По эту сторону молчания. 56. Сказка о мышином царе

Он, не желая того, тем более, не стремясь к тому, потому что еще не избавился от своего рода стеснительности, которая не была ею вовсе, но все же чувствовалась  в нем какая-то скованность в общении, располагал к себе даже незнакомого человека. Так вот, очарованная им таким образом одна его приятельница, еврейка, которая случалось в порыве невинной наивной откровенности выдавала ему все свои семейные секреты, однажды открылась ему, мол, у меня первый муж был алкоголиком, второй мало пьет, но тиран, мне лучше был первый: я крутила им, как хотела, и все деньги были мои, теперь нет уже той свободы, я не свободна, но я приспособилась, стала хитрить.

В Галине Яковлевне, у которой Александр Филиппович характером был точь в точь, как второй муж его приятельницы, развилась хитрость. То, что Галина Яковлевна хитрая, так это - непреложный факт. Киевская родственница однажды скажет Тамаре Андреевне, что та прямая, а Галина Яковлевна – хитрая. Он коротко стриженный, среднего роста, с животом беременной женщины. В одежде непривиредливый: что надел, в том и пошел. На нем тонкий шерстяной свитер и брюки, не то из бархата, но бархат – это дорого, не то мебельный плюш (трип) или велюр, что странно, и не соответствует настоящему времени. С лицом у него тоже непросто. Первое впечатление, что оно необычное, а именно: будто брови, глаза и нос выбежали на него, на лицо, как на небольшое возвышение, пригорок, и застыли в нерешительности, забыв, где им место, что возможно только в страшном сне, но не испуганные, а как бы в замешательстве. Говорит тихо, проглатывая слова, и поэтому, когда он, наконец, появился, и Оконников спросил его, где тот был, что делал, потому что было видно, что не просто так ходил, так как сел рядом в глубокое кресло и тяжело вздохнул, то тот ответил, что, мол, да так с машиной, а что с ней, он так и не понял, хотя еще были слова. Оконников кивал, делая вид, что слушает его.

Представьте, как они вели дискуссию, что случалось часто, потому что у них ни по одному вопросу не было понимания. Он, что бы Оконников ни сказал, а надо же говорить, потому что скажут, что нелюдимый и сердитый, все принимал в штыки, редко когда отделается тем, что скажет, что не знает, ничего не может сказать, но скажет это таким тоном, что видно, что не доверяет ему, и, мол, нужно время, чтоб перепроверить, и тогда я буду готов ответить: да или нет. И тогда Оконников хотел сказать:«Ах, ты!» - здесь место определению, которое оскорбило бы Александра Яковлевича, но он не знал, какой он, все больше склоняясь к тому, что тот недостоин даже того, чтоб разговаривать с ним. 

Александр Филиппович вошел в комнату, прервав разговор между Галиной Яковлевной и Тамарой Андреевной, почему Тамара Андреевна и ушла на кухню, сожалея о том, что не высказалась, что не завершила мысль: она любила, чтоб наговорить всего, и затем, уже приведя все в порядок, хотя это требовало у слушателя большого терпения, повторив все по третьему кругу, подвести итог, так сказать, за(о)круглить мысль. Да что тут говорить, она была недовольна – Оконников определил это по тому, как она, повернувшись к ним спиной, дернула плечиком.

И тут Оконников начал, что, мол, такое время, что даже Галина Семеновна – подружка Тамары Андреевны, такая же древняя, как Карамзин, вдруг заинтересовалась историей Украины, а именно, какие и когда земли ей отошли.

-Я и сам тут заволновался. Карамзина нет. Есть неполный Соловьев. Да, что Карамзин с Соловьевым, когда все начало происходить уже после 17-го года?

-С Киевской Руси, - подсказал Александр Филиппович.

-Киевская Русь – вредная немецкая выдумка. Немцы выдумали! Они и тогда, и теперь сильно, очень сильно озабочены тем, как бы сделать нам гадость. И с этим тоже. Ведь Вестервелле, их министр, он был там. Был ведь. А значит, их рук дело. Да, если б и не был, все равно, их. Хотя и с этого, как его? вины никто не снимает. Хотите сказку о мышином царе?

Сказка о мышином царе:

В пустыне, среди сухих песков, там, где на поверхность выходила вода, и, струясь между камней разрушенной скалы, узкой речкой затем впадала в озеро, вокруг которого все росло и благоухало, и где-то там, если парк с тропическими деревьями и диковинными неземной красоты цветами можно назвать лесом, каким он бывает в нашем понимании, на краю леса возвышался царский дворец с многочисленными вспомогательными строениями для животных и для слуг. Он же, великолепный дворец с комнатами, отделанными в восточном стиле: здесь тебе и толстые ковры, и необычные диваны, на которых, устав от ленивой неги, которая чувствовалась все всем, напитав собой и сам воздух, где перемешались и запах цветов в огромных вазах, и возбуждающие (зовущие, манящие, требующие любви) всякого рода притирания и мази, с преобладанием женских вздохов и выдоха: «Ах!» - (вздохи слышались ото всюду) возлежали полуобнаженные женщины, а то, что было закрыто воздушной дорогой тканью, пестрой расцветки, отделанной каймой, легко угадывалось, и при желании скрытое вообще становилось явным (открытым). Ах! молодая восточная женщина.  Где еще встретишь такую грусть в глазах, такую необычную, мягкую линию зовущих губ! Там был тронный зал, где стоял трон из красного дерева, отделанный пластинами слоновой кости, на которых искусный резчик изобразил сцены охоты на диких животных, при этом, не мелочась, вставил им вместо глаз или красный камень, или голубой, цена которых исчислялась в килограммах золота. Там, в том царстве, по пути из Индии в Персию и из Персии в Индию останавливался караван. Так было и в тот раз, но когда купцы, отдохнув, вдруг сорвались с места и отправились дальше, в далекий путь, но остался молодой верблюд, который не выдержал тягот тяжелого перехода, и, приломив колени, упал на траву. Прошло совсем немного времени - он ожил. Первыми увидели его мыши. Их тут обитало великое множество. Тому располагала природа и тому способствовал климат. Он пасся и ни о чем не подозревал. А на него уже строили виды. После того, как мыши доложили о верблюде мышиному царю, тот вызвал к себе визиря и долго с ним совещался. Вы выдели мыша (или мышь)? Так вот, он точь в точь такой, как тот, которого вы видели, только в нижнем пурпурном одеянии с широкой белой полосой от шеи до подола, в пурпурной мантии, расшитой золотыми изображениями соколов и ястребов,  и в штанах красного цвета, с золотыми браслетами на лапках и длинной от шеи до пояса нитью пронзенного молнией в водных глубинах жемчуга. Решено было, что визир, встретившись с верблюдом, спросит его, кто он и предложит ему подданство, что в тех местах считалось за честь. И вопрос, вроде, был решен. Но на каком языке они общались – верблюд и мышь-везир, не на персидском же: везир что-то пропищал, верблюд в тот момент жевал, и тому послышалось, что да, согласен. Но был еще царь: в одежде - все то же, но крупнее мыша и с длинной бородой. Когда он услышал о верблюде, то приказал привести его к нему на двор, что и был сделано. Каким должно было быть возмущение мышиного царя, что его прислуга тот час, как только стало известно о коварстве бородатого царя и о его потере, хотя здесь было больше коварства, разбежалась, забившись по норкам. «Ах, он вероломный!» - пищал мыш, кусал себя за палец и бился головой о стену. Небогатое на выдумку воображение подсказывало ему, какой будет месть: он тыкал тому ножом в брюхо, вцепившись в горло зубами, перегрызал его и млел то ли от сознания сделанного дела, то ли  только от теплой и соленой на вкус крови (кровавый ряд его воображаемых побед можно было бы продолжить, но зачем). Наконец, когда он, как бы остыл, а еще больше после того, как увидел, какой ущерб он нанес себе в своем дворце и тут впал в большое уныние, к нему, решив, что время, подошел везир с предложением отправиться к бородатому царю и потребовать свое. Он был уверен в успехе. И эта уверенность передалась мышиному царю. Он и за ним слуги, несущие опахала и зонтик, слуга несущий его лук и стрелы, телохранители, которых целое войско – отправились торжественным поездом с, так называемой, посольской миссией к дворцу на краю леса. И чудо! Он был принят, как положено – с подобающими такому случаю почестями, и именно в том тронном зале, рядом с залом с диванами, на которых возлежали тоскующие и от того еще более прекрасные женщины. Мышиный царь предъявил требование вернуть верблюда, так как тот его подданный, почти имущество. Тут бы царю с бородой прихлопнуть мыша, расставить по углам мышеловки и выпустить котов, но, - «Но да, но нет», - был его ответ, что означало, что он начал торговаться.  Почему конец всегда быстрый? Мыши опустошили силосы с зерном. Голодные слуги, телохранители, прекрасные женщины! и визир разбежалась, кто куда. Царь с бородой последовал их примеру. Дворец пришел в запустение.

-А что верблюд? – спросил его Александр Яковлевич.

-Понятно, что это аллегория. И есть другой смысл, высший смысл, и по месту, и по значимости, образ, где все эти разговоры – так, между прочим, где вся эта суета – ничто, а вот  "подводное течение", как у Чехова.  Например, в «Вишневом саде», - начал Оконников, но не закончил и вдруг задумался.