Генри Лонгфелло

ГЕНРИ УЭДСВОРТ ЛОНГФЕЛЛОУ

Когда поэт Генри Уодсворт Лонгфелло был мальчиком, он жил в Портленде, штат Мэн. В те дни Портленд много торговал с Вест-Индией, и Генри и его друзья-мальчики любили оставаться на пристанях, когда заходили портлендские суда. Было весело наблюдать, как крепкие негры выгружают бочки с патокой и бочки с сахаром. , и специи. Мальчики хотели, чтобы они были моряками или капитанами, чтобы они могли плавать по воде и, возможно, иметь большие приключения. Генри тоже думал, что ему будет удобно быть солдатом, и когда ему было пять лет, и было много разговоров о великой войне, которая называется Войной 1812 года, он отправил письмо своему отцу, который случайно был в отъезде. в то время у него уже был игрушечный пистолет, и, если его отец, пожалуйста, купит ему барабан, он сразу же отправится на поле битвы. Вероятно, он не был таким воинственным [198], как ему казалось, потому что сразу после этого четвертого июля он прыгал каждый раз, когда стреляла пушка, и умолял мать заткнуть ему уши ватой, чтобы он не слышал стучать.

Генри любил музыку и книги гораздо больше, чем драки. Он много читал со своей матерью, и они вместе долго гуляли, потому что оба любили цветы и птиц. Дважды каждое воскресенье Генри ходил в церковь с матерью. В холодную погоду он нес ей ее печку (забавную коробочку, в которой хранились угли), а летом ее букет цветов, потому что она никогда не ходила на службу после того, как начали цвести цветы, без пучка сладко пахнущих цветов. Эту странную грелку для ног можно увидеть в любое время в старом доме Уодсворта-Лонгфелло в Портленде. Гости со всего мира, даже из Индии и Турции, бродили по этому дому поэта, чтобы взглянуть на письменный стол, за которым он писал, на роскошные стулья из красного дерева и старинные зеркала.

Генри был готов выполнять поручения или любые дела, которые его мать хотела, чтобы он выполнял. [199] Он не возражал даже против того, чтобы отогнать корову на пастбище, потому что, когда он шел, он обычно сочинял стишки. И хотя в школе у него были очень хорошие уроки, он часто записывал в тетрадке маленькие джинглы. Когда ему было тринадцать, он сказал сестре, что собирается отправить стихотворение в портлендскую газету. Он не сказал никому, кроме нее, и только подписал «Генри» в конце стихотворения, поэтому, хотя редактор напечатал его, другие школьники долгое время не узнали, что это его. Генри и его сестра читали напечатанные стихи, пока не разорвали газету в клочья и не почувствовали, что у них есть прекрасный секрет.

После того, как Генри окончил колледж, его отец хотел, чтобы он был юристом, как и он сам, но Генри был уверен, что хочет стать писателем. Он сказал: «Не просите меня изучать право, отец; я думаю, что могу писать книги. В любом случае, если вы позволите мне поступить по-своему, я пообещаю, что стану знаменитым». Поэтому его родители разрешили ему путешествовать по Европе, и когда он отправил домой длинные счастливые письма, рассказывая о разных вещах, которые он видел, [200] они были настолько очаровательны, что все соседи хотели позаимствовать письма, а мистер и миссис. Лонгфелло согласился, что Генри, вероятно, прославится своим пером.

Когда Генри вернулся домой, его выбрали профессором колледжа. Ему было всего двадцать два года, и казалось, что мальчик из Портленда добьется успеха, даже если он не будет изучать право.

Студенты Гарвардского колледжа любили молодого профессора Лонгфелло. Он был таким красивым, таким живым, так изысканно опрятным в одежде, что они с гордостью представили его своим родителям, и, что самое главное, он сделал их уроки настолько интересными, что они действительно сожалели, когда класс закрыли. Он оказался прекрасным учителем. Но, помимо преподавания в колледже, Генрих писал стихи за стихами. Вскоре его стихи полюбились не только в Америке, но и в других странах. Французы начали говорить: «Да ведь мы хотим, чтобы наши дети знали стихи Генри Уодсворта Лонгфелло!» А испанские дамы и итальянские дворяне заявляли, что они красивы. Наконец, столько [201] стран просили эти стихи, что их перевели на пятнадцать языков.

Вскоре Лонгфелло стали называть «Поэтом каждой страны».

Вы подумаете, что это правильное имя для него, когда услышите, что произошло на большом океанском пароходе. Однажды большая группа путешественников плыла из Греции во Францию. Однажды вечером, когда они сидели и разговаривали, кто-то похвалил великого французского поэта Виктора Гюго. Милая русская дама сказала: «Виктор Гюго в порядке, но ни один поэт не известен так хорошо, как американец Лонгфелло. Я хочу поехать в Бостон, чтобы увидеть Мост, о котором он писал». Затем она повторяла каждое слово: «Я стояла на мосту в полночь». После этого английский капитан, только что вернувшийся с войны с зулусами, прочитал стихотворение Лонгфелло. Седовласый шотландец сказал другого, американец запомнил одного, грек спел несколько стихов Лонгфелло, положенных на музыку, и когда французский капитан парохода произнес «Эксельсиор», раздался громкий хлопанье в ладоши, и это показало, что Генрих Лонгфелло действительно был любимым поэтом. [202]

Генри Лонгфелло нравился Кембридж. Он поселился в прекрасном старом доме, Craigie House, где когда-то останавливался генерал Джордж Вашингтон. А когда он был женат на девушке из Бостона, ее отец подарил им Крейги Хаус в качестве свадебного подарка. Шли годы Лонгфелло был так счастлив, что писал лучше, чем когда-либо. Вам понравится его «Гайавата», повествующая об индейцах, его «Евангелина» и история Майлса Стэндиша. Не забудьте прочитать «Детский час». Лонгфелло никогда не был слишком занят, чтобы играть со своими детьми, и следил за тем, чтобы они были счастливы. Однажды, когда он взял трех девочек в Англию, Чарльз Диккенс, великий английский писатель, попросил их навестить их в его большом доме, Гэдс-Хилл. Он послал за ними на вокзал чудесную карету, всю блестящую золотой отделкой, которую водили люди в алой ливрее, а в саду у него было швейцарское шале, которое они могли использовать в качестве театрального домика. Многие великие люди устраивали им обеды и вечеринки. Но больше всего их радовало уважение, проявленное к отцу. Одна из дочерей до сих пор живет в доме Крейги [203], который часто посещают люди, любящие стихи Лонгфелло и желающие увидеть комнаты, в которых он жил.

Лонгфелло мог продавать свои стихи так же быстро, как писал их. Редактор из Нью-Йорка однажды заплатил Лонгфелло три тысячи долларов за одно короткое стихотворение. И представьте, как его жена и дети, должно быть, гордились, когда слышали, как люди говорят: «Интересно, писал ли мистер Лонгфелло что-нибудь в последнее время. Если да, я должен это прочитать!» Представьте, как его отец был счастлив, что сдержал слово: «Если вы позволите мне поступить так, как я, я обещаю прославиться в чем-то». И, конечно же, все американцы, которые были на этом пароходе и слышали, как русские, греки и другие иностранцы читают стихи Лонгфелло, должно быть, гордились тем, что человек из их собственной страны получил звание «Поэт каждой страны».


HENRY WADSWORTH LONGFELLOW

When Henry Wadsworth Longfellow, the poet, was a boy, he lived in Portland, Maine. In those days Portland did much trading with the West Indies, and Henry and his boy friends liked to stay down at the wharves when the Portland vessels came in. It was sport to watch the burly negroes unload the hogsheads of molasses, the barrels of sugar, and the spices. The boys used to wish they were sailors or captains, so that they could sail across the water and perhaps have great adventures. Henry also thought it would suit him to be a soldier, and when he was five years old, and there was much talk about the great war which is called the War of 1812, he sent a letter to his father, who happened to be away at the time, that he had a toy gun already, and if his father would please buy him a drum, he would start right off for the battle-field. Probably he was not as warlike[198] as he fancied he was, for one Fourth of July just after that, he jumped every time a cannon went off and begged his mother to stuff his ears with cotton, so that he would not hear the banging.

Henry liked music and books far better than fighting. He read a great deal with his mother, and they took long walks together, for they both loved flowers and birds. Twice every Sunday Henry went to church with his mother. In the cold weather he carried her foot-stove for her (a funny little box which held coals) and in the summer her nosegay, because she never went to service, after the flowers began to bloom, without a bunch of sweet smelling blossoms. This odd foot-warmer can be seen any time in the old Wadsworth-Longfellow house in Portland. Visitors from all over the world, even from India and Turkey, have wandered through this home of the poet to look at the desk at which he wrote, the rich mahogany chairs, and the old-fashioned mirrors.

Henry was willing to do errands or any tasks that his mother wished him to do.[199] He did not mind even driving the cow to pasture, for as he walked along, he was usually making up rhymes. And although he had very good lessons in school, he often scribbled little jingles in his copy book. When he was thirteen, he told his sister that he was going to send a poem to the Portland newspaper. He did not tell any one but her, and he only signed "Henry" at the end of the poem, so although the editor printed it, the other school children did not find out for a long time that it was his. Henry and his sister read the printed verses until they wore the newspaper to shreds and felt they had a lovely secret.

After Henry graduated from college, his father wanted him to be a lawyer, like himself, but Henry was sure he wanted to be an author. He said: "Don't ask me to study law, father; I think I can write books. Anyway, if you will let me have my way, I will promise to be famous at something." So his parents let him travel through Europe, and when he sent long, happy letters home, telling about the different things he saw,[200] they were so charming that all the neighbors wanted to borrow the letters, and Mr. and Mrs. Longfellow agreed that Henry would probably be famous with his pen.

When Henry came home again, he was chosen for a college professor. He was only twenty-two, and it began to look as if the Portland boy would be a success even if he did not study law.

The students at Harvard College loved young Professor Longfellow. He was so handsome, so lively, so exquisitely neat in dress, that they were very proud to introduce him to their parents, and best of all, he made their lessons so interesting that they were actually sorry when the class was dismissed. He proved a fine teacher. But, besides teaching in the college, Henry wrote poem after poem. It was not long before his verses were liked in other countries as well as in America. French people began to say: "Why, we want our children to know Henry Wadsworth Longfellow's poems!" And Spanish ladies and Italian noblemen declared they were beautiful. Finally so many[201] countries were asking for these poems they were translated into fifteen languages.

Longfellow was soon called "The Poet of Every Land."

You will think that was the right name for him, when you hear what happened on a big ocean steamer. Once a large party of travelers were sailing from Greece to France. As they sat talking one evening, somebody praised the great French poet, Victor Hugo. A lovely Russian lady spoke up: "Victor Hugo is fine, but no poet is so well known as the American Longfellow. I want to go to Boston to see the Bridge about which he wrote." Then she repeated every word of "I stood on the Bridge at Midnight." Upon that, an English captain just back from the Zulu war, recited a Longfellow poem. A gray-haired Scotchman said another, an American remembered one, a Greek sang some verses of Longfellow's that had been set to music, and when the French captain of the steamer declaimed "Excelsior", there was great handclapping, and it showed that Henry Longfellow was indeed a favorite poet.[202]

Henry Longfellow liked Cambridge. He boarded in a fine old place, Craigie House, where General George Washington had once stayed. And when he was married to a Boston girl, her father gave them Craigie House for a wedding present. Longfellow was so happy as the years went on, that he wrote better than ever. You will like his "Hiawatha", which tells about the Indians, his "Evangeline", and the story of Myles Standish. Do not forget to read "The Children's Hour." Longfellow was never too busy to play with his children and saw to it that they were kept happy. Once when he took the three girls to England, Charles Dickens, the great English writer, asked them to visit at his grand place, Gads Hill. He sent a wonderful coach, all glittering with gold trimmings and driven by men in scarlet livery, to the station for them, and had a Swiss chalet in his garden for them to use as a playhouse. Many great people gave them dinners and parties. But what pleased them most of all was the respect shown their father. One of the daughters still lives in Craigie[203] House, which is often visited by people who love Longfellow's poems and who wish to see the rooms in which he lived.

Longfellow could sell his verses as fast as he wrote them. A New York editor once paid Longfellow three thousand dollars for one short poem. And imagine how proud his wife and children must have been to overhear people saying: "I wonder if Mr. Longfellow has written anything lately. If he has, I must read it!" Imagine how happy it made his father that he had kept his word: "If you will let me have my way, I will promise to be famous in something." And surely all the Americans who were on that steamer and heard the Russian, the Greek, and other foreigners reciting Longfellow's poems must have been proud that a man from their own country had won the name of "The Poet of Every Land."