Побег. 1

    
    
      Октябрь сорок первого выдался дождливым и прохладным. Вот и сегодня дождь. Дождь мелкий, противный, колючий, видимость нулевая - будто туман лежит.
      Раннее утро. Пригород Вильно.
      По просёлочной дороге в сторону железнодорожной станции идёт колонна военнопленных. Одежонка легкая – кто в чём был на момент пленения, тот в то и одет. Разве что уже за колючкой удалось разжиться кому гимнастёркой, шинелишкой умерших или расстрелянных.  С обувью дело и вовсе швах, сапог ни у кого нет, только тяжёлые ботинки с обмотками, а то и просто тряпка на босу ногу.
      Медленно тащиться колонна.
      А куда спешить? Работа, нудная тоскливая, тяжелая работа никуда от пленных не уйдёт. Охрана не зверствует, солдаты в основном пожилые и им этот путь не в радость. Им так же спешить некуда.
      Показались станционные постройки – покосившийся домишко, колодец, огород без забора, вдали виднелось небольшое здание вокзала. Вдруг со стороны дома раздался шум, дверь с грохотом открылась, оттуда, словно горох посыпались ребятишки, трое или четверо, за ними полная женщина и вслед с коромыслом в правой руке грязно матерящийся растрёпанный мужик.
      – Убью, зараза!
      Колонна притормозила. Конвоир, что шел слева колонны и был почти рядом с выскочившим мужиком, что-то громко закричал и, подняв автомат, выпустил в воздух длинную очередь. Мужик, ничего не понимая, рухнул на землю и, закрыв голову руками, завыл. В этом вое было что-то звериное, дикое. Детишки заплакали, женщина бросились к ним. Немец улыбался. Сделав свирепым лицо, вновь что-то крикнул, выпустил в воздух ещё очередь и, наблюдая за паникой станционных жителей, громко ржал. Веселились и другие немцы. Пленные, молчали, кто-кто, а уж большинство знали цену автоматной очереди и этих смешков. Семейка под шум и хохот не в меру развеселившихся конвоиров с плачем и воплями пятилась к двери дома.
      В этой, для пленных напряжённой, а для конвоя весёлой суматохе, никто не заметил две тени, вывалившиеся позади колонны. Двое военнопленных бросились в высокие заросли бурьяна и там замерли.
      Колонна всё ещё стояла.
      Пожилой ефрейтор, это был старший конвоя, посмотрев на часы, гортанно закричал:
      – Genug! Vorwerts!   
      Конвойные, вдоволь налюбовавшись растерянностью мужичка и его семейства, голосом, а то и пинками активно подгоняли пленных. Колонна двинулась.
      Пропажа замечена не была.
      Прошло полчаса. Тишина. Один из беглецов, приподняв над бурьяном голову, осмотрелся и вновь прилёг.
      – Федя! Ты слышишь, Плаксин? Нас не заметили. Не ищут. Ты слышишь?
      Приподнялся второй беглец.
      – Это хорошо. Я уж думал последние минуты живём, ан нет… И что будем делать дальше, Глеб?
      – Что, что. Для начала надо в будку перебраться, вон у дороги стоит, там до вечера пересидим, а дальше думать будем.
      Тот, которого звали Фёдор Плаксин, вновь приподнял голову. Дождь по-прежнему моросил, но видимость улучшилась. Да, надо действительно уходить. Кто его знает, сколько здесь живёт людей, кто они, не донесут ли, местные народ мерзкий, только о своей шкуре и думают. Западники, одним словом, от панов в тридцать девятом ушли, а к Советам привыкнуть не успели.
      Глеб потихоньку, где ползком, где перебежками направился в сторону будки. Фёдор двинулся за ним.
      Слава богу, их никто не увидел.
      В будке можно было расслабиться, здесь стоял топчан, правда наполовину раскуроченный, но всё же это место, где вполне можно присесть вдвоём и даже одному лечь. Федор сел, снизу вверх посмотрел на товарища.
      – Давай перевяжу, вижу, маешься. Тряпка-то есть чистая?
      Глеб осторожно присел, попытался снять гимнастерку, не получилось, повернул плечо к Федору.
      – Больно. Давай снимай, у тебя лучше получиться.
      Плаксин осторожно, стараясь как можно меньше страданий принести товарищу по бегству, освободил от фуфайки левую руку Глеба. Осмотрел рану.
      – Да она у тебя затянулась, только в одном месте гноится, воспалилась наверно, спирту бы сейчас, залить и всё за ночь затянет.
      Глеб, усмехнулся.
      – Да, после такой пробежки и глотнуть грамм по пятьдесят можно было бы.
Ладно, бинт есть, вчера вечером Кротов дал, и мазь внутри пакета – в левом кармане лежат. Где уж он раздобыл, не знаю? Хороший мужик этот Кротов, фельдшер, никак, вот бы его сюда, кучей бежать веселее.
      Фёдор достал из кармана фуфайки Глеба небольшой пакет, осторожно развернул.
      – Пущин! Да у тебя целое состояние – бинт новый и порошок, это не мазь, это порошок. У меня дома такой всегда лежит, мамка, если что, присыпку делает, как рукой боль снимает и заживает быстро.
      Плаксин погрустнел, опустил голову, по скулам заходили желваки.
      – Домой хочется. Попадём ли в родные края. Ты знаешь, у меня невеста дома осталась, правда поскубался с ней. Сильно поскубался и прямо перед убытием из дома! Дурнем был. Повод? Да не было повода. Просто перепил. Дурень! Дурень и всё тут. Как она там без меня? А мамка? Мамка наверняка тоскует.
      Глеб хотел было посочувствовать товарищу, однако, не время, да и не место, надо было решать, что дальше делать.
      – Ты вот что друг, давай бинтуй. Передохнем, а потом, я думаю, надо уходить. Вдруг хватятся – нет двух человек, и по обратному пути пойдут искать.
Может такое быть? Может, вполне.
      Фёдор аккуратно распустил бинт и, присыпав ранку, туго забинтовал предплечье. Глеб пошевелил рукой, вроде не болит и затянуто хорошо.
      – Спасибо, Федя, и доктор так не смог бы забинтовать. Часок всё же надо соснуть, а?
      Плаксин кивнул.
      Глеб приставил к стенке будки большой лист жести, лежавший здесь же, вместе они подтянули топчан к листу и сели, прижавшись друг к другу, лист защищал со спины. Фуфайку Глеба растянули на двоих. Вроде и не дуло, и сверху не капало. Можно прикрыть глаза. Фёдор засопел в момент, а Глеб всё не мог расслабиться, не получалось. Федя вон о тоске по невесте и матери сказал, а ведь и у него есть любимая. Да, есть и она действительно любимая. Рита, его Маргаритка. Душевная девушка, а главное она его любит. Приятное, миловидное лицо, хорошо сложена, её тело, казалось, лепил художник. В тридцать шестом познакомились. Боже!  Почти пять лет прошло... Да, да, с лета тридцать шестого. Он любил и был любим, всё предстоящее рисовалось в радужных тонах. А как они с ней отдыхали. Родные места, его Карай-Пущино, прекрасны – ширь полей, дубравы, перелески, овраги по течению реки, заросли камыша. Чистые реки и речушки, а рядом любимая девушка, что больше надо. Обещала ждать, но увы обстановка сложилась так, что ждать вроде и некого. Хотели расписаться, но ушёл он в погранвойска, и всё пришлось отложить и свадьбу, и мечты.
      Глеб задремал.
      Очнулся, почувствовав нечто влажное на кисти правой руки. Испугавшись, дёрнулся. Щенок. Маленький, чёрный, с белым пятном на лбу. Щенок беспородной дворняги. Как он сюда пролез? Ну да, в щель под дверцей.
      Щенок вновь приластился к руке.
      – Что же тебе дать, блудливый? Нет ничего, ты уж извини, мы и сами голодны.
      Зашевелился Плаксин.
      – С кем это ты разговариваешь? О! И откуда он вылез?
      Щенок на голос Федора отозвался, заскулил и полез теперь к нему.
      – Хорош! Укусишь ещё, тихо ты, разбойник.
      Заворчал Федя? Да нет, голос ворчливым не назовёшь, в нём были нотки нежности. Ещё бы, это маленькое существо, за последние почти четыре месяца свиданий со смертью, было, пожалуй, единственным светлым пятнышком, лучиком добра в этой ужасной жизни.
      Глаза Плаксина увлажнились.
      – Слышишь, Глеб, как бы покормить разбойника? Одинокий, без рода и племени, а мамка небось ждёт.
      Глеб усмехнулся.
      – Палец дай, пусть погрызёт.
      Обидевшийся Федор сбросил щенка на землю.
      – Смеёшься…
      Щенок покрутил хвостиком и под дверь. И уже на улице было слышно тявканье.
Это насторожило беглецов.
      Пущин прильнул к щели в двери. Тихо. Дождь вновь зарядил и это был добрый знак, люди в такую погоду дома сидят.
      – Умчался щенок, не до нас ему. К мамке помчался. А та видимо на цепи сидит, сейчас бездомных собак немчура без разговоров расстреливает. Кстати, дождь по-прежнему льёт, это хорошо, через часик двинемся.
      Они вновь сели рядком, силы надо было экономить.
      Путь в неизвестность предстоял нелёгким.

      Продолжение следует
      http://proza.ru/2021/04/24/754