Первый приём

 
Деревенька Большой Кайон раскинулась на берегу одноимённой речки в самой глубине новосибирской смешанной тайги. В основном лес заполняла сосна, и лишь иногда в ровные ряды строевого бора вклинивались белесо-чёрные стволы берёзок или зеленоватые осинки. Эти деревья считали сорными, их брали только на дрова или заборы.

Контора крепкого колхоза, в который входила деревенька, размещалась в соседнем селе Октябрьском. А вот фельдшерский пункт построили в Койоне.  Это всё, что молодому фельдшеру Ольге Петровне, худенькой, востроносой отличнице  рассказали про её первое место работы в районном управлении. Остальное она должна была познать самостоятельно, в процессе, так сказать, жизни и работы.

Из районного центра фельдшера забирала санитарочка тётя Шура, низенькая, подвижная с добрым морщинистым лицом. Усаживая Ольгу Петровну в сани, укутывая, тётя Шура  не замолкала ни на минутку, и фельдшерица узнала, что она слишком тонкая, уколы-то ставить, сила нужна. Только девушка собралась объяснить, что по практике у неё твёрдая пятёрка, и уколов она сделала не одну сотню, как Шурочка заволновалась, мол, всего одна сумочка с собой, и та с лекарствами, как же, почти без вещей. И снова Ольга Петровна не успела ничего ответить. Закутав ноги тяжёлым тулупом, санитарочка уже вскочила на облучок, и морозный воздух колыхнуло её голосистое: «Ну, пошла!»
До деревни добирались почти шесть часов. Лошадёнка, покрытая инеем до того, что и масть не разберёшь, бежала ходко. Ольге Петровне, городской девушке, впервые выехавшей в такую даль на санях,  временами казалось, что она не едет, а летит. Несколько раз она несмело постукивала санитарочку по спине, обращая внимание на то, что опасно, наверное, мчаться так быстро. Но тётя Шура оглядывалась непонимающе, и фельдшерица замолкала, не зная, как объяснить человеку, что ей попросту страшно.

Укатанная дорога тянулась большей частью через заиндевелые леса, подступающие к саням почти вплотную, и это было волнительно и интересно. Иной раз зимник вылетал на заснеженные поля, покрытые, словно рябью,  заячьими следами, и тогда на них набрасывался стылый ветер. Ольга Петровна плотнее куталась в тулуп, и внешний мир скукоживался до мехового внутреннего клочка. Незаметно она уснула.
Снился родимый дом, старшие сестрёнки, давно высочившие замуж. Что-то они говорили, то ли советовали, то ли попрекали, что бросила их, уехав в тьмутаракань, но она не запоминала. Во сне было хорошо и уютно.

Прибыли на место ближе к вечеру. Улочка из разномастных срубов, огороженных покосившимися штакетниками, убегала в морозную синь, плотный студёный ветерок относил белесые дымы к лесу, поднимающемуся за огородами. Мороз румянил щёки, а ресницы покрывались куржаком, и приходилось его вытирать. Сани, поскрипывая, подкатили к высокому крыльцу кирпичного здания фельдшерского пункта.
Высадив Ольгу Петровну, тётя Шура тут же умчалась, пояснив, что надо лошадь обиходить, и, вообще, ей некогда. И пусть молодуха сразу переодевается, потому что с самого утра её прибытия ожидают люди.

На мгновение Ольга Петровна растерялась. Какие люди? Она же только приехала, надо хотя бы осмотреться… Но объяснять было уже некому: сани, ведомые бедовой тётей Шурой, поднимая снежную пыль, умчались вдаль по улице.
В здании её, и верно, ждали. Две тётушки в шерстяных платках и расстегнутых тулупах расположились на лавке в небольшой приёмной. Тут же теснилась огромная печь, от неё ощутимо тянуло теплом. Похоже, будущие пациенты её заодно и топили.

Поздоровавшись с внимательно разглядывающими её женщинами, Ольга Петровна проскочила в кабинет, угадав его по табличке «Фельдшер».
Внутри обнаружились тяжёлый самодельный стол, табуретка и пара лавок, составленных вместе, наверное, выполняющих роль кушетки. В углу висел алюминиевый умывальник, под ним ведро.

Устало стянув шапочку, Ольга Петровна, опустилась на лавку. Да, как-то не так она представляла первый рабочий день. Думалась, будет это торжественно, как праздник. А тут никакой тебе радости. Только усталость. Ещё и страшно. А ну как не справится, вдруг с аппендицитом или с родами, не дай бог. Да, училась она лучше всех на потоке, хоть среди ночи подними, расскажет о признаках дифтерии или гриппа. Но вот так одной! Боязно, очень боязно.
Немного посидев, она встрепенулась: «Глаза боятся, а руки делают. Люди ждут! Ты же фельдшер! Так что устала, не устала, а работать надо!»

Она мыла руки, когда в дверь робко постучали.
– Заходите.
Тётки оказались  совсем не страшными. Уважительно и протяжно так приговарвали: «Ольга Петровна, вы уж не сердитесь», хотя она и не собиралась. У первой дородной бабушки шестидесяти от роду, жалующейся на головные боли, померила давление, аппарат нашёлся в медицинском шкафчике, как и целый ворох лекарств. Знала бы, с собой не тащила. Так и есть, высокое. Таблеточки ей. Ушла довольная. У второй болит сердце, особенно, если поработает на огороде или  порастраивается, сын у неё любитель выпить. Посидела фельдшерица, послушала, посочувствовала. Всё по науке. В училище объясняли, иногда достаточно внимательно отнестись к больному, чтобы получить оздоровительный эффект. Ещё раз убедилась в верности медицинского опыта. Минут через пять, тётушка призналась, что ей полегчало. Скорей всего, неврозы. Ольга Петровна ей и капель сердечных с собой дала. Считай, вылечила.

Справившись с первым в своей жизни самостоятельным приёмом, Ольга Петровна, устало вздохнув, поднялась. Как же хочется прилечь, вытянуться. Сутки в дороге. Взгляд упал на сумочку с вещами и лекарствами. Пора устраиваться.
За стенкой нашлась жилая комната, её предупреждали, что жить будет в фельдшерском пункте. А что? Уютно, шторки только надо раздобыть для единственного окошка, украшенного морозными узорами. 

Стук в дверь застал фельдшерицу стягивающей тесные сапожки.
Спешно вернув обувь обратно, она выглянула в кабинет. На неё больными глазами смотрела нестарая ещё женщина:
– Можно?
– Входите, конечно, – Ольга Петровна почувствовала лёгкий укол тревоги. – Что у вас?

Женщина, приблизилась одним широким шагом. Прижала руки к груди, голос прозвучал приглушенно:
– Сын у меня болеет. Уже неделю.
– Что с ним?
– Жар у него, бредит. Думали, само пройдёт, а ему хуже и хуже.

Ольга Петровна решительно поднялась:
– Ведите меня к нему.
– В селе, в Октябрьском. Я пешком пришла, но вам, – она покосилась на тонкие сапожки, –  тяжело будет. Шуру надо просить.
– Так давайте просить, куда идти?
– Вы ждите, – оживилась женщина, – я сбегаю, она, наверное, на конюшне.

Ольга Петровна кивнула, и незнакомка выскочила за дверь, накидывая платок.
Минут через пятнадцать фельдшерица, слушая встревоженное ворчание тёти Шуры, мол, и чего так долго ждала, давно надо было придти, в район отвезли бы, усаживались в сани.

До  соседнего села всего шесть километров, немного отдохнувшая лошадка домчала и замёрзнуть не успели. Около дома ждали. Высокий мужчина в одном свитере и меховых тапках выскочил навстречу. Суетясь, распахнул ворота.
Лошадка, фыркая и топоча, втянула сани на двор.
Мальчишка лет шести лежал под толстым одеялом. Раскрасневшиеся, словно на морозе, щёки, глаза закрыты. Пока раздевались, закашлялся, сухо, часто. Ольга Петровна, уже догадываясь, что с мальчиком, положила ладонь на лоб. Температура под сорок, не меньше. Потому и в бреду. Опасно, очень опасно! Рядом толкаются родители, за спиной тётя Шура поглядывает напряжённо.

– Всем тихо! – скомандовала фельдшерица, вставляя в уши раковинки стетоскопа.
Так и есть, лёгкие забиты, хрипы. Воспаление лёгких двустороннее, ещё и запущенное.
Она подняла растерянный взгляд на маму:
– Его надо срочно в больницу. Я не справлюсь. Воспаление лёгких, очень тяжёлое.
Мама всхлипнула, отец, побледнев, беспомощно оглянулся на тётю Шуру.

Тяжело вздохнув, санитарочка поднялась:
– Собирайте, чего уж там. С божьей помощью  доедем.
 Упаковывая сумочку, Ольга Петровна вспомнила, что сегодня ещё не ела. Выпрямив спину, она сжала тонкие губы: «Ты  – фельдшер, не о себе надо думать, а о жизни этого мальчика. Подумаешь, голодная, а вот он умереть может. Как ты потом в глаза этим людям смотреть будешь?»

Решительно накинув пальто, она  выскочила на улицу. Темнело, на сумрачное небо высыпали первые пока ещё бледные звёздочки. Мороз поддал, в мгновенье Ольга Петровна замёрзла. У саней уже суетились родители, устраивая сына поудобнее. Тётя Шура, раздобыв клок сена, заботливо натирала круп лошадёнки. Та помахивала мордой. Наверное, она уже понимала, что впереди дальняя дорога. И не роптала. Какая же хорошая эта лошадка. Как и люди, которых она успела встретить здесь за каких-то несколько часов. Только бы мальчика довезти! Ольга Петровна отдавала себе отчёт, несколько опасно и непредсказуема бывает дорога… Лучше не думать о плохом.

Фельдшерица забралась в сани, прижавшись к мальчику через тулуп, которым укутали сына родители. Поблагодарив тётю Шуру, утеплившую и её, улыбнулась отцу, кинувшемуся снова отворять ворота.
Сани дёрнулись, и вдруг под тулуп просунулась рука с чем-то тёплым:
– Это тебе перекусить в дорожку. Голодная, поди?
Ольга Петровна еле удержала широкую улыбку: не время и не место.
Сани, ускоряясь, вылетели на дорогу. Она оглянулась:  родители прижимались друг к дружке плечами, он – высокий, суровый, она – мягкая, добрая. В глазах одна на двоих тревога.

Дорогу Ольга Петровна не запомнила. Точно несколько раз останавливались, тётя Шура кормила лошадку, давая ей отдохнуть, а то ведь не дойдёт. Крепчал мороз, девушка жалась к мальчику, который бредил почти всю ночь.
На рассвете лошадка затянула сани на больничный двор.
Ольга Петровна с трудом сползла с саней. Только подумала: «И куда бежать?», как навстречу уже спешил дежурный врач, пожилой со смешными бакенбардами и накинутой на белый халат шинелькой.

Услышав, что у мальчика пневмония, торопливо унёс его в палату.
Потом появилась медсестра, молоденькая девчушка, наверное, однолетка с фельдшерицей. Узнав, что Ольга Петровна не местная и пойти ей не к кому, увела девушку в сестринский кабинет, где и постелила, заставив полежать хотя бы пару часов. Обиходив лошадку, вскоре к ней присоединилась и нянечка.
Но Ольга Петровна этого уже не видела. Она заснула моментально, почему-то в полной уверенности, что её мальчику здесь помогут, и ничего страшного теперь не случится.
За окном ветер качал ветку больничной берёзы, в стекло сыпались сухие снежинки, а ей снился дом, сёстры и мама, гладившая по голове.