Где эта улица...

- Ты чего не спишь? – из-за занавески показалось заспанное лицо Шурика. – Ого! Уже третий час.
Ромка сидел за столом, глядя куда-то вперёд, в пустоту. Небольшую общаговскую комнату, точнее отгороженную от кроватей шкафом её часть, едва освещала самодельная настольная лампа, заботливо прикрытая учебниками и большой кастрюлей, чтобы не мешать спящим. Вопрос остался без ответа.
- Что, не пишет?
Ромка наконец вынырнул из забытья и устало сфокусировался на озабоченной физиономии Шурки. Тот подошёл, сел рядом.
- Слушай, а давай я вниз на вахту сбегаю, посмотрю, может, есть письмо-то?
Ромка лишь укоризненно покосился на него: и так ясно, что после девяти вечера никакая почта не приходит, а проверял он её, наверное, каждые два часа.
- Ну может, кто взял по ошибке, а сейчас вернул? – не унимался Шурка. Но, не удостоившись даже ответного взгляда, и сам понял наивность своего предложения.
Посидели молча.
- Слушай, а хочешь чаю? – неугомонный Шурик встрепенулся, взял с полки старый чайник, влез в тапки и зашаркал по коридору на общую кухню.
Когда он вернулся с закипевшим чайником, Ромка сидел в той же позе, только голова апатично свесилась ещё ниже. Стараясь не шуметь, Шура заварил чай из своей заначки, достал чашки.
- Ты это… А может, ну её?!
Ромка успел только приподнять голову и начать хмурить бровь, как Шурик быстро пошёл на попятную:
- Да я так… Может, оно это… Ну… Ты сам решай, тебе же виднее.
- Мне бы поговорить с ней… – впервые глухо отозвался Ромка.  – Может, она не понимает или надумала себе чего…
- Вот-вот, ты ей ещё раз напиши! – с готовностью зашептал Шурик. – А лучше даже позвони! Ты её телефон знаешь? Нет? Это плохо…
- Знаешь, она ведь уже на три моих письма не ответила.
- Ну может, не могла. Или, может, маман её все письма изымает! Тебе откуда знать?
- Да нет, такого не было… Сама не отвечает.
- Слушай, ну она же девушка. Ей время надо! Ну надумала себе, обиделась. Разозлилась. Не может же она тебе сразу раз – и на шею! У неё тоже гордость есть. И своё мнение. Ну и вообще, даже чайник вон не сразу остывает. Дай время! Заварился уже наверное… – успокоительно шептал Шурка, заботливо разливая ароматную заварку по чашкам. – Ты бы вот тоже бросил себя мучить и лёг бы поспать, завтра никакой будешь!
- Разберёмся… Всё равно ведь спать не могу.
Чай был горячий, ароматный, крепкий – роскошь в этих бедных стенах. Пили молча, маленькими глотками, наслаждаясь. Без сахара он казался ещё экзотичнее и аристократичнее. Настоящий восточный напиток! Не то что полупрозрачная сладковатая жидкость в столовке – ни цвета, ни вкуса. За хорошим чаем и молчать приятно.
Шура потянулся за чайником – долить кипятка – и шумно свалил на пол пару книг и какую-то тетрадку. На распахнувшихся страницах обнажились ровные строчки, написанные острым мелким почерком.
- Это твоё?.. – спросил Шура. – Ты стихи что ли писать начал?
- Моё…
- А можно?..
- Да это так, наброски… Не стоит.
- Ну, брат, стихи – это серьёзно. Влюбился, значит, основательно? Ты не обижайся, но я так скажу: ты потерпи. Если ты ей нужен, она сама успокоится и тебе ответит. А если нет… ну и тебе тогда не стоит убиваться. Только зря себя изведёшь. Потому что, значит, не твоё это. Насильно мил не будешь – знаешь такое?
- Плохо мне без неё, понимаешь?.. Ничего не хочется. Вообще. Жить не хочется…
- Вот это ты брось, это зря. Это неправильно. Поспать тебе надо, успокоиться. А завтра – нормально, спокойно жить. Находить хорошее, даже мелочи, и радоваться им. Специально даже. И зарядку не забывай делать. А хочешь, завтра вместе в универ пешком пойдём?
- Пойдём.
- Вот и отлично. Давай я посуду пойду помою, а ты ложись.
- Не, я посижу ещё…
- Ну, посиди немного, – Шура взял чашки, влез в тапки и тихонько запел, выходя в коридор: – Крутится, вертится шарф голубой…
Ромка догнал его на кухне, тоже взял чашку, начал мыть.
- А почему ты пел «шарф»?
- А что же ещё?
- Шар.
- Какой шар? Голубой? – Шура аж заулыбался. – Планета Земля, что ли?
- Ну так в кино «шар» вроде пели. «Юность Максима», по-моему. И мы всегда в детстве пели про шар. Но там и было два куплета всего…
- Я помню. Только я её не из кино знаю, мне ещё бабка пела, там что-то про поручика, анжанера… и ещё вроде «а женское сердце – обман»… как-то так. 
- Ты другие куплеты знаешь?
- Я же и говорю: не помню уже ничего. Но их там не два, это точно!
Так они и зашли в комнату, жарким шёпотом обсуждая старинную песню. То, что она дореволюционная, было и так понятно. Но азарт вспомнить хоть ещё один куплет напал на обоих.
- Вы чего тут?.. – теперь из-за занавески выглянул припухший ото сна Мишка Ройзман. Чёрные его кудряшки смешно сбились на один бок, и он спросонья никак не мог нацепить свои очки с толстыми стёклами.
- Миша, ты песню помнишь? «Крутится, вертится, шар голубой…»?
- Не шар, а шарф! – поправил Шурка.
- Почему шарф? Шар же… Ну да.
- И куплеты знаешь? Там про офицера что-то и «женское сердце – обман»…
- Надо вспомнить…
- О, вспомнил! – яростно зашептал Шурик. – Там после первого куплета так было:
Матушка родная, как же мне быть,
Мне эту барышню не разлюбить.
В сердце огнём разгорается страсть,
Барышню, видно, придётся украсть.

- А потом уже «Где эта улица, где этот дом…».
- Не помню такого, – пожал плечами Мишаня. – У нас в Одессе после первых куплетов пели примерно так:

Плечики белые, в глазках огонь,
Я положу ей на сердце ладонь.
Ласковым словом с собой поведу.
Верьте, не верьте, – имейте в виду!

Только пустите меня до неё!
Я расскажу ей про чувство своё.
Ей подарю не сапфир, не алмаз,
Шарик земной один будет для нас.

- А, так всё-таки шар! – улыбнулся Ромка.
- Только тут ни про какого поручика нету. Это другие какие-то слова, – чуть обидевшись, зашептал Шурик. – Я по-другому помню… Только не помню, как! Но не так…
- Ну и ладно. Зато ещё два куплета будет! Я и не знал. Только те, что в кино, – у Ромки даже глаза загорелись.
- Ну что, спать?
- Не, я пройдусь, – Ромка уже натягивал кроссовки.
- Ты куда? Уже двери закрыты, тебя же бабка не выпустит! Опять орать будет.
- Да, Ром, не ходил бы ты, ночь уже… Найдёшь себе приключений.
- Нет, ребят, спасибо… Мне надо.
В движениях его появилась активность, в глазах – какой-то азартный блеск. Вместо того, чтобы на первом этаже свернуть к вахте, Ромка завернул в стиралку, аккуратно открыл створку окна и спрыгнул во двор, в неглубокий снег. Вышел на проспект. Фонари висели жёлтыми колпаками, выхватывая абсолютно пустую проезжую часть и тротуары. Медленно падали сверкающие снежинки. Красота! И тишина. Такая неожиданная, непривычная для шумной улицы.
Ромка вышел на середину тротуара, засунул руки в карманы – и зашагал бодрой, немного развязной походкой, оставляя первый след на ровном серебристом снегу, напевая сквозь сжатые зубы, а потом всё громче и громче:

Крутится, вертится шар голубой.
Крутится, вертится над головой.
Крутится, вертится, хочет упасть.
Кавалер барышню хочет украсть.

Где эта улица, где этот дом,
Где эта барышня, что я влюблён?
Вот энта улица, вот энтот дом,
Вот энта барышня, что я влюблён…