Стас Кривулько

Я тут прикинул, сколько же у меня   было  гитар? Насчитал семь. Не так   много,  если учесть их бурную походную жизнь. Две кинулись с верхней полки поезда. Я  их  не трогал, значит, кинулись сами.  На одну сел пьяный идиот. На другую сел я. Случайно, разумеется. В общем, сейчас у меня остались три. Одна - простенькая дачная, другая - нежнейшая испанская полуакустика и, наконец, любимый металлический «Hohner»   неубиваемый и непотопляемый. Назад восемь лет на Муравейке Стас невесть как порвал на нем третью струну пока я нырял. Это тем  более странно, что он  умел играть на гитаре всего одну  и совершенно  невинную песенку:

Хорошо быть кискою, хорошо собакою,
где хочу по…

Да вы  знаете. Но  меня до сих пор интригует - в каком именно месте  этой бессмертной баллады у него лопнула третья струна. И пока я гонял щук по камышам, Стас намотал остатки третей струны на первый колок, а первую   - на третий.  Я быстро обнаружил подвох, но виду не подал. Так  оно и осталось. И  теперь каждый раз, настраивая    «Хонер», я  путаюсь и вспоминаю Стаса.
То, что  это был  человек умный, талантливый и самобытный сомнению не подлежит. Но было в нем еще нечто иное, неизъяснимое, делавшее его героем странных,  подчас  анекдотичных  историй. То ли он их к себе притягивал, то ли  сам создавал, а может все   в комплексе. Так или иначе, но друзья вспоминают его  только добрыми улыбками и  теплыми словами. Вот  пример:
Александр Андрианов:
Поехали мы со Стасом в Крым на его «Запорожце». Въехали на полуостров, поймали мокрую дорогу, и нас снесло в поле. А  было оно свежевспаханное, мягкое.  И «Запорожец» наш подпрыгнул и на крышу бахнулся.  Лежим  как в танке. Стас мне:
- Живой?
И тут только у меня страх появился.
-  Давай вылезай скорей.
Я приналег, дверь открыл и обалдел - вокруг погоны и   белые рубашки. Оказалось, все начальство  района ехало на праздник «Первое мая» и   кульбит, который мы    исполнили, видели. 
- Живы?
Тут вылезает Стас, а  на лысенке его загорелой  четкий след  моей кроссовки. Все смеются, а он  прагматично так интересуется:
-  А, может, вы нам страховочку подпишите?
- Ну, ты, парень, даешь, - возражают ему, - гляди какая у тебя резина лысая.
- Да, ладно, - говорит Стас, - сегодня же праздник, -  то да се... Умел он уговаривать.
- Ладно, - говорят, - подпишем.
А он не отстает:
- А как я вас найду?
И  главный  дает ему свой телефон, а Стас обещает заскочить  на обратном пути и страховочку подмахнуть.
Помогли они  поставить «Запорожец» на колеса и уехали. Стас вокруг побегал, побегал и, представьте, машина завелась. Лобового стекла, правда,  нет и  дверь не закрывается.  Стекло Стас нашел в поле целенькое. Принес, а оно  не лезет  - раму перекосило. Тогда он из бардачка достал сырую резину вроде пластилина, тыр-пыр - забил щели, а стекло притянул веревками к заднему сиденью. Я  еле втиснулся -  кругом веревки и проволоки натянуты. А Стас торопит:
- Давай, давай поехали, там разберемся ....
А я думаю: вот же я дурак, все ребята  поездом едут, у них  все нормально, а мне на машине  приспичило. А Стас  - он никогда не унывал.
Подъезжаем к ущелью рядом с Веселым и видим:  «Москвич» на боку лежит. Помогли им встать на колеса.  А там ни ушибов, ничего,  зато «Москвич» весь помятый и лобового стекла тоже   нет. Мы поехали первые, за нами - «Москвич». Въезжаем на следующую горку, а там «Жигуль» в кювете .
- У-у-у-у, — говорим, - еще один.
А у них уже раненый  — голова перебинтована, руки … Выкатили машину сообща на дорогу и, представьте, завелся «Жигуленок». И вот такой инвалидной колонной   прем по шоссе.  Въезжаем    в  Веселое. А там только закончилась демонстрация первого мая и люди толпятся у винной бочки, которую им директор совхоза выкатил. А Стас (видели бы вы его)  - шляпа у него была шикарная, сомбреро, и батник модный клетчатый. И вот высовывается он из окна этаким франтом и шляпу поправляет. И мужик, который у бочки,  громко  произнес:
- Смотри, какая странная кавалькада.
А  там на дороге трактор стоял колесный, который  бочку притащил и Стас так увлекся   шляпой, что в трактор этот со всего маха - БДЫНЬ,   сзади в нас «Москвич» - БЕНЦ, а в него   «Жигуленок» - ХРЯК.  И вот вам картина: народ, что у бочки стоял, попадал или разбежался. А Стас сомбреро поправил, вышел, осмотрелся и говорит  мне деловито:
- Ну-ка, Саш,  давай быстрей помогай.
Мы  завелись, а   кавалькада  - нет. И мы уехали одни.
Добрались   до Судака, палатку поставили и давай отдыхать. Пока я  рыбу стрелял,  Стас разобрал «Запорожец» вдрызг.  Все перебрал, двигатель перебрал, а стекло  не ставится — специалист нужен. И нашелся один дедок  на местном сервисе за двадцать рублей (это тогда большие деньги были).  Дед подозвал ученика:
- Ну-ка, сынок, стукни  вот сюда.
Тот БДЫНЬ со всей дури. Стекло  встало.  Мы ему резонно:
- Отец, за что такие деньги?
- За то, что  знаю куда ударить.
Тоже резонно. Пришлось  отдать.
И Стас стал ездит  за вином. А  его разливали из бочки  под Генуэзской крепостью. Там сначала надо  было вверх подниматься,  потом вниз  к  бочке. Спуск длинный и крутой. И вот  катимся мы  вниз на машине, а  она,  как погремушка,   издалека слышно. У бочки народ толпится и продавщица на ящике сидит,  торгует. Очередь большая, мужики гудят, а Стасу стоять неохота, он  драндулет  на  бочку направил и мчит. Ближе, ближе,  скорость не сбавляет, очередь уже врассыпную, а продавщица  пытается бежать, но встать не может - ей ящик мешает. И тут Стас бьет по тормозам. П-ш-ш-ш! Только пыль осела,  он   из окна -  так изыскано:
- Мадам, налейте-ка нам пару стаканчиков.
- Сынок,  да ты же за рулем.
- А это не мне, а ему, - и на меня показывает.
Стас там чудил, конечно, но  хорошо-о-о-о было!
И домой мы доехали почти нормально.  Почему почти. Я в Судаке   морских лис настрелял,  такие скаты с огромными шипами, здоровые - килограмм по двенадцать. Причем я Стаса предупреждал, что их не едят, а он возражал:
- Давай, - говорит, - стреляй. Я  из них чучела сделаю,  красиво будет.
И мы их засолили.
Подъезжаем к Москве, и ко мне в Подольск завернули. Разгружаемся у подъезда, и я одну лису  на асфальт положил, чтобы не мешала, и забыл про нее.  Разгрузились,  собираюсь   вещи на  пятый этаж тащить, а Стас из машины машет:
- Все,  давай, пока!
Сдает назад, а там  лиса наша несчастная.  ПШ-Ш-Ш-Ш-Ш — колючка шину пробила.  Ё-маё!  Пока колесо  меняли … Эх!
 Но хорошо-о-о-о было!

Через некоторое время решил Стас свой «Запорожец» продать. Сделал его отлично, отвез на рынок  и показывает. Подошел армянин. Смотрит, смотрит:
- Почем?
Стас говорит.
- Дорого.
- Ну, ты чего? Смотри, какая машина хорошая ...
- А проехаться можно?
- Да, конечно, садись, дорогой, сейчас нормально поешь.
Армянин - за руль, мы  - рядом. Выезжаем с рынка,  сворачиваем направо и тут руль  из гнезда вырывается и в руках у армянина остался. И он его с перепугу   под ноги бросил и пытается за палку повернуть. Не получается. Чуть в стену не врезались. Кое-как  затормозил армянин и  давай   орать. А Стас ему спокойно так возражает:
- Ладно тебе, джан, все же нормально? Я просто  руль забыл прикрутить. Машина-то новая.
Я сам офигел. Но, ничего, потом Стас эту машину все равно  продал.

А когда он у актрисы Татьяны Дорониной дачу купил, звонит  и говорит:
- Саш,  помоги рояль на дачу перевезти.  Знакомые в Америку уехали,  рояль мне оставили.
- Не вопрос.
Как рояль в машину погрузили, не понимаю - он шире прицепа был. Но привезли все же на стасову дачу, а там  друзья  наши ждут, подводные охотники.
- Стас, куда  ставить?
А его все любили.
- Сейчас, - говорит и забегал.
В дверь инструмент не проходил, так он  окно открыл.
- Ты чего, Стас? рояль же туда не пролезет.
-  Ничего, - говорит, -  я сейчас раму выбью.
Часа полтора  корячились, рояль в окно пихали. А  он  из дома машет:
- Сашка, зайди  на минутку.
Захожу, а  пола в доме нет!!! Вообще! Одни лаги … Ё-маё!
Ладно. Затолкали рояль в окно кое-как и на  доски поставили, которые Стас  на лаги положил. Вроде встало. И тут мы  такие вымученные ему говорим:
- Ну, Стас, теперь сыграй нам что-нибудь.
- А я не умею.
Ё-маё!
И  мы нафигачились. Там еще артист Георгий Бурков был. Его дача рядом. У них со Стасом одна баня на двоих. Вход   от Буркова  и  от  Стаса. А Георгий тогда зашибал маленько. И, только мы уселись в бане выпивать, дверь открывается и жена Буркова на пороге - в полный рост  (!!!). Всех    раскидала. Чистое  гестапо.   Ё-маё!
И мы перебрались на  стасову дачу, на второй этаж, там полы были нормальные. Стас трехлитровую банку самогона разливает и приговаривает:
- Давай, мужики, давай.

А еще он каждый год участок расширял. Звонит, бывало:
- Саня, поехали забор двигать.
- Стас, тебя же накажут.
- Да кто знает, что он такого размера был? Как будто все так и было.

А вот еще. Возвращаемся как-то с его дачи. Помнится,  спешили зачем-то. Подъезжаем к Москве, пробка, и Стас на  тротуар свернул.
- Ты  обалдел, что ли? - говорю ему, и сразу гаишник нам палкой машет. Стас выходит.
- Ваши права.
Дает. Мент  тут же - ЧПОК   их  дыроколом. Стас   как завопит:
- Ты дурак? Ты дурак что ли? А ну, отойди!
Тот  понять не может, в чем дело. А Стас бухнулся на колени и давай ползать, искать   картонный кружочек, который дырокол из прав выдавил. Оказывается, он его всегда поднимал и в права обратно заделывал. Ноги милиционеру отодвигает:
- Отойди, капитан, затопчешь!
Ползает  и причитает:
- Ну, дурак. Ну, ты  дурак.
Нашел и приладил обратно. А тогда как было? - три прокола и права отбирали. 
Стаса все  гаишники знали. А когда  у него всё же номера снимали, он тут же  садился делать новые из жести.

Однажды  Стас с женой Натальей гуляли по лесу и встретили сухое дерево.
- Хочешь, я  сломаю его ногой, - предложил Стас.
- Хочу, - сказала Наташа.
Стас  крикнул: «КИЯ!», подпрыгнул как каратист и ударил  в ствол ногой. Дерево дрогнуло,  но устояло. Наташа хотела засмеяться, но  заметила, что верхушка сосны отвалилась и падает вниз.
- Стас!!! - успела она крикнуть, но увесистая деревяшка уже треснула каратиста  по лысине. Он молча повалился в траву. Наташа кинулась к телу. Тело без чувств. Принялась трясти, хлестать по щекам. Бесполезно. Что делать?  Мобильников тогда не было, на помощь не позовешь.  И  она потащила мужа волоком.    Как ни тяжело это было, но втянуть безжизненное тело в  «Волгу» оказалось еще трудней. Промучившись полчаса, Наташа впихнула Стаса на заднее сидение. Что  дальше? Наталья не умела водить. Точнее, рулила она один раз и проехала  метров сто. А тут предстояло ехать пятьдесят километров. Ситуация стала смахивать на фильм, «Последний дюйм». Там мальчик пилотировал самолет, когда его отцу, летчику, акула откусила ногу. Сходство усиливалось тем, что Стас периодически приходил в себя и бросал короткие указания: «направо», «налево», «штурвал на себя …» - и  впадал в забытье. «Домой, только домой» - билось в голове  Наташи (простая мысль о больнице  ее   не посетила). Как ни странно,  доехала благополучно. Парканулась у входа и  готовится тащить мужа в квартиру, но тут Стас поднялся, сладко зевнул, набожно перекрестил рот и вышел из машины.
Что тут скажешь?   Тут и мудрость,   и жестокость.  Откуда? Полагаю, из детства  (мы  все оттуда). А детство и юность Стаса достойны  отдельной  баллады.

Родился он в марте сорок первого. В июне началась война, а в июле отец погиб. Он был инженером-железнодорожником, восстанавливал рельсы и попал под обстрел.  Мать умерла в конце войны, когда Стасу было четыре. Она была учительницей химии и биологии.  Застудилась,  вспоминал Стас,  легла на печку, на утро — перитонит, не спасли.
Он остался  с бабушкой Евдокией  в деревне Анино (теперь  метро Анино).  Жили в деревенском домике вдвоем. А дедушка его, Григорий Матвеевич Линьков, женился на молодой и жил отдельно.  В Томилино  был дом, который полагался ему по  регалиям. Дом  хороший, большой с  огромным, по тем временам, участком и садом. А еще у деда была машина «Победа» и  катер. 
Бабушка Евдокия вскорости заболела и Стасик стал ездить к ней в больницу на электричке. Чем болела бабушка он  не понимал (что может понять ребенок в семь лет?). Перед смертью она попросила  принести что-нибудь кисленькое. Стас купил стакан клюквы. В электричке, в толчее стакан  опрокинулся, клюкву затоптали. Стасик ползал между ног и плакал:
- Дяденьки, дайте клюкву собрать. 
Когда  снится детство,  говорил Стас,  я просыпаюсь в холодном поту. Не хочу, чтобы снилось и помнить не хочу.
Бабушка умерла и внука забрал  дед.  А  дед был непростой,  легендарный Батя, Григорий Линьков, герой Советского Союза, главный  партизан Белоруссии, командир диверсионное-разведывательного  отряда особого назначения.  Отряд под его командованием был ядром  партизанского движения Белоруссии. Главная  база у них была на острове среди непроходимых болот. Туда они собирали окруженцев, тысячами бродивших по  беловежским пущам.  В сорок первом и сорок втором  его отряд прошёл   шестьсот  километров по тылам немцев от Барановичей до Бреста, подрывая мосты и железные дороги, а  с сорок третьего они  вредили  на территории Польши и Чехословакии.  Стала знаменитой его фраза, брошенная  фашистской нечисти: «Мы вам не мыши, сволочи!». После войны Григорий Матвеевич  стал писателем и написал две книги «Война в тылу врага» и «Записки партизана». 
Через три года у Григория Матвеевича родился сын. И, если внук был активным - интересовался техникой, возился с дедом в гараже,  чинил с ним катер и машину и дед  это ценил, то  сын оказался мальчиком с ленцой. Жили они не  как все  в послевоенные годы - у них был   достаток,  мальчик рос закормленным и   равнодушным  к интересам деда —  технике и охоте. Прошло года  четыре и оказалось, что это  не нравится молодой  жене деда, Марье Григорьевне. Ее  раздражало, что дед  много времени уделяет внуку,  что внук  от него не отходит, а их общий сын ничем не интересуется. Стас слышал, как они скандалили  по ночам.  Мне  было  больно,  признавался Стас. Некоторое время дед ходил сам не свой, а, потом, пригласил внука в кабинет:
- Стас, мне нужно с тобой поговорить по-мужски — ты уже взрослый.
- Я  все понял, - перебил  Стас, - не надо со мной говорить, я с удовольствием буду жить в детдоме.
Наверно, дед был ему за это  благодарен. Он  устроил его в приют для детей героев войны. Там было шикарно. Очень хорошо кормили, а учили просто великолепно.  Стас стал отличником и все было хорошо. Но прошло  несколько лет, приют  сгорел и детей раскидали по  детдомам. Стас попал в Царицыно, и  там было плохо. Там была бескормица, там были наказания и там были уколы за каждую провинность. Стас говорил, что после уколов на ногу невозможно было встать несколько дней. А еще у всех болели животы, потому что кормили какими-то отходами. А, когда наступало лето, мальчишки лезли в чужие сады за  зелеными яблоками, и по ночам опять катались от болей в желудках.
Однажды, Стас не выдержал и собрал инициативную группу. Они  сбежали из детдома, пришли в администрацию поселка и заявили на руководство приюта. Грянула проверка. Дети подтверждали факты, но  тряслись от страха:  забьют  или как?
Чем кончилось, Стас  не узнал, потому что  на следующий день из Суворовского  приехали отбирать одаренных детей. Его отобрали. В военном училище  кормили неплохо. К тому же у Стаса обнаружили способность к музыке и стали учить  на гобое.   Конечно, было непросто -  временами детей поднимали ночью и гнали в десятикилометровые марш броски. Возвращались в шесть, а через час  подъем на учебу.  Зато они  не голодали.
Так он дожил до восемнадцати  и  прямой наводкой  отправился в армию, в Муром, в музыкальную роту - играть на гобое. И  так  он здорово на нем играл,  что после армии получил направление в Московскую  консерваторию. Приехал на экзамен. Профессора его послушали. И так слушали и эдак. А в конце  развели руками и говорят, что   научить его ничему не смогут.  Я рассмеялся,   рассказывал Стас,  пожал плечами и ушел. Ушел  в уверенности, что  не принят. И только недавно  обнаружилось, что  он числится среди поступивших и одновременно … среди выпускников Консерватории за 1962 год. Представьте, его приняли и выпустили из Консерватории одной и той же датой -  уникальный случай, и я бы ни за что в это не поверил, если бы сам не видел в Интернете список выпускников  за этот год. А  Стас про это тогда не знал и никогда не узнал.
Зато  узнал, что ему нельзя жить в Москве, как выпускнику детского дома, не имеющего в Москве родственников и  жилья. Ему выдали список городов, где   тоже  жить нельзя: все столицы союзных республик.  Тогда Стас вернулся в Муром и поступил в радио-технический  институт. На что он тогда жил - непонятно. У него была одна гимнастерка, которую он стирал и на следующий день одевал снова.
Годом раньше на охоте погиб дед.  Застрелил его собственный сын. Дело списали на несчастный случай.  Но родственники знали правду. А правда была в том, что дед держал сына в ежовых рукавицах. Сын  хотел иметь все, а дед  не позволял. Ставил условия: надо учиться, надо  стремиться, надо прилагать.  В общем,  был с сыном очень строг, и  сын (версия родственников) выстрелил ему в спину.  Но похоже, была команда не позорить  имя славного партизана.
Григория Матвеевича похоронили на Новодевичьем  под воинский салют. Стас съездил на похороны и  вернулся на учебу. А спустя  время пришло письмо из нотариальной конторы, что на его имя оставлено завещание Григорием Линьковым и  ему надлежит явиться за получением наследства. Стас приехал в Томилино к Марье Григорьевне.   
- Убирайся, ничего ты не получишь, - отрезала та.
Стас с легкостью вернулся в Муром. Но исполнительная система тогда работала  хорошо и Стаса нашли. Пришло письмо от нотариуса, которому Стас, оказывается,  должен был переслать уведомление о получении наследства. Он написал, что ничего  не получал и, что ему было отказано. После этого в Томилино приехали приставы и стали описывать имущество. Марью Григорьевну чуть не хватил удар:
- Что вы делаете?
Ей объяснили, что имущество будет продано, а из вырученных денег Стасу выплатят  положенную часть наследства.
- Стойте. Ничего не надо делать. Я все отдам, - сказала она  и достала  запечатанный конверт с деньгами.
Конверт переслали Стасу, но, оказалось, что из тысячи завещанных рублей она отдала только четыреста. Стас только посмеялся над ее мелкой душонкой. Он никогда не был жаден до денег. Никогда. Даже находясь в нужде. А тогда, после   наследства,  сумел встать на ноги. Как-то так пошло и поехало. Купил  костюм, что-то положил на книжку. Жизнь стала налаживаться, и только невозможность  вернуться  в Москву тяготила. 
- Я же там родился,  - возмущался он,  - почему  не могу  вернуться?
И он предпринял отчаянный шаг. Приехал в Москву и нашел школу в Анино, где работала  мама и где они жили в отдельной комнатушке при школе (лет-то прошло сколько?).  Оказалось,  там  работал  тот  же директор,   совсем уже старенький, за восемьдесят, и он узнал Стасика, который бегал по коридорам  малышом, и помог сделал ему прописку при школе в какой-то служебной каморке.
После этого Стас   женился на москвичке. У него никогда ничего своего не было, а тут ее родители пообещали на свадьбу мотоцикл. Жизнь   вошла в колею.  Стас устроился в «Газмонтажавтоматику» и стал летать в Сомали и Афганистан  налаживать добычу газа. 
Двадцать седьмого декабря тысяча девятьсот семьдесят девятого года Стас с бригадой наладчиков  летел  в  командировку, в Афган. Пока    висели в воздухе   в Кабуле случился переворот, убили президента Амина.  Самолет посадили и тут же  пассажирам предложили вернуться в Москву, но прибавили, что если кто хочет остаться, пусть берет в руки автомат и охраняет себя сам. Стас остался и пробыл на войне два с половиной года, строил стратегическую нефтебазу под обстрелами моджахедов. 
Вот такая судьба и вот откуда   характер. От дедушки диверсанта.

Когда Стас лег в больницу на обследование, у меня и мысли не ёкнуло о какой-то для него реальной опасности. Мы поговорили по телефону в принятой меж нами шутливой манере:
- Не поддавайся  врачам-вредителям, - ляпнул я  напоследок. И эта дурацкая шутка стала горьким пророчеством.
А это был тот самый невероятно знойный август одиннадцатого года, когда Москву накрыла  долгая тоскливая муть лесных пожаров. В больнице стало  невыносимо жарко и я повез Стасу вентилятор. Евровилка  не втыкалась в советскую розетку, сколько я не пыжился. Тогда Стас встал с постели и точным сильным движением вогнал Европу в  советский ГОСТ. А через несколько дней  мне пришло смс: «ЕЩЕ НЕ НАУЧИЛИСЬ ЛЕЧИТЬ, А УЖЕ НАУЧИЛИСЬ СМЕШИТЬ». Наверно, реклама «Интернов». А еще через двадцать минут позвонила Наталья, и сообщила, что Стас только что умер в реанимации. Умер от врачебной ошибки …

P. S.  Когда я закончил эту новеллу, на моем «Хонере» лопнула третья струна. Та самая, с которой я начал рассказ о Стасе. Та самая, которую он десять лет назад намотал на первый колок, и,  которая понуждала меня вспоминать о нем при каждой настройке гитары. 3470 дней струна, намотанная Стасом на Муравейке,  держалась, а тут порвалась.  Так совпало. Наверно, случайно. Я достал из стола новую струну и намотал как положено.