Марковальдо - 15 Растение - Осень

Итало Кальвино
(перевод с итальянского)

На работе, кроме прочих обязанностей, на Марковальдо возлагался ежеутренний полив растения, что рос в горшке у входа. Это было одно из тех комнатных растений с прямым и тонким стеблем, от которого в разные стороны отходят длинные ножки, заканчивающиеся широкими и блестящими листьями. В общем, одно из тех обычных растений с обычными листьями, которые кажутся не настоящими. Но это было живое растение и, как таковое, оно страдало, потому что находилось внутри помещения, между портьерой и подставкой для зонтов, где отсутствуют свет, воздух и влага. Марковальдо каждое утро замечал у него новый нехороший признак. То ножку у одного листика клонило, как будто у неё больше не было сил выдерживать вес листа. То другой лист покрывался пятнами, словно щёки ребёнка, больного корью. То у третьего кончик начинал желтеть. Вскоре заболевшие листья опадали на землю. Между тем (и от этого более всего сжималось сердце), стебель растения вытягивался и вытягивался, всё реже выпуская боковые побеги с листочками, и выглядел голым, как палка, с пучочком листьев наверху, что делало его весьма похожим на пальму.

Марковальдо подбирал с пола опавшие листья, очищал от пыли здоровые, выливал под основание стебля (медленно, чтобы не проливалось через край) половину лейки воды, быстро впитываемую землёй и выпиваемую растением. В эти простые движения он вкладывал столько заботы и внимания, как ни к какой другой своей работе, сострадая бедам растения почти как несчастью близкого человека. И вздыхал - то ли о нём, то ли о себе: потому что в этом кустике, что желтел, иссыхая между офисными стенами, чувствовал собрата по несчастью.

Растение (просто растение - оно, конечно, имело название, но имя более точное было абсолютно бесполезно в той среде, где только оно одно относилось к царству растений) вошло в жизнь Марковальдо, занимая его мысли в любое время дня и ночи. Взгляд, которым он сейчас оценивал облака, сгущающиеся в небе, был не взглядом горожанина, что думает - взять или не взять с собой зонтик, но крестьянина, что изо дня в день ждет конца засухи. И когда, поднимая голову от работы, замечал в светлом проёме окошка склада пелену начинающегося дождя, частого и тихого, бросал всё, бежал к растению, брал горшок и выставлял снаружи во дворе.

Растение, чувствуя воду, стекающую по листьям, как будто расправлялось, подставляя большую поверхность для капель, и от радости его зелёный цвет становился более ярким. По крайней мере, так казалось Марковальдо, который очарованно замирал перед ним, забыв укрыться под навесом.

И так они оставались во дворе, человек и растение, один напротив другого. Человек, пытающийся почувствовать себя растением под дождём, и растение – отвыкшее от свежего воздуха и естественных проявлений природы, – потрясённое почти так же, как человек, внезапно оказавшийся мокрым с головы до ног в насквозь промокшей одежде.

Марковальдо, задрав нос, внюхивался в дождь - запах для него лесной и луговой, уносясь в мыслях в неясную даль, вслед за смутными воспоминаниями.
И когда среди них наиболее отчётливо и ярко выделялась память о ревматических болях, изводящих его каждый год, он торопливо возвращался в помещение.

Рабочий день был закончен, и нужно было закрывать фирму. Марковальдо, подумав, спросил у кладовщика, своего начальника:

– Могу я оставить растение там, во дворе?

Начальник, синьор Вилиджельмо, был человеком, не любящим чересчур обременительной ответственности:

– Вы с ума сошли? А если его украдут? Кто будет отвечать?

Марковальдо, тем не менее, видел пользу растению от дождя, и не желал его возвращения в помещение: он не хотел понапрасну транжирить этот дар неба.

– Тогда я мог бы держать его при себе до самого утра... – предложил он. – Поставлю на багажник и увезу домой... Так оно сможет побыть под дождём как можно дольше...

Синьор Вилиджельмо подумал немного, и потом заключил:

– То есть ты хочешь сказать, что отвечаешь за него? – и дал согласие.

Марковальдо проезжал через город под проливным дождем, пригнувшись к рулю своего велосипеда с мотором и укрывшись под капюшоном ветро- и водонепроницаемой куртки. Сзади к багажнику он привязал цветочный горшок, так что велосипед, человек и растение, казались единым целым, более того, сгорбленный и укутанный человек стал незаметным, и было видно лишь одно растение, едущее на велосипеде. Иногда, Марковальдо поворачивался назад и бросал взгляд из-под капюшона на развевающуюся за плечами мокрую листву, и каждый раз ему казалось, что растение становилось более высоким и густым.

Как только Марковальдо с горшком в руках зашёл в свой дом - мансарду с подоконником на крыше, дети радостно закружились вокруг него в хороводе.

– Ёлка! Рождественская ёлка!

– Да нет же, что вам пришло на ум? Сейчас не время Рождеству! – запротестовал Марковальдо. – Осторожнее с листьями, они очень нежные!

– В этом доме нас уже как сардин в банке, – проворчала Домитилла. – Если ты притащил дерево, то, наверное, должны будем уйти мы...

– Но ведь это живое растение! Я поставлю его на подоконник...

Тень от растения на подоконнике можно было увидеть из комнаты, и Марковальдо за ужином смотрел не в тарелку, а в окно.

Когда они перебрались из подвала на чердак, жизнь Марковальдо и его семьи намного улучшилась. Однако житьё под крышей имело и свои недостатки: сквозь потолок, например, кое-где просачивалась вода. Капли падали в четырёх или пяти местах, через равные промежутки времени, и Марковальдо подставлял тазы и кастрюли. Дождливыми ночами, когда все были в постели, слышалось беспрерывное тик–ток–тук со всех сторон, что вызывало у него озноб - предвестник ревматизма. В ту ночь, напротив, каждый раз просыпаясь от беспокойного сна, Марковальдо прислушивался и тик–ток–тук казался весёлой музыкой, как бы говорившей ему, что дождь по-прежнему шёл, такой приятный и непрерывный, и питал растение, толкая сок вверх к тонким ножкам, держащим листья-паруса. «Завтра я выгляну в окно и увижу, насколько оно выросло!» - мечтательно думал он.

Но, сверх всех ожиданий, открывая окно утром, он не смог поверить глазам: растение теперь загораживало добрую половину окна, листьев было, по крайней мере, раза в два больше, и они более не свисали под своим весом, а были выпрямлены и остры, как мечи. Он спустился по лестнице, прижимая горшок к груди, привязал его к багажнику и поехал на работу.

Дождь перестал, но погода была неустойчивой. Марковальдо ещё не слез с седла, когда снова почувствовал падающие капли. «Это хорошо! Оставлю-ка его во дворе», - подумал он.

На складе время от времени высовывал нос в окошко, что выходило во двор. Это постоянное его отвлечение от работы начальнику склада не нравилось.

– Ну, что там сегодня у тебя, куда ты постоянно смотришь?

– Растёт! Идите посмотрите, синьор Вилиджельмо! – Марковальдо подал знак рукой, и говорил почти шёпотом, как будто растение могло их заметить. – Посмотрите, как оно растет! Правда, выросло?

– Да, немного выросло, – согласился начальник. Для Марковальдо это было одной из тех редких похвал, что предоставляла ему жизнь на работе.

Была суббота. Работа заканчивалась в час, и вплоть до понедельника можно было о ней забыть. Марковальдо хотел было снова взять растение с собой, но дождь прекратился, и он не мог найти повода для этого. Небо, однако, не было чистым: облака и чёрные тучи виднелись тут и там. Пошёл к начальнику, слывущему страстным поклонником метеорологии и обладающему барометром, который всегда висел над его столом.

– Что Вы полагаете на счёт погоды, синьор Вилиджельмо?

– Гадко. Все дни - гадко, – сказал он. – Впрочем, здесь сейчас дождя нет, однако в районе, где я живу - есть: только что звонила моя жена.

– Тогда, – поспешил предложить Марковальдо, – я могу повозить растение по тем местам, где идёт дождь, – и отправился крепить горшок к багажнику велосипеда.

Вторую половину субботы и всё воскресенье Марковальдо провёл, гарцуя в седле своего велосипеда с мотором, с растением за спиной. Он всматривался в небо, ища тучу пожирнее и понадёжнее, и устремлялся к ней, колеся по улицам, пока не попадал под дождь. Каждый раз, оборачиваясь, находил растение ещё немного подросшим: высотой сначала с такси, потом с пикап, а потом с трамвай! Его листья выглядели всё более широкими, и струйки дождя душем стекали с них на его водонепроницаемый капюшон.

Это было уже целое дерево о двух колесах, стремительно перемещающееся по городу, смущая регулировщиков, дезориентируя водителей и удивляя пешеходов. Тучи, в свою очередь, неслись по своим небесным улицам вслед за ветром, обдавая дождём то один, то другой квартал. Прохожие то и дело вытягивали вверх руки, открывая зонты, а Марковальдо снова и снова преследовал свою тучу по улицам, проспектам и площадям, ловко управляя рулём, укрывшись под капюшоном, из которого торчал один нос. Моторчик тарахтел на полную катушку, стараясь удерживать растение в зоне падающих капель, и, казалось, шлейф дождя, который облако тащило за собой, сам ухватил растение и тащил за листья. И так всё бежало и летело, увлекаемое одной и той же силой: ветер и облака, дождь, растение и колеса.

В понедельник Марковальдо явился пред синьором Вилиджельмо с пустыми руками.

– А где растение? – тотчас спросил кладовщик.

– Снаружи. Пойдёмте, покажу.

– Где? – не понял Вилиджельмо. – Я не вижу.

– Оно там. Только выросло немного... – и указал на дерево, которое доходило уже до второго этажа. Оно находилось не в своём старом горшке, но в чём-то вроде бочки, и вместо велосипеда Марковальдо вынужден был обзавестись мотоциклом с фургончиком.

– И что с этим делать?! – начальник был в ярости. – Как мы сможем занести его внутрь, если он больше не проходит в двери!

Марковальдо пожал плечами.

– Единственное, что мы можем сделать, – сказал Вилиджельмо, – это вернуть его в питомник для обрезания до прежнего размера!

Унылый Марковальдо снова влез в седло.

– Хорошо, я отвезу его.

Он снова начал колесить по городу. Дерево заполняло зеленью центр улиц. Озадаченные регулировщики останавливали его на каждом перекрёстке, но когда Марковальдо объяснял, что везёт растение обратно в питомник, чтобы его там укоротили, позволяли продолжить движение. Но, кружа и кружа по соседним с питомником улицам, Марковальдо всё не решался в него заехать.

Резать своего питомца, своё творение, свою удачу, теперь, когда оно так выросло, у него не было никаких сил и сердце его разрывалось: в своей жизни он, как ему казалось, никогда ни от чего не имел такого удовлетворения, как от результатов ухаживания за этим растением.

И так он продолжал сновать челноком по улицам, площадям, набережным и мостам. Зелень тропических лесов свисала, укрывая его голову, плечи, и руки, почти полностью скрывая его. Все эти листья и черенки листьев и даже стебель (который по-прежнему оставался очень тонким) раскачивались и вибрировали в постоянной тряске под дождём, который ещё долго продолжал бить по ним, но потом капли стали падать всё реже и реже, и вскоре дождь совсем прекратился.

Был предзакатный час. В глубине улиц, в пространстве между домами показалось запутавшееся в красках радуги вечернее солнце.

Растение, после такого стремительного усиленного роста, продолжавшегося, пока длился дождь, выглядело обессиленным и измученным.

Марковальдо, продолжая свой путь, не догадывался, что позади него листья один за другим меняли свой цвет с тёмно-зелёного на золотисто-жёлтый.

Процессия из мотороллеров и автомобилей, велосипедов и ребятни уже давно следовала за деревом, ехавшим по городу, и кричали:

– Баобаб! Баобаб! – с огромным удивлением наблюдая за желтеющими на глазах листьями. Когда листья отрывались и падали, множество рук вскидывались вверх, чтобы поймать их на лету.

Подул ветер и жёлтые листья закружились в его порывах, уносясь прочь.
Марковальдо всё ещё думал, что за его спиной находилось зелёное и пышное дерево, когда, быть может, укрываясь от сильного и долгого порыва, повернул голову. Дерева больше не было, вместо него оказался только один тонкий прутик со скелетом голых веточек и последним пожелтевшим листиком, ещё державшимся на самой верхушке. В свете радуги всё вокруг казалось чёрным: и люди на тротуарах и фасады выстроившихся домов, и на этом чёрном фоне, паря в воздухе, кружились и кружились золотые, блестящие листья, сотни листьев. И сотни рук, красных и розовых, поднимались из тени, хватая их. Порыв ветра, уносивший золотые листья вверх, к радуге, сорвал и последний лист, ставший вдруг из жёлтого оранжевым, затем красным, фиолетовым, лазурным, зелёным, потом снова жёлтым. И так он поднимался всё выше и выше, пока окончательно не исчез из виду...