Тени в зеркалах. Председатель

Когда Ольга собрала все всплывшие из памяти эпизоды и составила из них две первые повести, пришла очередь следующего повествования, рассказа о собственной матери, о собственной тени в зеркале. Задача показалась невыполнимой. Захотелось, чтобы об этом рассказал кто-нибудь другой, кто знал Лидию Петровну, сторонний наблюдатель. Как объективно рассмотреть то, что так интимно, фактически, часть тебя самого. Ольга и её мать - это даже не отношения, а единый организм, или механизм. Столько претензий друг к другу и столько взаимной любви. С претензиями, правда, всё неоднозначно: у матери они постепенно сходили на нет, а у дочери со временем появлялись.

Одним словом, сначала Ольга не хотела писать о собственной матери, но потом посчитала, что это будет как-то нечестно. Алина Павловна и Лидия Сидоровна сыграли в жизни Ольги великую роль, но трудно переоценить тот вклад, который внесла в жизни их дочерей Олина мать. И она решила попытаться.

Во-первых, Ольгину мать звали, как уже было сказано, Лидия Петровна. Во-вторых, она недавно умерла. Соня приезжала на похороны с двумя букетами роз, от себя и от Иры. Лидия Петровна примерно на десять лет старше матерей Ольгиных подруг, так как Ольга в семье второй ребёнок. Первым был брат, родившийся восемью годами раньше. Наверное, эти десять лет и объясняют такую значительную несхожесть характеров и мироощущений этих женщин. Ольгина мать пережила войну в сознательном, хотя и детском, возрасте. Хорошо помнила начало с бомбёжками, а потом победный конец по радио. Была свидетелем многих событий, проводила на фронт отца, затем встречала его. Патриотизм военных лет, учительница, начинавшая уроки словами «Наше дело правое», навсегда легли печатью на её душу. В старости, когда разум стал слабеть, она не могла поверить, что мы играем с немцами в футбол, а внук ещё и болеет за немецкую сборную. Поэтому как-то естественно, что родители Ольги были коммунистами. Они создавали новый послевоенный мир. С увлечением, с задором, отдавая себя.

Лидия Петровна была по профессии учителем математики. Шла к этому упорно, через три учебных заведения: педучилище, какой-то непонятный учительский институт и, наконец, пединститут в Ленинграде. Работала в структурах комсомола, отделах образования, но всегда рвалась в школу, где и трудилась до пенсии в должности завуча. Ольгина мать была очень упорным, самостоятельным, самодостаточным человеком. В детстве - хулиганкой и драчуньей. В память об этом остался покалеченный средний палец на руке - свидетельство драки с каким-то мальчишкой.
Свою судьбу Лидия Петровна рассчитывала и строила сама, увлекая за собой подруг, которых всегда было очень много. Ни о каком обеспеченном муже никогда не мечтала, влюбилась в красавца Ольгиного отца, отбила его у всех соперниц и прожила с ним почти пятьдесят лет до самой его смерти.

Внешность Лидии Петровны была обычной. Ничего, останавливающего взгляд. Невысокая, полная, но не слишком, широкобёдрая, с ногами, красивой формы. Хорошие, правильные черты лица. Чтобы можно было назвать это лицо красивым или симпатичным, с ним пришлось бы что-то сделать, может, поменять выражение или использовать косметику, а может, изменить причёску. Но всё-таки лицо было приятное, не отталкивающее, иногда, пожалуй, слишком строгое, как у многих учителей. С детства Ольге вспоминается тепло маминого тела и запах, когда та возвращалась с работы, уличной свежести, духов и губной помады (единственная косметика, которой она пользовалась).

Основные претензии Ольги к матери находятся в области детства. Мама всегда на работе, с раннего утра до позднего вечера. Все домашние уже дома, слоняются по квартире, ждут её к ужину. В детсад Ольгу отводит отец, забирает оттуда брат. Праздник, если сделать это получается у мамы. Это, наверное, вообще было бедой советских детей - слишком занятые мамы. Ольга помнит случай в детском саду. У них была симпатичная рыжеволосая воспитательница. Пользуясь детским словарём того времени, её можно назвать воображуля. Она была глуповатая и легкомысленная, даже маленькая девочка ощущала эти её качества. Однажды на прогулке воспитательница построила группу парами, и все отправились на экскурсию. Шли недолго, остановились около жёлтой пятиэтажки. Женщина подошла совсем близко к дому и постучала в окно первого этажа. Из окна выглянул мальчик дошкольного возраста и помахал рукой, и дети помахали ему в ответ. Воспитательница объяснила, что это её сын, который заболел и вынужден сидеть дома один, а дети навестили его, чтобы он не скучал. Ольге до сих пор жалко того мальчика. Почему мать оставила его дома одного? Ну, уж точно не от недостатка любви, если не смогла дождаться окончания смены и потащила всю группу, чтобы проведать своего ребёнка и хоть как-то скрасить его одиночество.

Много позднее следователь КГБ в доверительной беседе с Лидией Петровной, пытался понять, почему в семье искренних коммунистов дочь так не лояльно относится к советской власти. Лидия Петровна отвечала и не на такие вопросы, так что со следователем они, наверное, всё выяснили. Но если подумать, то вот, наверное, с детского сада всё и началось. С воспитателей, всегда находящихся на грани истерики в попытке удержать возбуждённую детскую ораву, с содержания занятий, большая часть которых была посвящена советским символам, праздникам и вождям, со слишком твёрдых рамок единого для всех режима, питания, поведения. Красный цвет, слова «Ленин», «октябрь», «революция», «соратники» вызывали в маленькой Оле скуку и тоску.

Ещё портили детскую жизнь мамины запреты на физические нагрузки и общение с мальчиками. Ольга считалась слабым болезненным ребёнком. У неё было несколько хронических заболеваний, что сейчас кажется ненормальным. Как у ребёнка, родившегося здоровым, примерно через пять лет жизни появились хронические болезни. Скорее всего, возникали какие-то возрастные проблемы, с которыми требовалось разобраться. Но разбираться было некому. Перегруженные замученные педиатры едва успевали взглянуть на ребёнка и выписать рецепт. Легче было записать в «хроники» и запретить физические нагрузки.

 Насчёт маминых опасений мальчиков Ольга даже не пыталась размышлять, это надо было спрашивать маму лично, чего она здесь боялась и каких ждала интервенций. Правильно было бы озвучить ребёнку опасности, а не запретить целую сферу жизни, возбудив загадочные страхи. Но в окружении Лидии Петровны так было не принято. С этими запретами не связано ничего трагического, но они вызывали много неудобств. Например, в детских коллективах всё время организовывали спортивные игры и соревнования, и Оле приходилось всякий раз подходить к воспитателю и напоминать про запрет врачей, хотя справлялась она со всеми упражнениями замечательно. А позже, когда  девочка училась в школе, ей нужно было идти до дому довольно далеко. В этом же направлении шёл и один одноклассник. Дети отправлялись домой вдвоём, так было и веселей, и безопасней. Но Оля всегда делала это тайком, потому что боялась, что мама узнает и будет ругать. Понимая, что поступает правильно и логично, она всё же испытывала угрызения совести. Только годам к пятнадцати Ольге удалось полностью стряхнуть с себя дурацкие мамины запреты.

Напрягали и некоторые особенности маминого стиля поведения и жизни в целом. Например, отношение к внешнему виду. Его почти не было. Существовало, пожалуй, два правила: волосы должны быть коротко подстрижены, а одежда обязательно тёплой (Оля же хронически больная). А дочери хотелось быть красивой. Конечно, Оля одевалась хорошо, как все. Что в магазине было, то и покупали. Оля выбирала сама, всегда мерила. К тому же две бабушки покупали внучке всё, что попадалось, красивое. Одна из них к тому же прекрасно шила и быстро делала из неподходящей вещи подходящую. Но мама в одежде всему предпочитала функциональность, удобство и практичность. Эти её качества так ценила потом Ольгина подруга Ирка, у которой вся одежда обладала какими угодно качествами, кроме этих.

На эту тему Ольга хорошо помнит один случай. Однажды они с мамой отправились к маминой подруге. Оле было тогда лет шесть. Эта подруга была большой модницей. Она купила себе летнее платье, которое оказалось маловатым, и позвала Лидию померить, не подойдёт ли той. Платье показалось Оле необыкновенно красивым. Оно было сшито по фигуре, рукава доходили до локтя, расширяясь книзу в форме колоколов, и повсюду много оборок, по вороту, по краю рукава и несколько рядов по низу. На шёлковой материи были изображены крупные подсолнухи, но не ярко, а приглушённо, в бежевых тонах. Мама была в восторге и платье, конечно же, взяла. А потом для Оли началось сплошное разочарование. Во-первых, мама полностью избавилась от чудесных колокольных рукавов («летом на море с ними слишком жарко»), потом, естественно, в расход были пущены все оборки («мешают и придают глупый легкомысленный вид»). Хорошо хоть нижнюю оборку пришлось оставить, так как без неё платье становилось слишком коротким. В общем, чей-то романтический замысел превратился в простецкий пляжный сарафан. Хорошо хоть не пострадали серебристо-бежевые подсолнухи.

Следующим большим неудобством детской жизни стало то, что Ольгу определили в школу, где мама работала завучем. В этом, безусловно, существовали и свои плюсы, но присутствовало постоянное психическое напряжение, какой-то психический перекос. Ольге невозможно было стать незаметной, как все, скрыться в толпе. Вся школа - ученики, технички, учителя, администрация, работники столовой - знали, кто она такая. А в школе только учеников было около полутора тысяч. Конечно, Ольга была не единственным ребёнком работников школы. Но Лидия Петровна являлась одной из самых заметных и ярких фигур. Её влияние на школьный коллектив не уступало директорскому. Ей и предлагали не раз директорскую должность, но Лидия Петровна отказывалась, не хотела связывать себя слишком большой ответственностью.
Таким образом, Ольга была всё время под наблюдением. Правда, ей разрешалось то, что не разрешалось другим. Например, пользоваться учительской раздевалкой, учительским туалетом, покупать в столовой еду, предназначенную только для учителей. Но радости это не доставляло, потому что делалось не для удобства Оли, а для удобства мамы. Училась девочка очень хорошо, но некоторые предметы мама постановила необязательными, чтобы не перегружать дочь, считающуюся, как известно, хронически больной. Мама просто договаривалась с этими учителями, чтобы они не особенно гоняли Ольгу по своим предметам. В результате ученица имела несистематические знания по истории, географии, биологии и одно время очень об этом жалела. Она даже представляла себе, что, учась в другой школе, под давлением учителей лучше бы изучала некоторые дисциплины. Это не составило бы особого труда, а польза была бы очень заметной.

Ольга не могла жаловаться, если её обижали. То есть жаловаться, конечно, могла, только смысла это никакого не имело. Мама всегда учила разбираться с ситуацией самостоятельно, ведь другие же дети не могут сразу бежать к маме, нужно быть, как все. Если всё же Ольга настаивала на том, чтобы призвать хулиганов к порядку, Лидия Петровна начинала описывать условия жизни этих хулиганов. Она знала наперечёт всех трудных ребят и весь их быт, пожалуй, каждого посетив на дому. Эти школьные бандиты, боявшиеся строгого завуча, наверное, и не подозревали, как она жалеет их, переживая за доставшуюся им неправильную судьбу. Чем больше ученики боялись и слушались Лидию Петровну, тем сильнее удивлялись её доброте и готовности помочь, когда случалось общаться с ней лично. Многих ребят она вытаскивала из самых сложных положений, беря под личную ответственность и находя слова защиты. Она умела распутывать трудные ситуации, ища в них логику и пути выхода.

 Когда Ольга сама начала работать в школе, для неё не было лучшего советчика, чем мать. Казалось, она встречала на своём пути все мыслимые человеческие ситуации. А уж если на кухне собиралась за бутылкой сухого вина группа педагогов, и начинались рассказы из собственного опыта, то в пору было составлять энциклопедию трудных жизненных ситуаций.

Ещё одной бедой маминого положения для Оли явилось то, что она знала много лишнего про школьных учителей, как говорится, всю их подноготную. Например, знала, что у географички время от времени напивается муж и при этом начинает выбрасывать из окна всё подряд. Особенно часто доставалось телевизору. Или, например, как-то Оля пожаловалась маме, что одна учительница слишком распекала девчонок за короткие юбки и неподобающий внешний вид. «Сама-то смолоду как красилась и таскалась по всем подворотням с парнями, - отозвалась Лидия Петровна, а потом ещё добавила, - да и сейчас сбежала от мужа к любовнику». Такие замечания были не случайными. Мать сознательно «срывала все и всяческие маски», считала, что подростки, да и дети, должны знать, какая жизнь на самом деле, а не представлять её в виде  добренькой сказки или лубочной картинки. Это небесспорное убеждение мешало Ольге жить. Там, где другие дети видели просто учителя, человека без свойств, Ольга видела обычных людей со своими проблемами, пороками и страстями.

Как-то раз к ним домой прибежала учительница русского языка - секретарь школьного парткома. Она сообщила маме, что у неё роман с физкультурником, и они сейчас улетают куда-то на курорт (было лето, и у всех отпуска). Она оставляла на хранение свой партбилет, потому что если её муж обо всё узнает, то станет мстить и первым делом уничтожит партбилет. А это стало бы серьёзной бедой для биографии любого человека. Ну, как после таких откровений могла Ольга смотреть на физкультурника! Справедливости ради следует отметить, что бурную сексуальную жизнь вели педагоги, по каким-то причинам не имеющие детей или «второй половины». Ольгина мама осуждала половую распущенность, но понимала мотивы такого поведения и относилась ко всему снисходительно, поэтому ей и доверяли такие тайны.

Также снисходительно и даже с любовью относилась Лидия Петровна к молодым учителям. Она понимала, каково это, из кабинетной понятной педагогики вывалиться в мир неправильного человеческого, да ещё детского, поведения. Она очень им помогала, учила, ругала, поддерживала. И опять парадокс. Лидия Петровна считалась самым строгим администратором, но со всеми бедами сразу шли именно к ней. Ольга помнит, как один раз в мамин кабинет завалилась молодая учительница химии и сказала, что не в состоянии вести уроки по причине жестокого похмелья. Мать отвела её в кабинет  медсестричек Людочек, чтобы те позаботились о пострадавшей, а сама отправилась вести вместо неё уроки.

Ольгина мама очень не любила ставить плохие отметки, и других педагогов уговаривала. Любимая фраза у неё была: «Но он же постарался». Как-то раз Ольга сидела в одной из лаборантских. Надо сказать, что она знала в школе множество уголков, о которых другие дети и не подозревали. В этих местах она сидела, дожидаясь маму, или каких-нибудь провожатых, или просто делала уроки. На сей раз это был кабинет лаборантки Гали. Галя очень нравилась Ольге. Молодая, ей не было двадцати, добрая, весёлая татарочка. Она могла бы быть настоящей красавицей, если бы не уродливый ожог на пол-лица. За глаза все сочувствовали её несчастью, и напрасно. Скоро Галя вышла замуж за хорошего человека, родила детей, выучилась заочно, и стало у неё в жизни, как у всех, а то и лучше.

Через некоторое время в лаборантскую пришла учительница рисования, тогда это была Рита, и они вместе с Галей начали проверять работы учеников - чучела зайцев, нарисованные с натуры. Галя, конечно, ставила хорошие оценки, а Рита оценивала строго. Иногда они из-за этого спорили. Потом пришла Олина мама проведать свою дочь. Когда она увидела «тройки» на рисунках с зайцами, то принялась вразумлять Риту:

- Рита! Ты что! Разве можно ставить «тройки» по рисованию. Не все же умеют рисовать.

- Так вот пусть и учатся, - парировала Рита.

- Ну, они же старались, - выдвинула Лидия Петровна свой убойный аргумент.

- Что, и за это поставить «четыре»? - злорадно спросила Рита, показывая какого-то странно перекошенного зверя.

- За это, пожалуй, нет, - задумчиво произнесла Лидия Петровна. - А поставь-ка ему «четыре» с минусом.

Рита вздохнула, неодобрительно покачала головой и поставила, кажется «тройку».
Конечно, завуча все пытались «подмазать». С деньгами и дорогими подарками к ней нечего было и соваться, ещё и наказала бы по административной линии. Когда один за другим умерли родители Лидии Петровны, учителя собрали деньги на похороны. Завуч поблагодарила за соболезнования, но денег не приняла, заметив с некоторым осуждением, что у неё хватит средств на похороны собственных родителей. Но она не могла устоять, когда ей дарили красивые импортные игрушки или сладости. Так у Ольги появились чудесная немецкая кукла и белый плюшевый мишка.

Вообще-то игрушек у Ольги было навалом. Сказалось, видно, военное родительское детство. Не отказывали ни в чём. Кукол покупали без счёту, а к ним игрушечную мебель, посуду и всякие другие аксессуары, которые им, куклам, необходимы. Но всё-таки это были советские куклы, с какой-то советской прямотой и незатейливостью. А импортные были другими, мягкими на ощупь, с волосами, которые можно было расчёсывать и заплетать в косы, и одевались они моднее. Наверное, принимая такой подарок, Лидия Петровна не только хотела обрадовать дочь, но и сама не могла отказаться от чудесной куклы.

Водился за Ольгиной мамой и ещё один грешок. Она мягко старалась повлиять на судей в школьных конкурсах, где участвовал класс её дочери. Конечно, она не настаивала, но просила обратить внимание, и при прочих равных, или почти равных, победу присуждали Ольгиному классу. Одним словом, Ольге время от времени хотелось конкурировать на общих основаниях. Иногда удобно было спрятаться за мамину спину, но порой это тяготило, как поводок животного. Хотелось понять, что ты есть на самом деле, в чём и насколько ты слаб и силён. Хотелось, чтобы окружающие говорили с тобой искренне, не замолкали при твоём приближении, боясь, что ты передашь кому не надо их слова. Хотелось быть в чём-то несмышлёной, не знать подоплёки всех школьных проблем и событий. Ещё в детстве Ольга постановила, что когда и если у неё будет ребёнок, он ни за что не будет учиться или работать вместе со своими родителями.

Лидия Петровна была очень общительным человеком. На протяжении всей жизни её окружали друзья. Во-первых, совершенно бесцеремонные подруги юности. Они называли Ольгину маму Лидкой, и часто встречались с ней в гостях у бабушки, матери Лидии Петровны. Ольге очень нравились эти встречи. Они были весёлыми, задорными и необычными для общества взрослых. Взрослые женщины, многого добившиеся в жизни, хорошо одетые, умеющие себя правильно и строго вести, могли вдруг начать спорить, орать, обзываться, а потом хохотать, как девчонки. Другой компанией были коллеги по работе. Собирались у кого-нибудь на кухне, пили чай, иногда немного сухого вина и обсуждали школьные или общие педагогические проблемы, статьи из специальных газет и других печатных изданий. Обменивались литературными новинками, в те времена они печатались в толстых журналах. Литераторы, так на учительском жаргоне называли преподавателей русского языка и литературы, объявляли произведения, обязательные к прочтению. Все их потом читали, передавая публикации друг другу. А в соседней комнате собиралась компания детей учителей, которые тоже с удовольствием общались или играли. Иногда были и совсем интересные мероприятия, например, совместное написание диктанта. Диктант придумывала Эмма Сергеевна, естественно, учительница русского языка, а писали все присутствующие предметники и их дети. Диктанты были короткими, но ошибок полно, и у взрослых не меньше, чем у детей. А потом также составлялись математические задания. Тут уж доставалось гуманитариям. Всё происходило весело, задорно, и очень нравилось участникам.

Со временем, когда связи распадались, менялись судьбы и местоположения друзей, Лидия Петровна легко знакомилась с новыми людьми, или вдруг её находили прежние ученики, или какие-то давно забытые старые знакомые. Однажды много лет спустя Ольгина мама праздновала свой день рождения в Москве в гостях у дочери. Из Питера позвонила Ирка. Она всегда помнила день рождения своей «любимой женщины», как Ирка называла Лидию Петровну. Ольга взяла трубку и сказала, что мама созвала полный дом гостей. Подруга никак не могла понять, откуда у женщины взялись друзья в городе, где она никогда раньше не проживала. Труднообъяснимо, но факт!

Ценя дружбу и человеческие отношения, Лидия Петровна всегда приветствовала знакомства своих детей. При этом она придерживалась определённых позиций. Во-первых, друзей не выбирают. Друзья не могут быть полезными или вредными. Человек сам по себе человек, его не могут переделать другие. Во всяком случае, он должен быть таким. А в своих детях, в этом смысле, она была уверена. Во-вторых, чтобы ничего не случилось в ситуациях, которые родители не могут контролировать, всё должно происходить дома, то есть все друзья детей пусть приходят к ним в дом и здесь общаются, как хотят. Пускай закрываются от родителей в отдельной комнате, пускай имеют тайны, но пусть будут рядом, чтобы если что-то пойдёт не так, или случится беда, было, кому прийти на помощь и оценить ситуацию.

Хотя в те далёкие времена, когда Ольга была юной, можно было легко пойти домой к кому угодно из друзей. Все родители воспринимали это, как само собой разумеющееся. Но к Ольге друзья стали заходить даже тогда, когда её не было дома. Мама приглашала их на кухню, чем-нибудь угощала, а потом они беседовала на разные темы. Постепенно молодые люди начинали понимать, как полезны такие разговоры, как разумно Лидия Петровна умеет оценивать самые разные ситуации, имея по каждому вопросу своё мнение. Если это мнение не совпадало с позицией собеседника, Ольгина мама не настаивала на своём и могла даже согласиться, а могла - и нет. Главное, рассказывать ей можно было практически всё - то, что не станешь говорить своим родителям. Для друзей было неочевидно, что это - обычная история, когда близким не рассказываешь того, о чём запросто говоришь с посторонним. Сама Ольга не хотела, чтобы мама была в курсе её дел. Все её советы и взгляды на жизнь она знала, и всё это ей было не очень интересно. Наоборот, Ольга пыталась выстроить вокруг себя поле личной неприкосновенности. Нормальная юношеская автономизация, но не только.

 Лидия Петровна, как и многие учителя, была мастером контроля. Никогда не проверяя домашнее задание и в глаза не видя Ольгиных тетрадок, она была в полной уверенности, что всё будет сделано, как надо. Плохих отметок у дочери не было, но какие-то неудачи случались. За это не ругали, но Ольга знала, что мама недовольна. «Ну, что ж ты!» - говорила мать, и этого было вполне достаточно. С какого-то времени этот невидимый внутренний контроль нужно было исключить из жизни, потому что он начинал мешать развиваться, выбирать уникальные жизненные пути, о которых не имели представления не только Ольгины родители, но может, и вообще никто. Контроль был неуловимым, поэтому и действовать приходилось жёстко, но устроить всё было нетрудно. Просто вставили замок в Ольгину комнату. Туда запрещалось входить, и там ничего нельзя было трогать. И даже мысленно интересоваться тем, что там происходит, было нельзя. Можно спросить обо всём дочь и получить или не получить ответ.

На самом деле замок практически никогда не закрывался. Это был знак: мои дела вас не касаются, и даже если вы узнаете обо мне всё, ко мне никаких претензий не предъявлять, так как я вас предупредила - это мой путь. Родители приняли эту позицию, в большей степени мать. Наверное, это произошло потому, что она верила, Ольга не может совершить ничего безобразного. А это было для неё основным критерием оценки человека.

При таком взаимоотношении отцов и детей в семье Смирновых беседы с Ольгиными друзьями позволяли Лидии Петровне узнавать о событиях жизни дочери. Друзья, пытаясь разъяснить разнообразные жизненные ситуации, выкладывали Лидии Петровне все совместные приключения, как на блюдечке. И всё, что Ольга пыталась тщательно законспирировать, становилось известно матери за чашкой чая, например, с Соней. Со временем у Ольги вошло в привычку предупреждать друзей, о чём обязательно нужно молчать в разговоре с её мамой. Запретить сами разговоры она не могла. Молодым людям они становились порой необходимы.

Лидию Петровну можно назвать человеком границ. В любом деле или положении работа начиналась с определения ограничений. Они бывали достаточно широкими, но обязательно жёсткими. Этот принцип присутствовал и в отношениях с близкими, и в воспитательных процессах - то, что так давило на Ольгу. Её душе и интеллекту не хватало пространства, размаха, выхода за некоторые пределы. Ведь, собственно, с этого и начинается познание. Например, мама решила, что Ольга будет учиться заочно. Когда Ольгина классная руководительница узнала, что девочка уходит из школы после восьмого класса, она пошла к Лидии Петровне и стала убеждать её, что та совершает ошибку. Само собой, разговор оказался безрезультатным, с обычными ссылками на хронические болезни и слабость здоровья. Тогда педагог стала убеждать Ольгу. Она говорила, что это неправильно при таких способностях и результатах не попытаться добиться чего-то большего, вырваться за границы провинциальности. Но ученица знала не только о своих способностях, но и о своих пробелах. Она не была достаточно уверена в себе, а в семье никто не нацеливал её на направления вверх и вперёд.

 Вырваться Ольга всё-таки сумела, благодаря друзьям. Когда пришла пора выбирать ВУЗ для заочного обучения, Ира и её будущий муж Илья сказали: «Никаких педагогических, пойдёшь в ЛГУ на философский». Помогали с подготовкой, убеждали Лидию Петровну. На философский документы не приняли, не хватало каких-то партийных рекомендаций (их и быть не могло - девушка была под наблюдением КГБ), зато на филологический поступила легко. Прекрасное время учёбы в одном из лучших ВУЗов страны!

Тех самых границ,  сильно стесняющих Ольгу, недоставало её подругам. В их жизни большое место уделялось творчеству, мечтам, фантазиям, но мало было дисциплины, структурированности, здравого рассуждения. За этим они шли к Лидии Петровне. В разговорах с ней всё определялось, вставало на свои места. Становилось ясно, какие мечты заведомо пустые, и их нужно отбросить, а над какими стоит думать, но не просто так, а с целью их воплощения. Эти советы были для подруг бесценны. И так же, как Ольгу сделали не только собственные родители, но ещё и друзья, и родители друзей, так и её подруг в чём-то сделала Ольгина мать. Когда Соня через тридцать лет после отъезда приехала в город своей юности с мужем, они прямо с вокзала, почему-то на самокатах, покатили к бывшему Ольгиному дому. Соня показала мужу окна на втором этаже и сказала: «Здесь прошла половина моей юности. Лучшая половина».

Лидия Петровна работала очень ответственно, как говорится, на износ. Поэтому, когда наступил пенсионный возраст (а на Севере он наступил в пятьдесят лет), она сразу ушла из завучей и стала работать учителем математики на полставки, зато её выбрали секретарём парторганизации. Потом она уволилась совсем и выходила только подработать временно, когда куда-нибудь звали, а звали нередко. Дома Ольгина мама не скучала, занималась домашним хозяйством, совершала дальние пешие прогулки с подругами. Лидия Петровна впервые в жизни открыла для себя кулинарное искусство, и начала чудесно печь, тем более что дочь была худющая, и ела всё подряд, ни в чём себя не ограничивая. Конечно, было много общественной работы, какой-то совет ветеранов, ещё разные советы звонили, просили что-то сделать или приглашали на мероприятия. Ходила с подругами в кино, театры, музеи, галереи и т. д. Характерно, что Ольгин папа никуда с женой не ходил. Наслаждение искусством было женской прерогативой.

Как раз в это время Ольга начала свою педагогическую деятельность. Мать стала для неё настоящим наставником, отвечая на вопросы, давая советы, посвящая во все тонкости и подводные камни не только педагогического процесса, но и школьной жизни в целом. Кроме того, к Лидии Петровне постоянно приходили заниматься какие-нибудь дети. Это не было репетиторством. Просто родственники, знакомые, соседи просили помочь, и она помогала, совсем бесплатно, ещё и угощала потом. Но были и серьёзные платные занятия, на них она ходила, как правило, сама. Это была возможность небольшой подработки. Так складывалось, что все, с кем Ольгина мама занималась индивидуально, становились, вырастая, её друзьями, а особенно, их родители. Они уже начинали советоваться с ней по всем жизненным вопросам и зазывать к себе в гости.

Одним словом, пенсионная пора стала для Лидии Петровны новым интересным периодом. Но всё вокруг начало меняться, случилась перестройка. Перестройки в государстве очень странные времена. Они фактически непрогнозируемы и плохо поддаются анализу. Поэтому тем, кто не имеет прямых видов на передел власти и богатства, лучше остановиться и переждать, а когда проявятся какие-никакие определённости, пытаться постепенно, без резких движений определяться самим. Но не таков был характер Лидии Петровны. Люди этого поколения привыкли, что всё, созданное вокруг, возникло при их непосредственном участии, все эти отстроенные после войны дома, школы, больницы, магазины. А в такое энергичное время следует быть тем более активным. Время словно заряжало Лидию Петровну энергией и призывало к непременным действиям. Пока Ольга жила с родителями, она кое-как сдерживала неуёмность матери, объясняя, как легко во времена нестабильности можно всё потерять. Но дочь вышла замуж и уехала жить к мужу в Москву. Тут и начались коммерческие предприятия Лидии Петровны.

Ольгина мать почему-то решила, что нужно всё продавать. Умные друзья пытались ей объяснить, что вещи сейчас всё-таки большее богатство, чем бумажки, стоимость которых ещё долго будет неопределённой, советовали покупать доллары. Но Лидия Петровна таких вещей понять не могла, а решать привыкла независимо и самостоятельно. В какой-то момент очередь дошла до квартиры. Квартира у Смирновых была огромная, трёхкомнатная, роскошной сталинской планировки. Такая квартира двум пожилым людям была действительно ни к чему, да и платить за неё стало трудновато. Но это было единственное настоящее семейное богатство, способное обеспечить старость родителей, материальную помощь детям, а то ещё и внукам. Лидию Петровну вразумляли её многочисленные друзья, Ирка, всё ещё живущая по соседству, сын, жёстко потребовавший прекратить разбазаривать семейное добро. Только Ольга была равнодушна ко всему, занятая медовыми отношениями и обустройством на новом месте. Ей-то потом и пришлось расплачиваться за эту авантюру.

Лидия Петровна, такая разумная и мудрая в прошлые времена, в новых условиях оказалась несостоятельной. Прежние крепкие структуры и границы мышления и существования не давали ей возможности обнулить предыдущий опыт и посмотреть на происходящее непредвзято, как говорится, с чистого листа. Так что большая семейная квартира превратилась в однушку в пятиэтажном доме на четвёртом этаже. Не сразу. Перед этим была ещё просторная двухкомнатная, но потом снова возникло нетерпение и жажда деятельности. Деньги, полученные от двух продаж, были поделены поровну между родителями и детьми и, быстро обесценившись, растаяли в насущных бытовых тратах, то есть, почти буквально, были пущены по ветру. Так и стали жить родители в маленькой однокомнатной квартирке, куда трудно было теперь приехать-погостить, а четвёртый этаж не давал возможности отцу, перенёсшему инсульт, часто выходить на улицу. Ольгина мать, умевшая так всё рассчитать, в данном случае не подумала ни о чём.

А потом случилось самое страшное, что может случиться с женщиной: умер сын. Подспудно Лидия Петровна всегда испытывала перед ним вину за то, что отпустила его из дома и не смогла вернуть обратно. Ещё, пожалуй, за то, что в самом раннем детстве недостаточно уделяла сыну внимания и не всегда правильно вела себя, не имея достаточного опыта и образцов поведения. Во время войны воспитателем была сама действительность. Люди были встроены в узкие рамки событий. Поэтому, когда вдруг появился ребёнок, было ясно, что надо его кормить, одевать, держать в тепле, а что ещё делать - не совсем понятно. Это с дочерью, родившейся через восемь лет, была ясность. Уже появился собственный родительский опыт, опыт друзей, опыт педагогической деятельности.

Сын уехал из дому после окончания школы учиться на врача. Выучился, стал работать по распределению в другом городе, женился там и зажил вдали от родителей, пока не заболел и не умер в возрасте сорока шести лет от болезни. Ольга помнит, как всегда их в доме жило четверо, а потом вдруг стало трое. И образовалась пустота неприсутствия за столом, на диване, у телевизора, отсутствие разговора, шуток, споров, выяснения прав и обязанностей друг друга. А потом к этому привыкли. Конечно, никто брата не забывал. Заботились, посылали деньги, постоянно звонили, навещали, покупали лучшее, что могли. Он и сам приезжал на все каникулы, да и потом встречались иногда несколько раз в год. Но он стал уже внешним, выбывшим из семейного круга, зажившим самостоятельно. И там во внешнем мире и погиб. А если бы остался с ними, с их заботой и присмотром, может, жил бы и здравствовал. Вот какая-то такая была логика.

Лидия Петровна была при сыне в самые последние дни его жизни, помогала уходить. Вместе вспоминали прошлое, беседовали. Как говорится, он умер у неё на руках. И нахлынуло разъедающее чувство вины, с которым она не в силах была совладать. У Ольги существовал опыт наблюдения таких состояний. Она всегда считала, что помочь могут только определённые практики или вещества, чтобы пережить некоторый временной отрезок, а там всё будет уже не так остро, и можно справиться самому человеку. Но у Ольгиной матери ничего этого не было. Чтобы избавиться от боли, она стала во всём обвинять невестку. Они здорово поругались, наговорили в горе друг другу такого, чего люди говорить друг другу не должны. В общем, Лидия Петровна нашла врага, а это уже хоть какое-то облегчение. Со временем с невесткой она не то чтобы помирилась, но приезжала к ней, чтобы посетить могилу сына и побывать в тех местах, где он жил. Обычно она звонила и говорила, когда приезжает, а также, что может остановиться, если что, в гостинице. Невестка, конечно, встречала её, и они вместе жили какое-то время, иногда довольно задушевно.

После смерти сына у Лидии Петровны стало быстро ухудшаться здоровье. Случился инсульт, от которого она, впрочем, полностью и довольно быстро оправилась. Но последствием стала резкая потеря зрения, не создававшего раньше вообще никаких проблем. С этого момента Ольгина мать начала постепенно слепнуть. Она вела себя по-прежнему активно, ездила к сестре, дочери, племяннику, таская мужа за собой или находя кого-нибудь для присмотра за ним. А когда он умер, Лидию Петровну уже ничто не держало дома, и она, несмотря на прогрессирующую слепоту, по полгода жила, переезжая от одних родственников или знакомых к другим. Квартиру за символическую плату сдала студентке, с которой познакомилась в поезде. Не то чтобы все очень радовались её приездам, всё-таки из-за слепоты с ней было много хлопот, поэтому провожали с облегчением, но через некоторое время начинали скучать по её активности, энергии, готовности помочь в любом деле даже при очень плохом зрении. Вспоминались долгие задушевные разговоры, возможность обсудить любые вопросы, и вдруг Лидии Петровне опять звонили и звали куда-то или прихватывали с собой, отправляясь в поездку.

Но слепота брала своё, и настал момент, когда даже звонок по телефону стал для женщины труднопреодолимым затруднением. Перед Ольгой встала проблема: мать надо было брать к себе в Москву, в двухкомнатную хрущёвку. По мере того, как рос Ольгин сын, которому сейчас было пятнадцать лет, семья искала и находила компромиссы размещения на имеющейся территории. Получалось неплохо, но всегда на пределе возможного. И вдруг возникла необходимость втиснуть в это пространство ещё одного человека, престарелого инвалида, да ещё собственную мать, с которой дочь всю жизнь предпочитала существовать на некотором расстоянии. Ольга почти выла от ощущения того, что её жизнь заканчивается. Ей пятьдесят лет, сын как раз достиг возраста начальной самостоятельности, у неё имелись планы на этот жизненный период, а теперь всё перечёркнуто, она становится жертвой обстоятельств непреодолимой силы. Жильё мамино продали, но в Москве на эти деньги, разумеется, купить было ничего нельзя. Как часто Ольга вспоминала их огромную квартиру! Вот её-то можно было обменять на какой-нибудь уголок в столице, но она была так бездарно и безвозвратно утеряна.

Пришлось потесниться и зажить вчетвером. Лидия Петровна была очень довольна. Она почувствовала защищённость и облегчение, исчезло тяготившее одиночество, а возникшая теснота нисколько не мешала. Это уже было у неё и в детстве, и в эвакуации, и в первые годы семейной жизни. И другие члены семьи как-то приспособились, муж - лучше, сын - хуже. Только Ольга чувствовала себя, как Эдип, настигнутой и раздавленной судьбой, которую так и не удалось обмануть. Началась новая жизнь: с приёмами пищи по графику, с очередями в туалет, с просмотром телепрограмм, которые у каждого - свои, не всегда переносимые другими. А ещё соблюдение всеми тишины, когда мальчик делает уроки, семейные эпидемии, если кто-то один заболевал, и другие особенности жизни при проживании многих людей на малом пространстве.

Ольгина мать сразу определила формат новой семьи как «три плюс один», то есть свои продукты, своя готовка, своя полка в холодильнике и т. д. С одной стороны, так было удобно. Бабушка жила своей жизнью, заботясь о себе самостоятельно. С другой стороны, это требовало дополнительных пространства и времени, которых всегда было в дефиците. Что в семье было по-настоящему общим, так это финансы. Никогда не обращали внимания, у кого сколько денег, брали там, где на данный момент удобнее и давали тому, кому надо. Лидия Петровна в отношении близких была абсолютно щедрым и бескорыстным человеком.
 
Ко всем обстоятельствам можно было бы приспособиться и привыкнуть, если бы не регресс бабушкиного здоровья. Только Ольга находила для себя место в квартире и определяла алгоритм действий по поддержанию порядка и чистоты при проживании совместно с плоховидящим человеком, как ситуация менялась в ещё более худшую сторону. К полуслепоте и больной ноге прибавилась постепенно усиливающаяся деменция. Сначала - провалы в памяти и проходящая путаница, а к концу жизни - абсолютная подмена реальности вымышленной вселенной.

На восьмидесятипятилетие Лидии Петровны приехали Ира из Петербурга и живущий теперь в Подмосковье её самый первый бывший муж Илья. Отпраздновали хорошо, но оба гостя потом признались Ольге, как они поражены состоянием её матери. Особенно потому, что всегда ценили в ней рассудительность и разумность, умение мыслить сообразно логике, и вдруг это всё покинуло дорогого им человека. Но всё-таки было хорошо, потому что Ольгина мать всех их помнила и любила. Старых друзей она не забыла до самой своей смерти благодаря чувствам, которые они в ней вызывали. Эти чувства радости, сопереживания вытягивали сознание из глубин небытия и определяли в наличествующей действительности.

Во время празднования за столом произошёл мелкий, совсем незначительный эпизод, который произвёл на Ольгу какое-то несоразмерное, очень глубокое впечатление. Ирка имела особенность «дёргать» всех по поводу и без: подай, принеси, сделай то или это. В какой-то момент Ольга так обессилела, что если бы Ирка попросила что-то ещё, она бы послала её нецензурно. Надо отметить, что Ирку бы это никак не задело, она, может, только утихла бы на некоторое время. Но тут вмешалась Лидия Петровна:

- Ира, оставь Олю в покое! Ты что не видишь - она уже с ног валится.

Это справедливое замечание так поразило Ольгу. Она подумала, что вот никто не заметил, как она устала, даже внимательный любящий муж. А только мать, всегда привыкшая думать о своём ребёнке и вставать на его защиту. И из далёкого прошлого возникло, казалось, давно исчезнувшее взаимопроникновение, когда мать по выражению лица, по позе, по особым жестам ребёнка чувствовала, что с ним что-то не так, что надо уложить его в постель, измерить температуру, дать тёплого вкусного питья. И так пронзило Ольгу это ощущение, что слёзы подступили к глазам, и она потихоньку вышла в ванную, чтобы привести себя в порядок. Вернувшись, дочь с нежностью погладила материнское плечо. О чём-то говорившая Лидия Петровна не обратила особого внимания на этот неожиданный всплеск дочерней любви.

Лидия Петровна умерла в возрасте восьмидесяти восьми лет. Последние два-три года она воспринимала внешний мир совершенно по-своему, наделяя окружающих людей неожиданными качествами и ролями. В отличие от многих других стариков Ольгина мать никогда не проявляла недовольства или агрессивности. Она по-прежнему доверяла всем домашним, хотя они стали для неё кем-то другим. Внук стал сыном, дочь - сестрой, с зятем история была запутанная. Иногда мать спрашивала Ольгу, почему она решила завести себе нового мужчину, а иногда поддерживала и говорила, что давно надо было гнать старого злодея, а то вдруг признавала в зяте зятя и очень радовалась, что это он, добрый Андрюша. Когда все собирались в большой комнате, занимаясь своими делами, бабушка любила вдруг спросить:

- А где же наша мама?

И Ольга с сыном начинали объяснять, что мамы у всех присутствующих здесь разные, и рассказывать, кто есть кто. Лицо Лидии Петровны совершенно прояснялось, она качала головой и говорила:

- Какая же каша у меня в голове!

Но уже через мгновение сознание снова затуманивалось, и следовал очередной бессмысленный вопрос. Она, конечно же, хотела уехать «домой», но никуда не убегала, и всегда сама возвращалась с прогулок. В это трудно поверить посторонним, но полуслепая, с плохим соображением старая женщина не только сама выходила на улицу и гуляла там, но и ходила в находящийся в соседнем доме магазин почти до последних дней жизни. Это было возможным, потому что её знали все в округе и очень доброжелательно к ней относились. Продавцы в магазине клали бабушке в сумку обычные для неё продукты или читали написанную дочерью записку, брали деньги из кошелька и возвращали сдачу. Подруги во дворе гуляли с ней, а потом провожали до подъезда. Лидия Петровна не понимала, кто она и где, но по-прежнему с ней обсуждали разные жизненные ситуации, и старая женщина говорила, как бы она посчитала нужным поступить.

Мать очень слушалась Ольгу, никогда не сомневаясь в её благих намерениях, и при постепенной полной потере связи с реальностью почти призрачная, но очень горячая нить их отношений возвращала её обратно в дом, в мир, в семью.
За три месяца до смерти с Лидией Петровной случился инсульт и больше она уже не вставала. Приехала Соня, купила разные средства ухода за лежачими, рассказала основные правила, поскольку давно ухаживала за собственной матерью. Ольга не скрывала своего отчаяния. Уже семь лет она жила, стараясь не думать о собственных нуждах, деля жизнь между матерью и сыном. Силы оставляли, тело не слушалось. Соня внимательно посмотрела на Ольгину мать и сказала, что по всем признакам она умрёт скоро.

Ольга понимает людей, надеющихся на чью-то скорую смерть, как бы бесчеловечно это ни звучало. Жалко близкого больного, тяготящегося собственным телом. Жалко себя, что так бездарно проходит жизнь. А главное, тает собственное здоровье. Ухаживать за лежачим больным очень тяжело. Мама по-прежнему была тиха и послушна. Плохо осознавая себя и других, она просила прощения, когда делала что-то не так. Это было для Ольги нестерпимо: человек, смерти которого все ждут, просит прощения за то, что ещё жив. Острая тоска щемила сердце. Так продолжалось больше трёх месяцев. А потом всё кончилось. Лидия Петровна покинула этот мир.

Потом был похоронный цирк. С раскрашиванием покойника, правильным его одеванием, выбирание гроба с кружевами и прочая белиберда. Похоронному агенту Ольга сказала, что всё должно быть самым дешёвым и простым, поскольку сразу будет сожжено. Потом был страх, что вдруг мама ещё жива, а они её сожгут, но успокоил довод, что если её закопают живой, то это ещё страшней. В общем, ужас и горечь прощания соседствовали с абсурдной комедией похорон. Метафора человеческой жизни: высота устремлений ума и духа vs бренность и ветхость всего остального.

Как только Ольга сообщила о смерти матери подругам, Соня сразу сказала, что приедет. Приехав, она взяла на себя обязанности блюстителя традиций, потому что за последнее время побывала на многих похоронах. Ольга пожаловалась, что отдала огромные деньги на макияж покойной мамы. Подруга ответила, что это очень хорошо, потому что раскрасят так, что покойника будет не узнать, поэтому боль не будет такой острой. Ольгиного мужа больше всего потрясла цена подушки в гроб (три тысячи рублей), он старался найти какую-нибудь домашнюю взамен, а потом пытался выследить, когда перед кремацией её вынут из гроба, так как не верил, что каждый раз сжигают новую подушку, если одну и ту же можно продавать несколько раз. После окончания церемонии пошли к месту захоронения бабушки, матери и отца Ольгиного мужа, куда собирались захоронить и прах Лидии Петровны. Там выпили по глотку, спели молитвы. Соня собралась в лучших кладбищенских традициях оставить на могиле еду и вино. Ольга хотела запретила со словами, что бреда с неё хватит. Но Соня, что называется, встала грудью. Как только она устроила по-своему, на могилу прилетела птичка. Подруга объяснила, что это знак правильного действия: мир откликнулся и принял жертву.

- Бред, конечно, но приятно, - заметила Ольга.

Так всё и закончилось. Ольга спросила сына, переживает ли он смерть бабушки, тот ответил, что бабушка для него умерла гораздо раньше, когда перестала быть собой и стала принимать внука за кого-то другого. Женщина вспомнила, что точно такими же словами отреагировал её брат на смерть их любимой бабушки. В этом было много справедливости и правды, но так мало любви.

Когда Ольга записывала воспоминания о трёх удивительных, любимых ею женщинах, они как будто всё время были рядом, но постепенно отдалялись, уходя во тьму. Сейчас она видела перед собой только три очень разных лица. От них шёл тихий внутренний свет, они улыбались, и глаза их сияли. Чего они ждали от своих детей?
Вот если Ольгу спросить, чего она хочет для сына, то ответ прозвучит сразу же: пусть будет счастлив. Вряд ли её мать ответила бы так же. То время и то место требовало других ответов. Может быть, талант родителей в том, чтобы дать детям возможность не выполнять поставленных задач и при этом сохранить, пусть небольшую, территорию взаимной любви.