда близки мечам викингов.  Следует учесть также,  археологам известны и переходные формы европейского клинкового оружия условно  называемые «однолезвийный меч-палаш», «кривой меч», «меч-сабля». И все эти формы, в виде отдельных экземпляров,  обнаружены на территории салтовской культуры. 
 Есть здесь  еще и другой, весьма показательный момент. Как утверждают эксперты,  КПД удара даже хорошо сбалансированного  франкского или древнерусского меча Х-ХІ в. достигал лишь 45%. Небольшой  наклон  рукояти у палаша позволял обойтись без тяжёлого навершия, компенсировавшего отдачу, и сместить центр веса ближе к острию, в результате чего КПД удара возрастал до 65-70%.  Изменение  кривизны клинка еще больше увеличивало КПД удара. У сабли он достигал 80 % и выше, в случае еще большего увеличения кривизны клинка. Многие салтовские сабли при, в целом,  небольшой кривизне клинка  имели и наклон рукояти к режущему краю. Что, по мнению, А.В. Комара и О.В. Сухобокова: «в сумме делало хазарскую саблю VIII-ІХ вв. очень эффективным оружием ближнего боя, причем как верхового, так пешего, в отличие от древнерусского меча, который оправдывал себя только в затяжных пеших баталиях».   И это не единственная причина  позволяющая причислить сабли салтовской культуры к  «сулеймановым мечам».  В пользу этого может говорить и технология изготовления клинкового оружия населением салттово-маяцкой культуры.  Но прежде небольшой исторический  экскурс.
 В Белгородской области  сосредоточено 40%  разведанных в России запасов  железной руды, а   между городами Старый Оскол и Губкин находится крупнейший в стране металлургический комбинат и крупнейший в мире карьер по ее добыче. Какое это имеет отношение к салтово-маяйкой культуре и клинковому оружию в ней производившемуся? Само прямое. Дело в том, что,  чуть, южнее, в пределах все той же Белгородской области, на правом берегу реки  Оскол, археологами раскопано так называемое Ютановское городище, на котором  в первой половине  IX века: «располагался крупнейший для того времени в Восточной Европе металлургический центр салтово-маяцкой культуры, основу которого составляли чернометаллургические технические установки, не только не имеющие себе равных, но и позволяющих рассматривать  салтовское  металлургическое производство как особую отрасль хозяйства — ремесло, дифференциация которого проходила в зависимости от вида исходного продукта».    Как показали исследования,  металлурги Ютановского городища «используя ферросилиций, могли получать кремнистую сталь — сталь, содержащую кремний в качестве легирующей добавки. Кремнистая сталь, содержащая 0,1-0,2% С и около 1% Si, благодаря присутствию кремния, без специальной обработки (закалки), отличается от углеродистой большей прочностью… Рассмотренные нами типы сыродутных горнов, используемых металлургами Ютановского металлургического комплекса, а также совершенствование технологии получения металла с использованием ферросплавов свидетельствуют о высоком уровне развития чернометаллургического производства».   Однако, металл, металлом, но из него надо еще и уметь делать высококачественный продукт, в том числе и оружие. Исследователи делят клинки салтовских оружейников на две группы – «первоклассные изделия с закаленными лезвиями» и высоким содержанием углерода (0.8-0.9%) и изделия «с рабочим краем, который был мягок и быстро тупился».  То есть на дорогое оружие для воинов и на продажу, и оружие простолюдинов и ополчения. Помимо этого специалисты отмечают, что в технике клинкового производства  салтовскими мастерами: «использовались шесть основных приемов: пакетирование, сварка двух заготовок, вварка, наварка, ковка цельностального клинка, термическая обработка».   Материалом  для производства  им: «служило железо, малоуглеродная сталь с равномерной строением, сырцовая неравномерно науглероженая, высокоуглеродистая, полученная путем цементации».  « Сочетая несколько приемов в одном изделии, -  пишет Толмачева,  -  мастер создавал сложные конструктивные  схемы изготовления клинков».   Словом, сомневаться в том, что салтовские кузнецы, среди которых вероятно были и славяне,  умели производить высококачественный продукт не приходится. Могли ли, в таком случае,  салтовцы продавать свои клинки за пределы культуры и Восточной Европы, в целом? Утверждать  этого я не берусь. А с другой стороны,  почему нет?  Попытки отыскать хоть какую-то информацию о количестве найденных в восточных странах клинков франкского и салтовского, шире – аланского или хазарского происхождения, к сожалению, не увенчались успехом. К сожалению, возможности интернета не безграничны.
   И сразу что бы далеко не уходить от темы. Ибн Русте пишет что русы: «на коне смелости не проявляют и все свои набеги и походы совершают на кораблях».   Трудно сказать, заимствовал  Ибн Русте данный текст из «Анонимной записки» или это уже его собственное дополнение отражающее реалии его времени,  а не IX  века, периода становления и гибели Русского каганата. О кораблях русов и из судоходной традиции, как уже говорилось ранее, речь пойдет в следующей главе. А вот о безлошадности русов поговорим сейчас. Византийские авторы  также отмечают, что русы были плохими наездниками,  и сражались пешком. Что, по мнению норманистов, автоматически свидетельствует в пользу скандинавского происхождения руси. Выводы более чем спорные уже потому, что археологический материал показывает, что русы Х века и последующих веков, все-таки,  были наездниками, хорошими или плохими иной вопрос, которого мы коснемся позже. Были или наездниками русы IX в., ответить еще более затруднительно. Кроме того….  Обычно считается, что салтовские  дружины, ввиду своего кочевнического происхождения, были исключительно конными. Но как показали последние исследования, это не совсем так. О том, что помимо всадников в состав салтовских дружин входила и пехота, археологи говорить и писать начали достаточно давно.  В настоящее время, это стало еще более очевидным. Также установлено что войско носителей того или иного погребального обряда имело свою специфику и тактику ведения боя.  В частности вот что поэтому поводу пишет  Владимиров С. И.: «Войско населения, оставившего катакомбные могильники, состояло преимущественно из пеших воинов, вооружённых топором, реже луком со стрелами и клинковым оружием. Небольшая часть войска была представлена всадниками… Войско населения, практиковавшего обряд трупосожжения, было конным. На вооружении всадников находились в большинстве случаев топоры и копья, реже лук со стрелами и клинковое оружие. Часть войска была представлена пехотой, вооружённой топорами, реже луком со стрелами и копьями…  войско населения, практиковавшего ямный обряд погребения, имело также смешанный состав, включая пехоту и конницу, при небольшом доминировании последней. Как конные, так и пешие воины чаще всего были вооружены копьями и луком со стрелами, реже клинковым оружием и топорами. Редко в состав вооружения входил кистень».  Не трудно догадаться, что для нашего исследования выводы археологов имеют если не решающее, то принципиальное значение, поскольку в сочинениях арабских да и византийских авторов русы, преимущественно,  изображены,  пехотинцами, не умеющими пользоваться конем. Насколько данные утверждения средневековых анналистов гипертрофированны, будет рассмотрено ниже, в других главах. Пока же снова вернемся к торговле салтовцев. Далеко не все исследователи разделяют оптимизм Аксенова по поводу торговых контактов населения Подонья и Подонцовья. Тот ж Тортика, например, признавая налаженные связи:  «салтовского  населения Придонечья… с византийско-крымскими городами», откуда в Подонье и Подонцовье поступало: « вино, привозившееся в амфорной таре,  предметы роскоши (косметика, благовония, шелковые ткани, бусы)», и куда, по его мнению, салтовцами поставлялись: «зерно, шкуры, мясо, мед, воск, возможно, меха, может быть даже в небольшом  количестве и рабы», полагает, что, несмотря на это, экономика салтово-маяцкой культуры в большей степени была ориентирована на внутренний рынок,  базировавшийся на: «безмонетном, обменном (товар на товар), характере этих торговых отношений». 
  Действительно, монет как византийских,  так и арабских на территории салтово-маяцкой культуры, по сравнению с другими регионами Восточной Европы,  найдено не  очень много. В массе своей они отчеканены еще в VIII в, и лишь единичные экземпляры датируются началом IX века.   Что собственно и породил предположение о безмонетном товарообмене у населения салтовской культуры. А заодно и  предположение о том, что все найденные здесь арабские дирхемы аланы принесли с собой в Подонцовье еще в пору переселения с Кавказа. И с тех пор, как полагают некоторые исследователи,  арабское серебро к салтовцам,  больше не поступало, а если и поступало то в мизерных, не фиксируемых археологией количествах. Складывается достаточно парадоксальная ситуация. С одной стороны, экономически развитый регион, имеющий торговые контакты с Востоком  и с  Византией. С другой,  малое количество монет, найденных в, основном, в погребениях.  Неувязочка получается. И тем она очевиднее, если учесть, что по соседству, в Поочье количество находок арабских дирхемов как в розницу, так и в составе кладов на порядок больше. Как утверждают археологи, по количеству находок куфических монет: «данный  регион – один из  лидирующих в европейской части России».  Правда, появляются они здесь,  лишь в первой четверти IX века.  Но принципиально другое.  В настоящее время большинство исследователей полагает, что  поступление монетной массы в Поочье в  IX в.: «происходило по водной системе Дона. Из бассейна Верхнего Дона движение монетного потока становилось многовариантным и расходилось радиально».   Также, есть все основания полагать, что движение монет, товаров и в особенности меха, по Дону происходило и раньше, как минимум с античного времени.
  Но нас интересует время функционирования салтово-маяцкой культуры, то есть VIII-IX вв. Вяч. С. Кулешов пишет: «VIII в. в результате скандинаво-хазарских соприкосновений в Восточной Европе заметные партии сасанидских и умаййадских монет достигают лесной зоны и региона Балтики. Ранние монетные находки второй половины VIII в. в ощутимой концентрации представлены в погребальных памятниках славяно-хазарского пограничья, ломоватовской культуры Прикамья и Средней Швеции (Упланда), а также в нижних слоях Ладожского поселения… Существенно, что на комплексы салтовской культуры приходится наибольшее число ранних находок, тождественных «докладовым» монетным находкам Ладоги и Швеции».  Проще говоря, сначала дирхемы появляются на территории СМК, а чуть позже они начинают фиксироваться  в Ладоге,  Балтийском регионе   и  Поочье.
И доставляют эти дирхемы на Балтику по убеждению Кулешова и большинства, цитируемых здесь исследователей сторонников норманнской теории, русы, которые суть скандинавы.
   Раннее, со ссылкой на Щавелева и Фетисова я уже показал, что археологических свидетельств присутствия скандинавов в зоне влияния Хазарского каганата, не обнаружено.  Но из книги в книгу, причем речь идет не о сочинениях  приключенческого жанра, а вполне себе научно-популярных изданиях, неугомонные викинги гребут по Днепру, Дону и Волге, аж до самого славного города Багдада, при этом, не оставляя после себя никаких следов. Но самое интересное другое.  Пропуская через свои земли скандинавов-русов, по версии археологов и историков, сами салтовцы, интереса к торговым операциям не проявляют, поскольку дирхемов на их территории обнаружено крайне мало. Да и те, как было уже отмечено, в массе своей выпущены в VIII в.  Словом, настоящие бессребреники. Но возможно малое количество куфических монет имеет какое-то иное объяснение,  кроме отсутствия у салтовцев стремления к накоплению средств? Отчасти такое объяснение предложил Тортика, написавший: «
Анализируя факт практически полного отсутствия кладов и небольшое количество отдельных находок в степной зоне, между нижней Волгой и нижним Доном, в устье Северского Донца, в стенной части Днепро-Донского междуречья, нельзя забывать и о некоторых особенностях кочевого менталитета. Для степных  богачей обладание сундуками, наполненными монетами, представляло небольшую ценность. Скот был главным сокровищем, главным  мерилом богатства в степи. Деньги, спрятанные в юрте, никому  нельзя было показать, никто не мог их увидеть и оценить по достоинству могущество хозяина, тогда как многотысячные стада скота говорили сами за себя. Слава об их владельце разносилась на многие километры. Он устраивал пиры и праздники, одаривал своих  родственников и приближенных, содержал отряды батыров, покупал предметы роскоши, дорогие ткани, украшения для своего коня и жен, дорогое оружие и, как правило, не копил деньги, и,  соответственно, не прятал клады. Таким образом, возникла парадоксальная ситуация. Через  Хазарский каганат транзитом по нескольким речным и морским  торговым путям шли потоки товаров и денег, этими же путями  следовали купцы разного этнического происхождения - русы, арабы, персы, евреи, с которых хазарское правительство  взимает 10%  пошлину, при этом в самой Хазарии денег мало и денежного обращения, за исключением территории городов, практически нет».   
 В целом, соглашаясь с точкой зрения археолога, сделаю, на мой взгляд, ряд существенных дополнений. Серебряные монеты в Восточной Европе и на Балтики в то время были не только средством оплаты товаров и услуг, но и источником серебра,  которое помимо всего прочего  шло на изготовление украшений, посуды, технические нужды.  Да и сами монеты, как  средство оплаты использовались большей частью,  исходя не из их номинальной стоимости, или покупательской способности, а по весу.  Так, к примеру: 1 лошадь стоила 150 г серебра,  корова – 80 г, меч – 125 г, копье – 50 г, нож -3 г (1 дирхем).  В этом случае, салтовцы могли использовать полученное от арабов серебро, как для собственных ювелирных нужд, так и для производства изделий на экспорт, а в большей степени, для покупки мехов и иных, скажем так, дефицитных товаров, в том числе и зерна, у славян. А. В. Гигорьев,  вполне допускает, что осевшие в Поочье дирхемы это плата местным жителям за обслуживание волоков и проводку торговых караванов, которые шли по Дону в Поосье и дальше на Северо-запад не только водным, но и сухопутным путем. Словом, какая-то часть поступающих к салтовцам дирхемов ими могла использоваться для покупки товаров извне, у славян, в той же Византии, а часть идти на изготовление ювелирных изделий и украшения оружия. При этом не следует забывать и о том, что время существования салтово-маяцкой культуры пришлось на начало складывания товарно-денежных отношений в Восточной Европе. Арабские источники сообщают, что в качестве денег русы используют не только дирхемы, но и шкурки белки и куницы. В начале Х века Ибн Фадлан пишет: «Дирхемы русов — серая белка без шерсти, хвоста, передних и задних лап и головы, [а также] соболи. Если чего-либо недостает, то от этого шкурка становится бракованной [монетой]. Ими они совершают меновые сделки, и оттуда их нельзя вывести, так что их отдают за товар. Весов там не имеют, а только стандартные бруски металла. Они совершают куплю-продажу посредством мерной чашки».  Кулешов рассматривая историю денежного обращения в Восточной Европе IX–XI вв. также отмечает: «В IX–XI вв. в регионах Восточной Европы бытовали варианты денежных систем, единицы которых формально принадлежали к классам металлических денег (весовое серебро, монеты, золото), меховых товаро-денег (шкурки драгоценных пушных зверей) и товаро-денег иных групп (мечи, стеклянные бусы, штуки шелка/парчи)».   Вероятность того что население салтовской культуры  как и их соседи использовала все перечисленные денежные системы достаточно высока. Что, вероятно, может служить еще одним объяснением малого количества арабских дирхемов  на поселениях и в погребениях СМК. Хотя полностью исключать возможность ограничения поступлений дирхемов в Подонье и Подонцовье в начале 1Х века, в связи с гражданской войной в Хазарии,  тоже не стоит. Отдельным пунктом  стоит вопрос  о производстве подражаний арабским дирхемам. Единства во взглядах среди нумизматов и археологов здесь тоже нет. А.А. Быков  полагал, что подражания чеканились в столице Хазарского каганата и были своеобразной попыткой хазарских властей наладить выпуск собственных денежных знаков. В пользу этого, по мнению исследователя, говорит наличие на ряде монет надписи читаемой как «Ард ал-Хазар» («Земля  хазар»).  Несколько иначе на проблему смотрел В.Л. Янин писавший: « Хазары, не знавшие монетного обращения вообще, не только не выпускали каких-либо монет, но и оригинальной куфической монеты не употребляли. Основную роль в доказательствах Р. Р. Фасмера сыграли топографические наблюдения. Он указывал, что клады, содержащие подражательные монеты, концентрируются исключительно на территории б. Казанской губ.; по его словам, там нет «ни одного клада … о котором можно было бы с полной уверенностью сказать, что в нем не заключалось между прочими монетами и варварских дирхемов». Этот вывод сделан Р. Р. Фасмером на основании анализа кладов X в. и вполне правилен для этого времени. Но имеется ряд кладов с имитациями более раннего времени. К их числу относится, прежде всего, Девицкий клад 838 г., состоящий из 323 монет, около четвертой части которых составляют подражания аббасидским дирхемам; затем Завалишинский клад 810 г., две монеты в котором (из 52) были подражаниями, Хитровский клад 873 г., содержавший какое-то количество неподсчитанных подражаний, Погребновский клад 876 г. с двумя подражаниями (на 216 рассмотренных монет клада), Пейпусский клад 862 г., в котором было обнаружено два подражания аббасидским дирхемам… Топографические данные об имитациях, относящихся к IX в., позволяют предполагать место их чеканки где-то на территории современных Воронежской, Харьковской, Белгородской или Курской областей. Это предположение переходит в уверенность, если обратиться и к более поздним материалам. К X в. относится обнаруженный близ Харькова большой Безлюдовский клад, состоящий исключительно из подражаний куфическим монетам, и Березовский клад Курской обл., в котором наряду с подлинными восточными монетами насчитывается несколько сотен подражаний. Названная территория археологически отождествляется с областью распространения так называемой салтово-маяцкой культуры, связанной экономическими узами со славянским населением Восточной Европы. Сырьем для изготовления подражательных монет служили, по-видимому, те же арабские дирхемы – именно те их экземпляры, которые не соответствовали принятой в Восточной Европе весовой норме, стертые монеты и обломки. Необходимо отметить, что все подражания, обнаруженные в Восточной Европе, изготовлены чеканкой, а не литьем… Вопрос о принадлежности подражаний может быть окончательно решен только после скрупулезного исследования типологии этих в высшей степени замечательных монет».   Все это позволило, Е.С. Галкиной высказать  предположения, что описанные археологами подражания арабским дирхемам или какая-то их часть,  чеканилась на территории Русского каганата. Было ли это демонстрацией  наличия  государственности у донских русов или  искажение легенды на монетах случайная оплошность, вызванная отсутствием квалификации у «фальшивомонетчиков»,  работавших на внешний рынок,  сказать трудно. Но в любом случае, сугубо, на мой взгляд, поскольку вопрос о «авторстве» псевдо дирхемов так до конца  и не решен, их наличие на территории СМК может говорить в пользу локализации Русского каганата в Подонье и Подонцовье. А теперь перейдем к следующим аргументам и фактам. Речь пойдет о внешнем виде русов и их погребальном обряде.
  Свидетельств о том, как выглядели русы и по какому обряду хоронили своих усопших в IX веке, у историков нет. Поэтому, с некоторой оговоркой или оглядкой  буду исходить из того, что писали о них арабские авторы в начале и середине Х века. Сначала о внешнем виде. Ибн Русте, Ибн Фадлан и ряд других арабских авторов отмечают высокий рост русов, светлый или красный цвет их лиц и белокурые волосы, что как бы прямо указывает на скандинавов. В предыдущих главах, на примере арабских, византийских и римских источников,  я уже показывал, что под подобное описание вполне попадают и славяне, и не только они, но и те же аланы, и касоги. О чем было уже сказано  в этой главе. Приведу и другие  примеры.
   Описывая алан, античные авторы довольно часто указывали на их высокий рост, русые волосы и голубые глаза.  А вот какие воспоминания о  Марии, сестре аланского царя Дургулеля  Борены, ставшей женой византийского императора Михаила VII Дуки, оставила Анна Комина,  до 8 лет воспитывавшаяся при дворе Марии аланской: «была она высокой и стройной, как кипарис, кожа у нее была бела, как снег, а лицо, не идеально круглой формы, имело оттенок весеннего цветка или розы. Кто из людей мог описать сияние ее очей? Ее поднятые высоко брови были золоти¬стыми, а глаза голубыми».   На светлые волосы и голубые глаза осетин обращали внимание и этнографы начала ХХ века.   Словом, видимых противоречий со свидетельствами арабов о внешнем виде русов нет. Хотя повторюсь, поправку на время появления этих свидетельств делать все таки следует. Теперь немного об одежде русов. Ибн Русте, к сожалению почти не уделяет внимание весьма важному для установления этнического происхождения русов, признаку. Он лишь говорит о том, что русы: « опрятны в одежде,  мужчины их носят золотые браслеты, - да о том, что - (Русы) носят широкие шаровары, на каждые из которых идет по сто локтей материи. Надевая такие шаровары, собирают их сбоку у колен, к которым затем и привязывают».   Ибн Фадлан отмечает, что русы: « не носят ни курток, ни хафтанов], но у них мужчина носит кису,  которой  он охватывает один бок, причем одна из рук выходит из нее наружу».  В тоже время, описывая погребальный обряд русов арабский дипломат  говорит о том, что перед кремаций на усопшего руса  надели  «шаровары, гетры, сапоги, куртку, парчовый хафтан с пуговицами из золота», а на голову «шапку из парчи, соболью».   
Об костюме и внешнем виде салтовцев судить сложнее.  Раскопки дают слишком мало органического материала,  среди которого можно выделить лишь отдельные элементы костюма, что дает весьма смутные и обобщенные представления о том какую одежду они носили. Поэтому в своих реконструкциях, исследователи опираются либо на материалы из ряда этнически близких, донским аланам, могильников  Северного Кавказа, где,  по счастливой случайности, сохранились: « Находки целых форм одежд, изготовленных из холщовых, шелковых и шерстяных тканей, головных уборов из кожи, тканей и меха и кожаной обуви»,  либо на изображения людей на предметах быта и украшениях, найденных на территории салтово-маяцкой  культуры и имеющих весьма условный характер. Отслеживается, также, и общая тенденция развития моды евразийских степей, Ирана и Средней Азии рассматриваемого периода, поскольку в костюме этих регионов было достаточно много общего. 
  Но уже одно то, что Ибн Русте  называет штаны русов  шароварами прямо указывает на  их восточное происхождение. Правда,  сторонники норманнской теории видят в шароварах русов широкие штаны викингов,   изображения, которых имеется на ряде поминальных камней VII -VIII вв. с  острова Готланд, и это, якобы доказывает их местные корни.  При этом, правда, не принимается во внимание тот непреложный факт, что «викинг» изображенный на камне  восседает на коне, а не на драккаре  и на голове у него остроконечный «восточный шлем», а не конический, типичный для скандинавов. Более того, графическая реконструкция «штанов из Ходебю», датируемых Х веком, в целом, весьма похожа   на графическую реконструкцию «коротких штанов с широким шагом»  которые носило мужское и женское  население Северного Кавказа, включая алан, с гуннских времен.  Я уже молчу о том, что шаровары, едва ли не до наших дней, носили запорожские казаки, видимо тоже заимствовавшие их у скандинавов.     Кроме штанов аланский мужской костюм включал себя чулки, сапоги из мягкой кожи, без подметок и каблуков,  верхнего, с отворотами и нижнего, со стоячим воротничком,  кафтана. Фрагменты кафтана, найденные на Маяцком поселении, дают некоторые основания полагать, что подобный вид одежды был присущ всем донским аланам, а заодно и большинству остального населения салтово-маяцой культуры.
  В своем сочинении Ибн Русте, правда,  о кафтанах у русов не упоминает, но об этом пишут другие арабские авторы и что самое главное, фрагменты кафтанов найдены в ряде древнерусских погребений Гнездово и в Ладоге, причем в Ладоге в слое датируемом первой третью IX века.   Интересна ладожская находка еще и тем, что покрой кафтана несколько отличается образцов известных на Северном Кавказе, что, по мнению исследователей, говорит о новом варианте «распашного, отрезного восточного костюма».
В тоже время «импортный материал» находки «указывает на ее восточное происхождение».  Находки в слоях датируемых 760-810/ 810-830 гг. других предметов произведенных на территории салтово-маяцкой культуры, на мой взгляд, могут  указывать на то, что найденный в Ладоге фрагмент кафтана, выполненный в несколько иных традициях, нежели стандартные аланские кафтаны Кавказа, отражал вкусы и моду населения собственно, самой салтовской культуры, сформировавшиеся уже в Подонье и Подонцовье.
Аналогичные гнездовским кафтаны найдены и в Скандинавии, в Бирке. И здесь мы очередной раз сталкиваемся с воистину  уникальным феноменом российской исторической мысли. Сами скандинавские исследователи: « называют все остатки верхней распашной мужской одежды с осевым разрезом на груди, застегнутые бронзовыми пуговицами, украшенные тесьмой – «восточными кафтанами»,  поскольку за пределами Бирки, в Швеции: «мужская одежда типа кафтана и литые пуговицы с петелькой распространения не получили».  Российские же историки, из всех сил стремясь открестится от любого восточного влияния на Русь, но при этом, понимая, что прямые аналоги  древнерусским кафтанам находятся лишь в мире степей или в Иране  пытаются доказать, что на Русь кафтан пришел из Византии и уже из Руси попал на Бирку.  Слава Богу, что не наоборот.
  В костюме русов Х и последующих веков  присутствуют и другие элементы степной моды,  что в известной степени может указывать на преемственность. Но это уже предмет рассмотрения следующих глав. Сейчас давайте рассмотрим погребальный обряд русов, известный по свидетельствам арабских и персидских авторов. Ибн Русте пишет: «Когда у них умирает кто-либо, ему выкапывают могилу в виде большого дома, кладут его туда и вместе с ним кладут в ту могилу его одежду и золотые браслеты, которые он носил. Затем опускают туда множество съестных припасов, сосуд с напитками и чеканную монету. Наконец, в могилу кладут живую любимую жену покойника. После этого отверстие могилы закладывают, и жена умирает в заключении».
   Для большинства исследователей, причем как норманистов, так  и антинорманистов могила в виде большого дома это так называемое «камерное» или «срубное» погребение, хорошо известное археологам по раскопкам на территории Восточной Европы и Скандинавии. Не буду акцентировать внимание на том, что в известии Ибн Русте нет слова о том, что этот «большой дом» в погребальной яме выложен из дерева. Возможно, персидского историка или его осведомителя не интересовали подробности ее устройства.  Обращу внимание на другое. Куда более важное. Первое, неизвестно  Ибн Русте описывал погребальный обряд русов опираясь на информацию полученную им, что называется, « из первых рук», или описание обряда он заимствовал из более раннего источника.  Вопрос этот принципиальный. Второй принципиальный вопрос, каким периодом датируются самые ранние камерные погребения на территории Восточной Европы? И если на первый вопрос ответить практически невозможно, то вот с ответом на второй  дело обстоит чуть проще. Хотя и на все сто процентов.   Вероятность того что археологами найдены  не все ранние погребения, более чем высока. А теперь давайте посмотрим, что пишут по поводу камерных погребений специалисты. Начну со Скандинавии. Считается, что камерный погребальный обряд на Русь пришел именно оттуда.  По утверждению К. Михайлова: «Первые скандинавские погребальные камеры эпохи викингов появляются в могильниках датского города-порта Хедебю и в шведском торговом центре Бирка. Возведение древнейших камер Хедебю относится к 900-м гг.  В Бирке известно около девяти камер, которые относятся к ранней фазе существования могильника и датируются IX в. В одном из таких сооружений нашли монеты франкского императора Карла Лысого (840–877 гг.) и византийского — Михаила III (842–856 гг.). Одна из недавно открытых камер Бирки получила очень раннюю дату на основе радиокарбонного анализа. Зубы лошади из камеры были отнесены к VIII в. (калиброванная дата 670–780 AD) . Однако большинство камер Бирки (всего их насчитывается III) построены значительно позже, в Х в.». 
 И так, в Скандинавии камерные погребения, за редким исключением, появляются в конце IX в., но наибольшее их распространение приходится на Х век. Показательно тут и другое. Существует  несколько версий возникновения обряда. Первая предполагает местное, автохтонное происхождение. Вторая, заимствование  из Западной Европы, в том числе и через посредство иностранных купцов: « и уже затем «чужое влияние» привело к тому, что там сложился свой собственный, локальный вариант обряда».  Согласно, третьей: «обряд захоронения в  погребальных камерах могли привнести в Хедебю и его окрестности шведские завоеватели города с территории Древней Руси. До некоторой степени это предположение перекликается с мнением А. С. Грэслунд, которая подметила нечто общее между обрядом камер Бирки и захоронениями восточноевропейских кочевников, в частности венгров». 
 Более чем любопытная версия. К ней я еще вернусь, пока же рассмотрим хронологию камерных погребений в Восточной Европе. Михайлов пишет: «
Сравнение данных существования отдельных погребений указывает на то, что обряд захоронения в камерах формируется и распространяется в древнерусских могильниках во второй — третьей четверти Х в., или в 930–960-е гг. Особняком в этом ряду стоит захоронение в кургане
11 могильника Плакун с дендродатой 890–895 гг. 695. Это захоронение отстоит от общей группы древнерусских погребальных камер на время жизни целого поколения. В некоторой степени возможность ранней датировки Плакуна подтверждают сообщения арабских писателей первой четверти Х в. Так, в описании обычаев русов Ибн-Фадлана (921–922 гг.) и Ибн-Русте (903–913 гг.) упоминается, что знатных русов хоронили в обширных ямах, перекрытых деревянным настилом, вместе с одеждой, погребальной пищей, монетами, вещами и любимыми женами».
А теперь давайте немного порассуждаем. Ибн Русте писал между 903-925 годом. Это при широком датировании времени создания его труда. При более узком, между 903-913 гг.    В Восточной Европе, камерных погребений, за исключением единственного найденного в Ладоге,  еще нет, в Скандинавии они только-только  начинают появляться. При этом, практически  неизвестно, откуда Ибн Русте черпал свою информацию: от современных ему купцов или из более ранних источников.  Далее, снова напомню, в тексте Ибн Русте нет  ни слова о том,  что погребальную камеру русов обкладывают деревом и перекрывают деревянным настилом. Ибн Фадлан же, говорит лишь о том, что после смерти главаря русов его родственники: «положили его в его могиле и покрыли ее над ним настилом на десять дней, пока не закончат кройки его одежд и их сшивания».  То есть это было временное погребение перед кремацией в ладье. Данный обряд мы обсудим чуть позже. А пока рассмотрим ладожское погребение №11, насколько оно соответствует описанию Ибн Русте. Снова обращусь к Михайлову: «Погребение № 11… Исследовано в 1968 г. Староладожским отрядом ЛОИА под руководством Г. Ф. Корзухиной. а) Курган подквадратной формы диаметром 11 м, высотой 0,3 м. В центре основания кургана на уровне погребенной почвы — группа плит, вытянувшихся полосой с СЗ на ЮВ, длиной 2 м, шириной 1,1 м. Среди них до 40 заклепок, гвоздей и их обломков. Под камнями — могильная яма длиной 2,8 м, шириной 1,75 м, глубиной 0,7 м, ориентированная по оси СЗ–ЮВ. В яме — гробовище из досок, длиной 2,15 м, шириной 0,95 м, высотой 0,35–0,4 м. Дно ямы у торцевых стенок выстлано берестой. Пространство между стенками ямы и гробовищем завалено бревнами. На дне гробовища в беспорядке находились незначительные остатки костяка мужчины в возрасте 60–70 лет, головой на С–СЗ. б) В ногах погребенного обнаружены часть долбленого корытца и стенка берестяной коробочки. На костяке, особенно справа от него, — большое число окислов полностью разрушившихся железных и бронзовых предметов. В гробовище повсюду следы органики, среди которых опознаны войлок и мех. в) М (60–70 лет). г) Головой на С–СЗ. д) Дендродата погребения: 880–900 гг.».
Как надеюсь убедился и сам читатель, ничего общего с тем, что рассказал об похоронах знатного руса Ибн Русте у ладожского погребения №11, нет. Это совершенно иной погребальный обряд. К слову сказать, Михайлов пишет: «В мужских захоронениях в камерах отсутствуют браслеты и шейные гривны, которые постоянно упоминаются в письменных источниках как обязательная часть украшений воина. Однако они в большом числе обнаруживаются в кладах».  На мой взгляд, отсутствие в погребениях браслетов, о которых упоминает Ибн Русте,  принципиальный момент. Существенно и другое. Михайлов пишет: «Мужской инвентарь имеет большее своеобразие, в нем сочетаются элементы византийского и кочевнического костюма, украшения и оружие из Скандинавии, Венгрии, Волжской Булгарии, Хазарского каганата и Северного Кавказа. Несмотря на разнообразие и богатство вещевого набора погребальных камер, в нем наблюдается определенное единство, отличающее его от наборов, характерных для иных типов захоронений».  Не знаю, нужно ли комментировать данную цитату, или достаточно отметить лишь то, что костюм русов Х веке не был скандинавским. Хотя и содержал в себе некоторые скандинавские элементы. Больше всего костюм руса этого времени был похож на костюм степняка. Что само по себе вызывает вопросы и возможность разных интерпретаций. С точки зрения норманистов получается, что скандинавы были довольно толерантным народом  впитывавшим в свою культуру моду того времени невзирая на ее этнический компонент. Но странная вещь, позволяя это скандинавам, норманисты удивительным образом отказывают в этом остальным народам Восточной Европы. Получается, что только норманны могли одеваться в одежду иного этнического круга, пользоваться оружием и украшениями иного этнического круга, заимствовать погребальный обряд у других народов. А все остальные: славяне, финно-угры, аланы, тюрки и прочие делать этого, по определению,  не моги. Ибо, как говорили древние римляне – «Что дозволено Юпитеру, не  дозволено быку».
 Теперь несколько слов об этнической интерпретации  камерных погребений Восточной Европы. Как утверждает Михайлов: «В Восточной Европе древнерусские погребальные камеры в первую очередь связывают со скандинавской погребальной традицией…  В данный момент невозможно точно определить пути распространения этого погребального обряда в IX–X вв. Можно только констатировать его заимствование из мира германской культуры и географическое распространение с запада на восток,  от датского побережья до Средней Швеции и Северо-Запада России, а затем до районов Поднепровья и Верхнего Поволжья ».   Но это не единственная точка зрения. Тот же Михайлов отмечает что: «В отечественной археологии одним из первых подчеркнул не автохтонную, «не славянскую» принадлежность погребальных камер Поднепровья  Б. А. Рыбаков. Он выдвинул теорию, согласно которой обряд захоронения в камерах практиковали средневековые кочевники — вассалы черниговских князей. На новом этапе исследований сторонником этой теории стал В. Я. Петрухин. Он усматривает в древнерусских камерах элементы, близкие обрядам кочевнической, салтово-маяцкой культуры».
О сложности этнической интерпретации камерных погребений пишет и В. Г. Ивакин: «Проблема распространения камерного погребального обряда на Руси до сих пор окончательно не решена, не решен и вопрос об этнической принадлежности людей, по хороненных в киевских камерах. Идея погребальной камеры как дома для умершего известна на территории Восточной Европы еще со времени срубной культурно - исторической общности XVII—XII вв . до н . э . Период распространения большинства древнерусских камер довольно широк — с конца IX до первой половины XI в. Однако в случаях, когда киевские камерные захоронения имеют более точные хронологические указатели , последние указывают на вторую половину Х в. … В современной отечественной научной литературе камерные захоронения, как правило, связывают со скандинавским населением, так как почти все находки древнерусских погребальных камер известны на некрополях ранних городских поселений эпохи викингов ( Киев, Псков, Старая Ладога, Гнездово, Тимерево, Чернигов, Шестовица ). Однако некоторые скандинавские ученые воспринимают камерные погребения как чуждый элемент, традицию, привнесенную извне. Неоднократные попытки идентифицировать происхождение погребенных в камерных комплексах , анализируя предметы сопроводительного инвентаря, результатов не принесли. Поэтому именно социальная характеристика, а не определение этнической принадлежности, является доминирующей для реконструкции статуса погребенных в камерах древнерусского Киева . Роль этнического фактора здесь нивелируется интеграционными процессами между скандинавским , балтским и угро - финским элементами и массой славянского населения . Очевидно, правильным будет считать захоронения в камерах основным погребальным обрядом новой аристократической верхушки социальной военно - торговой группы — « Руси »».   
  Отмечает археолог и спорность популярной у норманистов интерпретации традиции помещения в камерное погребение коня: «По поводу происхождения традиции погребения воина с конем существуют две основные версии . Российские исследователи отмечали , что подобные перегородки характерны и для датских камер. К . Михайлов проследил близкие аналогии на девяти могильниках в Ютландии . По его мнению , обряд положе ния боевого коня в могилу воина связан с погребальными традициями германцев эпохи Меровингов и скандинавов времен распро странения христианства. ..  Однако не исключено, что этот обычай имеет связь с погребальными традициями кочевых народов — соседей русов ( носителей салтово - маяцкой культуры , печенегов и др .), которые предусматривали положение в могилу знатного человека коня. Как правило, кости коня в киевских камерах размещены в камере сбоку от погребенного ( иногда параллельно телу покойника ) вместе со снаряжением . Конь лежит на боку или на животе с подогнутыми ногами».   
  Вызывает удивление и другое. Еще в 1978 году С.С. Ширинский написал: «Сотни  раннехристианских погребений IХ-Х вв. в  известных по раскопкам в Старом Месте, Микульчицах, Поганьско, Скалище, Старом Коуржиме и многих других местах  на территории Чехии, Моравии и Словакии образуют идентичные серии ориентированным на запад  древнейшим  трупоположениям  Среднего Поднепровья. И здесь и там тела могли помещаться в выложенные деревом могильные ямы, сложность и размеры конструкций  которых определяются только степенью знатности и богатства погребаемых в них людей. И в Поморавье и на Руси для погребения знати в эту эпоху характерно наличие пышного погребального инвентаря, предметов, подчеркивающих рыцарскую принадлежность погребенных, а иногда и убитых женщин и рабов. И там и здесь как пережиток языческих трупосожжений в ранних могилах с трупоположением и могильной  яме или над ней встречаются  следы ритуальных,  очистительных костров  и отдельные кости животных – остатки стравы».  Однако в работах Михайлова камерные (срубные) погребения Великой Моравии не упоминаются. Возможно потому, что они слишком красноречиво говорят не в пользу скандинавского влияния и участия в возникновении камерного погребального обряда на Руси. Но вернемся к Русскогому каганату и салтово-маяцкой культуре. Пришло время процитировать Д.Т. Березовца, который в работе «Об имени носителей салтовской культуры» писал: «Согласно сообщению Ибн-Русте и некоторых других авторов он у русов такой: «Когда умирает у них кто-либо из знатных, то выкапывают ему могилу в виде большого дома, кладут его туда и вместе с ним кладут в ту же могилу как одежду его, так и браслеты золотые, которые он носил; далее опускают туда множество съестных припасов, сосуды с напитками и чеканную монету. Наконец кладут в могилу живою и любимую жену покойника. Затем отверстие могилы закладывается и жена умирает в заключении». Такой погребальный обычай характерен для памятников салтовской культуры. Выкопанная в земле могила в виде большого дома — это известная нам катакомба с дромосом и небольшим входным отверстием, которое обычно закладывалось каменными плитами или деревянной доской. Катакомба в основном не засыпалась… Инвентарь, сопровождающий захоронение, всегда очень многочисленный, богатый и состоящий из вещей, лично принадлежавших покойнику. Сообщение о захоронении женщины тоже подтверждается археологически. Правда, в действительности женщину клали в могилу неживой. По поводу этого С.А. Плетнева пишет, что парные захоронения составляют 25–30% всех захоронений Дмитровского могильника. «Можно с полным основанием предполагать, что в парных погребениях похоронены супружеские пары». Такой обычай почти до наших дней сохранился у горных народов Кавказа, в частности у осетин — потомков древних аланов. Своих умерших они хоронили в специально построенных склепах с узким лазом, через который вносили покойника. Ему клали оружие, медную и глиняную посуду, еду. В недалеком прошлом мужчину-воина сопровождали женщина, конь, собака. Ныне жена умершего обрезает свои косы и кладет на грудь покойного мужа, коня трижды обводят вокруг могилы, обрезают кончик уха и бросают его в могилу».
На мой взгляд, погребальный обряд описанный Березовцом действительно  гораздо больше соответствует погребальному описанному Ибн Русте. Совпадает он и хронологически, если говорить о времени появления руси на исторической арене в первой половине IX в. Кроме того, не об этих ли отголосках салтовских традиций в скандинавской и древнерусской погребальной традиции, пишут некоторые скандинавские и российские археологи, о чем уже говорилось выше?
 Погребение в могиле в виде большого дома не единственный способ захоронения практиковавшийся русами, зафиксированный арабскими источниками. Ибн Фалан, о чем уже говорилось выше, довольно подробно описывает сожжение знатного руса в ладье.  Данный обряд большинством исследователей относит к скандинавской погребальной традиции. Спорить с этим бессмысленно. Аланы салтовской культуры  своих усопших в ладье не кремировали. По крайней мере, о находках подобных кремаций мне неизвестно. И, тем не менее, небольшой комментарий к данному погребальному обряду, я все-таки, сделаю. Ибн Фадлан наблюдал сожжение руса на Волге в 922 году. Сомневаться в том, что скандинавы к этому времени уже проникли в древнерусскую среду не приходится. Как не приходится сомневаться и в  том, что к 922 году Русский каганат уже перестал существовать, а значит к подданным русского кагана или их потомкам русы сжигавшие  своего усопшего в ладье, отношения  не имели. На этом собственно о погребении в ладье можно и забыть как о не имеющем отношения к раннему этапу руси. Но вот что любопытно, сарматские погребения VI-VII в. в лодках обнаружены в могильнике Веслянский I,  а также в раннесарматских захоронениях Приуралья.  Кочевническое погребение XII в. в лодке обнаружено на Дону.   Еще более уникальные погребения в лодках имеются в знаменитом «Городе мертвых» у селения Даргавс, в Северной Осетии. Хоронили в лодках и славяне.  Все это в равной степени указывает и на некие общие древние истоки обряда и на взаимопроникновение элементов погребального обряда  в разных этнокультурыных обществах. Так, исландский историк Т. Храундал в кандидатской диссертации  «Русы в арабских источниках: культурные контакты и самобытность»  обращает внимание на то, что не все описанные Ибн Фадланом элементы погребального обряда русов имеют скандинавское происхождение. Некоторые из них восходят к тюркским погребальным традициям и религиозным представлениям, что, на мой взгляд, крайне важно для понимания истоков возникновения и становления Руси. Но снова повторюсь, кремация в ладье вряд ли имеет отношение к погребальным обрядам Русского каганата. Достоверных кремаций в ладье датируемых IX в. и имеющих отношение к руси, археологами пока не найдено.   
   Еще один погребальный обряд руси исследователям известен благодаря   Ал-Масуди, который  в сочинении «Золотые копи и россыпи самоцветов» пишет: «Что  же касается язычников, находящихся в стране хазарского царя, то некоторые племена из них суть Славяне и Русы. Они живут в одной из двух половин этого города  и сожигают своих мертвецов с их вьючным скотом, оружием и украшениями. Когда умирает мужчина, то сожигается с ним жена его живою; если же умирает женщина, то муж не сожигается; а если умирает у них холостой, то его женят по смерти. Женщины их желают своего сожжения для того, чтоб войти с ними (мужьями) в рай. Это есть одно из деяний Гинда, как мы упомянули выше; только у Гинда обычай этот таков, что жена тогда только сожигается с мужем, когда она сама на это соглашается». 
Описанный «арабским Геродотом»  погребальный обряд в рассматриваемый период был типичен для многих народов. Так отправляли в мир иной своих усопших  скандинавы, славяне,  тюрки, некоторые иранские племена. Практиковало его и население салтово-маяцкой культуры, что в полной мере подтверждается археологией. Причем население это было полиэтнично. Как полагают археологи, кремации салтовских могильников демонстрируют переплетение нескольких погребальных традиций в рамках одной общины на северо-западном пограничье Хазарского каганата и были оставлены  потомками пеньковского и колочинского (смешанного славяно-иранского и славяно-балтского) населения. Часть кремаций принадлежала представительницам угорского этноса,  часть - выходцам из праболгарской (тюрко-угорско-иранской) среды, часть пришедшим из Причерноморья представителям абхазо-адыгского населения, и часть этническим хазарам. 
Словом, полный интернационал. Что, на мой взгляд, как раз соответствуют утверждению Ал Масуди о том, что «Русы составляют многие народы, разделяющиеся на разрозненные племена».
  А теперь перейдем к следующему аргументу в пользу Донской локализации Русского каганата. Речь пойдет о так называемом знаке «рюриковичей». Традиционно, сразу начну с цитат.  Е.А. Мельникова пишет: «До последнего времени считалось, что они появляются во второй половине X в., и их возникновение связывалось с именем князя Святослава Игоревича (ум. 971 или 972 г.); предполагалось, впрочем, что знаки могли появиться уже при князе Игоре (ум. 944 или 945 г.). Наиболее распространено предположение о североевропейском происхождении знака, которое обосновывается, прежде всего, скандинавскими корнями династии Рюриковичей. Однако скандинавской культуре довикингского и викингского времени несвойственен сам принцип владельческих знаков, которые появляются в форме руноподобных тамг не ранее XII в. В ней также отсутствуют символические изображения, которые можно было бы связать с репрезентацией властных функций. Не прослеживается в скандинавской традиции и изобразительный мотив в виде двузубца или трезубца. Делались попытки сопоставить знаки Рюриковичей с изображением сокола, представленным в скандинавском декоративном искусстве (прежде всего, на металлических наконечниках ножен мечей, а также в виде отдельной накладки, экземпляр которой был найден при раскопках поселения Бирки в 1980-1985 гг.), а также с рисунком военного корабля эпохи викингов – "дракара" с равновысокими носом и кормой. Однако первая интерпретация учитывает только знаки в форме трезубца, хотя древнейшие известные изображения знака – двузубцы. Второе предположение, более остроумное, тем не менее не находит подтверждений в изобразительном искусстве Скандинавии эпохи викингов: одновременные рисунки кораблей встречаются среди граффити на восточных монетах, на готландских "рисованных камнях" IX-X вв., на разнообразных предметах. Иконографически эти изображения сильно отличаются друг от друга, но ни одно не может быть прямо сопоставлено с древнейшими формами знаков Рюриковичей…  Ныне выявлена большая серия двузубцев и трезубцев схожего с ранними знаками Рюриковичей вида на предметах из хазарского ареала и датируемых VII-X вв. (с большим количеством прототипов в сасанидском Иране и аналогий в Волжской Булгарии, первом Болгарском царстве, позднее в Золотой Орде). Некоторые из них идентичны или чрезвычайно близки схематически изображенным знакам Рюриковичей на восточных монетах, т. е. наиболее ранним их рисункам. Двузубцы и трезубцы этого типа (равно как и их зеркально удвоенные изображения), по мнению В. Е. Флеровой, напоминают антропоморфную фигуру с воздетыми руками, т. е. центральную часть "священной триады". Они интерпретируются как символы верховной власти, отражающие представления о сакральности и божественности происхождения института верховной власти…  Можно предположить, что наряду с принятием хазарского титула была усвоена и хазарская символика высшей власти: предметы и/или изображения, использование которых являлось прерогативой верховного правителя».  В ряде других своих работ исследовательница уточняет: «Новые материалы дают все основания пересмотреть существующую датировку. Древнейший комплекс с монетой, имеющий рассматриваемое граффито содержит младшую монету чеканки 880-885 гг. (№1), что указывает на зарытие клада в конце 1Х или на рубеже 1Х-Х вв. Чеканка монеты в 877/878 г. определяет время нанесения знака  последним десятилетием 1Х в. …  Появление двузубца как символического знака, изображаемого на монетах вместе с предметами дружинного быта, ныне можно уверенно датировать концом 1Х- рубежом Х в. Требует пересмотра и определение содержания знака в древнейший период его существования. Его формы сохраняют  стабильность на протяжении почти столетия, когда сменилось несколько поколений великих князей. Лишь в 980-е гг. появляется его модифицированные  варианты (у Ярополка и Владимира Святославичей). Это позволяет заключить, что в конце 1Х-Х вв. он не являлся лично-родовым символом. Это содержание было приобретено из значительно позднее, не ранее последних десятилетий Х в. На начальном же этапе он либо принадлежал лишь главе рода Рюриковичей – киевскому великомцу князю, верховному правителю Руси, либо рассматривался как общеродовой  знак Рюриковичей. Уже с первой половины Х в. двузубец получает широкое распространение….  Вместе с тем скандинавское происхождение этой элиты не дает само по себе оснований возводить знак Рюриковичей к североевропейским реалиям, как это нередко делается. В самой Скандинавии практика использования владельческих знаков возникла не ранее Х1 в., не существовало до этого времени и символических инсигний верховной власти, т.е. сама идея родового знака или знака, символизирующего верховную власть, была чужда скандинавскому обществу 1Х-Х вв. Ближайшие аналогии знаку Рюриковичей, причем именно в форме двузубца с отроском внизу, очевидно, следует искать в Причерноморском степном регионе, где они известны со времен Боспорского царства как «царские знаки»  (В.С, Драчук), а в традиции использования владельческих тамг и символических знаков верховной власти были архаичны и устойчивы. ….  К 1Х в. относится, видимо, принятие русскими князьями тюркского титула каган (А.П. Новосельцев). Можно предположить, что наряду с титулатурой, возник (был заимствован) и символический знак великокняжеской власти». 
  О том, что двузубец в качестве родового знака «рюриковичей» мог использоваться еще во время жизни основателя династии пишет и С.В. Белецкий: «двузубец определенно появляется на Руси не в годы княжения Святослава Игоревича, а уже при жизни его отца …..  Граффито на монете 877/878 г.  из клада, сокрытого в первой половине 880-х гг., было нанесено в годы новгородского княжения Рюрика… Если предлагавшиеся персонификации древнерусских княжеских знаков верны, то можно определенно считать, что простой двузубец использовался в качестве родового символа Рюриковичей со времен правления Рюрика. Вплоть до IV колена происходило наследование родового двузубца, передававшегося от отца к старшему или единственному сыну.  В середине X в. начался постепенный переход от использования общего для Рюриковичей родового символа к употреблению символов лично-родовых. Начало этого процесса приходится на период деятельности сыновей Святослава».    Показательно тут и другое. Как показал С.А. Яценко,   тамгообразные знаки  с территорий Хазарского каганата, к которым относятся и двузубцы,  в большинстве своем восходят  к иранской, а не к тюркской традиции и связаны скорее с аланским, а не с болгарским населением салтово-маяцкой культуры.  Назначение тамг в иранской и тюркской традициях в целом известно, это родовые клановые знаки и знаки собственности.  Но и это еще не все, А.А. Фетисов рассуждая о проявлении «знаков рюриковичей» на Дунае обращает внимание на то, что: «Порядок наследования княжеских знаков, выявленных на древнерусских монетах и свинцовых печатях, в Древней Руси Х-ХП вв. от предка к наследнику (от отца к сыну) во многом типологически близок сармато-аланской традиции — наследование знака отца с индивидуальным дополнением каких-либо элементов».   Факт, для норманнской теории, сам по себе убийственный, но зато достаточно веский аргумент в пользу версии связи Русского каганата с салтово-маяцкой культурой Подонья и Подонцовья. О возможных причинах появления двузубца в качестве родовой тамги у первых князей Киевской Руси речь пойдет чуть ниже. Пока же приведу еще один, хотя и косвенный,  аргумент в пользу южной локализации Русского каганата. На это раз разговор пойдет о языческом пантеоне Руси.
    В Повести временных лет говорится, что захватив Киев, князь Владимир: «поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Дажьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их богами». 
  В настоящее время, с высокой степенью вероятности признано, что как минимум трое, из упомянутых летописцем божеств  Руси имеют иранское происхождение. «Этническое» происхождение Дажьбога и Мокоши предмет дискуссии. Но есть вероятность, что и они тоже принадлежат  индо-иранскому миру. В.Я. Петрухин по этому поводу в частности пишет: «летописный список Владимировых богов лишь «окаймлен» собственно славянскими божествами (Перун и Мокошь), прочие же…  относятся к иранским (Хорс) или могут рассматриваться как славянские «кальки» с иранского».   В отличие от Петрухина, А.А. Зализняк славянской калькой с иранского считал и Мокошь, о которой писал что она: «особенно близка к иранской Ar;dv; S;r; An;hit; (аr;dv; «сырая, мокрая»). Сходство в именах подкрепляется и функциональным сходством: обе богини связаны с произведением потомства и покровительствуют разведению скота».
Сложно признать исключительно славянским божеством и Перуна, имя которого было известно не только славянским но и балтийским, иранским и даже некоторым кавказским народам и восходит к общеиндоевропейскому и арийскому Парджаньи (Parj;nya ).
 Но удивительно тут другое. Наличие в пантеоне  Руси божеств иранского происхождения, при полном отсутствии скандинавских, как-то плохо согласуется с утверждением норманистов о скандинавском происхождении руси и ее правящей династии. Пытаясь объяснить столь странное противоречие, сторонники норманнской теории высказывают те или иные предположения,  суть которых сводится: либо к тому, что скандинавы быстро ассимилировались и усвоили местные религиозные культы; либо к тому, что  скандинавская русь клялась не Перуном, а Тором, просто летописец  XII века об этом  не знал или забыл.  Необоснованность подобных предположений становится очевидной  уже на археологическом материале. В норманнских погребениях Руси  IX-XI вв. находят железные гривны Тора и другие предметы скандинавских языческих культов, все это позволяет историкам утверждать, что: «скандинавы на территории Древнерусского государства продолжали исповедовать ту же религию, что и у себя на родине».   Причем: « Обычно не образуя обособленных групп среди местного населения, варяги, тем не менее, на протяжении X века сохраняли свои традиции в одежде, погребальной обрядности, суевериях и, по крайней мере, некоторых ритуальных действиях».  Безусловно, случаи когда, попадая  в иную этническую среду, пришельцы начинали исповедовать культы местного населения, адаптировав их к своим, достаточно распространенная практика в древности. Но тут ведь что непонятно? Скандинавов ассимилировали славяне, а не иранцы и тюрки. Почему тогда у норманнов такая тяга к иранским богам, а заодно и к ирано-тюркским  родовым знакам, тюркскому титулу каган, да и степному, по своему происхождению, костюму? Пикантность ситуации еще и в том, что  согласно норманнской теории скандинавы не только дали свое имя Руси, но и были ее высшей социальной  прослойкой, кастой воинов и торговцев. Что же тогда заставило их перейти на религию славян, а скорее даже, не славян, а их соседей?
   Утверждения ряда исследователей о том, что иранские божества попали в славянский пантеон еще в скифское время, при всей их кажущейся обоснованности, вызывают больше вопросов,  чем ответов. Культ солнца, действительно, присущ большинству индоевропейских народов, включая индоиранцев. Но  как показал Геродот,  в пантеоне скифов божества по имени Хорс, не было;. Попытки же увязать Хорса с скифским эпическим героем Колоксаем, имя которого *Xola-xsaya переводится как «Солнце –царь», с точки зрения лингвистов, малоубедительны. Скифское *Xola-xsaya на славянской почве не могло стать первоосновой для древнерусского Хърсъ/Хурсъ, как и персидское  Хor;ed/ Xur;ed  - «Солнце». Не знали скифы и культа Симаргла, хотя предметы, с его изображениями, сделанные в Персии или Византии, иногда встречаются в скифских могильниках. Тоже самое можно сказать и Стрибоге, неизвестном скифскому пантеону, достаточно подробно описанному Геродотом.  О языческом пантеоне сарматов и алан известно намного меньше. Д.С. Раевский по этому поводу пишет: «Краткие указания древних авторов в сочетании с особенностями погребального ритуала позволяют считать, что сарматы, как и скифы, выше всего почитали огонь. Аммиан Марцеллин (XXXI 2, 21) сообщает об аланах, одном из сильнейших и наиболее долго фигурировавших на исторической арене сарматских племён, что они поклоняются Марсу в облике меча, который вонзают в землю… В эпоху тесных контактов сарматов с античными колониями Причерноморья, прежде всего с Боспорским царством, сюжетные изображения в сарматской культуре встречаются чаще. Они отражают сложившиеся здесь синкретические верования, но стоящая за этими верованиями мифологическая система, нашедшая отражение в этих памятниках, на данном этапе не может ещё быть охарактеризована более или менее полно».   Еще более лаконичен В.И. Абаев написавший: «Исторические сведения о религиозных верованиях алан очень скудны».  На основании свидетельств античных и средневековых авторов признается лишь, что как и у скифов, у сарматов и алан было семибожие,  и что помимо меча и огня они поклонялись солнцу.  Вся остальная реконструкция языческого пантеона сарматов и алан делается по аналогии с пантеоном скифов и на основании христианских культов у осетин.  Но и в этой реконструкции, имена Симаргла, Стрибога, Дажьбога и Мокоши не фигурируют. Поэтому предположения исследователей о том, что иранские божества были восприняты славянами от скифов или сармато-алан в промежутке между II-IV вв. н.э., то есть, в период когда: « в степной и лесостепной полосе от Трансильвании, Олта и левобережья Нижнего Подунавья до Сейма и верховьев Северского Донца сложилась  и функционировала Черняховская археологическая культура», «весомой составляющей»,  которой, по версии Васильева, были славяне, а точнее – анты, требует куда более веских обоснований. Особенно если учесть, что черняховская культура была полиэтнична, включала в себя, помимо славян и иранцев, германцев, дако-гетские племена и ряд других народов: «с не до конца ясной лингво-культурной атрибуцией» и, по мнению большинства современных исследователей,   считается готской.  В связи с чем, у меня возникает вопрос: почему славянское население черняховской культуры усвоило  иранские божества, Хорса, Симаргла и Стрибога и не усвоила германские? Или, быть может, процесс восприятия иранских богов произошел несколько позже, в период существования пеньковской культуры, которую так же соотносят с антам, или еще позже, в период существования волынцевской и роменской культуры, также испытавших значительное влияние сармато-аланских племен, в том числе и алан салтовской культуры?  На последний фактор, в частности, указывает и сам Васильев, оспаривая идеи В.Н. Топорова, полагавшего, что Хорс и Симаргл были включены в древнерусский языческий пантеон князем Владимиром в угоду хазаро-еврейско-иранскому сеттельменту, по версии Топорова, занимавшему в Киеве Х века не последнее место. Как бы там ни было, для нашего исследования важно, что  именно  сармато-аланское *x;rs/*xors, в  значении – «солнце», по мнению М.А. Васильева: «лингвистически безупречно соответствует»  древнерусскому Хърсъ/Хурсъ.  Аналогичная ситуация складывается и с Симарглом. Как показал В.И. Абаев: «Огласовка а в слове mar; 'птица' характерна именно для скифо-осетинского, тогда как в персидском и почти во всех других иранских языках мы имеем только гласный и (mur;)».   Проблема заключается в другом,  если о культе солнца у иранцев, включая сармато-алан сохранились письменные свидетельства со времен Геродота и вплоть до принятия аланами христианства, то о наличии культа  Симаргла у сарматских племен, практически, ничего неизвестно.  Тот же Васильев, в частности, пишет: « ни в одном из дошедших до нас источников по религии скифов и сармато-алан "Семаргл" не фигурирует, не отмечен он у потомков этих племен осетин, т.е. в нашем распоряжении не имеется прямых свидетельств о его значимости, функциях и облике в верованиях иранских племен Восточной Европы».  Словом, все рассуждения исследователя о том, что Симаргл был заимствован славянами у сармато-алан еще в черняховское время носят исключительно  умозрительный характер. Не менее умозрительным выглядит и  предположение историка о том, что: «Лишь фиксация на Руси теонима Семарьглъ с восточноиранской огласовкой слова "птица" дает основания думать о его бытовании в мифологии данной части иранцев».   Возможно, решение  загадки появления Симаргла в пантеоне Руси лежит несколько в иной плоскости. Популярность Сэнмурва-Симурга в Персии, особенно в сасанидский (III-VII вв.) и пост сасанидский период, была невероятно высока. Его изображения, с меняющейся иконографией, присутствуют на иранских тканях, посуде, украшениях и даже стали династическим символом Сасанидов. Предметы, включая кафтаны с изображением Симурга, обнаружены и в погребениях кавказских алан.  Факт, сам по себе, показательный, говорящий, как минимум, о популярности этого персидского персонажа у местного населения. В связи с этим нет основания исключать и популярность Симурга у населения  салтово-маяцкой культуры, причем не только у алан. Сюжеты, связанные с мифической птицей присутствуют в фольклоре тюркоязычных народов, наследников, живших бок о бок с донскими аланами, булгар.   
  Близкой  точки зрения на время и причины вхождения Хорса и Симаргла в древнерусский пантеон придерживается и В.Я. Петрухин. По его версии, в заимствовании славянами иранских богов: «нет ничего удивительного — иранский этнокультурный компонент был достаточно силен если не в самом Киеве, то в Северской земле, само название которой, очевидно, имеет «иранское» происхождение, и в салтовской — хазарской культуре, непосредственно влиявшей на развитие Русской земли в Среднем Поднепровье, с которой хазары некогда брали дань. Включение в древнерусский пантеон иранских (славяно-иранских) божеств связано с этим воздействием и, не в последнюю очередь, с хазарским наследием».        На мой взгляд, Хазарское наследие тут более чем спорно, а вот  наследие Русского каганата в самый раз. С единственной оговоркой:  Хорс (Хors),  Симаргл (Simarg) и Стрибог (Sribaga)  могли быть усвоены восточными славянами как непосредственно от населения салтовской культуры, так и  через их посредство из иранской и персидской мифологии и культуры, что как мне кажется, более вероятно.  Также  представляется, что поиск  прямых, то есть буквальных филологических и функциональных аналогов и параллелей божествам древнерусского пантеона, как на иранской, так и на любой другой почве малоперспективен. Ассимилируя иранцев и впитывая в себя элементы их быта,  культуры, богов славяне, скорее всего, вряд ли до конца понимали и воспринимали их функции и свойства. Поэтому  они наделяли чужих богов, в том числе по созвучию,  близкой  своему собственному пониманию и представлению божественной природой. Так, изначально иранский Sribaga «прекрасный, возвышенный Бог», по созвучию, у славян становится воплощением пространства, стихии, повелителем ветров, Стрибогом, в имени которого слышится славянское - sterti «распространять, простирать». Иранская Ардви Сура Анахита – Влажная Сильная Незапятнанная,  божество воды, плодородия, мудрости и медицины,  у славян превращается в  Мокошь,  богиню судьбы, удачи, плодородия и благоденствия. Возможно, сходные процессы происходили и с Дажьбогом, имя, которого исследователями интерпретируется как «дающий благосостояние»,  «хороший бог»,  «одаряющее людей земными благами».   Противники данных этимологий указывают на то, что первая часть имени Дажьбога не может содержать глагола в повелительном наклонении.    Есть здесь и другой, на мой взгляд, куда более существенный момент. Считается что само слово «бог»  славянами заимствовано из индоиранских языков, где санскритское  bhaga   и  иранское baga  означает как «доля», так и «податель благ». То есть, в случае с Дажьбогом получается своеобразная тавтология, с одной стороны Дажь - « дающий, одаривающий, хороший», с другой  - бог,  «податель, наделитель благ», что несколько странно, особенно если учесть соседство с Дажьбогом, Стрибога,  наделенного, примерно, такими же функциями. Вместе с тем, близость, если не сказать – тождество Дажьбога и Хорса - Солнца, заставляет вспомнить о другом, предлагаемом лингвистами и историками  прочтении первой части имени – Дажьбога, восходящей к  индоевропейскому корню dagh в значении гореть, свет, день.   В этом случае, все становится на свои места: Хорс, это божество, собственно, солнца или солнечного диска, сияющего в небесах, а Дажьбог его земная  ипостась в виде огня, тепла, света. Да и странно бы, если бы это было как то иначе,  если учесть, что по сообщению как восточных, так и западных источников, славяне, как и русы, были не только солнце, но и огнепоклонниками. При отсутствии в пантеоне князя Владимира божества огня, что весьма странно, можно предположить, что Дажьбог и есть славяно-русское  божество огня  как небесного, так и земного, с весьма широкими функциями.
  А теперь сравним языческий пантеон князя Владимира с древнеперсидским, в то виде, в каком он описан у Геродота: «Зевсу они обычно приносят жертвы на вершинах гор и весь небесный свод называют Зевсом. Совершают они жертвоприношения также солнцу, луне, огню, воде и ветрам».   Если представить, что древнерусский  Перун это Зевс, божество Небесного свода, повелитель молний и, по совместительству, – войны, то тогда Хорс, как уже было показано выше – солнце; Дажьбог – огонь; Стрибог – повелитель пространства и ветров; Мокошь олицетворение воды и плодородия. Остается Симаргл. Мог ли он в пантеоне Владимира как-то быть связан с луной? Мог. В персидской мифологии Симург не только многолик, но и функционально многогранен. Здесь и связь с охраной семян и посевов, т.е. с земледельческим культом, который, в свою очередь связан с  луной. И связь с потусторонним миром, куда, по преданиям, Симург относит душу человека после его смерти. Помимо этого, в иранской мифологии Симург обладал функцией покровителя как  отдельно взятого человека, так  и целого коллектива. А значит, весьма вероятно, что и у иранцев, и у русов культ Симурга имел двойной, экзотерический  и эзотерический смысл. Для простого населения, Симург-Симаргл божество связанное с земледельческими культами и смертью, изображавшееся в виде собаки-птицы, для власть имущих, покровитель и охранитель клана и рода имевший вид как  собаки-птицы, так и гигантского орла. В связи с чем, не лишним было бы вспомнить о том, что родовой знак Владимира  в ходе нескольких геральдических реформ трансформировался из отцовского двузубца в трезубец, в котором многие исследователи видят пикирующего сокола. Впрочем, геральдический знак князя Владимира и наследовавших ему «рюриковичей» тема отдельного исследования, к Русскому каганату прямого отношения не имеющая. Подведу итог.  Полностью не отрицая возможность более раннего, как минимум с черняховских времен, усвоения славянами иранских богов, нашедших свое отражение в пантеоне князя Владимира, все-таки есть основания полагать, что Хорс, Симаргл и, возможно, Стрибог, вошли в пантеон восточных славян лишь в IX-X веке, в результате контактов с аланами носителями салтово-маяцкой культуры, либо после гибели созданного им Русского каганата, и смешения со славянами левобережья и правобережья Днепра. Косвенно в пользу данного предположения  говорит находка на городище Супруты  подвески   со стилизованным изображением персидского Сэнмурва, от которого, как считается, ведет свое происхождение древнерусский Симаргл. Исследовали полагают что: «Несмотря на отсутствие точных аналогий, общая морфология изделия, наличие петли с подвешенным кольцом, прекрасно и безошибочно проработанное изображение мифологического персонажа – указывают на «восток», скорее всего, на территорию салтово-маяцкой культурной общности как на место изготовления изделия».
  О времени появления в пантеоне восточных славян Дажьбога и Мокоши, ввиду отсутствия письменных источников, судить сложнее. Но вероятность того, что и эти божества попали в  пантеон Руси не ранее IX-X в., в процессе религиозной реформы Владимира, так же не исключена. Поскольку о более раннем периоде существования этих божеств у славян достоверных источников не имеется.
  Ну и уж коль речь зашла о религии. Приведу еще один, а скорее даже, последний, аргумент в пользу локализации Русского каганата в Подонье и Подонцовье. Правда и он, в известной степени, тоже, косвенный. Рассказывая о путях русских Ибн Хордадбех отмечает что прибывая в Багдад те говорят: « что они — христиане, и платят джизью»,   то есть
подушную подать, взимаемую с иноверцев  за оказываемое арабскими властями покровительство. 
  Сторонники скандинавского происхождения руси, трактуют  свидетельство Ибн Хордадбеха, весьма своеобразно. Дескать, русы-скандинавы только претворялись христианами для получения торговых выгод,  в действительности таковыми не являясь. Такое ощущение, что сторонники подобных взглядов, да простит меня читатель, держат арабских таможников, призванных отстаивать интересы государства,  за дилетантов, настолько некомпетентных в вопросах веры, что они не в состоянии были отличить  хорошо известных им христиан от притворяющихся христианами язычников. Если не принимать во внимание коррупцию, увы, свойственную  и древним чиновникам, то купцы русов, приходившие на Восток, скорее всего, действительно были христианами. Вот и попробуем выяснить, где же находилась эта самая крещеная Русь и могла ли он иметь отношение к салтово-маяцкой культуре. Но прежде, небольшое отступление. В ходе которого попробуем выяснить когда  Ибн Хордадбех написал свое сочинение. Вопрос этот принципиальный. От ответа на него во многом зависит и ответ на вопрос о том, кем были крещеные русы. И.Г. Коновалова в работе «Путь купцов-русов на Восток» пишет: «В самом рассказе о путях купцов-русов не содержится каких –либо признаков, позволяющих с определенностью датировать эти события 40-ми или 80-ми гг. 1Х в. Однако, принимая во внимание то обстоятельство, что это сообщение присутствует в обеих дошедших до нас списков, есть все  основания полагать, что оно фигурировало уже в первой редакции сочинения Ибн Хордадбеха, и датировать его самое позднее – 40-ми гг. 1Х в. В последнее время некоторые исследователи высказываются в пользу того, что это известие Ибн Хордадбеха отражает поездки купцов-русов в страны халифата в еще более раннее время – а 30-е гг. 1Х в. или даже в начале 1Х в. В пользу датировки сообщения Ибн Хордадбеха о купцах-русах временем не позже 40-х гг. 1Х в. свидетельствует наличие в списке краткой редакции иных материалов, связанных по своему содержанию с сообщением о купцах-русов… важным датирующим признаком является и, отсутствие титула правителя русов в специальном разделе «Книги путей и стран», посвященном титулатуре владык разных стран и народов мира….  Рассказ Ибн Хордадбеха о путях купцов-русов, по всей вероятно отражает самый ранний этап проникновения информации о русах в страны халифата, когда арабские авторы только еще начали выделять русов из массы славянских народов».    Но даже если допустить, что свое сочинение Ибн Хордадбех всетаки написал в 80-х годах IX в. Есть свидетельства византийцев о том, что некая русь приняла христианство
между 861и 867 гг., при патриархе Фотии и  между 867 и 877 гг., при патриархе Игнатии.   И даже, по версии Фотия, эта русь приняла у себя «епископа и пастыря», а по версии Константина Багрянородного, архиепископа, который: «явившись в их страну, стал любезен народу».    На удивление, древнерусские источники о столь важных и значимых событиях в истории Руси ничего не говорят. Возможно потому, что ничего о них не знают или к Киевской Руси  эти события отношения не имеют. Не находит следов христианства в Среднем Поднепровье  в  IX в. и археология.   А без этого, все рассуждения о том, что именно Киеве находилась Росская митрополия, упомянутая в списках епархий Константинопольского патриархата под № 60, не имеют почвы. 
   Не лучше ситуация складывается и на Северо-западе Восточной Европы. Стремясь отыскать следы христианства в Ладоге  А.Е. Мусин причисляет к ним: «археологические комплексы, содержащие погребения по обряду ингумации, и первые находки христианских древностей», к которым он относит: «фризские кувшины, происходящие из Северной Европы и связываемые с миссией святого Ансгария, епископа Гамбургского (830–850 гг.)».  Согласиться с данной точкой зрения не позволяет уже то, что «фризкие кувшины», о которых пишет Мусин: «представлены двумя экземплярами из погребения по обряду кремации кургана № 7 в могильнике Плакун в Старой Ладоге, датируемого второй половиной IX в.».   Едва ли кремацию можно причислить к христианскому погребальному обряду, даже если в ней найдены сосуды специфической формы имеющие «литургическое назначение». Не меньше вопросов в плане принадлежности к христианскому погребальному обряду вызывает и ладожское погребение в кургане №11. О нем я уже упоминал выше, когда речь шла о камерных погребениях Руси. Полностью исключать вероятность того что в гробовище помещенном в курган покоился христианин либо язычник прошедший не полный обряд крещения,   нельзя. Но и абсолютной уверенности в том, что это так, тоже нет. Иных свидетельств присутствия христиан среди населения Ладоги и на Рюриковом городище в интересующий нас период у исследователей нет.  Хотя, повторюсь, полностью исключать такую вероятность тоже  нельзя. Уже потому что, начиная с 30-х годов IX в., императорами франков предпринималась попытка обратить в христианство население Швеции. С этой целью, в 829 году в Бирку был отправлен монах Ансгар, миссия которого довольно подробно освещена современниками. Насколько удачна была поездка Ансгара в  Швецию точки зрения исследователей несколько разняться. В.Я. Петрухин полагает, что благодаря проповедям будущий латинского святого: «крещение приняли и многие свеоны — среди них градоначальник (префект) и другие знатные 
Люди».  И. Андерссон, наоборот,  признавая заслуги Ансгара  утверждает, что начавшаяся  успешно миссия все-таки провалилась. После отъезда Ансгара из Бирки в 831 году пишет Андерссон: «одного миссионера изгнали из города, другого убили, третий же, бывший раньше миссионером - отшельником, снова остался в одиночестве, после того как умерли последние из немногочисленных членов христианской общины  в Бирке».  Все это заставило Ансгара в 853 году снова вернуться Швецию и продолжить миссионерскую деятельность, которая была еще менее успешна. «Старания Ансгара ввести в Швеции христианство,  - пишет Андерссон,  -  в то время не могли увенчаться успехом, ибо Швеция была тогда мало заинтересована в связях со странами, лежащими к югу от нее. Она была связана главным образом со странами, расположенными на востоке и юго-востоке. Таким образом,  миссия Ансгара осталась в истории Швеции эпизодом, достойным упоминания прежде всего потому, что в его биографии как-то освещается жизнь крупного торгового центра в долине Меларн в IX в.».
 Гипотетически, можно предположить, что некоторые  выходцы из шведской Бирки  приходившие  в Восточную Европу, и возможно даже, добиравшиеся до Багдада,  могли исповедовать христианство.  Но вероятность этого, крайне низка, да и доказать это практически невозможно. Еще меньше вероятность проживания русов-христиан на мерянском Сарском городище, а тем более,  на территории роменской культуры, куда помещал Русский каганат В.В. Седов. 
  Теперь давайте посмотрим, как  обстояло дело с распространением христианства на территории салтово-маяцкой культуры. Вопрос этот тем интереснее, что, как справедливо заметил В.П. Кузенков: «Едва ли ведение дипломатических переговоров с Византийской империей и назначение епископа, тем более архиепископа, могли бы иметь место в отношении некоей незначительной группы руси; и то и другое указывает на то, что Византия имела дело с достаточно мощным политическим образованием: ведь даже могущественный болгарский князь далеко не сразу добился назначения архиепископа для своей страны».   Соответствовала ли салтово-маяцкая культура понятию «достаточно мощное политическое образование»?  Если сравнивать с Ладогой и Киевом середины, второй половины IX в., то, на мой взгляд, безусловно, да. Причем по всем показателям, включая экономическое развитие, численность населения и его высокую милитаризацию.   Но вернемся к христианству. По мнению ряда исследователей, в том числе и специалистов по  церковной истории, Русская епархия могла находиться на Дону. Об этом в свое время писал иеродиакон Никон (Лысенко)  в работе  ««Фотиево» крещение славяно-россов  и его значение в предыстории Крещения Руси».
  Разбирая сюжеты, изложенные в Житиях Кирилла и Мефодия, и посвященные  хазарской миссии солунских братьев, Никон обратил внимание на несколько, довольно, противоречивых моментов. Сомнение у исследователя вызвало уже то, что  по итогам диспута, длившегося несколько дней, Кирилл: ««ниспроверг наземь всю гордыню» своих противников, иудейских книжников, и изобличил ложность магометанского вероучения», - а  -  «хазары, убедившись в истинности христианской веры, сказали: «Не враги мы себе, и так повелеваем, что с этого дня понемногу, кто может, пусть крестится по воле, если пожелает. А тот из вас, кто на запад кланяется или еврейские молитвы читает, или держится веры сарацинской, скоро смерть от нас приимет».  Тут,  действительно, есть чему удивляться. Для историков давно не секрет, что еще в 809 году хазарская аристократия приняла иудаизм, ставший государственной религией Хазарского каганата и, поэтому, нет никаких оснований предполагать, что в 861 году хазарский каган мог затеять подобный диспут, недвусмысленно указывающий на его колебания в вере. Столь же невероятным и малоправдоподобным иеродиакону  представляется и письмо, согласно Жития, написанное правителем хазар  византийскому императору, в котором говорится, что каган и его подданные: «друзья и приятели твоего царства и готовы (идти) на службу твою, куда захочешь».   Даже с учетом того, что в IX веке византийско-хазарские отношения были относительно добрососедскими, настолько, что греки в 836 году  построили для хазар крепость Саркел, говорить о готовности хазарского кагана служить византийскому императору все же не приходится. Не меньше вопросов вызывают и сообщение Жития, указывающие на то, что Кирилл попросил Мефодия сопровождать его в поездке к хазарам, потому что последний хорошо знал славянский язык, ведь, как известно, хазары по-славянски не говорили. Считается, что в то время  элита Хазарского каганата изъяснялась и писала на древнееврейском языке, остальные же  подданные кагана разговаривали на западных диалектах тюркских языков близких к булгарскому.
  Зачем Кириллу  понадобилось знание Мефодием славянского языка в Хазарии  так и останется загадкой, если только не обратить внимание на другое сообщение Жития. В пергаментном Прологе Спасо-Прилуцкого монастыря, в  кратком Житии святого Мефодия, Мефодий именуется «учителем руським». На основании чего, следуя за Ламанским,  иеродиакон Никон приходит к выводу, что  если   признать, что редактор Мораво-паннонского жития допустил ошибку: « назвав россов хазарами, а их правителя — «рус-кагана» — принял за верховного правителя Хазарии, то история миссии святых Кирилла и Мефодия 860—862 гг. предстает в новом свете».
  Сразу оговорюсь,  резоны в данном предположении есть уже потому что самые ранние из известных списков Жития Мефодия относятся лишь к XII-XIII вв, а Жития Кирилла к  XIV-XV вв. К тому же специалистами  давно подмечены разночтения в Житиях позволяющие предполагать, что в первоначальном виде Жития Кирилла и Мефодия написанные около 880 года отличалось от дошедших до нашего времени текстов. А значит, поздние переписчики вполне  могли и изменить некоторые непонятные им детали,  расходящиеся с их представлениями о рассматриваемом нами периоде. В пользу данного допущения, косвенно указывают и слова А.В. Карташева, высказанные известным историком-богословом как раз относительно упомянутой выше фразы из пергамента  Спасо-Прилуцкого монастыря: «Переписчик пергаменного пролога XV века списал с какого-то древнего оригинала это убеждение древнерусских книжников».   То есть, по мнению Карташева,  в оригинале Жития Кирилла и Мефодия, Мефодий действительно мог быть назван «учителем руським».  Но вернемся к работе иеродиакона: «После неудачи похода 860 г. на Константинополь, - пишет Никон -  пораженные чудом, происшедшим на их глазах, россы, добравшись до своих опорных баз в Крыму или в районе Ахиллесова бега, направляют к византийцам посольство с просьбой «сделать их участниками в святом крещении». Это, зафиксированное в византийских летописях как посольство «россов, живущих у Северного Тавра», в славянском тексте Жития святого Кирилла фигурирует как хазарское. Возможно, оно и было состоящим как из славян, так и из хазар, стремившихся урегулировать отношения с империей после набега россов…  О том, какие именно местности Хазарии посетила миссия святого Кирилла после прибытия в Крым, можно строить только гипотезы. Очевидно, что если она и добралась до Семендера, ставки кагана, и богословский диспут действительно происходил в этом городе, то все же решение хазарского кагана оказывать покровительство христианам и запретить иудейское и мусульманское исповедания, а также высказанное им выражение вассальной преданности византийскому императору совершенно невероятны. Согласно Житию святого Кирилла, каган отпускает на родину 200 греческих пленных, однако, как известно, Византия и Хазария никогда не находились в состоянии войны,    поэтому наличие греческих пленников в Семендере, на берегу Каспийского моря, представляется также маловероятным. Гораздо более вероятно представить, что все это было совершено не великим хазарским каганом в его столице, а «рус-каганом», т. е. князем воинственных россов, где-нибудь на берегах Дона, что на месте хазар были россы, которые несколько месяцев назад совершили отчаянный налет на Константинополь, захватив много добычи и пленных, а теперь, убежденные в том, что «дал Бог власть над народами христианскому кесарю и самую лучшую веру из всех», были готовы прогнать и иудейских, и мусульманских проповедников, отпустить пленников и предложить Византии свои услуги в качестве наемного войска. Совершенно то же самое говорит патриарх Фотий в своем Окружном послании 867 г. о россах, которые, быв прежде врагами империи, ныне, приняв крещение, «поставили себя в чине подданных и друзей наших». Исходя из всего этого, можно предположить, что описание спора святого Кирилла с иудеями при дворе хазарского кагана, содержащееся в X главе Жития, и описание спора Кирилла уже только с одними хазарами, происходившего якобы на другой день и помещенного в XI главе, представляют собой соединение рассказов о событиях, происходивших в разных местах и в разное время. Известно, что автор Жития пользовался в качестве источника отчетами самого святого Кирилла о его миссии, и нет ничего невероятного в том, что редактор мог сознательно или в результате ошибки составить из двух отчетов — одного об обращении россов в христианство и другого о богословском диспуте при дворе кагана в Семендере — одно повествование. Некоторое указание на то, что события, описанные в XI главе Жития, происходили не в приморском городе Семендере, а в славяно-росском селении на берегу реки (скорее всего Дона. — И. Н.), можно усмотреть во фразе, которую произносит советник кагана в заключение спора святого Кирилла с «приятелями евреев»: «С Божией помощью гость этот ниспроверг наземь всю гордыню сарацинскую, а вашу отбросил на иной берег реки, как нечто нечистое». Употребленное здесь сравнение было бы вполне уместным, если бы спор шел под открытым небом, на речном берегу, и звучит довольно странно, если представить, что он происходил в городском дворце, в приморском городе, где поблизости нет большой реки. В пользу предположения об успешной миссионерской деятельности святого Кирилла среди славян, а не среди хазар говорит и указание епископа Веллетрийского Гавдериха о том, что посольство в Константинополь 862 г. с просьбой прислать учителя, который мог бы научить моравских славян читать Священное Писание, князь Ростислав присылает, «услыхав о том, что сделано Философом (т. е. святым Кириллом) в Хазарии».
   Кроме ссылок на Жития Кирилла и Мефодия, для подтверждения своих выводов, Никон приводит  и  некоторые другие  доказательства,  обнаруженные им в ходе изучения исторических трудов и работ археологов. В частности, указывает, что на ряде каталонских и  итальянских карт  XIII в. Дон именуется Fiume Rossa, а  на его левом  берегу  обозначена якорная стоянка casale de li Rossi», которую Никон отождествляет со  средневековым поселением найденным археологами возле хутора Рогожкино. Не исключает исследователь,  что именно это поселение под именем Русия было известно  арабам в  IX—X вв., а как Росия (P;;ia) упоминается в византийских хрисовулах XII века. Обращает внимание Никон еще и на то, что среди археологического материала, найденного на могильнике поселения, встречаются нательные кресты византийского типа, которые могут быть датированы  IX в., т.е. тем самым периодом, когда Фотием или Игнатием была крещена Русь.  Другое, не менее важное доказательство донской, шире, приазовско-причерноморской локализации Аскольдовой руси  иеродиакон видит в наличии топонимов с корнем «рос» в Крыму. Действительно, на все тех же итальянских картах XIII в., западное побережье полуострова, ныне известное как Тендерская коса, именуется – Rossa. Весьма символично то, что  в античный период эта  коса называлась Ахилловым берегом (А;;;;;;;; ;ro;;;) и  именно ее византийские географы и историки IX—X вв. считали: « родиной тавроскифов, к числу которых они относили народ «росс», именуемый также «росс-дромиты».    Юго-западнее Тендерской косы, на Тарханкутском полуострове,  итальянские карты помещают Rossofar (Rosofar, Roxofar),  т.е. «росский маяк», а местность южнее Евпаторийского (Майнакского) озера носила название Rossoca. Самое удивительное, что в ходе археологических изысканий на Тарханкутском полуострове, у села Окуневка, действительно, было раскопано массивное каменное сооружение, во времена оны служившее маяком. И это, как нельзя лучше, указывает на развитое мореходство обитателей соседнего с маяком раннесредневекового поселения. Правда, вопреки чаяниям Никона, следов славян в Крыму IX в. не обнаружено. Керамика, хозяйственные и жилые постройки, тип поселений в местах, где отмечены топонимы с корнем «рос», указывают на этническую общность жившего здесь населения с алано-болгарами салтово-маяцкой культуры Подонья и Приазовья. Никакого другого этнически определенного материала раннесредневековые поселения степного  и предгорного Крыма не содержат. Все это позволило, ряду исследователей, поддержать; « концепцию Д. Т. Березовца о полной или частичной идентификации носителей салтовской культуры с русами у арабских географов»,  что заставляет нас снова вернулись к проблеме Русского каганата и его локализации в Подонье. Но в таком случае, причем тут славяне и зачем Кириллу понадобилось приглашать для поездки в Хазарию Мефодия, знавшего славянский язык, если создали салтовскую культуру  аланы? Частично на этот вопрос  я уже ответил, когда касался вопроса содержания термина «ас-сакалиба», в контексте сообщения  Ибн Хордадбеха о том, что русы это вид славян (ас-сакалиба),  и для своих торговых операций на Востоке  опускаются по Танаису-Дону. Вряд ли Кирилл и Мефодий владели аланским или тюркским языком, а славянский язык мог быть чем-то вроде  койне, которым полиэтничное население салтово-маяцкой культуры пользовалось для общения. Но это все предположения. Давайте посмотрим если какие-то иные, материальные подтверждения исповедования христианства на территории СМК кроме  нательных крестиков византийского типа найденных на Рогожкинском поселении. То есть самое  время обратиться к археологии.
   Вопреки утверждениям историков, относящих салтово-маяцкую культуру к государственной культуре Хазарского каганата, на салтовских памятниках: «пока не найдено ни одного предмета иудейского  культа»,   что само по себе не служит подтверждением слов Жития и  доказательством обращения в христианство донских русов, алан, булгар и славян. Но может быть, на это указывает археология?  Вот что пишет относительно интересующего нас  вопроса  неоднократно упоминавшийся мною здесь В.С. Аксенов: « вытянутое положение  женских костяков, учитывая присутствие среди погребального инвентаря женщин и детей Верхне-Салтовского могильника символов христианской  веры,  вероятно,  следует объяснять  влиянием христианства  на погребальный обряд аланского населения данной общины. Немногочисленные  находки  символов  христианской  веры  в  захоронениях Верхнего Салтова этому не противоречат, ибо в эпоху раннего средневековья крест не все индивиды носили в повседневном костюме и не всегда клали крест в погребения.  Поэтому крест  из  катакомбы  № 99,  как  и  другие  крестовидные  подвески  из салтовских захоронений  Подонья,  следует рассматривать как  свидетельство  распространения  христианства  среди  части  аланского населения Северо-Западной Хазарии».   При этом, считает археолог: « как  и  в  древнерусском  обществе  IX — X вв.,  христианская религия,  по-видимому,  получила первоначальное распространение  среди социальной  и воинской  верхушки  аланского общества Подонцовья».   Но не только среди социальной верхушки. Уже в следующей своей работе, археолог вполне допускает знакомство с христианской религией и: « рядового салтово-маяцкого населения бассейна Северского Донца  во второй половине VIII–IX вв.»,    что для нас принципиально важно, поскольку наилучшим образом характеризует степень проникновения христианства в  салтовскую среду. Причем, не только аланскую. Христианские черты отмечены археологами и на булгарском погребении  у села Червоная Гусаровка, Харьковской обл. Украины. Многие усопшие, здесь, покоятся в вытянутом положении на спине головой на северо-запад, с прямыми ногами и сложенными на животе, груди или бедрах руками. Именно такое положение рук характерно для христианских погребений средневековой Руси.  Помимо этого, в ряде захоронений найдены остатки деревянных гробов-рам и перекрытий из поперечно уложенных деревянных плах. Погребальный или сопроводительный инвентарь, в большинстве случаев представлен только одним глиняным сосудом, поставленным слева или справа от головы погребенного. Остатки мясной жертвенной пищи отсутствуют, что совершенно не характерно для языческих погребений булгар и алан. Кроме того, в нескольких детских погребениях были обнаружены подвески, в состав которых, помимо бус и бубенчиков, входил бронзовый равноконечный крест. Вообще кресты, иногда даже по нескольку штук, свидетельствуют археологи, довольно часто входили в наборы амулетов,  где каждая вещь имела далекую от христианства символику. Причем, свойственно это было не только  населению салтовской культуры, но и жителям Киевской Руси, особенно на ранних этапах становления христианства, когда погребальный обряд Руси еще содержал в себе элементы синкретизма христианства и язычества. Свойственно было жителям Руси, в тот период, и помещать в погребение сосуды с остатками елея, что еще больше сближает христианские обряды руси и салтовцев.
  Прежде чем прейти к другим доказательствам  обращения в христианство населения салтовской культуры не могу, не упомянуть и о еще одной, поистине, уникальной находке, обнаруженной в Червоно-Гусаровком могильнике. И хотя к христианству она не имеет никакого отношения, зато, возможно, имеет самое прямое отношение к другим спорным и требующим объяснение моментам древнерусской истории. На ряде сосудов, помещенных в захоронения, нанесены знаки собственности. В основном это круги в различных комбинациях с лучами или крестами. Но имеется среди них и  клеймо, по своей форме очень похожее на знаменитый знак Рюриковичей: двузубец в комбинации с кругом и деталью в виде полумесяца. Полумесяц, по мнению исследователей, скорее всего, означает ладью, которая символизирует путешествие, в том числе и в  загробный мир. Все это лишний раз возвращает нас к предположению историков и специалистов по геральдике о том, что: «Двузубцы, позже развившиеся в трезубцы — так называемые знаки Рюриковичей, вместе с претенциозным титулом «каган»... были позаимствованы в Хазарии,  в которой было хорошо развито пользование системой знаков-тамг».   Кстати, автор процитированной мною статьи также считает, что наличие крестов на внутренней поверхности сосуда, в том числе и помещенного в погребении,  может служить свидетельством того, что данный предмет имеет отношение к христианскому культу. Дело в том, что по одной из версий  ранние  христиане после совершения обряда крещения или евхаристии (причастия) новообращенному давали выпить молоко с медом, которое наливали в сосуд с изображением креста на дне. Безусловно, находки погребений выполненных с соблюдением христианских традиций, а тем более культовых предметов, таких как нательные кресты, служат наилучшим доказательством  обращения в христианство какой-то части населения салтовской культуры. Но этого по-прежнему мало, чтобы уверенно помещать  Росскую епархию или митрополию в Подонье и Подонцовье. Для таких утверждений требуется нечто большее, например наличие культовых центров, церквей, где новообращенных христиан могли бы окормлять священники, тот же епископ или архиепископ. Пока же говорить о находке подобных  центров на территории лесостепного варианта салтовской культуры в Подонцовье не приходится. Но не все так безнадежно. Христианские культовые сооружения и храмы, построенные в IX и даже - VIII вв. имеются на Среднем Дону.  Причем, некоторые из них имеют самое непосредственное отношение к салтовцам. Речь идет о Маяцком городище, точнее его подземных святынях (Большие и Малые Дивы), которые еще А.А. Спицын рассматривал как: « «монастырек-погост», обслуживавший в качестве погребального христианского центра значительную округу».  Сюда православные алано-булгары : «свозили для погребения… членов своих семей и общин».  Есть некоторый соблазн объявить Маяцкое городище с прилегающей к ней белокаменной крепостью наиболее подходящим местом для локализации  религиозного центра Росской митрополии. Особенно если учесть использование  населением крепости  иудейских  или христианских имен, что подтверждается обнаруженной в 1981 году С.А. Плетневой  надписью с именем «Иоанн» на одном из каменных блоков цитадели. Но слишком противоречиво отношение исследователей  к этому археологическому памятнику, вместе с Верхне-салтовским давшему название археологической культуре. Небольшие размеры городища (40 га). Миниатюрные крепость (95x80 м) и цитадель (27х47 м) не позволяют вслед за некоторыми археологами  классифицировать Маяцкое городище ни как «город», ни «замок феодала»,  а заставляют отнести его, скорее, к «рядовым поселениям» или, по версии  А.З. Винникова, к «сложному археологическому комплексу».  Да и  Маяцкое городище не единственное место в Подонье и Подонцовье, где обнаружены  христианские культовые сооружения  IX  века. Ю.Ю. Шевченко, в частности, указывает на возможную связь с салтовской культурой и пещерного монастыря в Холках,  где: «могильник находится внутри крепостных укреплений городища, как это бывает только на погостах храмов внутри монастырских стен (укреплений). А погребения, сгруппированные на восточном мысу городища, — это ориентированные по оси восток-запад костяки — останки, положенные по требованиям христианского погребального обряда» . 
  К слову сказать, история  Холковского пещерного комплекса, по версии исследователя, своими корнями  уходит еще в VII в., когда: « под  холмом была вырыта пещера, построенная по типу «анахоретских галерей-келий», схожих с более поздними киевскими, но возникших не позднее VII в.».   В VIII-IX вв. неподалеку от пещеры, расположилось селище салтовско-маяцкой  культуры и видимо в это же время: «из кельи основателя пещерного скита высекается храм, где лежанка инока-основателя  становится престолом, а планиметрия подземной Холковской церкви с колонами-останцами строится по образцу прямоугольно спланированных ближневосточных пещерных святынь типа «Гробниц Синедры»».   На территории Подонья и Подонцовья известны  и другие места, где в рассматриваемый нами период проживали христианские общины и где исследованы раннесредневековые пещерные комплексы,  имеющие ранние литургические устройства. И хотя многие из них напрямую не связаны с населением салтовской культуры,  это уже и не принципиально. Принципиально другое, христианство, проникая на Дон и Северский Донец в VII-VIII вв., тем самым создало предпосылки для крещения русов Русского каганата  задолго до их похода на Константинополь в 860 году.  Набег лишь стал катализатором ускорившим процесс обращения в христианство части дружины и знати.
   И так. Как мы убедились, некоторые, в том числе и археологические основания связывать «Фотиево крещение Руси» с Подоньем и Подонцовьем имеются. Достаточно интересным, хотя и косвенным, подтверждением этому может служить еще и упоминание  о крещении  русов,  помещенное в болгарский, сделанный в XIV в., по приказу царя Александра,  перевод летописи Манассииной. Датируется событие промежутком между 853 и 882 гг. Но любопытно здесь другое,  к списку перевода летописи были приложены рисунки, на которых изображены епископ, стоящий возле ручья текущего между гор и русы. Один находится по пояс в воде и слушает молитву, читаемую епископом, а другой сидит раздетым на горе в ожидании своей очереди, еще два руса изображены как зрители, присутствующие при таинстве крещения. Сторонники киевской локализации крещеной Фотием руси, естественно, видят в изображении сходство с киевскими окрестностями. Но рельефы местности в Подонье и Подонцовье  ничуть не хуже подходят под приведенное мною описание рисунка. И последней, также,  косвенной уликой в пользу Донской локализации крещеной Фотием/Игнатием Руси  может назвать  список  епархий Константинопольского патриархата, где  Росская митрополия соседствует с Аланской.  Надеюсь, мне удалось убедить читателя в том, что оснований помещать напавшую на Константинополь в 860 году русь в Подонье и Подонцовье ничуть не меньше, а скорее даже больше,  чем оснований помещать ее в Киев или Ладогу?
   Собственно, на этом аргументы и факты в пользу Донской локализации Русского каганата и заканчиваются.  На мой взгляд, их и так более чем достаточно. Ни одна из других, предложенных исследователями версий локализации «каганата росов» не обладает и половиной доказательств рассмотренных  мною в этой главе. В пользу Донской локализации Русского каганата при желании истолковать и некоторые другие свидетельства Ибн Русте, не освященные мною. Например, сообщение о том что: «У них нет пашен, а живут они лишь тем, что привозят из земли славян. Когда у них рождается сын, то он (рус.- Т.К) дарит новорожденному обнаженный меч, кладет его перед ним и говорит: «Я не оставлю тебе в наследство никакого имущества, и нет у тебя ничего, кроме того, что приобретешь этим мечом»».  Салтовская культура, имея развитое сельское хозяйство, ориентированное большей частью на скотоводство, испытывало дефицит зерна, восполняемый за счет поступлений с территорий заселенных славянами.  В наличии культа меча у древних иранцев и в особенности скифов сарматов и алан, то же сомневаться не приходится, как и в  обрядах инициации связанных с ним. Как не приходится сомневаться и в традициях гостеприимства у народов Кавказа, на наличие которых указывает Ибн Русте, написав: « Гостям оказывают почет, и с чужеземцами, которые ищут их покровительства, обращаются хорошо, так же как и с теми, кто часто бывает у них, не позволяя никому из своих обижать или притеснять таких людей».  Но снова повторюсь, не все написанное Ибн Русте заимствованно им из «Анонимной записки», и может быть отнесено ко времени существования Русского каганата. Некоторые детали, вероятно, относятся уже к Х веку, то есть ко времени, когда скандинавы однозначно присутствуют в составе Киевской Руси и занимают в ней высокое положение. К числу таких деталей можно отнести рассказ Ибн Русте: о том, что русы нападающие  на славян приходят к ним на кораблях; о том, что споры между русами решаются путем поединка; о том, что жертвоприношения богам русы совершают удушая жертву. Но, все эти сюжеты, так же, можно объяснить и не прибегая к скандинавским аналогиям, как это любят делать норманисты. Так, традиция удушать жертву была известна скифам и хазарам, да и ряду других тюркских народов. Да и поединок, как способ разрешить спор, присущ не только норманнам. Еще труднее говорить о том, что знахари, как пишет Ибн Русте, повелевали скандинавским конунгом, который в то время сам выполнял функции знахаря и волхва. Словом, вопрос требует дополнительного изучения, да и не имеет прямого отношения к проблеме существования и  локализации Русского каганата.
   А теперь я попробую сделать собственную реконструкцию событий связанных с возникновением, становлением и гибелью Русского каганата. Так как они видятся мне на основании письменных источников, данных археологии и выводов историков.
   В настоящее время существует несколько версий переселения алан с Северного Кавказа на Дон. Перечислю их по степени популярности: аланы бежали от хазар, проводивших агрессивную политику в  Северном Предкавказье;  ушли из родных мест, спасаясь от угрозы арабских 
нападений;  аланы были вытеснены из Кисловодской котловины болгарами;  аланы были переселены хазарами специально для несения  пограничной службы на границе со славянами; переселение произошло в  результате внутренних процессов развития аланского общества, но не без участия хазар;  часть населения Северокавказской Алании, происходившая, вероятно, из Кисловодской котловины, ушла,  спасаясь от эпидемии чумы.
Каждая из приведенных версий имеет свои сильные и слабые стороны, на что неоднократно обращали внимание исследователи. Но, мне кажется, ими не учтена еще одна, существенная причина, контроль над древним торговым путем по реке Дон. Под контролем в данном случае я подразумеваю не только взимание пошлин, но и создание инфраструктур способствующих перемещению купцов и караванов, что в полной мере находит подтверждение на примере салтовских городищ, которые соединял не только речной путь,  но и сухопутный.   В целом же, причиной переселения алан и других жителей Северного Кавказа в Подонье и Подонцовье, на мой взгляд, могли послужить все перечисленные выше  факторы, в разной степени актуальности и воплощаемости. То есть  кто-то сам бежал с раннее обжитых земель, спасаясь от арабов и чумы, кого-то понуждали к переселению хазары,  а кто-то искал для себя новых земель, подстрекаемый теми или иными внутриплеменными причинами. Но как бы там, ни было, аланы, булгары, адыги и представители ряда других причерноморских племен ближе к середине VIII в. оказались в Подонье и Подонцовье.  Были ли среди нет представители той части аланского населения Кавказа о которой Ибн Русте писал что им принадлежит почет и царство и которых Д.Т. Березовец , Г.В. Вернадский и другие исследователи называют рухс-асами или русами? А почему нет? Рухс-асы, могли, как  сами бежать с Кавказа спасаясь и от арабов, и от хазар,  так и их могли вынудить уйти в Подонье и Подонцовье хазары, тем самым стремясь ослабить сепаратистские настроение  у аланского населения Кавказа. Ничего невероятного в этом нет. Важно другое. В Подонье пришли те, кто имел навыки не только сельского хозяйства,  но и строительства, кузнечного дела. Да и, по всей видимости, - управления.
   С.А. Плетнева полагала что появление алан и булгар: «не вызвало, видимо, бурного протеста со стороны «аборигенов»».   Земли хватало всем. Безусловно, какие-то конфликты с переселенцев жившими здесь славянами или по Аксенову славяно-иранцами и славано-балтами пеньковской и колочинской культуры, вероятно, возникали, но белокаменные и кирпичные крепости, как сейчас полагает большинство исследователей СМК строились не против них.  На чем особенно настаивает  Г.Е. Свистун и А.А. Тортика писавший:  «цепь укрепленных поселений, возникшая в середине VIII в. на берегах Северского Донца, первоначально, ни самим фактом своего появления, ни оборонительными задачами фортификационных сооружений не могла быть ориентирована на угрозу, исходящую с запада или северо-запада. Тогда ее просто не существовало».   Но если не против угрозы с запада или северо-запада строились эти крепости и фортификационные сооружения, то против кого? Тортика полагал, что переселенцы строили: « крепости для защиты самих себя, а не для выполнения задач хазарской власти».  Так кто же тогда угрожал или мог угрожать строителям крепостей? Причем крепостей: «со сложной системой фортификаций до нескольких укрепленных рубежей, демонстрирующих в целом высокую квалификацию строителей и знание военного дела, обустроенных на стратегически важных переправах через водные преграды и таким образом контролировавших их, с максимальным использованием защитных свойств рельефа местности, в ряде случаев грамотно усиленных искусственно и при всем вышеперечисленном не являвшимися местом обитания основной части населения, а значит имевших в прерогативе военное предназначение (убежищ на случай опасности, контрольно-опорных фортпостов и т.п.)».  Как уже говорилось выше, А.Г. Свистун полагает, что среди наиболее вероятных причин  появления лесостепных салтово-маяцких городищ в бассейне Северского Донца и Оскола: « являются и проблемы внутренних противоречий в Хазарском каганате, выражавшиеся в гражданских конфликтах».    Близкой точки зрения придерживалась и С.А. Плетнева писавшая: «Феодалы, восставшие против правительства, всемерно укрепляли свои позиции в каганате. По-видимому, одним из наиболее существенных признаков этого укрепления можно считать постройку белокаменных крепостей, как бы противопоставляемых кирпичным крепостям кагана». 
  В пользу, данных предположений, помимо ориентированности на восток и юго-восток  салтовских укреплений, говорят и некоторые другие факторы.   Г.Е. Афанасьев время сооружения салтовских городищ относит к 30-40 годам IX в.  На это, по его мнению, указывает радиокарбонная дата образца дерева взятого с Алексеевского городища (767-847 гг.), которая в рамках четвертого десятилетия IX в. синхронна  с радиокарбонной датой основания Маяцкого городища (801- 891 гг.).   Обе эти даты, в свою очередь, совпадают с датой возведения Саркела (834-840 гг.).  Обращает внимание он и: «на сложение в бассейне Нижнего Дона хорошо продуманной системы обороны, направленной на защиту этого поселенческого микрорайона в пределах этнической территории хазар в IX в.».  То есть, практически, в одно время в Подонцовье и на Нижнем Дону возникают крепости с хорошо продуманной системой обороны, только в Подонцовье они строятся для защиты от угрозы с юга и юга-востока, а на Нижнем Дону, видимо, от угрозы с севера и северо-запада.  Трудно сказать, свои крепости  и фортификации салтовцы строили,  опасаясь угрозы исходящей непосредственно от  Хазарского каганата. Или это реакция на междоусобицу, вследствие которой в степи разразилась война  между принявшей иудаизм хазарской верхушкой и оставшимися верными своим религиозным убеждениям кабарами.  Чем, возможно, правители Русского каганата и воспользовались, выйдя из зоны влияния хазар. И за что, скорее всего, и поплатились. Еще  М.И. Артамонов предполагал, что донские аланы территориально входя в состав Хазарского каганата, сохраняли в нем широкую автономию и: «не желая мириться с господством хазар, при  удобном случае выступали против них»,  что, по мнению археолога, собственно, и привело к гибели салтовской культуры. 
   Интересно тут и другое. В свое время О. Прицак    высказал предположение о том, что хазарский каган не пожелавший принять иудаизм  либо кто-то из его близких родственников, после поражения кабар бежал на северо-восток, в Ростов, где его сыновья женились на дочерях викингов – ruotsi, тем самым положив начало Русскому каганату. Но, как, надеюсь,  читатель помнит, на месте Ростова в первой половине IX века существовало лишь небольшое мерянское поселение, на котором следов, указывающих на проживание скандинав ранее середины Х в. археологами не обнаружено. Можно, конечное, допустить, что каган обосновался не в самом Ростове, а на Сарском городище, наиболее крупном   поселении мери рассматриваемого периода, где предметы скандинавского происхождения имеются.  Да только вот, совершенно непонятно,  зачем хазарскому кагану нужно было отправляться так далеко на север, если рядом, практически под боком у Хазарии, имелась территория с близкородственным и хорошо знакомым кагану населением? Ответ, думаю, очевиден – незачем. В пользу присутствия кагана на территории салтовской культуры говорят и характерные топонимы: Каганово городище, Каганов колодец, Каганов перевоз.
  Если мои выводы верны, бегство в Подонцовье хазарского кагана  существенно повысило  статус территории. Возможно, именно с появлением здесь кагана начинается интенсивное строительство крепостей и формирование государственных структур, достаточно хорошо отслеженное археологами. Конфликты с  Хазарским каганатом вынуждают салтовцев искать военных союзников, самым перспективным из которых, без сомнения была Византия. А. Комар, по версии которого Саркел и другие Донские  крепости строились хазарами для защиты о русов (кои в представлении археолога исключительно скандинавы),  в  работе «Древние мадьяры Этелькеза: перспективы исследований» обращает внимание на одну весьма любопытную хронологическую закономерность: «830-836 гг. – переселение мадьяр; 834-837 гг. – посольство хазар в Константинополь; ок. 837 г. – конфликт мадьяр и византийцев; 837-838 гг. – посольство русов в Константинополь; 838-839 гг. – возведение Саркела».  Правда, археологи полагают, что Саркел был построен несколько раньше указанного Комаром срока,  между 834 и 837 годом, но в данном случае, это не принципиально. Важно тут другое… Война венгров, на стороне болгар против Византии,  действительно, могла стать серьезным поводом для салтовских русов послать посольство в Константинополь, поскольку мадьяры, по версии историков, бывшие вассалами хазар,  в то время представляли наибольшую для них угрозу. Конфликт же венгров с греками автоматически делал византийцев естественными союзниками Русского каганата. Но, как справедливо замечает Комар:  «византийцы, оценив ситуацию, именно в 837-838 гг. могли из двух потенциальных союзников избрать более знакомого и, ввиду «мадьярского фактора», более опасного для себя, т.е. Хазарию, русское же посольство, дабы выиграть время, было отправлено домой невообразимым «кружным путем», до сих пор поражающим умы исследователей, как русы и  оказались при дворе франков».   Похоже,  противостояние Русского и Хазарского каганата принесло Византии и  материальные дивиденды, в обмен на помощь хазарам, в том числе и при строительстве Саркела, грекам удалось заполучить значительные территориальные уступки от хазар в Крыму. Ну а дальше, как и писал Артамонов, собравшись с силами, при помощи тех же венгров или сменивших их в южнорусских степях печенегов, хазары расправились с Русским каганатом, что бы впоследствии пасть под напором другой, Киевской Руси.
   Когда это сулилось, впрочем, до сих пор не ясно. Единой точки зрения на время гибели СМК у археологов нет.  Как нет и единства во взглядах относительно причин. На большинстве лесо-степных городищ следов военного противостояния нет. В тоже время,  археологи утверждают, что население покидало их быстро и организованно. На ряде городищ, жизнь продолжалась  в Х и последующих веках. Плетнева по этому поводу в частности  пишет: «Несмотря на находки в Верхне-Салтовском могильнике 23 арабских монет Х в., а следовательно – существования верхнесалтовского и окрестного населения в Х в., основной контингент его в начале этого века был уничтожен или покинул места, ставшие за полотора прошедших столетия родными».  Нет оснований говорить о существовании в Х в. жизни и на ряде других городищ и поселений,  верхней датой для многих из них является конец IX – первое десятилетие Х века.
В тоже время пишет археолог: «часть ясского населения осталась под властью новых кочевников на Северском Донце и до XII в. Однако наиболее свободолюбивые по возможности отступали далее на север – в почти недоступные для печенегов леса. Так появились они среди вятичей, отойдя со среднего Дона  в воронежские леса». 
   А.М. Голубев, опираясь на археологический материал, ограничил время существования салтово-маяцкой культуры промежутком между 737- 838 гг.   После чего, по мнению исследователя: « произошла масштабная миграция всего населенияиз Среднего и Верхнего Подонцовья в регион Поволжья–Прикамья».   Существуют и иные точки зрения, согласно одной из них, аланы салтовской культуры вернулись на Кавказ, что в контексте данного исследования не принципиально. Куда важнее отголоски салтовской культуры в Киеве.
  Следует признать, что находками предметов произведенных в Подонье и Подонцовье в Киеве найдено не много, несколько кувшинов в жилищах VIII–IХ вв. на Старокиевской горе, на Подоле и на Копыревом конце.  Вместе с тем остатки некоторых наиболее ранних оборонительных сооружений, датируемых концом IX - началом Х вв. обнаруживают сходство с оборонительными укреплениями известными на ряде городищ салтово-маяцкой и роменской  культуры Подонья и Подонцовья.   Авторы работы «Распространение влияния Хазарского каганата в Среднем Поднепровье (к вопросу существования «жидовского города» на территории древнего Киева)»  отмечают, что: «Открытые оборонительные сооружения, вероятно, относились к одному городищу, которое располагалось между Львовской площадью, Кияновским переулком и Вознесенским спуском».   При изучении городища археологами было обнаружено три больших
постройки: «аналогии которым не встречались как на территории Киева,
так и на территории Киевской Руси»,  зато, как утверждают авторы статьи: «Подобного типа постройки наиболее досконально были
исследованы на поселениях салтово-маяцкой культуры, в частности,
на Карнауховском поселении, расположенном на р. Котлубанка,
правом притоке нижнего течения р. Дон. Такие же постройки были открыты на Среднем Донце и Маяцком городище на Дону. Исследованные археологические объекты как оборонительного, так и хозяйственного назначения, имеют прямые аналогии на памятниках, относящихся к салтово-маяцькой культуре. Это может указывать на то, что население городища, располагавшегося в районе Львовской площади, имело тесные связи с Хазарским каганатом».   На основании чего исследователи высказали предположение, что  данное городище: «могло быть крепостью Х в., которая упоминается Константином Багрянородным под названием Самбатас».  Есть и другие интересные моменты. Анализ сырцовых построек, включая княжескую стену конца Х века, позволил ряду исследователей высказать предположение о связи технологии строительства: «с приемами строительства салтовских городищ бассейна р. Тихая Сосна, а не с болгаро-византийским кругом традиций оборонительного зодчества».  В пользу присутствия в Киеве населения как-то связанного с салтовской культурой говорят и обнаруженные  между улицами Ленина и Свердлова: « "пещерки", напоминающие катакомбные погребения салтовской культурі. Даже место для могильника на склоне к Крещатику выбрано так, как это практиковалось салтовским населением, т.е. на склонах холмов».    По свидетельству археологов: « В "пещерках" находились горшки, наполненные кальцинированными костями  - синкретизм погребального обряда славянской и салтовской культур,  -  что дает,  - основание полагатьпроникновение в Киев в конце I тыс. н.э. какой-то части населения Левобережья, связанного о салтовской культурой».   
Новую версию этимологии росских названий Днепровских порогов  предложил Симаков, по мнению  которого: «росский язык, вероятнее всего, принадлежит к скифской группе языков».   
  Как видим, некоторые основания допускать переселение на территорию Киева в конце IX в. выходцев из салтово-маяцкой культуры имеются. Вероятно, пришли они в Среднее Поднепровье не сразу, а спустя какое-то время,  через земли славян роменской культуры и, скорее всего, вместе с ними. Все приведенные выше факты, достаточно хорошо согласуются, в какой-то степени дополняют  вывыды А.А. Горского, помещавшего  Русский каганат на территории ранее подвластной хазарам и вслед за В.А. Бримом считавшего, что Киевская Русь получила свое имя в результате: « контаминации  двух сходных названий — скандинавского, служившего одним из обозначений варяжских дружин, и южного, которое служило одним из названий территории или/и населения Среднего Поднепровья. Сходство терминов привело к их актуализации и слиянию, способствуя восприятию северными пришельцами земли на юге Восточной Европы как своей, а местным населением — дружинников норманнского происхождения как отчасти «своих»».   Возможно, именно это и имел ввиду летописец под 882 годом написавший: «И сел Олег, княжа, в Киеве, и сказал Олег: «Да будет матерью городам русским». И были у него варяги, и славяне, и прочие, прозвавшиеся русью».  Обычно данную фразу трактуют как указание на то, что русью прочие прозвались от пришедших  в Киев с Олегом ладожских русов.  Но еще Шахматов  полагал, что именно в Киеве пришедшие с Олегом варяги и словене стали называть себя русью, по имени живших в Киеве, до прихода варягов, скандинавов-русов,  тех самых прочих « прозвашас; Русью»,  то есть называвших себя русью. Как уже говорилось выше, следов присутствия скандинавов в Киеве ранее первой четверти, середины Х века не обнаружено. Поэтому, с учетом вышеприведенных фактов, есть некоторые основания полагать, что прочие прозвавшиеся русью были выходцами из Русского каганата, в конце IX в осевшими в Киеве и оставившими после себя описанные мною погребальные комплексы и оборонительные сооружения.
  Закат салтовской культуры повлекший за собой миграцию населения Русского каганата в Поочье, Поволжье и Среднее Поднепровье, скорее всего и  стал той основой, на почве которой сложились арабские известия о трех группах русов,  начало которым положил  ученый-книжник ал-Балхи  в географическом труде "Сувар ал-пкалим" ("Карта климатов"). Более подробно о трех группах русов будет рассказано в следующих главах. Пока же снова вернусь к тому с чего начал данную главу, к посольству народа рос в Константинополь и Ингельгейм. А точнее к свеонам. Без объяснения их появления в посольстве, глава о Русском каганате будет не полной.
  В начале главы с ссылкой на Фетисова и Щавелева я обращал внимание читателей на то, что заметных следов скандинавского присутствия на территории салтово-маяцкой культуры нет, что по мнению исследователей говорит о том, что скандинавы не пересекали зон ответственности Хазарского каганата. Вместе с тем, контакты между скандинавами и населением СМК были. Самые ранние клады арабских дирхемов обнаружены на о. Готланд и датируются первой третью IX в. Среди обнаруженных монет встречаются и так называемые «хазарские подражания», что косвенно подтверждает Донской путь поступления дирхемов. И это не единственный аргумент. О том, что в погребениях Бирки обнаружены остатки «восточных» кафтанов мною уже говорилось выше. Но кафтаны  далеко не единственная находка указывающая на контакты скандинавов со степью. В погребениях Бирки встречаются и другие предметы, включая оружие, имеющие отношение к СМК  и другим степным культурам, в целом. Более того, ряд захоронений, позволяют археологам утверждать, что погребенные в них воины имели «степной облик», были русами   или выходцами их Хазарского каганата.
 В.Я. Петрухин как и Фетисов с Щавелевым полагает, что: «Для восприятия степных импульсов скандинавам необязательно было проникать глубоко в степь: «контактная зона» степного и восточнославянского миров сформировалась в Среднем Поднепровье до проникновения норманнов вглубь Восточной Европы в ареале волынцевской культуры».  Как это согласуется в утверждениями норманистов о поездках русов-скандинавов на Восток уже в конце VIII в., я не знаю. Но вполне возможно, что салтовцы и скандинавы действительно вступили в контакт, где-то в землях славян, в той же Ладоге, например. Где, как я уже показал выше, предметы салтовского происхождения фиксируются в слое датируемом   810-830 гг.  IX в.
  И вот здесь возникает вопрос. Могли ли в таком случае какие-то шведы-свеоны поступить на службу к русскому кагану? А почему нет? Служили же русы кахану хазар, как об этом пишет Ал-Масуди. Могли русский каган использовать этих шведов в качестве послов? Мог, почему нет? Мы ведь не знаем, вели они переговоры с византийским императорами или только привезли от него послание. Кроме того, среди шведов могли быть и русы, которые вернулись домой, а не отправились вместе с свеонами к франкам. Это тем вероятнее, если допустить что свеоны были купцами, к каравану которых присоединилось посольство русов. В условиях гражданской войны в степи иноплеменники-купцы, в качестве послов вызывают куда меньше подозрений, чем представители местных племен. Да и сгинут, не жалко. В любом случае, предположение о том, что русский каган мог использовать скандинавских наемников или купцов в качестве послов или охраны посольства не столь уж невероятно, как это может показаться на первый взгляд. А теперь подведем итог.
    Читатель сам в состоянии оценить насколько приведенные мною аргументы и факты способны подтвердить возможность локализации Русского каганата на территории салтово-маяцкой культуры. На мой взгляд, их более чем достаточно. Просуществовал Русский каганат относительно не долго, условно говоря, с 20-30 х годов IX века и, вероятно, до конца этого столетия, первого десятилетия Х века. То есть, вероятно, столько, сколько, как возможно верно заметил С.В. Томсинский – «просуществовал сам каган, смертный, как все смертные».   И этого: «нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть... ни отбросить. Все возможно!». 
 О том какова связь и влияние Русского каганата на становление Киевской Руси поговорим в следующих главах. Итог гибели каганата: сворачивание торговли по Донскому пути, что вероятно было на руку хазарам к тому времени уже плотно контролировавших путь по Волге; открытие  русами пути по Днепру, с последующей переориентацией с Востока на Византию. 
Критикуя работы Е.С. Галкиной А. Севастьянов  высказал мысль,  что если салтовцы и были русами, то это не те русы, от которых произошел русский народ и которые создали древнерусское государство. И с этим, в общем-то, не поспоришь. Донские русы, действительно, не создавали Киевскую Русь, хотя, вероятно и дали ей имя, богов и родовые знаки для русских князей. О том, откуда есть пошла русская земля, и кто в Киеве первым начал править речь пойдет уже в следующих главах.