Дом могильщика на улице Сен-Венсан

или парижский шоколад бывает горьким.
18++++

Роман-антиутопия

к. 2020 – апрель 2021

«Люди делятся на два типа.

Одни портят воздух, а потом оглядываются.

Другие сначала оглядываются, потом портят воздух.

А он вообще не оглядывался».



Люк Трентон.

— Animal

Моросил приятно легкий снежок. Забавная погода для любителей шоппинга, когда весь мир заполонили бумажные пакеты без ручек. И когда довольно рослый месье лет тридцати в шикарной шляпе от Карден вынырнул с авеню Жёно, на это надо было посмотреть. Он просто шел напролом, и шаг его то и дело ускорялся, так как пакет с продуктами, который он обхватил в удушающем жесте и подпирал на ходу коленом, превращался в кисель. Напротив сквера Жоэль-Ле так мужчина поскользнулся и каким-то сверхъестественным чудом удержал равновесие, подкрепляя все это не понятной для французского уха бранью. Но не поэтому прохожие, делающие свой обычный променад в субботний день, шарахнулись от него. Ну как можно! В центре города да без маски, когда кругом за каждый свободный вздох бьют по хребту дубинками!

— Ну, хотя бы, сыночек, вот это натяни, — пожалела его одна сердобольная старушка, вытягивая из корзинки носовой платочек с прорезями для ушей. Она торговала с лотка жареными каштанами.

— Он сумасшедший, мадам, — предостерег ее тут же клиент, разворачивая над собой утонченный, очень элегантный зонтик. Судя по виду, это был какой-то инспектор. Он только что вышел из-под козырька сырной лавчонки, и, стряхнув со своих пышных усов споры голубой плесени, нацепил на свою аккуратную мордочку дорогой респиратор.

Старушка вздохнула.

— Может, и сумасшедший, но не бессмертный, — возразила она, насыпая горсть каштанов прямо в оттопыренный карман. Газетки у нее внезапно закончились.

— Да пошли вы, полоумные! — огрызнулся поравнявшийся с ними месье с пакетом, и если инспектор спешно последовал совету, то пожилая торговка каштанами была явно польщенная подобным вниманием.

— Ох… ну и зверюга…

Все в грубияне, и налитая жилами шея, и надбровные, выступающие вперед дуги, низкий лоб и скошенный небритый подбородок до порхающих бабочек в животе нравилось ей. Она просто обожала «месье Animal» (Животное), как ласково она окрестила его, и даже помахала вслед отвергнутой масочкой. А он и в самом деле сильно отличался от всех этих напыщенных пижонов с зонтиками, наводнивших Париж в последнее время. Типичный потомок пещерного медведя, опасный, примитивный, но легко предсказуемый.

— Beau cul, madam! (Красивая попка, мадам!) — отвесил он комплимент одной замешкавшейся на его пути даме в каракулевом манто и захохотал, выдавливая из себя кашель. — Гульчитай, открой личико!

— Ах, это ты, Базиль… — прищурилась та сквозь запотевшие очки. — Когда зайдешь на огонек? Мой муж в реанимации.

Месье Аnimal виртуозно изловчился под тяжестью ноши и взглянул на свое левое запястье. Никаких часов на нем не было.

— Может быть, на днях… — сказал он, нахмурившись. — Я кое-кого жду этим вечером.

Пакет разваливался прямо на глазах.

— На днях? Ты поставил не на ту карту, — рассердилась дама, проткнув намокшую от снега бумагу пальцем. — Весь Париж знает, что твоя Эллен якшается с братьями Моро за Стеной.

Кто-то из зевак одобрительно заулюлюкал и захлопал в ладоши. И, черт возьми, они правы. Стеной на Монмартре называли кладку рыхлых кирпичей на улице Сен-Венсан, за которой была сторожка могильщиков.

— Дебилы, бл… — продолжил он путь с достоинством освистанной балерины.

И какой черт дернул его прицепиться к этой очкастой дуре, чей муж решил отдохнуть немного на аппарате искусственной вентиляции легких? У нее не язык, а жало!

Снег прибавил в массе и бил по глазам. Как говорится, правда глаза колит. Эллен — самая дешевая проститутка, которая изредка заходила к нему на огонек и признавалась в любви. Он так ждал ее все эти тоскливые вечера, а она зависла вот уже целую неделю у Моро. Чем они ее там подчуют?

Базиль даже остановился. Судя по еще читаемому логотипу на пакете, затоварился он в «Тройке»… Настроение на нуле. Да еще эта потасовка с охранником… Фу! Какая гадость! И месье по привычке сплюнул на асфальт. Вот и дно прорвалось.

— Ух! И пралине туда же…

Юркий арабчонок, который, очевидно, следил за ним от самого магазина, ловко подхватил первое, что попалось под руку. Базиль громко присвистнул вдогонку, подгоняя воришку.

— Эй, конфеты возьми! С орешками!

В кисельной жиже что-то подозрительно звякнуло. Ах, точно! Две бутылочки сухого в нагрузку, которыми угостила хозяйка «Тройки», мадам Помпадур. Она всегда чем-то угощает Базиля, чтобы задобрить его далеко не кроткий нрав. Так и спиться можно!

— Имбецилы! — вздохнул он, надкусывая выглядывающий из пакета французский батон и совсем не ощущая вкуса свежего хлеба.. — Е..ые!

Все это Базиль говорил о масонах, обвиняя их во всех здешних бедах. Он не верил ни в вирус, ни в то, что город захватили ящеры. Одного из них в магазине он только что аккуратно упаковал, перевернув головой вниз и ткнув в упаковку яиц. Нечего делать замечание, что люди без маски! Это дело каждого. И если бы не проницательность мадам Помпадур и ее во время предложенные две бутылки вина… А, может, она и не Помпадур. С чего он взял, что ее зовут именно так? Базиль нахмурился.

— Тво-ю-ю ма-а-ть!

Содержимое пакета вывалилось на скользкие булыжники… Лишь батон повис на зубах. К счастью, мимо трусил сынишка соседки. Он возвращался из школы, волоча за собой за веревку пустую пивную банку.

— Эй, Мош, — присвистнул Базиль, подавляя ребенка своим гипнотическим взглядом. — Иди сюда! Твой пейсатый Господь, видимо, послал тебя ко мне!

Мош приблизился с поникшей головой, безропотно и бесповоротно, точно обезьянка к удаву. Мама учила его, прежде всего, скромности и никогда не спорить со взрослыми.

— Что Вам угодно, месье?

— Что Вам угодно, месье … — передразнил Базиль. — А где здрасти?

— Здрасти…

Базиль вдруг заметил, что у Моша фингал под глазом.

— Оля-ля-ля-ля! Это кто тебя так? Левша, чуть повыше тебя ростом, а? Скажи ему, что он бьет, как продажная девка.

— А кто такая продажная девка?

— Возьмешь у мамы червонец и пойдешь в Сен-Дени, узнаешь.

С плеч мальчики уже сдергивали ранец.

— Как он у тебя открывается? — ругался Базиль. — Наделали замков …! Ах вот как… Давай помогай, собирай все это барахло.

— Мама говорит, что в субботу нельзя напрягаться.

— А ну цыц! Вот молодец! Хороший мальчик…

Бутылки вина не влезли. Ну и не всучивать их ребенку?

— Кажется все, — удовлетворился Базиль, втаптывая в снег клочья пакета. — Ах вот еще… Держи! — заметил он вдруг сверток буженины и сунул школьнику в руки.

— Мне нельзя! — запротестовал Мош, осторожно принюхиваясь. — Меня просто убьют, если узнают.

— Бери, кому сказал! Уж не дать ли тебе лучше эту кислятину? Что скажет на это твоя мама, а? Цыц! Давай, давай, шевели клешнями! Тяжело?

— Тяжело, месье.. — пыхтел мальчик, согнувшись под внезапно отяжелевшим ранцем. Буженину в своих руках он старался не замечать и смотрел куда-то под ноги.

— Да, это тебе не журналы Playboy в школу таскать, — захохотал Базиль.

— Пожалуйста, только не говорите маме…

— А ты думаешь, она не знает? Наивный. Еврейские мамы знают все.

Мош обреченно вздохнул.

— Это уж точно… Но все же, умоляю Вас, не говорите, месье, о журнале. Я честно выиграл его в дрейдл.

— Во что?

— Ну, в такой специальный волчок, месье. Мне сегодня чертовски везло. Четыре раза выпал шин.

— Слушай, я ничего не смыслю в том, о чем ты тут бормочешь, но эта болтовня забирает силы.

Мальчик, действительно, сник. Слава богу, идти было недалеко, иначе прохожие вызвали бы жандармов, обвиняя Базиля в использовании детского труда. Такое, кажется, уже было, когда бывший чемпион октагона приручал местную детвору к уборке подъезда.

— Ну, вот и пришли.

— Да, пришли, месье.

Неказистый старинный домик ждал их. На подходе Базиль обогнал Моша, который с каждым шагом плелся так, что готов был вот-вот упасть. К тому же, самодельная игрушка, привязанная к ранцу, гремела на всю улицу, привлекая внимание.

— Зачем ты ее прицепил? — не выдержал Базиль.

— Она отпугивает собак, месье.

— А ты ходи с этим куском буженины, и тебя будут любить.

— Бесполезно, месье. Я пробовал их кормить. Они еще пуще злятся, кусаются. Это какие-то собаки-антисемиты.

— М-да… А кто же тебя так, сынок, отделал? Тоже антисемиты?

— Нет, месье. Одноклассники… — ответил Мош. — За то, что я ем «бутики» — сыр и курицу или что-то такое…

— И что из этого?

— Ну, как же, месье! У нас нельзя совмещать молочное и мясное, а мама мне постоянно это кладет в ранец. Она все еще злится на папу за то, что он не оставил нам коды к своим банковским карточкам.

— Ну и дела! Выходит, расплачиваешься за грехи предков…

— Что правда, то правда, — продолжал гнусавить мальчик, еще больше веселя своего старшего спутника. — У нас же серьезная ортодоксальная школа. Все помешаны на религии.

— Я бы тебя перевел куда-нибудь попроще… Например, в Диснейленд.

— Ох, месье, жаль, что Вы не мой опекун, — и мальчик вздохнул, что Базилю даже стало жаль его.

Они зашли в темень подъезда, остановились на лестничной клетке.

— Погоди немного, — звякнул ключами Базиль и отворил свою дверь.

Затем мальчика бесцеремонно развернули к себе спиной, открыли ранец и стали разгружать.

— Я журнальчик твой тоже возьму, полистаю… — и месье дал на прощание сорванцу подзатыльник. — Если нужны сигареты, спички, обращайся!

Прежде чем плюхнуться на тахту, точно подстреленный, Базиль скинул ботинки, не расшнуровывая. Дурацкая привычка, завезенная из России… Наконец, можно вздохнуть свободно. Кто-то смотрел на него с притворным умилением или даже насмешкой. Это Камилла, его бывшая женушка. Она хорошо смотрится в этой деревянной рамочке. Рука сама потянулась к пачке сигарет, нащупала на столике спички. Опять припомнились разборки в магазине с охранником. Может, все-таки он немного переборщил с этим? Нет, с людьми надо помягче. Они не виноваты, что скудоумны.

Глоток едкого никотина успокоил его. Он сделал еще затяжку. Горло приятно запершило. Вот теперь можно приступить к готовке ужина. Этим вечером Эллен должна прийти. Да, она непременно должна прийти. Он бегло пролистал журнальчик Моша, отметив про себя, что девицы на обложках — одни негритянки. И тут, блин, реклама намордников! Ух ты, с угольным фильтром! Нет, такое он смотреть не будет. Базиль заглянул под тахту и вытащил «Le citoyen respectueux de la loi» (законопослушный гражданин). Когда-то эту муниципальную газетенку разносили бесплатно и рассовывали в почтовые ящики.

— Популярному парижскому блогеру отбили лицо ягодицами, — прочитал он давно минувшую новость, задумчиво выпуская кольцо дыма. — Сотрудник метрополитена на станции Севастополь принял роды у собаки… Хм-м. Про карантин ни слова. Про химтейлы тоже. Какие чудесные времена были…. А когда-то он впечатлил самого усатого Жуля и получил контракт с самым известным залом Европы… И ничего, что поначалу жил на чердаке, зато тренировался стабильно по три раза в день…

Он посмотрел на свой живот, выступающий из-под тельняшки, и намеренно стряхнул пепел «на шкуру». Как мог он превратиться в такого борова? А этот последний разговор с Камиллой по душам? «Есть люди, которые сходят с ума от запаха твоей промежности, но никто из них не будет любить тебя так, как я». Неужели он ей все же такое сказал? Конечно. Сжигая мосты, он передал их как бы на хранение Богу, в пепельную вечность, в облачный мир.

— Кревер

Одну из съемных квартир на улице де Сен-Венсан брали штурмом. Шел еще десятый час утра, выходной, казалось бы, спи да спи, но кто поймет этих настырных французов? Сначала трезвонили, потом стали колотить в дверь с угрозами, но и это не помогло.

— Даже если Вы будете кричать «пожар!», он все равно не откроет, — донесся с лестничной клетки голос мадам Рабински. Кто-то ей возразил, и Базиль сразу узнал характерный французский «r».

— Insistez… il doit dormer encore. (Позвоните еще. Он, должно быть, еще спит).

Это был месье Брюно, хозяин дома могильщика. Мерзкий, отвратительный тип в красном галстуке, к тому же бандит, собирающий со всех дань.

— Вот что, месье Кревер, дверь я вам показал, задаток получил. Мы в расчете, — продолжал он дурачить, очевидно, нового квартиранта.

— Но… — возражал этот второй, голос которого был похож на визг истеричной бабы, которой заглянули под юбку. — Я же не могу ее выломать.

— Не можете, но поколотите еще немного, у него немного туговато с ушами… А мне пора, увы.

Бедная дверь Базиля снова задрожала. Так в гости не ломятся. Ну, сколько можно так долбить? Ага, вот уже легкое постукивание лбом от безысходности, умоляют о чем-то. Вот и дерматин скрипит под ногтями… Все это знакомо Базилю.

— Месье, я не отстану! И если Вы боитесь, что я заразен, то у меня есть справки, подтверждающие… Вот кардиограмма, вот рентген черепа, вот анальный мазок на вирус!

Базиль сладко потянулся в постели, прислушиваясь, в какой части комнаты сыплется штукатурка. Ну что им всем неймется-то, что требуют? Ответ один — в уборной на треснутом от удара кулака зеркале. И все об этом прекрасно знают, и все равно беспокоят!

А за дверью творилось следующее. После того, как хозяин дома месье Брюно испарился, мадам Рабински, вдова недавно почившего раввина и очень полная женщина, объясняла щуплику с двумя чемоданами, что здесь и по чем.

— Да там он, где ж ему еще быть? — говорила она, посмеиваясь. — Но Вы бы, месье Кревер, пошли бы во двор и дождались бы его там, на свежем воздухе, как Вам разумно посоветовали. Нет, я не могу принять на сохранения Ваши чемоданы, а вдруг там бомба или еще что-нибудь запрещенное, а у меня двенадцатилетний сын, он только-только начал подавать надежды в музыке.

Щуплик с двумя чемоданами, неказистый, но ухоженный, в модном пиджачке и наглаженных брюках, был похож на банковского клерка, который помогает клиентам расстаться со своими деньгами.

— Это просто безобразие! Это просто уму непостижимо! — возмущался он и жаловался одновременно.

Мадам Рабински, очевидно, расточала щедро свои флюиды налево-направо, но Кревер, как истинный гомосексуалист, отворачивал свой длинный нос от декольте вдовы.

— Я никому не позволю так надо мной издеваться!

Для острастки он стукнул легонько в дверь мыском своего до блеска начищенного ботинка, все же не теряя надежду уломать месье Базиля таким миролюбивым способом.

Но месье Базиль к таким проходимцам всегда непреклонен. Это уже второй раз за неделю, когда плут Брюно приводит их на смотрины. Где он их только находит? Мальчики-кролики с белыми манжетами. Брюно, Брюно… Главное взять задаток, а там будь, что будет.

— В конце концов, есть ли Бог на земле? — вопрошает Кревер, падая на колени. — Мне просто негде жить.

Жить ему и вправду негде. Никто больше не сдает жилье в этом районе, и нужно хвататься за такое сомнительное предложение двумя руками, что собственно месье Кревер и делает, пытаясь сейчас оторвать латунную ручку неподдающейся двери. Но что это? Кажется, он плачет.

— Ну, полноте, месье, полноте… — успокаивает его вдова. — Успокойтесь, Вы же мужчина!

— Проклятье! — визжит он. — Как можно быть таким бесчеловечным! Будьте же благоразумны. Я хороший.

Слово «хороший» звучит убедительно, и мадам Рабински даже кивает, словно ручается за Кревера. Но Базиля всем этим не проймешь, сколько этих «хороших» портят воздух в Париже? Он все еще нежится в своей постели. Очередная сигарета медленно превращается в пепел. Под тахтой стоят две пустые бутылки из-под сухого, в одну из которых он помочился ночью, чтобы не тащиться в уборную.

— Откройте, откройте, ну не спать же мне тут с крысами? Я все равно никуда не уйду… месье Базиль, кажется, Вас так зовут, эй, открывайте! Базиль, ау!?

Вот неугомонный, достанет даже мертвого! Базиль, наконец, натягивает на себя тельняшку, и, немного покачиваясь, идет на зов своего имени. Щелк дверного засова кажется вечностью.

— Ну, слава богу, родной, — обрадовался Кревер, пытаясь броситься на грудь спасителю, — а мы боялись, что с Вами что-то случилось…

Он не договорил фразу, так как был схвачен за шиворот и оторван от пола, будто воздушный шарик. Кажется, дар речи пропал у месье Кревера. Такое иногда случается. Он лишь качнул своими ножками и был вынесен на улицу, несмотря на робкое и совсем неубедительное повизгивание. Там месье Кревера вежливо усадили на лавку, хлопнули по плечу, чуть не сломав ключицу, а через минуту из подъезда вылетели, несмотря на мольбы мадам Рабински, что там может быть бомба, два больших желтых чемодана. Один из них от удара о землю раскрылся, и весь свет увидел, сколько у месье Кревера глаженных носков.

— Я здесь живу, месье, и не позволю так со мной обращаться! — грозил он своим маленьким кулачком в сторону дома могильщика, спешно собирая разбросанные вещи.

Потом мадам Рабински подошла к нему с дымящейся на морозце чашечкой и что-то стала объяснять, уперев кулаки в свои заплывшие жиром бока. Базиль выглянул в окно.

— Какая милая сцена…

Все они заговорщицки покосились на него, но он благополучно зашторил шторы.

— Не волнуйтесь, месье Кревер. Попейте кофейку, полегчает. Базиль — парень отходчивый. Просто Вы пришли в не подходящий момент, — мадам Рабински, как всегда в своем репертуаре. — У него вчера юбилей был.

— Что за юбилей, позвольте узнать?

— Ровно пять лет прошло, как его бросила жена. Сущая стерва, скажу Вам, виляла попой тут в «Проворном кролике».

— Но причем тут я, мадам? — непонимающе вздохнул месье Кревер, отхлебнув глоток кипятка. — Меня тоже как-то бросил партнер по бизнесу, но я никого не выставлял за дверь!

— Но Ваш партнер по бизнесу, как Вы изволили сказать, не укатил в Ниццу на Вашем же Феррари да еще со своим танцмейстером! Вы надеюсь, не танцуете? Не вздумайте говорить месье Базилю, что Вы каким-то боком танцуете…

— Я не танцую, мадам, я страховой агент.

— О, неужели? Отчего же Вы страхуете?

— От всего на свете. Сейчас очень популярны страховки от суицида, расходятся, как горячие пирожки. Признайтесь, Вы не думаете об этом в последнее время, мадам?

— Уж что-что, а думать мне о таких пустяках вообще некогда! У меня сын подрастает, месье Кревер….

— Ох жаль… Я дал бы Вам 15% скидку.

— Думаю, в нашем районе желающих будет предостаточно.

— Еще бы! — оживился вдруг страховой агент. — Вот почему я согласился, когда месье Брюно предложил мне маленький медвежий угол в этом домишке.

— Он так и сказал: маленький медвежий угол? — не смогла сдержать улыбку вдова.

— Да, а что в этом смешного? На большие апартаменты сейчас тратиться слишком расточительно.

— У месье Брюно неплохой юмор, оказывается. Просто нашего соседа зовут B;b; ours (Медвежонком). Вы, может, слышали такое имя?

— Постойте, постойте… Не тот ли это…

— Тот, тот!

Месье Кревер выплеснул остатки коричневой мути в снег, и хотя слезы на его печальном лице давно высохли, он все равно утер их, словно по привычке.

— Что же мне делать? — обратился он к мадам Рабински с таким видом, будто она была оракулом, предсказывающим катастрофу.

— Не отчаивайтесь. Месье Базиль очень отходчивый. Вот увидите, к вечеру он к Вам привыкнет и пустит на порог, как лучшего друга.

— К вечеру? Вы шутите, мадам? Да что я должен делать здесь весь день? Ждать от моря погоды?

— Да, просто сидите здесь на лавочке, под его окнами. Он сжалится. У него доброе сердце.

— Это я уже заметил… — И месье Кревер обреченно вздохнул.

— И все-таки Вы полюбите месье Базиля всем сердцем, — и вдова поправила на своей груди краешек пуховой шали.

— Вы верите в любовь, мадам?

— Нет, месье Кревер, — и она вдруг нервно задергала глазом.

Покойный муж мадам Рабински, очевидно, не отличался миролюбивым характером.

— Шаги на крыше

Кто в Париже не знает дом могильщика на улице де Сен-Венсан близ одноименного кладбища? Особенно его почитают поклонники творчества Артюра Рэмбо. По слухам, именно здесь, в первом подъезде, «нехороший мальчик» со своим любовником Верленом справили нужду в мае 1871 года, возвращаясь с попойки. Да, Бог знает, что они еще здесь вытворяли… Темная история, как и темень подъезда, хранит свои страшные тайны, но на потолке, если поднести зажженную спичку, можно до сих пор увидеть довольно оригинальное граффити — чья-то роскошная женская задница. Однажды папаша Люсьен, в одиночку борясь с уличным просвещением, пытался замазать все это безобразие толстым слоем зеленой краски, другой у него просто нет. Когда он это делал, то озирался по сторонам. Но ему все равно выбили из-под ног стремянку, и он целый месяц ходил злой, как черт, с зеленой бородой. Собственно на этом вся реставрация дома могильщиков и закончилась. Что греха таить? Здание времен Парижской коммуны жестоко эксплуатируется и, прямо можно сказать, дышит на ладан. Мансарда или, попросту говоря, крыша, как год заколочена во избежание обрушения, и все это под популизм властей придать домику могильщика исконный исторический вид. Но хозяин Брюно не торопится выполнять указания сверху, выжимая последние соки с жильцов первого этажа. Чего он ждет, всем известно. Если крыша рухнет или, не дай Бог, случится пожар, ему выплатят значительную компенсацию. Но домик в стиле позднего барокко на улице Сен-Венсан держится из последних сил. Пока держится. Все в ожидании и на нервах. Особенно по этому поводу переживает мадам Рабински. Она бдит каждый шорох, каждый подозрительный шум. Вероятней всего, в мире эхолокаций ей нет равных. Не зря Люсьен давно ее подозревает в сговоре с «рембистами», так как видит очевидное сходство ее жирных ягодиц с теми, что выжжены огарком свечи на потолке. Но правда, как водится, где-то посредине. В любом случае одинокая вдова имеет право на личную жизнь, и, в конце концов, она может переживать не за себя. Она опекает Моша, как курица-наседка, и он самый послушный еврейский сыночек во всем Париже.

— Спи, спи, — поправляет она ему подушку глубокой ночью. — Закрывай свои большие черные глазки, пусть тебе приснится Шопен.

Шорох вечернего платья за окном, и чья-то таинственная тень скользнула по уличной лестнице. Мадам Рабински бледна и даже крестится, что совсем не свойственно ее религиозным воззрениям. Но, тем не менее, она выглядывает наружу. На лавке в обнимку с чемоданами посапывает месье Кревер. Кто-то любезно предоставил ему женскую шубку из кроличьего меха, и он накрывается ей с головой, как одеялом. Ночи в Париже становятся все прохладнее и прохладнее.

Спустя немного потолочные доски над комнатой мадам Рабински подозрительно скрипят, осыпая побелкой ее любимый рояль, а хрустальная люстра начинает позвякивать так, точно во время землетрясения.

— Спи, спи, — заплетает она пейсы вздрагивающему Мошу. — Пусть тебе приснится Шопен.

Мальчик, с уже подростковым пушком на щеках, закрыл глаза. Шопен ему точно не снится, негритянские голые тетки в рабских намордниках кормят его бутербродами с бужениной. Он улыбается в сладкой полудреме и причмокивает, а его мать, не мешкая, отправляется к своему соседу, предусмотрительно захватив с собой менору покойного мужа. На лестничной клетке темно, как в склепе гугенота, и возраст и полнота мадам Рабински удачно ретушируются при свете дрожащих свечей. Женщина крадется отважно, приближаясь к двери Базиля, известного бабника на районе. Опасная затея с этим ночным рандеву, не так ли? Все знают, что он вот уже почти две недели, как ожидает проститутку Эллен и всегда открывает дверь в надежде, что кто-то, наконец, удовлетворит его мужские потребности. Месье Кревер, конечно, не в счет. Но глубоко религиозная женщина даже не глядит на выпеченное через плавки достоинство, ее вообще сложно удивить в этом плане, и что она только не видывала на масонских мессах своего покойного мужа? Ее волнует только одно. Кто залез на мансарду? Она молча, с каким-то благоговейным, предостерегающим страхом указывает пальцем наверх.

— Посмотрели бы Вы лучше, что там, месье… Похоже на призрак, — шепчет она со страшной таинственностью, пока сосед спросонья протирает глаза и пытается понять свое местоположение в пространстве.

Потом происходит то, что и должно происходить на темной лестничной клетке между женщиной и мужчиной вне зависимости от наций и возрастов, то есть сиюминутная вспышка инстинкта. Молниеносно, страстно, без лишних вопросов и угрызений совести. Он уже схватил ее за указательный палец и тащит к себе, как аллигатор зазевавшегося козленка у водопоя. Она же, слабо сопротивляясь, идет с умопомрачительными вздохами, до последнего не веря в свое великое счастье. Но когда ее центнер чистого веса бесцеремонно швыряют на тахту, словно для разделки, и она едва удерживает свечи, чтобы не спалить все дотла, к ней возвращается здравый рассудок.

— Очень похвально, месье Базиль, что Вы все же решились осчастливить бедную вдову, но я пришла совсем по другой причине.

Туман ночных чар рассеивается.

— Простите, мадам, — спохватился Базиль. — Я Вас кое с кем спутал. Но Вы тоже хороши, вламываться ночью к холостяку…

— Да, да, я сама не своя…

— Так что случилось? Опять этот гомик?

— На этот раз не он. Но кто-то на крыше.

— Так это Карлсон, мадам, — зевнул Базиль, давая прямо понять, что разговор закончен. — Идите спать.

— Опять Вы шутите, — покачала с упреком женщина. — Говорю Вам, что это похоже на приведение. Правда, сейчас меня гложут сомнения. Возможно, какая-то сумасшедшая проникла с улицы через мансардное окно.

— Почему Вы так решили?

— Во-первых, никто в здравом уме не полезет туда ни за какие коврижки, а во-вторых, я слышала стук каблучков…

Базиль почесал свой небритый подбородок. Он делал так всегда, когда не знал, что сказать.

— Идите к себе, мадам, — все еще жмурился он от яркого света. — И заберите свой чертовый канделябр! Спалите дом.

— Я не стала вызывать полицию…

— Вы все правильно сделали.

— Может быть, все-таки сбегать за Моро?

— Излишне, мадам. Если они и держатся на ногах, то только условно. Не волнуйтесь, я справлюсь один.

— Ох, одна надежда на Вас, месье Базиль. Я буду молиться.

Выпроводив мадам Рабински, Базиль стал одеваться. В последний момент пальто ему стало жаль. Не лучшая идея для лазанья в нем по пыльным мансардам.

— Бррр.. Собачий холод, — вышел он из подъезда в одной тельняшке.

Сейчас в разгар эпидемии попадать в переполненные больницы с воспалением легких не очень то хотелось. Тебя просто забудут в коридоре, свалят где-нибудь в темном углу и в лучшем случае присвоят номер.

— Тепло ли тебе девица, тепло ли тебе красавица?!

С этими прибаутками Базиль дернул за шубу Кревера. Ну не мог он пройти мимо без издевательства над убогим.

— Месье, как Вам не стыдно! — запротивился страховой агент, скрежеща зубами. — Я не оформил страховку от обморожения.

— Помолчал бы лучше, от греха подальше.

Шубка Базилю шибко маловата. Трещит по швам, как просроченные петарды, а рукава доходят только до локтя.

— Откуда она у тебя? — нахмурился Базиль, подозревая какой-то подвох.

Точь-в-точь такая же была у его бывшей жены. В такой она укатила в Ниццу со своим любовником пять лет назад.

— Одна добрая самаритянка сжалилась надо мной, — поднял воротник своего пиджачка Кревер, голос его явно нуждался в свежем глотке горячего кофе мадам Рабински.

— И где же ты, болван, встретил эту самаритянку? Знаешь ли, балбес, что это шуба моей бывшей жены! Только она в Париже воняет кошачьей мочой!

Кревер натянул на уши дурацкую вязаную шапочку с помпончиком.

— Десять минут назад она пробегала мимо этой лавочки с твердым намерением самоубиться! — промямлил он, жмурясь от страха, что его будут сейчас бить.

— С чего ты это взял?

— Уж что-что, а у меня глаз наметан! Видели бы Вы, месье, ее лицо, полное ужасного отчаяния, как она вздрогнула, точно подстреленная….Я не хотел ничего дурного, просто окликнул ее, но ее не интересовала страховка… Она замотала головкой, как ненормальная, и бросилась вверх по той лестнице, в спешке обронила шубу… Я поблагодарил ее за этот жест милосердия, хотел вернуть, но потом подумал, зачем ей шуба, если она решила поверить закон притяжения.

— Почему ты, скотина, не остановил ее? — не выдержал Базиль и замахнулся на Кревера.

Тот еще больше съежился и сжал голову в плечи.

— Поймите меня правильно, я не мог оставить свой пост. Иначе Вы решили бы, если вдруг случайно выглянули в окно, что я иду на уступки… О, Боже! Сколько людей страдают из-за Вас, месье. Сдается мне, что Вы сущий дьявол!

— А ты хороший… — усмехнулся Базиль, почесав подбородок. Он хорошо запомнил, что говорил месье Кревер про себя, когда ломился в квартиру.

— Да, я хороший. По крайней мере, я не позволяю кому-то замерзать на улице, когда сам спокойно дрыхну в теплой постели…

— Ладно, хороший. Ты ничего не видел, и ничего не слышал. Будешь себя хорошо вести, мадам Рабински принесет тебе кофейку.

— Я итак себя хорошо веду, месье Базиль, — сразу оправдался Кревер. — А еще буду лучше себя вести, если Вы, наконец, впустите меня к себе хотя бы на коврик.

— У меня нет коврика.

Что взять с этого дурачка? И как говорится, надежда умирает последней.

Базиль с двояким чувством направился к лестнице, по которой, если верить Креверу, вскарабкалась спятившая Камилла. Что могло случиться, если женщина, не обремененная деньгами и любовниками, возвращается в дом бывшего мужа, чтобы сброситься с крыши под его окнами? В голове ничего не укладывалось. Тут что-то не так… И когда он вцепился руками в лестницу, непрочно приваренную к торцу, и та закачалась, как какой-то бесплатный аттракцион страха, мужчина предположил, что его просто заманивают на какое-то жертвоприношение, что месье Кревер, может быть, просто дешевый актер, нанятый Брюно, чтобы поскорее избавиться от злостного неплательщика. Никакой Камиллы там наверху нет! Все это подстроенная ловушка, чтобы все списать на несчастный случай. Куда ты лезешь, приятель? Одумайся!

Он вдруг представил обложку таблоида — себя, валяющегося в кустах со сломанной шеей да еще в этом дурацком прикиде. «Бывший чемпион октагона B;b; ours свел счеты с жизнью, так и не заплатив по счетам», — вот такая будет надпись. Безумие, Базиль. Ты, как и все, незаметно сошел с ума в этом парижской дыре! Он еще раз посмотрел на себя, и его передернуло. Кто-нибудь пробовал надевать женскую шубку на тельняшку? Карден и Гуччи нервно курят в сторонке. Но отступать нельзя — надо умирать героем. Мадам Рабински выглядывает из-за шторки и набожно крестится. Покойный раввин, видать, так и не успел выбить из нее всю ересь.

Базиль подтянулся на руках, отрывая ноги от земли, и зажмурился. Разумнее, конечно, попробовать проникнуть на мансарду через черный ход, но его уже как год наглухо заколотили…

Лестница задрожала, но выдержала, лишь пальцы примерзли. Один из болтов, держащий прихват к стене, вылез из кирпича. Осторожно поднимаясь по ступенькам, Базиль на миг закинул голову, словно хотел насладиться последними мгновениями. Ночное небо над Парижем очень красиво.

— Боятся лишь те, кому есть, что терять, — подумал он, но на душе стало противно.

Снова захотелось курить. Терпеть Базиль не мог, когда кто-то с сомнительным жизненным опытом, ничего из себя толком не представляющий, закуривает с важным видом сигарету на краю пропасти. А тут еще сигареты остались на столике. Наконец он дотянется до круглого окошка мансарды, рискнул подняться на еще одну ступеньку. Лестница вновь закачалась, на этот раз пару второй болт звякнул куда-то вниз, потащив за собой следующий. Едва дыша, Базиль толкнул окошко внутрь, схватился рукой за выступ и присмотрелся. Ему показалась, как где-то в глубине мелькнула тень, но эта могла быть и кошка.

— Камилла…?

Он уже влез в узкий проем. Все, о чем он думал сейчас, это то, как он сможет отбиться. Прошла секунда, две. Никто не предпринял попытки напасть. Базиль поднялся. Со стороны окна шел тусклый свет от звезд, но в глубине мансарды была жуткая темень. Чувство, что кто-то смотрит на него из темноты, не оставляло его.

«Сейчас зажженная менора мадам Рабински была бы весьма кстати», — подумал он, давая время глазам привыкнуть.

Вдруг Базиль услышал шорох платья. Если это ловушка, то ему крышка. Он стоит на просвете, его видно, как на ладони. Где-то должна быть проводка. Базиль провел по стене ладонью. Вот и реле! Щелчок переключателя… Вообще, перед тем, как заколотить мансарду, лампочка горела. Он четко помнил это.

— Камилла… — снова прошептал он, всматриваясь в темноту.

Сейчас он отчетливо ощущал запах ухоженной женщины. Это точно француженка, но не Камилла. Зачем Камилле прятаться от него? Она где-то близко, но где?

— Эй, детка, ты здесь? — пошел он вперед, полностью погружаясь во мрак и наугад, ловя руками все, что можно было обхватить и нащупать.– Хочешь поиграть? Ау…

Кто-то пробежал мимо, неуклюже топая каблуками и увлекая за собой облако пыли. Базиль чихнул. Какой-то звон в ушах. Бедная люстра мадам Рабински… Это она дребезжит все это время. Ага! Кажется, он загнал свою мышку в угол. Вот, она учащенно дышит, не в силах контролировать свой страх. Укусит, точно укусит. Затем послышался вскрик, который принадлежал скорее мужчине, чем женщине.

— И даже не думай, — предупредил Базиль, схватив свою добычу за край платья и потянув ближе к свету.

— О, нет, нет! Не убивай! Да, я виноват перед тобой, но я всегда, слышишь всегда, думал, как искупить свою вину… Да, да, я не бесчувственная пустышка! О Господи, что я несу?

— Жульен? — отпрянул Базиль, узнав перед собой любовника своей бывшей жены. Сколько раз он мечтал поймать этого танцмейстера и переломать ему ноги, и тут такая неожиданная встреча…

— Я думал, ты меня хотел сбросить с крыши…

Базиль почесал подбородок. А что… хорошая идея дать на прощание скотине заслуженный пендель. К счастью, милосердие взяло вверх.

— Что за маскарад, Жюльен?

— Танцмейстер, и в самом деле, был в женском платье и на каблуках.

— Похоже, и ты туда же собрался, — ухмыльнулся тот. — Отличная шубка.

— Заткни свою пасть. Камилла с тобой?

— Нет, я один.

— Один? — гневно сверкнул глазами Базиль.

— Они ищут меня по всему Парижу, дружище! Дурацкая история, я полный лузер.

— Что произошло?

— Произошло то, что и должно было произойти, — и Жульен, присаживаясь на пол, схватился за голову.

— Но почему ты здесь?

— О, Базиль, Базиль… — зарыдал вдруг Жульен. — Я не знал, куда бежать, и тут я вспомнил тебя. Ведь полиция не будет искать у тебя. Это абсурдно, не так ли?

— Согласен, но ты здорово напугал толстушку Рабински… Она чуть не отдалась мне от страха.

— Прости, эти лабутены… это просто мука! Обещаю вести себя тише.

— Но что ты задумал?

— Мне бы перекантоваться ночь, может две, потом я уйду. Ведь, ты не выдашь меня?

Базиль промолчал. Последний вопрос поставил его в морально-этический тупик. А собственно, зачем покрывать какого-то трансвестита, так сильно изгадившего ему жизнь?

Снизу вдруг послышался оклик Кревера. Вот скотина, даже тут влезает не в свое дело!

— Месье Базиль, с Вами все нормально? Вы не могли бы мне сбросить ключи. По Вашей воле я превратился в ледышку.

Жульен заметно задрожал от ужаса, и его заплаканные глаза блуждали во тьме, словно искали защиту.

— Кто это?

— Это страховой агент, — усмехнулся Базиль.

— Это тот навязчивый тип на лавочке? Он погнался за мной, как миссионер за девственницей, обещая достойное место в раю. Я чудом спасся на этой крыше. Вообще-то я шел к тебе. Не выдавай меня, прошу. Я всегда защищал тебя перед Камиллой.

— Помоги, придурок!

Жульен со всем, каким возможно, рвением стал стаскивать с широких плеч экс-чемпиона шубу. Наконец, с большим трудом ему это удалось.

— Все нормально, Кревер, — крикнул русский, выкидывая кроличью шкуру в окошко — Согрейся малость, но не вздумай даже подходить к моей двери.

— Спасибо, месье. Вы очень любезны, — донеслось снизу. — Но могу ли я хотя бы отогреться в подъезде. Эта чертова шуба совсем не греет. Вы ее порвали, месье в четырех, нет, в пяти местах. Ужасно, месье, так относиться к вещам!

— Заткнись, — огрызнулся Базиль и, повернувшись к ненавистному Жульену, схватил того нещадно за ухо. — Чувствую, вы найдете друг друга, проклятые гомики.

Танцмейстер едва сдержал стон и встал на колени в умоляющей позе.

— Дай мне отсидеться здесь до утра, — прошептал он сквозь боль в какой-то бредовой горячке. — Обещаю, я уйду с первыми лучами солнца. Только не выдавай меня, только не выдавай.

— Итак, что же ты натворил, Жульен?

— Мы немного повздорили. Я дал оплеуху, может быть, оплеуха не то слово…

— Ты дал Камилле оплеуху?

Нет, все-таки разговор на мирный лад не получится. Он сжал свой свободный кулак и поднес его к носу танцмейстера.

— Ты чувствуешь, чем все это пахнет, Жульен? Ты чувствуешь, скотина, чем это пахнет?

— Ну, я не помню… — испугался тот, слезно рыдая. — Она вывела меня… Ты же знаешь ее, вздорный характер… В общем, она закричала, чтобы я немедленно вернул ее шмотки. Кто-то из соседей вызвал жандармов. Они стали вламываться к нам, выбивать дверь, я подумал, что это какие-то бандиты и дал отпор.

— Что ты подразумеваешь под словом «отпор»?

— Я стрелял, Базиль. Кажется, убил одного. Потом поджег дом и ушел через окно.

— Ты поджег дом вместе с Камиллой? Ты в своем уме, парень? На что ты рассчитывал? Думал, я тебя по головке поглажу?

— Я не отдавал себе отчета… К тому же, я рассчитывал на понимание… Камилла сущая стерва, что с нее взять?

— Да, но с ней была кошка!

— Была… — и свет от звезд озарил бледный страдальческий лик с потекшей тушью. Потом беглец улыбнулся, показывая свои золотые коронки.

— И какие же твои планы, Жульен или как тебя, Жульетта? — спросил Базиль, не скрывая отвращения. Он даже отпустил ему ухо.

— Податься в Испанию. Я не сяду в тюрьму. Ты же знаешь, что бывает с такими, как я, там… Пожалуйста, не сдавай меня! — и несчастный танцмейстер вдруг пополз на коленях в сторону Базиля, обливаясь горючими слезами. — Что же я наделал?! Что же я наделал?! Мне до сих пор не верится, что это произошло со мной. Бедная Камилла, бедная…

Базиль чесал свой подборок, пока Жульен все продолжал надрывно всхлипывать, обнимать ему ноги. Ситуация с одной стороны забавляла, с другой угнетала.

— Ладно, — вымолвил он, наконец, поджигателю бывших жен. — Я тебя не видел, ты меня не видел. Мадам Рабински и этому пидорку Креверу я заткну рот. Но ты будешь сидеть здесь тихо, пока я не решу, что с тобой делать.

— Мне б какие-нибудь теплые вещички… Камилла говорила…

— И не рассчитывай на большее! — опять показал свой мощный кулак Базиль рыдающему Жульену. — Вы и так ободрали меня, как липку. Хорошо, хорошо. Возможно, что-нибудь принесу, — и чтобы предупредить нескончаемый поток благодарственных слов, откинув от себя беглого танцмейстера с чувством полной брезгливости.

— Пробежка по Монмартру

Если кто-то Вам скажет, что туризм в Париже окончательно ушел в онлайн, плюньте в него. Ах, да, постойте! За подобное действие Вас могут привлечь к ответственности и отправить на принудительные работы в так называемую красную зону Питье;-Сальпетрие;р, а там уж ищи-свищи. Но если Вы молодой и беспечный придурок, к тому же быстро бегаете, то флаг Вам в руки.

— Эй, нигга, мы с другом немного заплутали. Никак не можем сообразить, где Сакре;-Кёр…

А собственно чего ожидал Базиль, вытирая плевок со своей небритой щеки и провожая мелькающие пятки взглядом, полного сожаления? Нет, он никогда не бегал так ретиво. Все эти утренние пробежки по улочкам Парижа являлись больше возможностью осмотреться, прощупать, так сказать почву под ногами.

— Вот он тебя умыл, а? — похрюкивал Миньо, хватаясь за пузо. — Наконец-то, хоть кто-нибудь тебя поставил на место. Смотри: какого стрекоча дал паршивец! Куда нам! Его навряд ли догонит сам Леметр на стометровке.

— Не понимаю, чего он… Я лишь всего спросил, в какой стороне базилика. Вроде нормальный без маски, но я плохо рассмотрел его мордашку.

— Да не все ли равно. Все эти парни на одно лицо. У меня была знакомая, которая отличала их только по пирсингу на яйцах.

— Заткнись, — заскрипел зубами Базиль. — Лучше давай попробуем догнать ублюдка.

— Что ты, что ты… — даже испугался Миньо, размахивая руками. — Он шустрый, как мой сперматозоид в заду крокодила.

Базиль все еще провожал убегавшего убийственном взглядом.

— Может, он из банды Брюно? — предположил Миньо, продолжив неторопливо бег. — Слышал, что твой хозяин набирает новую команду…

— У меня нет хозяина! И мне плевать на Брюно! Сколько раз я тебе говорил… — кипятился Базиль. — А этого шустрого кирпич догонит.

— Правильно. Такое спускать нельзя. Сегодня он плюнул в тебя, завтра трахает твою жену. Как кстати Камилла?

— Пригласила на карнавальную самбу, — нехотя ответил Базиль. Он вообще не любил трепаться о своей бывшей.

— Тебя?

— А что такого? В конце концов, мы теперь просто друзья.

— Ну-ну, друзья, — съязвил Миньо, усмехнувшись — Дать вам, ребята, дать волю, и Вы вцепитесь друг в друга, как кошка с собакой.

— Не заводись. Тебе то что? — и Базиль резко вырвался вперед по аллее так, что Миньо, чтобы его догнать, пришлось из-за всех сил срезать по газону. Было смешно наблюдать, как лысый толстячок работает локтями, точно игрушечный паровозик дышлами.

— О Боже! — вдруг завопил он, начиная как будто прихрамывать.

Базиль остановился. Как всегда почесал подбородок.

— Ну что опять?

Так и есть. Миньо вляпался своей белой кроссовкой в собачье дерьмо. Но чего удивляться? Миньо всегда такой — вечно куда-нибудь да вляпывается.

— Ты всегда вспоминаешь Бога, когда вляпался?

— Опять ты со своими нравоучениями! — теперь вскипел и Миньо, отчаянно пытаясь обтереть о траву свою запачканную обувь. — Лучше иди на карнавальную самбу.

— Я не пойду.

— Почему? Ведь она тебя пригласила. Заметь: меня нет! А зря! — и Миньо попробовал сыграть бедрами какое-то подобие латиноамериканского танца. — Я бы с удовольствием развеялся. У Камиллы всегда были отличные подружки. Карнавальная самба. Ммм. Не представляю, что это такое…

— Обычная тусовка в масках. Сейчас по всему Парижу карнавальная самба, никуда ходить не надо.

Они пробежали еще немного, Миньо стал заметно сдавать и хватался за печень с охами и ахами. На него было жалко смотреть. Даже ветровка взмокла на спине. Того гляди и свалится где-то и свернется калачиком. Но Базиль не щадил приятеля и придал зачетный импульс на первом же лестничном подъеме. Что поделаешь. Все лестницы для него всегда ассоциируется с Монмартром. Вот и знакомые места. Стоит поднажать, чтобы не выглядеть в глазах соседей полудохлой клячей. Пусть знают, что Медвежонок еще в форме. Он даже гордо выпрямился, поворачивая на довольно живописную улочку Шевалье де ля Барр.

— Ну, все, я тебя вывел, дальше сам, — встал на дыбы Миньо где-то далеко позади.

От усталости он даже вперся плешью о первую попавшуюся стену. Его тяжелое дыхание под маской в цветочек можно было легко перепутать с предсмертными хрипами.

— Дурак, сними забрало. Сдохнешь! — оглянулся Базиль, преодолевая новые ступеньки. — Даже негры бегают без масок.

— Не могу, тут везде камеры… — едва выговорил Миньо, вытирая пот со лба. — А у меня рожа примечательная. Мой почтовый ящик сыт по горло письмами счастья! Не понимаю, вообще, откуда они берутся. Я законопослушный гражданин…

Базиль преодолел высоту и остановился. Он прикинул свои силы и решил, что можно добежать до дома, не снижая ритма. Вверху над черепичными крышами домов уже бледнел на фоне сизого неба купол базилики Сакре;-Кёр.

— Трус! — крикнул он на прощание Миньо.

— Отдай мне Камиллу! — простонал тот в ответ, наконец, раскрыв истинную причину их совместной пробежки.

«Ну, конечно, же все дело в Камилле! Вот хитрец!»

— Не сегодня! — отмахнулся экс-чемпион.

— Сволочь!

— Ага!

«Еще чего! Камиллу захотел. Если бы ее конкретно, а то ведь, Бог весть, какую-то мазню психопата. Бл.! Как измельчали французские мужики! Пошел н..»

Силы уже были на исходе, крутой подъем выжимал последние соки, но где-то там наверху его ждал довольно приятный парк Тюрлюр, где можно было сбавить немного обороты и отработать мышцы шеи, кивая местным мамашами. С одной из них Базиль как-то закрутил роман таким образом. Она до сих пор, наверно, ждет его в тени каштанов, пока ее малышня копается в песочнице.

— Bonjour, mes crottes… (Добрый день, мои какашечки), — так Базиль называет всех детишек в районе не старше пяти лет, более или менее похожих на него.

— Bonjour, papa (Добрый день, папа), — отвечают они хором, даже не глядя на него.

Да, так можно спалиться, черт возьми! Базиль поплелся по аллее, волоча уставшими от резкого подъема ногами. Хорошо, что сразу за парком родная Сен-Венсан и так называемый в народе дом могильщика, в котором он прозябает после развода с Камиллой. Эта женщина все еще не выходит из его головы, но не потому, что он по ней сильно скучает. Просто ее портрет висит в комнате Базиля на самом видном месте, и привыкнуть к этому невозможно. Делец Миньо давно навострил глаз на эту стоящую вещичку, вот почему он бегает кругами вокруг Монмартра, хотя его вотчина Булонский лес. У друзей даже есть такое негласное понятие. Если что-то очень нужно Базилю, то придется чесать аж в Багатель, к черту на кулички, а если что задумал толстячок Миньо, то уж, извините, бег по лестницам — самое оно для его пухлых булок.

А вот и невзрачный особнячок, загораживаемый от солнца повитой плющом стеной старого кладбища. Горшки когда-то с ярко красной геранью — гордость мадам Рабински к зиме все больше похожи на удрученные могилки для гномиков. В них даже коты — вечный бич Монмартра перестали гадить. Все вокруг мерзко и убого. Облупившаяся штукатурка и пробивающийся сквозь нее рыжий кирпич лишь усиливают удручающее впечатление. Еще добавьте сюда пару мусорных баков, из которых, когда Вы подходите, выпрыгивают тощие крысы в надежде поживиться. Все это один общий пейзаж. Правда, если пробежать мимо никуда не сворачивая, то можно добраться до перекрестка с улицей де Соль, где находятся «Проворный кролик». Это уже цивилизация. Там можно взять кружечку пива на вынос и знаменитое фрикасе из кролика с печеным яблоком.

Базиль жадно осушил кружку и, поставив ее на столик, подмигнул знакомой официантке. Она отвернулась. Обычно когда так подмигивают, ее затем вместо чаевых трахают в уборной. Закурить что ли? Он явно не рассчитал силы на подъеме. Еще того гляди, толстячок Миньо выползет по ступенькам и схватит Базиля за ногу, как доморощенный мертвец из фильма ужасов. «Отдай Камиллу!» Нет, надо двигаться немножко живее, и Базиль попробовал включить второе дыхание. Бесполезно. Выдохся на сто. И пива в «Кролике» повторно не взять, цены взлетели, как на свежих дрожжах, остается разве что потрогать наудачу бронзовые сиськи Далиды — пока еще бесплатно, но власти уже поговаривают установить на площади киоск с билетами. Но что это? И тут все опошлили. Какой-то умник повесил на святое лицо певицы поношенную медицинскую маску. От досады Базиль достал из кармана примятую пачку.

— Окурки не бросать, месье! Для этого есть урны, — предупредили его.

Ах да, местная достопримечательность — папаша Люсьен. Его метла перемела весь Монмартр, но ни разу не коснулась носа Базиля.

— Привет, уродец. Клевая шапочка…

Они безутешно брели друг на друга по аллее Туманов, как два козла по бревну через реку, не желая друг другу уступать. На Люсьене, и правда, клевая шапочка. Турецкая феска, словно перевернутый цветочный горшок.

— Не заговаривай зубы, — оскалился дворник. — Ты чего тут шляешься? А ну марш в свои казематы!

Базиль обрадовался. После зануды Миньо можно хоть поговорить по-человечески, а заодно узнать последние новости. Люсьен — самый злобный карлик на свете, но не прочь поболтать по душам. Главное — найти нужный подход.

— А ты все метешь?

— А что мне еще делать? Моей подруге (метле) так и не терпеться пощекотать твой носик.

— Это верно. Только решил закурить, а ты тут как тут.

— У меня нюх на эти безобразия, и ты у меня в плохих списках, Базиль. Вообще курить на улице запрещено.

— Вчера я с Далидой выкурил здесь пол пачки, а ты делал ртом, как рыба, и твоя подружка даже не рыпалась.

— То было вчера, дружок. А сегодня — это сегодня, — и карлик взмахнул метлой. –Вирус обожает курильщиков.

— Ну-ну. Что-то я не вижу тут горы трупов.

— Сейчас увидишь.

Базиль на всякий случай отступил на пару шагов. Они с папашей Люсьеном играют в очень странную игру. Задача дворника — выбить сигарету метлой, задача курящего докурить ее до фильтра, рассчитывая только на прыжки в сторону и гибкость спины и шеи. Пока сухой счет в пользу Базиля.

— Слыхали, француз, который поджег дом, сбежал? — сказал он, сметая со своего пути кучу рыжей листвы.

— Нет, — чиркнул спичкой Базиль и затянулся.

Ему не то что было плевать на то, что вокруг происходит, просто курить хочется. Ну, уж окурок он бросит мимо урны. Зачем тогда государство содержит этих коротышек с метлами?

— Ну как же? — и, подняв облако листьев, Люсьен попробовал вновь подобраться ближе.

Бесполезно. Базиль прозорлив. Даже воробьи знают, что папаша Люсьен орудует метлой, как шаолиньский монах.

— Около пяти утра, в коммуне Амбер в департаменте Пюи-де-Дом стреляли в жандарма, — продолжал дворник подкрадываться. Базиль сделал вид, что с трудом припоминает, о чем речь.

— Говоришь, в Амбере? А кто стрелял?

— Да, ты его хорошо знаешь! Тебе напомнить, дружок? Она за рулем, вся такая нарядная и счастливая, а он шлет щедро всем воздушные поцелуи, — в голосе карлика появились издевательские нотки. Он даже стал посмеиваться в кулак. — Ну, Жульен. Танцмейстер, с которым укатила твоя ненаглядная в Ниццу. А ты весь в пене бежишь за ними, как оставленная собачонка. Все еще веришь в любовь. Хорошие времена были, месье, да?

Да, хорошие времена были, но при воспоминаниях о них можно поперхнуться дымом. Карлик мгновенно воспользовался замешательством и опасно близко взмахнул от дымящейся сигареты метлой. Промазал. Базиль — профессионал, нельзя пропускать удары ни при каких обстоятельствах.

— Жульен… — затянулся он вновь, дразня Люсьена своей показной беспечностью. — Что-то припоминаю. Это точно тот Жюльен, что танцует?

— Жульен, а кому еще быть. Я сто раз предупреждал, что шашни с танцмейстерами всегда плохо кончаются.

— Но что же случилось?

Опять этот вечный вопрос. Кругом, действительно, что-нибудь да случается.

— Обычный акт насилия со стороны мужчины в отношении женщины, которая совсем не умеет готовить, — снова хихикнул карлик.

— А если без шуток?

Папаша Люсьен вздохнул.

— Этой ночью они сильно шумели. Соседи вызвали жандармов, только их Жульен перепутал с пекинскими утками. Затем поджег дом. Спецоперация все еще продолжается. Непонятно, сбежал ли он или находится под завалами.

— А что с Камиллой?

— Она, слава богу, не пострадала, ждет тебя у подъезда, — и тут дворник, изловчившись, все-таки выбил сигарету Базиля и обрадованный такой редкой удачей, стал приговаривать. — Вот так-то, месье. Вот так-то.

— Камилла

Подходя к дому, Базиль сразу узнал ее со спины. Чтобы не случалось в ее жизни, она всегда держалась ровно, точно вместо позвоночника у нее был стальной стержень. Страховой агент заботливо покрыл ее обнаженные плечи лохмотьями кроличьей шубки. Они сидели на лавочки и жаловались друг другу. Базиль замедлил шаг, прислушиваясь к этой милой беседе, и у него заныло под ложечкой.

— Я хороший, — постукивал зубами от холода месье Кревер. — А вот Ваш бывший муж — отпетый садист. Как Вы могли жить с ним, мадам?

— О… Это был сущий кошмар! — грустно улыбалась Камилла. — К счастью, я быстро поняла, что он — медведь, который предпочитает впасть спячку, чем выполнять супружеский долг. Вы знаете, какая я была красивая в молодости, месье Кревер?

— Ну, что Вы, мадам! Вы и сейчас обворожительны!

— О нет… — даже встрепенулась она, будто обожглась о плечо сидящего рядом. — Все вы, мужчины — подхалимы… Давайте будем честны, месье Кревер…

— Я от чистого сердца, мадам. Я от чистого, — запротестовал страховой агент. — Ваша красота вне всяких сомнений…

— Увы, Вам меня не обмануть. С годами я стала слишком мудра, чтобы попадаться на такие уловки. Одно знаю. Ведь любые воспоминания, озарения, ощущения, именно они остаются всегда с нами, а красота увядает, как любой весенний цветок…

Кревер вздохнул понимающе.

— Но Ваша низкая самооценка меня все равно немного пугает.

— Она пугает не только Вас… Как только я вижу себя поутру в зеркале, у меня ноет в правом боку.

— О… Древние утверждали, что вся желчь сидит в печени. Я срочно рекомендую Вам застраховаться от цирроза на выгодных условиях.

На плечо страховщика вдруг опустилась волосатая лапища. Беседа мгновенно прервалась. Кревер скукожился в пиджачок, как улитка в раковину. Его хотелось выковырнуть оттуда, встряхнуть, а потом проглотить, но Базиль счел себя нужным остаться голодным.

— Иди погуляй, — сказал ему Базиль, и тот на цыпочках отошел в сторонку, посвистывая себе под нос какую-то дурацкую мелодию. У него неплохо получалось, просто соловей какой-то.

Камилла обернулась вполоборота, выдавила жалкую улыбку уголком губ. Ну и зрелище. Растрепанная челка, глаза и нос красные и припухшие, и эти рваные колготки. Юбка, видать, сгорела в огне, а на оголенных коленках какая-то живность. Совсем не та кошка, с которой Камилла сбежала от него в тот роковой день.

— Привет, — встрепенулась она, пытаясь выглядеть достойно.

Ему вдруг стало смешно видеть свою бывшую тут на лавочке в таком подавленном состоянии, в каких-то обносках. Предложить что ли жареных каштанов?

Он сразу забрал у нее кошку, которая замурлыкала, выпуская когти в тельняшку.

— Узнала, узнала, пушистая сучка! — захохотал он, трепля ее довольно грубо против шерсти. — И каково тебе жилось без меня? А? Новый хозяин, я смотрю, тебя не сильно баловал и решил сделать из тебя шашлычок напоследок?

— Слышал? — спросила женщина, печально вздохнув.

— Слышал.

— Все мои шмотки сгорели, документы, сумочка, я едва спасла нашу Пушинку.

— Что-то она не сильно похожа на нашу.

— Да, после кастрации все немного полнеют. Смотри, она не забыла тебя… — Камилла шмыгнула носом, выдавила из глаз слезинку. Довольно убедительно. — Мне некуда идти, Базиль, — добавила она вполне серьезно.

Его рука, было, дернулась, чтобы почесать подбородок. Он медлил. Камилла угадала, о чем он думает, и, заметно нервничая, поправила кроличий мех на своих гордых плечах. Ей было неловко в роли блудной собачки, вернувшейся, наконец, после затянувшейся на пять лет течки. Но в то же время она старалась держать осанку и ловила пристально блуждающий по ней взгляд с достоинством.

«Видимо, Жульен предпочитает, наверно, тратиться только на балетки, — узнавал он на ней шмотки, подаренные во время брака. — Довыпендривалась, доскакалась, а еще на карнавальную самбу звала тут намедни. Интересно, на что она рассчитывала? Хотела показать, что у нее все замечательно?».

Он посмотрел ей в глаза, стараясь быть холодным и жестоким, но что-то дрогнуло в нем, надломилось, и он понял, что жалеет ее вопреки здравому смыслу. Но, блин… Она же сама виновата! Доверилась вертихвосту, любителю покрасоваться перед зеркалом в чужом лифчике.

— Ну, не к Миньо же мне идти в самом деле! — не выдержала Камилла молчания, не уводя глаз. — У него четверо совершенно диких детей…

Базиль вальяжно присел рядом на лавочку, закинул ноги на один из желтых чемоданов Кревера и вздохнул. Милая картинка. Ноябрьское солнце ослепило их на мгновение, зачирикали воробьи в ветвях голой сирени. Ему вдруг захотелось обнять эту женщину. Полный дрындец. Он попробовал побороть это невероятно сильное сумасшествие, и эти десять секунд замешательства напомнили ему последний бой с Дидло. Тогда Базиль ударил упавшего соперника двойным коленом и заслужил дисквалификацию. Сколько можно наступать на одни и те же грабли? Но сейчас, несмотря на уличный холод, ему было жарко. Он ощущал, как горячий пот течет по спине, как взмокли подмышки, как зачесалось в паху, а все тело заломило от нелепого положения на этой чертовой лавочке так, что хотелось вскочить и размяться. Камилла чуть пододвинулась, склонив свою головку ему на локоть. До плеча она просто не доставала.

— Ты не сердишься на меня? — стала вдруг ластиться она, не хуже своей кошки.

— Нет. Но где моя машина?

— Ее пришлось продать. Разве Миньо тебе не говорил?

— Нет.

— Ну-ну. Я боялась, что ты заберешь ее обратно…

Они помолчали, так все же не решившись броситься в объятия друг другу. Может быть, во всем была виновата кошка, которая разрывала когтями его клокочущую грудь? Чушь. Раньше ничто его не останавливало, ни место, ни свидетели. Он вспомнил, как занимался любовью с Камиллой в партере. Тогда в Опере был аншлаг, давали Гамлета в немецкой интерпретации, а Базиль и Камилла предусмотрительно сбежали туда со своей шумной свадьбы, чтобы уединиться. Одна из финальных сцен поразила жениха откровенностью, и он, казалось бы, прежде ничего не смыслящий в искусстве, посмотрел на молодую невесту взглядом, понятным даже конченой феминистке. Тогда их горячие ладони сами собой соприкоснулись и сжались, и Камилла сквозь белоснежную нежность фаты улыбнулась в ответ.

— Ты такая красивая, — прорычал он на ухо, покусывая ее мочку с сережкой. Он ощущал себя тигром, львом, самцом гориллы, едва контролируя свои законные желания.

Она приподняла край своего подвенечного платья, свет софитов на миг осветил открытое декольте… Тогда у нее была настоящая грудь, и на ней сверкало настоящее золото.

— Эта холодная лягушка целует его… В классическом варианте у них нет любовной сцены, — и Камилла устремила свой взволнованный взгляд на сцену, где двое влюбленных разыгрывали страсть. — А как он рыдает, как рыдает…

Страсти накалялись. Зал замер в тревоге, угнетающая музыка Вагнера делала свое дело. Но для Базиля спектакль уже не существовал. Рядом с ним сидела самая красивая женщина на свете, и ее грудь вздымалась от его влюбленного взгляда, точно прибрежная волна под ласковым солнцем. Сейчас или никогда. Ты мужчина, Базиль! Порви этот мир условностей, все вокруг иллюзорно, и все в твоей глупой башке! Есть только ты и она, так было всегда, и между вами любовь. Любовь…

— В жизни бывает минута, когда понимаешь, что сила и красота в любви.

Это была как раз та минута. Они с Камиллой и были любовью. Он той неудержимой варварской силой, она доводящей до умопомрачения красотой. Тогда он просто посадил ее к себе на колени и под ворохом бесчисленных тряпок нашел то, что искал.

— Что ты делаешь? — прошептала Камилла, поглядывая с ужасом на соседей по креслам. Она, кажется, не думала, что так далеко зайдет. — У нас так не принято…

— А у нас принято, — прорычал снова он, ощущая, как вопреки всему стремительно проникает в нее, сливаясь в одно сакральное целое.

— Тут люди… — словно оправдывалась молодая невеста, пряча свой зардевший румянец под бледной фатой.

— Люди? — Базиль сделал вид, что не видит зрителей.

Может, он и вправду тогда не замечал никого, и те сами не замечали их и всей этой упоительной страсти, которая была так мимолетна, что закончилась под шумные аплодисменты.

Воскресшие артисты выходили на сцену и кланялись направо и налево, им кидали и выносили цветы, кричали «бис», а Базиль все стискивал свою молодую жену в объятиях, вдыхая нежнейший аромат ее взмокшей спины.

— Просто сумасшедший, — закусила Камилла губы, едва контролируя стоны оргазма, и тоже аплодировала вместе со всеми.

— Нет, я просто люблю тебя…

Неужели он сейчас боялся той, которой когда-то так искренно признавался в любви? Нет, он никогда не был трусом. Скорее, он чувствовал, как теряет защитную корку, тот огрубевший нарост, который образовался под долго незаживающей раной — то, что с таким трудом взошло на пепелище его прежней жизни. Руки как будто онемели. Он с трудом погладил бедную кошку в какой-то жуткой прострации, отдавая все остатки того горького чувства, что называлось когда-то любовью. Ветер трепал паленую шерсть, взъерошивал, слезил и без того мокрые глаза, но Пушинка, совсем не привыкшая к улице, урчала от счастья. Ей было хорошо, и он знал, что точно также заурчит и ее хозяйка, стоит только прижать ее к себе, поцеловать в эти порочные губы… Изредка проходившие мимо жители Монмартра узнавали Камиллу. Она была родом из здешних мест, из местного кабаре. Один трясущийся от Паркинсона старичок, очевидно, в прошлом ярый поклонник стриптиза, на радостях от встречи замахал приветливо шляпой.

— Ладно, пошли. Еще немного, и тебе начнут засовывать деньги под трусики, — поднялся он первым.

— Ты мне даже не подашь руку? — спросила она с робкой надеждой.

— Нет.

Они зашли в подъезд, во всю эту мерзкую темень и убогость его нынешней жизни. Никогда еще запах подъезда не казался ему более противным, чем сейчас. Камилла вдруг взвизгнула, увидев перебегавшую путь крысу. Кошка еще больше пустила когти в грудь Базилю, и он почувствовал боль, глубокую ноющую боль от беспросветной человеческой глупости, и ему захотелось расплакаться.

— Это же просто дыра, милый. Настоящие трущобы Шампиньи-сюр-Марн! Неужели ты не мог найти что-нибудь лучше после развода? У тебя же были еще деньги.

— Они у меня и сейчас есть, — резко оборвал ее намеки Базиль, толкнул дверь ногой. Уж что — что, Камилла всегда была не тактичной. Но сейчас после ее возвращения ему вдвойне не понравилось, что бывшая жена говорит о нем, как о конченом человеке.

— Ну-ну, — оценила она его резкий ответ, озираясь по сторонам и всматриваясь в мозаику обшарпанных стен. — Ого, какая задница! Посвети-ка.

— Поклонники Рембо хуже тараканов. Вот смотри, — чиркнул он спичкой, указывая наверх, — Clara Venus. Говорят, это рука самого Артюра, который именно на этом месте с Верленом справили нужду больше века назад…

— О, это очень заметно!

Открыв квартиру, Базиль бросил небрежно кошку на пол. Пушинка приземлилась четырьмя лапами и точно, как ее хозяйка, приросла к паркету от неприятного изумления. А чего они ожидали-то?

— Вот и моя берлога, — представил он им свое скромное жилище. — Конечно, не такие роскошные апартаменты, как у нас были в Опере, но вполне сносно.

— Такое ощущение, что ты привел нас сюда на растление… У тебя хоть есть душ? — спросила Камилла с нескрываемым ужасом, делая неуверенный шаг.

Он кивнул в сторону уборной, откуда был виден угол отколотой, проеденной ржавчиной ванны.

— Ну и ну… — и женщина отправилась туда, распахнула влажные полиэтиленовые занавески. — Миленько, миленько… Тут самое оно, чтобы перерезать себе вены… Месье Кревер, оказывается, метит по адресу.

— Ты, как всегда, проницательна.

— Тут русские буквы, кажется, это кровь, — прочитала она надпись на треснувшем зеркале. — О… ты всегда, милый, всех так загадочно посылаешь…

От того, что он пару лет назад сорвался, ей было не холодно и не жарко, а ему, наоборот, хотелось признаться ей, как он страдал.

— Просто неудачно порезался… — вымолвил Базиль.

Камилла сбросила шубку прямо на кафель, демонстрируя бывшему мужу свою все еще идеальную фигуру некогда профессиональной танцовщицы. Конечно, он скучал и жадно смотрел на нее. Она ощущала это всей своей кожей. Затем она чуть наклонилась, чтобы расстегнуть обувь, но достаточно для того, чтобы он уяснил, кто тут на поводке. Нет, он не отпустит ее, пока не возьмет свое за те пять лет ада.

— Ты удивлен, что я пришла к тебе? — спросила она, отвернув со скрежетом кран.

— Немного.

В конце концов, если кран с горячей водой поворачивается, мир не так безнадежен. Но почему он еще злится? Неужели он не простил ее подлый побег с ничтожеством, который сейчас, наверно, мочится под себя на крыше от страха, что за ним скоро придут жандармы? Проклятый Жульен! У Базиля возникла преступная мысль слазить сейчас же на крышу и подвесить негодяя за яйца прямо на балке.

— Ты помнишь мой размер? — давала Камилла ряд указаний, стоя под еле брызжущей струей воды.

Он ничего не помнил. Чертовски привлекательная женщина вся в белой пене, точно явившаяся миру Афродита, терла свои прелести его мочалкой.

— Представляешь, это скотина удрал от меня в моем лифчике! — продолжала она в той жалобно обычной манере, настраивая вентиль крана. — Боже, как все тут запущено! Как ты можешь мыться такой холодной водой?

— Я не моюсь.

— Ну-ну… Ты купишь мне тапочки? Даже представить не могла, что я буду просить тебя купить мне тапочки.

Наверно, она еще пребывала в шоке, не отдавала себе отчета, что происходит. Но Базиль щадил ее и делал вид, что понимает ее. Да, действительно, кто знал, что так случится? Скорее всего, Миньо. Это он где-то откопал Жульена в Булонском лесу на предложил Камилле в качестве танцмейстера, и, конечно же, по двойной таксе. За все потом расплачивался Базиль, и, кажется, хватило пары уроков, чтобы зачесалась макушка. Проклятые французские нравы! Если женщина с тобой танцует, значит, она готова к спариванию. «C’est la vie», (Такова жизнь), — как любила повторять Камилла. С годами эта фраза из ее уст становится все более убедительной.

— Ты надеюсь не против, милый, немного потратиться на меня? Моя карта расплавилась в огне пожара, и стоит ли верить после всего этого банкирам, уверявших, что она золотая? Как на счет тапочек и расчески?

Базиль бесшумно затворил за собой дверь. Он уже сгреб все свои сбережения и рассовал по карманам. Не густо, конечно… В конце концов, деньги надо тратить на что-нибудь приятное и прекрасное. Конечно, Камилла не сахар, но он ее когда-то любил. И пусть она совершила ошибку, пусть причинила ему боль, но однажды она раскается. И хочешь ты этого или нет, но нужно уметь прощать ее глупые капризы и вовремя подставить плечо. Да… Каждая женщина в душе маленькая девочка. Он вдруг вспомнил о проститутке, которая являлась к нему по ночам без приглашения и признавалась в любви. Вот будет потеха, если Эллен ввалится в его берлогу сегодня к ночи. Конечно, он ляжет на тахту с бутылкой пива и будет смотреть сериал, как две визжащие бабы таскают друг друга за волосы, а потом под самый занавес попытается их примирить непристойным предложением все обсудить в постели. Вот это будет клевая вечеринка… Он даже ускорил шаг, почти сбегая по каменной лестнице Монмартра.

— И еще какой-нибудь шампунь, — крикнула Камилла ему вдогонку, высунувшись в окно в одном неглиже. — У тебя дурацкое мыло, милый.

Как странно, что она опять называет его милым. Он даже поймал себя на мысли, что улыбается. В последний раз он так улыбался, когда словил свой первый нокаут у Дидло. Вот это был бой, черт возьми!

— Не забудь кошачий корм… И мне нужен позарез айфон. С ума схожу без Инстаграма, — преследующим эхом раздавалось по всему Монмартру, и Базиль старался не пересекаться взглядами со встречными.

Ему казалось, что все сейчас потешаются над ним. Как быстро оказаться под каблуком. Достаточно рядом с ним капризно топнуть ножкой. У Камиллы просто дар дрессировки.

На пути вдруг возникло маленькое препятствие, через которое можно было перепрыгнуть с разбега. Базиль ловко приземлился на корточки. Прыжок оказался вполне удачным.

— Я смотрю, ты скачешь от счастья, — проворчал коротышка, держа в руке ведерко с кисточкой.

— Почему без подружки (метлы)? Я не узнал тебя, уродец. Зачем тебе ведерко?

— Вот полюбуйся, — указал он на только что присобаченное объявление к стене старого кладбища.

Это была ориентировка с фотографией — желтая бумажка с красным шрифтом. Такие часто висели по всему Парижу, конкурируя с объявлениями с рекламой риэлтерских услуг и стрижки собак.

— По слухам он прячется где-то в нашем районе, — усмехнулся папаша Люсьен. — Нужно глядеть в оба! И какое вознаграждение! Я бы на такие бабки сразу махнул на Канары и завис там навсегда.

Базиль прищурил глаз. Пять тысяч Евро! Сейчас они совсем нелишние. Деньги выплачиваются из благотворительного фонда «Помоги себе сам».

— Боюсь, твоя подруга не переживет долгой разлуки.

— А ну ее в костер… Когда-нибудь надо же встряхнуться, а?

— Навряд ли Жульен в Париже. Бесполезная трата клея.

— В Париже — в не Париже, но какой красавчик, а? — и папаша Люсьен с какой-то отеческой гордостью разгладил ладошкой примятую рожицу.

— А что ему светит?

— Уж не знаю. Стрельба по полицейским, порча чужого имущества… Наверно, отправят в красную зону ухаживать за больными. Сейчас всех туда направляют за нехваткой медицинских работников, — и коротышка кашлянул в кулак.

— Что-то ты раскашлялся, приятель. Не пора ли тебе самому в красную зону.

— Ах ты….

Брошенное ведро еще долго гремело по лестнице, а Базиль хохоча бежал за ним, и когда догнал, лихо пнул перед собой. И неизвестно, сколько проклятий еще бы выкрикнул папаша Люсьен, если бы не зашелся в продолжительном кашле.

Впереди показались ближайшие бутики, занимающие бывшие казармы Наполеоновской гвардии. Базиль остановился перед ними, повторяя по себя нескончаемый список Камиллы. Это был нескончаемый поток всяких нелепых просьб, и, конечно, нужно было урезать его. Например, определиться с гигиеническими прокладками. Пожалуй, обойдется. А вот айфон надо купить, иначе она подумает, что он экономит на ней. Странные они женщины.

Повсюду неуклюжая стряпня из бумаги и клея рябила глаза. Прохожие останавливались, бурно обсуждали новость. Бедняга Жульен, прятавшийся на крыше, еще не знал, как дорого его оценили. Даже за поимку версальского маньяка и то сумма вознаграждения была меньше. Интересно, кто спонсирует этот фонд? Уж точно не жандармский департамент. Неужели вот эти самые утончённые и хорошо воспитанные людишки? Базиль сорвал на глазах одного из них листовку с Жульеном и, скомкав, выбросил в сторону. Даже тут — губки бантиком! Фу! А на Канарах тепло, черт возьми! Там вечная весна, и сочные девки в бикини резвятся на досках. Вот только, что скажет на этот счет Камилла? Да, пошла она к черту!

«Когда бывшая жена возвращается, как ни в чем не бывало, поразительное дело, — думал он уже на обратной дороге. — Еще вчера ты рвал и метал, проклинал ее и ненавидел, находя замену в дешевых и глупых шлюшках. А тут она гордо заходит в твой дом и садится напротив, закидывая ногу на ногу и закуривая свою тонкую сигаретку, абсолютно уверенная в том, что разлука пошла только на пользу и ты все еще любишь ее. И о чем бы светлом и благородном ты не думал, какого бы святого мученика из себя не корчил, ты всегда чувствуешь свою неполноценность, и единственное, что можешь сделать, так это напоить ее до беспамятства и трахнуть во все дыры, а потом забыть всю эту мерзость, как страшный сон».

— Карнавальная самба

— Как мило, что ты хранишь мой портрет. Я думала, Миньо его давно у тебя выманил, — услышал он первое, когда взмыленный и весь поту вернулся с покупками.

Камилла была после душа. От нее веяло какой-то магической свежестью. Она величественно расположилась в постели, прикрывая наготу одеялом, и смахивала пепел на расстоянии вытянутой руки в форточку. В эту минуту шея у нее была, как у Нефертити, вытянутая, ровная, очень красивая. Видно было, что она пытается соответствовать безукоризненному своему изображению на картине. Сквозь приоткрытые шторы проникало слабое солнце, придавая бывшей жене ореол божественной избранности. Столько лет прошло, а все как будто вчера. Но чего-то точно не хватает. Кс-кс! Пушинка сейчас трется о ноги Базилю, который вынужден выдавить «Китекат» прямо на паркет, лишь бы отвалила.

— Похожа? — выгнулась немного в сторону Камилла.

— Сока не было, но я купил твой любимый абсент, — проигнорировал он ее вопрос. — Надо как-то отметить твое возвращение.

— Возвращение… — повторила она это слова, придавая ему немного многозначительности.

Базиль поглядел на свою бывшую так, чтобы она знала, чем будет сейчас расплачиваться. Плотоядно и зверски, без тени смущения, с каким-то угрожающим рыком. Так смотрят цепные кобели на мышь, случайно попавшую в их миску с похлебкой. Но Камилла даже не повела глазом, выдула облачко дыма и снова попыталась соответствовать величественному образу на картине. Базиль повел плечами, хрустнул позвонками. Кажется, он немного пасовал перед ней, и он невольно отвел взгляд с оригинала на портрет, что висел на стене. Уж кое-как он мог терпеть одну Камиллу, но теперь на него уставились с едкой насмешкой две. Грохот и шум заполнили пространство. Это Базиль вытряхнул покупки на столик, отчего кошка с диким криком пронеслась по комнате. Неужели, он просто тупо наступил ей на хвост?

— Когда ты в последний раз стирал тельняшку? — спросила Камилла, принимая весь этот внезапный переполох с поразительной невозмутимостью.

— С тех пор, как ты ушла, — ответил он, стараясь больше не замечать эту проклятую женщину.

В горле застрял словно комок. Почему он никогда не делал попытки вернуть ее?

— Да-да… Твои привычки неискоренимы. И ты все также чешешь свой подбородок, когда волнуешься…

— Я не волнуюсь. У меня просто, наконец, прорезался зуб мудрости.

— Ну-ну. Тебе помочь накрыть стол, милый?

— Нет, — и он кинул мешавшую ему коробку с новым айфоном ей на колени, затем отыскал в куче покупок пару лифчиков, стринги и что-то еще из вещей. Но Камилла даже не пошевелилась, выпуская загадочно облако дыма и разглядывая этого странного русского.

— Ты даже не посмотришь, что я купил? — спросил он, откупоривая зубами бутылку. — Последняя модель. Камера на 12 мегапикселей…

— Ты знаешь, о чем я подумала, пока ждала тебя?

— О чем?

— Что разобью эту побрякушку о стенку… Ведь они следят за каждым нашим шагом, знают чего мы хотим и что замышляем. Не поверишь, но накануне пожара, мне настойчиво приходила реклама огнетушителей. Мы перестали нормально общаться, уткнувшись в эти устройства. Ничего не видим перед собой, прожигая жизнь в нереальном мире….А все настоящее здесь и сейчас. Вот ты стоишь сейчас передо мной, такой красивый и сильный, и пахнешь мужеством. Я знаю, ты далеко не идеал, но и не фотошоп. О, с такой радостью я возобновила бы голубиную почту в стране!

— Я думаю, мы к этому еще вернемся, — наконец, вырвал он пробку.

— Перехватить такого голубя крайне сложно… Я слышала, почтовая голубятня есть в нашем Версале.

— Мне плевать на этот дворец, он не наш.

Камилла снисходительно улыбнулась.

— Дело не в том, чей дворец. Дело в сегрегации французов. За время пандемии все встало на свои места. Одни богатеют, другие волочат свое жалкое существование и выживают, как могут… Старые язвы общества обнажились. В общем, старая песня…

— Не хочу тебя расстраивать, Камилла, так будет всегда и везде, — выплюнул он пробку на пол, и кошка, выскочив из укрытия, прыгнула за ней и стала играть, закатив ее под тахту.

— Нет, я верю в будущее равенство… — и женщина, сделав искусно сердечко из дыма, послала его бывшему мужу. — Да и ты сам веришь в это, Базиль… Мы все верим. Верим, потому что этого никогда не будет, — затем с горечью добавила она.

— М-да, — вздохнул мужчина, признавая тот факт, что бывшая жена за годы скитаний без него поумнела. — Вера, она от Бога. Ничего с этим не поделаешь. Каждый верит в свои сказки.

Камилла опять потянулась до форточки и смахнула на улицу пепел. Что-то во дворе отвлекло ее, и она оживилась.

— О… этот дуралей выклянчивает твое снисхождение… — заметила она скачущего под окнами Кревера и кокетливо чмокнула ему губами. — У-тю-тю-тю-тю… какой прыткий мальчик!

Ну, это было чересчур слишком. Терпеть Базиль не мог, когда кто-то засовывает свой длинный нос в его берлогу. Шторы резко задернулись, погружая комнату в таинственный полумрак.

— Ты такой резкий с людьми, — и Камилла погладила сильную руку Базилю, который, казалось, сейчас ревновал ее ко всему на свете. — Ты думаешь, я могу упорхнуть в окошко?

— Тебя может продуть…

— Ну-ну… Давай потанцуем.

— Потанцуем.

Базиль подошел к полке со старыми компакт-дисками, чтобы найти что-нибудь ностальгическое, приятное, сдул пыль с колонок. Он вспомнил их первую встречу. Французские друзья давно уговаривали его развеяться, и сразу после боя с Дидло все поехали отмечать чемпионский пояс в «Проворный кролик». Там у пилона в лучах многоцветных лазерных зайчиков блистала какая-то шлюшка, и какой-то пьяный парень на четвереньках пытался засунуть ей под чулок смятую до неузнаваемости купюру. Базиль, наверно, убил бы его, если не «Coundo pienco en ti»… Да, да… Не зря зазвучала эта мелодия. Камилла тогда повисла вниз головой, задрав к пололку свои утонченные ножки и играя ими под музыку. Ее шикарные волосы слегка касались танцпола, и Базиль сам того не ожидая припал на колено.

— Ты выйдешь за меня? — заорал он, чтобы перекричать музыку.

Разве так делают предложения? Но стриптизерша кивнула и разрыдалась… И сейчас их изможденные от одиночества взгляды вздрогнули, заблестели от слез…

— Фу, седой волос! Ты что спишь с бабкой?

Когда имеешь дело с Камиллой, нужно быть хладнокровным. Какое ее собачье дело, кто к нему приходит и зачем?!

— Ты пережила сильный стресс, пей до дна, — приказал он.

Голос Хосе Фелисиано продолжал тоскливо звучать, призывая их в объятия друг другу, но они еще долго держали в руках по чашке с абсентом и вглядывались в свое отражение, словно пытались увидеть в нем недалекое будущее. Когда песня закончилась, и наступила тишина, бывшие супруги как будто медленно и с болью стали пробуждаться от сладких дурманящих грез.

— Пей до дна, сука, или я пошлю тебя н.. — не выдержал первым Базиль.

— Когда я слышу испанскую речь, — призналась она спокойно, — я хочу танцевать, когда звучит французский, жажду любви, но когда ты меня посылаешь по-русски, мне хочется того и другого.

Она зажмурилась и, закинув голову назад, насильно влила в себя содержимое чашки. Пила она неумело — большими продолжительными глотками, словно сырую болотную воду, морщилась, давилась и половину пролила на себя. И ей вдруг стало весело, и она откинулась на спину и дернулась, словно в предсмертной агонии.

— Ты меня отравил, Медвежонок… — надрывно смеялась она. — Какой плохой коварный мальчишка… Даже не представляю, что ты будешь делать сейчас с моим еще тепленьким телом.

Ее истерический смех резко прервался. Базиль тоже выпил, и в полной крадущейся тишине подошел к постели, где очень ждали его. Его грудь разгоралась давно забытым пожаром, поступь была мягка и бесшумно. Так крадется по саванне лев к своей антилопе. Камилла чуть приподнялась на локти, смакую мгновения перед его последним прыжком. Почему он медлил, почему? Потому что он чувствовал эту самую любовь, которую когда-то заглушил в себе, любовь, которая, казалось, умерла, но вдруг заявила о своих законных правах, как воскресший чудом наследник.

— Ты меня немного пугаешь, — прошептала она. — У меня даже мурашки по коже.

— Все разговоры потом, — отбросил он одеяло в сторону и посмотрел на эти раздвинутые перед ним ляжки, как она ухмыляется, понимая, что он сейчас вот-вот накинется на нее.

— Хорошо, я буду молчать, я постараюсь молчать…

— Заткнись!

Она лежала пред ним надменная, с отважным вызовом, ожидая от него только грубости, а он сейчас к своему ужасу и стыду дрожал от нежности.

Абсент стекал по соскам, по ее растатуированному животику, впитывался в простыню… Казалось, Камилла замироточила, точно живая икона. Потом она сделала затяжку, глубокую, долгую, как перед расстрелом, чуть ли не до самого фильтра, прищурилась, выпуская облачко дыма в его сторону. Уголек на конце сигареты опасно мерцал в полутьме. Камилла хотела что-то сказать еще, но он навалился сверху, закрыл он ей рот ладонью, сильно вжимая в постель. Нет, он не может быть нежен с той, которая видит в нем одну грубость.

— Молчи, сука! Молчи!

Она стала жадно ловить воздух сквозь его грубые пальцы, а он все глубже проникал в нее, совсем не чувствуя дна, утопая в ее интимной влажности, осыпая поцелуями ее пылающую абсентом шею. Он был ненасытен. Ее тело вздрагивало как под действием тока от каждого его поцелуя. Она тихо постанывала, обвивая его руками и ногами. Он был уже на пределе своих возможностей…

— Ну же, ну же! — изгибалась она под его затихавшими ласками, но он уже сползал с нее на бок. — Нет, нет, нет, не останавливайся…

Она еще вся горела и дрожала, точно в лихорадке… на пике своего возбуждения. Достаточно было еще секунды усилий, легкого дуновения и она б замкнулась, она б взорвалась, как бомба… Но Базиль отстранился от нее, заслоняясь руками, зарывая голову в подушку.

— За голову Жульена дают пять тысяч, — сказал он.

— Да? Я бы не дала и цента.

— И я тоже.

— Ты же знаешь, где он, да?

— Не понимаю, о чем ты…

— Удивляюсь твоему благородству. А, впрочем, ты всегда был такой.

— Какой?

— Благой.

Базиль вздохнул.

— Когда ты кончал в меня, я подумала, что хочу от тебя ребенка. Это так странно… Ты все еще любишь меня?

Он не ответил, и его молчание развязала ей язык еще больше.

— Сегодня вечером у меня должна была быть карнавальная самба, — заметно погрустнела она. — Я столько закупила шампанского… столько пригласили гостей… Мы украсили зал воздушными шариками… Ты ведь пришел бы, да?

— Не знаю. Зачем тебе возиться со мной?

— Просто хотела показать тебя своим новым подружкам. Никто не верит, что я прожила с тобой пол года…

Он ухмыльнулся. Когда еще Камилла занималась сводничеством?

— Представляешь, никто даже не побеспокоился после пожара.. Какие черствые стали люди! Один только ты Базиль не такой… Ты же не выставишь после всего, что у нас сейчас было, меня за дверь, да?

А почему собственно и нет? Он как-то странно посмотрел на нее.

— Заткнись…

— Почему ты так груб со мной? Да, у меня нет наличных. Нет дома. Единственный, кто может помочь, только ты… Ты злишься на меня, я понимаю… Слишком много боли, слишком мало времени… но я, правда, люблю тебя. Не смейся. Я поняла, это только сейчас.

— Заткнись! Ты обещала молчать.

Камилла вздохнула и затихла. В этот момент к ней на колени прыгнула кошка. Теперь сходство с картиной на стене было полное.

— Что-то скучно….Не хочешь потанцевать со мной, милый? — предложила она, поднимаясь с постели. — Включи еще что-нибудь.

Базиль почесал подбородок.

— Ну не будь букой, а? — и Камилла умиротворенно положила ему руки на плечи и сделала несколько искусных па бедрами, потом отошла на шаг и поманила Базиля к себе пальчиком.

— У тебя тут не развернуться, но все же…

Он вдруг представил, как их разгоряченные после этого пошлого секса тела дергаются друг против друга в этот сумасбродный такт латиноамериканской программы, и ему стало как-то не по себе. Он вновь почесал подбородок. Для полного сумасшествия надо спустить Жульена и взять у него пару уроков танцев.

— Где ты его прячешь? — вдруг угадала Камилла ход его путающихся мыслей.

— Кого?

— Его! — настояла она, подняв бровь. — Я что, по-твоему, полная дура, и не узнала эту кроличью шубку? Где ты его прячешь, говори немедленно!?

Доски на потолке предательски скрипнули.

— Он сам прячется. Ты можешь подняться к нему за своим лифчиком. Я помогу вам уехать. На следующей неделе грузовичок едет к испанской границе.

— К испанской границе? Очень мило с твоей стороны! Там пробки несусветные.

Женщина стала поспешно одеваться. По ее нервозным движениям Базиль понял, что она что-то замышляет.

— С ума сойти… — причитала Камилла, натягивая на себя новые чулки. — Ты отправляешь меня к испанской границе…

— Я думал, там безопасно… Вот уже месяц, как там снят запрет на посещение милонг… И вы могли бы натанцеваться вдоволь.. — словно оправдывался он, подавая бывшей жене платье, с которого даже не срезал этикетку.

Камилла просто вырвала его из его рук.

— Ну уж конечно, ты как всегда о всех позаботился… Говоришь, грузовичок едет на следующей неделе?

— Ну да… Один мой приятель возит апельсины в Париж через Пиренеи…

Женщина стала искать свои туфли, носясь по квартире, как заведенная.

— Да вон они, вон, у тахты… — подсказал он, тоже раздраженный.

Камилла быстро обулась, еще раз прошлась по комнате. Во всей этой нервотрепке она вдруг увидела коробку айфона, разорвала ее и стала изучать устройство.

— Кому ты звонишь? — удивился он, когда увидел, как ее проворные пальчики скользят по дисплею.

— И даже не пытайся меня остановить! — предупредила она.

Базиль все чесал свой подбородок, слушая, как Камилла легко и непринужденно сдает своего танцмейстера, наконец, поднялся с тахты и расправил плечи. Как будто ему стало немного легче, снова все вернулось на круги своя.

— Ты не проводишь меня? — спросила она, убирая айфон под резинку чулка.

— Нет.

— Что ж. Чао, милый! И позаботься о моей кошке, я ее чуть позже заберу.

Хлопнула дверь. Затем он стал считать минуты. Одна, другая, третья. Вот и полицейская сирена послышалась. Базиль подошел к окну и осторожно приоткрыл шторы. Ничего особенного. Как всегда жандармы заняли укромные места и сверкают пушками. Похоже, снимают дурацкий голливудский блокбастер. Базиль ухмыльнулся. Вот будет весело, когда они подстрелят чердачного голубя в чужих перышках… Но что это? Камилла что-то говорит о презумпции невиновности, мешает жандармам прицеливаться. Она сама зовет Жульена так ласково и проникновенно, что на ее зов из всех подворотен собираются весь народ мужского пола. Базиль чувствует приступ тошноты. Не стоит пить абсент на голодный желудок.

— Жульенчик, спускайся! Все кончено. Не будь букой. Мы все давно хотим посмотреть на твою ча-ча-ча! Давай, давай. Осторожно ножкой. Мы ничего дурного с тобой не сделаем. Не бойся, мой зайчик.

Но беглый танцмейстер не спешит бросаться в руки правосудия. Очевидно, он сомневается в прочности лестницы, по которой он прежде так неразумно забрался. Он осторожно трогает ее ногой, точно ныряльщик перед тем, как прыгнуть в холодную воду. Притаившиеся за укрытиями жандармы заметно нервничают, кто-то предлагает стрелять на поражение, чтобы не мучился… Они даже чуть не задействовали мельтешащегося под ногами Кревера, чтобы тот подал Жульену руку, но тот отнекивается, убедительно объясняя, что ему противопоказаны походы в горы… Причем тут походы в горы, никто не соображает. К счастью, мадам Рабински выбегает из дома с каким-то белым покрывалом, что-то толкует с главным. Он понимающе кивает и дико орет в рупор, чтобы все подчинялись беспрекословно, либо они разнесут дом в щепки. Отличный ультиматум. У мадам Рабински, наверно, обморок. Ее подхватывает Кревер, но не совсем понятно, кто кого уводит на лавочку. Базиль чешет подбородок. Ну вот, минута-другая, и плачущий трансвестит, весь в клочьях соломы, как пугало, спрыгивает вниз на расстеленное перед ним полотно. Мадам Рабински с гордостью заявляет Креверу, что так рада, что саван ее покойного мужа, который она припрятала на черный день, спас чью-то жизнь. Жульен, кажется, тоже счастлив. Его легкое подвижное тело подпрыгивает, как пинг-понговый мячик. Расправленное платье служит при приземлении парашютом. Базилю опять в толпе мерещится Люк Бессон. Но нет, все довольно серьезно. Никаких камер. Беглого танцмейстера хватают за шкирку, заламывают руки и щелкают за спиной наручниками, затем грубо толкают на заднее сиденье машины. Зачем? Он итак не оказывает никакого сопротивления. Папаша Люсьен посмеивается над арестантом в платье, передает ему отломанный во время прыжка каблук.

— Допрыгался…

Жульену плевать. Туда, куда его отправляют, не ходят на таких шпильках. Он скалится на всех, как затравленный волк.

— Не волнуйся, малыш. Все будет хорошо! — кричит Камилла, разыгрывая какую-то драматургическую сцену.

Жандармы пытаются ее отстранить, а она еще громко шумит, хотя арестованный все равно ее в упор не замечает. Сквозь затененное стекло машины он смотрит пытливо на окна дома, точно хочет встретиться с кем-то взглядом.

Но Базилю уже все это не совсем интересно. Чудовищная досада одолевает его. Все слышат русский мат, доносящийся за шторами и, несмотря на отсутствие переводчика, понимают, что какой-то идиот потерял вот так просто пять тысяч Евро.

— Да, мы запротоколируем, мадам, Вашу непосредственную помощь в поимке преступника, — закивал жандарм, когда Камилла немного успокоилась и что-то стала доказывать, загибая пальцы на руке. — Никто этого попрыгунчика не тронет. Конечно, поедемте с нами, мадам. Вы же главная потерпевшая. А Вы, месье в феске, отойдите на полтора метра! И Вы месье в костюмчике. Сколько Вам еще говорить!

Ну, конечно! Как всегда в таких случаях суетится страховщик Кревер. Он оставил охающую мадам Рабински на лавке и сейчас похож на пинчера, прыгающего вокруг охотника, который держит над ним зайца за уши.

— Месье жандармы, месье арестованный, мадам, прошу только минуту, только минуту. У меня есть одно важное для всех вас предложение, которое непременно заинтересует любого здравомыслящего человека, и не зависимо оттого, надеты на него наручники или нет. Все мы под Богом ходим, месье, мадам… Каждому известно, что творится в Париже. Эпидемия лютует, морги переполнены, не хватает пластиковых мешков и защитных масок, на кладбищах процветает коррупция из-за дефицита земли. Наша компания заранее предлагает Вам побеспокоиться о месте Вашего прискорбного пребывания и застраховать…

Но его не слушает, хмурятся, отталкивают и даже грозят пристрелить, и он, в конец раздосадованный, в каком-то диком отчаянии рушится, как подкошенный на лавку, бубня себе под нос:

— Глупые, глупые люди, безумцы, проходящие мимо своего счастья…

Сидящая рядом в полуобморочном состоянии мадам Рабински гладит его по головке, словно перепутав со своим Мошем.

— Да, да, все верно Вы говорите, месье Кревер. Глупые безумцы! Ну, ничего! Недолго нам всем мучиться. Чипизация отменяется, всех нас уморят с голоду. Вы наверно не слышали, дружок, вчерашний прогноз ООН по положению дел в сельском хозяйстве?

— О, я с удовольствием бы съел манну небесную.

— В Булонском лесу

Эх, какой месяц просрочки? Деньги, деньги, где взять деньги на оплату аренды этой жалкой лачуги? На этот раз придется жертвовать бойцовскими перчатками, в которых он побил Дидло. Миньо обещал их выгодно пристроить. Уже час прошел, но «впариватель всякого хлама за дорого» словно провалился под землю и трубку не берет. Конечно, по теории вероятности, а точнее по закону подлости они могут просто разминуться, бегая по разным дорожкам, а может тот сочканул, не пришел? Нет. Он должен прийти! Когда пахнет большими деньгами, Миньо тут как тут.

Базиль искал агента по аукциону, бегая по всему Булонскому лесу, как проклятый. Да что там. Сам виноват. После нашествия Камиллы он на бобах и сосет лапу, да еще так не вовремя донимает этот подонок Брюно со своими молодчиками. Фанерная дверь навряд ли выдержит следующую осаду, и если так пойдет дальше, идиота Кревера и вправду заселят ему под бочок. Хотя есть слабая надежда, что последний живет у мадам Рабински. По крайней мере, не видно никаких чемоданов.

С неба начинало уже покапывать, и бывший чемпион октагона остановился под веткой сосны, чтобы переодеться во все сухое. На улице около трех градусов, сыро и ветрено, так и простудиться можно, а если загреметь в больничку, то тебе там вколют такое, отчего откажут почки, и люди в белых халатах будут разводить руками, мол, ничего не поделаешь — побочная реакция. Базиль уже, таким образом, потерял одного знакомого, работавшего дворником в управе Сен-Венсан. Старый, не убиваемый черт был, вечно с метлой. При нем все боялись даже фантик уронить, хулиганы по струнке ходили, а тут что-то закашлял папаша Люсьен, расхворался, ну его на диализ и весь Париж в рыжей листве от каштанов…

Но в Булонском лесу полный порядок. Кстати, в прошлый раз Базиль тоже тут переодевался. Место само по себе симпатичное: водная гладь, то и там плеснет над водой плотвичка, а еще сказочный паром ходит на остров, где находится ресторан, какая-то уточка прячет голову под крыло, рыбаки у причала. А по поводу жиросжигателей… Лучше все-таки правильное питание и соки, липа явно нагружает мочевой пузырь.

За спиной послышался скрип педалей, а Базиль все еще обильно поливал вокруг себя, точно из шланга. Довольно длинная колонна велосипедистов-подростков проезжала мимо. Подобное activity проходит здесь почти каждый день, так как мэрия подыгрывает молодежи, если та соблюдает законность. А эти, наверняка, из школы. Все, как и положено: все в намордниках и капюшонах, и никаких обнимашек и поцелуйчиков! Позволено только ржать и шушукаться.

— Представляешь, дает прямо с клеткой и деревянным колесиком… Оно так забавно крутится, — пыхтела одна полноватая девчонка, давя из-за всех сил на педали. Велосипедик явно не выдерживал ее веса. — А мать моя говорит, что белок не заводи. Укусит, потом будешь сто уколов делать.

— И что не взяла? Ведь даром, — удивилась другая, такая же полная ее подружка, предусмотрительно спешиваясь, так как дорожка шла на подъем.

Она бросила косой взгляд на Базиля и, кажется, ему подмигнула, очевидно, признав за онаниста. И это в свои неполные пятнадцать, а может четырнадцать лет. Базиль терпеть не мог малолеток. С ними у него всегда какие-то проблемы.

— Давай, давай, — подбодрил он их.

Они ответили дружным смехом. Затем девчонок нагнал довольно юркий мальчишка с маской на подбородке. Велик у него был то, что надо. С низким седлом, коробка передач, покрышки против грязи, не одну штуку Евро стоит, наверно. Этот далеко пойдет, точнее поедет.

— Девчонки, лучше аквариум! — крикнул он, окатив на повороте Базиля брызгами грязи.

— Это зачем же? У меня уже были рыбки, гуппешки. Потом какую-то больную подсадили к ним с красивым хвостом и все заболели, а лекарство дороже аквариума… — все же спешилась первая девчонка.

— Зачем рыбки? Вот улитки — другое дело. Плодятся только жуть. Но ты их в морозилку и в помойку потом. Так мои родичи делают.

Колонна растянулась. Базиль сделал вид, что завязывает шнурок на ботинке. Вот, наконец, подъехали замыкающие, совсем неспортивного вида, очевидно, учителя, живущие от жалования к жалованью. По их кислым аморфным лицам видно, что ехали они по принуждению. Простые школьные работяги, выполняющие поручения департамента образования без тени сомнений. Базиль совсем не удивится, если узнает, что эти мужички в целлофановых плащах днем показывают хорошеньким ученицам карикатуры на Мухаммеда, а вечером режутся с ними в петанк где-нибудь на Елисейских полях. О, Боже, какие убожества…

Учителя, завидев человека без маски, растянули транспарант. Надпись гласила «Здоровье — это самое дорогое, что у тебя есть. Вакцинируйся. Подумай о близких». Один из них даже кивнул Базилю.

— Хороший день для пробежек, месье.

— Я бы так не сказал, — возразил Базиль, крепко затягивая узел. — После полудня обещали снег.

— Это навряд ли, — сказал второй учитель. — Так и будет моросить.

— Если Вы, месье, надумаете сделать вакцину, — заметил третий. — То помните, что сорок два дня нельзя принимать алкоголь и курить.

— Я буду последний, кто это сделает!

Все проезжающие, кто был близко, в тревоге переглянулись.

— Всего хорошего, месье.

«Ну, где же этот черт Миньо?», — подумал Базиль, считая низким попрощаться с ними. Вдруг на плечо что-то капнуло. Что еще может капнуть сверху, если ненастье отменяется? Точно! Вот и Миньо.

— Привет, придурок!

— Привет!

Они стукнулись кулаками, не подав руки. Дань карантинной моде.

— Ты уже все, отбегался? — усмехнулся Миньо, жуя свою ментоловую жвачку даже под маской.

— Ага, — кивнул недовольно Базиль. — Ну и видок у тебя…

— Не дави на мозоль, дружище. Сам знаю, что выгляжу идиотом, но я не такой богатый, как ты, чтобы платить штрафы.

— Какие штрафы, Миньо? Ты известный спринтер Парижа. Куда полицаям до тебя?

— Ты забываешь про их милых собачек. Я видел тут одну такую у входа в лес. Жесть. Настоящий волкодав и что интересно без намордника. Ладно, давай к делу… — и Миньо, как ни в чем не бывало, побежал по своему маршруту.

«А он сегодня в неплохой физической форме», — подумал Базиль и был вынужден присоединиться.

— Перчатки не в очень хорошем состоянии, но они засветились почти на всех турнирах UFS, — начал он издалека, догоняя Миньо.

— Главное, что на них кровь Дидло… — обнадежил агент по аукциону. — Можно попробовать разбить на два лота.

— Это как?

— Сначала выставим одну перчатку, потом другую. На вторую цена обычно взлетает на процентов тридцать, но думаю все равно будет тухло.

— Почему тухло? Люди еще помнят меня.

— Помнят то, помнят, — резко свернул Миньо на асфальтную тропинку. — Но ценят ли…? Ты хоть и чемпион, но в отставке. Сейчас куда есть и половчее тебя.

— Это кто же?

— Фернандес, например. Все о нем только и говорят…

— Да кто он такой! Он еще пешком под стол ходил, когда я уложил Лысого.

— Ох, приятель. Вот я и говорю, когда это было… О тебе как-то нужно будет заявить по-новому. Ладно, отвали от меня хотя бы на пару метров. Там впереди конный патруль. О, черт! Они спустили собаку. Если что, ты меня не знаешь! И не звони, я наберу сам.

— Ну, хоть что-нибудь выручить сможем? — разозлился Базиль, мешая Миньо нырнуть в какие-то заросли, но тот стал отбиваться с завидностью насилуемой девки.

— Отвали, говорю же тебе, — наконец, освободился толстяк и был таков. Чуть что и сразу в кусты.

— Ату его! Ату! — заорал Базиль лохматой псине, указывая на сбежавшего труса. — Может, потом с оторванной рукой или ногой поумнеет. Проклятый трусливый город!

В это время собака приблизилась к Базилю и залегла, внимательно изучая его. Нарушитель масочного режима с ухмылкой ожидал приближение патруля. Последние не заставили себя долго ждать.

— Вы, месье, попадаете нарушаете постановление мэрии за номером… А черт, где моя памятка?

Судя по всему, первый всадник совсем мальчишка, но смотрится грациозно, как доблестный рыцарь, едва покачиваемый в кавалерийском седле. Под ним была красивая лошадь белой арабской масти, очень податливая с фыркающими все время ноздрями. Базиль даже залюбовался животным. Он любил лошадей. На своей виноградной вилле после всех этих дурацких ограничений ему надо будет завести вот такую лошадку.

— Да, да, и ты тоже красивый, — попробовал он потрепать по голове волкодава, который в это время осмелел и обнюхивал его. — Или она девочка?

— Это не имеет отношения к делу, месье! Нельзя бегать без маски, — подъехал на подмогу второй, на вид более опытный, полицейский, явно не желающий переходить на дружелюбный тон. Его гнедая кобыла на коротких ногах тоже неприятно фыркнула.

— Я не бегаю, а стою, — возразил Базиль и выпрямился, отдавая шутливо честь.

— Шутник, где-то я тебя видел…

— Ну, иди, пока я с твоими хозяевами обсужу кое-какие детали, — слегка щелкнул по носу собаки Базиль, и та, сделав игривый выпад, ринулась резвиться на ближайшую лужайку.

— Рикки, куда!? Ко мне! — раздосадовался молодой полицейский, что собака так послушно выполнила приказ чужого. — Чего это с Рикки сегодня? — обратился он к напарнику, который просто сверлил нарушителя взглядом.

— Хорошо сегодня в лесу, вот и бесится… — сказал тот отстраненно, держа одну руку на привязанной к бедру дубинке. — К тому же, Рикки свою работу сделал. Давай, Рафаэль, выписывай штраф и поскакали дальше. Наш песик чересчур заинтересовался рыбаками…

— Наверно, рыбу обратно не отпускают… — предположил Базиль.

— Да ты кто такой вообще? Кто ты? — не выдержал страж порядка на гнедой кобыле, угрожающе объезжая спортсмена.

— Конь в пальто, — стал дерзить Базиль, уже приготовившийся получить по хребту. — Иди лучше угомони свою собаку!

В этот момент на причале был переполох. Волкодав загнал удивших мужчин в воду и стал на них громко лаять.

— Рикки! Рикки! — стали подзывать его жандармы, но пес не унимался.

Базиль решил удалиться, но его окрикнули.

— А ну стоять!

— Если Вы мне, то я Вам сразу сказал, что я не бегаю, а стою, — издевался Базиль, когда перед ним вытащили спешно штрафной бланк, чтобы его заполнить.

— А верно, Андре, он стоит, — захихикал вдруг молодой, читая припрятанную в кармане подсказку. — В законе прописано, что гражданам запрещается ходить и бегать без маски, а вот про «стоять» ничего не сказано.

— Но он здесь как-то оказался, уж не по воздуху прилетел, — справедливо заметил полицейский постарше. — Хватит с ним нянчиться! Месье, предъявите Ваши документы!

— Документы? О, черт! — хлопнул Базиль себя по карманам штанов. — Они у меня дома. Тут недалеко, всего в получасе, если скакать на Вашей чудной монгольской лошади, месье.

— Она, у меня не монгольская! Сам ты монгол! — оскорбился Андре, озабоченный тем, что собака тоже заходит в воду и часть рыбаков начинает молить о помощи. — Где ты живешь, адрес?

— Я же говорю, тут недалеко. Но могу итак назвать свои данные без ошибки и сэкономить Ваше время?

Полицейские быстро переглянулись. Андре махнул рукой и поскакал к причалу успокаивать Рикки. Доблестный рыцарь стал заполнять поля бланка, но это ему давалось нелегко. Его лошадь выискивала траву и сильно опускала голову, отчего наездник рисковал кувыркнуться.

— Хорошо, приятель. Давай диктуй…

Базиль с радостью назвал имя Миньо и указал его адрес. Затем ему вручили квитанцию об оплате штрафа и пожелали хорошего дня. Вот скотина удивится, когда найдет в своей почтовом ящике очередное письмо счастья! Ничто так не поднимает настроение, как подсолить другу. Базиль почувствовал второе дыхание. И, правда, хороший день. И все потому, что он давно научился обходить подобные ситуации, все сваливая на этого толстячка с карманом, полных денег, между прочим, часть денег там и его, Базиля. Так что совесть чиста, и он позволяет запускать руку фискальных органов, можно сказать, в свой карман. Ведь Миньо явно на аукционах мухлюет и большую часть прибыли гребет себе. Недавно с молотка ушла скакалка Базиля, еще советских времен, которую он захватил из России, а чуть раньше оставленная Камиллой кошка. Оказалось, чертовски редкая порода. Египетская вислоухая. Таких хоронили в пирамидах вместе с фараонами. Можно сказать, эксклюзивный экземпляр, жаль, что кастрированная. Миньо сразу прикинул, что ее можно выгодно продать. Миньо, Миньо, скотина Миньо. Он как дьявол искуситель приходит к голодному в дом и забирает душу за жалкие крохи… Вот только портрет бывшей жены на стене — последний бастион чести всеми забытого чемпиона. Видимо, Камилла оставила ему эту картину намеренно, чтобы он, наконец, понял, как низко пал, когда осознает, что потерял в своей жизни с ее уходом…

Базиль смял бланк. Пусть все подавятся этими штрафами! Полицейские уже не обращали на него внимания, занятые браконьерами. Он прошелся немного и вдруг заметил чей-то велосипед, небрежно брошенный у лавочки. Садись и катись. Знакомые покрышки против грязи, он видел их минут пятнадцать назад, а вот и след от второго. Велосипед скатился вниз по склону и лежит там вверх колесами. Ну так и есть. Первая любовь. Девочка на лужайке обнимает мальчика. Кажется, они намерено отстали от колонны и теперь сосутся у всех на виду, наплевав на запреты старших. Базиль вздохнул, завидуя беспечной молодости. Он бы сейчас тоже с удовольствием кого-нибудь да засосал. Где же прошмандовка Эллен? Где Камилла? Или их высокопарные признания в любви к нему лапша на уши? Почему они исчезают, как только появляются? Он как будто проклят в последнее время — ни женщин, ни денег, уж не сходить ли и вправду в базилику? Правда, после того, как ее предыдущий священник спятил, католицизм явно вызывал в нем подозрения. Базиль остановился и посмотрел с прищуром на белую дымку куполов. Причудливая имитация византийского стиля. Опять в Сакре;-Кёр придется пробиваться с боем. Новый ставленник Ватикана метет по-новому и ничего, если общество его обвиняет в торговле детьми. Только ему в голову пришло использовать для охраны христианской святыни албанцев или кто-то подсказывал? С этими бородатыми ребятами в юбках особо не забалуешь. Французская толерантность зашкаливает, власти размывают границы между центром и его анклавами. Здесь лепят мульти культурный этнос, и Базиль сам маленькая частичка этой разнородной глины. Но зачем столько арабов при входе? Создается невольное впечатление, что храм оккупирован.

— Харам, месье, — один грубо загораживает Базилю путь.

Второй заходит сбоку, третий сзади. Им бы работать на большой дороге.

— Давай маска надень, — издевательски коверкают французскую речь.

— Плохой какой. Бошка больной.

Сразу видно, южане, чьи жены и дети торгуют гнилым картофелем на Le march; de Barb;s (продуктовый рынок в 10 округе). В районе 11 часов утра там обычно не протолкнуться, а они еще визжат по всю глотку «Все по 1 евро!». Ну, конечно, может и все по 1 евро, но стволы под прилавком стоят дороже…

— Давай, давай, вали отсюда, верзила!

— Ага, прямо побежал, — отнекивается Базиль.

В случае драки он легко справится с ними, но на шум из базилики вываливает толпа албанской молодежи. Все в спортивных костюмах. Все явно настроены агрессивно. Они что там, в футбол играли? И все смотрят на Базиля, как на вратаря без команды. Кстати, маски у всех опущены.

— Что тут делает этот перец? Его место в музее!

— Эй, ты чо уставился?

— Вот, урод… — зажимают они его плотным кольцом и шумят, словно воронье, учуявшая падаль.

Но Базиль еще жив, и клевать будут больно. На всякий случай он прижимает подбородок, чтобы внезапным ударом не выбили челюсть. Особенно ему не нравится один типчик, борзой, наглый, без каких-либо представлений о честном бое.

— Где твоя маска, неверный? Аллах переполнил морги такими, как ты!

— Мухаммед без маски ходил, — и Базиль указывает на небо, хотя понимает, что будут бить на земле.

Где-то за спиной щелкает электрошокер.

— Ахмед, о чем он лепечет? Пощекочи его, Ахмед, сразу наденет маску. Тебе что давно не считали ребра, придурок?

Бесполезно считать. Арифметику им явно в школе не преподавали.

— Это же серб, — звучит со всех сторон идиотский смех. — Хорошо мы вам накостыляли в Косово.

У него еще есть шанс отбиться, если двинуть хорошенько в печень вот этому самому наглому. Потом вырубить тех, кто рыпнется следом, и схватить самого буйного на удушающий. Базиля теснят со ступенек, угрожают, шумят. Он пятится назад, иногда уклоняясь от щелчка электрошокера. Он только что получил обидный тычок в спину, избежал подножки, сделал нырок, чтобы не получить по уху. Может попробовать старую добрую вертушку? Главное, устоять на ногах и не отдавать спину. Он сейчас их всех порвет. Он сейчас им всем покажет ….

Колокольный звон разливается мягкими малиновыми переливами по всей окрестности, призывая любить друг друга… Из храма выходит степенный старичок в сутане. Кажется, это новый администратор Франциск. Подростки смолкают и расступаются. Охранники делают вид, что следят за порядком, и самых нерасторопных отталкивают в сторону. Священник спускается к Базилю бесшумной поступью, точно стекает по ступенькам, и берет его попечительно под локоть.

— И чего тебе дома не сидится, сын мой? — шепчет он сквозь золоченую маску, делая сильный акцент на звук «с». — Или ты флагеллантец? (те, кто бичует себя).

— Я знал Грандье, бывал тут. Дай думаю, зайду.

— Ох, бедный Грандье… — качает головой священник. — Говорят, он совершил дерзкий побег из психушки.

— Да, я тоже слышал… Надеюсь, с ним все хорошо.

Священник жестом приглашает Базиля в храм, постоянно шипя на притаившихся у входа албанцев. Они у него как дрессированные, такие послушные милые детки. Один даже бросается в ноги и целует полы сутаны.

— Базилика уж год как на осадном положении. Разумнее сидеть дома. О, да, да… — объясняет старик Базилю запустение храма и отгоняет набожного мальчугана. — Этот вирус — милость Божья, чтобы еще больше укрепить нас в вере. Посмотри, как эти воспитанные на Коране дети любят нашего Господа.

— Они любят не Господа, — говорит Базиль, — а здешние просвирки и вино.

— И это тоже благодать Господня. Ты прочищался, сын мой?

— Нет, я никогда не причащаюсь. Просто забежал по привычке. Грандье был всегда добр ко мне и наливал без меры.

Они переступают порог храма, и Базиль замирает от красоты цветных витражей. Сколько раз он здесь был, и каждый раз впечатлен.

Они проходят вперед, иногда останавливаются, и слышно эхо их неторопливых шагов.

— Никого, — констатирует гость, разглядывая пыльные ряды скамеек, потухшие огарки подсвечников и притихший под сводом орган.

— Никого, — кивает старичок Змеиные глазки, слегка трепля Базиля за ляжку. — Кроме нас с тобой.

Последние слова священника больше настораживают Базиля, чем эти замаскированные под доброжелательность гомосексуальные наклонности.

— А как же Господь Бог?

— Господь давно покинул эти стены, — вздыхает отче Франциск, сложив на груди свои длинные руки.

— Значит, Грандье был прав.

— Прав.

Базиль чешет подбородок.

— Я давно за тобой наблюдаю, — и противный старик в сутане переходит на шепот. — Ты каждый день бегаешь у нас по ступенькам.

— Это полезно для мышц ног.

Едкий смех священника разносится по всему храму. Базиль озирается по сторонам. Ему мерещатся демоны.

— Ты же спортсмен, не так ли?

— Да, в прошлом.

— Не скромничай. Я видел твой последний бой. Этот удар коленом…

— Я немного переусердствовал, — ухмыляется Базиль. — Не думал, что Вы интересуетесь промоушн.

Старичок неприятно смеется, как будто в легких его скрепят плохо смазанные ставни.

— Еще бы! Долг любого пастыря неусыпно бдеть свою паству.

Они только что остановились перед монументальной мозаикой на тему «Благоговение Франции перед Сердцем Господним». Базиль, закинув голову, почесал подбородок, разглядывая, Христа с распростёртыми объятиями.

— Ты ведь не боишься соблазна, сын мой? — спросил священник еле слышно.

Он явно не равнодушен к Базилю, и щипок за ляжку ощутимо болезненный.

— Полегче, отче! Как бы не отправить Вас двойным ударом колена в Преисподнюю. Но в этот раз меня не дисквалифицируют.

Священник опять заскрипел от смеха.

— О, да… Я видел этот трюк во дворце спорта «Берси;». Сейчас это Аккорхотелс Арена;. Тогда Медвежонок быстро размазал Дидло.

— Да, на десятой секунде первого раунда, — уточнил Базиль с ностальгической ноткой в голосе. — Рефери даже не успел моргнуть, а трибуны уже орали так, что треснули стекла на крыше.

— Multum interest utrum peccare aliquis nolit aut nesciat», — и отче Франциск снял с ушей свою блестящую позолотой маску. Белки его глаз наполняются кровью, зрачки вдруг вытянулись вертикально, и он высунул свой раздвоенный, как у змеи, язык. Жуткое зрелище. Типичный рептилоид.

— Большая разница — не хотеть или не уметь согрешить. Ты знаешь, сын мой, один мой знакомый викарий исповедует по интернету. Милое дело. Каждая третья исповедь заканчивается рукоблудием.

— Вновь скука

Вторая половина дня прошла еще более бездарно, чем утренняя стычка с арабами. Он просто не знал, чем заняться, валяясь на тахте и невольно вдыхая стойкий кошачьей запах мочи. Но это ничто по сравнению с вонью гниющего храма. После скверного знакомства с новым понтификом мир вокруг еще больше опротивел. Упадок сил чувствовался в каждом движение, и Базиль старался не шевелиться. Его даже не взбодрили картинки Playboy, и журнальчик Моша снова полетел под кровать. Вспомнилось «Multum interest…», и Базиль прислушался к стуку своего сердца. Умеет ли оно грешить? Бесспорно. Хочет ли этого? Уже нет. Что-то уже перегорело в нем, какой-то важный нерв оборвался….

Он неохотно повернулся набок, снова попробовал полистать старые журналы и газеты, но это было чересчур утомительно, все он знал наизусть. Особенно его донял истертый до дыр L’;quipe, где на главной странице сияло лицо счастливца с взъерошенными волосами. Он демонстрировал французский паспорт и обручальное кольцо на пальце. «Je suis fran;ais» (я француз) — называлась гордо статья.

Как давно это было? Базиль ухмыльнулся и еще раз пробежал глазами по тексту.

«25 летний россиянин подал заявку на переход… Новоиспеченного месье с Францией связывает супруга…»

Он не дочитал и скомкал газету… Давно пора избавиться от этой всей ненужной шелухи. Надо отнести все это мадам Рабински на растопку.

А сколько злословий он получил тогда из России? «Очередной предатель», «Отряд не заметил потери бойца», «Пока улыбается», «Попутного ветра в тазовую кость», «Наши бабы еще нарожают»…

Но силы воли не хватило избавиться от пошлого. Все было дорого.

«Нет, пожалуй, пусть еще все полежит до лучших времен, пойду-ка, потреплюсь с какой-нибудь красоткой», — решил он, что так проще убить время.

Но не помогло. Весь этот треп по инету с малознакомыми шлюхами заканчивался каждый раз просьбой бросить им на счет немного бабок. В конце концов, он вышел на улицу, чтобы проветриться, а заодно закупиться в русском магазине, в котором ему всегда рады… Главное продержаться неделю, а там Миньо принесет все на блюдечке…

Во дворе было как-то непривычно без желтых чемоданов.

— Мадам, Вы не видели этого, как его? — даже спросил он обнадеживающе еврейскую вдову, выносящей в это время мусор.

— И не надейтесь, месье! Я его усыновила! Да, да. Теперь у Моша есть старший брат.

— Вы шутите?

— Никаких шуток! Теперь весь Париж узнает, какое доброе сердце у мадам Рабински и какой бездушный, месье Базиль! Только подумать, не пускать человека к себе на порог почти неделю. А, между прочим, он заплатил по счетам Брюно на месяц вперед и погасил даже Ваш долг…

— Зачем? Я его не просил…

— Ох, Базиль, Базиль… Не будь так черств к людям. Присмотрись к ним. Возможно, они не такие плохие, как тебе кажется. Ты знаешь, месье Кревер умеет играть на саксофоне.

— О Боже, нет! — взмолился Базиль и постарался избавиться от мадам Рабински быстрыми прыжками по лестнице.

Он перепрыгивал сразу по две или три ступеньки, и так скакать более часа. Можно, конечно, затовариться было ближе, но Базиль так и не привык к французским круассанам, в местные магазины он заходит разве что за пивом и сигаретами. Опять заморосил дождик, и рыжие листья каштанов прилипали к ботинкам. Какая-то унылость одолевала Базиля, особенно, когда он прошел мимо натертых бронзовых сисек, по привычке закурил сигаретку, но его никто не окрикнул. Никого вокруг, кроме шнурующих туда-сюда арабов. Они заметно наводнили Париж в последнее время и ходят косяками, стреляя сигаретки у одиноких прохожих или вырывая сумки с продуктами в подворотнях. Мир стал похож на базилику Сакре;-Кёр. Грандье был прав, что все катится к черту.

Базиль ускорил шаг. У одного из деревьев стояла безхозная метла. Вакантное место дворника Монмартра свободно. Может, стоит попробовать? Папаше Люсьену все-таки выдали билет в один конец. Но не на Канары, а тут совсем рядом. И все обошлось-то довольно скромно, без лишних почестей. Понадобился всего-то пустой ящик из-под апельсинов и четыре гвоздя. Расходы на оркестр взяла на себя мэрия. Вот, только, кроме, Базиля и братьев Моро, никто не пришел. Лишь одна мадам Рабински честно сказала, что наукой еще не доказано, передается ли вирус от мертвеца к живому, но дальше ворот кладбища не пошла, сославшись на мигрень.

— Счастливчик Люсьен, — сказала она Креверу, когда вернулась домой. — Хоть прикопали по-человечески. А вот кто позаботиться о нас, евреях? Уже ходят слухи, что Пер-Лашез закрывают уже в этот понедельник, и всех евреев будут отправлять в топку, а прах развеивать над Провансом.

— До понедельника еще есть время, мадам, — надул щеки Кревер и выдавил из себя нечто отдалено напоминающее Джорджа Гершвинина. — Ваш подарок, весьма кстати. В честь Вас я дам уличный концерт под окнами.

От всех этих потуг саксофониста хотелось заткнуть уши. Слава Богу, Базиль ничего не слышал, потому что чесал свой подбородок за кирпичной кладкой старого кладбища.

— Как дела, медведь? — спросил один из близнецов Моро, утопая сапогами в вязкой глине.

— Немного получше, чем у него, — и экс-чемпион бросил кусок мокрой глины на ящик с Люсьеном. — А у вас?

— Как видишь, работы хватает… — и ни слова об Эллен, хотя Базиль уверен, что она прячется у них в сторожке. Но нельзя показывать свое беспокойство, пусть сама беспокоится, что он на нее забил. А эти Моро еще пожалеют, что встали у него на пути.

— Ты бы как-нить развеялся что ли, — вздохнул второй близнец, утаптывая глиняную жижу, в которую он воткнул только что символичный крест с накинутой поверх феской. — На тебе лица нет.

— Курить просто хочется, но здесь не могу, — объяснил он. — Потом.

— Речь толкать будешь?

— Нет, — сплюнул Базиль и пошел к выходу, иногда оглядываясь на то, как могильщики работают лопатами. На них даже приятно было смотреть. Молодцы. Не раскисли под этим вечной изморосью. Конечно, надо было дать им на водку.

Что же за тоска беспросветная? Просто Базиль ссутулился что ли, да французский паспорт напоминает ему донорную книжку. Пять лет прошло, как он ушел из промоушн… Для профессионала это слишком много. Теперь он такой же пожелтевший лист, прилипший к его ботинку. Ни на что не годится. Базиль ускорил шаг, сжимая в кармане последние пятьдесят Евро. Лавное не отчаиваться. Живы будем, не помрем. Миньо толкнет его перчатки, и, возможно, Базиль свалит отсюда куда-нибудь к морю, где тепло и нет столько опавшей листвы. Даже не верится, что он раньше состоял в организации по защите земных бактерий и выступал резко против уборки осенних скверов. Туда затаскивали всех ради престижа, и сейчас его, наверно, исключили за просрочку взносов.

Какая-то проворная мадам с пакетом еды, преследуемая своими малолетними детишками, обогнала его. На бегу она неплохо крутила задницей, и Базиль присвистнул ей вслед. Но свист вышел неуверенным, меланхоличным.

— Ах, это ты, Базиль, — повернулась она.

— А кто же еще?

— Мой все еще в реанимации… Зайдешь?

— Да, надо бы его навестить…

— Да пошел ты…

Вот и весь разговор. Хоть немножко повеселел. А что это такое впереди? Очередь растянулась до угла следующего дома, так как люди соблюдают дистанцию.

«Опять, наверно, мадам Помпадур устроила распродажу радиоактивной селедки», — решил Базиль, протискиваясь внутрь магазина, как к себе домой.

После аварии на Фукусиме рыба подолгу залеживается на складах и перевалочных пунктах.

Он зашел в магазин. Привычного охранника, напоминающего людям носить маски, при входе нет. Никто, видимо, не хочет получить под дых коленом и чтобы его еще ткнули башкой в яйца. По залу, как всегда, прошелся ропот. Да собственно Базилю в прямом и переносном смысле начхать на все их правила и приличия. Он одинаково владеет и правой и левой, а еще славится коронной вертушкой. Да, и кто в здравом уме будет связываться с B;b; ours (медвежонок), так ласково называли его когда-то французские фанаты. Да, пусть он и бывший, но чемпион октагона, отправившего дважды на канвас самого лысого Дидло.

— Bonjour, madam de Pompadour, — подмигнул он хозяйке, которая сидела с таким удручающим видом, будто увидела имбецила. — А где же Ваш сторонник масонов? Неужели все же словил сальмонеллу?

Шутка удалась. Особо слабонервные посетители поспешили выйти из магазина, так и ничего не купив. Но сколько ушло, столько же зашло с улицы. Базиль наблюдал за рокировкой, не скрывая удовлетворения.

— А Вы все шутите, месье… — стукнула по кассе мадам Помпадур, явно привыкшая к таким выходкам. — Ваши шуточки дорого мне обходятся… У меня до сих пор не могут раскупить икру, когда Вы всем объявили, что она сделана из нефти…

— Я просто хотел объяснить, почему у Вас в магазине такие высокие цены, — и Базиль выложил на прилавок собранный на скорую руку товар.

Все, как обычно, в трудные времена — водка, черный хлеб, пакет гречки…

— На сдачу, — с пол кило квашеной капусты.

Расфасованные коробочки стопками лежат прямо на кассе в виде Эйфелевой башни, загораживая обзор мадам Помпадур. Но что делает Базиль? Он намеренно вытаскивает самую нижнюю коробочку и нарушает шаткость конструкции.

— Бабушка учила, что со дна самая вкусная… — объясняет он недовольной даме, перед которой он встал в очереди.

Пирамида начинает рушиться, и проворная хозяйка едва успевает остановить хаос. В мастерстве жонглирования ей нет равных. Базиль между тем уже захватил пальцами на глазах у испуганной публики горсть капусты. Понюхал, аппетитно похрустел в зубах, съел. Ничего вроде.

— Беру!

— Ох, месье, месье, опять Вы меня подводите, — закачала она головой, упаковывая товар в бумажный пакет без ручек. — Посмотрите на всех. Они уважают закон.

Она намеренно сказала «они», а не «мы», так как сама грешила тем, что разбавляла душистую «Антоновку» польскими резиновыми яблоками.

— Закон есть закон и будьте добры…. — продолжала она, недовольно кудахча.

— Все законы придуманы, чтобы их нарушать, — улыбнулся он в ответ, давая понять, что видит насквозь ее лицемерие. — Если кто-то явно там наверху ку-ку и скажет всем натянуть себе трусы на голову и ходить на четвереньках задом наперед…

— Вы, месье, все усложняете… Вы подвергаете меня риску, нас могут закрыть за нарушение карантинных мер… Да, все мы устали, не только Вы. Я пожилая женщина, вообще сижу по десять часов, хотя и голова, бывает, кружится, но терплю же, а Вы же известный спортсмен…

«Известный спортсмен» прозвучало из уст этой сварливой француженки, как горькая ирония. Давно ему на улице не попадались мальчишки с горящими глазами, желающие сделать с ним селфи.

— Я человек, мадам. И если я увижу, что кто-то вроде Вас отказывает кому-то в продаже хлеба просто потому, что…

— Эти меры вынужденные, осталось немного потерпеть!

Во время словесной перебранки с Базилем мадам Помпадур выбила неверный чек, на двадцать Евро меньше. Клиент остался доволен. Очередь за спиной стала шушукаться. Кто-то настоятельно советовал вызвать полицию.

— Au revoir, madame! Au revoir et bon d;barras (До свидания и скатертью дорожка), — оттолкнул дверь ногой, он спародировал сигнал воздушной тревоги. — Mesdames et messieurs. S’il vous pla;t, rentrez chez vous! (Месье и мадам. Просьба расходиться по домам!)

Народ стал заметно редеть, клюнув на удочку шутника, и довольный этим Базиль свернул короткими переулками. Затылок ему что-то сверлило, и ему почти до дома казалось, что мадам Помпадур все же спятила от долгого ношения маски и бежит за ним с арбалетом, который она держит под кассой на случай ограбления.

Когда же он нырнул в свою берлогу, скука опять взяла свое, и он даже прикинул высоту потолков, а не вздернуться ли ему в самом деле на этой лампочке. Потом он вспомнил соседку Анжелу. Бедняжка решила загубить свою молодость. Муж колотит ее каждый день и это при этом, что почти не ходит. Но Базилю все это совсем не интересно, но отказывать Анжеле невозможно. Как пройти мимо бродячей собачонки, выскуливающей у Вас кусочек колбаски? Вот и на этот раз она подкараулила его на лестничной клетке и просила помочь с мужем, который упал в туалете и не может подняться. Сущие пустяки, если не учесть, что в Анри далеко за центнер.

«Ничего, полежит часок — отдохнет», — и Базиль плюхнулся на тахту.

Нет, так все-таки не пойдет. Совесть — это вредная привычка, это как старая добрая заноза на его русской заднице.

Он вышел на лестничную площадку, толкнул плечом дверь соседей. Хорошо, что открыта. В прошлый раз он ее выставил. В коридорчике, в котором едва можно развернуться, горел приглушенный свет. Место, как в мясной лавке. Весь паркет одна сплошная разделочная доска, изрублен в труху. Серьезно мрачновато. Базиль прижал подбородок. То же привычка из России, но полезная. Так есть хотя бы шанс спасти челюсть, если вдруг кто-то набросится с кулаками. Вот и привинченный к стене поручень. Так Анри передвигается по квартире, так можно узнать направление его маршрута. Хотя это излишне. Анри можно учуять по вони. Базиль едва сдерживал дыхание, шагая по квартире.

— А это ты… — вышла из темноты Анжела, шаркая тапочками, точно наждачкой.

На голове махровое полотенце, халатик не запоясан. Соседка вечно провоцирует Базиля на секс, делая вид, что пытается скрыть свою тощую грудь и ржавый пирсинг в пупке, а еще у нее татуировка дракона на шее. Поэтому ее не берут в официантки местные китайцы, считая, что это слишком вульгарно. Они так и говорят — голова дракона, а хвост змеи. А что касается Базиля, ему начхать на китайцев, просто Анжела какая-то особенная, чересчур что ли убогая для подобных интрижек.

— Где он? — спросил он без интереса.

— Там.

— Ясно.

Анри сидел на полу в одних трусах, выставив свои распухшие ноги вперед, как кукла на полке. Одна голень у него была скручена в металлический корсет. Сверху теплый чулок. Облокачиваясь на ободок унитаза, он сделал очередную попытку привстать. Бесполезно. Хотя возле валяется какая-то диковинная штука. Кажись, гарпун, приспособленный под трость. Значит, еще может самостоятельно передвигаться по комнате. Главное приподнять.

— Ну что на этот раз? — спросил хмуро Базиль, хотя и так все было очевидно.

— Вот упал, дружище, промахнулся. Приподними как-нибудь, ты ж силач, а я уж потом сам, — начал инвалид приободряюще, хотя улыбка на его лице выдавала полную беспомощность.

Базиль кое-как протиснулся внутрь, задержав внимание на острие гарпуна, и со второго раза поднял несчастного со спины. Тело было очень тяжелое. Анри заохал, запыхтел и, когда присел на край унитаза, стал благодарить спасителя типа «Уф», «Оф», «Ну и дела». Но Базиль не любил слова благодарности и поспешил ретироваться.

— Все ему говорю, чтоб жирок поубавил, аппетит зверский… — шла за ним следом Анжела, расчесывая свои жидкие рыжие волосы. — Вчера целую кастрюлю пельменей сожрал, отвернуться не успела.

— Ты ему скажи, своему Анри, чтоб угомонился немного, — сказал он Анжеле, не оборачиваясь.

— Ага, послушает он тебя! У него, видел, какой крюк появился? Бывшие его сослуживцы на день флота подарили. Весь пол им, паразит, истыкал. Мне страшно становится, что скажет Брюно на все это?

Базиль поморщился. Брюно… Каждый последний день месяца этот бандит в окружении двух или трех негров-верзил приходил за оплатой аренды. Неизвестно, как Анжела расплачивается с ними, но с других они дерут строго наличными.

— Анжела, почему бы тебе с Анри не родить ребенка? — спросил он ненавязчиво. — Глядишь, и все наладится. Появится искра отношений…

— Ох, опять ты за свое, шарманщик, — фыркнула Анжела обиженно. — Сколько раз тебе говорила, что счастье не в детях, не в человеке, счастье в самом себе.

Они уже стояли перед дверью Базиля, и он вдруг слегка обнял соседку, точно жалея. Она поддалась к нему всем телом, прижалась и замерла, упершись кулаками в его широкую грудь, точно в какое-то препятствие на пути в рай.

— Так глупо в нашем мире привязываться к кому-либо, и чему-либо, — призналась она. — Да, Анри хочет ребенка, когда напивается в хлам, но каждый раз засыпает на брюхе. И даже если бы он мог… Но куда ему? Он инвалид, а на меня потом все заботы лягут… К тому же, Париж итак перенаселен. Пятнадцать миллионов только одних легалов. Это очень много, сейчас уже и так синтетикой питаемся, что будет дальше? Да, и зачем рожать детей в такой мир, где не знаешь, будет ли у тебя завтра или нет. Болезни, войны, внешние факторы, зачем мучиться, у ребенка и будущего может и не будет…

— Ты просто не любишь детей, придумываешь сложные теории и отмазки…

— Да, я не люблю детей. Считаю, что лучше во дворах делать парковки, чем площадки…

— Ай-ай-ай, — и Базиль покачал головой. — Женщина, которая не любит детей, для меня это скорее диагноз, чем бл…

Она вдруг вздрогнула, собираясь расплакаться. Он чувствовал это и знал, что нужно что-то делать, иначе произойдет непоправимое, и ничего не нашел лучшего, чем поцеловать в макушку и невольно вдохнуть аромат ее рыжих волос. Этот шампунь из нищеты и отчаяния, с ароматом больного потного мужика…

— Иди к Анри! — оттолкнул он ее от себя с неким усилием, точно летучую мышь, сосущую ему кровь.

Может, стоило быть немного помягче, поделикатнее что ль?

— Анжела, иди домой, — повторил он, и вышло еще хуже.

Сейчас в темноте подъезда расческа в ее неподвижной руке напоминала ему инструмент пыток, которым она собиралась перепилить ему горло. Ее мстительный взгляд точно спрашивал: «Ты хочешь умереть сейчас или чуть позже?».

Он попробовал закрыть дверь, но соседка успела вставить в проем свою ногу.

— Я больше не хочу изливать свою душу оборванному дерматину! — прошептала она настойчиво. — Между прочим, у меня овуляция.

Может, и вправду схватить ее за волосы и утащить в берлогу? Медвежонок колеблясь посмотрел на ее оголившуюся из-под халата ляжку…

— Анжела! Где тебя носит!? — раздался вдруг голос Анри, похожий на зев бегемота.

— Сейчас приду! Заткнись! Месье Базиль делает мне предложение! — заорала она в ответ, оглянувшись.

Базиль мысленно перекрестился. Есть Бог на свете, есть! Он опять оттолкнул соседку, на этот раз так, чтобы она упала, и быстро захлопнул дверь.

— Ты откроешь?

Анжела поднялась и еще какое-то время стояла на площадке, продолжая нервно расчесывать волосы.

— Нет.

— Ну и дурак!

— Знаю.

Затем Базиль услышал ядовитый плевок в свою сторону и удаляющееся шарканье тапочек. Вот и все.

Он подошел к раковине, включил воду. Шум воды немного успокоил его. Пропади все пропадом! Зачем он гладил по голове эту дуру? Еще возомнит себя принцессой… Казалось, запах толстяка Анри навсегда впитался в ладони, и Базиль еще какое-то время гадал, что держит этих двух озлобленных друг на друга людей вместе. Уж никак не сострадание и привязанность, и что он сам, Базиль, не может ничего изменить в лучшую сторону, кроме как заделать им ребенка. Таким странным образом он докончил кусок мыла.

— Все мы идем домой

До полуночи оставалось не более часа. Он чувствовал, как начинают уже слипаться глаза, и без того уставшие от постоянного мерцания монитора. Все же это великий труд! «Le commandement du B;b; ours, qui vit dans la maison d’un fossoyeur, rue Saint-Vincent» (Заповеди Медвежонка, проживающего в доме могильщика, улица Сен-Венсан). Правда, за месяц он не написал ни строчки. Да и сейчас что-то мешало ему сосредоточиться. Но что? Тишина. За стенкой было подозрительно тихо, и Базиль даже сходил к мадам Рабински узнать, в чем дело.

— Мадам, это я! Ваш сосед. С Вами все в порядке?

Дверь долго не открывали, потом все же появился Кревер в ночном колпаке и пижамке. Он явно демонстрировал свою тайную страсть ко всему желтому.

— У мадам Рабински мигрень, — объяснил он, выглядывая за порог и с ужасом шарахаясь от нависшей над ним тени экс-чемпиона по боям без правил.

— У нее с детства мигрень, — сквозь зубы процедил Базиль, совсем не ожидая увидеть в этот поздний час шута. — А где Мош? Эй, малец, почему ты не долбишь клавиши?

— Т-ш-ш, — вздрогнул агент, приложив палец к губам. — Мальчик спит. У него сегодня случился первый подростковый протест.

— Чего, чего?

— Видите ли, все это, я имею ввиду мое чудесное спасение, произошло так неожиданно, и он оказался психологически не готов. В общем, теперь уроки музыки придется немного отложить.

— Что ты несешь, Кревер! Уж не придушил ты их подушками?

— Нет, нет, все хорошо, — вдруг показалась из-за спины страхового агента мадам Рабински с красными от слез глазами. — Мальчик действительно устал…

— Устал? Что значит устал? Передайте Мошу, что я ему уши надеру, если через минуту не услышу эти ля-ля-ля, — и Базиль поспешил к себе сильно раздраженный. — Черт меня спутал связаться с евреями!

— Месье Базиль, Вы фашист! — крикнул ему вслед осмелевший Кревер. — Я буду жаловаться на Вас в департамент по расовым вопросам.

— Заткнись, педик!

— Гомофоб!

Затем дверь мадам Рабински быстро затворилась, и судя по всему на несколько замков и засовов.

«Конечно же, она вся замоталась, но не настолько же!» — оправдывал столь странное поведение вдовы он.

Дело в том, что мадам Рабински, вкалывающая, как каторжная, в ближайшей прачечной, все же находила в себе силы давать музыку своему непутевому, но прежде всегда послушному сыну. Играла она исключительно похоронный марш Шопена из сонаты №2 си-бимоль минор, считая, что он как нельзя лучше подходит к обстановке дома могильщика. Базиль постоянно засыпал под чересчур нервозные и вымученные удары по клавишам мадам Рабински и неумелое, просто издевательское аккомпанирование Моша, остальные соседи были настроены менее миролюбиво и призывали любителей «возвышенного и прекрасного» заткнуться. Но разве можно остановить мать-одиночку, тем более еврейскую маму, чтобы она прекратила видеть в своем сыне талант пианиста?

— Это невозможно! — так и сказала всем мадам Рабински с характерным иудейским акцентом. Сказала, как отрезала. И кулаки в заплывшие бока.

— Но, позвольте, не все любят Шопена! Может быть, для разнообразия смените репертуар на что-нить более тихое, — предложили ей компромисс.

— Ни за что! Я играла и буду играть только Шопена!

Тогда мадам Рабински тактично умолкла, прикусив язык, но по ее гневному взгляду можно было итак все прочесть без литературного перевода. «Да, я знаю, что вам кому-то и жрать нечего, но я вас научу любить Шопена…».

— Но Христос призывал к милосердию… — призывали ее одуматься всем миром.

— Кто, кто? Это того придурка, кого прибили гвоздями за то, что призывал людей любить друг друга? Вот что, голубчик, или распни меня или купи беруши, — мадам Рабински в атаке была не отразима. К тому же, в вопросах религии ей не было равных, и она всегда умела ловко перекладывать свою вину на других.

— Распни, распни, я не гордая, хотя бы пару раз, — выманивала она кого-то невидимого на столь сакральный акт. — Мош, принеси, пожалуйста, молоток и гвозди! Тут один господин хочет пригвоздить твою маму.

Все начали потихоньку расходиться. Собственно никто из жильцов не имел права причинить хоть какой-нибудь малый вред этой кроткой миролюбивой женщине. И не потому, что весь дом стирался у нее за полцены.

— Гитлера на Вас нет, мадам Рабински, — разве что ответила ей Анжела, скрипя зубами. — У меня муж так зверски ночью не храпит, как Вы долбите по роялю!

В общем, все выбрали второй вариант с берушами, кроме Базиля. Тот предпочитал страдать честно и, в конце концов, привык настолько, что не мог ничего хорошо делать в тишине. Вот почему, когда за стенкой раздались робкое звучание клавиш на пианино, громила опять сел за стол и уставился в монитор с большой надеждой на вдохновение. Ну, хоть что-нибудь он напишет сегодня?

— Эй, Мош, давай играй поживее! — крикнул он, расправляя плечи.

Его сразу услышали, и игра заметно пошла лучше.

Но что это за хрень? Как будто кто-то выдувает слоненка через ушко иголки? Нет, к этому кошмару привыкнуть невозможно! Он представил вдруг Кревера с саксофоном, и ему стало дурно.

— Эй, Вам еще барабанщик на квартет не нужен? — ударил он ногой о стену так, что посыпалась штукатурка, а Камилла на стене слетела с одного гвоздя. — Да катитесь вы в топку вместе с Вашим Шопеном!

Но поправлять картину Базиль не стал. Пусть так повисит, не впервой. Потом он слегка откинулся на спинку стула и закурил.

— Все мы идем домой, — прошептали его губы вдруг в озарении. — Все мы идем домой.

Нет, какое все же счастье, что он в этом поганом, заграничном муравейнике не забыл родную речь. Можно ли так сказать по-английски?

— We are all going home, sir… — передразнил он себя на лондонский высокопарный манер. По-французски еще, куда ни шло. Китайского он не знал.

Он проговорил громче по-русски. Данная фраза много обещала.

«Вот, пожалуй, ответ на все вопросы. Дальше можно не строчить».

Наконец-то удача посетила его, сколько он ждал ее, пару дней, месяц, год? Разве сейчас это важно? Теперь ему никто не заткнет рот, теперь он пророк, не меньше. Пепел от сигареты продолжал падать на клавиатуру белым снегом, а он чувствовал давно забытое, легкое, опьяняющее головокружение. Он словно опять побеждал в тяжелой, решающей схватке, самоотверженно наклоняясь к монитору и фиксируя ускользающую мысль скольжением по клавиатуре указательного пальца.

— Все мы идем домой, и у каждого свой дом.

Пепел разметался порошей. На мерцающем экране строка увеличивалась.

— И у каждого свой дом.

Что-то стало не так, словно резкий удар ножа под ребра, почти невыносимо, и интуитивно он хотел нажать на Delite, но не успел, отвлекшись на перекошенный портрет своей бывшей. И мысль утвердилась окончательно. Она была закончена и логична. У идущего домой должен быть дом, иначе возвращение домой не имеет смысла.

— Где же твой дом, Базиль? — спросил он себя честно, и на глазах стали проявляться слезы. Там в конце пути его ждали одни руины.

Он вспомнил свой титульный бой, чуть меньше минуты до окончания третьего раунда, усатого Жуля, кричащего сквозь рев толпы спасительные подсказки. Удушающая гильотина Дидло в действии, рефери, склонившегося над бойцами…. Кажется, Базилю уже не выбраться, вот-вот хрустнут шейные позвонки, но нет! Дидло слишком самоуверен и дает ему ноги… Вот они валятся на канвас, Базиль пыхтит из-за всех сил, кувырок через себя и уже на спине нужно разжать смертельный замок… Все, как во сне. И, кажется, из этого сна Базиль так и не вышел, каждый раз мысленно прогоняя все эти слаженные, как единое целое, движения корпуса, рук и ног, приближающие его к заветной победе. А что было потом? Потом его на год дисквалифицировали за удар коленом на реванше. Этого было достаточно, чтобы все пошло прахом. И верхнюю строчку в рейтинге занял сопляк Фернандес. Проклятый сосунок Фернандес, выскочка, только и умеющий кукарекать и бить ладошками своих оппонентов при взвешивании…, очередной петушок из Испании.

Базиль опять с тоской посмотрел вглубь комнаты. Маленький холодильник в углу, кухонный столик, небольшая ниша со всяким хламом и над всем этим висящий на одном гвозде портрет Камиллы. Даже в таком нелепом положении она тут великолепна, ничего не скажешь. Как он позволил ей делать такие ню? Ведь он всегда ревновал ее. Может, потому что эта работа кисти самого Жан-Пьера Тоса, которого Миньо привел в их дом на коротком галстуке. Жан-Пьер Тос тогда не был знаменит, пока не улетел творить на Карибы и там не лишился двух рук от встречи с тигровой акулой. После этого цены на его работы взлетели в разы, и Миньо давно говорит, что на аукционе Sotheby’s будет бомба, так как это последняя работа художника, но это будет также и последнее, что Базиль отдаст на растерзание этому жестокому миру. Правда, тоже самое он думал и про перчатки. Они навсегда впитали кровь и пот октагона. Но зачем они ему? Впереди только эхо былой славы… Базиль тяжело вздохнул. Название фирмы уже стерлось на потрепанной коже, их давно надо было заложить на аукционе. Платить за эту тесную берлогу ставится с каждым месяцем все сложней и сложней.

Мобильный на столике вдруг загудел, как кипящий чайник. Наверняка, звонит Эллен, дешевая парижская проститутка, вечно попадающая в какие-то неприятности. Она всегда звонит не вовремя, и не только ему, обычно просит полюбовно разобраться с кинувшим ее на деньги клиентом, на услуги сутенера ей не хватает мозгов. Неужели ему опять придется слушать перед сном неугомонное щебетание этой приблудной вольной пташки? Базиль заткнул свои уши. Раньше он помогал Эллен на свою беду и два раза попадал в участок, теперь зарекся. Во всем, конечно, виновата Эллен, рыжая сладострастная сучка без тормозов. Это она — мерзавка и ее вечная тяга к роскошной жизни и наслаждениям. Да, как всегда, сherchez la femme. И все же ему стало совестно. В конце концов, он ей многим обязан, по крайней мере, она так считает, и именно Эллен пришла первой идея с этой чертовой книгой, что нужно сказать что-то тем немногочисленным фанатам, которые еще помнят и не отвернулись от него… К тому же, сигаретная пачка пуста.

— Эллен

Мокрые растрепанные волосы спадали на ее узкие плечи, она мотнула головой, точно ретивая лошадка после ночной прогулки, и освежающие капли дождя привели его в чувство, как контрастный душ, окропив его с ног до головы. Он невольно опустил взгляд, так как никогда не мог долго смотреть в эти большие глупые и доверчивые глаза, здесь он проигрывал бой по всем статьям и признавал это. Две длинные, похожие на палочки, ножки сомкнули по-детски в коленки.

«Опять новые сапожки, — заметил он про себя, — и какие высокие».

Сейчас никто в Париже не носит такие ботфорты, кроме этой шлюхи и булонских трансвеститов. Да, его Эллен не такая. Она всегда стремилась быть вне толпы. Его Эллен… И как она не заляпалась в этой кладбищенской глине? Наверно, Моро выносили распутную девицу на руках. Вот такая Эллен. Всегда плывет против течения.

— Я хочу обычного человеческого счастья, просто попить с тобой кофе, — огорошила она его сразу с порога, распахивая свой мокрый плащ.

— У меня нет кофе, — ответил он, все же пропуская ее к себе. — Могу предложить водку. Там в холодильнике еще масло, сваргань бутерброды.

Базиль даже не успел договорить, как запозднившаяся гостья проскользнула мимо него, а вместе с ней в комнату ворвалась нежно прохладная парижская осень с легким ароматом Шанеля.

— Почему ты не брал сейчас трубку? — пожурила она его, пригрозив шутливо пальчиком. — Я волновалась, пупс. Ведь еще только одиннадцать.

— Слушал грандиозный концерт Шопена за стенкой.

— О, я немного опоздала…

— Боюсь, что нет. В полночь будет ария саксофониста.

Он принял из рук ею брошенный плащ, понимая, что не в силах сопротивляться магии женского тела. В свои двадцать Эллен была обворожительна. Настоящая жгучая брюнетка, худенькая, легкая, в какой-то степени стремительная и вечно голодная. Она уже склонилась над холодильником и с воровской хваткой рылась в его полках.

— Ммм… Да ты ох….л! — восторженно воскликнула она и снова повторила свое коронное «ммм», перед которым ни один мужчина не мог устоять и терял голову. — Обожаю квашенную капуску…. Недавно затарился в Тройке?

Тройкам она называли все русские магазины в Париже. Базиль все еще сторонился гостью и предпочитал молчать, словно боялся спугнуть наваждение. Первоклассный джемпер обтягивал ее тонкую талию, подчеркивая упругую попку. Край вязаной шерсти едва доходил до середины бедра, и когда девушка наклонялась, зацепки к чулкам неприлично обнажались. Хотя какое у Эллен может быть приличие. Она обернулась.

— Извини, я не удержалась… — проговорила она, заснув в свой аккуратный ротик соленый корнишончик и забавно, по-детски надкусывая его.

Затем она довольно бесцеремонно опустошила холодильник, выкладывая все на столик и непременно пробуя на зубок.

— Ужин готов, — с довольным видом плюхнулась она на тахту, простонав, что чертовски устала.

Базиль обреченно вздохнул, заметив чудесные сапожки Эллен на своей подушке, и, взяв нож, подумал, что гуманный парижский суд в это смутное время вполне его может оправдать за убийство.

— Откуда ты свалилась? Я никого не ждал, — соврал он, при этом втыкая с размаху нож в черствый французский батон и кромсая его по большей части, чтобы отогнать преступные мысли. Эллен совсем не боится его, потому что глупая, и бутерброды, очевидно, придется делать ему.

— А ты разве не понял? Всегда найдется тот, кто будет любить тебя, — хихикнула она. — Пожалуй, я так никого еще не любила. Где бы ты ни был, я чувствую тебя на расстоянии, словно мы одна душа.

— Всегда найдется тот, кто будет любить тебя, — повторил Базиль, туго соображая. — Кажется, неплохо сказано для моей книги.

— Дарю, — послала она ему воздушный поцелуй и, присев на край подлокотника, стала рыться в своей маленькой сумочке.

Базиль знал, что у Эллен всегда отменная шмаль, но сейчас какая-то внутренняя гордость заставила его сопротивляться любому соблазну или хотя бы делать вид, что сопротивляется.

— Убери эту дрянь, или я не знаю, что с тобой сделаю! — огрызнулся он, увидев, как она размахивает пакетиком белого порошка.

— Да, да, конечно, — и гостья, совсем не обращая внимания на его неприветливость, задрала высоко свои точеные ножки в черных ботфортах.

— Но сигаретка тебя не напряжет, а? — ее голосок стал по-детски наивным.

Ну как тут не отказать? И Базиль махнул на все это рукой, сдаваясь. Вид у него стал еще более опустошенный — делай, что хочешь, лишь бы поскорее уйди, а она опять вдавила каблуком его подушку.

— Значит, ты не против?

— Не против. Но все же, зачем ты пришла?

Она щелкнула зажигалкой и закурила, поглядывая на Базиля внимательным и пытливым взглядом и пуская в него облачко дыма.

— Как я могла пройти мимо? Ведь тебе плохо, пупс, — вдруг сказала она довольно искренне.

Намазывая на ломти хлеба остатки масла, он вздрогнул, как прозорлива она и, как легко она умеет крутить мужиками, если захочет. Но ей всегда не хватала такта, острое чувство несправедливости и та убийственная прямота, доставшееся ей в наследство от русской бабушки, мешало ей выстраивать долгие отношения. Эллен часто взрывалась по мелочи, если эта мелочь противоречила ее этическим нормам, и жалила, как оса, безжалостно и смело, не задумываясь о последствиях. Так и сейчас она атаковала Базиля.

— Ну а если по-честному, случайно оказалась в твоем районе, и не могла пройти мимо.

— Случайно оказалась в моем районе?

— Ну, извини, пупс! Ты же знаешь, как хреново идут дела в моем бизнесе. Я прошерстила весь Париж вдоль и поперек, но люди напуганы этим пресловутым вирусом! А тут я немного захворала, носом зашмыгала, горло першит. Лучше бы заразилась сифилисом! Нужно было немного отсидеться в сторожке братьев Моро.

— Ты все это время была тут с этими прожорливыми свиньями и не зашла ко мне! — разозлился Базиль. — Знала, что я жду тебя каждую секунду?!

Зачем он проболтался? Черт возьми, это на него совсем не похоже.

— Ты и правда ждал меня, пупс, каждую секунду? — улыбнулась Эллен, довольная, что так легко вывела его на чистую воду.

Он промолчал. Всем известна, наверно, вся эта его пошлая история с Камиллой. И чтобы скрыть замешательство, он тоже пошел в атаку.

— Нет, я сейчас же пойду к ним и сверну им жирные шеи!

— Успокойся, Базиль. Уверяю тебя, у меня ничего с ними не было. Просто они взяли меня в заложники и лечили медовой настойкой.

— Перестань лгать! — оборвал ее бывший боец. — Когда мы несли ящик с этим чертовым Чебурашкой, ты пряталась в сторожке! Я видел тебя. И ты даже не вышла, не поздоровалась…

— Я боялась тебя заразить, пупс…

— Заразить? Ты меня уже заразила безразличием!

— Ну не сердись, пупс… Пойми меня правильно… Кругом трупы… Этот Люсьен так же как и ты не верил в вирус, и что в итоге?

— Заткнись! В итоге я чуть не свихнулся…

Эллен посмотрела на него. Он стоял перед ней полу боком, в одних спортивных шортах, с голым торсом, и под этим внимательным взглядом, острым на скальпель хирурга, он чувствовал всю свою уязвимость, как никогда прежде. Его, словно подопытную лягушку, препарировали, чтобы разглядеть изнутри.

— Так как твоя книга, Базиль? — спросила она немного спустя.

— Продвигается, — уклончиво ответил он.

Она не поверила и, вдруг вскочив с тахты, в одном прыжке оказалась у монитора. Базиль бросил свои бутерброды и попытался закрыть экран, но она уже читала, вытянув в чрезмерном любопытстве свою короткую шею.

— Все мы идем домой, и у каждого свой дом… Хм.. И это все? С момента нашей последней встречи? Да…. У тебя явно талант. Налей водки!

Скоро они успокоились и, расположившись на такте, выпили, тихонько чокаясь, закусили по бутерброду, но, несмотря на близость тянущихся друг к другу тел, какая-то недосказанность витала между ними. Базиль словно упрекал ее и всем видом показывал, что не просил ее приходить к нему после других мужчин, она, наоборот, безудержно болтала о своих любовных приключениях и эта болтовня лилась так не принужденно, словно разговор о погоде. Так и сейчас он совсем не слушал ее, но обрывки ее болезненных фраз терзали его, точно клещи.

— Представляешь, как-то один хитрый араб, нацепив на себя цыганские побрякушки, пригласил меня в ресторан отметить удачную сделку. Я чуть не повелась, но когда он сделал намеки, что заведение его, и что я могу брать все, что угодно… Хорошо, что я вовремя просекла фишку, и когда нам принесли счет, а он пошел в туалет, чтобы сбежать через форточку, его уже ждали официанты с той стороны. А еще был случай. Иду я как-то по Монмартру одна, ночь уже и вдруг вижу — пони навстречу. Самая настоящая пони, ну на таких катают детишек в парке, подкованная, с седлом, и никого нет. Вот думаю — удача. Я как раз сапогами пятки натерла, молилась Господу, чтобы он избавил свою любимую девочку от мучений. И тут пони. Ты бы, Базиль, что сделал в таком случае?

— Убил и съел.

Эллен засмеялась.

— Ты всегда спешишь с этим. На лошадях еще можно кататься. И только я залезла, как из темноты кто-то хватает за удила и кричит: «Мадмуазель, не хотите ли мне объяснить, что Вы делаете на моей Алисе?». «Ваша Алиса, месье, благодетельница, отвечаю, предложила мне вовремя свою нежную спину». «Позвольте, в таком случае предложить Вам и свою скромную постель». И меня везет в свою хибару… Оказалось, что так этот месье веселится и ловит заблудших девок.

Базиль чуть не подавился хлебом.

— Как жаль, что у тебя нет пони….

— Да, жаль, — проскрежетал зубами он. — Я бы тебя тоже покатал.

Девушка опять засмеялась.

— Никогда не сомневалась в твоей порядочности. Ты не представляешь, какие они канальи, — продолжила она еще одну историю. — А с виду приличные козлики, органические костюмчики от Berluti, белые манжеты… За двоих двойная такса, говорю. С плеткой — сто Евро сверху, кивают радостно. И эти масочки, тьфу… Я их так и хотела спросить, а что вы в слюнявчиках тоже с женами развлекаетесь, да один себя всего обшикал какой-то хренью, я даже закашляла, и тут смотрю, они в панике и за дверь. С..ки, так и не заплатили! Я к швейцару, кричу: ограбили, изнасиловали, а он мне так спокойно… Mettez, mademoiselle, s’il vous pla;t, un masque petit…. (Наденьте, мадмуазель, пожалуйста, масочку….)

Базель старался больше не слушать Эллен, и наливал себе сам. На всю эту попойку с проституткой наблюдала с портрета Камилла, и с каждой выпитой рюмкой ее издевательская улыбка становилась все шире и шире.

— Когда ты выкинешь эту мазню? — вдруг заметила Эллен его отстраненный взгляд. — Как так можно вообще рисовать, ни талии, ни шеи, волосатые ноги… Неужели твоя Камилла была такой уродиной?

Ну, все это давно знакомо Базилю — делать выпад против его бывшей. Он уже не обижается. Эллен слишком молода, чтобы уметь скрывать свои эмоции.

— Ничего ты не понимаешь в современном искусстве! Это Жан-Пьер Тос, последнее, что он успел написать, пока ему не откусили руки у берегов французской части острова Сен-Мартен.

— Знаю, знаю, ты говорил, но боюсь, что все это — уловки твоего дружка Миньо…

— Пускай и так, тебе то что?

— Просто мне жалко тебя, пупс. У тебя такой извращенный вкус… Я не дала бы за эту мазню…

— Это не мазня, Эллен!

— А я говорю — мазня, хоть ты тресни. У моей прабабки в гробу ноги выглядели, куда свежее! Да еще этот обдипаный котяра на первом плане.

— Это кошка…. — заорал Базиль взбешенный.

Да, Эллен умеет вызывать в нем максимальное чувство агрессии. Он реально когда-нибудь убьет эту потаскушку….но прежде… Почему всегда он ее хочет именно в этот момент?

— А ты, я смотрю, тут совсем не заплыл жирком без меня, пупс… — кокетничает она.

— Я весь день сегодня бегал по лесу…

Он только сейчас понимает, какую неоценимую услугу оказали ему братья Моро, что придержали эту дурочку у себя в сторожке, пока у него гостила Камилла. Надо как-то прийти к ним и проставиться.

— Надеюсь, у тебя остались силы на небольшую стометровку… — просто заливается Эллен, болтая ножками.

Он вдруг бросается на нее, и они занимаются чем-то вроде грепплинга. Все это выглядит, как ритуал, как само разумеющееся жертвоприношение. Правда, сложно понять, кто кого убивает. Обычно в таких кульминациях подламывается одна из ножек тахты, и Базиль ловит себя на мысли, что он вполне еще тот счастливчик.

Эллен якобы влюблена в него и никогда не берет с него денег, и он благодарен ей за это, даже когда она отвергает его настойчивое желание засунуть ей в трусики несколько купюр в зависимости от настроения… «Я пришла к тебе не ради денег», — скажет она, напустив на себя обиженный вид. «А зачем?» — спросит он по привычке, и она непременно поцелует его на прощание, вложив в уста все, что она чувствует и знает о любви. Сейчас, когда голова молодой девушки с распростертыми волосами и громко стонущим ротиком оказывается запрокинутой, он готов подарить ей все, что у него осталось… Она, наконец, сдалась, чувствуя, его зубы у себя на горле. Запрещенный прием, но он всегда срабатывает.

— И все-таки я тебя положил на лопатки, — захохотал он, поднимаясь над ней и довольный своей нечестной победой.

Она дернулась, но его пальцы сжали ее запястья. Ей никогда не вырваться. Он овладел ей, и она не заслуживает пощады.

— Отпусти, — взмолилась она под его жестким натиском.

Он все же сделал ей снисхождение, и она помогла себе рукой, и он победоносно доделал свое дело почти одновременно с ней и рухнул без сил возле.

— Ты можешь продать их на аукционе, — прошептал он, тяжело дыша, взглядом указывая на нишу стене. Там его перчатки. — Агент говорил, что при хорошем раскладе за них можно выручить штуку, не меньше…. А если найдется верный фанат…

— Спасибо, пупс, — улыбнулась она, снова хватаясь за сигарету, — но кажется, ты мне их дарил уже несколько раз.

— Тогда бери Камиллу. Выручишь у Миньо десятку и уезжай из этой проклятой страны.

Нет, нет, неужели он решился?

— Правда, пупс?

Базиль моргает, с тоской разглядывая последнее творение Жан-Пьер Тоса. Эллен встает с тахты, подходит к стене и осторожно снимает портрет Камилы. Кажется, сейчас начнут сдувать пылинки.

— Ненавижу, ненавижу, — вдруг взрывается она и бросает картину на пол, топчет ее своими острыми каблуками. Все! У Миньо точно будет инфаркт.

— Иди ко мне, — говорит Базиль и снова принимает Эллен в свои объятия. Они молча курят, изучая кривизну потолка комнаты. После Жульена потолочные доски заметно просели. Базиль вдруг понимает, что сейчас вот-вот заснет.

— Слушай, — вдруг воскликнула его пассия. — Я совсем забыла. У меня есть друг.

— Друг? — переспросил он, сонно зевая. С одной стороны, что тут такого, когда у кого-то есть друг. Но его больше поражает интонация и тот особый смысл, который Эллен вложила в это засаленное слово.

— Да, друг. Тебе непременно надо с ним познакомиться, — и девушка положила ему свою голову на его вздымающуюся, обливающуюся потом грудь. — Обещай, что придешь завтра на площадь Конкорд…

Так она называет площадь Согласия. В чем разница Базиль, проживший в Париже пять лет, так и не усвоил.

— Разве она еще не перекрыта? — зевнул он, чувствуя, что еще немного, и он заснет в объятиях этой сумасшедшей. Главное — не закрывать глаза.

— Нет, нет. Они еще не додумались до такого святотатства.

Сквозь наступающую дремоту Базиль задумался. Под «они» Эллен подразумевала власти. Опять что-то незаконное?

— Приходи завтра вечером к Лиону (одной из статуй на площади Конкорд). Это очень важно. Он будет ждать тебя.

— Но я сильно занят, ты видишь, я пишу книгу… — стал отнекиваться он, не понимая, к чему она клонит. — Зачем мне встречаться с твоим очередным хахалем?

— Нет, ты не так понял. Он мне не хахаль… — и Эллен, соскочив с него, стала спешно одеваться.

Глядя, как она искусно натягивает на свои ляжки капроновые черные чулки, Базиль невольно почувствовал в груди отравляющую ревность. Перед сколькими мужчинами она проделывала столь ловкий трюк?

— Кто он? — прорычал он, понимая, что вот-вот уснет с таким скверным чувством. Глаза предательски слипались под тяжестью век. Как он мог позволить, что эта малознакомая шлюха высасывает из него все нервы, точно из трубочки коктейль?

— Ну как тебе сказать, — тут Эллен запнулась, соображая. Молния на сапоге заедала, и она рванула за язычок.

— А ты скажи, как есть. Трахал он тебя или нет?

— Перестань, пупс. Тебе не идет роль Отелло. Он сейчас аморфная сущность, пупс. Расслабься. У таких сущностей нет члена.

— Какая сущность? — все еще был на взводе Базиль.

— Ну… из потустороннего что ли мира… уличный бомонд, представитель богемы. Он сейчас живет с дочерью на подземной парковке.

— Живет с дочерью на подземной парковке? Что за ересь, Эллен?

Она вдруг подошла и ласково потрепала его шевелюру.

— Это не ересь, пупс, а горькая правда жизни. Когда-то он был богат и знаменит. Что-то тебе это напоминает, ты не находишь? Люк Трентон, писатель, может, слышал. Излишняя доверчивость к женщинам, как и тебя, его погубила, долгая история. Он даст тебе толковый совет…

— Depuis quand tu baises les clodos ; rien!? (С каких пор ты е.. с бомжами за советы?!) — вспылил из последних сил Базиль и вдруг осекся.

Незавидная судьба могла ждать и его самого в скором будущем, если он не найден деньги на аренду своей берлоги, и ему опять стало совестно. Слишком много сентиментальностей за этот никчемный денек.

— Иди ты… — успел пробормотать он нечто деликатное, все еще надеясь на прощальный поцелуй в щечку. Он всегда, когда злился на Эллен, переходил на русский.

Девушка же, накинув плащ и на ходу жадно схватив что-то со столика, уже направилась к двери.

— Прелесть, просто прелесть… — нахваливала она, очевидно, квашенную капусту, аппетитно похрумкивая ей. — Нет, все-таки французам со своим луковым супом и фуа гра еще далеко до русской стряпни.

Потом хлопнула дверь, а он все еще лежал в некой прострации, прислушиваясь, как стучат спешащие вниз по лестнице каблучки Эллен. Вот так примерно было всегда после встречи с ней. Она уходила, не прощаясь, оставляя после себя со шлейфом таинственности какие-то глупые указания, а он погружался в неведомую безбрежность сновидений.

Вот что-что, а бессонница его мучила, куда гораздо реже, чем ночная эрекция. Обычно любые проблемы исчезали, как только его тело принимало горизонтальное положение и накрывалось каким-нибудь подобием одеяла. Не то, чтобы он был совсем без нервов, наоборот, нервы похоже были ни к черту. Но сон подобно старому доброму апперкоту валил его сразу, как только минутная стрелка уходила за полночь. Бывшая жена объясняла сначала этот феномен органическим поражением мозга, а после полугода брака и вовсе уверовала, что все русские в родне с медведями. Она так и крикнула ему напоследок: «-Tu as ;chang; l’amour pour d’hibernation». (Ты променял любовь на зимнюю спячку). И черт, она была права, ничего скажешь. Потом она ушла навсегда, точнее прыгнула в его тачку и укатила с любовником в Ниццу. А что Базиль? Он, можно сказать, не возражал, не удерживал. Типичная француженка с обманутыми надеждами. Жизнь шла под откос, как накренившийся тяжелый вагон, с грохотом и жутким скрежетом. И тогда появилась Эллен…

Ох, уж эта Эллен. Можно сказать, он снял ее, гуляя по Сен-Дени, за сигарету, пусть и последнюю в тот вечер. Тогда потеряв голову от хмеля, он спустился с запорошенного снегом Монмартра и, точно святой Дионисий, упал замертво в районе святого аббатства. Там мысок сапога первой же попавшейся проститутки растолкал его, искушая нечто невообразимым. У него не было с собой ни цента, по дороге его обобрали малолетки-турки, и, напрасно хлопая себя по карманам в поиске мелочи, он вытащил скомканную пачку и одну единственную сигарету. Удерживая ее едва в зубах, он что-то проворчал по-русски.

— Ce n’est pas beaucoup… (не густо), — чиркнули перед его носом зажигалкой.

Базиль сразу обратил внимание на эти миниатюрные ладошки, едва закрывающие огонь от ветра. Они показались ему в тот вечер иконой милосердия. Ему не хотелось выпускать их вот так просто и терять навсегда. Он сделал свою горькую затяжку, все еще лежа на спине, обдумывая свое незавидное положение.

— Где я?

— В Париже, пупс! — засмеялась звонко, как хрустальный колокольчик, Эллен. — Поднимайся, а то отморозишь простату. Был у меня один такой, тоже любил полежать на холодных камнях, потом бросился вниз головой с моста Александра.

— Утоп? — спросил Базиль с сарказмом, но все же решил подняться.

— C’est la vie, mon ch;ri…

Выражение было до боли знакомым. Базиль чуть не отрезвел и стал убирать рукой перед собой табачный дым. Уж не сама ли Камилла сейчас перед ним со своей ядовитой усмешкой. Но девушка была, как минимум, на десять лет моложе и чиста душой.

— В тот момент из-под моста, — продолжала лепетать она, совсем не обращая внимания на его вялую борьбу с галлюцинациями, — вышел прогулочный катер, и бедняга рухнул прямо на палубу, пробив головой зонтик одной пожилой барышни. Они до сих пор живут в Орли на ее пенсию.

— Я не собираюсь прыгать с моста… — сказал он, неловко стряхивая со своего пальто мокрый снег. — Просто хотел снять на Сен-Дени дешевую шлюху.

Зачем он это сказал ей, он не знал. Слово само вырвалось из его губ вместе с облаком дыма. Реальность обожгла их обоих. Базиль все еще стоял перед ней, сильно пошатываясь и попыхивая сигаретой. Кажется, Эллен ударила его между ног, и этот давно забытый христианский жест милосердия тронул его до глубины души, и он присел на колени, в какой-то прострации, стойко преодолевая невыносимую боль, так и не выпустив из-за рта сигарету.

— Пойдем к тебе. Я ужасно замерзла тут на ветру, — сказала ему тогда Эллен.

Базиль на миг пробудился… Казалось, ее манящий сладкий запах витал повсюду, невольно вызывая сонную улыбку. Во сне, когда здравый рассудок уступал место грезам подсознания, Базилю казалось, что он любит эту девушку. Когда у него будет много денег, он обязательно вырвет ее из этой парижской клоаки и увезет к океану. Там, на берегу бескрайней лазурной глади, у них будет свой домик, небольшой, но достаточно уютный, с палисадником и непременно с лозой винограда… Заветный росток он непременно возьмет у «Проворного кролика». Вырвет самый живучий корень. Да, да… Надо хоть какую-нибудь светлую память оставить в своем сердце и о Камилле…

— Люк Трентон и его дочь

Трентон явно любил свою дочь и опекал, как мог. Даже сейчас он занял такое положение в пространстве, чтобы ветер не сильно трепал ее синий атласный бант, которым он почему-то очень гордился и каждый раз, роняя свою очередную загадочную фразу, словно на ощупь поправлял его. По сути, он был типичный городской псих, этот Трентон.

— Каждый, кто причиняет вред, прежде всего, учит нас воспринимать мир таким, каков он есть, со светлыми и темными сторонами. Мы должны присмотреться, вынести урок.

Базиля покорежило. Эти слова принадлежали явно двоечнику, и как мог тот «присматриваться» через эти железобетонные очки?

— Вы, видимо, слепой, Трентон. — не выдержал Базиль. — По мне зло должно быть наказано, и чем быстрее, тем лучше. Я сразу оторву голову тому, кто мне хотя бы попробует наступить на больную мозоль, просто сотру в бараний рог его худосочную шею.

Он даже представил, как душит Кревера. Почему именно жалкого страхового агента? Но этот тип в желтом колпаке вдруг встал в его воображении и стал дудеть в саксофон.

— Один обнаглевший типчик устроил мне намедни уличный концерт под окнами… Не знаю, на что он рассчитывал, но башка у него не железная.

Трентон стал вдруг чесаться. Казалось, сотни блох бегают по его сгорбленной спине, как мамонты. Он явно спивался и деградировал, от него несло помойкой. Обладая по природе внушительным ростом, сейчас он словно под невыносимым гнетом склонился так, будто хотел припасть на четвереньки, и это, несомненно, иногда происходило, судя по изрядно затертым и испачканным коленкам на его брюках.

— Да, Эллен говорила о Вас. Любите рубить с плеча, — словно извинился он и воровато отхлебнул из початой бутылки пива, которую только что выудил из ближайшей урны.

И это тот самый писатель, о котором еще недавно говорил весь Париж? Базиль уже который раз проклял Эллен за столь неуместное знакомство. Под лопаткой у него самого жутко зазудело, ему уже мерещились блохи. Нужно было немедленно прощаться, сославшись на какую-нибудь чепуху, но он медлил. Рядом стояла девочка восьми-девяти лет, своим безупречным ангельским видом оттеняя разложение Трентона. Это был такой милый комочек детства с русыми кудрями, в легком, не по сезону, пальтишке. Туфельки у нее тоже были почти летние, вполне приличные. Белоснежные носочки с кружевом… Как она смогла сохранить их чистоту, шляясь по помойкам Парижа? Девочка заметила любопытный взгляд Базиля и шмыгнула носом, смущенно переступая с ноги на ногу.

— Бедняжка, — все, что мог вымолвить Базиль, сутулясь под порывами ветра.

А ветер лютовал, разрывал прочь едва соединенные нелепой случайностью души. Базиль, удерживая рукой шляпу, все еще поглядывал на Коко, по крайней мере, так Люк Трентон представил свою дочь. Она показалась ему немного худощавой для современных детишек, и он подумал, что у нее наверняка зверский аппетит, и такую девочку не только ему хочется накормить до отвала.

— Ты голодна?

Базиль порылся в карманах.

— Нет, — ответила гордо она.

Коко не питается подачками, как ее сумасшедший отец. Может, еще слишком мало пожила на улице или набивает себе цену? Все равно в кармане Базиля, кажется, дырка…

«Боже, как глупо… Зачем строить из себя благодетеля?»

— Спасибо, месье Базиль. Мы только что перекусили, — оправдался за неловкий момент Трентон, делая свой глоток. — Уж простите, Вам не предлагаю. За Ваше здоровье! Кстати, у меня была точно такая же шляпа. Это Pierre Cardin?

— Не знаю…

Разговор явно не клеился. Базиль придумывал повод, чтобы уйти. Но ему было неудобно перед девочкой. Все-таки ребенок, нужно как-то мягче с людьми.

— Ты танцуешь, Коко? У тебя классные туфельки.

Он попробовал улыбнуться. Коко фыркнула. Она все время в руках мяла какую-то тряпку, и без того довольно потрепанную временем.

— Как зовут твою малышку? — спросил Базиль, снова собравшись с духом и пытаясь выглядеть дружелюбно. — Ведь это кукла, не так ли?

— Коко, невежливо не отвечать, когда тебя спрашивает, — поправил бант на голове дочери Трентон, виновато улыбаясь.

— Это не важно, — ответила с вызовом Коко, укрывая от всех свое сокровище. — Хорошие девочки не общаются с посторонними.

— Но Коко, какой же месье Базиль посторонний! — возразил Трентон, опуская с каким-то нездоровым наслаждением пустую бутылку обратно в урну. — Это наш добрый друг. Мы можем довериться ему.

— Друг? Папа, мы совсем его не знаем. Он выглядит, как бандит. Посмотри, как он держит руки в карманах. Да и не стоит доверять первому встречному.

«Да, в отличие от своего опустившегося на дно отца Коко совсем не раскисла. Qui se ressemble s’assemble (Рыбак рыбака видит издалека). В этом премилом ангелочке без сомнения есть волчонок, и тот внезапно вспыхивающий блеск в глазах, и то, как она сжимает свой кулачок, когда отвечает, преодолев первые минуты смущения»…

— Простите ее, месье, — продолжал Трентон, вздыхая. — Знаете, иногда я ее даже боюсь, такое скажет… Хотя немудрено, все же дочь писателя, а мама у нее адвокат…

Тут он грустно замолчал, многозначительно причмокивая губами. Базиль хорошо знал историю une famille infortun;e (одной несчастной семьи), как Трентонов впервые окрестила Ле Монд около года назад. Тогда еще скандал только-только назревал. А начиналось все банально. Любовный треугольник, в котором была замешана несовершеннолетняя нелегалка из Магриба. Однажды Люк стал жертвой карманной кражи, но вместо сдачи в полицию воровки, снял для нее комнату в Барбес и устроил на курсы швеи. Как потомственный аристократ и владелец роскошной недвижимости в Опере, в душе он всегда был социалистом… Казалось бы, живи и радуйся. Но…

Весь этот адюльтер тщательно скрывался под видом благодетели довольно долгое время, пока ее разгневанные братья не пронюхали в чем подвох и не плеснули ему в лицо кислотой. Когда последних нашли, им грозила депортация, но какой-то журналишка, наверняка, проплаченный ревнивой женой Люка, указал на то, что последний роман «Парижский шоколад бывает горьким» подрывает доверие к Правительству, так как создает ложное представление о тех карантинных мерах, которое оно принимает в это нелегкое время. Нельзя сказать, что Трентона раньше читали, но шумиха поднялась нешуточная, к процессу подключились вирусологи, правозащитники, религиозные фанатики и все, кому не лень. Одни писателя чернили по-полной, другие его восхваляли, можно сказать, из него делали козла отпущения и одновременно героя. Так что не удивительно, что скоро роман Трентона разошелся на цитаты, а по городу прокатились погромы и волнения, и полетели портфели в нескольких министерствах. В конце концов, братьев «жертвы растления» оправдали, тираж изъяли, а самого Люка возмущенная общественность, хотя бы ради приличия, заставила три месяца отсидеть в арестантском доме, пока он не был отпущен судом присяжных под редкие аплодисменты.

— Да, я знаю, — нахмурился Базиль, отворачиваясь от ветра.

— Что самое обидное в этой истории, — встрепенулся Трентон, прислонившись спиной к фонарному столбу и унимая зуд с блаженной улыбкой. — Выяснилось, что Зэма до встречи со мной была уже на пятом месяце беременности. Вот была потеха смотреть на всех этих клопов, пиариющихся на чужих несчастьях… Они даже не только не принесли извинения, но требовали от властей меня раскулачить, так как я, видите ли, опасный элемент и могу использовать свои капиталы на революцию. Им всем очень повезло, что я был слишком горд, чтобы марать руки в дальнейшем разбирательстве...

— Вы печально прославились на всей этой шумихе, — заметил Базиль.

— Не я один. Сейчас Вы не найдете в Париже ни одного независимого издательства. После скандала всех прикрыли. Людям запрещают говорить правду… Конечно, мне нужно было бороться, — опять сгрустнул Трентон. — Но я предпочел путь философа, вспылил, ушел на улицу.

По другим данным на улицу его выставили, обобрав, как липку, но это не меняло курс дела. Некогда богатей и аристократ Трентон утоп в трясине нищеты, питаясь в мусорных баках и живя подачками сердобольных прохожих. Одно время его домик из картонных коробок на набережной Сены стал местной достопримечательностью, пока осенние холода погнали его на подземную парковку, и там он должен был сгинуть окончательно, (всем известно, какой недоброй репутацией пользуется подземка Парижа). Но единственная дочь недавно отыскала его и осталась с ним вопреки угрозам взбешенной матери заявить в службу опеки. Базиль еще раз посмотрел на Коко. С таким крепким внутренним стержнем, конечно, она спасет своего несчастного отца. Другого варианта просто нет.

— Мда, мы должны вынести урок, — и Трентон доверительно взял экс-чемпиона под локоть. — Хорошо, что Вы пришли, месье…

Сейчас они стояли под статуей Лиона на площади Конкорд и словно топтались на месте. Пригласить новых знакомых даже в забегаловку Базиль не мог. Трентона просто не пустят в таком неподобающем виде, да и счет на троих никто из них не потянет. Оставался один вариант — спуститься к Сене на набережную де Тюильри.

Время было после обеда, и горожане с мрачным видом не спеша бежали трусцой вдоль реки. Их было так много, разных мастей, и все, как и положено, в масках и респираторах, что невольно чувствовался апокалипсис. Попадались и обычные клерки, и солидные чиновники, и инвалиды в колясках, и целые семья и с детьми. Власти недавно разрешили спорт, и многие парижане воспользовались подобными привилегиями, чтобы «надышаться» вдоволь воздухом. В воде отражались рыже-золотистые каштаны. Базиль, облокотившись о прогретые солнцем, едва теплые камни наблюдал, как мимо движется теплоход. На палубе были, по-видимому, испанские или португальские туристы. Они приветливо махали ему с палубы, что-то весело и шумно кричали, танцуя ламбаду. Все, как и раньше, даже не верится, что кругом творится. Может, он спит?

— Уж целый год им не разрешено покидать судно, — сказал Трентон, махая им. — Ходит по Сене на полном ходу. Город им дает все необходимое. Посмотрите, как они счастливы!

— А Вы не пробовали к ним присоединиться, Люк?

— Я бы с радостью, но власти предусмотрительно ввели строгие списки и контролируют их популяцию.

Коко спустилась к самой реке и потрогала осторожно носком туфельки поверхность воды. В это время волна от теплохода настигла берега, и девочка замочила носок. Базиль ухмыльнулся над ее неопытностью. Трентон по-прежнему не отпускал его локоть, и в своих круглых темных очках выглядел, точно слепой, хотя всем было известно, что кислотный всплеск в Барбес оказался пшиком.

— Зачем Вы носите это? — спросил Базиль, пытаясь ненавязчиво высвободиться.

Трентон вздохнул.

— Ничего не могу с собой поделать. Сначала был страх, потом опять страх.

— Черт возьми! Вы можете изъясняться яснее?

— Да, да, конечно. Простите меня за мой родной французский. Если Вы, месье Базиль, хотите жить… — он начал путаться в словах от волнения. -Их главная цель — напустить на себя умный вид и пугать Вас, пугать, и при этом, не забывая, конечно, обнулять Вашу карточку. Вы же знаете мою историю? Какие-то придурки плеснули мне в глаза лимонным соком, не смертельно опасно, но и не совсем приятно, скажу Вам. Все лечение проходило на дому, но под присмотром специалистов. Мне делали перевязки, примочки, и всякую безвредную чепуху, на которую я по глупости соглашался. Но им показалось мало, и они посоветовали мне напрасно не утомлять глаза, иначе есть один шанс из ста, что якобы я могу ослепнуть. И это сработало. Я приобрел вот эти дурацкие очки, скорее, ради шутки, думал, что похожу недельку, другую, но… Они словно срослись с моим лицом, у меня даже походка изменилась, состояние полной беспомощности, черт возьми.

— Да выкиньте их в Сену! — не выдержал Базиль, пытаясь их сдернуть с лица Трентона, но тот успокаивающе сжал его локоть.

— Перестаньте. Такие очки нигде я сейчас и не найду. Я даже сплю с ними, вот так ложусь на спину, и сплю, Коко свидетель. Да, Коко?

Бездомный откинул назад голову и попытался изобразить, как он с особым комфортом засыпает на холодном бетоне парковки. Базиль по-прежнему не верил ему и смотрел вниз на Коко. Девочка черпала ладошкой воду и с материнской заботой умывала личико своей тряпичной малышке.

— Да, у Вас замечательная дочь, — решил переменить тему Базиль.

Он как раз увидел лоточника с мороженым и подозвал его.

— Именно о ней я и хочу поговорить с Вами, — встрепенулся Трентон при звоне мелочи в чужом кармане. — Можно мне, месье, шоколадное? Вы весьма добры, месье. Коко, подойти, к нам. Дядя Базиль хочет угостить тебя мороженым.

Но девочка даже не обернулась на окрик отца.

— Простите нас еще раз, месье. У Коко всегда был сложный характер… А тут еще… В общем, ссора родителей редко идет на пользу их чадам… — и Трентон вежливо забрал из рук удивленного Базиля рожок, предназначенный для девочки. — Она слишком горда, своенравна, вся в мать, а я никогда не отказываюсь от подачек судьбы… — он жадно проглотил свой кусок мороженого. — Если вдруг со мной что-то случится, ума не приложу, как она все это переживет.

— Улица явно не место для такой девочки… — заметил справедливо Базиль.

Трентон мотнул космами.

— И я ей говорю об этом, но она упряма в своем намерении, что если и вернется к матери, то только со мной.

— А Вам бы почему и в самом деле не вернуться домой?

— Нет, что Вы! Я не хочу больше стеснять Матильду. Да и к чему я ей после всего, что было. Эта женщина высосала из меня все соки. Мое возвращение будет означать только одно, что она права.

— Папа, сейчас не нужно выяснять, кто прав или не прав. Я хочу, чтобы ты жил с нами, и с моим мнением тебе и мамон придется считаться! — вмешалась в разговор Коко, услышав отприрания отца.

Тот улыбнулся ей, потом повернулся к своему благодетелю.

— У Вас не будет для меня десяти Евро в качестве аванса? Я дам очень дельный совет…

Базиль посмотрел на бездомного, пытаясь понять издевается он или нет. Но, кажется, Трентон действительно просил денег.

— Мы с Вами, Люк, знакомы не более часа, но Вы уже мне дали кучу советов. Правда, все они бесполезные.

— Ну, не скупитесь, а? У Вас же должен заваляться где-нибудь хотя бы один Евро, а? — умоляюще сказал бездомный, глядя на Базиля взглядом голодной собаки.

— Черт бы Вас всех побрал! — не выдержал экс-чемпион и стал рыться в карманах. Он даже вывернул их наизнанку, демонстрируя дырки. Вдруг каким-то странным образом на камни упала скомканная банкнота в 20 Евро. Неужели что-то все же осталось после нашествия Камиллы, или это Бог, сжалившись, послал с неба, чтобы все уверовали в чудо?

«Эллен останется без шоколадки. Вот дурак!» — пронеслось в голове экс-чемпиона, когда Трентон прятал деньги себе куда-то за пазуху.

— Мне немного стыдно, месье Базиль, — шептал бездомный в суете, — что мы так начинаем наш деловой разговор… Так Вы хотите написать книгу? Вам нужен маэстро, который направит Вас… Я понимаю… — от волнения он опять путался в словах. Кажется, случайные 20 Евро окончательно скружили ему голову. — Простите меня за откровенность, но если Вы решили написать нечто великое, то зарубите себе на носу: никогда, слышите, никогда, ни при каких обстоятельствах ни с кем не советуйтесь. И даже со своей женой-адвокатом.

— У меня нет никакой жены!

— Неважно! Вот главный мой совет, и хотя он стоит еще больших денег, но для Вас мне ничего не жалко.

— Что ж, прощайте! Я им непременно воспользуюсь, — хлопнул бродягу по плечу бывший боец, поняв, что сейчас хороший повод уйти, но Трентон как-то хитро улыбнулся.

— Эллен говорила мне, — шоколадные капли отвратительно стекали его по усам и бороде, — что Вы хотите написать нечто не совсем серьезное, не политическое, просто оставить потомкам какое-нибудь шутливое послание или что-то в этом духе…

Сама интонация в голосе Трентона, будто он знает слишком много, чего не стоило знать, вызывала тревогу, и Базиль остановился в замешательстве.

«Нет, она не спала с этим жалким убожеством. Это просто исключено, невозможно, хотя… Черт знает эту Эллен!»

— Ну, это не совсем так, хотя… — уточнил он, почесав подбородок. — Это все ради фанатов, я давно обещал им некую проповедь. Но, наверно, Моисей из меня никудышный. За месяц я написал всего пару строчек…

— В таком случае я мог бы быть полезен.. Что за строчки? Позвольте полюбопытствовать.

— Не важно, — резко вдруг ответил Базиль и на манер Коко поджал губы.

Трентон чуть не подавился смехом, отчего какая-то дамочка, бегущая по набережной со своим пудельком, быстро повернула в обратную сторону. Вот дура набитая! Собачонка только-только хотела поднять ногу у столба, но ее безжалостно тянули за собой, и она с высунутым языком едва успевала грести задними лапами. Две минуты такой тянучки, и место на коврике будет вакантным.

— Вы болезненно относитесь к критике? — спросил вдруг Трентон, пытаясь придать себе серьезный вид.

Базиль почесал подбородок.

— Как Вам сказать…. Я могу дать и по зубам.

— Ну и отлично! — и бездомный писатель показывая свои давно не чищеные зубы. — Вы полный балбес и ни черта не смыслите в литературе!

Порыв едва контролируемой злобы накрыл Базиля. Он крепко сжал кулак для удара. К тому же, образ хохотушки Эллен, которая опускается перед этим убожеством, открывая свой чудесный ротик прямо здесь на набережной де Тюильри, во всех ярких красках снова возник перед ревнивцем. Базиля затрясло, глаза налились кровью. Он даже Эллен к Моро так никогда не ревновал… Но Трентон на удивление не спасовал, утирая спокойно рукавом выпачканную шоколадом бороду и затянув свою старую добрую пластинку поучительного свойства.

— К любой критике нужно прислушиваться, анализировать. Ведь бывает критика полезной, и важно из каких уст она идет, но зачастую, например, писателей любят критиковать те, кто сами двух слов связать не могут… Если Вы, конечно, не хотите, месье Базиль, чтобы Ваша книга не превратилась в букинистическую пыль под этими крышками, — продолжал Люк, хлопнув как раз по крышке зеленого ящика, прикрепленного к перилам набережной. Обычно в таких ящиках хранились книги лоточников, и в выходные тут шла довольно бойкая торговля.

— Говори, ты спал с ней, скотина!? — вдруг Базиль схватил за грудки Трентона и сильно наклонил за перила набережной, но в этот момент Коко обернулась к ним.

Детское невинное лицо осветилось осенним солнцем. Бровки изогнулись, как маленькие радуги. Возвышенный тон беседы взрослых насторожил ее, и девочка инстинктивно прижала к себе куклу. Они все замолчали, замерли, пока ее тревожный взгляд бродил по ним и, наконец, встретился с глазами Базиля, который уже испытывал досаду, что не сдержался. И все-таки нервы ни к черту! — решил тот про себя, отпуская писателя.

— Знаете, а Вы правы! — вымолвил Трентон, немного смущенный. — Меня давно надо выкинуть в Сену. Навряд ли я смогу Вам сейчас чем-то помочь. Человек, который хочет все время есть, думает только о еде. Ему до лампочки судьба человечества, духовные скрепы и всякая чепуха. Простите, но я все время хочу кушать, и вот Вам второй мой совет — пишите книгу на сытый желудок.

— Советы и советы. От Вас, Люк, одни советы! — сплюнул Базиль, успокоившись. — Вы поможете мне или Вы чего-то боитесь?

Трентон ухмыльнулся.

— Вы знаете, когда они устроили костер из моих книг, я стоял в сторонке, да вот здесь, за углом, и молчал, поглядывая на Матильду. Конечно, она тогда уже добилась своего, так жестоко наказав меня. Я был растоптан, унижен… Он ждала лишь от меня одного — поступка мужчины, но я не бросился в костер… Мне как будто не хватило духу, зато я рыдал потом… о как я рыдал на этом пепелище… Знаете, я не стал смелей, не стал отважней, мне просто стало тошно от себя, от всего того, что я представляю, понимаете? Вот почему я ушел в никуда, там мне самое место… И хорошая книга пропала… ушла туда, откуда пришла… Я не был сам достоин ее, вот и печальный финал. Эх, Базиль, дружище Базиль, подобные книги, как наши, они специфичны… Ведь это современные заповеди, руководство к действию. Они имеют лишь один недостаток — и слава, и успех приходит только после смерти автора. Вы готовы разделить свой успех с мертвецами?

— Мне не привыкать. Я живу рядом с кладбищем, и вид из моего окна аккурат на склеп какого-то гугенота.

Трентон захохотал, потирая руки.

— Отлично, отлично! Я уже чувствую успех! Он витает над нами. Вы чувствуете?

— Я чувствую, что от Вас, Трентон, несет помойкой. Послушайте свою дочь, отпустите обиды и возвращайтесь домой. Там Вас отмоют и накормят, а потом Вы мне поможете.

— Что Вы! Что Вы! К моей Матильде на поклон? Да, кстати, месье Базиль, никогда не женитесь на адвокатах. Мало того, что теперь все права на мои книги принадлежат ей, но и все будущие произведения я не имею права опубликовывать без ее разрешения. Она, видите ли, боится моей гражданской позиции… Может, это и к лучшему. Писатель в наше время — обычная бесстыжая бл., пишет то, что сиюминутно выгодно продать.

— Мне жаль, Люк, что с Вами все так получилось… — вздохнул Базиль, все еще ощущая на себе встревоженный взгляд девочки. — Коко не должна жить на улице…

— Да, да… — и голос Трентона при упоминании о своей дочери задрожал. — Девочке надо учиться, ей нужен дом, семья. Долг родителя обеспечить все это, и я, как никто другой, все понимаю. Вы, наверно, думаете, что я тиран, манипулятор и удерживаю свою дочь какими-то бреднями? Сколько раз сегодня я прогонял ее от себя, говорю, что улица — это мой осознанный выбор, что я пропащий. Но она упертая, ни за что не хочет расстаться со мной, верит, что я вернусь домой, помирюсь с Матильдой… Представляете, вот уже вторую неделю таскается со мной по улицам Парижа, а у нее занятия, кружки… Все, кто нас знает, в шоке. Боюсь, что дело дойдет до опеки. Ее мать что-то явно замышляет и тут она, как не странно, права… Но я как представлю, что фашисты силой отрывают плачущую Коко из моих объятий, у меня сердце опускается… Проклятый, жестокий мир, ненавижу…. Еще немного, и Вы сами сдадитесь или Вас купят с потрохами, как только заметят…

— Я привык биться до конца, — возразил Базиль.

— Да, да, я знаю… Пот, кровь, слава… Нечто подобное я уже проходил на литературной арене. А, впрочем, Ваши бойцовские качества еще пригодятся. Вы должны дать хороший пинок под зад всем этим мартышкам, нацепившим на свои мохнатые мордочки эти слюнявчики! — и он кивнул в сторону бегунов. — Да, цензура теперь жесточайшая, но Вы не бойтесь. Не отдавайте им ни одно слово. Каждое слово Бог.

— Так Вы поможете, Трентон?

— Сам я уже не боец, как видите, но могу поработать безымянным рабом, так сказать, за воду и хлеб, уж простите мой родной французский.

— 24 ноября

По городу пустили новенькие троллейбусы, двухэтажные, похожие на лондонские рутмастеры. Они рассекали с завидной скоростью. И это после всего, как власти запретили весь общественный транспорт, кроме такси. Неужели здравомыслие вернулось? Вряд ли. Даже Эллен считает, что людоедство не излечимо. Но в своих снах Базиль не искал подвох. Сейчас он собирался на рынок купить яиц к Пасхе, и это, когда на дворе ноябрь. Даже число он знал точно — двадцать четвертое, 24 ноября.

На остановке практически никого не было. Предыдущий троллейбус только что забрал толпу пассажиров, и их довольные лица примкнули к стеклам и все время улыбались, жмурясь от солнца. Базиль заметил, что маски в салоне совсем не требовались, и предположил, что произошла революция. Он даже чуть не проснулся, так как мозг стал подавать противоречивые сигналы. Но в этот момент его внимание привлекла подбежавшая к остановке женщина, тоже с открытым лицом. Благодаря высоким каблукам она выглядела забавно, словно упражнялась на ходулях.

— Ушел? — спросила она скорее больше для проформы.

— Да, только что, — ответил Базиль, испытывая легкое сексуальное влечение к ней. Где-то он видел ее прежде, но где?

— Придется ждать следующий.

Главное, быть абсолютно спокойным. Такие вот запыхавшиеся, утомленные глупыми заботами дамы. Они вечно куда-то опаздывают, ищут помощи у первого встречного. На вид Матильде, он сразу ее так почему-то назвал, было около пятидесяти. Отличный возраст для легкой интрижки. В этих беспокойных глазах, уставившихся на него, уже появлялся страдальческий блеск раскаявшейся грешницы. И этот взгляд, до дрожи глубокий даже для тех, кто знал самое дно, невозможно было забыть, и как часто пораженный им встречный мужчина долго и в мучительной агонии пытался воссоздать, словно по ноткам, весь образ прекрасной незнакомки. Но все было смутно и вскользь, и он вспоминал лишь большой выразительный рот с влажными расслабленными губами да шлейф какого-то очень тоскливого тонкого парфюма, который преследовал его до самого дома. В этой женщине было что-то необъяснимо талантливое, прощающее даже порочность. Может быть, улыбка, которая сияла, как лучик в хмурое утро. И когда она говорила, то всегда тихо, до дрожи, словно признавалась тайно в любви, с едва уловимым, умаляющим придыханием. Ее слегка поникшую голову покрывала шаль из овечьего пуха, что делала ее и без того раскаявшийся образ каким-то волнительно кротким.

— Вы тоже на заклание? — спросила она вдруг, вглядываясь в Базиля, выпячивая при этом свой волевой подбородок.

Он сделал вид, что не расслышал, разглядывая на ее покатом плече сумочку с эмблемой Louis Vuitton. А она при деньгах.

— Вы, наверно, не поняли меня, — улыбнулась она. — Я имею ввиду другое. Сейчас все словно сошли с ума, скупают яйца. Какой-то придурок из министерства решил перенести Пасху на ноябрь, опасаясь весенних вспышек сальмонеллеза. Магазины давно опустошены, разве что в выходные рынок работает, но я боюсь, мы с Вами, молодой человек, безнадежно опоздали. И ведь какая я дурочка! Попросила мужа мне набрать поутру, он у меня в командировке — подлец… Так вот какой-то сбой времени в смартфоне произошел. Представляете, проснулась — смотрю написано, что муж звонил мне одиннадцать раз за четыре тысячи лет!

Базиль промолчал, изучая табло с расписанием и размышляя на тему, почему все женщины перед тем, как лечь с ним в постель, начинают много болтать.

— Следующий через пять минут, — сказал он и, вскинув локоть, поглядел на свое левое запястье.

Часов там никаких давно нет, но Базиль так делает, не отдавая дань привычке, а чтобы напустить на себя важный вид занятого человека, которому некогда отвлекаться на всякую ерунду.

— Молодой человек, не смешите! — продолжала женщина. — Мы можем ждать так с Вами до вечера. Не хотите прогуляться? Тут всего-то пару остановок. Вы, я вижу, хороший собеседник.

Базиль явно не был хорошим собеседником, но этот намеренно сказанный ему комплимент, хотел он этого или нет, чуть не подкупил его.

— Я все же подожду следующий, — сделал он последнюю попытку сопротивляться.

А может и зря. Женщина пожала плечами, плохо показывая, что не обиделась, и направилась вдоль дороги. Базилю оставалось не смотреть ей вслед. Он всегда себя заставлял не смотреть вслед хорошеньким женщинам, но тут что-то пошло не так. Довольно громкий на пике своей эротичности вскрик разнес тишину улицы, как взрыв гранаты, и мужчина сдался. Ну, конечно же! Матильда оступилась, пробуя балансировать на бордюре, и ее двенадцатисантиметровый каблук ушел в жидкую грязь.

— Пожалуй, мы с Вами утонем в этих осенних лужах, — подбежал он, помогая ей выбраться из трясины.

— Утонем? — заволновалась Матильда и снова приподняла на него свой блуждающий взгляд.

Этим окриком она как будто выдала себя. В голове Базиля загудел некогда забытый прибалтийский акцент. Да, конечно, он знал ее прежде. Но где и когда, при каких обстоятельствах, память отказывалась помогать ему. К тому же, женщина словно собралась с силами и тихо добавила:

— Когда в ненастную погоду встречаются мужчина и женщина, они могут утонуть только в любви.

Базилю невольно понравилась глубина ее мысли.

— Вы знаете, в детстве я неплохо плавал, но отец отдал меня в самбо.

— Вы не похожи на танцора — то ли намерено, то ли в шутку усомнилась она, раскрывая над собой зонтик.

— Нет, не танцор. Я сказал, что в детстве меня отдали не в самбу, а в самбо, — и Базиль приподнял воротник. Зонтик Матильды не сразу раскрылся. Ей приходилось, как-то крутить его, подтягивать, шевелить скрытый механизм какими-то странными способами, и то, как она делала это своими хваткими сильными пальцами, все буквально совращало Базиля. Он с трудом преодолевал приятную дрожь и жмурился, точно спасаясь от соблазна.

— Борьба такая. Combat, — пояснил он, не желая быть дураком. — Может, Вам помочь с этим зонтиком?

Солнышко еще не скрылось за тучами, но мелкий дождик уже тревожил разлившиеся по асфальту лужи.

— Нет, нет. Я сама. Уже привыкла. Знаете, а жаль, что Вы не танцор. У меня как раз нет партнера по самбе. Тут есть хороший клуб, наплевавший на карантин. Все такие дерзкие, беззаботные, и главное — никакой социальной дистанции, кружись в духоте, потей, друг перед другом попой виляй, красота…, только я одна в сторонке стою.

— Я больше не танцую, увы.

— Почему же?

— Не хочу никому отдавливать ноги.

— Не страшно! Я бы быстро Вас отучила, надев на себя капканы для лося. Ну, может быть, передумаете?

И, правда, почему бы не начать в свои «…дцать» танцевать самбу? Борьба и танцы часто перекликаются, задействуются одни и те же группы мышц, похожая физическая нагрузка, та же сноровка, так же нужен партнер. Вот только в последнее время он негативно относился к танцам, но не потому, что считает это занятие нечто себя недостойным, а просто потому, что его бывшая жена ушла к какому-то балетмейстеру. Он вдруг представил свою Камиллу, брызжущую ядом. «Mm, ; mauvais ouvrier point de bon outil..». (Плохому танцору яйца мешают). Да, она всегда была такой прямолинейной.

В этот момент к остановке, бесшумно расплескивая лужи, подплыл следующий троллейбус, и мужчина хотел было уже повернуть назад, но Матильда опять эротично взвизгнула, теряя равновесие, и ему пришлось подхватить ее вновь.

— Не верьте глазам своим, молодой человек, это возможно мираж, — произнесла она с придыханием, полушепотом. — Когда я жила в пустыне двадцатилетнего брака, я часто видела нечто подобное. И никакой мистики. Обычная игра света, не более.

— Да? А мне кажется, вполне реальная картинка… — засомневался в правдивости ее слов Базиль, разглядывая новенький троллейбус, в который во все двери забегали неизвестно откуда взявшиеся люди.

— Пойдемте прочь отсюда, пойдемте… — перехватила инициативу Матильда и стала уводить его от троллейбуса, точно от аттракциона упрямившегося, непослушного ребенка.

Ее настойчивость опять вызвало в нем прилив сексуального возбуждения. Он готов был хоть сейчас танцевать с этой женщиной.

— И что же Вы делали в пустыне двадцать лет своей бесценной жизни? — спросил он иронично, наконец, подавшись и легко ведомый ею.

— Была женой фараона.

— А что же сейчас? — ухмыльнулся Базиль.

— Увы, муж давно в саркофаге, но все еще требует по утрам яичницу. Как Вы думаете, мы все же купим яйца?

— Не думаю, — ответил он, провожая тоскливым взглядом троллейбус, полный народа. — Опять все без масок, что за напасть?

— А Вы разве не знаете? С сегодняшнего дня можно делать все, что душе захочется.

— С чего бы это?

— Ну как же, какой-то известный ученый сказал, что чтобы избавиться от дискомфорта при ношении маски, надо ее просто не носить.

— Где он был раньше, этот Ваш известный ученый…

— Не поверите, но он всегда так говорил. Просто его никто не слушал. Все были напуганы этим вирусом, думали, поносят маску месяц, другой, ну а когда дело затянулось, стали прислушиваться.

Впереди была большая лужа, и Базиль подал спутнице руку, чтобы провести ее по бордюру. Сам он удачно ступал какое-то время на небольшие островки суши, образованные от неровной поверхности асфальта.

— А Вы тоже фараон…, как и мой, — восхитилась женщина, глядя, как ее спутник отважно шлепает по лужам.

— Это почему же?

— Дело в том, что в древнем Египте простым смертным запрещалось ходить по лужам, и только фараоны могли себе такое позволить. Вам не хватает только рабов.

— Рабы мне не нужны!

— А зря… С рабами пирамиду себе построили бы.

— А у Вашего мужа были рабы?

— Ну не совсем рабы… Это были люди, добровольно отказавшиеся от своей свободы в пользу безопасности. В конце концов, он им обещал, что их могилы не потревожат. Вы ведь верите в загробную жизнь? Говорят, там вполне сносно.

— Кто говорит?

— Жрецы. Очень опасные типы, скажу Вам.

Базиль усмехнулся. Весь этот шутливый ни о чем разговор забавлял его.

— Чем же они опасны? — спросил он, посмеиваясь.

— Тем, что тащат все, что непопадя на жертвенный алтарь, — тихо произнесла Матильда. — Зря Вы так смеетесь, молодой человек. Один мне как-то подмигнул, когда я случайно заблудилась в храме Исиды, что на острове Филе… У меня сразу душа в пятки. Эти жрецы всегда подмигивают, когда видят что-то им подходящее…. Только представьте, одинокая красивая женщина, мечущаяся среди колонн в поисках выхода, и голый религиозный фанатик тащит на спине еще не потрошеного козленка. Козленок жалобно орет, брыкается связанными ножками… Понимает, чем все это может закончиться… И меня тоже под ручки. Хорошо, что у меня справка была… за подписью самого Сэта. Она кстати всегда со мной, так на всякий случай. Хотите, покажу?

Мужчина не успел кивнуть, как Матильда суетливо стала копаться в своей модной сумочке из крокодиловой кожи.

— Ну, где же она, где? Ах вот… — вытащила она наконец трубочку папируса… — Сие справка выдано Сэтом, богом бесплодных песчаных пустынь, и кто посмеет обидеть того, кому она выдана, получит от меня, как минимум, пендель… — И Матильда гордо взмахнула иероглифами перед смеющимся до слез Базилем. — Вот так-то! Работает безотказно… Ну тут еще приписочка есть, что, мол, обязательно надо пасть на колени перед предъявителем сей справочки и целовать ступню, обещая выполнить любое пожелание, и всякая чепуха… Но это я сама приписала.. — вдруг проговорилась она то ли по глупости, то ли намеренно. — Вам бы тоже, молодой человек, подобную справочку… Лишняя не будет.

Они прошлись немного в некой задумчивости. Матильда еще о чем-то несусветном болтала, а Базиль был абсолютно счастлив от всей этой чепухи. Потом она взяла его за руку. Такое мягкое, воздушное, как ее шаль, пожатие, отчего кружится голова. Он сжал в ответ ее теплую ладошку, теперь он ее никогда не отпустит, а женщина как будто опять не удержала равновесие и оступилась. Даже не успела взвизгнуть, как обычно. Он подхватил ее с замиранием сердца, прижал к себе… Она слегка сопротивлялась, уводила свои расслабленные губы от его жаждущего поцелуя, но каждый раз, когда он был опасливо близко, почти касаясь их, вздрагивала той тихой электрической дрожью, закрывая свои глаза и словно теряя сознание. Да, она ждала этого, и, обнимая ее податливое легкое тело, Базиль отметил про себя, что Матильда сейчас чертовски походит на послушницу какой-то запрещенной монашеской секты, осознавшей вдруг всю пагубность религиозного воздержания и решившая отдаться первому встречному. Теперь все ее страсти рвалась наружу, точно голодные, осатаневшие от заточения тигры, готовые растерзать открывшего им клетку…

— А как же яйца… Мы опоздаем… О Боже… Мой зонтик… Уйдем с дороги… — путалась она в своих страхах, с трудом отрываясь от настырных губ мужчины.

Он вдруг стал называть ее совершенно другим именем…

— Альма, Альма…

Зонтик ее выпал из ослабевших рук, и порыв ветра подхватил его и унес куда-то по лужам. Базиль уже свернул с дороги в какие-то переулки, а сладкая добыча на его руках все еще шептала ему какую-то нелепицу…

— Заманчивое предложение

Поутру его разбудил звук перфоратора. Базиль еще не отошел от ночных фантазий, как все в доме могильщика заходило ходуном, а штукатурка стала сыпаться, как снегопад. Волей неволей пришлой вставать и разбираться. Оказалось, что во всем виноват Кревер, настращавший и без того боязливую мадам Рабински новыми поджигателями.

— Сейчас много на улицах бездомных, впереди зима, и они будут греться в нашем подъезде зажженными спичками. Нужно поставить умную дверь.

— Какую такую умную дверь? — перекрестилась вдова.

— Умная дверь — это такая дверь… — стал размахивать руками страховой агент, объясняя преимущества новых технологий. — В общем, это стоящая вещь! Власти сейчас запускают проект по установке таких умных дверей в каждом подъезде Парижа. На это уже выделили колоссальный бюджет, и сначала все это будет иметь добровольный характер и первые сто дверей будут установлены на Монмартре бесплатно…

— Бесплатно? — мадам Рабински была всегда насторожена к подобным словечкам, но сейчас запуганная и сильно переживающая за судьбу Моша, готова была на все. — И что же они могут, эти Ваши умные двери?

Кревер с перевязанной бинтом головой, очевидно, жертва препираний с Базилем, оживился.

— О, это стоящая вещь. Они пропускают и выпускают человека из здания по отпечатку пальца или по голосовому сообщению. С ними можно разговаривать, мадам, и никто чужой не зайдет и не выйдет без Вашего на то согласия.

В общем, Базилю снова испортили настроение. Конечно, он не разбирался, кто прав, кто виноват. Согласие всех жильцов требовалось лишь формально. Рабочие-установщики, потеряв в неравном бою каски, едва успели нырнуть в свой грузовичок и нажать на газ до упора, пока Базиль гонялся за Кревером с гудящим перфоратором. Он бы гонялся за ним весь день, если бы не назначенная на два часа деловая встреча со старым приятелем.

— Зачем ты пригласил меня? — спросил Базиль, некомфортно расправляя плечи, когда заскочил в бистро рядом с метро Blanche.

Кондиционер работал на все сто, и направленная струя воздуха со слащавым запахом антисептика била ему в спину.

— Ты не девочка, чтобы тебя куда-то приглашать, — и усатый человек, сидевший напротив, пригнулся к столу, чтобы сдуть пенку с переполненной пивом кружки.

Базиль заметил, что с возрастом привычки Жуля совсем не меняются, такой же степенный и неповоротливый, смотрит исподлобья, точно бычится, разве что мешки под глазами стали чуть-чуть темнее.

— Кажется, мы не виделись вечность, — и Базиль отхлебнул осторожно свое пиво. — Надеюсь, ты не решил меня отравить этой бодягой.

Усатый человек усмехнулся. Он был немногим старше Базиля, но рыжие усы у него были уже с сединцой, распушенные, длинные с завитками на концах, как у таракана. Все на остальное можно было и не смотреть. Нос, не раз переломанный, в виде какой-то вареной картошки, низкий волосатый лоб и красные в аллергической сыпи щеки, а рта как будто и нет — тонкая бледная поперечная полоска, иногда расщепляющаяся, чтобы выпустить хриплые звуки. Но усы все же загляденье. У Жуля и кличка Усач. Пожалуй, никто в Париже не любит свои усы больше, чем Жуль, бывший тренер и менеджер Базиля по боям без правил. Когда-то эти двое перевернули все понятия о спортивной борьбе и внесли под давлением фанатичной общественности более жесткие изменения в правила боя. Одно из них — добивание противника локтем, если тот отказывается признать поражение, поломало здоровье не одному десятку претендентов на чемпионский пояс.

— Как жаль, что мы вовремя не протолкнули с тобой колено, — с ностальгией вздохнул Жуль, считая красно-белые клетки на скатерти. — Тебя бы не дисквалифицировали…

— Придрались бы к чему-то другому, — резко заметил Базиль, рассматривая картину на стене, где голая тетка на одних каблуках шла куда-то, обмотанная плеткой.

— Ты какой-то взъерошенный…

— Да… Не люблю, когда люди надевают на себя добровольно ярмо на шею…

— О да….Нынче свободой не пахнет… — согласился Жуль, облизывая пенку со своих усищ.

— Времена дикие…

— Да, в дикие времена живем. В пригороде Ля Шеваль грабители отрезали палец пареньку только потому, что он установил сканер отпечатка на своем телефоне. А, впрочем, все-таки я рад тебя видеть. Я даже скучал по тебе.

— Что тебе нужно? К чему все эти телячьи нежности? — не выдержал Базиль.

Усатый засмеялся. Они сидели друг против друга, положив локти на край стола, и прищуренным взглядом оценивали, как здорово потрепало их время после последней встречи.

— А ты все такой же, Базиль, — и Усач немного спустя снова отхлебнул из кружки.

Манжеты задрались, и экс-боец увидел Rolix на правом запястье своего бывшего тренера. У самого Базиля год назад были точно такие же, пока плут Миньо не подсуетился и не выторговал их у него за сущие крохи.

— Да, такой же, — погладил свой живот Базиль, — только запасся немного жирком.

Хвастаться и, правда, было особо нечем. А у Жуля, видать, хорошие времена. Он точно на коне, если пивная пена на усах серебрится в лучах неоновой подсветки.

— Распух от голода? — усмехнулся Усач.

— У меня с этим все нормально, есть работа.

— Всем известна твоя работа — продавать старые шмотки. Миньо проболтался.

— Так это он дал тебе мои контакты…

— И эти часики тоже, — и счастливый владелец Rolix взглянул на блестящий бриллиантами циферблат. — О, уже скоро полдень… Не поверишь, я выторговал их у него всего за…

— Мне не нужны подробности! Будем считать, что вы с Миньо украли их у меня, — вспылил Базиль, всегда ревностно относящийся к своим бывшим вещам.

— Ладно, ладно… Я могу и вернуть, — и Жуль сделал вид, что собирается отстегивать браслет. — Все-таки мы друзья с тобой, Базиль, верно, а?

Базиль закачал головой.

— Оставь их себе!

— Спасибо, дружище. Я знал, что ты добрый… Но и я не скотина, и вот мы здесь в A la Pomponnette дегустируем с тобой бельгийское пиво, когда половина наших общих знакомых ушли вкалывать грузчиками в доки, — Усач миролюбиво вздохнул. — Ну, ты же знаешь Миньо, привязался, как черт. Ну, я сразу смекнул, если ты распродаешь свои любимые вещички, значит, дела неважные. Ну, мы и подумали тут с ребятами, а почему собственно, нет и не организовать твой бой с Фернандесем.

Базиль уже хотел встать из-за стола, разговоры о договорняках были для него табу, но усатый сразу пошел на попятную.

— Ладно, ладно, не кипятись. Все мы прекрасно понимаем, что у тебя нет никаких шансов, но тебе делать ничего и не надо. Это же рождественское шоу, малыш. Можно немного срубить лаве, а ты как раз на мели.

— Я не буду ложиться под этого испанского петушка.

— Ладно, не ложись, ладно, — и Жуль допил свою кружку. — Пусть это будет по-честному, по-мужски. Сколько ты весишь, пончик? Хотя это не важно. Бой без весовых ограничений… Только сдай кровь на вирус и…

— Я никому не дам свою кровь! — ударил кулаком по столу Базиль.

— Ладно, ладно. Мне нравится твоя горячность, дружище. Может быть, федерация сделает для тебя исключение. Эй, есть кто там живой? — заорал он на весь зал. — Повтори, гарсон!

— Они ненавидят, когда их называют гарсонами, — заметил Базиль. Свое солодовое удовольствие он растягивал, как американскую жвачку, опасаясь, что счет придется оплачивать на двоих.

— Плевать! А мне не нравится, что у меня пустая кружка, — и Жуль намерено повысил свой хриплый голос, что еще больше подстегнуло официанта спешить к единственным посетителям бистро. — Эта какая-то пандемия лени. Никто не хочет работать. Расслабились, а? Но чаевые никто не отменял… — Повтори, гарсон.

Базиль с тоской вспомнил о тренировках. Точно также хрипел на него Жуль, подгоняя выкладываться по полной.

— Да, с тобой не забалуешь…

— А то… Еще два таких забега, и он сдохнет, — вздохнул Жуль, когда этот щупленький официант в маске, выслушав нарекания, побежал выполнять заказ к стойке бара.

— Весь Париж — сумасшедший дом, — опять вздохнул бывший тренер. — Единственное место, где еще можно легально быть человеком, это клетка. Ты, наверно, за пять лет ужасно соскучился, медвежонок, по клетке? А? Ночами чешутся кулаки и все такое, а?

— Какие ставки? — нахмурился Базиль, явно не разделяя дружеского оптимизма тренера.

— Сто к одному, — и Жуль немного откинулся на спинку стула.

— Врешь.

— Ладно, без обиняков, дружище. Никто не будет ставить на тебя, кроме тебя самого и парочку психов типа Грандье, — и Усач закрутил себе седеющий кончик уса. — Просто приди и все.

— Я не приду.

— Придешь.

— Не приду.

— Придешь, — и бывший менеджер Базиля положил свой кожаный портфель на стол.

— Узнаешь?

— Что это? — спросил Базиль недоверчиво.

— Там наш старый контракт.

— И что? Я в нем не обязывался пахать на тебя всю жизнь…

— Да, ты прав, но по нему осталось две недели, и если ты откажешь…

— Перестань, Жуль, меня пугать этими фантиками. Ты прекрасно знаешь, что это не прокатит. Мы с тобой давно в расчете, я вернул пояс в федерацию, с боями давно завязал, я красиво ушел, Жуль. Спасибо за пиво.

Базиль быстро поднялся, так и не допив свою кружку, хотя хмель приятно кружил голову. Еще бы закурить, но при бывшем тренере он не хотел показывать, как далеко ушел от спорта.

— Как хочешь, Медвежонок, я все-таки надеялся на твое благоразумие, — огорчился Усач.

В этот момент к ним подбежал официант с двумя полными кружками, поставил их на стол.

— Фисташки в счет заведения, месье.

— Вот видишь, — подмигнул Жуль бывшему чемпиону. — Стоит только накричать, и все становится на свои места. Не заставляй меня, медвежонок, рвать последние связки… Не ломайся! — и тренер подвинул себе новую кружку и вернул гарсону пустую. — Вот лучшее лекарство от сумасшествия, Базиль! Да, сядь ты, сядь, я угощаю.

Но Базиль уже направился к выходу, правда, шаги давались нелегко. Он ощущал на себе взгляд прошлого, который точно мешок картошки взваливался на плечи и не пускал.

— Тебе нужно выстоять хотя бы пол раунда. Да, все понимают, что ты давно на пенсии. Но они готовы платить хорошие бабки, если увидят непобежденного B;b; ours в отключке на канвасе. Вот будет зрелище! Чтобы это увидеть, я даже верну тебе твои часики, а?

Базиль замедлил шаг. В голодном животе предательски заурчало.

— Что мне сказать людям, которые послали меня к тебе? — продолжал искушать Усач. — Фернандес тоже ждет.

— Скажи им всем, чтобы они поприжали свои петушиные хвосты. Я подумаю.

— Базиль, думать нечего. Либо да, либо нет. Да, кстати, я слышал, что Брюно спутался со страховщиком Кревером. Почему бы им не застраховать какой-нибудь домик на Сен-Венсан от пожара? Кажется, твоя берлога там, Медвежонок?

Базиль остановился, но не повернулся. Новость выглядела не новой, но устрашающей. Может быть, все же Жуль блефует.

— А это плохой знак, малыш… — продолжал тот, сдувая пену со второй кружки. — Очень плохой знак. Ты же знаешь, что Брюно страхует, то непременно превращается в пепел. Подумай хорошенько, Медвежонок. Даю тебе время до завтра, может быть, до полудня. И знай, у меня еще переговоры помимо тебя с двумя ветеранами, и один из них Дидло, который уже оборвал мой номер с самого утра. Потом не говори, что тебе не предлагал руку помощи твой лучший друг.

Базиль вышел на улицу с двояким чувством. Неужели он все же согласится быть мальчиком для битья? Даже если бы его предупредили за год, что его ждет бой с Фернандесем, он не успел бы подготовиться. Да и к чему все это? Фернандес сейчас в лучшей своей форме, молодой, перспективный, ему давно нет равных в ударной технике, а что Базиль? Да, он непобежденный чемпион, ушедший на пике славы по глупой оплошности, но пять лет вне спорта не прошли даром. Нерегулярные пробежки по Булонскому лесу с Миньо не в счет. Разве что можно рассчитывать на грепплинг, но там тоже все мутно. Фернандес берет уроки у самого Мо. Нет, надо было все-таки допить пиво. Он вдруг представил Жуля, сдувающего пенку с уже третьей, предназначенной ему, Базилю, кружки, представил даже Дидло, который срубает кучу капусты только за то, что минуту, другую покрасуется в своих полосатых трусилях на публике. Что там порол Жуль на счет переговоров с ним? Какие-то еще ветераны… Вряд ли. Базиль для федерации — самая желанная вишенка на их обильно политым кровью тортике.

— Базиль… — услышал он вдруг за спиной хрип Усача и оглянулся.

Тот выходил из бара, немного пошатываясь вразвалочку, без верхней одежды и своего драгоценного портфельчика, прикрывая свой рот салфеткой, чтобы не придрались жандармы.

— Ты думаешь, почему они тебя так легко отпустили… — сказал Жуль, уводя взгляд куда-то вбок. — После квалификации ты заскучал, все заскучали. Ты блистал один на Олимпе, потом ушел, и им нужно было время, чтобы вырастить еще чемпиона. Теперь это Фернандес. Он новый бог октагона. И этот бой с тобой они ждали пять лет. Если ты откажешься, тебя сметут в порошок. У федерации на этот счет прокатанная дорожка. Вспомни Гарбоса! А сколько было апломба, вся эта бравада в прессе, и что? Его упрятали в долговую яму, и он до сих пор прозябает в ней.

— Я знаю.

— И?

— Я выступлю.

— Вот и отлично, — обрадовался Жуль и сделал шаг навстречу, протягивая руку. На солнце ослепительно блеснули золотые часы. — Вот утешил старого друга, так утешил.

Но Базиль уклонился от рукопожатия.

— Я выступлю только при одном условии.

— Каком же?

В глазах тренера возникло беспокойство, хотя он скрывал его. Базиль намеренно медлил. Ему удалось при уходе стащить со столика горсть фисташек, и он щелкал ими, сплевывая скорлупки себе под ноги.

— Ты сбреешь усы.

Жуль рассмеялся.

— А ты все такой же, Базиль, все такой же, — и они обнялись крепко, как в старые добрые времена, хлопая друг друга по плечам. — Мы все будем рады видеть тебя в Октагоне. Боже, неужели ты снова с нами!?

— Я как будто бы сидел в тюрьме, — растрогался экс-чемпион, немного забывшись. — Как же хорошо быть действующим спортсменом, черт возьми!

— Главное, продержись достойно пол раунда, не ложись сразу, — напомнил ему жестокую реальность тренер. — Фернандес сшибет тебя где-то после третьей минуты левым боковым или задушит у сетки. Он еще думает.

— А если я его побью?

Жуль задумался, точно оценивая вероятность такого исхода. В его глазах на мгновение мелькнул страх, но он подавил его частым морганием.

— Даже не вздумай. Ты что надышался антисептиком и стал бессмертным? Просто делай, как тебе говорят, и все будет хорошо. Получишь хороший куш наличными сразу после боя. И не торгуйся. Я итак делаю все, что могу.

— Ну, конечно, — экс-чемпион не верил.

В этот момент с улицы Лепик послушался шум. Человек двадцать каких-то шутов организованной колонной проходили мимо и стучали в пустые кастрюли. У каждого из них на голову был натянут противогаз.

— Что это за бунт голодных головастиков? — удивился Базиль, вчитываясь в надписи на транспарантах. «Vol de culture!» (Кража культуры!) и «Nous mourrons, mais pas sur sc;ne!» (Мы умрем, но не на сцене!).

— Я совсем забыл, — прохрипел Усач. — Сегодня всех культурных французов призывают на несогласованную акцию. Они идут к зданию Министерства культуры.

— И что им там надо?

— Ну, как обычно. Требуют у властей открыть театры, которые закрыли из-за вируса.

— А ты пойдешь?

— Зачем? Я не культурный.

— Они взяли палки и стали думать

Трентон оказался человеком слова, хотя о разговоре на набережной де Тюильри можно было благополучно забыть. Сейчас эхо от звонка еще резало слух. Было раннее утро, наверно, около семи утра, но в дверь настойчиво звонили. И это похуже грохота перфоратора у самого уха.

— Какого черта! Кто там? — взревел Базиль, запуская спросонья в сторону двери первое, что попалось ему в руки. Накануне он принял на грудь лишнего, и голова раскалывалась, как переспелый арбуз.

«Нет, это не дом могильщика, а пыточная жаворонка. Каждый, кто может дотянуться до звонка, считает себя должным нажать на него, и это в такую рань!».

Сейчас ему везде мерещился Кревер, этот скользкий проходимец без мыла в любые дыры, гороховый шут в своей желтой пижамке, несостоявшийся саксофонист с чугунной башкой, так что вдребезги разбившая бутылка о дверь предстала в похмельном сознании Базиля, как акт возмездия.

— Что б ты сдох, скотина! — простонал он.

— Это Коко. Я принесла Вам от папы письмо, — раздался за дверью детский голосок

— Коко? Письмо? Ах да.

«Черт! Как же неудобно!» — и смутные воспоминания каких-то нелепых договоренностей начали проявляться в памяти, как растекающиеся пятна крови от снайперской пули на белой рубашке.

— Подожди, детка!

Да, конечно, тогда они ударили по рукам, и он дал Трентону свой адрес для корреспонденции, у последнего не было телефона. Но чтобы вот так вместо почтового голубя присылать девочку?

«Ах да, бедняжку надо чем-то угостить… — появилась вдруг здравая мысль, и Базиль огляделся, потирая красные опухшие глаза.

Жуткая картина. Вчера вечером он явно сорвался. Гулять на последние может только русский. Да еще накануне он еще разморозил холодильник, и тот открыт нараспашку, как взломанный сейф.

«Кажется, на столике есть шоколад. Ну, конечно, есть. Он оставил его для Эллен, если она случайно заявится в гости…»

Базиль сполз с кровати вниз головой, пошарил рукой под тахтой, отыскивая свою скомканную одежду, и, как мог, натянул штаны. Затем, маневрируя по осколкам битого стекла, он поплелся к двери. Шатало сильно. По сути, он был еще пьян. Долго отстегивал цепочку, наконец, открыл дверь, но на пороге уже никого не было. Никого!

— Эй, ты где?

Очевидно, Коко только что была здесь. Мокрые следы от ее туфелек, а коврик не привычно сдвинут. Базиль поддел его ногой. Так и есть. Конверт от Трентона. Он взял письмо, развернул вложенный лист… Сразу бросилась в глаза снежная чистота. Что это за шутки? В этот момент хлопнула подъездная дверь.

«Ну и дуреха! Останешься без шоколадки… Хотя собственно что ожидать от тридцатилетнего бездельника с хмельной головой… Я бы на ее месте тоже рванул отсюда».

Базиль зевнул, попытался сосредоточиться и, наконец, нашел неровный подчерк Трентона на углу листа. Всего одна короткая фраза. Одна единственная.

— Они взяли палки и стали думать, — прочитал он в полутьме, все еще стоя на пороге своей берлоги.

«Что это значит? Он издевается? Хотя что-то в этом есть. Какой-то намек, какая-то горькая насмешка. А Трентон далеко не дурак. Как быстро он уловил стиль. Коротко и емко. Как десять заповедей. Пожалуй, с ним можно сработаться и как-то помочь с жильем, чтобы тот хотя бы снял что-нибудь на окраине для себя и своей верной дочери…»

Базиль почесал подбородок. Деньги у него должны появиться через две недели, но сейчас идут холода. Трентонам не продержаться на парковке так долго. Пусть поживут у него, он договорится с Брюно… И еще одна проблемка: аукцион горит уже на этой неделе и Миньо наседает, но отдавать перчатки перед боем с Фернандесем — плохая примета.

— Пойми, мне нужны эти перчатки! У меня важное дело под Рождество! — дышит перегаром экс-чемпион в трубку, заранее понимая, что все бесполезно.

Миньо тверд, как скала, и если самый предприимчивый агент Sotheby’s решил провести свое дело, его ничего не колышет, хоть ты тресни.

— Слушай, Базиль. Я уже обо всем договорился c домом Кристис, и отменять я ничего не собираюсь. Лоту присвоили номер, заявлены участники, и моя репутация пострадает…

— Но ты сам говорил, что нужен хайп. А чем не удача, такая возможность? Цена взлетит сразу после этого шоу… — убеждает он агента перенести аукцион на следующий год. На счет репутации Миньо он вообще не волнуется. У того ее никогда не было.

— Взлетит? Ты что смеешься? Фернандес тебя просто размажет. Потом никто не купит у тебя даже шнурок от ботинка. А сейчас ты еще легенда.

— Я связан там контрактом, понимаешь? Мне нужно выступить и мне, черт, как надо эти перчатки…

— Хорошо, выступай! В чем проблема… Но купи другие, сколько они стоят в Декатлоне? Я дам тебе на них в счет нашей будущей выручки.

— Ты не понимаешь. Я буду биться только в них. В них я побил Дидло дважды, в них я побью Фернандеса.

— Что за чушь ты городишь!? Ты и вправду спятил, Базиль… Я сказал, что приеду за ними завтра утром и попробуй только мне не открыть дверь!

— Я тебе открою дверь, я тебе открою… Утром решил приехать, с утреца… — Базиль уже представляет, как катится кувырком с лестницы наглый Миньо. Хотя, конечно, тот прав. Базиль дал слово, но кто знал, что потом предложит усатый Жуль? — Ладно, забирай их, скотина!

— Хороший мальчик, хороший… — радуется агент Sotheby’s, делая какие-то странные движения шеей, будто он гусь. — Кстати, есть идея!

Базиль напрягается. Все идеи Миньо для него провальные.

— Что ты еще придумал?

— Я обещал подумать, как поднять цену на перчатки.

— Ну.

— Нам нужен маленький скандальчик накануне аукциона. И чем раньше, тем лучше. Ты можешь кое-что сделать?

— Что именно?

— Объяви каминг аут на своей страничке в Facebook.

— Чего? Ты спятил, Миньо? За кого ты меня принимаешь?

Миньо явно заслуживает хороший джеб левой, но когда он так хихикает надо бить и правой.

— Не можешь? А зря… Это вызовет общественный резонанс.

— Плевать я хотел на общественный резонанс. Придумай что-нибудь другое.

— Ладно, не хочешь, как хочешь. Тогда дай леща какому-нибудь педику.

— Леща педику? — опять чешет подбородок Базиль. — Я каждый день гоняю их в парке. Кажется, им даже нравится.

— Нет, нет! Ты должен это сделать прилюдно, на глазах у всех.

— Погоди, есть у меня один подходящий субъект за стенкой… новообращенный еврей.

— Нет, нет! Евреев не трогай. У них сильное лобби в парламенте. Нас просто выкинут с аукциона за антисемитизм, а вот твоя гомофобия даст нам очки перед боем. Отправляйся в Маре.

— В Маре?

— Да, в Маре! Но будь избирателен.

— Я что, перед тем как двинуть в морду какому-нибудь пидорку, должен спрашивать, обрезанный он или нет? Знаешь, что дружок, да иди ты, сам знаешь куда, со своими идеями!

— Зря кипятишься! — упрекнул экс-чемпиона Миньо. — Бери пример с Дидло. Его легендарные трусы в полосочку этой весной ушли с молотка, а все потому, что он нигга и откусил ухо какому-то белому.

— Я лучше откушу ухо тебе, скотина!

— До завтра, Базиль, — сделал вид, что не расслышал Миньо.

— Только сунься мне утром! Я сплю до обеда, — и Базиль вешает трубку.

Он словно загнанный зверь и готов растерзать любого, кто попадется ему сейчас под руку. Подходящее настроение для реализации гомофобской идеи, но сейчас ему нужно непременно успокоиться и все хорошенько взвесить. Расшатанные нервы плохо действуют на здоровье. Вот и спина какой-день барахлит, словно кто-то тяжелый прыгнул ему на плечи. И еще перед глазами жуткая вещь — Жуль сбривает усы. Базиль никогда не видел тренера без усов и, может, и не увидит. Зачем он дал согласие на бой с Фернандесом? Конечно, пятьдесят кусков Евро за участие — это последний шанс хоть как-то потом наладить свою уже немолодую жизнь, но все же, стоит ли все это потерянной чести? Если Фернандес выиграет, Базиль войдет в историю октагона, как продажная шлюшка. Все понимают, ради чего он выходит. Шлюшка Базиль, а не Медвежонок. Каждый малец будет тыкать в него пальцем и говорить. Вот этого купил Фернандес, чтобы потом навалять на канвасе.

Базиль идет в ванную. Там он еще долго рассматривает свое помятое лицо в треснутом зеркале.

— Миньо прав. Надо продавать перчатки сейчас, потом будет поздно, — говорит он вслух, окатив себя холодной водой.

С Фернандесом шансов нет, даже если бы он серьезно готовился к бою. Возраст, братишка, возраст. Уже не та резкость движения, не та сила удара, а главное — никакой выносливости. Наконец, он сказал себе правду в глаза, успокоился, все обдумал. Если зовут, надо идти. Другого такого шанса не будет. К тому же, чего волноваться раньше времени? Есть надежда, что бой перенесут из-за ухудшения эпидемической обстановки и он просто получит неустойку. Власти уже вовсю трубят о вспышке опасной мутации вируса. Нет, что он себя опять обманывает! Организаторы шоу тоже не дураки. Второй вариант, что бой может пройти при пустых закрытых залах, то есть в онлайн формате тотализатора. В любом случае Базилю суждено упасть на канвас под ор кровожадной толпы. Потом ему дадут деньги, и он уйдет зализывать свой позор куда-нибудь в укромное место, возьмет с собой Эллен. Они будут счастливы.

— Ладно, надо действовать, — и Базиль, не теряя времени, вышел из дома.

На улице стало немножечко легче. Свежий воздух жадно вошел в легкие, и экс-чемпион, засунув руки в карманы штанов, что-то насвистывал себе под нос. Судьба сразу преподнесла ему подарок. Парочка мужчин, бредущая в обнимку по Сен-Венсан, горланила «Over the Rainbow». Из-за того, что рты их были закрыты масками, выходило нечто невообразимое. Последний куплет был явно обращен к Базилю. К нему тянули руки, его звали в свою компанию…

Somewhere over the rainbow

Way up high

And the dream that you dare to,

Oh, why, oh why can’t I?

(В самой вышине, где-то над радугой, все, о чем ты осмеливался мечтать, когда спрашивал себя «Почему, почему я не могу?», непременно сбудется…)

— У них сегодня праздник — подпольный мальчишник в Кролике… — выглянула в окно толстушка Рабински. Она была мечтой Рафаэля, такая вся томная, не расчесанная, с длинными черными волосами без седины. — Вы, месье Базиль, что так рано, на прогулку?

Базиль почесал подбородок. Свидетельница то, что надо! Сейчас он размажет этих двоих мечтателей, а отдирать от мостовой их будет сердобольная вдова.

— Кто рано встает, тому Бог дает, — всматривался он внимательно в приближающихся мужчин.

— Ох, Базиль, это явно не по Вас, — улыбнулась мадам Рабински. — Кстати, Вы мне должны.

— Это за что?

— За ремонт саксофона…

— А я думал за ремонт головы Вашего Кревера…

Он вдруг запнулся, так как в одном из поющих ему померещился навязчивый тип. Вот истинный черт! Стоит только вспомнить, а он тут как тут! Нет, это не может быть! Базиль не верил своим глазам. Певцы подходили все ближе, и тот, что с перевязанной головой, оставив своего приятеля, бросился вдруг обниматься с экс-чемпионом.

— Медвежонок, какой ты классный, медвежонок, — восхищался страховой агент, явно навеселе… — Дай полюбуюсь на тебя! Поль, ну иди же сюда, я тебя познакомлю с сумасшедшим, который не верит в вирус. Я тебе рассказывал о нем. Это он разбил саксофон о мою голову. Александр, ау!

Приятель Кревкера стал чересчур робок и попятился назад. Он точно протрезвел и вдруг побежал прочь.

— Ну, куда ты, Робер? Или как тебя… Я же хотел тебя застраховать…. — расстроился Кревер, заметно заплетая языком. От агента даже через маску разила превосходным Мартини. — Ну, почему, почему, ты всем мешаешь? Кто тебя выдумал? Откуда ты взялся? Ты, как чумной чирей на сладенькой попке младенца, а? — стал укорять он потом Базиля, колотя по его мощной груди своими слабыми кулачками. — Ты сорвал мне такую сделку, громила. Феликс такой одинокий, так мечтал встретить кого-то случайно на улице или кафе… Какой же ты противный, противный…

Экс-чемпион все чесал подбородок. Его разрывали буквально шекспировские страсти. Бить или не бить. Вот в чем вопрос.

— Эй, чего Вы так шумите, мой хороший! — покачала головой мадам Рабински. — Идите, пожалуйста, домой. Я приготовила яичницу и заварила Ваш любимый кофе со стручком ванили. Боже мой, Боже мой! Вам нужно привести себя в порядок, мой хороший. Через час урок рисования. Мальчику нужна спокойная семейная обстановка, чтобы безупречно творить Рафаэля.

— Ах-ха-ха, жирная корова! Творить Рафаэля! — стал паясничать Кревер. — Всем известно, что Ваш сынок полная бездарь, как и Вы сами! Отдайте его лучше в подмастерья к Моро — копать могилы. Они быстро из него сделают человека.

— Да что Вы! Что Вы! — не ожидала такого выпада женщина и затворила ставни, чтобы никто не слышал, как она, больно искусав губы, заревела.

Базиль по-прежнему стоял и чесал подбородок.

— Иди, скотина, извинись перед женщиной! — наконец он взял пьяного за шкирку и хорошенько встряхнул. — Живо!

Кревер не унимался, злословил, растопыривал руки и ноги перед входом, пытался то кусаться, то целоваться, и его пришлось закинуть в подъезд.

— Чудны дела твои, Господи! — вопил тот, ползая где-то в полутьме на коленях. — Еще недавно меня не пускали в этот вонючий дом, а сегодня насильно впихивают. — Медвежонок, пойдем к нам творить Рафаэля! Мы дадим тебе кисточку.

Но Базиль уже избавился от липучих приставаний и поспешил прочь. Его путь лежал в квартал Маре. И идти-то ничего, час. Он знал, что у библиотеки имени Жоржа Помпиду всегда тусуется сборище этих ненормальных. Ему хотелось выглядеть беспечным, но встречные шарахались от него, стараясь не пересекаться взглядами. Один месье с зонтиком разумно перешел на другую часть дороги. Даже полицейский на пересечении улиц Сен-Дени и Этьенн Марсель отвернулся, хотя мог придраться, что Базиль без маски.

Дурные мысли на челе не утаишь…, но по сути дела в этом городе никому нет дела до того, кто ты и куда идешь. И Базилю собственно нет никакого дела до всех этих меньшинств и тому подобное, просто бизнес и ничего лишнего. Ему нужен скандал перед аукционом, потом он все уладит и станет на время богачом, то есть оплатит свою берлогу, забьет холодильник квашеной капустой, поможет Коко. Базиль добрый и знает, что делает. Он сжал кулак для удара, выбирая себе случайную жертву. Первые компании петушков стали все чаще попадаться ему на глаза.

«Просто слегка смажу по роже, дам пинок». Кажется он это уже сейчас себе говорил, но все заканчивалось «Hey, les gars, quelle heure est-il?» (Эй, парни, который час?).

«Проклятое болото Маре. Почему всякую нечисть тянет в болото?»

Он вдруг остановился, как вкопанный. Перед ним стояло новое современное здание из стекла и железобетона со скатной изогнутой крышей. Муниципальный бассейн. Через широкие окна-витрины было хорошо видно, что внутри происходит.

И кто придумал все это? Вуаризм явно процветает в Париже. Тут даже камеры не нужны. Базиль замедлил шаг, рассматривая обнаженных людей в купальниках и плавках, плескающихся в струях воды. Какой контраст. Снаружи холод, аж пар из-за рта, а там оазис вечного лета, Тенерифе отдыхает.

— Эй… — прильнул он к стеклу витрины и стал облизывать его, издевательски разглядывая одну аппетитную блондинку в белом прозрачном купальнике на стульчике.

Купающиеся не замечали его, вылезали из воды и довольные рассаживались перед ним в пластиковые кресла. Блондинка, наконец, поднялась, точно почувствовав на себе взгляд хищника, и прошла мимо глаз Базиля. Вид ее мокрых ляжек взволновал его до неприличия.

— Ого, тетенька… — аж присвистнул Базиль, ощущая себя каким-то прыщавым малолеткой. Нет, он так никого не ударит. Когда он хочет женщину, мир становится добрее. — Интересно, сколько стоит сеанс?

Он подошел к главному входу, чтобы узнать расценки. Вывеска с приглашением всех желающих, реклама резиновых шапочек, плакат с мерами предосторожностями.

— Дебилы, они учат, как правильно мыть руки в туалете.

Базиль стал рассматривать расценки. Первый полчаса бесплатно, черт возьми, но вход строго для вакцинированных, а значит, Базилю никогда не поплавать здесь в обществе той очаровательной Белоснежки. Кажется, она его заметила и, демонстративно виляя бедрами, пошла на вышку. Нет, это уже слишком. Под ложечкой засосало, напоминая ему о реалиях… Вот она поднялась изящно по лесенке, прошлась по качающейся досочке трамплина и… Какие-то странные пацифистские мысли лезли ему в голову, но он отмахивался от них, как от назойливых мух. Плохо, когда люди убивают друг друга за кусок хлеба, но еще хуже, когда прыгают в воду бомбочкой, зажав нос пальцами… Брызги от прыжка блондинки достигли и витрины, у которой стоял Базиль. Он отвернулся, попятился прочь, сплюнул и пошел дальше. Какой-то черный кот перебежал ему дорогу и нырнул под припаркованную машину. Это был дурной знак, и Базиль даже хотел достать кота и сделать из него шапку, но выманить хитрое животное путем «кыс-кыс, скотина!» и ударом ноги по бамперу было невозможно. Потом он сосредоточился на Трентонах. Он был не так далеко от места обитания бездомного писателя и захотел занести Коко какой-нибудь подарочек, так сказать, реабилитироваться за утро. В ноздри ударил приятный аромат выпечки.

— Они взяли палки и стали думать, но сначала купили хлеба. Революция на голодный желудок страшна и беспощадна. А у нас все-таки 21 век — век гуманизма.

Базиль забрел в ближайшую булочную и жадно стал рассматривать прилавок. Булочка с корицей — то, что надо. Коко просто, должно быть, обожает такие булочки. Дурная продавщица уже пробила чек, как вдруг опомнилась, что покупатель без маски.

— Меня оштрафуют, тут везде камеры! — стала объяснять она, размахивая руками, и призывая Базиля соблюдать законы.

— Тогда считайте это ограблением, — настоял он, пристально глядя ей прямо в глаза.

Когда Базиль так смотрит, лучше подчиниться. Уж больно грозный вид него с похмелья. Инстинктивно выбираешь жизнь, а не кошелек. Тем более он без маски, а, значит, сумасшедший. Только сумасшедшие не боятся вирусов. Что толку, если он заплатит штраф в пятьсот Евро, а тебе выбьют передние зубы или схватят за волосы и стукнут лбом о прилавок? Есть закон улицы, на которой ты живешь здесь и сейчас, а есть указы Елисейского дворца, двери которого открываются перед тобой только раз в сентябре. Базиль однажды был там, бродил по саду, смотрел на какую-то грядку с базиликом, за которой по слухам ухаживает первая леди Франции. Базилик был так себе, зато солдаты Республиканской гвардии всегда на чеку, не дали сорвать вторую веточку…

— Сдачи не надо, — захохотал он, бросив на блюдечко звонкие монетки.

С булочкой как-то шагать веселее. А на вкус она просто объедение. Умеют же французы делать хоть что-нибудь достойное… Как-то неудобно давать Коко надкусанную булку…

Базиль словно не замечал, что давно находится у библиотеки и крошит хлеб на ступеньки. Наверно, закрыли всех на карантин. К чему сейчас читать умные книжки? Иди, сделай вакцину и поплавай в нудистском бассейне.

— Эй, придурок, здесь нельзя кормить птиц! — кто-то фамильярно хлопнул его по плечу, делая замечание. — Да, ты еще и без маски! Из-за таких, как ты, мы уже два года не можем жить нормально. Да я тебя…

Всего этого было достаточно, чтобы бочка с порохом взорвалась…

— Услуги адвоката

Главные активы компании — человеческие ресурсы. Именно такой лозунг гордо возвышался над бывшим главным цехом Рено в Иль-де-Франс, километрах в сорока ниже Парижа по Сене. Местечко неприметное, но удобное, расположено посередине между городками Флин-сюр-Сен (Flins-sur-Seine) и Оберженвилль (Aubergenville). Когда-то тут работало три с половиной тысячи человек, пока в погоне за прибылью акционеры концерна не вынесли производство в Китай. Во время пандемии все здесь пришло в запустение и власти устроили здесь нечто вроде фильтрационного лагеря для нарушителей карантина. Когда привезли Базиля сюда, он не сильно удивился. Он слышал, что здесь неплохо кормят и не будят по ночам, и что всегда есть шанс соскочить, воспользовавшись услугами адвоката.

— Вот не люблю я капиталистов за то, что они людей называют человеческими ресурсами, — сказал он жандарму, выводящему его из скотовозки вместе с другими задержанными. — Если они захотят их съесть, они назовут их котлетами. Люди — это люди. У них душа есть.

Жандарм оказался нормальным парнем, не испорченный системой. По потухшим глазам, ничего не выражавшего, кроме уныния, по мятому внешнему виду можно было сказать, что все для него давно является рутиной и он просто ждет — не дождется окончания смены, чтобы зайти в бар и заказать себе кружку пива. Не исключено было, что он тут и работал когда-то сборщиком или еще кем-то, так как хорошо ориентировался среди заброшенных станков и заросших сухим бурьяном троп, ведя свою скудную колонну арестованных в переоборудованные под камеры бывшие раздевалки автогиганта.

— То есть, как Вы яхту, месье, назовете, так она и поплывет? — проговорил он, щурясь на слабом осеннем солнце, которое словно специально вышло из-за туч, чтобы приветствовать новых квартирантов государственного спецприемника за номером 13. В народе эту позорную тюрьму еще называли Чертовой дюжиной.

— Мысли и слова влияют на положение дел, — развивал тогда свою мысль Базиль, проявляя несвойственную для него словоохотность. — Если человеку внушать, что он свинья, то тот захрюкает. Если вы, французы, хотите справедливое общество, начинайте с малого. Богатеи себя ресурсами не называют.

Потом пошли утомительные опросы, заполнение анкетных данных, медицинские осмотры, и вся это беготня измотала всех, как и потенциальных палачей, так и их будущих жертв. Под вечер же почему-то не кормили, сославшись на регламент, но все арестанты легли спать на нары с таким облечением, что ни клопы не доставали, ни просто жуткий вой какого-то одичалого шакала в ближайшей лесополосе, за которого комендант Чертовой дюжины, месье с двойным именем Филипп Филипп, недавно объявил вознаграждение в виде недельного отгула. Но днем было недочего, а ночью просто боязно выходить за периметр отчуждения, и шакал выл и выл, изматывая нервы не только себе, но и охранникам, несшим пост на вышках, и они для острастки иногда палили в небо. Особенно вся эта какофония усиливалась поутру.

Но Базиль проснулся не от выстрелов, а от того, что его окатили ушатом холодной воды. Судя по всему, это было не первая попытка его пробудить.

— Проклятье! Опять ты, скотина! — выругался он, зная наперед, кто пришел к нему в камеру.

Без сомнения, это был фирменный знак месье Миньо, известного проныры на аукционе Sotheby’s. Только он мог это сделать. И если это не поможет, не сомневайтесь, он загонит Вам и гвоздь под ноготь.

— Принесите, пожалуйста, еще, — обратился месье Миньо к кому-то, очевидно, к смотрителю. — Этого парня надо пробудить, как можно скорее. Я теряю каждые десять минут сто Евро.

— Сто двадцать Евро, — раздался где-то в отдалении женский голос. — Такова сейчас средняя такса на услуги адвоката в Париже.

— Проклятье! — простонал Миньо, хватаясь за голову. — Вы все слышали? Дайте мне, пожалуйста, самый лед!

— Конечно, месье, — ответил смотритель с невозмутимостью хирурга во время операции, которая идет не так, как хотелось. — Но лучше бы кипяточка. У нас как раз закипел чайник.

— Отличная идея! Но, боюсь, это будет уже членовредительство… — на секунду задумался агент, напрасно пиная спящего Базиля в бок коленом.

— И превышение полномочий, — уточнил все тот же женский голос из коридора.

— Счастливчик, тебе повезло, что мадам Трентон не одобряет такие действия. Просыпайся, мать твою, просыпайся, слышишь, — и Миньо загундел прямо над ухом спящего.

«Мадам Трентон? Что ей тут надо?», — и Базиль с трудом открыл свой заплывший синяком глаз.

Так и есть. Перед ним расхаживает этот поганец Миньо с закинутыми назад руками, вымеряя каждый свой шаг, будто солдат почетного караула. Бум, бум, бум. Он всегда так делает, когда нервничает, а нервничает он только в одном случае — когда теряет деньги. Этот парень чудом на десять лет пережил возраст Христа, но так не воскрес, сколотив целое состояние на разорении своих родных и знакомых. Этот известный делец в Париже привык добиваться поставленных целей и может разбудить даже мертвого, если захочет. Да, и плешь светится его как-то устрашающе, точно намазана какой-то люминесцентной фосфорной хренью. Такому убоишься дать по кумполу, не замарав руки.

— Отвали, скотина! — все что мог сделать Базиль на щекотку пятки, пытаясь лягнуть вслепую.

— Ага, рефлексы в норме! — обрадовался агент, увернувшись, и снова принявшись за щекотание.

Базиль всегда подозревал в нем садиста и не удивился даже тогда, когда в прессе всплыли архивы Третьего рейха, и выяснилось, что баронесса мадам Кушеваль, родная бабушка месье Миньо по материнской линии, при Вишистком режиме работала на нацистов в Гюрсе. А она так всегда гордилась перед внуком медалью Сопротивления… Кстати, эту медаль Миньо успешно продал после этой нашумевшей истории вместе с зубным протезом Геринга….

— Нет, ну это уже беспредел, даже здесь поспать нельзя… — начал сдаваться Базиль и перевернулся на другой бок поближе к стенке. Ребра предательски заныли. Вчера им здорово досталось от полицейской дубинки.

— Просыпайся, черт возьми! — затряс его агент еще сильнее, точно хотел услышать звон мелочи в карманах. Бесполезно, карманы давно пусты, зато адски болят ребра.

— Не хочу! — простонал Базиль, стискивая зубы.

— Базиль, твои дела плохи! Завра уже суд.

— Они отпустят меня под залог сегодня домой? — зевнув задержанный, открывая второй глаз.

— Нет! — заорал Миньо. — Нет! Они зарядили неподъемный залог, и тебе грозят принудительные работы в красной зоне первой городской больницы. О, Боже! Святые небеса! Сейчас всех штрафных туда ссылают.

— За что? За то, что в самом свободном городе мира нельзя кормить голубей?!

— В самом свободном городе мира нельзя бить чинуш…. — перешел на шепот Миньо, тронув лежащего за плечо. — Эй, эй, просыпайся…

В его голосе чувствовался тошнотворный привкус елея, но Базиль все же повернулся к нему.

— Чинуш? Этот самодовольный павлин с заранее сломанной челюстью был чинушей? Клянусь, он сам наткнулся на мой кулак.

— Ну-ну, заливай дальше. Этот гавнюк из какой-то государственной конторы не даст все спустить на тормоза. Подумай лучше над тем, что ты скажешь завтра суду.

Затем видя, что Базиль потихоньку приходит в себя, Миньо снисходительно присел к нему на койку, но тут же ощутил мокрое пятно под ягодицами, и вскочил с криками проклятия.

— Кажется, все катится к чертям, да? — улыбнулся задержанный.

— Оно давно все катится, парень, но не надо ускорять процесс, придержи своих коньков-горбунков. Да, этот чинуша, как ты говоришь, с заранее сломанной челюстью, черт, а я тебе верю, с утра возвращался бухой с корпоратива перепутал свой офис с улицей, сделав тебе неосмотрительное замечание. Может, на него подействовала маска, и все пары алкоголя обратно засасывались в его ненасытное чрево, и без того полное устриц, фуа гра и оливок? Что там еще дают на корпоративах? Черт, как же хочется жрать!

— И мне тоже, — признался Базиль. — Ты не знаешь, когда подают здесь завтрак?

— Прости, приятель, но если ты сейчас не соберешься, то скоро выучишь расписание всех обедов французских тюрем.

— Боюсь, что у меня плохая память, а вот у тебя лучше получится.

— На что ты намекаешь? — аж побледнел агент.

— А кто все это придумал… Наверняка, судья спросит причину, почему я оказался в столь ранний час в Маре? Ты же знаешь, приятель, я не привык вилять вдоль и около…

— Нет, ты не посмеешь впутать меня в это болото. Нет, нет! Не подмочи мою репутацию! — взмолился Миньо. — О черт, зачем я тебя будил! — и он снова прошелся по камере, отмеривая свои размашистые шаги.

— Ладно, я пошутил, — успокоил его Базиль. — Скажу, что просто гулял по Парижу, нарвался на идиота и дал ласково пендель…

— Пендель… Да, ты его просто размазал об асфальт! Уличные камеры сняли все это с лучших ракурсов.

— Но ты сам хотел грандиозный скандальчик…

— Все отлично, Базиль, но тот парень не пидорас, а чинуша. У него подозревают перелом челюсти, очевидцы утверждает, что ты бил с кастета… А это уже серьезная статья, если не докажешь, что не заяц.

Базиль от досады почесал свой небритый подбородок. Дела, действительно, с одной стороны были плохи, но с другой он освобождался от всех обязательств, свалившихся на него, как рождественский снег в пустыне.

— Значит, боя не будет и мне придется провести Рождество под замком в компании подозрительных типов? — и он бросил взгляд на верхнюю койку, с которой свесилась чья-то нога в рваном носке, и слышался храп.

— Я привел тебе адвоката, дорогого адвоката, — обнадежил Миньо, — но учти: вся выручка от твоих варежек вряд ли покроет ее услуги. Зато она вытащит тебя, наверняка, и уже завтра после суда ты будешь пить прохладный пивасик в своей берлоге и благословлять меня за то, что помог тебе легко отделаться.

— Послушай, ты сказал, она?

Они уже оба перешли на шепот.

— Да. А что тебя удивляет? Что адвокат женщина? Ну не все ли равно? Другого варианта у меня нет. Хочешь познакомиться поближе? Она ждет в коридоре уже… — и Миньо посмотрел на часы. — О, черт! Мы треплемся с тобой уже десять минут, а это уже сто Евро минус.

— Сто двадцать Евро, месье, — снова напомнил о расценках Миньо обладатель не только прекрасного женского голоса, но и чуткого слуха.

— Да, да, мадам Трентон, я все время вспоминаю докризисные расценки. Простите меня, мадам Трентон, — стал извиняться агент, отсылая в темноту коридора воздушные поцелуи, и незаметно подмигнул задержанному.

— Зачем ты привел ее сюда, не предупредив? — нахмурился Базиль. — Я даже не побрился! Негоже встречаться с дамой в таком виде.

— А я тебе говорил, пользуйся кремом против роста волос. Бери пример с меня, — и агент погладил свою обширную плешь, — как видишь, очень удобно, и на парикмахерской сэкономишь.

— А ну тебя в баню!

— Тише, да тише ты! Мадам Трентон — известный адвокат в Париже и видела почти все бороды смертников… К тому же, боюсь она слишком стара для тебя.

— Старушка адвокат… да ты лучше ничего не мог придумать, Миньо, — зашептал арестант с негодованием. — Хотя бы посоветовался. А еще друг называешься. Ладно, давай ее сюда и вали!

— А ключи?

— Зачем? Ну не взламывать же твою дверь? В полиции сказали, что во время задержания никаких ключей при тебе не было. А аукцион уже в субботу, товар нужно привести в порядок…

— Ах да… зайдешь к соседям, спросишь мадам Рачински. У нее дубликат… Она, конечно, кинется с расспросами. Но не пугай ее только на счет меня, у нее слишком чувствительный нерв, скажи, что я в срочной командировке в Марселе..

— Ха-ха. Шутник… В срочной командировке в Марселе. Ладно, удачи!

И Миньо, не дав руки на прощанье, сразу вышел. В проходе решеток он повстречался с невысокой женщиной лет пятидесяти в строгом деловом костюме и почтительно кивнул ей. Базиль поднялся, придавая себе вид матадора, вдруг впервые попавшего на корриду. Судя по всему, как стучат двенадцатисантиметровые шпильки о кафель камеры, она уверенна в себе, как бык. Базиль от удивления аж открыл рот. Именно такой он и представлял жену сбежавшего на улицу писателя Трентона.

— Здравствуйте, молодой человек, — остановилась она в дверях камеры, держась на значительном расстоянии. — Давайте сразу к делу. Мое время очень дорого стоит, а я, к тому же, не берусь за любое дело, как Вас предупредил наш общий друг Миньо.

Базиль медленно поднялся.

— Интересно откуда Вы знаете этого рвача?

Матильда молча указала арестанту на его примятую койку, сама подошла ближе, но видно было, что она старается держаться в тени. Ее черная маска прикрывала почти все лицо.

— Садитесь, месье Базиль, и давайте решим раз и навсегда, что вопросы здесь буду задавать я, — строго сказала она.

— Как желаете, мадам… — присел Базиль, пытаясь придать себе беззаботное положение. — Правда, я обычно предпочитаю лежать в присутствии женщины.

— Как Вам удобно.

— Может быть, Вы тоже приляжете вместе со мной?

— Кажется, Вы, месье Базиль, забываетесь. Это не публичный дом.

Нога в рваном носке сползла с верхней койки еще ниже и заболталась, как маятник, словно указывая Базилю, что стоит найти более романтичное место для свиданий.

«А черт, сдернуть его что ли отсюда и закинуть в парашу, как баскетбольный мяч?», — выругался про себя он, подозрительно косясь на это недоразумение.

Нога дернулась еще раз, загородив совсем обзор и мешая любоваться эффектной гостьей, и Базиль едва сдержал себя от насилия к ближнему. Ему не хотелось выглядеть слишком жестоким в глазах Матильды, особенно если вдруг окажется, что там наверху лежит одноногий инвалид, виноватый только за то, что устроил скандал в обувном магазине, отказываясь платить за второй ботинок.

— Мы либо признаем свою вину в избиении месье Дюраля с извинениями и всеми компенсациями, которые он пожелает, и улаживаем процесс полюбовно, — продолжала незаметно шевелить губами мадам Трентон.

«Настоящая Матильда из сна! В своем деловом черном платье а-ля Шанель с расстегнутой верхней пуговкой… А как она стоит на своих шпильках-ходулях, точно, цапля в болоте! Короткая прическа, серьги с бриллиантами, вот только вместо Louis Vuitton обычная папка для бумаг под мышкой, а так типичная самодостаточная французская женщина, которой не чуждо слово „эмансипация“».

— Либо выбираем другую тактику, — подошла она ближе. — Например, что месье Дюраль, будучи навеселе, сам нарвался на Ваш кулак. Что Вам больше подходит? Эй, месье Базиль, — и адвокат щелкнула пальцем перед самым его носом. — Вы вообще вменяемый? Для кого я тут распинаюсь?

— Но он действительно ударился о мой кулак…

Базиль вглядывался в эту маленькую, но очень сильную женщину, и невольно у него создавалось впечатление дежавю.

— Мда… Я Вас поняла. Но чтобы составим идеальную линию защиты, нужно уточнить некие обстоятельства. Что Вы делали в ранний час в районе Маро?

— Хотел записаться в библиотеку….

— Неубедительно. Я сомневаюсь, что такие, как Вы, умеют читать.

Базиль ухмыльнулся.

— А зря. Моя бывшая жена высоко ценила мои когнитивные способности…

— Она Вам явно льстила.

— Да? А что Вы скажете на это? «L’hiver, nous irons dans un petit wagon rose avec des coussins bleus»… (Зимой уедем мы в вагоне розовом и скромном, среди подушек голубых…). Может, помните из школьной программы? Я читал ей Артюра Рэмбо каждый вечер, когда мы ложились спать…

— Похвально, месье Базиль, но я не люблю стихи, и вряд ли подобный факт из Вашей биографии поможет нам избежать ответственности. Давайте придумаем более убедительную причину Вашего нахождения в Маре.

— Но я, действительно, хотел заглянуть в библиотеку. Что в этом дурного?

— Разве Вы не знали, что все общественные места Парижа, кроме продуктовых лавок и питейных заведений, вот уже как год закрыты?

— Откуда я мог все знать? Например, нудистский бассейн для вакцинированных работает по расписанию. Вообще я не смотрю новости, ни с кем особо не общаюсь, мне вообще начхать на Ваш еб.. карантин.

— Сдается мне, что Вы попали сюда по назначению, месье Базиль. Вы вирус-диссидент.

— Это кто это? Надеюсь, это не грубость с Вашей стороны, мадам.

— Простите за тавтологию, но я всего лишь констатирую факт, что Вы — тот, кто отрицает очевидные факты.

— Ну, я бы так не сказал. Некоторые факты отрицать невозможно. Например, то, что я хочу, чтобы Вы сдернули эту позорную тряпку и у меня отсосали.

— Я, конечно, ценю прямоту своих подзащитных, но Вы опять забываетесь, месье Базиль. Давайте ближе к делу. Значит, Вам помешали, нарушили Ваше законное право на чтение книг в общественном месте…. Значит, Вы не согласны с Правительством и всеми ими вынужденными мерами по ограничению Ваших прав и свобод ради безопасности других французских граждан…. То есть, Вы не готовы отказаться от посещения читален в разгар пандемии?

— А собственно, почему я должен отказываться? Безопасность каждого — его дело личное.

— Отлично, — хлопнула она в ладоши. — Даже не вздумайте озвучивать Ваши соображения на суде. Значит, Вы принципиально не носите маску, несмотря на строжайший закон…

— За пять лет жизни в Европе я так и не привык поступать по закону, а поступаю по совести. Маски в общественных местах не я придумал.

Матильда пристально, с каким-то игривым блеском в глазах, посмотрела на него. Так смотрит кошка на мышку перед тем, как прыгнуть и вцепиться когтями, а коготки у нее, видать, отменные, заостренные в лучших салонах Парижа.

— Заметьте, я ничего не имею против правительства, — сказала она, делая осторожный шаг навстречу, — но сама маску ношу из уважения к людям.

— Вы маску носите из уважения к людям? Странно, я думал люди, которые носят маски, боятся штрафов.

Он все же прилег на койку. Побитые ребра так меньше напоминали о себе.

— Если я была бы напугана штрафами, то носила ее на подбородке или в кармане, и в нужный момент закрывала, что положено.

— Но я не знаю, ведь болею я или нет. Это и есть уважение к близкому, разве нет? Я может, что-то не так понимаю…

— Нет, — мотнул он головой, чувствуя, как мурашки идут по всему телу, и его буквально трясет в какой-то внезапной возбуждающей лихорадке, — это не уважение к близкому, а подмена понятий, на котором играют производители масок. С чего Вы взяли, что человек в маске априори уважает кого-то? Насильник, убийца тоже в маске… — он замолчал на минуту, испытывая себя на прочность.

Матильда вдруг опустилась перед ним на корточки. Базиль даже не шелохнулся. Он уже ревностно представлял всех бывших ее любовников в каком-то мучительном и пошлом калейдоскопе незнакомых и знакомых ему прежде лиц. Вся эта опасная близость между ними, вся эта мнимая игра в не узнавание сильно разжигали нотки дремлющего инстинкта. Он угадывал по блеску этих хищных, цепких глаз, что ей жизненно необходимо, как глоток свежего воздуха в момент удушья, его закрепощенность, его необузданная дерзость, его могучая сила… Она же знала, что не может устоять перед всем этим, и эта собственная уязвимость доводила ее до умопомрачения.

Нет, он жестоко покарает ее, если она даст ему лишь слабый намек, что он бог… Сейчас он не видел ее улыбающихся губ, не видел, как она провела языком, облизывая их, словно предвкушая попробовать на вкус его горячее семя. «Ты мой, попался», — так говорил ее взгляд.

— Во-первых, сама эта тряпочка сомнительна сама по себе, как защитное средство, — его рука сама потянулась к ее закрытому лицу, — во-вторых некоторых оскорбляет сам вид человека в маске…

— У меня нет таких понятий, как у Вас в голове, молодой человек, — вдруг грубо оттолкнула его руку, точно спасая его от ужасного преступления, но не вскочила, как ужаленная, не позвала на помощь. — Это уже извиняюсь Ваши причуды. Я успешный адвокат и стараюсь держаться вне политики…

Она испытывала его и дразнила, показывая, что у нее на этот счет собственное мнение, но больше всего она испытывала и дразнила себя. Он ощущал это так же отчетливо, как ноющую боль в ребрах.

«Пусть если хочет, играет в зомбоапокалипсис».

— Не хотел Вас как-то задевать, Матильда, — ухмыльнулся он. — Вы просили мое мнение, я ответил. Думаю те, кто придумал все это зло, достигли своей цели уже тем, что вызвали разобщение между нами.

На мгновенье наступила тишина. Лишь слышно было, как похрапывает наверху «одноногий» и как где-то в комнате отдыха полицейские, коротая время, играют в настольный теннис.

— Послушайте меня, месье Базиль, — начала она, подбирая каждое слово, и Базиль уловил легкий балтийский акцент, — и запоминайте. Завтра суд. К Вашему счастью, судья — этнический армянин. Вы ведь, кажется, воевали в Карабахе?

Откуда она знает? Может, по шраму от снайперской пули прямо под сердцем?

— Я не привык прикрываться нечто подобным. Война для меня в прошлом.

Она опять щелкнула пальцем, приводя своего подзащитного в чувство.

— Молодой человек, война для нас всех только начинается. Используйте единственный шанс, чтобы понравиться судье, и ненамеренно расскажите, как спасали армян от резни. Только не перепутайте, что армян! Да, и объясните всем, что маски Вы не носите, потому что презираете чувство страха, что Вы простой парень, ничего не замышляли дурного, что откуда Вы родом, в порядке вещей бить незнакомцев, делающих Вам на улице замечание. Что голубей Вы никаких не кормили, что вообще ненавидите птиц и считаете их разносчиком заразы, а хлеб крошили, потому что… сами придумайте почему. Это ясно? Время моего кредита вышло. Мне пора.

— А завтра Вы будете на процессе?

— Зачем? Мое присутствие только усугубит ситуацию. Защищать будете себя сами, посвятите под конец свою речь гуманному французскому правосудию. Это будет достаточно.

— Спасибо большое за совет, мадам Трентон.

— Советы в Париже стоят дорого, — поднялась она и направилась к выходу, остановилась в дверях и оглянулась. — Надеюсь, наш друг Миньо уладит этот вопрос в ближайшие дни. Всего хорошего!

Еще не успели ее двенадцатисантиметровые шпильки простучать по отдаленным коридорам Чертовой Дюжины, а Базиль с кровати и стал отжиматься. Раз, два… Что за черт! Живот проседает… Да, надо предупредить завтра судью, чтоб не ставил на Фернандеса… Он непременно вздернет этого испанского петушка, иначе Бога нет на Земле, иначе бал празднует Сатана…».

— Освободи дракона

Он стоял у окна, ощущая, как сквозь дырки от пуль в комнату затягивает холодом. Через полчаса все здесь заиндевеет, и придется ногтем скалывать лед, чтобы хотя бы наслаждаться прекрасным видом — заметенная снегом лавочка с превращающимся на глазах в сугроб Кревером. Какой настойчивый молодой человек! Наконец, мадам Рабински прозрела, что пригрела змею на шее. А, значит, не все так безнадежно. Кто-то еще прозреет, кто-то еще. Правда, нужно признать, что молодое поколение слишком сильно отличается даже от сорокалетних французов. И если последние имеют напыщенную гальскую гордость, то этот готов даже унижаться, лишь бы добиться своего. Но нет! Больше никакой жалости! Зло должно быть наказано.

Он зевнул, терпеть он не мог этого страховщика, и уставился на низкую кирпичную кладку, идущую вдоль улицы Сен-Венсан вплоть до самого Кролика. За оградой видно было хорошо запорошенные снегом памятники и фамильные склепы. Вид старого парижского кладбища наводил тоску и печаль, и без того усталый взгляд Базиля невольно устремлялся ввысь на беспросветное небо, медленно накрывающее город. На этом сером полотне, похожем на мокрый песок, проявлялись как будто следы гигантских птичьих лап. Казалось, курица шастала по небу взад и вперед. Это она склевала все звезды и затушила фонари на Монмартре. Это из-за нее снежная буря обрушилась на засыпающий город в канун Рождества, и в этом кромешном аду зашатались украшенные гирляндами ели на главных площадях и закружились такси, пронзая темноту ночи своими зелеными фарами. Базиль представил, как припозднившиеся гуляки забегают в ближайшие укрытия, как гнутся на Елисейских полях деревья и как надуваются, точно парус, и падают в снег рекламные щиты.

— Завтра серьезный день, и надо многое успеть, — подумал Базиль, когда дом могильщика вздрогнул, и застучала крыша рвущимися в клочья обрывками жести. Снова рванул ветер, ставни громко стукнулись друг о друга, точно зааплодировали в скрипучем восторге, и по стеклу через пулевые отверстия поползли первые длинные трещины. Базиль задернул занавески. Они заколыхались, потянулись к нему вглубь комнаты, но он равнодушно сложил руки на груди. Только спокойствие, абсолютная невозмутимость помогут ему выиграть бой с Фернандесом. Казалось, буря пробовала дом на вкус, откусывала его шаткие части, точно гигантский кашалот подплывал к торцу и толкал носом, заходил с другого бока. Окно, наконец, поддалось, не выдержало натиска, и поднявшийся с улицы снег и осколки стекла буквально осыпали Базиля, и он инстинктивно прикрыл лицо рукой и отпрянул назад. Нужно было что-то предпринять, дотянуться до ставней. Но они хлопали друг о друга, точно пасть крокодила, норовя откусить пальцы. Вихрь колючего снега прошелся по комнате, погружая все в темень, мешая обзору. К тому же, путь Базилю преградил неожиданно сдвинувшийся с угла стол, и когда он его откинул, то увидел под ним вскрытый пакет и канаву, быстро наполняющуюся черными зловонными нечистотами. Тогда он бросился к двери, чтобы позвать на помощь коротышку Люсьена, как-то они с ним уже чинили прорвавшуюся канализацию в доме, но уже на лестничной клетке понял абсурдность ситуации. Люсьен давно спит в ящике из-под апельсинов в трехстах метрах отсюда. Он не придет. Никто не придет к нему на помощь, никто. Каждый сам спасает свою шкуру. В полумраке подъезда вдруг чиркнула спичка. Из соседской квартиры напротив вышла покурить Анжела. Они обменялись приветами, любопытно вглядываясь друг на друга. Жена инвалида сильно переменилась, сделала себе новую прическу, прикупила шмотки.

— Ты куда? — спросила она, затягиваясь.

— Туда, — показал он на выход, — а ты?

— К тебе.

— Зачем?

— Хотела рассказать о чуде.

— Каком?

— Вот… — и Анжела на одной ноге весело, точно юла, завертелась перед мужчиной. Ее платье в мерцающих стразах сказочно приподнялось в этом кружении, и Базиль приметил белые вполне симпатичные кружевные пантолончики до колен. Обычно такие надевают непутевые старшеклассницы, чтобы соблазнить учителя, но никак не Анжела.

— Ты ничего не замечаешь? — спросила она.

— Ничего…

— Ну как же.. вот.. — и преобразившаяся в Золушку соседка наклонилась и показала ему свой изгиб шеи. — Он пропал.

— Кто пропал?

— Ну как кто, мой дракон. Сегодня проснулась, пошла к зеркалу и вижу, татушка исчезла… Как будто и не было.

— Может, она у тебя сводная была?

— Да нет же, нет… Все вы, мужчины, одинаковые.. И Анри не верит. Говорит, что я все придумала. Ха-ха. А как он объяснит мой новый наряд? Дед Ноэль положил мне его на кровать? Смотри, как все идеально подошло. А когти… Я сроду не видывала таких первоклассных накладных когтищ…

Анжела угрожающе царапнула воздух перед лицом мужчины.

— Может, ты вчера сходила в салон красоты и забыла об этом? — предположил он.

— Забыла.. Ну-ну… Включи соображение. Откуда у меня деньги, Базиль? Ты знаешь, сколько стоит каждый пальчик в доме Guerlain? Уровень не хуже… А где мои волосатые вонючие подмышки? На, вздохни аромат, а то у Анри, видите ли, хронический насморк… — и Анжела приподняла руку. — Шанель №5 или я сошла с ума.

Мужчина неохотно принюхался.

— Возможно, сегодня день чудес, — порхала в какой-то экзальтации Анжела, показывая на запястье золотой, довольно сносный браслет. — Ты видел, нет, ты видел? Вот только чего не хватает… — она задумалась. — Не удивлюсь, если Анри спрятал мое приглашение на бал.

— Извини, мне нужно идти. У меня в доме прорвало канализацию, и окно кто-то стрелял, ты не знаешь, кто сейчас вместе папаши Люсьена?

— Нет.

— Мне нужно закрыть ставни.

Он сделал шаг прочь от не пускавшей его на улицу соседки, но она его удержала за руку и тихо шепнула.

— А я не хочу на бал, я хочу к тебе, понимаешь…

Базиль выскочил наружу, как пробка шампанского. Действительно, чудеса. Вместо ночи день. Никакого Рождества, в город пришла весна. Приятный нежный запах только что распустившейся сирени воодушевил его. Неужели он пропустил бой с Фернандесом? Или битва была, и он ничего не помнит? Он посмотрел на небо. Бирюзовое, манящее, как теплый парной океан, только загадочные следы птичьих лап еще остались в виде кучки облаков. Да и то они быстро рассеиваются. И Кревера на лавочке нет. Даже его чемоданов! Красота! Базиль подошел к своему окну. Стекло целое! Затем он заглянул к себе в комнату. Чистота и порядок. Даже портрет Камиллы на своем месте. Все на своем месте.

— Я сплю… конечно, я сплю… — почесал он свой подбородок и решил пройтись немного по улице.

Спустившись вниз по каменной лестнице, он выбрался на мостовую. Там была крытая остановка, и ему захотелось запрыгнуть в первый попавшийся транспорт и поехать, куда глаза глядят. Устал он ходить пешком по Парижу, устал что-то доказывать. Он даже готов был надеть маску, лишь бы все от него отстали. Только маски то нет. Ну не возвращаться же домой? Там, в подъезде его наверняка караулит Анжела в хрустальных туфельках.

Базиль стал изучать расписание, испытывая смутное дежавю. Так и есть кто-то скакал в спешке к нему на высоких шпильках. Опять маленькая запыхавшаяся женщина. Она почему-то сделала вид, что не узнает Базиля, и нацепила на себя черные очки, точь-в-точь, как у Трентона. Хорошо хоть маски на лице нет.

— Не узнаете? — спросил он, подходя к ней.

Женщина отстранилась. Хотя непременно в тот прошлый раз у них что-то было. Это что-то должно было произойти непременно.

— Как поживает Ваш муж? — выдавил он из себя улыбку.

— Вы, молодой человек, обознались, — ответила Матильда, выглядывая на проезжую часть.

— А Вам идут его очки.

— У меня давно нет мужа, а эти очки нашла только что на дороге. Сегодня ужасно светит солнце. Чудеса да и только.

— Сегодня и в самом деле день чудес. Встретить Вас и незамужнюю, — сострил он.

— Не вижу повода для шуток, молодой человек. Если женщина, как я, слоняется по городу без дела, значит, в этом городе нет достойного мужчины.

— Но я то есть.

Матильда задумалась.

— Да, Вы немного похожи на мужчину, но это ничего не значит. Чтобы быть мужчиной, надо…

Она не договорила, посчитав, что итак слишком много болтает.

— И каким же образом надо Вам доказать, что я мужчина?

— Многие из себя только и строят мужчин, думают, если у них что-то болтается между ног, значит они ого-го. А на деле.. тьфу!

— Я и не собирался перед Вами трясти яйцами, — засмеялся Базиль.

— А зря… Я как раз собиралась за яйцами на рынок, — и она обижено отвернулась.

Черт знает что. Он подошел поближе.

— И что же по-Вашему должен сделать достойный мужчина?

— Уж, по крайней мере, не спрашивать об этом, — посчитала она его любопытство чересчур нетактичным. — Настоящий мужчина всегда знает, что делать.

Он вдруг взял ее за плечи и, невольно всматриваясь в свое отражение в ее черных очках, вдруг поцеловал ее.

Она грубо отпихнула его, дала пощечину.

— Что Вы себе позволяете! Я честная женщина, и никому не позволю слюнявить меня всяким проходимцам! Какой нахал…

Базиль растерялся еще больше. Щека пылала обидным огнем. Он видел, как оскорбленная женщина неистово оттирает рукавов манто свои влажные губы, будто целовалась только что с прокаженным.

— Пардон, мадам, — вздохнул он и отвернулся, решив понапрасну больше не раздражать ее.

Сумасшедшая, что с нее взять? Ну, где этот чертов троллейбус? — выражалось на его озабоченном лице.

— Вы когда-нибудь видели живого дракона? — вдруг тихо спросила она.

— Нет, — сказал он, предпочитая быть немногословным.

Но стоять вот так вдвоем на остановке в ожидании чего-то неизвестного ему было невыносимо. Он опять поглядел на Матильду, похожую сейчас на ощетинившегося на весь мир зверька, и ему вдруг стало жалко ее. Он снова захотел поцеловать ее, и на этот раз взять силой, если она будет сопротивляться. Он даже сделал угрожающий шаг вперед, и она угадала его намерение, но не отступила, не закричала, а всего лишь, поправив очки, ухмыльнулась. Ему вдруг стало немного не по себе, потому что он вдруг понял, что готов придушить ее. Но за что? Всего лишь за то, что она не испугалась его преступного намерения. Она вообще видела его насквозь. Ее ладошка вдруг скользнула в кармашек манто. Базиль понял, что сейчас из него сделают решето, но он уже двигался по инерции… К счастью, к остановке подошел троллейбус, совершенно пустой. Они нырнули в него в разные двери, но оба плюхнулись на одно и то же сиденье. Базиль не мог припомнить, кто первым подсел. Он к ней, или она к нему. В голове все перепуталось. Наверно, все получилось случайно.

— Люблю ездить вот так в пустом троллейбусе, — положила она свою ладонь на его руку. — Просто сажусь и еду, а куда сама не знаю. Хорошо, что маршрут проходит по кругу.

Нежность ее ладони снова взволновала Базиля.

— За нами следят, — прошептала она, едва шевеля губами.

Он снова оглянулся.

— Но здесь никого нет, — возразил он.

— Это Вам кажется, что никого нет. Девушка, ведущая троллейбус, к Вам, кажется, не равнодушна.

Базиль бросил взгляд вперед на кабину водителя и мог поклясться, что в отражении зеркальца заднего вида увидел знакомый изгиб бровей Эллен. Вот сцена!

— Не шевелитесь… Попробуем вариант Б.

— Что за вариант Б?

— Делайте вид, что просто сели в троллейбус случайно, а я специально уроню очки…

Не успел Базиль что-то сказать, что ему все эти шпионские игры изрядно поднадоели, как Матильда уронила очки и нагнулась, чтобы поднять их с пола. Очки долго не находились, голова женщины словно намеренно застряла между его колен.

— Да, вон эти чертовы очки! Вон они под левым ботинком! — даже испугался он.

Эллен явно не одобрит такой расклад. Так часто те, кто не ценят любовь, до жути ревнивы. Троллейбус вдруг тряхануло, точно какой-то озорной мальчишка положил на рельсы монетку. Скорость движения увеличивалась. В какой-то момент Базиль понял, что невозможно противиться ситуации. Матильда слишком искусно делала свое дело, и ширинка на его брюках словно сама расстегнулась. Нужно просто наслаждаться моментом. Главное не смотреть на Эллен… Но его как магнитом тянуло в ту сторону. Изгиб бровей Эллен стал критически взрывоопасным, завизжали тормоза, и троллейбус стало вилять из стороны в сторону. Базиль зажмурился, ожидая конца света, но вот двери открылись, и культурный вежливый голос диктора объявил остановку «Le march; de Barb;s».

— Пойдемте! — приподнялась с колен Матильда, нацепляя на глаза очки своего мужа и кровожадно облизываясь. — У Вас довольно вкусная сперма, молодой человек. В следующий раз не жадничайте.

Он в неком недоумении поднялся и молча застегнул ширинку, все еще косясь на ревнивую Эллен. Какая идиотская ситуация. А собственно, что она хотела от него, эта дешевая шлюха? Что я буду святым, когда она крутит у него под носом с могильщиками? Ну а Матильда….просто пользуется ситуацией. Навряд ли он даже взглянул бы на нее, если Эллен вышла б за него замуж.

— Выходим по одному… — прошептала Матильда, больно ущипнув его. — С разных выходов. Вам сюда.

Когда троллейбус умчался, увозя Эллен прочь, Базиль даже во сне чесал свою небритую скулу. Он хотел махнуть рукой Эллен на прощание, но подумал, что это будет слишком жестоко, тем более Матильда уже подхватила его под локоть.

— Тут какие-то камни, а я на ходулях, — сказала она, неуклюже пошатываясь на своих каблуках.

Они прошли немного вперед. Матильда почему-то немного прихрамывала.

— Что с тобой? — спросил он, перейдя на ты.

— Натерла пятку, — объяснила она, хотя он был уверен, что дело не в мозоли, а в обострившемся коленном артрите.

Видимо, в молодости она довольно часто лазила на коленках. Ему опять стало жаль Матильду, и он даже предложил понести ее на руках.

— О нет, нет, — запричитала она. — Люди так доверчивы и наивны. Они подумают, что я святая.

Рынок представлял собой тесные торговые ряды и шнурующие между ними толпы народа. Прилавки были завалены овощами и фруктами. Каждый считал нужным торговаться до крика.

— Пойдемте, пойдемте, — пробивалась сквозь этот шум Матильда, таща за собой немного растерявшегося Базиля.

— Но куда? Чем тебе не нравятся вон эти яйца? — противился он, явно желая побыстрее свалить отсюда.

Но Матильда была неумолима. Казалось, она знает, куда ведет Базиля. У нее даже хромота прошла, когда они оказались в самом эпицентре толкучки.

— Все по 1 Евро, — орали со всем сторон. — Бери, красавица! Не пожалеешь. Мужчина, пучок отличного наисвежайшего порея Вам не повредит. Лучшие баклажаны Франции! Пэрсик, пальчики оближешь!

Они миновали какую-то длинную очередь. Торговля шла здесь очень бойко. Высокие лотки с имбирем таяли на глазах. Его брали целыми пакетами и корзинами.

— Кто это за люди? — спросил он у Матильды. — Зачем им столько имбиря?

— Это ветераны карантина, которые пятнадцать лет носили маски и убили свои легкие и мозги углекислым газом, — пояснила она. — Им каждому власти обещают выдать бесплатную машину вентиляции легких, а пока они молятся на народную медицину. Вот сюда, мы пришли, — вдруг оживилась Матильда и потянула своего спутника к дальнему краю торгового ряда.

Продавщица, грязная, оборванная, в пестром каком-то цыганском платке бабка, с одним единственным верхним зубом, похожая на ведьму из страшных немецких сказок, смахивала с прилавка пыль метелкой.

— Пришли? — недоумевал Базиль, пытаясь понять, что задумала Матильда, а она уже склонилась над плетенной клеткой, в которой сидели на жердочках два зеленоватых ящерка.

— Это детеныши дракона, — пояснила цыганка. — Осталось две штуки. Тот, кто чирикает, самец.

Базиль поднял клетку и вгляделся в нее.

— А куда делся второй? — спросил он вдруг. — Только что был.

— Наверно, самца съела самка, — пояснила цыганка, тыкая кривым мизинцем на ящерка. — С утра их было не менее дюжины, и уже никто не чирикает.

— Какой забавный малыш, — умилилась Матильда. — Сколько он стоит?

— Все было по Евро, мадам. Значит, с Вас тринадцать монет.

— Но какие доказательства! — возмутился Базиль, чувствуя, что его нагло надувают, но Матильда уже стала рыться в своей модной сумочке, достала оттуда не менее искусное портмоне.

— Ничего, ничего… я заплачу, — улыбнулась она Базилю, и он лишь обреченно вздохнул.

— Интересно, зачем тебе дракон? — поинтересовался он, когда они выбрались с рынка на улицу.

— Мне? Я купила его Вам.

— Спасибо, конечно. Мне еще никто не дарил драконов. Все это довольно странно. Мне кажется, я сплю….

— Спите? — усмехнулась Матильда. — Не исключено. Возможно, и я сейчас тоже сплю, и мы вместе видим один и тот же сон, хотя каждый лежит в своей кровати.

— Я бы хотел лежать с тобой в одной кровати… — признался он.

— А знаете, как поверить: любите ли Вы свою женщину или нет?

— Нет, не знаю.

Матильда улыбнулась, поправляя очки.

— Это просто. Подойдите к ней, когда она спит с открытым ртом. Если у Вас будет желание поводить ей по губам это одно, а если поцеловать в щеку…

— Боюсь, что я не без греха… — смутился даже он.

— Я тоже не без греха. Но человека ведь любишь за грехи, которые ему прощаешь?

Он все еще в руке клетку с ящером.

— А с этим что делать?

— Что хотите, то и делайте. Смотрите, какой чудесный сад! Не хотите прогуляться?

Она настойчиво обращалась к нему на Вы, и Базиля даже забавляла эта игра в серьезную и не замечающую фамильярность окружающих тетю. Даже когда такие замужние тети насосутся вдоволь чужой спермы, они всегда будут покладисто учтивы, а очки им нужны, чтобы прятать глаза.

— Я знаю, о чем Вы думаете, — вдруг сказала Матильда.

— И о чем же?

— О том, почему, когда я делаю минет, держу член двумя пальцами…

Они двинулись по бульвару в сторону цветущих розовыми цветками сакур, в тени которых расположились множество влюбленных парочек.

— Мне до лампочки, как его держат, — соврал он, и любовники тоже присели на молодую траву и стали в запой целоваться. Но что-то смущало его, отвлекало.

— Вам не кажется, что он подрос? — спросила Матильда, заметив замешательство.

— Подрос, — ухмыльнулся Базиль. — Еще как подрос…

— Я о зверьке, — указала женщина на клетку с драконом. — Посмотрите, какой красивый стал хвостик, перламутровый с отливами, наверно, он даже светится в темноте…

Базиль вдруг открыл клетку. Ящерка уже размером с щенка настороженно замерла и не спешила покидать свою жердочку.

— Что Вы делаете?

— Проверяю.

Матильда от удивления даже приподняла очки.

— Свободные, даже когда на них надели кандалы, думают о побеге, — пояснил он. — Рабов все устраивает.

Дракончик отрыгнул лапку своего последнего друга и все еще не желал покидать клетку, глядя на Базиля жалобным взглядом. Мужчине это все надоело, и он стал его вытряхивать.

— Кыш! Кыш! Пошел вон! — злился он. — Ну, давай вылезай! Двенадцать Евро коту под хвост! Лучше бы ты угостила меня пивом!

— Не хватай его за хвост, оторвется, — предупредила Матильда.

Ящерица наконец ловко прыгнула на какую-то корягу, высунула раздвоенный язычок и посмотрела на своего спасителя, словно в ожидании напутствия.

— Давай, давай, вали отсюда, пока не передумал, — проворчал он и громко зашипел, чтобы она быстрее скрылась в траве.

— А Вы добрый, — приластилась к нему Матильда, снова нацепляя на себя очки мужа. — Далеко не каждый отпустит дракона. Знаете что, непременно приходите ко мне в эти выходные. Я живу в районе Оперы, в особняке с двумя доберманами. Если придете, я открою Вам маленький секрет. Обещаете, что придете?

— Обещаю. А что за секрет?

— Как побить Фернандеса…

Где-то впереди раздался крик, и Базиль подумал, что кто-то из отдыхающих узнал его. Но крик перешел в жуткие вопли, и народ, хватая свои покрывала, детей, собачонок, побежал прочь с газонов. Паника охватывала все вокруг. Все как будто спасались, но отчего никто не знал. Одна какая-то обезумевшая мамаша носилась из стороны в стороны, как ненормальная.

— Он сожрал моего мальчика, он сожрал моего мальчика….

Базиль хотел подойти к ней, расспросить, в чем дело, помочь, но Матильда потянула к себе на траву.

— Не подходи к ней. Нет у нее никакого мальчика, и не было, а если и был, то обкакался. Обкаканные мальчики — это обкаканные мальчики. Нельзя тешить себя иллюзией, что они подотрутся.

В этот момент над садом поднялась зубастая голова тираннозавра и издала ужасный рык. Базиль, влекомый желающей его женщиной, медленно опускался на газон. Холодный липкий пот прошелся по спине. Страх сковал ему члены.

— Молодой человек, если Вы трахаете такую женщину, как я, никогда не отвлекайтесь. Иначе можете упустить что-нибудь интересное… — в отместку за невнимание больно укусила его за мочку уха Матильда.

Но он все еще пребывал в шоке, и она из-за всех сил дернула за рубашку и сорвала ему все пуговицы. Черт! Какая назойливая мадам! Неужели он всю жизнь теперь будет вспоминать горький привкус ее плохо подмытой задницы?

Тираннозавр снова рыкнул и продолжил охоту, выставив вперед свои короткие когтистые лапы. Земля задрожала под тяжестью хищника. Затем его молниеносная тень пронеслась мимо, и в ближайших кустах снова раздались жуткие душераздирающие вопли. Базиль попытался подняться, но Матильда уже седлала его, закрывая обзор. Ее волосатые подмышки немного смущали лежащего на спине.

«Да, теперь понятно, почему Трентон не хочет возвращаться домой», — подумал он, прежде чем пробудиться.

— После суда

Он смачно дожевывал сладкий, тающий во рту пончик, который предусмотрительно выманил у буфетчицы в фойе здания. Сама столовая открывалась только после обеда, и остатки вчерашней роскоши лежали на подносе для всех желающих. К тому же, что-нибудь сжевать напоследок из казенной стряпни — старая добрая традиция для всех, кого выпускали на свободу прямо в зале суда, и Базиль старался ее всеми силами поддерживать.

— Таких вкусных плюшек отродясь не жевал… — рыгнул он на полицейских, дежуривших у входа, и предложил им в шутку остатки.

Те недовольно покосились на него.

— Понравилось, приходи еще, — съязвил один из них.

— Нет уж… — захохотал Базиль, быстро доедая пончик и облизывая свои блестящие от жира пальцы. — Впереди более прекрасные планы…

— Бедняга, он думает, что одолеет Фернандеса, — проворчал все тот же полицай, крутя пальцем у виска. — Я ставлю на Фернандеса, и Жан ставит на Фернандеса. Ты безнадежен, только кретины ставят на тебя!

— Я порву Вашего петушка, как тузик грелку, — взорвался Базиль. Он рвал и метал, и рычал сквозь зубы… — Если бы не ваша форма…

— Иди, иди отсюда! — поддержал своего напарника другой страж порядка, играя дубинкой. — Пока не замели за неуважение к представителям власти.

— Ладно, ладно… парни, — обратился экс-чемпион к ним с фальшивым сочувствием. Он знал, что они только заступили на смену, а это был последний до обеда пончик. — Вы не знаете, как далеко отсюда Tour d’Argent? Говорят, там грибной киш пышный и нежный, как суфле…

— Проваливай отсюда, шутник! — и полицейские схватились за дубинки. — А то из тебя самого киш сделаем.

— Но-но, парни! Полегче на поворотах. Я свободный гражданин Франции, — захохотал Базиль, так и не удосуживаясь застегнуть пальто.

Правда, на улице было не холодно, но шел мокрый неприятный снег, который уже покрыл асфальт слизкой серой кашей. Базиль невольно вспомнил о шляпе, которую оставил где-то в коридорах суда на одном из сидений, но возвращаться назад было бесполезно. Наверняка, ее стащил какой-нибудь мелкий клерк, ксерящий бумажки, посчитав это платой судьбы за свой бессмысленный труд. А ведь можно было обменять ее у Миньо на полтинник Евриков! Все-таки она была не такой уж и потрепанной.

«Да, что шляпа, — успокаивал он себя, — больные фантазии пидараса, в свои девяносто девять никогда не знающего близости с женщиной»

После Чертовой Дюжины, провонявшей потным носком одноногого, даже утренний смог Парижа показался Базилю приятным марсельским бризом. Он невольно прищурился, когда сквозь серое небо выскочило солнце. Снег неожиданно заблистал бриллиантовой крошкой.

«Вот бы все это было на самом деле, и на головы нам падали бы бриллианты… Жители выбегали бы на улицу и беззаботно смеялись, наполняя свои карманы небесными дарами. Чудеса да и только! А еще облака из самых вкусных пончиков… Тогда в этом чертовом городе наступил рай, и даже самый наследный принц позавидовал бы парижскому нищему».

Упоминание о пончиках, падающих с неба, пробудили еще больший аппетит. Базиль принюхался. Откуда-то и в самом деле несло свежей выпечкой.

«А не заскочить ли в самом деле в Серебряную башню, так сказать, для подъема вдохновения? Там уже обедали все кому не лень, и Александр Дюма и Бальзак. Почему бы не побывать там и B;b; ours? Надо непременно отметить свое освобождение за счет Миньо. Ну или по крайней мере одолжить у него те же пятьдесят Евро… На грибной киш-то хватит? Да, кстати, где этот плут?», — и Базиль стал искать глазами припаркованную красную Феррари агента Sotheby’s. Они должны были как раз сейчас встретиться и обсудить условия предстоявшего аукциона. Но похоже у Миньо были другие планы…

— Ну и черт с тобой! — выругался Базиль, резко повернув в сторону своего дома. — Отмечу один с тараканами..

А отмечать было что. При всем спутанности дела и настойчивых просьбах пострадавшего чиновника наказать своего обидчика по всей строгости закона, как и обещала Матильда, судья оказался на удивление способным выслушивать аргументы. Базиля оправдали по всем статьям, ну а то, что вынесли предостережение не кормить голубей, так это все верно. Собственно, ему эти голуби по барабану. Вот, воробьи — другое дело. Базиль, сворачивая за угол здания суда, показал фак на прощание полицейским. Те застенчиво отвернулись, точно девицы на выданье. Он им уже всю плешь проел своими издевками…

— Ладно, — хлопнул он в ладоши, прикидывая, как долго ему идти до дома. — Все хорошо. Все чертовски хорошо.

Но некая досада за Миньо, который обещал его встретить, так легко не выветривалась, точно вчерашний хмель… По сути дела, у Базиля сейчас не было друзей, кроме этого лысоватого намасленного дешевым французским жеманством колобка с широкими связями. Это был очень полезный друг, но ненадежный. А ему так хотелось сейчас поговорить с кем-то, пусть и о пустяках… Да, нет, чего он обманывается? Просто у Миньо можно стрельнуть на сигареты, но тот, скорее всего, хитрый лис, все предвидел. Базиль с горечью сплюнул на асфальт. Вот хороший повод снова угодить за решетку… В разгар пандемии подобный поступок жестко карается. Фараонам плевать, что ты им показываешь фак, но если ты оставляешь свой биологический след на асфальте, спуску тебе не дадут. К счастью для Базиля, парижские камеры еще не научились распознавать лица…

Он снова вспомнил Миньо, вспомнить, как познакомился с ним. То было обнадеживающее время. Базиль только получил французский паспорт и подписал контракт на бой с красавчиком Чико. Бой обещал большие перспективы, и Базиль забрал пояс жестким нокаутом в печень… Как всегда, был шумный банкет, много жирных устриц и незваных друзей. Жена щеголяла в сказочном платье из книжных корешков — обманутая жертва какого-то модельера с неприличной фамилией… Помпезные речи, брызги шампанского… Кажется, Миньо сам подвалил к нему, нарядившись в ростовую куклу медведя. Уж лучше бы прикинулся трансвеститом… Хорошенько налакавшись ликером и насмешив до коликов дам, он объявил тост за Францию, и своим плюшевым задом раздавил главное блюдо вечера — украшенный вишенками шоколадный торт со сливками. Торт был сделан в виде чемпионского пояса и стоил, наверно, целое состояние, но этому прохвосту все сошло с лап…

— Если ты сможешь вовремя перенести свое сознание в камень, а из камня обратно, то ты бессмертен, — выговорил он с вялой торжественностью, перед тем, как отрубиться на груди у Базиля.

Чемпиону, отстоявшему свой титул, пришлось приложить много усилий, чтобы показать гостям свое истинное русское воспитание. Вообще французы — все чудаки, некоторые из них до сих пор верят, что в России медведи расхаживают с балалайками и пляшут за кусочек сахару… Нет, Базиль не плясал под балалайку. К тому времени он уже выиграл двадцать девять боев и не знал поражений. Но все они, все, включая жену, почему-то были уверены, что он вырос за чтением Достоевского и Толстого, а музыку ему преподавал сам Чайковский… «Какое жестокое заблуждение…». Из Миньо быстро содрали фальшивую плюшевую шкуру и сделали летающую из угла в угол отбивную. Не помогло даже его жалобное: Я тоже медведь, медвежонок… И если бы не приглашенные на банкет ветераны октагона, вовремя остановившие Базиля, агент Sotheby’s навряд ли ходил сейчас на двух лапах.

— Да, здорово ты меня тогда отделал, чувак, — припомнил Миньо на примирительном ужине. Он как раз достал свою любимую жвачку, попробовал ее прожевать, с трудом поводив скулой. — Обожаю ментол.

Вообще было странно, что после взбучки этот колобок не превратился в блин.

— И все же не понимаю, как ты выжил.

— Все просто, — продолжал агент, разрабатывая свою челюсть осторожным жеванием. — На время избиения моя душа перебралась.. э… как сказать, в другое измерение. Смерть не страшна, если мы научимся перемещать свое сознание во что-то более прочное, чем кожаный бурдюк с донорскими органами… Ты только представь, какие горизонты перед нами появятся… Какие безграничные возможности… По сути дела, мы становимся богами..…

Ему, наконец, удалось надуть пузырь и лопнуть его.

— Рассуждаешь о бессмертии, как жвачное животное. Все мы рано или поздно сдохнем под ножом мясника! — охладил его мечтательный пыл Базиль и принялся жадно за бифштекс, орудуя жестко зубами. — Давай по сто грамм, а то трубы горят.

— Не понимаю твой французский, приятель. Какие трубы? По-моему, все русские в Париже не исправимы и не способны избавиться от своих замысловатых фразеологизмов… На днях одна очень симпатичная девочка, которая торгует матрешками в квартале Пасси, у собора Александра Невского, сходи туда непременно, не пожалеешь. Так вот она сказала мне нечто странное, когда я предложил ей за все ее деревяшки одну ночь в двухместном люксе Метрополитена с видом на Эйфелеву башню.

— И что же она тебе сказала?

— Что сказала? — и Миньо нахмурился, что-то с усердием вспоминая. Но побитая голова отказывалась работать, и он дернул себя за мочку ушей. — Ах да… Ну это.. как его… Получишь от мертвого осла уши. Это как? А, впрочем, пусть она катится со своими ослиными ушами, куда подальше… Больно мне и нужны эти уши.

Базиль хохотнул, чуть не поперхнувшись.

— Правильно. Зачем эти ослиные уши? Ты сам настоящий осел. Русские девушки очень гордые, чтобы вестись на подобную удочку. Удивляюсь, на что ты рассчитывал.

— И все же мне нужны ее расписные матрешки… Один ценитель искусства может предложить хорошую цену. Как ты думаешь, прокатит, если в следующий раз я приглашу ее в Лувр…?

— Это уже лучше, но прежде тебе стоит объяснить ей твое обручальное кольцо на пальце.

— Ах да это… — и Миньо вздохнул. — Пережитки прошлого. Между прочим, я выторговал его у родственников одной бывшей надзирательницы в Дахау. Кстати, дружище! Я точно знаю, Камилле в приданное досталось одна антикварная вещица, по сути, такая редкостная фамильная безделушка. Она хранит ее где-то у вас дома, я могу выгодно провернуть это дельце с тобой… Комиссия минимальна.

Да, Миньо был таков. Он во всем находил выгоду и в тот вечер его припухшее лицо, размазанное по тарелке с оливье, непонимающе искривилось в гримасе «За что?».

Когда Базиль вышел на набережную, его вдруг снова передернуло. Какая-то неведомая сила стала бросать его из стороны в стороны на прохожих, ему хотелось заговорить с ними, пусть и о пустяках, пусть о погоде, но те шарахались от него, как от прокаженного. Он вдруг понял, что безнадежно одинок в этом чужом городе. Никто, никто не понимает его, зато все боятся, жалкие трусы. И для этих трусов он хотел еще написать свою книгу?

— Мадам, Вам не нужен придворный писатель? — поторопил он убегающую от него даму протяжным свистом. — Эй, месье, ботинки не жмут?

С каждым разом он все больше отчаивался, убеждаясь, что люди в Париже уже не те, что прежде, что вирус надолго изменил французское общество, сделав из него пугливое стадо шатающихся в поисках пропитания баранов. Куда делись улыбки? Куда делось прежнее дружелюбие? Все спрятались за масками и респираторами, нацепили очки и капюшоны, взяли в руки наточенные на концах зонтики. И, действительно, почти все те, кого встречал Базиль, спешили с мрачным апокалипсистическим видом, либо в магазин либо возвращались уже из него с покупками. Правда, были и те, кто косил под спортсменов и выгульщиков собак, и он, от нечего делать, разоблачал их, выслеживая их нехитрые петляющие по кругу маршруты по следам на мокром снеге.

— Сдается мне, что Вы бесплатно здесь дышите воздухом… Ну, кто так двигает клешнями, месье?! Вам не нужен хороший фитнес тренер?

Он придирался ко всему, что его раздражало, и, завидя ту или иную жертву, он преследовал ее, сворачивал с набережной и брел переулками, пока не упирался в какую-нибудь лавчонку, торгующую хлебом и бакалеей.

В один какой-то момент он даже схватился за голову. Налипший к волосам снег затек за шиворот. О Боже! Как ему сейчас не хватало папаши Люсьена! Пусть коротышка удалил бы его по морде метлой тысячу раз, пусть бы высказал все, что он думает о некультурных русских… Базиль бы улыбался, слушая весь этот лилипутский гнев и плакал бы от умиления! Но сейчас никто, никто не желает говорить с ним, будто за одно оброненное слово карают смертью. Неужели проблема в том, что он не нацепил на себя этот рабский намордник? Будь навечно проклят тот, кто придумал это издевательство над людьми!!! Базиля трясло, он оглядывался, ища глазами хоть какое спасение. Ему было неважно уже, на каком языке общаться, он путался в русских и французских словах, переходил на английский, но его по-прежнему жестко игнорировали только при первом взгляде на его открытую небритую физиономию.

— Что происходит? Что? — заорал он, раздирая своим криком всю ширь груди. Так орут в тайге отчаявшиеся, так вопят в пустыне заблудившиеся… Долгое эхо разнеслось по Парижу, планомерно достигая его самых дальних окраин.

Базиль замолчал. Тишина… в ответ одна тишина.

— Просто все сошли с ума… — вдруг кто-то сказал прямо с балкона, под которым он стоял в полном отчаянии.

Отчаявшийся вздрогнул, совсем не ожидая, что ответ на его вопрос так рядом, и взглянул с любопытством наверх. Как назло солнце слепило глаза, и он сильно жмурился, ища пытливо чертовски понятливую душу. Ему даже не верилось в чудо. Все казалось мистически интригующе, он даже предположил, что тихий глас этот принадлежит Создателю, и на его глазах пробудились слезы. Потом какая-то тень стремительно накрыла его, и прежде чем отскочить в сторону, он протянул руки, чтобы поймать то, что падало на него. Зачем он это сделал? Зачем так рисковать руками перед важным боем? Сколько на них свалилось? Центнер, не меньше. Базиль свалился в снежную слякоть вместе с непосильной ношей. Кто-то где-то заохал, забегал вокруг, раздались сигналы — набирали в службу спасения. Базиль поднялся, ощупал себя, вроде цел, подошел к корчащемуся на земле телу. Что за чертовщина! Голый, абсолютно голый мужик, почему-то решившийся сброситься с балкона в одной меховой шапке.

— Ты что сдурел, сука! — выругался Базиль, грубо перевернул неудачного самоубийцу с живота на бок.

— Пардон… — виновато улыбнулся мужик в шапке.

— Встать можешь?

— Нет, лучше полежу… У меня, кажется, непроизвольная эрекция.

Ужасное срамное зрелище.

— Хоть бы шапкой прикрылся, — пристыдил его Базиль.

Вокруг происшествия стали собираться зеваки, среди которых было не мало дамочек с пакетами еды. Все просто молча смотрели на голого мужика и не предпринимали никаких действий. Может быть, они ожидали, что он им что-то скажет?

— Да, я видел рай, — выговорил он с трудом, озадачено почесав свои причиндалы, — только в январе 64-го, когда в Париж прилетали Битлз…

Сверху вдруг кто-то заорал. Какая-то совсем немолодая женщина с папироской в губах облокотилась на перила, очевидно, с того же балкона, откуда выпал самоубийца.

— Карл, это тебе не Лёкат на атлантическом побережье (нудистский пляж) … Тут могут быть дети. Живо поднимайся! Я жду тебя.

— Это Ваш месье? — крикнул Базиль.

— Ну, мой, а что?

— Кажется, он сломал хребет… Ему нужна помощь.

— Помощь? — недовольно нахмурилась женщина с папироской. — Она нужна мне с тех пор, как тридцать лет назад имела непростительную глупость выйти за этого придурка замуж… Вы представляете, всю жизнь он кормил меня завтраками, я верила ему, а теперь он дрочит на весь Париж и говорит, что свободная птица… Ну вот пусть и летает… Это уже вторая попытка, месье.

— Мадам, он, правда, ушибся… Я лишь, как мог, смягчил удар… — и Базиль опять зажмурился, глядя наверх. — Спускайтесь и разбирайтесь с ним сами…

Свалившийся мужик опять почесал свои причиндалы и, кажется, кому-то подмигнул в толпе зевак. Одна молоденькая мадемуазель, особо впечатлительная, вдруг ощутила приступ дурноты, и поспешила прочь, пару раз поскальзываясь на снежной каше. Базиль тоже побрел подальше от этого проклятого места. Его самого мутило. Вот переулочек, вот еще какая-то шавка чуть не вцепилась ему в ботинок, не давая пройти… Он сделал вид, что поднимает с земли камень, подействовало. Затем он снова вышел на набережную и только здесь вздохнул свободно грудью. Говорить больше ни с кем не хотелось да и думать тоже. Разве что вспомнился случай из молодости. Тогда он жил в России, только вернулся из армии, отвоевав год в Карабахе, и заслужено залечивал душевные раны на гражданке. Обычно он бродил вечерами в парке, цепляясь к компаниям подростков, раздражающих его громким идиотским ржаньем. Он хватал первого за грудки, рассказывая, что убить человека для него одна секунда, и долго не отпускал, неся в лицо очередной бред про предательство командиров и всю грязь этнических чисток. Тогда его осовевшие серые глаза излучали одну пустоту, а он, молча, с тягучим наслаждением, морально давил этим страшно пустынным взглядом пойманного собеседника, пока остальная компания обращалась в постыдное бегство. Иногда ему, правда, попадались такие же одинокие и контуженные жизнью типчики, и в одном случае ему даже переломали ноги.

Васенька, черт возьми, тогда его называли просто Васенькой, так вот, он за тот вечер не встретил никого, кроме ментов, которые погнали его в три шеи, не объясняя причины. Позже выяснилось, что во время облавы собачьих боев сбежала огромная бойцовая псина, и она носилась по парку и уже успела здорово напугать какого-то велосипедиста, который решил брызнуть ей в нос перцовым баллончиком. Ее несколько суток подряд пытались отловить, но сбежавшая псина, понимающая только китайские команды, умело пряталась где-то в глубине парка, питаясь белками и опустошая урны вдоль аллей. Базиль же, несмотря на строгий запрет ментов, решил продолжить прогулку. Для этого ему пришлось даже перелазить через ограду, чтобы попасть на территорию. Он намерено рассчитывал встретить эту опасную псину, сразив ее своим опустошенным взглядом, но для чего сам толком и не знал. Возможно, после ужасов войны в нем сильно притупился инстинкт самосохранения, и он, наоборот, искал приключения на свою больную голову. Особенно ему нравилось тихое ночное время, когда парк замирал, лишь деревья тихо скрипели от легкого дуновения ветра. Тогда он брел по безлюдным аллеям, чувствуя, что собака где-то рядом, что она наблюдает за ним и пару раз даже слышал за спиной рычание. Иногда он звал ее цоканьем, рассчитывая, что она подойдет к нему, и он сумеет взять ее за ошейник. Но что он с ней будет делать потом, обреченной на усыпление? Кому отдаст, где пристроит? Судьба подобной собаки всегда не завидна. Лишь дело времени, когда ее отловят.

Он уже собирался домой и подошел к решетке забора, чтобы перелезть ее, когда из кустов выскочила огромная псина с прижатыми ушами и встала в двух шагах, злобно оскаливаясь. Базиль медленно снял с себя куртку. Зверь следил за каждым его движением, рычал, готовясь к атаке…. Потом Базиль бросил свою куртку на открытую клыкастую пасть, и этого хватило, чтобы пробить ногой куда-то под ребра. Псина жалобно заскулила, отпрыгнув в сторону, поджала хвост, а человек, громко торжествуя, погнался за ней, пока темнота вечера позволяла преследовать ему. Потом на следующий день Базиль пришел на это место с куриными крылышками и цоканьем стал подзывать своего вчерашнего соперника. Ему хотелось приручить этого зверя, сделать своим верным другом, он чувствовал с ним родство души, необъяснимую кровную связь, и очень расстроился, когда узнал, что собаку все же застрелили. О, если бы тогда он позволил ей вцепиться в свою плоть, рвать свое мясо, дробить свои кости! О если бы мог утолить ее звериную злобу своей болью, своим душераздирающим криком! Тогда бы он мог бы спасти ее от живодеров, не ведающих, что виноваты в жестокости собак они же сами, что именно люди дают первый урок жестокости и натаскивают на других собак ради наживы, именно люди — источник зла и невежества… Будь они прокляты эти люди, возомнившие себя пупами Вселенной…

— Вот он, наш Спаситель! Он вновь явился, чтобы карать вас, безбожники…

Какой знакомый голос. Базиля кто-то толкнул в спину. По крайней мере, ему так показалось. Он вздрогнул, пробуждаясь от воспоминаний, и оглянулся. Так и есть, опальный священник из XVIII округа. Отче Грандье. Базиль знал хорошо его имя. Это был молодой и очень образованный клирик, радевший за консервативное воспитание французской молодежи. С Базилем он организовывал в преддверии летних каникул кубок добра — соревнование по боксу под эгидой католической церкви.

— Нужно уметь перенаправлять дворовую энергию в спорт, — говорил он всем. — Иначе будут погромы. Любое насилие должно быть контролируемо. Не понимаю, почему власти упорно не хотят видеть проблемы южных парижских кварталов.

С этим нельзя было не согласиться, и Базиль — почетный гость подобных мероприятий лично наградил более полусотни молодых победителей медалями и почетными грамотами. В последний раз он встречался с Грандье ровно год назад аккурат перед эпидемией. Тогда чуть не сгорела базилика Сакре;-Кёр, в котором служил этот честный понтифик. И хотя пожарные заявили, что виной всему была непрофессиональная сварка при ремонтных работах, тот объявил во всеуслышание, что это ничто иное, как проделки Сатаны и что грядет эра Тьмы и Страха, и всем христианам нужно молиться за спасение души своей. Его, конечно, предупредили по-хорошему. Тогдашний министр полиции, родственник отче Грандье, лично поручился за него, объясняя всю эту пугающую ахинею стрессом, который пережил священник во время пожара. Но Грандье пошел дальше и дал интервью Le Monde, в котором пошел еще дальше, сказав, что Сатана давно сидит в Елисейском дворце. Все это стоило министру отставки, а дерзкому священнику по решению суда назначили принудительное лечение. Он отбивался, как мог, доказывая свое здравомыслие заученными цитатами из Апокалипсиса, но затем, действительно, грянул вирус, косивший пачками атеистов и безбожников. Здесь Грандье, вероятно, проявил чудеса убеждения, и у него быстро нашлись пособники побега. Дурные языки поговаривали, что он переплыл Сену на надувной резиновой кукле, которую он одолжил у ночной смены санитаров. Но так или иначе он вернулся, с немного подмоченной репутацией, мысленно простилая руки к небу, так как вместо сутаны был облачен в смирительную рубашку плавучей психиатрической клиники Эрика Пиля.

«Интересно, — подумал Базиль, кивая старому приятелю, — этот несчастный бродит по Парижу не менее недели с завязанными за спиной рукавами, а никому до него, кроме журналистов, дела нет! Как он вообще справляет нужду, черт возьми, все это время?».

— Привет, Спаситель! — улыбнулся Грандье. — Руку тебе подать не могу, извини.

У него, действительно, было милое, даже очень красивое лицо, несмотря на не ухоженность и уличную пыль. Такие лица воодушевляют художников и замужних женщин. А глаза… большие, умные, с поволокой. В них всегда был свет, яркий, ослепительный, бескомпромиссный, свет сумасшедшего героя, рвущегося в атаку на полчища мракобесов.

— Вот ты какой, Спаситель, вот ты какой…. — все улыбался священник.

— Привет, Грандье. Я очень польщен, но никого спасать я не собираюсь.

— Нет, нет, тысячу раз нет! — продолжил тот, мотая обросшей во время побега бороденкой, как голодный козел, перед зарослями конопли. — Ты скромный парень, Базиль. Такие, как ты, скрывают свою истинную силу, не показывают им ее напоказ, берегут до смутных времен. Но я всегда знал, что именно ты побьешь Сатану. Всем известно, он облачился в Фернандеса и вызывает тебя на бой в эту субботу…

— Ах это… — и Базиль зевнул. — Ты тоже веришь в чудеса, дружище? Дай я лучше тебя освобожу.

— Нет, друг мой, это слишком большая честь для меня! К тому же, они не простят тебе такого жеста… Ох Базиль….Как тяжело одному в этом мире… Ты один, Базиль… как истинный Спаситель. От тебя все отвернулись, они ненавидят тебя, и с какой радостью они тебя растопчут…

— Это уж верно… — вздохнул бывший боец октагона. — Но все равно я так просто не сдамся…

— Конечно, конечно! Ты выиграешь бой, я верю. Главное, вера, Базиль. Вера миллионов безбожников ничто по сравнению с верой одного сумасшедшего. Ступай и надери всем задницу!

— Но откуда у тебя такая уверенность, дружище? Откуда ты знаешь, что я одолею Фернандеса, — даже засмеялся Базиль, хлопнув опального священника по плечу. — Ты и правда, единственный, кто верит в мою победу…

— Однажды ночью глубокой, — ответил Грандье почти шепотом, большие умные глаза его вспыхнули ярче, — когда в бреду отчаяния, молил я Господа лишь об одном прощении, явились мне три духа, три мага великих и сказали мне, что явится вновь Спаситель, который отомстит за них, ибо опорочена слава их и деяния их иудеями коварными. Отныне Слово меч его карающий, Любовь щит самый прочный, а вера предков кровь, невинно пролитая королями да вельможами, жаждущих власти да золота. Иди же, скажи ему, что час его настал, и пусть ничего не боится, кроме блондинок.

— Почему же я должен бояться блондинок? — расхохотался бывший чемпион. — Это не ту, что загорает под лампами в нудистском бассейне?

Но священник не ответил, а стал прислушаться к звукам улицы. Где-то вдалеке зазвучала сирена.

— Птицы Сатаны не дремлют… — пошептал он.

Скоро из-за угла показались несколько людей в белых халатах, упакованных, как во время чумы, с длинными приделанными картонными носами, в резиновых перчатках. Они стали образовывать полукруг, чтобы легче было изловить сбежавшего из психушки.

— Я отвлеку их, Базиль, — улыбнулся прощальной улыбкой беглый священник и рванул по тротуару.

Он бежал довольно резво, не смотря на завязанные за спиной руки, иногда оглядывался и орал во всю глотку свою недоконченную проповедь.

— Итак, обращаюсь к вам, лицемеры, хулящие о кабале злобных карликах, утерянных землях Алжира и общем нищенстве всего народа. А не заслужили ли вы то, что имеете ныне? Разве человек не рожден свободным, а коли рожден, почему заткнули свой рот намордником? Думаете, все носят, и я носить буду по указке свиноподобных? Нет вам прощения, и потомки ваши, кой таких не убьет вирус страха, проклинать вас будут вовеки веков.

— В сторону, месье. В сторону! — послышались приказы, и мимо Базиля замелькали санитары. Все они были вооружены какими-то необычными пистолетами.

Базиль пропустил их и стал наблюдать их погоню. Конечно, у Грандье не было шанса. Его быстро догнали, подставив подножку, но священник брыкался и изворачивался, ловко кружил, продолжая орать:

— Разве не знали вы, что закрывать храмы перед верующими, как не давать воды жаждущему? Вот лиходеи, и узрите руины храмов своих, и будут вместо паствы дикие звери да бесы. Разве не знали вы, вкалывая детям под кожу яд, что не вырастут из них свободолюбивые галлы и что клеймо зверя будет на каждом из них до скончания века? Что же вы теперь скулите, хвосты поджали?

Санитары-сатанисты загнали оратора в угол, но приблизиться не спешили, очевидно, ожидая приказа. Грандье слишком опасно щелкал челюстью, уверял всех, что у него бешенство и грозился покусать первого, кто приблизится к нему. В этот момент подбежал последний участник погони — бравый доктор с аккуратной бородкой и молча кивнул своим подчиненным. Базиль обратил внимание, что этот человек, в нарушении всех правил, без маски, и подошел к нему поближе, чтобы пообщаться. В этот момент Грандье, предвидя свой закономерный финал, ускорил проповедь.

— Напрасны ли были ржавые гвозди, входящие в плоть Его, под молчаливым согласием праотцов ваших…?

В него тут же выстрелили какими-то шприцами с ампулами, и он пронзенный ими, стал оседать на пол, изображая трагедию.

Картина была и, правда, печальной.

— Коль нет раскаяния, нет и прощения! — голос опального священника задрожал. Его медленно обступали демоны с птичьими носами. Один из них решил, что действие препарата недостаточно и произвел еще контрольный выстрел в лоб Грандье. Опять мимо Базиля пробежала двое с носилками. Обездвиженного уложили и понесли к машине психиатрической помощи, которая только что заехала, как можно ближе к месту задержания.

— Грешные, говорите, кто без греха? — шевелил все еще языком сумасшедший.

Задние двери машины для эвакуации почему-то заели, и все стали возиться с ними, пытаясь открыть. Понадобилась даже кувалда.

— Тщеславные жалкие людишки под властью карликов, — воспользовался заминкой оратор. — Ваш дом тюрьма, которые вы сами себе строите из кирпичиков лжи и безбожия и не ропщите на справедливость вселенскую. Каждый заслуживает то, что имеет. Если нет в сердце любви, там одна жестокость. Если потушен факел просвещения, то вокруг тьма невежества. В мире возможно только общее дело. И каждому воздастся по труду его, с каждого спросится по делу его. А дело это великое — любовь и что без нее сделано в прах превратится, а что с ней вечно будет в сердцах потомков наших свободных и пусть они скажут. Да эти люди любили и не были рабами, и прочны их дела и нерушимы, как золотые пирамиды в садах вишневых… Да, да! Раб не может любить!

Наконец, двери открылись, и Грандье буквально запихнули в машину, которая с включенными маяками и завывающей сиреной тут же увезла его в неизвестном направлении. Базиль, провожая ее взглядом, чесал подбородок. Санитары с накладными птичьими носами, утомленные и измотанные, проходили мимо, совсем не обращая внимания на экс-чемпиона. Последним шел доктор с бородкой. Он озирался по сторонам, словно преступник, заметая следы.

— Кувалду забыли, бестолочи… — покачал головой он и с трудом оторвал от земли инструмент.

— Месье, добрый день. Вы — главный психиатр Эрика Пиля? — спросил Базиль ненавязчиво, делая шаг навстречу.

Доктор с кувалдой остановился, снова огляделся, хотя нависшую над ним фигуру экс-чемпиона сложно было не приметить.

— А, месье Медвежонок, наслышан, наслышан, — спокойно произнес он, наконец.

— И Вы меня тоже узнали?

— Думаю, для нас обоих это было несложно. Кажется, в этом городе только два человека, которые не носят маски. Бывший чемпион без правил и действующий психиатр.

— И еще бедняга Грандье… — добавил Базиль.

— О… не такой он уж бедняга, ваш Грандье. У нас на острове есть рыбная ферма. Сегодня получит свежепойманную форель к ужину.

— Рад, доктор, что Вы хорошо кормите своих пациентов.

— Это моя обязанность, чтобы больные были сыты.

— Но тем не менее, Грандье сбежал, — подметил справедливо Базиль.

— Мы изучали этот вопрос с коллегами на консилиуме, — продолжил доктор без тени эмоций. С кувалдой в руке это выглядело страшновато, — и пришли к выводу, что в рационе больного было в последнее время слишком много гороха.

— Всего хорошего, доктор.

— Всего хорошего.

Тут где-то недалеко обитал Трентон со своей дочерью, можно было зайти к ним на огонек, немного утешиться в обществе счастливой семьи, но как он явится к ним без продуктов? Не хорошо как-то, а денег в кармане ни шиша. Последняя мелочь ушла на пончик. Базиль хлопнул по карманам пальто, со слабой надеждой прислушиваясь к ним… А сегодня между прочим платить за квартиру. Придет месье Брюно со своими гориллами, увешанными буфаторскими цепями и побрякушками. Он вдруг представил их наглые рожи.

— Месье Базиль, за Вами должок…

— Да, да, конечно, парни. Вот лежит под ковриком… — и локтем по хребту. Так было в прошлый раз и прокатило. Теперь они не дураки и придут с оружием. А этот Брюно еще и торчок, не знающий меры…

«Просто не открою дверь, — решил Базиль. — Могу же я в конце концов не услышать их робкое постукивание в дверь… Месье Базиль, пожалуйста, откройте…. Нужно поговорить… Мы пришли к Вам, месье Базиль, напомнить о Вашем маленьком долге… Всего просрочка за месяц… как нехорошо.

Прогуливаясь в одиночестве по набережной де Тюильри, Базиль остановился у зеленых жестяных ящиков. Какой-то скрюченный старикашка в длинном плаще и конусной шляпе, придающей ему сходство со звездочетом из прошлого, возился с замком и ворчал, так как ключ не поворачивался.

— Добрый день, месье, — поздоровался он с экс-чемпионом. — Я Бульон, меня тут все знают. Не можете оказать мне одну маленькую услугу, если Вас не затруднит?

— Кажется, ключ застрял, — сказал Базиль, пробуя провернуть замок.

— Какая досада! На площади один чудак топит сейчас за Фрэнка Герберта и не хочет ждать выходных. Вы ведь знаете, что все книжные магазины закрыты, и он готов заплатить десять Евро, а у меня как раз есть один экземпляр «Мессия Дюны». Может быть, можно что-нибудь сделать?

Базиль почесал свой подбородок.

— Сколько стоит Ваш замок с цепочкой?

— Сущие пустяки. Это китайское дерьмо ни на что не годится.

— Тогда отойдите подальше, месье.

Базиль поднял с набережной небольшой булыжник, перекинул его из руки в руку, словно прикидывая, сколько он весит.

— Вот у немцев были замочки… — приговаривал старичок, почесывая свою скудную бороденку. — Помню, с приятелем по молодости шалили и как-то решили забраться в погреб к одному бюргеру, держащего винную лавку в Лилле. А там замочек на двери, меньше моего. Ну, мы его и так, и сяк, и ничто не берет. Так ни с чем и ушли….

Металл громко звякнул от мощного удара булыжника, потом последовал еще удар, и еще, пока ушко замка не сплющилось и не лопнуло.

— Не знаю даже как Вас отблагодарить, — обрадовался Бульон чуть не до слез. — Все нынче какие-то одичалые… Очень сложно в наше нелегкое время старикам получить помощь от постороннего человека…

Он приоткрыл со скрипом крышку ящика, Базиль помогал ему, и стал смотреть наваленные друг на друга ряды старых, часто в непотребном виде и разваливающихся на глазах книг. На самом дне мелькнул хвост крысы.

— Так, так… Ах вот она! Вот! — достал старик нужную книгу и стал с жадностью листать ее.

Базиль обратил внимания на эти жилистые, такие же непотребные, как желтые страницы, руки. Некогда они принадлежали сильному мужчине, но с годами превратились в тряпки. Лишь наколотый «якорь» еще читался на выступающих сквозь тонкую иссушенную кожицу венах. Базиль отвернулся. На все это он не мог смотреть без сожаления. Любая старость удручала его.

— Вы читаете Фрэнка Герберта, месье?

— Нет, в жизни не прочитал ни одной его книги, — признался Базиль.

— Я вообще тоже не люблю фэнтэзи, но народ помешан на Фрэнке, и это моя работа — разбираться в книгах. Когда я выманил ее всего за пол Евро, месье, я сразу понял, что это удача. Тут не хватает только первой титульной страницы, ну это не так страшно, как может показаться на первый взгляд.

— Возможно, там была приписка «Кому-то на память», — предположил Базиль. — Люди легко расстаются с дорогими им вещами, но не хотят, чтобы эти вещи хранили о них память.

— А Вы, философ, месье. Думаю, эта книга Вам может понравиться. Не зря тот чудак дает десять Евро. Представьте, мою прибыль. Девять с половиной! Неплохой день сегодня, месье.

— Да, неплохой, — согласился Базиль, запахивая пальто. С Сены тянуло холодной сыростью. — Меня только что освободили из зала суда, — добавил почему-то он.

Бульон усмехнулся.

— Поздравляю, месье. В молодости меня тоже раз привлекли к правосудию. Представьте только: воровал во дворах бельевые веревки, а потом сбывал висельникам. До войны их много тут шаталось по городу. Потом опять воровал у висельников и продавал в три дорога всяким чудилам, верящим в сказки. Позвольте спросить, а за что они Вас?

— Кормил голубей.

— О.. это серьезное обвинение. У моего отца была своя голубятня. Представляю, чтобы он сказал всем им по этому поводу… Мир праху его…

— Я смотрю, Вы без маски… Слышал, стариков тут здорово прессуют….

— Ну, это точно не про меня, добрый человек, — усмехнулся книготорговец. — Все знают старого Бульона… Я в прошлом морской дьявол, подводник, цеплял магнитные мины на фашистские лодки, швартующие в Лорьяне… Если Вы вдруг зайдете вечером в здешний кабак и увидите там меня за стойкой и бармена, принимающего ставки, никогда не ставьте против меня. Двадцать минут и двадцать одна секунда — мой личный рекорд… Вы как долго можете задерживать свое дыхание?

— Боюсь, мне до Вас далеко, — уклончиво ответил Базиль, принимая из рук старичка «Мессия дюны», пока тот налаживал новый замок.

— А у Вас случайно есть книга Люка Трентона «Французский шоколад бывает горьким»?

— Нет, месье, к сожалению, нет… Таких книг мы больше не держим. Я слышал об этом писателе… Бедняга. Жизнь тряхнула его хорошо… Он жил какое-то время вот тут, — и Бульон указал вниз на реку. — Прямо в картонном домике, а на крыше красный крест, чтобы местные хулиганы не кидались бутылками…

— Да, я знаю, — вздохнул тяжело экс-чемпион. — Но ему можно и позавидовать.

— Чему же, месье?

— При всех его неудачах с ним осталась дочь… Она не бросила его, не отказалась от него, как требовала от нее ее взбешенная мать.

— О, согласен с Вами, месье, полностью. Как трогательно Вы сказали… не отказалась… — и голос одинокого старика вдруг задрожал. — Дети часто предают своих отцов, а тут чистый пример любви…

Базиль понял, что затронул больную тему Бульона, и не стал продолжать разговор.

— Ладно, мне пора… — и он протянул книгу книготорговцу, но тот вдруг запротестовал.

— А знаете что… — сказал он, улыбаясь сквозь слезы своей беззубой улыбкой. -Возьмите этого Фрэнка себе, почитайте…

— Но как же Ваши десять Евро? — удивился Базиль.

— Ничего страшного, сегодня вечером собью свой законный куш. Всего хорошего, месье…

И старичок, поклонившись, побрел сгорбленным в сторону площади, оставив бывшего чемпиона октагона в полном недоумении.

— Спасибо, месье Бульон, — крикнул чемпион ему вслед. — Я обязательно почитаю и верну Вам ее.

Когда Базиль вернулся к себе домой, был полдень. На лестничной клетке мадам Рабински таскала своего сына за ухо. Мальчик покорно терпел боль, тихо постанывая. Он, очевидно, пришел только из школы и принес плохую оценку.

— За что Вы его так истязаете, мадам? — спросил Базиль.

— Музыку учить не хочет, а теперь и физику забросил… А ну говори ты, сукин сын, что такое равнодействующая сила…

Мальчик застонал громче, так как его заботливая мамаша буквально приподняла его вместе с тяжелым ранцем на цыпочки…

— Равнодействующая сила — это сила….

— Нет, ну Вы посмотрите на обалдуя, месье Базиль… И это только начало курса… Нет, дядюшка Эйнштейн из тебя не выйдет… А ну повторяй, равнодействующая сила — это сила, которая производит на тело такое же действие, как несколько одновременно действующих сил.

Мальчик буквально висел на ухе в не дрогнувшей руке мадам Рабински.

— Отпустите его, мадам… Я попробую втолковать как-нибудь по-другому.

Мадам Рабински неохотно фыркнула, но согласилась чуть ослабить хватку и в конце разжала пальцы. Мальчик потер покрасневшее ухо.

— Ну подумай, малыш.. — начал Базиль, потрепав его по голове. — Ты идешь по улице и на тебя нападают несколько придурков и бьют тебя со всем сторон руками и ногами.. Ты не трус, малыш, и пробуешь отбиваться… И вот сумма всех ударов твоих врагов и твои встречные ответки и есть равнодействующая сила… Понял?

— Угу, — кивнул мальчик, опасливо поглядывая на свою мать.

— А Вы имейте толк в обучении, месье Базиль, — заметила мадам Рабински, довольная, когда ее мальчик все-таки выговорил определение.

— Просто у детей сейчас отсутствует абстрактное воображение, — объяснил он свой успех.

— Согласна с Вами полностью… И не только у детей, но и у взрослых. Сегодня с нашей соседкой Анжелой полаялась. Оказывается, я, видите ли, слишком много беру за стирку их портков. А то что порошок взлетел в два раза, а то что тарифы на воду подняли на тридцать процентов? Ох… если бы не жалость к ее больному мужу, ведь месье Анри не виноват, что у него такая стервозная жадная бабенка… — она намерено стала говорить громко. — Не хочет, пускай ходит в грязном белье, мне то что… У меня сейчас новый заказ из хаммама. За каждые десять постиранных полотенец турки платят один Евро! — и Мадам Рабински хлопнула дверью, прежде чем Базиль хотел спросить о Кревере.

Его желтые чемоданы опять бесхозно стояли у лавки во дворе. Очевидно, терпение вдовы закончилось, и она выставила своего бывшего любимчика за дверь. Проходя мимо квартиры Анжелы и Анри, он замедлил шаг, зная, что за ним подглядывают в глазок и пожал плечами. Мол, не хотел такой сцены.

Остаток дня он решил провести в чтении Фрэнка, но книга ему явно не нравилась. Какая-то высосанная из пальца фантастика, нашпигованная сомнительной философией. «Она больше рассчитана на подростков», — решил он.

— Торчок Брюно и уход Эллен

Утренняя радость сменилась муками творчества. Некому не понять писателя, когда нет вдохновения, когда хочется что-то высказать важное, а рот забит пустотой… Это как бег на месте на тлеющих головешках. Ты вечно чем-то недоволен, все тебя отвлекает и раздражает, когда видишь только дым, едкий, удушающий дым своей бездарности и пятки твои прожигает боль разочарования Все очень скверно, никаких перспектив. Особенно когда тебе вот-вот кажется, что ты близок с сотворению чего-то нового и великого, а в итоге излагаешь низкопробную банальщину на клочке туалетной бумаге… Но не слишком ли он строг к себе? Быть пророком не в своем Отечестве? Всю свою сознательную жизнь Базиль только и делал, что воевал или бил морды на канвасе… Напрасно, видимо, корчить сейчас из себя мессию, который в религиозном экстазе вырывает из паха лобковые волосы. Гордыня погубит его, растопчет при первой попытке заявить о себе ударами пальцев по клавишам перед пустым монитором.

«Ничего не дается просто так, Базиль. Женщине легче родить ребенка, чем тебе написать никуда не годящуюся заповедь. А ведь до этого ты жил относительно спокойной жизнью, то есть барахтался, как лягушка в бидоне с молоком. Спасибо шлюхе Эллен. Кто, как не она, умеет сбивать с пути истинного. Лучше сложить лапки и опуститься на самое дно… Тут даже не помогут способности месье Бульона задерживать дыхание… О Эллен..»

Базиль вдруг понял, что сильно соскучился по ней, но позвонить ей ему мешала та же гордыня, и он нахмурился.

— Они взяли палки и стали думать…. А еще купили хлеба, — повторил он околесицу.

Да, авторство Трентона надо оставить или хотя бы намекнуть читателю, что это идея не его…

— Все мы идем домой, и у каждого свой дом… — прочитал он вслух, уставившись в монитор. — Для полной завершенности осталось восемь заповедей и можно обращаться к издателю… А почему собственно их должно быть десять? Можно остановиться и на этом. Сделать такой красочный буклетик с пятью картинками… — стал успокаивать он себя. — Заповеди медвежонка… Все это можно бесплатно раздавать при выходе из метро или класть на ресторанный столик вместе со счетом.

Базиль обнадеживающе перевернулся набок поближе к свету, так ребра ныли чуть меньше. И все-таки хорошо, что он встретил Бульона. Книга Фрэнка Герберта пришлась как нельзя кстати. Если не получается что-то, посмотри, как это получается у других. Боже, какая чепуха! Базиль скептически посмотрел на подарок Бульона. За занавесками уже начинало темнеть, и, наверно, сейчас старый книжный червь сидит в баре за кружкой пива и ждет лохов, чтобы раскрутить их на пари. Да, парижские бары молодцы. Они первыми объявили бойкот всем этим ограничительным мерам. Готовы платить штрафы, лишь бы работать. Хоть кто-то проявил свою гражданскую позицию.

А книга не такая уж и старая. Да, вырван титульный листок, несколько засаленных страниц, бывший хозяин любил что-то жаренное, курицу или кролика, зачитывал, как говорят, до дыр…. Потом что-то случилось. Может, разочаровался в авторе, такое бывает, а может просто потребовались срочно деньги. Сколько сейчас безработных после этой вирусной истерии? Книга была дорога ему, как память, возможно, здесь была дарственная надпись с подписью от любимой женщины или пожелания от родителей на день рождения, что-то в этом роде.. Каково же было отдавать эту книгу старьевщику за пол Евро? Базиль вдруг ощутил болезненную тоску по перчаткам, которые забрал Миньон. Может, отменить аукцион или так же, как этот несчастный, потратить свои гроши в ближайшей забегаловке на пережаренную сардельку?

Базиль не заметил, как зачитался… Кто-то колотил его дверь уже минут пятнадцать.

— Не сегодня, ребята… На следующей неделе я буду при деньгах… Миньо не подведет… — развалился он на тахте, отстраняясь от внешнего шума.

Все это можно было выкрикнуть им через дверь, но он слишком увлекся книгой. «Страх убивает разум. Страх это маленькая смерть, грозящая полной гибелью». Хорошо сказал это Фрэнк. Бесспорно у него талант, но он явно не жил в доме могильщика…

Базиль оторвался от чтения и прислушался. После нескольких вялых попыток выбить ему дверь, кажется, его оставили в покое. Базиль облегченно вздохнул. Пронесло. Хотя нет… На лестничной клетке вновь раздался какой-то шум. Вот они рассчитались с мадам Рабински, снова топчутся на месте у его двери…. Кажется, кто-то справляет нужду. Ну, это в их поганом стиле. А что за крики? Стонет Анжела… Неужели, месье Анри в такой неподходящий момент решил исполнить свой супружеский долг? Это не его дело, Базиля, конечно, а дело ее мужа Анри. Но слишком уж как-то она истошно стонет. Может быть, Анри неудачно воткнул свой гарпун? Вряд ли! Этот Анри только мастак, как опускать свою жену ниже плинтуса, а вот заступиться за нее перед отморозками кишка тонка. Ни-ни. «Я больной на голову инвалид, я уже отдал свой долг Родине, а сейчас мое дело лежать тише воды, ниже травы. Не так ли, месье Анри?» Опять раздался стон соседки. Шлепок, другой. Так бьют наотмашь по щекам, когда приводят в чувство. Кажется, она не слишком рада гостям… Она на мели, но зачем им открыла дверь? Ах да… петли у них никчемные. Нужно только не вмешиваться. Читай, Базиль, книгу…

— S’il vous plait, je ferai tout ce que vous voudrez…. — прорыдала Анжела. — Пожалуйста, я сделаю все, что Вы хотите.

Кажется, ее принуждают к оральному сексу. На это можно посмотреть. Почему бы и нет? Базиль неохотно поднялся с тахты.

«Нет, Базиль, ты не исправим. Острое чувство справедливости — вот еще одна вредная привычка, которую ты привез из заснеженной России. Сегодня они пришли к твоим соседям, завтра придут за тобой».

Он уже предчувствовал, что будет очень жарко. Адреналин вскипал в крови. Смешок мучителей и слезы жертвы. Глазок заклеен жвачкой. Он вгляделся в замочную скважину. Подонок Брюно, как всегда, галантен с дамами, галльским петухом в педантичном костюме с начиненными до блеска ботинками расхаживает взад-вперед и бубнит, как заевшая граммофонная пластинка, что долг платежом красен. Вот он занюхивает свой порошок и расстегивает ширинку с видом, что сейчас покажет фокус. Этот торчок Брюно не способен даже на фокусы, его кролик давно сдох, два верзилы-негра уже устали держать Анжелу под локти… Главное внезапность, они вооружены. Базиль выскакивает из своей берлоги. Один удар правой, другой левой. Два охранника Брюно стукнулись о стену и сползли вниз, точно сделанные из желе. Да, фокус не удался. Из кровоточащих ноздрей сыпется наркотическая мука, так и не вдунутая внутрь. Брюно молит о пощаде. Он всегда так делает, когда достает нож. Удар с ноги, главное не переборщить, а теперь можно намотать этот шелковый галстук себе на руку. Месье Анри задыхается.

— Не убивай его, ради всего святого, — молит Анжела в каком-то шоковом состоянии. — Месье Брюно ничего не хотел плохого…

Она так и осталась на коленях с зажмуренными глазами, когда двое ее поводыря неожиданно разлетелись в разные стороны…

— Да, да, — подтверждает подонок в страшном испуге, корчась в ногах Базиля. — Я всего лишь пришел за своими крохами…

Базиль расслабляет хватку. Татуировка дракончика на шее соседки умиляет его. Он разглядывает ее с какой-то нежностью, трогает ласково пальцами. Брюно неприятно скулит.

— Да заткнись ты! — и Базиль бьет его ребром ладони справа. Потом для равновесия слева. Вот и третья заповедь. Если ты ударил подонка слева, ударь и справа. Все. Тишина.

— Иди к себе, — потом говорит он испуганной женщине, но она как будто примерзла к кафелю. Глаза все еще зажмурены. Ее немного трясет. В таких случаях помогает хороший глоток водки.

— Иди к себе, я не люблю повторять два раза, — строже говорит он и потом буквально пинками заталкивает ее в открытую настежь квартиру.

— Ты еще пожалеешь, русский, — стонет Брюно, прикладывая носовой платок к расквашенному носу. — Я покажу тебе, как связываться с Брюно…

Негры тоже оживают. Базиль ловко разоружает их и теперь вертит их стволы на пальцах, словно маленькие игрушки.

— Валите отсюда, недоумки! В следующую субботу приходите за платой. Бабки будут, а сейчас валите.

— Базиль, отдай нам пушки… — говорит один негр, поднимаясь. На стене, в которую он впечатался большая вмятина.

— Я брошу их через окно, когда Вы свалите отсюда. Живо! Пошли вон!

Они убираются восвояси, как побитые шакалы, поджав хвосты. Базиль возвращается к себе и через форточку бросает им пистолеты.

— Всего хорошего, месье! — хохочет он, но знает, что нужно пригнуться. Несколько выстрелов по окнам, и стекло крошится, как крекер.

— Не стреляйте, дебилы! — кричит Брюно во всю глотку. — Вы портите мой дом.

Базиль просто заливается от смеха, и бандиты быстро уходят. Шум стрельбы произвела переполох в районе, и кто-то может вызвать жандармов. Базиль садится на тахту. Нужно немного прийти в себя, как-то успокоиться. Как раз за стенкой начинает звучать похоронный марш Шопена.

— Эй, Мош, ты делаешь успехи! — кричит бывший чемпион. — Молодец Мош.

Мадам Рабински сегодня должен быть довольна своим сыночком.

— А где Кревер?

Тонкие, изъеденные мышами и жуками стены дома позволяют общение между соседями перекрикиванием.

— Я здесь, месье, — слышится голос страхового агента, но не за стенкой еврейской вдовы.

Базиль прислушивается еще раз. Шум идет через лестничную клетку. Неужели его приютила Анжела?

— Кревер?

— Да, месье.

— Ты что там делаешь, скотина?

— Живу, месье.

— Когда же ты сдохнешь?

— Никогда, месье.

Интересно, где этот шут в желтой пижаме прятался, когда пришли эти недоумки? Неужели под кроватью Анри? Прохлада приближающего вечера заходит в комнату. Базиль осторожно подходит к разбитому окну, чтобы закрыть ставни. Завтра надо обратиться к папаше Люсьену, чтобы вставил новое стекло. А черт! Базиль все время забывает, что дворник Монмартра взял долгий выходной.

— Мадам, мне нужно вызвать стекольщика, — кричит он тогда, обращаясь к еврейской вдове. — Вы не одолжите мне немного денег на такое благое дело?

Музыка затихает. Тишина. Видимо, мадам Рабински после неудачного усыновления Кревера навсегда потеряла веру в людей. Одна надежда на Эллен… Вечером за полчаса до сна она обычно приходит, как ночная фея, и признается в любви к нему. Слабое утешение, но на этом волоске фальши, возможно, держится вся его жизнь. Она не может не прийти сегодня, когда ему так тяжело. В каком-то забытье время летит незаметно, потом он слышит, как скрипит подъездная дверь, стук ее крадущихся каблуков по лестнице, не спешащий поворот ключей в скважине замка. Он дал ей ключи в последний раз… Вот она в комнате, не включая свет.

— Сколько у тебя сегодня было клиентов? — спрашивает он дешевую шлюху, когда жестко кидает ее на тахту. В одежде, в обуви… все это он сорвет с нее позже…

Его снова мучает горькая ревность, он вдруг плачет, как маленький мальчик. Эллен как будто не видит его слезы.

— Я так переживала за тебя, милый… — говорит она, делая ногами ножницы. Под юбкой как всегда ничего нет.

— Откуда ты узнала?

— Весть о том, что ты подвесил Брюно за галстук облетела весь Париж. Ты ведь воевал раньше, Базиль, а? Когда жил в России… Не обманывай меня. Ведь это не спортивные приемы… Наш торчок сколачивает целую банду против тебя…

— Пусть сколачивает. Мне все равно.

— А мне не все равно… Тебе надо срочно уйти, залечь на дно. Я поговорю с Трентоном…

Опять этот мохнатый Йетти…

— Ну, конечно, его дельные советы сейчас как нельзя, кстати… — сарказничает он. — Дай угадаю… Он предложит взять картонную коробку и сделать из нее домик, и ходить по Парижу и в случае появление киллеров Брюно говорить, что я в домике.

— Зря ты так… Трентон — очень умный. Он плохого не посоветует. Просто он часто говорит загадками, нужно уметь их разгадывать.

— Он тоже дает тебе советы? — у экс-чемпиона появляется какой-то нервный смешок.

— Нет. Он говорит, что я безнадежная дура.

— Хоть в этом он прав… Ты поедешь со мной?

— Куда скажешь… хоть на край света… и если надо, тоже надену на голову картонную коробку.

Базиль не верит ее словам, но взгляд ее не лжет. Так же, как и его глаза, они блестят от слез.

— Думаю, Брюно успокоится, когда получит деньги, — вздыхает он. — Бой перенесли уже второй раз из-за нового вируса, зато аукцион в эту субботу… Миньо не подведет.

— Да, Миньо не подведет. У тебя есть, что поесть?

Базиль качает головой, но она вдруг видит на подоконнике яблоко. Последнее затерявшееся яблоко в этой берлоге.

— Это все что осталось от дерева познания добра и зла? — спрашивает она, надкусывая с аппетитом.

— Проклятые времена, Эллен…

— Знаю, на проспекте Габриэле возле американского посольства какого-то бездомного сбила карета скорой помощи…. Я беспокоюсь за Трентона.

Она любит омрачать романтику подобными сюжетами. Теперь она целится огрызком в чашку на столе, бросает и промахивается.

— Одним французом больше, другим меньше…. — ожесточается экс-чемпион, вспоминая, как точно также говорили про него пять лет назад его бывшие друзья, когда он сменил российское гражданство.

— Ты сегодня жестокий, милый. Мне даже страшно… Подай, пожалуйста, огрызок. Хочу еще бросить.

Он повинуется.

— Ой. Я промазала.

Базиль снова поднимает огрызок с пола, перепачканный дешевой губной помадой, подает девушке. Та снова целится, прищуривая левый глаз, кидает и промахивается, расстраивается как ребенок, делая обидчивую гримасу, вновь просит дать ей попытку. Вставать самой лень. Видно, ножки устали. Еще бы! раздвигать их по пять, шесть раз за вечер перед скорострельными арабами, а Базилю, как всегда достаются сливки. У него всегда смутное ощущение, когда общается с Эллен, что ее только что трахали, хотя может быть сегодня у Эллен и выходной, не такой долгий, как у папаши Люсьен, но все же. Бывают же у нее выходные.

— Ты знаешь, Базиль, я заметила странную закономерность. Наша жизнь зависит от слов, которые нас окружает, — говорит она с каким-то задумчивым видом. Ей не идет думать, в такие моменты она кажется Базилю еще более глупой.

— Что ты имеешь в виду, Эллен?

Он снова подает ей огрызок.

— Вот я хочу попасть этим огрызком в чашку, и что-то не получается…

— Ну, это не удивительно. Без специальной тренировки у девяти из десяти парижан это не получится никогда. Тут все же где-то три метра…

— И все же, Базиль, у меня получится. Хочешь провести эксперимент со мной?

Он молчит, разводит руками, пожалуй, можно. Для него всегда один эксперимент с Эллен — закрывать рот ей, когда она кончает и надеется, что пальцы на руке останутся целы.

— Скажи мне, что ты меня любишь…. — целится она, на этот раз как-то расслабленно и развязно.

Базилю уже надоело поднимать с пола огрызки. Он злится.

— Ну скажи.. — умоляет она. — Ну, пожалуйста… Ради эксперимента…

— Я тебя люблю, — говорит он, нахмурившись.

— И я тебя, милый. И сейчас я попаду в цель, потому что мною движет любовь…

Огрызок чуть не попадает в чашку, лишь задевает ее и та падает на пол. Естественно вдребезги. Последняя чашка Базиля.

— Вот видишь, Базиль, как важно говорить только те слова, которые идут от сердца. Слова, несомненно, влияют на нашу жизнь. Интересно, что могло бы произойти с нами, если бы мы признавались каждое утро друг другу в любви?

Она манит его рукой, присесть к ней на тахту. Ее глаза полны желания, тело начинает изгибаться в предвкушении ласки. Соблазн слишком велик. В такие моменты невозможно устоять

— Уходи! — вдруг говорит он резко. — Ты пахнешь другими мужчинами…

Она поднимается, точно смертельно раненная, но еще не осознающая это.

— Мне надо работать над книгой, — смягчается он, понимая, что перегнул палку, — Надеюсь, закончить их до стычки с Брюно.

Она смотрит на него потупленным взором. Чертовски красивая. Почему все женщины, которым он по невежеству своему причиняет боль, кажутся ему такими красивыми?

— Конечно, если ты настаиваешь… — говорит она и уходит, как всегда не попрощавшись.

— Проходной двор какой-то! — кричит Базиль вслед. — И не приходи сюда больше никогда! Слышишь? Никогда!

Собачий холод в квартире мешает ему уснуть. Зачем он прогнал Эллен? В чем она виновата перед ним? Во сне ему кажется, что кто-то влезает в его берлогу через окно. Возможно, Брюно решил не ждать и нанял убийцу, чтобы тот перерезал обидчику во сне горло. Ну, если и так, то плевать. Зато не превращусь в старика Бульона, не буду засиживаться в баре в поисках желающих заключить пари. Что он им предложит? Ах да… Шпагат в семьдесят лет? Или серию пинков по пустой винной бочке, чтобы ее расколотить ее для камина? Нет, он ничего никому не должен. Это они все должны ему. Хорошая заповедь… Не забыть ли наутро.

Эллен не выходит из головы. Почему она стала проституткой? Да, она глупа слишком, чтобы устроиться официанткой или горничной. С ее внешностью можно даже удачно выйти замуж за богатого вдовца, но..… Она рождена быть шлюхой, и этим все сказано. Можно ли любить шлюху? Базиль ворочается в полудреме. Его терзают воспоминания, когда они еще были друзьями.

— Как у тебя было в первый раз? — спрашивает он ее, катая по Елисейским полям на еще его машине.

У них уже был секс. Все прошло не совсем так, как хотел Базиль, и он чувствует потребность высказаться.

— Девичья память, — хихикает она. — Кому дала, забыла. Зачем тебе мой первый любовник?

— Ну так.. Интересно…

— Кто у нас не первый, тот у нас второй, — смеется она, глядя его колено. — Но ладно. Тебе скажу. Ты же не проболтаешься моей матери, а? Мне было четырнадцать, когда я оказалась на одной из типичных домашних вечеринок. Там был взрослый парень. В какой-то момент начал мне оказывать знаки внимания, ну ты знаешь, что это такое…. Все началось с безобидных поцелуев, я слишком поздно поняла, что происходит… И главное, все это длилось ровно секунду, я просто пнула его ногой и забыла.

— Со мной у тебя было чуть дольше, — шутит горько Базиль.

— Да, — соглашается Эллен. — И я тебя никогда не забуду.

Базилю приятно это слушать. Ему никогда не было так хорошо, как с Эллен. Париж, мчишься по Елисейским полям на машине, рядом красивая молодая девушка, не блистающая интеллектом…

— Ты знаешь, я до сих пор думаю, что родилась без девственности.

«Дуреха… Ты родилась не без девственности, а без мозгов».

— Коко

Никаких новостей от Миньо, и весь следующий день ушел на то, чтобы найти стекольщика. В Париже это либо очень редкая профессия, либо после участившихся демонстраций «желтых жилетов» все, более-менее, нормальные стекольщики разобраны, как свежие пирожки. Но и не стоит забывать тот факт, что все больше людей предпочитают глухие стены. Мадам Рабински именно настаивала на этом варианте. Она долго не желала давать в долг, говорила, что как раз сегодня вызвала к своему Мошу учителя бальных танцев и что выбитые окна с заколоченными ставнями выглядят с фасада куда более эстетично, чем дурацкие шторки. Но Базиль включил все свое обаяние, ведь мадам Рабински тоже женщина.

— Мне кажется, Вы немного похудели…

— Ох, Базиль. Если Вы не умеете делать комплименты, лучше молчите… — вздохнула вдова, явно польщенная.

— Да, нет же… У Вас даже талия появилась.

Лучше бы он и вправду этого не говорил. Женщины всегда комплектуют по поводу своей излишней полноты.

— Талия? А что это такое? — шутит мадам Рабински, мастерски скрывая досаду.

— Ну, это как Вам сказать… ну между задницей и поясницей два хряща в позвоночнике.

Базиль уже ощущает запах денег. Соседка все же достает из декольте пару припрятанных на черный день бумажек.

— Ладно, месье Базиль. Лучше бы просто спросили, что будем делать, если какой-нибудь придурок ночью бросит Вам в разбитое окошко коктейль Молотова?

— Вы же знаете, мадам, я не люблю пугать женщин. Это прерогатива Кревера и ему подобных.

— А зря. От напуганной женщины легче добиться расположения. Идите, идите же к Моро, пока я не передумала. Они помогут Вам со стеклами.

Да, она зачем-то заявила напоследок, что танцы развивают такт. У нее, что теперь учитель музыки появился? Конечно, это намного лучше, чем писк последней моды — висеть на простынях вверх головой с раздвинутыми ногами. Расспросить поподробнее? Не дождется! Но она права. Ему никогда не хватает в жизни такта. Он вечно всем мешает жить со своими русскими привычками. Особенно вредна привычка — постоянно думать о других.

— Не хотите поставить Мошу в пару одну способную девочку?

Естественно уроки будут проходить за счет мадам Рабински.

— А почему бы и нет, — быстро сдалась переживающая за образование своего сына мать. — Если у Вас есть, как Вы говорите, способная девочка и она не очень высокая, приводите ее к нам сегодня вечером в часиков девять. Мы с месье Жульеном посмотрим на нее, но ничего не обещаю.

— С месье Жульеном?

У Базиля видимо врожденный антагонизм ко всем месье Жульенам. Почему все учителя танцев в Париже непременно должны быть Жульены. Уж не тот ли это Жульен, который пять лет дрючил его бывшую жену и которому при этом совсем не мешали яйца? Надеюсь, что нет. Иначе всем придется танцевать финскую польку.

Провозившись полдня с починкой окна, братья Моро оказались все же специалистами по копанию могил, а не по замене стекол, Базиль раздосадованный пошел на Конкорд к Трентонам. Он хотел предложить бездомному писателю свой кров, пока не решит проблему с деньгами. Пусть живут в доме могильщика. Да и Коко обрадуется, когда узнает, что будет танцевать. Ведь все девочки мечтают хорошо танцевать, не так ли? Но куда они все запропастились? Базиль долго бродил по центральной площади Парижа, но так и не нашел их. Он даже спустился через Лион на подземную парковку, и там в полутьме подземелья звал их, но никто не отозвался. Он знал, что это место облюбили представители андеграунда и, чиркая спичкой, рассматривал каждую заброшенную машину, в которой кто-то непременно копошился и пыхтел. Никогда прежде, его так не осыпали проклятиями, даже папаша Люсьен, казалось бы, непревзойденный матерщинник Монмартра, казался теперь Базилю самым культурным человеком Франции.

— Эй, бедолага? — подозвал экс-чемпион какого-то беспризорного мальца, греющегося у дымящейся мусорной бочки. — Ты видел Трентона? Ну того чудака с очками, как у слепого. С ним была еще девочка лет девяти… При ней была кукла с такими же большими черными глазами, как у тебя..

Мальчик то ли от страха перед гигантом, то ли по природе будучи немым, замотал головой, но судя по всему, быстро понял, о чем его спрашивают.

— Ну чего ты мычишь, как корова? Покажи пальцем, куда они пошли? Туда, а ты не врешь?

Базиль недоверчиво посмотрел в темноту подземелья. Там действительно кто-то прятался.

— Трентон, Коко… — окликнул он, делая осторожно несколько шагов вперед. В кромешной темноте не помогали даже спички. От сырости и нехватки кислорода они быстро гасли.

В какой-то момент Базиль поймал себя на мысли, что он совсем спятил. Что он делает тут, зачем кормит блох в этом забытом Богом месте. Если Трентонам нужна помощь, они сами найдут его. С другой стороны было страшно, а он привык преодолевать страх и добиваться с ним встречи глаза в глаза. Поэтому он шел уже на ощупь, готовый к любым лихим поворотам. Когда, наконец, в него полетели несколько камней, и один больно стукнул по колену, он стиснул зубы, чтобы не заорать от боли, так как это помогло бы метавшим в него камни легче ориентироваться в пространстве. Засада, черт возьми! Больше всего, его поражало то, как низко пали эти пещерные люди. При нем ведь не было денег, не было ничего ценного, они ведь знали это, чувствовали, но что, что могло привлечь их в нем такого, ради чего они шли на убийство? Страшная догадка пришла ему в голову, и он, прикрывая голову, быстрыми прыжками побежал к выходу. Да, его просто заманили в ловушку, как древние люди мамонта и убивали каменьями, чтобы потом съесть. Беспризорники за спиной громко улюлюкали и смеялись. Жестокие дети, кто из них вырастит? Людоеды. Выбравшись снова на площадь, он невольно ощутил эйфорию свободы. Пусть она была мнимая, эта свобода, заткнувшая рот всем грязными тряпками, но по сравнению с подземной парковкой Базиль мог ходить по улицам и не оглядываться. Он снова отругал Трентона за беспечность. Походу, книгу придется дописывать самому. Может так и к лучшему.

— Все рано или поздно заканчивается, но мы не зря боролись, — плюхнулся он на тахту.

Правое колено сильно распухло. Хорошо из него боец перед боем с Фернандесом. Он представил, как выйдет в октагон в таком беспомощном жалком виде, как засвистят трибуны в негодовании… Нет, он не продержится и минуты, даже если будет ковылять по кругу по канвасу. Не надо тешить себя иллюзиями… Он уже так ненавидел этот позорный бой, что набрал Жулю и проорал в трубку ультиматум:

— Если схватку еще перенесут хотя бы на день, я пошлю Вас всех к черту!

— Не кипишись, дружище, — успокаивал в трубку тренер. — Я сам делаю все возможное. Мы занесли большие лаве определенным людям. Все будет хорошо. Завтра в девять часов вечера, уверяю тебя, ты услышишь гонг. Не поверишь, но Фернандес сам на взводе. Только что звонил и орал нечто подобное мне, что и ты… Я как между молотом и наковальней…

Базиль не дослушал, швырнул телефон о стенку и разбил его. Еще один день голодный. Время теперь работает против него. Завтра ровно в девять часов он придет на AccorHotels Ar;na (Аккорхотелс Арена;), в бывший Дворец спорта «Берси;». И пусть они потом не говорят, что он не держит слова.

Опять звонок… Неужели телефон не разбился? Базиль, конечно, верит в чудеса, но не настолько. Наконец, он понял, что звонят в дверь. Наверно, Брюно решил прийти за добавкой… Или Эллен…. Сердце Базиля вдруг вздрогнуло от жалости. Вчера ночью он выгнал любящую его девушку на мороз.

— Кто там? — крикнул он, склоняясь больше к первому варианту. Эллен слишком гордая, чтобы заявиться к нему после того, что было. Она опять у Моро. А где ей еще быть? Эту дешевую шлюху опять поят медовухой, а потом окосевшую таскают за волосы и засаживают во все дыры черенки от лопат. На другое эти могильщики не способны… Проклятая жизнь, дикие безбожные люди окружают Базиля. Он сам такой, чего греха таить? Голодная, озлобившаяся на весь мир скотина, потерявшаяся в своих вечных скитаниях инстинкт самосохранения…

Базиль поднялся и захромал с твердым намерением получить пулю в лоб. Если это мордовороты Брюно, то они могут выстрелить через дверь. Не нужно пригибаться, куда-то прятаться. Зачем? Перед смертью не надышишься.

— Это Коко.

— Кто?

— Коко.

Очень кстати этот приход, заодно можно зайти к мадам Рабински на счет танцев. Жаль, только нечем угостить. Последнее яблоко сожрала Эллен.

— Проходи, проходи, ребенок, — сказал он, немного недоумевая.

Девочка была очень взволнована и держала в руке вместе с куклой письмо.

— Я бы не зашла к Вам, месье, но… — сделала она свой короткий шажок в квартиру. — Люди могут подумать нехорошее, месье.

— Проходи же. На улице еще опасней.

— Я не одна, а со своей малышкой.

— Да, проходите, черт Вас возьми, — Базиль не играет в детский сад, но тут глядя на дурацкую куклу и ее стеклянные мертвые глаза, покрывшиеся инеем, решил подыграть.

Коко осторожно вошла в комнату. Холод собачий. У нее даже пар из-за рта.

— Ну и дубняк, у Вас, месье. У нас на парковке хотя бочка есть. Закинешь в нее всякий мусор и жжешь всю ночь. Дышать невозможно, зато тепло.

Он посмотрел на ее испачканные в грязи туфельки.

— Можно мы не будем раздеваться, месье?

— Да, можете не раздеваться, — согласился он, приглашая девочку с куклой присесть на стул.

— Я принесла письмо от папы, — сказала Коко, немного помолчав, и протянула клочок бумаги. — Папа сказал, чтобы Вы его прочитали мне тоже.

— А ты сама разве не умеешь читать?

— Умею. Но папа сказал, чтобы письмо прочитали именно Вы. Я принесла его Вам, чтобы Вы его прочитали, потом я уйду.

— Куда же ты уйдешь?

— Не знаю… — она опустила свой взгляд, и Базилю так стало жаль ее, что он даже забыл о своих страданиях. Опять вспыхнула злость на Трентона, как мог, казалось бы, неглупый человек дойти до такого?

— Что за… — чуть не выругался Базиль. — Ладно, давай сюда. Может чаю?

Коко переглянулась со своей куклой и кивнула за нее.

— Только у меня нет чашек, — опомнился хозяин берлоги. — Есть кипяток в чайнике, брось туда сама пакетик и хлебай из носика. Да, да… там на столе. Молодец, Коко. Ты прирожденная хозяйка.

Базиль сел на освободившийся стул и закинул ногу на ногу. Так делают все русские мужчины, когда располагаются поудобней, и Коко такая поза очень удивила. Она только что попробовала заварить чай и грела руки, обнимая электрочайник своими озябшими ладошками. Куклу свою она усадила себе на колени, и та уставилась на пустой холодильник.

«Веселенькая картинка. Ну где же Миньо с моими бабками?»

Базиль развернул листок от Трентона. На этот раз слов в нем значительно больше было написано. На бездомного писателя взошло наконец вдохновение. Читать вслух? Он взглянул на девочку. Коко ждет. Она готова слушать правду.

— Дорогой брат… — начал Базиль, с трудом разбираясь в размашистом подчерке.

«Очень любезно, с каких пор я стал ему дорогим брат?» — посмотрел он на Коко в каком-то недоумении.

— Когда Вы читаете эти строки и перед Вами сидит моя дочь, меня уж не вернуть. Я принял твердое решение уйти уже давно, но все как-то было некогда и оттягивалось до последнего…

Неразборчиво и коряво… Базиль опять посмотрел на Коко. Бледность ее лица выражало только одно. Она все поняла. А понял ли он? Нет, он не понял. Боль девятилетней дочери, только что узнавшей о смерти своего любимого отца, нельзя передать словами. Он осекся, молча наблюдая, как дрожит листок Трентона в его руке.

— Читайте, месье, — услышал он где-то в тумане душевной боли детский борющийся со слезами голос. — Мы ждем, месье..

— Милая Коко. Я тебя люблю, но знай, что клевета, мой позор и предательство твоей мамы не стали причинами.. Э.. неразборчиво. И даже не нищета, с которой ты познакомилась в последние дни, живя со мной. Это все суета сует, не заслуживающая даже обсуждения… Я сделал свой осознанный шаг в бездну безмолвия из-за месье… Базиля. Он единственная причина моего столь неожиданного для тебя…

— Читайте, месье.

— Месье Базиль, именно тот человек, который тебе нужен. Он твой настоящий отец. Возьми его за руку и отведи к своей матери. А я просто устал. Такое бывает с путником, который слишком долго шел по дороге ни в том направлении. Но у каждого из нас свой дом, как верно заметил месье Базиль, и каждому надо возвращаться туда с чувством полного раскаяния. Все мы, все мы заблудшие дети….и.. э. неразборчиво.. Прости, моя любимая Коко. Правда всегда вызывает боль. Если нет боли, значит, это ложь… Я всю жизнь причинял Вам с Матильдой боль….Тут еще приписочка… Умирать не страшно. Люк Трентон.

Базиль словно очнулся. Тихий детский плач пробудил его.

— Успокойся, Коко. Будь мужественной, — попробовал он успокоить девочку. На часах уже было девять вечера. — Нам надо зайти к соседям. Ты будешь танцевать.

Она посмотрела на него, как на сумасшедшего, смахнула слезы.

— Танцевать?

— Да, танцевать. В соседней квартире учитель танцев и мальчик под твой рост. Ты слышишь музыку? У них уже начинается занятие, а я уже договорился на счет тебя. Не подведи меня, Коко.

Нет, черт возьми, он не может бросить сиротку в таком горе и поддерживает, как может. Нужно только придумать легенду для мадам Рабински, откуда взялась в его жизни девятилетняя девочка. То что он якобы родной отец Коко, никто не поверит. Трентон, правда, что-то говорил о братстве. Может, племянница? Потом нужно будет связаться с Матильдой. Пусть сама забирает.

— Ну, если ты не хочешь танцевать, у меня есть книга, нашел на барахолке…

Он швырнул Коко «Мессию Дюны», точно кусок мяса голодной собаке.

— Я читала ее уже, — холодно ответила девочка, даже не удосужившись хорошенько взглянуть на книгу.

— Может тогда… — и Базиль почесал подбородок. А что собственно тогда? Чем он займет ее, пока не приедет за ней ее мать?

— Пойдемте лучше танцевать, месье, — сказала вдруг Коко и поднялась со стула.

Базиль заметил, как резко переменилась девочка. И без того, не отличающаяся прежде излишней любезностью, она превратилась в сплошной лед и камень.

— А как же твоя малышка? — кивнул он в сторону куклы, которую Коко положила на край стола. На оттаявших глазах игрушки тоже выступили слезы.

— Она не моя малышка, месье. Завтра же сходите к старьевщику и выменяете у него на нее что-нибудь на еду.

— Не спеши так расплачиваться друзьями. Скоро приедет твоя мать, и все будет хорошо.

Они вышли на лестничную площадку, и позвонили соседям. Мадам Рабински ждала их и встретила очень радушно.

— Ах это Вы, месье Базиль, и эта очаровательная девочка…. О, какая серьезная…

— Коко, моя племянница, — добавил Базиль, заглядывая за покатые плечи соседки. Там на цыпочках спиной к нему стоял мужчина в обтягивающих гольфах и учил Мошу держать ровно спину.

— И раз, и два… — тянул гласные учитель танцев, не обращая на внимания на приоткрытую дверь.

— Жульен? — Базиль даже забыл почесать подбородок. — Тебя что уже выпустили из красной зоны?

— Я там не был, Базиль. Камилла простила меня и забрала заявление. Все встала сразу на тормоза, а выстрелы в жандармов суд счел за самооборону. Они сами виноваты, что не представились и сразу стали выламывать дверь. Слава богу, спаленный дом был на страховке. Мы не представляешь, живем сейчас в Опере, снимаем шикарные апартаменты на улице… те самые, в которых ты с Камиллой проводил медовый месяц. Ей же выплатили те пять тысяч Евро, и мы шикуем и славим тебя.

Под ложечкой засосало. Базиль представил, как этот черт в лосинах каждый вечер усаживается у окна в Hilton Paris Opera и жует устрицы, запивая все превосходным шампанским.

— Я смотрю, вы неплохо устроились.

— Да, как нельзя лучше. И мы все время с Камиллой вспоминаем тебя…

— Заткнись, Жульен… Не желаю больше это слышать… Надеюсь, лифчик не жмет.

Танцмейстер вдруг встрепенулся и сделал ложный выпад за плечами еврейской вдовы. Та сразу закудахтала, как наседка.

— Пожалуйста, месье, успокойтесь. Кто старое помянет, тому глаз вон. Месье Жульен не виноват в том, что имеет слабость к женским аксессуарам. Во избежание недоразумения, я ему уже подарила гору хлама из своего гардероба. И все потому, что мы французы очень толерантны. Да, да, месье Базиль, Вам надо поучиться у нас выдержке. Удивляюсь, как при таких взрывных качествах Вы достигли определенных успехов… Ну что же мы стоим, худышка? — мадам Рабински улыбнулась, взяв Коко за руку. — И не волнуйтесь, месье Базиль, после танцев я накормлю ее домашними котлетами из щуки. Всего хорошего, месье…

Базилю дали понять, что он лишний. А он бы тоже не отказался от щучьих котлеток. Может быть, он с такой кислой физиономией мог как-то расстроить урок танцев? В конце концов, хорошо, что все хорошо заканчивается. Пусть развлекаются в Опере на его бабки. А ему нужно делать дела. Есть время прибраться. Нужно обдумать гнездышко для Коко, точнее для себя. Комнату он отдает девочке, а сам будет спать в ванной. Благо у него старая титановая ванна, в которой по слухам обмывали всех покойников кладбища Сен-Венсан. И срочно нужно смыть «Пошли все на..» на зеркале.

Танцы затянулись. Когда Коко вернули ему, она вся взмокла от усталости, но на ее лице не было ни следа грусти. Мадам Рабински также была в восхищении.

— Где Вы ее откопали, месье Базиль? Ваша племянница произвела фурор на месье Жульена, да и мой Мош от нее без ума. Через день у нас опять урок. Приходите также в девять. Не подведите нас!

— Завтра боюсь, не получится. У меня назавтра назначен бой в это время. Коко будет со мной.

— Какая жалость… Может быть тогда на следующей неделе?

— Вряд ли. После боя мы немедленно уезжаем в Бордо с концами. Да, кстати… Передайте Креверу мой дубликат ключей. Пусть заселяется.

Чтобы избежать дальнейших расспросов мадам Рабински, Базиль быстро ушел к себе. Но ему не дали времени побыть одному. Анжела с мокрыми после душа волосами уже стояла на пороге все в том же сальном халатике.

— Я слышала, ты сваливаешь завтра… — сказала она, поправляя пирсинг на своем пупке.

— Да, а что? Получу лаве и свалю.

— А я? — робко спросила она, понизив голос до шепота.

— А что ты?

— Ты так просто уедешь, даже хорошенько не попрощавшись…

— А что ты подразумеваешь под словами «хорошенько не попрощавшись»? — ухмыльнулся он.

Они стояли на пороге. Где-то за дверями мадам Рабински стучали вилками о тарелки.

— Ты не пригласишь меня к себе?

— Зачем? У тебя есть Кревер. Он сам пригласит тебя к себе, когда хата будет свободна.

— Дурак! Кревера не интересуют женщины! — зашипела змеей Анжела. Потом она немного успокоилась. — Послушай, Базиль, — перешла она на тихий шепот. — Опасайся его. Тебе грозит большая опасность. Я слышала, как он шушукался с Брюно… Они что-то замышляют против тебя…

— Мне плевать на них всех, завтра я уезжаю в рай, — озлобился экс-чемпион. — Зачем ты вообще запустила к себе эту подколодную змею? Тебе что мало было примера с мадам Рабински?

— Он обещал застраховать меня от домашнего насилия, потом понравился Анри… Ты не поверишь, Анри больше на меня не кричит…

— А я больше не желаю знать о Вашем грязном белье… Ничего…

Дверь еврейской вдовы приоткрылась и на пороге показалась Коко с намасленными губами. Она удивленно посмотрела на Анжелу, потом уставилась на мужчину, и как будто о чем-то догадалась.

— Я Вам немного помешала… Я могу погулять во дворе…

— О Боже, какая симпатичная малышка, — присела на корточки Анжела с характерным хрустом коленок. Затем она стала обнимать Коко, трепать ее русые кудри и целовать в щечки. — Точно ангелок. Ты где раздобыл ее?

— Нашел на помойке, — вырвал он девочку из объятий рыжей соседки. — Пойдем, Коко. Я рад, что тебя накормили…

Когда дверь за ними закрылась, девочка вдруг открыла ладошку, в которой был припрятан кусок котлеты.

— Это для Вас, папа… — сказала с сарказмом она.

— Не называй меня папа… — отвернулся он, садясь на тахту. — Твой отец Трентон, который что-то перепутал. Он просто спятил.

Коко вдруг заплакала.

— Ты довольно самостоятельная, — сказал он, подойдя к ней, тронул легонько ее за плечо. — Эй.. не хнычь, я тебе не нянька. Куклу оставь все же себе. Котлету съешь сама. Завтра же утром пойдем к твоей матери. Наверняка, она уже тебя ищет по всем моргам Парижа.

— Вы ведь знали ее раньше, месье?

— Похоже да….- признался он.

— Тогда Вам не следует волноваться. Моя мама сейчас спит, и уверяю Вас, есть снятся хорошие сны.

— И нам пора спать, Коко. Спокойной ночи, — и Базиль уже хотел пойти спать в ванну.

— Мама никогда не рассказывала о Вас… — вдруг сказала она. — Она вообще никогда не рассказывала о своем прошлом.

— Может быть, она считала, что так будет лучше для тебя?

— Я думала, Вы мне расскажете…

— Что ж… может быть, и расскажу, но сейчас пора спать.

На пути в ванну Базиль о что-то запнулся.

— Ты так и не сказала, как зовут твою малышку? — поднял он куклу Коко с пола и сдул с нее пыль.

— Альма, — ответила девочка.

— Ее так назвала моя мама, не так ли? Хорошая кукла…

— Когда мы ходили в парк, мама все время тянула меня в тир. Там столько призовых игрушек.

— Да?

— Она никогда не промазывала… Никогда! О как ее боялись все эти мальчики в кепках! Ведь, мы опустошили все тиры в округе. Я всегда удивлялась, где она так научилась стрелять, и однажды попросила ее рассказать хоть об одном промахе в ее жизни…

— И что же она ответила?

— Так же как и Вы — может быть, и расскажу, но сейчас пора спать.

Базиль улыбнулся.

— Да, один раз она все же промазала, — зевнул он и, укладываясь в ржавый чугун, подложил под голову куклу вместо подушки. Неудобно, но сносно. — Спокойно ночи, Коко. Там рядом с тобой шнур. Дерни и свет потухнет.

— А он бог… — вдруг сказала девочка, словно в полудремоте.

— Бог? Кто бог?

— Он все мог, он познал истину, — продолжила она, уставившись куда-то в точку. — А истина в том, что лучше умереть свободным, чем жить рабом. Он всегда так говорил мне. Но он не был рабом! И умер назло всем.

Базиль не знал, что сказать. Пусть выскажется. В конце концов, это самая тяжелая ночь в ее жизни.

— Вы сами читали Герберта? — спросила она, тяжело вздохнув.

— Только начал. Он немного не в моем стиле…

— Я сразу узнала эту книгу. Кто-то на лавке забыл ее в парке. Мы взяли. Я помню, как Трентон подносил ее к бочке, там на подземной парковке, чтобы лучше видеть страницы. А кое-что подмечал грязным пальцем и говорил свое мнение.

— Да? Нежели это та же книга, которую я взял на набережной?

— Видимо, она. Включите свет, месье, на минуту. Я попробую найти те места в книге.

Девочка вытащила из-под подушки подарок Бульона, раскрыла ее на сомкнутых коленках, пролистала.

— Вот он пишет… «При столкновении двух сил каждая бывает по-своему правой».

— Ну, что-то в этом есть, а разве не так?

— Трентон говорит, что, правда, она одна. Хочешь ты этого или нет, ты ее либо принимаешь, либо нет.

Базиль почесал подбородок. Коко упорно продолжала говорить о Трентоне, как о живом. Конечно, правда в том, что эта девочка жила всю жизнь в неведении и не знала, кто ее настоящий отец. И как теперь жить ей дальше с этим, и главное, что делать ему, Базилю?

— А вот еще, месье папа… Только послушайте: «Идей следует опасаться, лишь когда они становятся действиями». Что скажете?

— По-моему, все верно, — зевнул Базиль. Время на часах уже было за полночь.

— А я спорила с ним. Как раз опасаться надо идей, ибо может быть слишком поздно, когда за ними последуют действия.

— Боюсь, я не такой умный, как Трентон. Спокойной ночи, Коко. Мне надо выспаться. У меня завтра тяжелый день.

— У Матильды

Миньо куда-то запропастился с деньгами. Какая же безнадега толкает людей вести дела с этим жуликом? То, что перчатки были проданы анониму без торга в абсолютной тишине зала, когда цена опустилась до самого минимума, Базиль знал из газет, и удрученный и разбитый, рассчитывал только на редкую удачу встретить этого проходимца и набить ему морду. Он даже рано утром прошелся по Булонскому лесу, бегать не позволяло сильно опухшее колено. Прогулка на голодный желудок далась нелегко. К тому же, навалилась усталость последних дней. Базиль несколько раз присаживался на лавочки в скверах и тяжело дышал, внимательно присматриваясь к толстеньким бегунам, скрывающие свои потные раскрасневшиеся лица за масками и респираторами. Теперь он точно знал, как ненавидит этот город и его жителей. Злоба разливалась по нему, точно цунами и убивала последние остатки милосердия. Он даже захотел кого-то убить, задушить, разорвать, растерзать, и даже не важно кого, но люди, словно чувствовали опасность, исходившую от гиганта, сверлящего всех холодным презрительным взглядом исподлобья.

— Может, и к лучшему, — наконец, подумал он и заковылял домой, чтобы разбудить Коко и отвести ее к матери.

Потом он немного отдохнет, и вечером в девять часом подойдет с Жулем к главному входу Аккорхотелс Арена;. Команда Фернандеса будут ждать его. Они разыграют свой петушиный спектакль на камеру, ограничивающийся тупыми оскорблениями. Народу почему-то вся эта прелюдия нравится даже больше, чем сама драка. Базиль почесал подбородок. Что он скажет Фернандесу, какое крепкое слово подберет? Ничего не хотелось ему говорить, ничего. Да, он будет молчать, как рыба. Он вообще в этот вечер не помолвит ни слова. Это будет его последняя фишка. Таким его запомнят. И еще без перчаток. Базиль сжал кулаки. Есть еще сила, есть. Эта сила зиждутся на какой-то наивной вере в высшую справедливость. Конечно, другого быть не может. Если его, Базиля, уронят на канвас, значит, Бога нет. И не надо шептать какие-то убаюкивающие сказки, что Бог парит где-то высоко-высоко, и Ему давно до лампочки до всех низменных тварей, пожирающих друг дружку. Пусть грызутся сами, но без Него. Он давал им шанс, и не один раз. Базиль вздохнул, попытался остановить поток какого-то сомнительного бреда в своем притупленном сознании и сосредоточился на представлениях о еде. Ему все время грезилась протухшая селедка мадам Помпадур или как ее.., и время прошло мучительно незаметно.

— Ты живешь в этом двухэтажном…? — спросил он, держа Коко за руку.

Слово «дом» не увязывалось на языке, и он тщетно пытался подобрать на французском что-то более подходящее.

— Да. Там звонок на воротах, — ответила девочка. — Мама переехала сюда, когда я была совсем маленькая.

Они стояли перед роскошным особняком в районе Оперы. Четыре мраморные колонны держали свод крыши, свисавшей вниз, точно кепи с лица франта и затеняли почти все дворовое пространство. Большая акация, обвитая гирляндами, росла вдоль кованого забора и тянула свои колючие ветви к свету улицы. Когда-то недалеко отсюда Базиль проводил медовый месяц с Камиллой, но он не помнил ни семью Трентонов и ни того, что с ними было связано.

— И, кажется, два добермана в саду, — заметил он, прежде чем две стремительные тени бросились на ворота с громким заливистым лаем. — Не дурно. Они не на привязи.

— Песики безобидные, месье, — и девочка уже сама потянула опешившего Базиля к воротам. — Но могут укусить за ляжку, если повернуться к ним спиной.

Собаки узнали молодую хозяйку и, просовывая между железными прутьями решетки свои носы и лапы, и в нетерпении от встречи скулили и фыркали.

— Вот видишь, они радуются… — улыбнулась Коко, протянув им свои пальцы, которые они тут же облизали.

Скоро к воротам подошел странный мужчина, похожий скорее на сбежавшего из дешевого театра актера, чем на привратника. Он был в старомодной ливрее и наполеоновской треуголке, и явно подшофе.

— На место! Что разбрехались, черти? — говорил он довольно спокойно, отгоняя собак. — Одну минутку, месье.

На вид ему было около шестидесяти. Седые волнистые волосы до плеч, такие же бакенбарды, высокий морщинистый лоб, аристократический нос, глубокие серые глаза. Базиль заметил, что со спины мужчина напоминал самого Трентона, то ли медлительной походкой, то ли обезьяноподобной сутулостью. Правда, в отличие от последнего при всем своем шутовском виде, он держался с внушаемым почтением, слегка наклонив вперед свою тяжелую голову, точно прислушивался. Когда Базиль расстегнул пуговицы на своем мокром от снега пальто, по привычке рассчитывая, что в таких домах ему непременно помогут стащить пальто с плеч, человек в треуголке Бонапарта сделал вид, что не замечает этого жеста. Наоборот, он предусмотрительно натянул на лицо защитный респиратор, и хрюкнул что-то невнятное. Базиль представился и объяснил причину своего визита, хотя итак все было очевидно.

— Конечно, месье, проходите. Вешалка у камина. Мы только его затопили. Мадам Матильда давно ждет Вас. Как дела, Коко?

— Все хорошо, — сделала реверанс девочка, больше для смеха, чем ради приличия, и первой резво побежала вперед.

— Все хорошо? У всех все плохо, а у тебя хорошо. А где же твоя куколка, что подарил я тебе? — крикнул он вслед неугомонной девчонке.

— Я уже большая, дядя! — ответила она в своей дерзкой манере, быстро оказавшись на парадной мраморной лестнице.

— Ох, ох.. — запричитал привратник, пытаясь всеми этими вздохами найти понимание у гостя. — Ох уж этот переломный возраст. У Коко сегодня день рождения. Десять лет — это не шутки.

Базиль только вступил на дорожку, выложенную красивым песчаником, и сразу почувствовал себя не в своей тарелке, но не потому, что внешний вид поношенной обуви не совсем вписывался в эти орнаменты.

— День рождения? Я не знал…

Также его смущали собаки, которым привратник только указал место, но не привязал их. Они просто сидели невдалеке и изучали зашедшего гостя с каким-то плотоядным интересом. Базиль все время косился в их сторону, чем очень смешил Коко.

Она в это время поднялась по ступенькам, залезла на периллы и скатилась по ним в самые руки Базилю. Он едва успел подхватить озорницу, чтобы она чего доброго не разбилась.

— Проходите, проходите, пожалуйста! Коко, ну дай же пройти месье, — причитал привратник, закрывая ворота на засов, а девочка продолжала хихикать над смущенным Базилем. Он поставил ее на ноги, ущипнул за носик, чтобы не шалила, но сцена с горкой повторилась.

— Месье, заходите в дом, пожалуйста! Иначе это баловство будет повторяться бесконечно.

— Ну что ты, дядя, так торопишь. В конце концов, ты сам говорил, что когда мне исполнится десять, я могу делать все, что захочу! — возразила девочка и с веселым визгом скатилась вниз.

Базиль опять поймал ее и так и удерживал в руках, пока они, наконец, не прошли парадную и не вошли в большую гостевую залу, обставленную в стиле Людовика XIV, этакая помесь классицизма и барокко.

— Могла и предупредить, Коко, — упрекнул он ее на счет дня рождения.

— Зачем?

— Я бы подарил тебе что-нибудь…

— Уважающей себя мадемуазель не нужно принимать подарки от посторонних мужчин.

— Это верно, но могла и предупредить. Я думал, мы, прежде всего, с тобой друзья.

Коко, обвив своего могучего спасителя за плечи, улыбнулась и кокетливо моргнула глазами. Надо же как она быстро забыла о Трентоне! Но может и к лучшему.

— Ну не сердись, папа!

Базиль вздохнул. Сколько раз он ее просил, не называть его папой.

— Ладно? Угостишь потом сигареткой… — наивно моргнула она.

Девочка права. Угостить он ее может разве что сигареткой. Карманы пусты, а у самого слюни текут при каждом дуновении из французских забегаловок.

— Тут прямо Версаль, и ты тут живешь, — переменил он тему.

— У меня своя комната на втором этаже. Хочешь посмотреть? — опять потянула она его за собой, но Базиль медлил, рассматривая на потолке лепнины.

Красота завораживала. Здесь на славу пару веков назад потрудились лучшие архитекторы, дизайнеры и мебельщики Франции. Большое количество декора, расписанные стены и потолки, картины выше человеческого роста, сцены из античной жизни, портреты французских императоров, массивные хрустальные люстры, зеркала, умопомрачительная мебель на тонких резных ножках… Особое место в центре занимала натуральная рождественская ель, сияющая гирляндами и разноцветными стеклянными шарами. Под ее нижними лапами лежала стопка подарочных коробок, перевязанными голубыми лентами.

Он тут же отпустил ребенка и выпрямился, точно на приеме у королевы. И от всего этого всего богатства сбежал Трентон? Базиль уже не оглядывался по сторонам. Он просто шел вперед, словно навстречу лучезарному солнцу. Все вокруг было достойно восхищения и восторга, даже для него сдержанного и критично настроенного ко всему, и он, жмурясь, искал в этом ослепительном блеске только одну бесценную драгоценность этого дня — саму хозяйку дворца. Наконец, он увидел Матильду в образе Шахиризады, расположившуюся на множестве мягких подушек с причудливым восточным орнаментом. Сам диван, на котором она возлежала, поджав под себя по-восточному ноги, сильно возвышался над полом, и напоминал своей нескромной помпезностью трон. Не хватало только мавров с опахалами, их заменяли две кадки с пальмами, но Базиль сам был не прочь встать между ними. Потупив взор, он первым кивнул в знак приветствия. И когда его повелительница, облаченная в шикарное черное, переливающееся стразами платье, одарила его улыбкой, он готов был сейчас признаться, что не контролирует себя. Воспользовавшись его замешательством, женщина, быстро вскочила с дивана, словно собиралась предостеречь зашедшего гостя не падать пред ней на колени.

— Ну, здравствуй, — перешла она сразу на дружеский тон, протягивая ему свою белоснежную ручку, украшенную золотым браслетом. — Ты не против, что мы на «ты»? Ведь ты теперь мой друг, не так ли?

Она была сейчас без своих двенадцатиметровых шпилек. Он почесал свой небритый подбородок в недоумении, в целом он был зол на эту горделивую женщину за Трентона и то, как она даже не подозвала к себе свою блудливую дочь. Но она по-прежнему улыбалась той очаровательной улыбкой, блеск от которой ослеплял разум, и мужчина, невольно вздохнувший весь этот опьяняющий шарм ее пышных волос, припал к ней, сам того не осознавая. Прошла минута забытья, а он так и не оторвался от протянутой ему руки, ощущая на своих губах тепло и трепет одновременно.

— Здравствуй, Коко, — как будто только что заметила свою дочь Матильда. — Как себя поживаешь?

— Превосходно, мамон. Только устала немного, — девочка старалась держаться за спиной своего взрослого спутника.

— И чего же ты устала?

— Месье Базиль вчера вечером сводил меня на урок танцев. Ты же знаешь, у меня давно не было практики. Там было очень жарко.

— Неужели? — повела бровью хозяйка, обращаясь к мужчине вопрошающим взглядом.

Тот с трудом оторвался губами от ее прелестной ручки, все еще завороженный величавым видом Матильды. Язык заплетался, точно у пьяного.

— Да, у соседского мальчишки не было пары, вот я и подумал… — что-то неразборчиво стал мямлить он, сам удивляясь своей неестественной робости.

— И как тебе урок, Коко?

— Вполне сносный. Правда, мальчик оказался никакой и отдавил мне сразу все туфли. Ему бы не танцевать, а глину месить. Я ему под конец вальса коленом меж ног дала.

Все весело засмеялись. Даже привратник в ливрее, стоявший в дверях в ожидании дальнейших распоряжений, прослезился до слез.

— Ай да Коко, вся в дядю. Правильно, всех этих кавалеров надо держать так, чтобы по струнке ходили.

— А разве тебе, Коко, совсем не понравился этот мальчик? — размахивала веером Матильда, прикрывая свой смешок. — Он совсем не интересный?

— Мамон, зачем мне вообще эти мальчики? — вульгарно выразилась девочка. — Сегодня он вые.. тебе мозг, завтра тебя, а послезавтра бросит.

— Вот-вот, — покачала головой Матильда, прищуриваясь на Базиля, — типичное уличное воспитание. Об этом я каждый раз и талдычила Трентону, что девочка наберется плохих мыслей… Ты знаешь, Базиль, похоже Люка вытащили с того света. Мне только что звонили из Питье-Сальпетриер. Он будет еще месяц находится на карантине… А впрочем я не удивлена. Везучесть Трентонов в крови, да Ришар?

— Да, да, — кивнул брат писателя. — Когда я упал с жирафихи, все тоже думали, что…

Вдруг Коко вскрикнула и подбежала к камину, в котором вовсю играли огненные языки. Она даже опустилась перед ним на колени и что-то долго разглядывала в свете пламени.

— Маркиза, Маркиза, — теребила она кого-то, переворачивая то на спину, то на бок. — Мамон, у нее новые чешуйки! Базиль, иди познакомься с Маркизой!

Только сейчас гость понял, что у камина прилегла погреться необычная ящерица. Она была живая, но мало поворотливая, издали похожая на резиновую игрушку, где-то примерно размером с ладошку ребенка.

— Девочка у себя дома, — опять улыбнулась Матильда и предложила Базилю присесть рядом на диван.

— Что это за зверь? — удивился он, приглядываясь. — Неужели детеныш дракона?

— Это поясохвостка. Муж привез ее как-то с Мадагаскара, можно сказать контрабандой. Спряталась в багаже и здорово напугала прислугу. Я сама визжала, как резанная, думала, она ядовитая. Представляешь, запускаю руку в вазу с виноградом, а там тебя кто-то цап за палец. Хорошо, что месье Ришар приручил ее потом не кусаться.

— Она съела почти всех тараканов, и их приходится заказывать у швейцаров из Hilton Paris Opera, — вмешался в разговор привратник. — Очень полезная тварь.

— Вы уже знакомы с Ришаром? — спросила Матильда у гостя и запрыгнула на свой трон, как маленькая черная пантерка. — Месье Ришар, родной дядя Коко, старший брат Люка. В прошлом, трюкач из Зебр де Беллевиль, но после того, как он упал с ученого жирафа…

— Нет, это была жирафиха, совершенно не поддающаяся дрессировки… — уточнил дядя Коко.

— Не суть, Ришар! Но теперь ты инвалид на голову, и мы доведем нашу тяжбу до логического конца.

— О, Матильда, пощади их! Из-за карантина они итак на мели, а моя голова и до этого была пустая, — стукнул себя по черепу добряк Ришар.

— Ни за что! — фыркнула женщина, и Базиль сразу узнал хищный блеск ее глаз адвокатской натуры. — И если у них нет денег, они заплатят сполна всеми своими акциями. Я из них выжму все соки, скручу в бараний рог.

— О, моя королева, стоит ли опускаться до всей этой низости, — взмолился потерпевший. — Директор цирка — честнейший человек…

— И этот честнейший человек рассчитал тебя в тот же день, когда ты стукнулся головой. Нет, нет, нет! Справедливость должна восторжествовать. И даже не думай, Ришар, что я спущу все на тормоза.

— Я давно не был в цирке, — и Базиль присел на диван, так чтобы видеть весь обзор залы и одновременно в анфас Матильду.

— Это не беда! Ришар сейчас нам покажет свой коронный номер!

Женщина хлопнула в ладоши и стала излучать само очарование. Базиль посмотрел на нее. Он даже не думал, как пошла на пользу ей эта дурацкая разлука с мужем. Она словно светилась вся в предвкушении праздника, как эта рождественская елка, скрывая под своими одеждами волшебные подарки. И между тем, какая-то неловкость чувствовалась между всеми, и чтобы скрыть ее, они смотрели с умилением, как Коко у камина играет с мадагаскарской ящерицей.

— Месье Ришар, простите, — нарушил молчание Базиль, почесывая подбородок. — Я думал, Вы дворецкий какой-то и чуть было при встрече не предложил Вам подержать свое пальто.

Матильда прыснула от смеха.

— О, это было бы забавно. Ришар после падения с жирафа стал чудить. Можно сказать, он уже известный шутник, мой лекарь души. Вчера он откопал где-то ливрею и треуголку Наполеона и весь день учил собак в саду подавать голос на «Vive le Roi!» (Да здравствует король!). В конце концов, под нашим забором собралась толпа зевак и стали скандировать «Aide toi et le ciel t’aidera!» (на Бога надейся, а сам не плошай). Я никогда прежде не думала, что в Париже столько скрытых сторонников Реставрации. К нам даже приходили полицейские, требовали объяснений. Я успокоила их, сказала, что это все шутка, не более. К тому же, все слуги распущены на рождественские каникулы, а я так не люблю одиночество…

— Дядя часто приходит к нам, чтобы поддержать маму, — заметила Коко с едким ехидством.

Базиль почесал подбородок.

— Ты не устал, Базиль, от нашего общества? — спросила вдруг Матильда.

— Нет.

— Отлично, — обрадовалась она. — Тогда я попрошу нашего Ришара… Надеюсь, Коко ты не будешь возражать? Ну, что Ришар, ты готов?

— Я собственно всегда готов! — и дядя Коко вышел в центр залы к рождественской елке. — Мадам и месье, мадемуазель! — поклонился он присутствующим, размахивая треуголкой и показывая всем свою пышную шевелюру. — Прошу слабонервных удалиться! Месье Базиль, Вы умеете драться?

— Конечно, он умеет. Ведь это бывший чемпион октагона! — сказала с гордостью Коко.

— Тогда я приглашаю Вас сразиться со мной.

— Ну право это уже слишком, дядя, — запротестовала девочка. — Вам мало жирафихи?

— Коко, не волнуйся, наш Ришар обладает магическими силами. Лучше оставь Маркизу в покое и иди ко мне, детка, — позвала ласково мать дочь, но та не послушалась и демонстративно отвернулась.

Базиль уже вышел на сцену… Ему было интересно, чем все закончится. Ришар еще раз поклонился немногочисленным зрителям и сделал несколько обезьяньих кривляний перед своим могучим соперником, изображая мастера конфу.

— Базиль… ну же! Встряхни хорошенько нашего Ришара, — засмеялась хозяйка. — Смелее!

Экс-чемпион все еще стоял в нерешительности.

— У него сегодня, мама, бой вечером, — сказала Коко. — Ему нужно беречь силы.

— Да, я знаю, деточка, — и Матильда замахала веером. — Базиль, кстати, я поставила на тебя сто Евро. Не подведи.

— Давай, малыш. Иди к своему папочке, — подзывал циркач, начиная все больше раздражать гостя.

— Давайте, мужчины! Покажите мне, на что Вы способны! — призывала к битве женщина в черном. — Победитель получит от меня подарок.

Экс-чемпион сделал шаг навстречу Ришару и попытался схватить шутника за шкирку, но тот ускользнул за диван и стал прятаться за Матильдой и целовать ей оголенные плечи.

— Вот какая магия у тебя, — смеялась она. — Ах ты негодник… Иди, иди.. Покажи свой коронный прием…

Ришар перепрыгнул через диван, неловко сшиб несколько подушек, успел сказать Pardon и оказался напротив соперника, который озадаченно чесал подбородок. Они какое-то время смотрели друг на друга. Потом лицо брата Трентона вдруг исказилось, как будто он поперхнулся. И когда разразился кашель, то Матильда завизжала от ужаса, прячась за спиной Базиля. Последнего этим фокусом не проведешь. Он изловчился и, выдернув симулянта с персидского коврика, как морковку из грядки, скрутил в бараний рог.

— Пощады, пощады… — захрипел шутник в стальных удушающих объятиях экс-чемпиона.

— Браво, браво! — хлопала в ладоши Матильда.

— Мне пора… — сказал Базиль, отпуская свою жертву на пол. Ему стало вдруг очень скучно. — Коко поводишь меня?

— Уже уходишь? Подожди, — поднялась с дивана Матильда и подошла к победителю. — А как же приз от дамы…?

Наступила тишина. Слышно было лишь, как трещат поленья в камине да как чирикает ящерица, когда Коко треплет ее за хвост.

— И какой приз? — наконец спросил он, глядя в глаза бывшей снайперше.

— А что ты предпочитаешь?

— Чтобы меня оставили в покое…

Базиль потихоньку стал приходить в себя, точно, наконец, оттаял с улицы. Что он предпочитает? Хорошо пожрать, выпить и трахнуть вот эту возомнившую себя королевой самозванку. Матильда вдруг злобно засмеялась и стала намеренно поправлять полы своего платья, оголяя голень в модном чулочке.

— Коко, выведи, пожалуйста, это чирикающее недоразумение во двор. Мне кажется, она хочет пи-пи.

— Она не хочет, мамон.

— А я говорю, хочет!

— Нет, мамон. Ей и тут хорошо.

— Ну, она же должна когда-нибудь выходить во двор. Целыми сутками тут лежит. Я ее заводила не как комнатное животное!

— Мне кажется, она привыкла делать все свои дела на коврике.

— Я так и знала, я так и знала, — заохала Матильда и прошлась по залу, размахивая нервно веером. — Ришар только намедни постелил новый ковер. И это настоящий персидский ковер — пригрозила Матильда пальчиком, явно раздражаясь упорству дочери.

Базиль почувствовал, как накалилась обстановка, точно вот-вот вспыхнет заряд молнии.

— Я зашел на минуту….- начал объяснять Базиль, чтобы пресечь ненастье.

— О Боже… — вдруг засмеялась Матильда. — Так говорят все, кто в первый раз оказывается в моем дворце… Ришар! Да вставай же ты, дурень! — крикнула она так громко, что Базиль даже вздрогнул. — Принеси мне и месье Базилю что-нибудь выпить. У моего мужа собственные виноградники в Бургундии, — подмигнула она гостю.

— Я думал, ты забрала у него все… — промолвил тот, садясь рядом с хозяйкой.

— Все? И ты повелся на удочку этой желтой прессы? Да, Люк до последнего оставался одним из богатейших людей Парижа! Просто из-за всей этой истории с книгой, нужно было как-то спасать активы. Он перевел их на меня, а все его чудачества с бродяжничеством всего лишь затянувшийся пиар ход, чтобы отвлечь власти от возможной реквизиции. Они были так злы на Люка, и мне требовалось много усилий, чтобы замять это дело.

— Так ты не забирала у него права на книги?

— Конечно, нет. Он и сейчас волен писать, что хочет.

— Но уничтожен тираж, нарушена свобода слова… Все эти волнения, протесты… Люди поверили Люку..

— Чем-то приходится жертвовать, если играешь по-крупному. Да, появилась цензура. В той диктатуре, в котором мы живем, она просто необходима. Я убедила Люка переписать последнюю книгу. Он сильно упорствовал, и мы боролись с ним за каждую строчку, за каждое слово. В итоге от всего романа осталась ода фраза.

— Мы взяли палки и стали думать?

— Да, точно. Скоро будет переиздание, и учитывая предыдущую шумиху, продажи будут колоссальные. Такие книги с пустыми страницами и всего одной строчкой в конце — последний писк моды в Париже.

— А вся эта история с албанцами?

— Я бы хотела сказать тебе, что это была выдумка чистой воды, но… — уклонилась Матильда от прямого ответа. — Просто мой муж имел неосторожность заняться благотворительностью, а я немного вспылила, и вот печальный результат. Никогда не помогай тому, кто твоей помощи недостоин. Сколько раз я ему твердила об этом, но его голубая кровь была безнадежно отравлена благородством.

Базиль услышал скрип колесиков по паркету и увидел привратника, толкающего впереди себя тележку с позвякивающей на ней посудой.

— Шампанское, месье, — уже заранее поклонился Ришар, вытаскивая на ходу из ведерка льда запотевшую бутылку. — А также на Ваш вкус различные закуски, рекомендую устрицы в соевом соусе, а также греческий салат.

— Коко, ты не проголодалась? — спросила мать свою блудную дочь, которая играла с болонкой, как с кошкой, водя перед ней какой-то кисточкой.

— Нет, мамон. Вчера вечером меня накормили щучьими котлетами.

— Щучьи котлеты… Вот дела..- и Матильда рассмеялась. Базилю было неудобно, что Коко так и не удосужилась подойти и обнять свою мать. Он оставил Матильду и подошел к девочке, присел рядом на корточки и тоже погладил ящерицу.

— Твоя мама очень рада, что ты вернулась домой, — сказал он тихо. — Тебе следовало бы простить ее и…

— Если Вы так настаиваете, — нервно вскочила Коко. — Я сделаю это ради Вас, Базиль.

Она побежала к матери и нырнула в ее объятия. Матильда вдруг прослезилась, долго до умопомрачительного забытья обнимая девочку. Базилю оставалось, чтобы не смущать их, рассматривать узорчатый орнамент дивана, на котором они сидели. Потом он, поклонившись Ришару, медленно пошел к выходу, чуть не забыв в прихожей свое пальто. На улице пошел снег. Снежинки необыкновенно красивым узором ложились на песчаник. Два добермана подбежали к уходящему гостю, но так как он на них не обратил внимания, завиляли хвостиками и пропустили. Уже у самых ворот Базиля догнал брат Трентона. Треуголка его сбилась смешно набекрень, он учащенно дышал от бега.

— Матильда, велела передать обещанный приз.. Ваши перчатки, месье, — передал он с почтением сверток экс-чемпиону. — Она, кажется, выкупила их на торгах в прошлую субботу…

Базиль в недоумении крутил в руках подарок.

— Чувствую себя, как при Ватерлоо, — пожаловался шутник, с трудом отворяя на себя ворота. — Здорово Вы меня отделали, месье. Я все же надеялся, что Вас остановит присутствие такой женщины…

— А Вы были когда-нибудь в ночном зимнем лесу, Ришар?

— Я? Нет! Наше детство прошло в Израиле, куда отец по дипломатической работе увез меня и Люка совсем маленьких. Там одни пустыни, месье. Мы и снег увидели только, когда вернулись в Париж. Но Вы из России, и знаете толк в настоящих зимах, не так ли?

— Это верно, — ухмыльнулся Базиль. — У нас ночью в лесу тишина, лишь снег скрепит под ногами. Мороз уже пробивает до дрожи. Какая-то полутемень, но не темнота, все кругом хорошо видно от снега. Эта полутемень как будто осторожно смыкает свои объятия, наблюдает за тобой, смакует тебя перед тем, как сожрать. — Он уже вышел на улицу, оглянулся на провожающего его Ришара. Ему еще хотелось увидеть Коко, как она сбегает с лестницы, чтобы обнять его. Но девочке не было видно.

— Ты идешь не спеша, — продолжил Базиль свой рассказ с горьким привкусом ностальгии, — сбивая какой-то палочкой этот чистейший лебяжий пух, точно кудесник, рисуешь образы на стволах вековых дубов, и часто оглядываешься, и сердце замирает при виде подозрительной тени. Все в снегу, он повсюду простилается белым саваном, и твои следы на дороге теряются в таинстве ночи… Скоро я еду домой, — признался вдруг он.

— Уезжаете навсегда, месье?

— Да, посылаю все к черту и уезжаю. Париж для меня невыносим.

— Согласен. Париж пропащий город. И все-таки его время только наступает. Нужно немножко потерпеть. Время, тоже своего рода, продюсер. Отец всегда говорил нам. Если в пустыне идет снег, будет и снеговик.

— Лиловые цветочки

Душистый запах, проникающий сквозь раскрытые ставни, разбудил его. Он только что видел чудесный сон, как встретился с Альмой. На ней было обтягивающее черное платье, так идеально идущая всем маленьким женщинам.

— Куда мы идем? — удивлялся он.

— Домой… все мы идем домой, — улыбалась она, без своих каблуков едва достигающая пупка Базиля.

Там во сне она как будто простила его, весело смеялась и вела куда-то за руку по песчаной лесной дорожке, на которой не было ни следа. Они были оба босые, и прошлогодние еловые иголки приятно щекотали подошвы ног. Альма куда-то спешила, впрочем, как обычно Он даже спросил ее ненавязчиво, знает ли она хорошо путь, и она еще пуще развеселилась.

— А ты с годами, Вася, становишься робким, — ответила она ему с прибалтийским акцентом, и он стал почему-то оправдываться, что, мол, жизнь на гражданке ломает его, крутит, рвет на части и что он скучает по войне.

— И я тоже скучаю, — призналась она. — Особенно по СВД (снайперская винтовка Драгунова).

Тут он промолчал, чувствуя комок в горле, но Альма не дала ему впасть в меланхолию.

— Смотри, Вася, какая красота! — и, не отпуская его руки, стала любоваться какими-то лиловыми, фиолетовыми цветками, над которыми жужжали шмели.

Эти цветки росли гроздями на самой макушке кустов, нижние ветки были отломаны, и женщина невольно потянулась вверх, увлекая за собой и своего гостя.

— Забыла, как они называется… Вот дурочка! У меня у мамы в Таллинне точь-точь такие под окном в мае расцветали… А пахнут-то как, класс!

От восторга она перешла на свое непонятное наречие, а он все смотрел на ее оголившиеся из-под платья босые ноги, и ухмылялся. Да, жизнь пронеслась так быстро, что он даже не заметил.

— Почему я? — ласково просила Альма, все такая же молодая кроткая девушка с волевым подбородком, полушутя вставляя ему за ушко сорванную гроздь цветов.

— А ты будто не знаешь…

— Знаю, знаю… ты тысячу раз говорил, — и бывшая снайперша прильнула к нему всем телом, ее горячее тепло передавалось ему какой-то сладкой, давно забытой истомой… Он грубо тискал ее, совсем не пытаясь быть нежным, а она закрывала глаза и наслаждалась каждым блаженным мигом в его крепких объятиях. Какой-то обманутый шмель стал кружить над Базилем и он стал отгонять его под звонкий смех девушки.

— Вот только жаль, что ты не мусульманин, — словно опомнилась она.

— Это еще почему? — удивился он, инстинктивно хватаясь за грудь. Там висел нательный крест.

Когда-то этот крест сварганил его лучший друг Пашка из золотых коронок пленных.

— Какая разница за кого умирать, если страны давно нет?

— Глупый ты, Васенька, — открыла ластившаяся к нему женщина вдруг глаза, обжигая его пламенным взглядом. — Я не об этом.

Он вздрогнул, точно рядом под ногами, взрыхляя песок, ударила пуля. Потом где-то поблизости другая, третья. Нет, не простила. Если бы у него сейчас были сигареты, то он выкурил бы не одну. Вся эта странная, ненужная сейчас пауза отравляла ему чувства. Он вдруг захотел ударить Альму, отомстить за сгинувших в пекле чужой гражданской войны товарищей, захотел наброситься на нее по-звериному и по праву этого зверя овладеть ей, как когда-то тогда в августе 1992-го, с группой разведчиков ДШБ (десанто-штурмовая бригада) обнаружил лежку пары «гусынь» и осуществил молниеносный захват. Почти двадцать лет прошло, а он все помнит в деталях эту расправу…

— Она слишком много наших положила, — сказал он сухо. — На ее прикладе было в два раза больше засечек.

— Неправда, — с укором возразила Альма, мотнув головой. — Ты сам подменил приклады… Почему, Вася?

Он тяжело выдохнул, собираясь с ответом.

— У твоей подружки волосы на спине росли… Да, ты была просто красивее.

— А ты ей, между прочем, понравился больше. Я по взгляду поняла. Когда ей эфку между ног вставили, она на тебя посмотрела…

— Прекрати! — стал он сердиться на Альму. — Это была война, и она убивала наших.

— Наших, не наших. Все люди, Вася. Я только поздно это поняла. Без тебя, Вася, поняла. Когда Эстонию взяли в ЕС, я сразу поехала в Париж, сменила фамилию, нашла дурачка Трентона. И образование юридическое пригодилось…

— Я знаю, я все знаю, Альма.. И о Коко знаю… Я все знаю.

Они увидели множество людей в белых одеждах, водящих хороводы вокруг зажженных на берегу костров.

— Пойдем к ним, — и Альма потянула его с собой, и они побежали, совсем не касаясь голыми пятками земли.

Как всегда Базиль втиснулся в чужие гуляния, грубо разорвав цепь рук.

— Смешной ты, Вася.. Даже здесь ведешь себя нетактично. Не забывай, тут все любят тебя, всем ты дорог и не надо применять насилие. Просто подумай, и все явится тебе в лучшем свете.

Они стали вести хороводы, кружиться вокруг костра. Вдруг Базиль заметил Трентона. Он стоял поодаль под сенью какого-то раскидистого дерева, также цветущего сиреневыми цветочками, и точно боялся подойти поближе.

— Извини, я на минутку, — сказал Базиль Альме и оставил ее, а сам пошел по направлению к писателю.

— А ждал тебя, — сказал тот, протягивая свою руку.

— Даже здесь ты в очках… — заметил Базиль.

— Извини, брат, привычка. Как продвигаются дела с нашей книгой?

— С нашей? Я рассчитывал на тебя, а ты…

— Знаю, знаю. Я как раз решил сказать тебе кое-что по этому поводу.

— И что же?

— Женись на моей Матильде, не тупи. Коко нужен хороший отец, не то, что я тряпка…

— Ты как всегда бредешь, Трентон. Угомонись и поскорее возвращайся из комы.

— Бой с Фернаднесем

Времени оставалось немного. За окном послышался гудок автомобиля. Базиль снова плюхнулся на тахту, все же нужно немного полежать перед дорожкой. Перед боем тоска одолевала его, только тоска и ничего больше. Тоску сложно передать с русского на другие языки, но Базиль знал, что это именно душевное томление, та мучительная грусть, по сути своей беспричинная и необъяснимая, ноющая в груди по чему-то навсегда утраченному. La tristesse? La m;lancolie? Ностальжи? Нет, скорее l’angoisse или le mal… И все равно это не то… Тоска… И куда-то чувство голода подевалось, даже боль в колене притупилась.

Почему он не остался у Матильды? Там было все для него готово. Словно на блюдечке поднесли ему самый лакомый кусочек, о котором можно было мечтать. Но нет, нет… Он не может занять место Трентона, пусть даже если это была бы святая воля покойника. Трентон даже здесь смалодушничал, ушел, убежал, а может он знал, что Базиль откажется. Конечно, он все предвидел.

Снова гудок автомобиля. Как Жулю не терпится увидеть позор бывшего подопечного…

— Да, иду я, иду!

Базиль приподнялся, ощущая в себе дикую сублимацию, как будто он только освободился из камеры-одиночки, в которой просидел всю половозрелую жизнь. Он вдруг испытал то ужасное влечение к женщине, пусть даже к самой никчемной и страшной, и нужда удовлетворить свои мужские потребности заставила его плестись в ванну. Да, что же с ним происходит, что? Наверно, ожидание боя с Фернандесом измотало его окончательно. Может, все-таки отказаться? Сослаться на больное колено? Базиль ухмыльнулся. В конце концов, есть только один человек в этом городе, который верит в его победу. Это сумасшедший Грандье. Не стоит разочаровывать беднягу. Он так и не кончил, развернув сверток, взял свои перчатки, и вышел в коридор лестничной клетки. Что-то остановило его, проходя мимо квартиры Анжелы. Кажется, запах топленого масла. Он тихонько толкнул дверь соседей. Так и есть. Не заперто. Все в дыму активной готовки.

— Эй… Анжела? — тихо позвал он.

— Да?

— Могу ли я попросить тебя об одной услуге?

— Какой?

— Помоги мне рукой.

— Ты шутишь? Я кормлю сейчас Кревера блинами…

— Как раз намажешь ему вместо сметаны.

— Нет, ты шутишь.

Анжела вышла из квартиры в запачканном мукой халате, а храп Анри, казалось, стал еще громче.

— Прямо здесь? — спросила заговорщицки жена инвалида.

— Да, прямо здесь.

— Это какая-то рождественская шутка? — Она недоверчиво посмотрела на Базиля. — Может, лучше позвать Кревера?

— Да ну тебя!

— Погоди, погоди… — испугалась она, что так вот просто упускает свое счастье. — Просто так неожиданно…

— Ты же всегда хотела этого, разве не так? Вот я и подумал, почему бы и нет.

— Ты какой-то странный сейчас, Базиль, — присела Анжела перед ним на корточки. Она почти сливалась с темнотой подъезда, и Базиль даже хотел чиркнуть спичкой, чтобы убедиться, а точно ли это она, а не этот проныра Кревер незаметно пролез под ногами.

— Я завтра уезжаю, — сказал он.

— Да, я знаю. Вот Кревер обрадуется.

— Пожалуйста, не произноси его имя всуе. Сделай мне руками и отваливай.

— С тобой все хорошо, Базиль?

— Не очень.

— Не очень?

Она даже не дотронулась до него, что-то горячее брызнуло ей на лицо.

— Отлично стреляешь, — заметила она. — А мой дуралей все спит. Мы сейчас будем смотреть шоу по телевизору. Кревер заказал Анри пиццу и пиво… Так и говорит, подлец, что будет забавно, когда тебя свалит Фернандес. Уговаривал неделю Анри поставить всю пенсию на него.

— И он поставил?

— Да. Прости, но деньги не лишние, Базиль. Сто к одному. Я куплю себе бусы из жемчуга… Может быть, хватит на инвалидную коляску.

Базиль вышел на улицу. Было уже темно. Яркие фары машины Жуля ослепили его. Он подошел ближе, сел, не подав руки водителю. Так и есть сбрил усы.

— Что, дружище, приуныл? По коням? — обрадовался наставник, натягивая снова маску на нос. — Как тебе мой новый образ?

— Похож на наперсточника в Сен-Лазар. Поехали!

Машина рванула вдоль стены кладбища, оставляя после себя клубы дыма.

— Погоди… — попросил остановиться Базиль. — Мне нужно кое кого увидеть.

— Не сейчас! Мы опаздываем.

— Останови!

Он вышел из машины и подошел к главному входу. В сторожке могильщиков горел тусклый свет. Где-то там с ними Эллен лечится от насморка. Экс-чемпион с тоской вглядывался в крадущиеся тени за занавесками. Да, она смотрит сейчас на него. Он чувствовал это, чувствовал ее слезы. Нет, она выйдет. Он постоял немного. Сзади подошел Жуль и положил руку на плечо.

— Пора, дружище. Нас ждут. Звонил промоушн, пугал неустойкой.

— Еще минуту… Может, она выйдет?

— Не думаю…

Они опять сели в машину и скоро выкатились на широкий проспект. Дорога была свободна. Базиль всматривался в вечерний, заметаемый снегом Париж. Ему вспомнились слова Ришара. Если в пустыне идет снег, будет и снеговик. Что хотел тот циркач сказать ему этим? Какое-то напутствие? Почему все Трентоны так любят выражаться ребусами и притчами? Это вообще какая-то паталогическая особенность несостоявшихся пророков.

— У тебя все готово, Жуль? — спросил экс-чемпион.

— Да, как и договаривались, — кивнул тренер. — После боя получаешь деньги и билет в Россию. Ты не представляешь, сколько было заморочек, чтобы тебе разрешили вылет…

— А арена пустая?

— Да, мы ничего не могли сделать. Чиновники забрали взятку, но не сдержали слова. У них на все один ответ — форс-мажор. Только прямая трансляция будет.

— Может, это и к лучшему. Не люблю шум толпы.

— Неужели? — не поверил Жуль и задумался.

Базиль тоже молчал. Только уже, когда на всех порах машина повернула к громоздкому зданию арены, они вдруг оба прыснули от смеха. Потом все происходило, как во сне. Проход по ковровой дорожке, какие-то тупые формальности и провокации… Перчатки на его шее висели как многотонные гири. Как и обещал, он не проронил ни слова. Один настойчивый журналист от France TV Sport попытался приблизиться к нему, но был оттеснен вовремя Жулем.

— Месье Медвежонок, правда ли говорят, что Вам заплатили пятьдесят тысяч Евро, чтобы Вы пришли на бой с Фернандесом?

— No comment, — орал за него тренер Базиля.

Соперники зашли в восьмиугольник и разминались. Базиль был без маски, хотя правила карантина действовали и здесь.

— Необычно видеть пустые трибуны, да, малыш? — присел у края сетки тренер по ту сторону ринга. — Но все равно ты соскучился… Я вижу, как ты соскучился… по глазам вижу.

Послышался гонг, сердце загудело в тревоге, как колокол по которому долбанули кувалдой. Базиль всматривался во врагов. Все лица закрыты респираторами. Где он, с кем он, против кого он? Странно, но команда Фернандеса немного нервничает. Все что-то орут, жестикулируют. Вот их главный идол выходит на камеру и рвет на себе золотую цепь — коронный номер. Судья купленный с потрохами проверяет наличие капы и перчаток. Базиль тоже надевает свои, немного медленно, чем обычно, затягивает зубами запястья. У него как-то странно перевязано колено, и судья делает замечание, заставляет снять бинт.

— Все нормально.

Базиль уже несколько раз пересекся взглядом с испанским петушком, но тот все время юлит. Весь в наколках. На спине старый маразматик Байд грозит пальцем. Этот Байд последний президент Америки. Базиль пытается быть спокоен. Он вне политики, вне эмоций. А вот Фернандес, кажется, боится, опускается до выкриков, что он там несет про свободу слова в России? Трусишка. Испугался рваных перчаток русского? Да, нет. Просто Базиль пару раз в устрашение кашлянул в сторону. Это сейчас страшнее, как если бы он достал пулемет. Голые девки с какими-то павлиньими хвостами в задницах визжа разбегаются с октагона. Судья дает сигнал противникам сходиться. Начинается… Фернандес чересчур осторожничает, забыв работать на камеру. Наверно, не верит своему счастью? Еще бы! Выманить на бой самого известного бойца в мире и отдубасить его на глазах миллионов болельщиков. И всем плевать, что Базиль пять лет в запое и совсем вышел из игры. О как приятно пнуть ногой будет мертвого медведя… Обмен ударами… Испанец бьет неплохо левой. Отлично скачет этот испанский петушок. Медвежонку не угнаться, темп нарастает, и после минуты преследования экс-чемпион уже ощущает одышку. Ну, конечно, Фернандес его просто изматывает, еще пару мощных замахов в пустоту. О черт! Базиль пропустил один жесткий лоукик по больному колену. Боль… одна сплошная боль, что даже прокусил капу… Спасительный гонг. Все расходятся по углам. Жуль в каком-то свинячьем восторге. Все идет по плану, не так ли, месье без усов? Тренеру разрешают перелезть через сетку, какой-то акт милосердия прям, и он массирует плечи Базилю.

— Ты молодчина… Никто не ожидал от тебя такой прыти. Неужели вся сила в твоем животе?

Базиль звереет, обливаясь потом. Кровь сочится из рассеченной губы. Коленная чашечка сместилась вбок, ступать без жгучей боли уже невозможно.

— Просто красиво упади где-то второй, третьей секунде, закройся, — шепчет наставник в ухо Базилю, — а там судья остановит бой.

Второй раунд короткий. У Базиля только один шанс — мгновенность. Прыжок с ударом больным коленом, и оба падают на канвас и стонут от боли. Маска Фернандеса вся мокрая от крови, он сплевывает капу, ползет на четвереньках к сетке, чтобы при помощи рук подняться. Базиль ползет следом, хватает за пятку соперника, подтягивает к себе.

— Куда, бл.. сука!

Фернанес брыкается. Это на все, что он способен? Базиль постепенно наползает на врага, душит своим весом, берет в треугольник. Рефери что-то считает, но всем понятно, испанцу конец. Но Базиль вдруг отпускает хватку, то колено подводит, то ли намерено. Наверняка у многих зрителей случился инфаркт.

Фернандес быстро уходит, бегает по кругу, зовет на поединок Базиля. Вот это бой! Немногочисленные журналисты, которых допустили близко до клетки, неистово орут, как ненормальные. Они только что чуть не потеряли все свои сбережения. Объективы забрызганы кровью бойцов, но они тычут ими в самое пекло, дерутся между собой за право занять более удачный ракурс. Да и не только они. Весь Париж на дыбах. Один, наверно, Грандье, сидит спокойно в больничном коридоре, накаченный транквилизаторами и тупо смотрит в телевизор. Санитары с картонными птичьими носами кормят его с ложечки манной кашкой.

— Бей его, бей! — орет Жуль, хватаясь за голову. — Нос не опускай, подденет апперкотом и будешь лежать!

Кричит он это Фернандесу, тот машет наугад, но мимо.

Члены испанской команды рвут последние волосы на своих лысых башках. Что происходит? Базиль отбивает конратаку одну за другой, пропустив лишь один удар правой. Больно, но не критично. Правой Фернандес владеет хуже.

— Дави Медвежонка, дави! — гудят все, кто смотрит это рождественское шоу.

Соперники обмениваются ударами и снова вцепляются в гремплинг. Для Фернандеса это не очень хороший знак. Он забыл важный совет Жуля, что раненого медведя нужно держать на расстоянии. Базиль делает удачный выпад. Снова удушающий через голову, и голова Фернандес в клещах. Он хрипит, делает несколько тщетных попыток вырваться и засыпает. Рефери бросается сверху, разнимает бойцов. Базиль поднимается под абсолютное молчание толпы, смотрит, как судья подходит к лежащему, наклоняется над ним. Все. Бой закончен. Испанский петушок медленно приходит в себя, встает на четвереньки и плачет. Отличная поза для пендаля. Базиль уже готов сделать это. Но Коко смотрит на него с телевизора, на его смотрят Грандье и Матильда… Нет, он не будет это делать.

В этот момент взбешенный Фернандес поднимаеься и снова бросается на Базиля. Они кубарем катятся по канвасу, дубася друг друга, чем только могут. Команда испанца бежит на подмогу. В октагоне под свист и крик начинается куча мала, ничего не видно во всей этой массовой драке. Судья в рупор призывает всех успокоиться. Звучат фанфары. Голые девушки со страусовыми перьями в ягодицах, переступая через дерущихся, выносят чемпионский пояс. Кто-то прогоняет их.

— Уйдите, куры, уйдите!

Базиль поднимается, довольный тем, что удар локтем пришелся в цель. Как сладко спит этот парень, с вытекающей из носа струйками крови. Жуль медленно с неохотой вешает пояс на победителя.

— Они опротестуют бой, — с опаской смотрит он на поверженного испанца, вокруг которого носятся врачи с примочками.

— Мне все равно, гони мои бабки, — сбрасывает с себя пояс Базиль. Затем обняв за плечи тренера, едва ковыляет к выходу. Ноги что-то не слушаются.

— Ты добился своего, парень, — горько иронизирует Жуль. — Теперь тебя ненавидит весь Париж.

— Я мог вырубить его раньше. Помнишь, я выбил в прыжке ему капу, потом ударил навстречу, тогда я мог завершить добиванием соперника у сетки.

— Да, да, я знаю… но это какая-то мистика… Я все еще не могу поверить…

— И тут я вспомнил тебя, твою просьбу… — продержаться один раунд.

— Шутник. Тебя подвести?

— Нет, ты же знаешь, я всегда после боя возвращаюсь пешком.

— А как же твое колено?

— Врач вколол обезболивающее, как-нибудь доковыляю.

На улице опять выпало очень много снега. Рождественский Париж не узнать.

— Время лепить снеговиков

Он проснулся от маленького хлопка. Кто-то кинул снежок в его окно… Слишком ранний час для проказ детворы. Рождественский снег… это просто чудо для Парижа… Эй кто там шалит, детишки!? Опять снежок и вибрация оконной рамы. Надо им всыпать хорошенько! Базиль высунулся в окно и зажмурился. Сколько снега! Он так долго собирался в Россию, что она сама пришла к нему. На лавке сидел несчастный Клевер, обнимая один из своих желтых чемоданов. Анри, потерявший последнюю пенсию на тотализаторе, выставил его за дверь. Агент то ли спал, то ли притворялся. Упрямый упертый Клевер… Что ж! Сегодня он получит ключи от берлоги. Медвежонок улетает домой.

Базиль привел себя в порядок, и, накинув на шею перчатки, в этот раз они совсем не давили, вышел с непокрытой головой. Билет до Москвы уже лежал в его кармане, а также прощальная сигаретка для Эллен. С собой больше нечего брать, кроме совести. Не такой уж тяжелый багаж, вполне сносно. Правда, совесть немного мучала его. Простит ли она? Простит непременно. Как и пять лет назад, он готов был купить ее за одну сигаретку. На лестничной клетке было темно, но он знал, что его ждут. Нестрашно умирать, — вспомнил он Трентона. Писатель был прав, умирать не страшно, страшно не попрощаться. Но с кем ему прощаться в этом городе? Даже к папаше Люсьен на кладбище в лом идти. Затем он увидел приоткрытую дверь Анри. Через узкую полоску света сквозил слабый свет. Несколько полудохлых крыс под ногами. Дурной знак для такого прекрасного утра. Анри наверно травил их целый месяц и вот они надумали умереть в один миг. Он толкнул тихонько дверь. Из спальни инвалида слышался мощный храп.

— Анжела… — позвал он тихо соседку.

Никто не ответил, и он зашел в спальню. Так и есть жирдяй напился и спит, как убитый… А сколько канистр с бензином….Одна, другая, третья. Зачем Анри столько бензина? И где Анжела? Где эта рыжая сучка? Конечно, ему стоило быть немного осторожным, но все это как-то отсутствовало в нем, разоружало… Гарпун у стены пропал… Анри никогда с ним не расстается. Базиль сделал шаг назад… В этот момент из ванной вышла Анжела. Она буквально наткнулась на гиганта и взвизгнула.

— Фу, напугал! Ты уже собрался? Кревер тебя всю ночь караулит, боится, что ты не сдержишь обещание.

— Я пришел попрощаться, — сказал он.

Халат спал с плеч рыжей соседки. Она предстала перед ним худая и какая-то несчастная.

— Вот тебе деньги, — протянул он пять пачек банкнот из вчерашнего гонорара. — Купи себе бусы, а Анри электроколяску. Пусть катается по Монмартру. Он давно мечтал об этом.

Анжела ахнула при виде такой кучи денег, прижала, растерявшись, их к своим скудным соскам.

— Это же очень много… А как же ты?

— Мне ничего не надо. Отправляюсь в Россию замаливать грехи, стану монахом в каком-то глухом монастыре.

— Может, тебе сделать рукой на прощание? — почему-то предложила она, хотя понимала всю абсурдность положения.

— Не надо. Теперь у тебя будет новый сосед. Кажется, его зовут Кревер. Сделай лучше ему, — подколол он ее. — Прощай.

Анжела словно не расслышала, развернула одну пачку и стала пересчитывать купюры. Несколько бумажек упали на полудохлых крыс, корчащихся на паркете, и те шуршали ими, дергая лапками в предсмертной агонии.

Во дворе выпал мягкий пушистый снег. Снег… такой чистый и неприкаянный… Базиль ступал по белому ковру и с каким-то наслаждением слушал, как приятно хрустит снег под его медленной поступью Медвежонок уходил в тайгу, оставляя после себя большие следы. Никто его не провожал. Зачем? Билет на самолет в кармане да сигаретка, которую он предложит Эллен в знак искупления грехов. Неужели вот так просто все изменить? Неужели так просто? Он спустился по каменной лестнице и оглянулся на дом могильщика, который облепленный со всех сторон снегом выглядел обновленным. Теперь с жильцов Брюно может брать и побольше.

— Месье Базиль, месье Базиль…. — подбежал к нему Кревер. В руках он держал багор Анри. — С Рождеством, месье Базиль…

Базиль не оглянулся, он решил не оглядываться, хотя инстинкт самосохранения говорил ему обратное.

— Ах да… я совсем забыл… — он достал из брюк ключи от своей берлоги, звякнул ими и подбросил через себя в воздухе. — Держи, Кревер. Можешь спать на тахте. Там нет клопов, но ножки иногда обламываются….

— Спасибо, месье…. Вы очень добры, но как же Вы?

— А что я? — устремил свой взгляд на базилику Базиль, и как будто почувствовал укол в правой лопатке. — Возвращаюсь домой, как видишь… Все мы рано или поздно возвращаемся домой, да, Кревер?

Кревер сдал назад. Он все еще держал в руках багор, и красные капли капали на снег, точно политое красное вино. Ключи упали куда-то в сугроб, но убийца все еще стоял завороженный содеянным и рассыпался в благодарностях.

— Это точно, месье.. С Рождеством, месье.

— И тебя тоже… только не кури в постели, Кревер… не кури.

Базиль облокотился на перила. Кровь начинала сочиться по спине. Он медленно присел, зачерпнул ладонью кровавый снег и сжал его в кулак. В нем еще была сила, было тепло, и розовая вода потекла между пальцами.

— Если в пустыне идет снег, будет и снеговик, не так ли, Кревер?

Да, сейчас самое время лепить снеговиков. Сейчас он сядет в такси, которое уже ждет его на углу с улицей Соль, напротив кабаре Проворный кролик, и поедет в аэропорт… Черт с Эллен! Она всегда будет наставлять ему рога с могильщиками…

— Месье Базиль, — агент уже рылся в сугробе в поисках ключей, — не держите на меня зла. Брюно не дал мне никакого шанса. Я всего лишь пешка на шахматной доске. Простите меня, месье Базиль. Если хотите, я могу оформить страховку задним числом….

Базиль буквально сполз с последней ступеньки, отпуская железный поручень перил. Какое странное дело.. Чем больше вытекало из него крови, тем больше он любил это город, этого дурака Кревера, все это запуганное разношерстное французское общество. Но где все люди? Где они? Никого вокруг. Даже мадам Рабински не выглядывает из занавески. Рождественская тишина. Тишь и покой. Базиль завалился на снег, точно пьяный. Улыбнулся.

— Время лепить снеговиков… — прошептали его губы.

Серое небо над Парижем. Он протянул к нему правую руку, точно пытаясь размазать, очистить от нечистот, но рука была непослушна и так тяжела, и только губы были верны ему до последнего. Они могли шевелиться, улыбаться, издавать предсмертные хрипы и главное… они могли целовать… Он представил, как целует это серое небо. Там над ним что-то мелькнуло. Какая-то тень, точно птица. Он вспомнил свое детство, как податливый снег в его руках превращался в огромный белый ком. Он толкал его до изнеможения, переворачивался вместе с ним, когда сила инерции кома превосходила его усилия, потом снова вставал на ноги и толкал… плечом, спиной… один на снежном безлюдном поле жизни… Неужели он всю жизнь был одинок? Да, нет же, нет! Был человек, который любил его. Коко… Маленькая дерзкая девочка из семейства Трентонов. Только она могла любить его по-настоящему, невинной непорочной самой искренней любовью своего горячего сердца, а он так и не угостил ее шоколадкой. Он опять улыбнулся, представив, как приходит Коко на его забытую всеми могилку и кладет свою куклу.

Губы застыли в сладкой улыбке. Пожалуй, все что сейчас остались это глаза. Они смотрели за небом, точно искали кого-то в серых неугомонных вихрях… Вот это нечто кружилось над Базилем, серебристые крылья почти касались его небритого лица. Самолет.. его самолет. Он заберет его в страну березового сока, он не оставит его здесь умирать… Конечно же, Миньо со всеми договорился. Миньо не подведет…

Он закрыл глаза, смиряясь. Конечно, он еще может сделать усилие, свой коронный прием — удушающую гильотину, но только зачем и кого душить. Кто-то бежал к нему. Он слышал, как хрустит снег под ногами спешащего… Ну, конечно… Над ним склонилась Коко.. Она вытирала снегом ему лицо, целовала ему неподвижные руки…

— Папа, папочка… — рыдала она. — Они убили тебя. Будьте прокляты!

Как жаль, что он многое не успел сказать ей… Если живешь по закону волков, всегда найдется волк сильнее тебя. Если ты живешь по закону мудрецов, всегда найдется мудрец мудрее тебя. Тебе выбирать, в каком мире жить, Коко…

Эпидемия еще не раз будет бушевать в городе и косить добропорядочных граждан в лучших традициях средневековой чумы, но не бесконечно. Пока среди нас встречаются такие личности, как Базиль, победа разума над человеческой глупостью неизбежна. Но что в нем было особенного, спросит читатель, что в нем было такого невероятного, в этом большом парне из домика могильщика на улице Сен-Венсан? Кажется, это нет чувак, что участвовал в рождественских шоу за деньги? Конечно, прежде всего, бои без правил обычному обывателю могут показаться мужским стриптизом, когда два голых мужика валяются друг у друга между ног, а потом все кончается удушением. Но если всмотреться глубже, Базиль был просто бесстрашным солдатом, символом правды, которую он отстаивал не только на канвасе, но и в жизни.

Конечно, периодически поступки большинства людей современного мира поражают. Новостная лента указывает на то, что наши внутренние монстры вырвались наружу. Встает закономерный вопрос, что страшней: сам вирус или люди. Ответ очевиден. Люди и их глупость. Нужно бороться с глупостью просвещением, саботажем, игнорированием, любым другим способом сопротивления. А Трентон сдался. Под давлением своей алчной женщины  он опустился до того, что намазывал на ногу кетчуп и, садясь на ступеньки в переходе, просил жалобным голосом на бинт. Власть, заставляющая людей унижаться, преступна априори, но она еще более преступна, если люди сами не понимают своего унижения. Нельзя верить такой власти, нельзя поддаваться на ее хитрые уловки и притупляющие чувство реальности подачки. Все это делает власть из чувства страха, унижением оправдывая зло во имя мнимой безопасности. Точно также мясник тащит еще не околевшую скотину на разделку и треплет ее по холке, чтобы она не брыкалась. Но настоящему человеку должно быть до фонаря все эти подлые оправдания — они не смогут заставить его думать по-другому, кроме как быть свободным и счастливым.