Бал бесов

Vanitas vanitatum et omnia vanitas (лат.), - все бессмысленно.

Каждый день умирает день,
Истончаясь в багровый луч,
Что так холоден и зыбуч,
Превращает событья в тень.

Каждый день мы теряем жизнь
По крупицам, моментам, в миг,
Торопясь пробежать сто лиг,
Спотыкаясь, до наших тризн.

Каждый день умирает день,
Порождая при этом ночь,
Унося все резоны прочь
В безразличье Вселенной сень.

Каждый день, каждый час, - ушло,
Вспоминаньем легло в душе,
Взяв над разумом верх, - туше,
Обративши добро во зло.

  В руках мокко с перцем, в ногах туманная долина белой пустоты, - я созерцаю Финский залив, облаченный во льды, наслаждаясь музыкой в плеере и пока все еще горячим кофе «на вынос». Зимний пейзаж оживляет в моей голове рассказы Кинга: вот-вот из этой ледяной пустыни, разрывая громадинами уродливых тел покрывало тумана, полезут какие-нибудь твари. Но моя слишком бурная фантазия давно перестала меня пугать, и сейчас эти мысли вызывают на моем лице лишь легкую тень улыбки. Жесткий ветер упирается в грудь и заставляет полы моего пальто биться в истерике. Последняя таблетка обезболивающего, растворенная в кофе, наконец, возымела эффект, и я могу продолжить путь.
Заснеженный, бело-синий, искрящийся светом фонарей на пуховом покрывале февральского вечера вдоль улиц и по руслу Невы, - этот город для меня особенный: не первая любовь и не последняя, но фаворит. Холодный и хмурый, он всегда был ко мне благосклонен и принимал очень радушно в моем уютном гнездышке под самой крышей старой развалюшки в сумрачных закоулках Невского.
Однако, ничто в этом мире не бывает навсегда и навечно. Особенно счастье. Пора расставаться. Время прошло. Время пришло. Время, - река, что точит нас, словно камни, изменяет, ограняет, приглаживает. Нравится нам или нет. И этот приезд мой последний.
Завтра придет потенциальная покупательница, и хоть я никуда не тороплюсь с продажей этой квартиры, все же надеюсь, ее все удовлетворит и будет кончено без проволочек. Ну а пока… не стоит грустить и придаваться меланхолии, есть еще несколько приятных вечеров в стольном граде Петра.

Темное небо резко контрастирует с белыми улицами. Наизнанку вывернутый осенний день. Наизнанку вывернутый мир… в глазах той юной девицы, что явно попирает современные каноны красоты. А ведь мне всегда было любопытно: это чрезмерная любовь к себе, двадцать две короны, царапающие небо; или же наоборот – абсолютная апатия к своему здоровью и внешнему виду? Как там сейчас модно это называть? Бодипозитив, да? Вероятнее всего существуют оба варианта. Что же до конкретного случая… я всматриваюсь в ее весьма миловидное лицо слишком откровенно и пристально: ей же не больше двадцати! Она ловит мой взгляд, и ей становится неловко; смущенно улыбается, отводит глаза. Явно не первый вариант.
- Чудный город! Прекрасная архитектура! – непринужденно бросаю я, заводя разговор не зная зачем.
- Да, - еле слышно роняет она, так и не обратив ко мне взор.
Возможно, этот ресторанный комплекс, расположенный в живописном фрегате с зычным названием «Благодать», заслуживает больше ее внимания, чем я, но должна же существовать хоть какая-то этика, какое-то воспитание, приличия!
- Первый раз здесь?
- Ага, - ее застенчивость и раздражает, и забавляет.
- Стоило выбрать иное время года для путешествия. Сейчас довольно прохладно, да и в июне здесь белые ночи.
- Поездка обходится дешевле сейчас, - она одаривает меня коротким взглядом.
Ее стыдливые ужимки так милы. И отвратительны. Она не привыкла к вниманию, но это ее же выбор! Осознанный или нет. Даже осознавать его или нет – тоже ее выбор… а мой? Он ведь тоже уже сделан, потому-то мой азиль и уходит с молотка. Но есть еще эта ночь, и, может быть, в последний раз…
Ох уж эта человеческая сущность: вечные сомнения в действиях, совершенных и нет, принятых решениях, каждой ненароком проскочившей мыслишке, каждом не слишком глубоком вдохе, каждой секунде; какой-то бесформенный кусок сомнений! Вот эта девица выглядит в точности так.
- Ах, ну да, - соглашаюсь я, наконец, переводя взгляд с ее лица на фрегат, и избавляя тем самым от напряжения. Хотя ее дрожь, скорее всего, вызвана холодом.
- А Вы здесь живете? – через пару минут смелеет она.
- Эй, давай на «ты»! Полагаю, у нас не такая большая разница в возрасте, - я облокачиваюсь о парапет рядом с ней. Каменный. Ледяной.
- Хорошо. Так ты здесь живешь?
- Время от времени.
- Как это? – изумленно вскидывает бровь она, оставляя конфуз знакомства позади.
- Иногда здесь, иногда в другом месте, другом городе.
- Здорово, наверное.
Ничего здорового. Абсолютно ничего. И она смотрит на меня глазами коровы, что послушно стоит в очереди на убой. Просто знает, что такова ее жизненная цель. А холод пробирает до костей.
- Может, выпьем по чашечке кофе? Не здесь конечно, - я киваю на «Благодать». – Недалеко обязательно найдется вполне приличное и недорогое кафе. Отогреемся немного, а потом я смогу показать еще какие-нибудь интересные места… если захочешь.
- Ам…, ну…, - замялась она. Будь я другого пола, ответ был бы очевиден. – Ладно. Да. Действительно холодно.
Я киваю в одобрении и отрываюсь от перил, иду вперед. Казематы Петро-Павловской крепости по левую руку. А Петр тот еще был садист, но чего добился! Интересно, как часто он задумывался о правильности своих решений, посылая человеческие стада вымащивать своими костьми эти мостовые? Кажется, где-то в исторических хрониках упоминалось, что его мучали кошмары. Которые и доконали в конце концов. Не смог он заглушить голос совести победными фанфарами. Не смог удалить из души сострадание…, и я не могу. Восхищаюсь чудовищем, но не могу им быть.
Я поворачиваюсь к моей нечаянной спутнице. Она уткнулась в свой смартфон. Ищет что-то на карте. Макдональдс? Прям-таки символ нынешнего поколения. Потребители. Кто вы без всех ваших лэптопов и девайсов, без удобств, что создали другие, без интернета и бургеров? Ничтожества… Черт, опять разгорается пульсирующая головная боль.
А вот и подходящее местечко. Мне доводилось здесь бывать. Вкусный кофе и очень уютный второй этаж. Я легко касаюсь локтя девицы, разворачивая ее к двери. Держу пари, она даже не заметила 15 минут ходьбы и двух кварталов.
Поднимаясь по лестнице на второй этаж кафе мне показалось, что я слышу знакомый голос. Знакомый тембр, но речь я не могу разобрать…, потому как плохо знаю этот язык. И мне не показалось.
Мой старый добрый… приятель Рагнар: не такой уж старый, и, вероятно, не такой уж добрый, но точно отличный. Отличный режиссер. Отличный от других. И его команда. Завтра стартует фестиваль кино северных стран, куда он привез свой очередной шедевр. И мы планировали встретиться… завтра.
Я не помню где и при каких обстоятельствах инфантильная шлюха Судьба свела нас. Кажется, прошло уже много лет. А может и нет. Время для меня не является константой. Его работы не просто впечатляли меня, но в чем-то даже вдохновляли. И когда выпадал шанс посетить его показ, пренебрежение им было для меня непростительным. К тому же мне действительно доставляло удовольствие наше непринужденное общение… на темы, что не принято обсуждать.
Их большой стол занят лишь на половину, поэтому я прохожу и сажусь почти напротив него. Мою спутницу явно озадачил мой выбор, тем не менее, она присаживается рядом. Сумбурная беседа за столом продолжается, и никто не обращает на нас внимания.
- Рагнар!
- Hva? (*(нор.) – что?)
Черт возьми, он даже головы не повернул.
- Hva? Du gjenkjenner meg visst ikke.(*(нор.) – Что? Ты же меня не узнал.) – ворчу я на такое явное пренебрежение. Правда, мы не виделись несколько лет. Общались не так давно, но… в век высоких технологий, WhatsApp‘а и Facebook‘а, он мог просто забыть, как я выгляжу.
- Of course I recognise you.(*(англ.) - Конечно же, я узнаю тебя.)
Я продолжаю с недоверием вглядываться в его лицо.
- Да, я знаю, кто ты, - говорит он на моем языке, который знает также хорошо, как и я его, дабы убедить, наконец, одаривая прямым взглядом глаза в глаза.
«Разве?», - проносится саркастический смешок в моей голове.
- Тогда где «привет»? Где объятия?
Он тут же поднимается и перегибается через стол ко мне. Всего на мгновение. Его тело такое горячее. Как всегда. Так вторит моя память. Простого кивка головы для остальных вполне достаточно. В конце концов, среди этой шайки балбесов только Рагнара я могу назвать если не другом, то хотя бы приятелем. Что до всей остальной команды – я знаю их имена и сферу деятельности, но при этом у меня нет никакой уверенности, что хоть кто-то из них помнит мое имя.
- Как дорога?
- Сносно.
Он отворачивается к своим, а я возвращаю свое внимание моей спутнице.
- Твои знакомые?
- Да. Случайная встреча, - пытаюсь успокоить ее волнение я. Она явно не рассчитывала на кофе в такой шумной компании.
- На каком языке они говорят?
- Норвежском.
- И ты понимаешь?
- Частично.
Большая кружка имбирного рафа согревает не только руки. Я даже не пытаюсь вникнуть в белый шум на том конце стола. Но мне куда приятнее смотреть на лицо друга, что обычно в дали, чем на новую знакомую, срок общения с которой максимум до утра. И она это если не видит, то чувствует. Смотрит в свою кружку и молчит. Ее дискомфорт выпирает иглами, а у меня нет никакого желания их обламывать. Я слишком хорошо знаю, что сейчас у нее внутри. Это то, что я ощущаю почти всегда и везде, в дружеской компании, с коллегами или родственниками, или просто в толпе, просто на улице. То самое чувство, что…
- Я здесь лишняя, - выпаливает она, будто услышав мои мысли.
- Извини, мне и в голову не приходило, что все так может сложиться.
- Все нормально. Я пойду.
Я соглашаюсь с ее решением простым кивком. Добавить мне нечего.
- Все хорошо? – обращается ко мне Рагнар, озабочено провожая мою случайную знакомую взглядом.
- Да, - махаю рукой я, демонстрируя, что ничего страшного не случилось. – Мне не терпится увидеть, что ты привез.
- Рад буду услышать твое мнение после.
- Кстати, о мнении, - продолжаю я, раз уж мне уделили внимание. -  Твоя предыдущая работа, «Дети войны», заиграла для меня новыми красками на фоне нашей последней беседы.
- Вот как?! А вот я во время нашей последней беседы окончательно убедился в том, что нам просто необходимо сделать какую-нибудь вещицу вместе.
- Дружище, так мы же пытались! И ничего толкового из этого не вышло. Мы же смотрим на мир абсолютно разными глазами. Да, мы оба стремимся уместить мир в коробку: ты – в коробку камеры, я – в коробку театральной сцены, - и я так часто слышу свои мысли в твоих речах… - но, кхм, чтобы пошел дождь на сцене, нужна фантазия, нужно оборудование, техники, в то время как для тебя дождь просто идет.
- Так в этом и соль! Только с «Во тьме» мы выбрали тему, что бьет в голову, а не в сердце. Потому не получилось.
- Думаешь?
- Уверен. И, кстати, иногда дождь идет тогда, когда мне не надо. И тут мне тоже приходится включать фантазию, активировать техников… - ухмыляется он.
Я растягиваю губы в дружеской улыбке.
- И какую же тему теперь ты предлагаешь?
- Ну, - разводит руками он. - Перенесем наш крайний диалог из сети на экран.
У меня округлились глаза.
- Суицид?!! Это очень болезненная тема для нас обоих. И ты действительно хочешь вытащить это на всеобщее обозрение?
- Не хочу, - Рагнар прикрыл глаза и потер переносицу. – Видит небо, не хочу. Но я должен.
На какое-то мгновение у меня пропал не только дар речи, но и дыхание. Так вот оно! То, ради чего мы тянем через себя весь ужас, смрад, боль, грязь, пока другие стоят в стороне, охраняя свои хрустальные сердца. Вот ради чего Боги сохранили тебе жизнь, воин Света. Ох, как права была твоя мать, нарекая тебя этим именем…
- Рагнар! – выдернул меня из потока мыслей бодрый голос оператора. – Еще пива?
- Да, - отозвался тот. – Два. Ты же будешь пиво?! – вновь вернул он свой взгляд мне.
- Да… да, почему нет.
- Обсудим все после фестиваля.
Конечно. Это не подобающее место. И совсем не подобающая, слишком шумная компания.
- Возьмем побольше виски…
- Я не пью виски, - улыбаясь, подмечаю я.
- Я пью виски! – парирует он. – А ты пей, что хочешь.
Эта тема… эти воспоминания… моменты прошлого - как стрела, застрявшая в груди. Трогать больно, а не трогаешь… гноится. И все равно зудит и ноет. И не вырвать. Потому как слишком близко к сердцу. Промывание алкоголем и правда помогает… на какое-то очень короткое время. Но мне хватает опыта не падать в эту ловушку самообмана снова и снова. А вот ему видимо пока нет.
Я лишь киваю в согласии. Мы вернемся к этому. В тишине тет-а-тет. А пока белый шум заполняет зал, наши уши и сознания. Пиво на вкус отвратное, но атмосфера тепла и уюта компенсирует это с лихвой. Время теряет свой смысл, и вот уже полночь. Наше пристанище, выплюнув нас наружу, превращается в тыкву. Но никто не устал, и разговоры можно продолжать до утра.
- Знаешь круглосуточные заведения рядом? – Рагнар с явным наслаждением затягивается тяжелой сигаретой и, помедлив, выпускает струйку скорее даже пара дыхания, чем дыма в холодной воздух.
- Знаю, где разжиться пивом в этот час, и квартиру, что вместит всех нас.

Мое маленькое уютное гнездышко под самой крышей старой развалюшки в сумрачных закоулках Невского. Такое тесное, учитывая количество напихавшегося в него народа, такое разгоряченное и непривычно оживленное. Чудесный вариант прощального вечера. Точнее ночи.
- Э! Нет, нет, нет. Давайте будем курить на лестнице! Не то мы тут все задохнемся.
Рагнар слишком часто курит. Вероятно потому, что выпил уже больше собственной нормы.
- Мы же планировали напиться после фестиваля, - напоминаю я.
Мы стоим на лестничной площадке. Он курит, а я… я не курю уже 2 года. Но это вовсе не значит, что я не хочу. Знаю, память лжет мне – вкус будет примерзкий, и ничего кроме тошноты и головной боли сигарета мне не принесет, потому и не курю. Просто стою рядом.
- Я видел, - Рагнар проводит рукой по моей от локтя к запястью. – Видел их. Это то, о чем я думаю?
Я понимаю, о чем он говорит, но…
- Я не знаю, о чем ты думаешь, друг. Но полагаю, что о моих шрамах.
Он глубоко затягивается, продолжая буравить меня взглядом. Его слишком светлая, почти прозрачная радужная оболочка глаз всегда напоминала мне кусочки льда на лике древнего северного Бога.
- И что случилось?
- Суицид, - бесстрастно и как бы вскользь бросаю я, пожимая плечами, будто другого ответа и не могло быть.
- И что же случилось?
- Амм… ну, это было так давно и… в моей крови, вероятно, еще недостаточно алкоголя, чтобы говорить об этом.
Неловко. Жутко неловко вести этот разговор в дурмане хмеля на обшарпанной лестничной площадке где-то на задворках мира. И стыдно. Стыдно, будто это какая-то слабость, а не зло, которое мне причинили.
Рагнар затушил окурок и тут же потянулся за новой сигаретой. Прикурил и молча уставился в стену. Хотя видел он явно сейчас не ее.
- Мне было 17. И я влюбился. Влюбился без памяти, как все влюбляются в 17, когда кажется, что это именно то, что навсегда и навечно, и не будет ничего… да ничего уже не будет без нее. И, о, счастливчик, мои чувства сразу нашли отклик в ее сердце. Мы встречались совсем не долго. Как только мне исполнилось 18, сразу съехались. Столько планов строили за бутылочкой вина по вечерам. Так любили болтать, сидя на подоконнике и глядя на звезды. Могли просидеть, пока горизонт не подергивался заревом нового дня, - его голос был все таким же ровным и твердым, но по щеке ползла слеза. – Все было так хорошо. Просто, сука, идеально! Ни единого спора, ссоры, ни одного слова поперек. Мы словно были единым целым. Мне так казалось. Казалось, что я знаю все ее мысли, ощущаю ее чувства… пока однажды, вернувшись домой с рабочей смены, мне не пришлось вынимать ее из петли… уже холодную.
Рагнар резко развернулся ко мне:
- Так объясни мне, черт подери, что за хрень творится в ваших головах, что вы решаетесь на такое?! Предаете нас! Бросаете тех, кто вас любит!
Если бы взглядом можно было бы убивать…, ты уже избавил меня от страданий, друг мой. Неожиданная история, но ведь не полная, не так ли? Зачем ты задаешь мне вопрос, когда знаешь ответ? Знаешь, что…
- У каждого своя история жизни и история смерти.
Он, пренебрежительно фыркнув, отворачивается. Глаза блестят влагой.
- Оставь меня.
- Рагнар…
- Оставь меня одного! – рыкнул он, вновь метнув в меня молнию.
Достойный потомок могучего Тора. И как только за мной притворилась дверь, стены содрогнулись барабанной дробью ударов.
- Что там происходит? – озабоченный режиссер монтажа, или как его там, правая рука Рагнара, выпивший за вечер гораздо меньше, чем остальные, а потому находящийся в еще здравом уме, поднялся на ноги. – Это Рагнар? Он там один?
- Да, все нормально. Прошу, не трогай его, Матти, - свою настоятельную просьбу мне пришлось подкрепить, физически усадив того обратно на место. – Выпил лишнего, с кем не бывает? Сейчас сам успокоится и придет.
Через пару минут так и случилось. Не обращая ни малейшего внимания на кровоточащие костяшки кулаков, Рагнар преспокойно плюхнулся на диван и продолжил пить.

Свет фонарей. Белесо-желтый. Даже с натягом не претендующий на солнечный. И все же кругами вырезающий тьму. И черный кот в кругу. Жалобно мяукает. Эй, ты потерялся? Но стоит мне взять его на руки, как изогнувшись и шипя, он вырывается, спрыгивает на асфальт и исчезает в темноте, наградив меня парой царапин. Кровь расползается по руке.
Но все лишь потому, что он… болен. Как и его хозяйка. Я тянусь к ней сознанием сквозь кровь. Моя подруга. Моя любовь. Ликом теперь так бледна, что даже луна укрылась за облаками в зависти. И чернота, беспроглядная чернота бурлит в ее груди. Там, где были свет и тепло для меня.
Это он вас отравил! Я знаю. Я вижу. Вижу, как поцелуем он вдыхает в тебя этот смертельный яд. Я убью его, и к тебе вернется жизнь. Ты вернешься! Вернешься ко мне.
Одна лишь мысль, и я уже высоко в небе. Где ширится непроглядная тьма, пожирая ужасающим силуэтом последние звезды. Воздух заполняется серой, и небо расчерчивает струя огня. ДРАКОН!!!
Господи, как убить эту тварь?! Как же мне убить эту тварь?! Там в дали пара недостроенных высоток. Я пройду, он застрянет. Наверное. Туда.
Оборачиваться некогда, но огненные всполохи говорят – он нагоняет. Жарко. С каждой секундой все больше. Я влетаю в здание, и, не успев затормозить, с размаху бьюсь о стену. Грудную клетку заполняет тяжесть свинца, на губах привкус крови, дыхание уходит.
Мне удается повернуться как раз за мгновение до того, как языки огня, вырываясь из клыкастой черной пасти, занимают все пространство вокруг меня.

И я пробуждаюсь. Резко. Без крика. Даже не открывая глаз, я знаю, где я. Я слышу приглушенный разговор, хотя понимаю лишь треть. Кажется, Ксандер и Аксель обсуждают поход в город. Аксель первый раз посещает Питер, и, естественно, хочет пройти по нему как можно больше километров.
Жарко. Безумно жарко. Кофта прилипла к телу. В ложбинке на груди пот образовал небольшой ручеек. И не смотря на то, что предутренний кошмар унесся прочь, все еще что-то давит на грудь.  А так не хочется открывать глаза. В голове сумбур легкого алкогольного отравления. Проще говоря, похмелье.
Рагнар. Это его рука тяжестью давит мне на грудную клетку. И его огонь грозит сжечь меня живьем. Чертов калорифер! Ну, тут ничего не поделаешь, раз уж диван в моей халупе только один.
Я отворачиваюсь, стараясь создать хотя бы небольшую воздушную подушку между нашими телами, и натыкаюсь на Маттиаса. Тот тоже еще спит.
Не хочу вставать. Просто не хочу. Веки такие тяжелые. Как небо. И снова проваливаюсь в дремоту.
Не сны, лишь обрывки. Грузное грозовое небо, заполненное лиловыми свинцовыми облаками. Всполохи молний. Деревья зеленой листвой преподают к земле, гонимые ураганом. Щелчок дверного замка. Вероятно, Ксандер и Аксель покинули нас. Вероятно, они приняли верное решение. Холодный воздух освежит, взбодрит и прогонит остатки ночного угара.
Тело начало остывать, и влажная одежда холодит. Я машинально придвигаюсь назад к своему обогревателю. Он рефлекторно сжимает меня в объятиях и утыкается носом в шею, вжимаясь в мое тело плотнее. Похмелье играет с тобой злую шутку, мой друг. Но такое внимание мне даже… льстит. И мне уже не хочется скорее выбраться из его огня.
Маттиас очнулся. Тихо сполз с дивана. Рагнар тоже не спит. Я физически чувствую это. Но, как и я, он не хочет покидать этот диван. Не сейчас. Потому мы продолжаем тихо лежать и делать вид, что все еще находимся в плену Морфея.
Минут через десять шуршания снова щелкнул замок, и дверь закрылась на этот раз за Матти. Воцарилась тишина. Мы остались одни. В притворстве отпала нужда.
Мне никогда в голову не приходило, что это может случиться. Да, иногда мне видятся чьи-то объятия, грезятся чьи-то тела, лица, но никогда в мечты не вторгался он. Однако сейчас… я действительно хочу его. Хочу не разума и не сердца, а тела.
Я поворачиваюсь и натыкаюсь на два обманчиво спокойных, ровных озера глаз. Я не хочу, чтобы даже на долю секунды, даже дальним уголком сознания он понял, что отравленный вчерашним алкоголем мозг предал его, и он вовсе не дома в постели с женой.
«Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!»  Что за ересь лезет в голову? Но именно об этом кричит его тело. И его огонь так заразителен. Ладно, черт возьми, ладно. Как расстегивается твой ремень? Раздеваться вчера было не досуг.
Он сам расправляется со своим ремнем и ширинкой. А мне нужно избавиться от собственных джинс. Он старается помочь, накрывая меня своим телом. И это давит. Не смотря на то, что он не такой уж крупный… но, вне всяких сомнений, властный. И он давит.
- Рагнар, я справлюсь! – отталкиваю его я. Как бы он не воспринимал меня и наши отношения, мы должны оставаться равными. Хотя его маскулинность в наш век всеобщей феминизации мира всегда делала ему в моих глазах честь. Только во мне нет слабости. Больше нет. Ведь я из тех, кто выжил.
Избавившись от лишних деталей гардероба, я забираюсь к нему на колени. Он не ложится, а упрямо остается сидеть, лишь немного откинувшись назад, левой рукой упираясь в диван, правой придвигая меня за бедро ближе. Его тело уже не кажется мне таким горячим, вероятно, потому что я тоже горю. Его поза неудобна, а упрямство раздражает. И моя агония слишком быстро ведет его к черте. Я хочу это видеть.
- Смотри на меня! – но его глаза закрыты. – Смотри мне в лицо!
Я сдавливаю его горло, и он распахивает глаза. Это немного сбивает с ритма, ну да ничего. Минута, две. Более глубокие движения. И его судорога заполняет меня. Зрачки расширяются, наполняя радужку чернотой, превращая его глаза в два непроглядных омута, в бездну. И теперь я могу видеть. Видеть его глубоко в тебе.

Он лежит на спине, а я все еще сижу на нем, всматриваясь в сужающеюся бездну. Завораживающее зрелище. Его пальцы скользят по моим рукам от локтя к запястью и наоборот, поглаживая шрамы. Слишком поздно. Поздно было для нее. Поздно для меня.
- Этого не должно было произойти, - тихо роняет он.
Чего? Того, что сподвигло меня оставить на себе эти шрамы или того, что сейчас, когда оргазм уже отпустил твое тело, заставляет твою совесть укусить тебя?
- Выбор эфемерен. А сожаления бесполезны, ведь ты уже ничего не можешь изменить.
- Веришь в фатализм?
- Так проще.
Фатализм?!...  Так много подходящих слов: судьба, карма, рок, удел, участь, предначертанное. Отчего же ты, друг мой, выбрал это?
- А твоя жена… твоя первая жена… Ты уверен, что она сама это сделала?
- Да. Именно так я тогда и подумал. Что не сама. Вызвал полицию. Было расследование. И было так обидно, что полиция поначалу решила, что это я. А ее родители до сих пор так считают. Долгое время старались они отнять у меня нашу дочь…
Дочь? Так та девочка с семейных фото не падчерица, а дочь от первого брака?! Это многое объясняет. В принципе, все.
Ты создал себе прекрасный мир и поверил в него. Но мир твоей возлюбленной был абсолютно другим. Возможно, слишком молода, чтобы ощущать себя матерью. Одна в пустом доме. Ведь каждый день, каждый чертов день, уходя на работу, ты бросал ее. Оставлял в одиночестве. Лицом к лицу с ее бесами. А ребенок плакал.
Вечером ты возвращался. Все чаще с бутылкой вина. Которое ей, скорее всего, было нельзя. Рассказывал, как прошел твой день. Нагружал своими заботами. «Болтали до утра…» Сдается мне, болтал ты, а она слушала, - небо в алмазах, рай на земле… лет через сто, а может быть в следующей жизни… А ребенок не унимался.
Затем секс, что уже был не в радость. И так приходило утро. И все повторялось вновь. День за днем. Неделя за неделей. А этот маленький пищащий комочек сводил с ума. И вот однажды… кухонный стул, петля, один лишь шаг и блаженная тишина.
- Так может, девочке действительно было бы лучше с бабушкой и дедом, чем с отцом, что стремится прыгнуть в бездну вслед за матерью?
Рагнар в удивлении приподнял бровь:
- Я не говорил, что пытался покончить с собой.
- Верно. Не говорил… Мне нужно в душ, - констатирую я, аккуратно пытаясь спуститься с его тела.
- Погоди, - придерживает он руками мои бедра.
- Что еще?
- Что там?
- Где?
- В моих глазах.
- Ад.

Я поднимаюсь и иду в душ, оставляя Рагнара наедине с его мыслями. Возможно, теперь его побуждение к совместной работе претерпит видоизменения. Или исчезнет вовсе. Что же до меня – я пока не знаю, как показать в рамках сцены то, что ко мне пришло, но я бережно сохраню эти детали конструктора миров, и рано или поздно они обязательно пригодятся.
Иногда это сваливается просто как снег с небес. Мозг цепляется за какое-то воспоминание и начинает выстраивать что-то абсолютно невероятное перед внутренним взором… Мы так сильно влияем друг на друга: взглядом, касанием, действием. Да даже бездействием и отсутствием мы способны повернуть чью-то судьбу. И сильнее всего мы влияем друг на друга словами. При этом так легко ими разбрасываясь.
«Объясни мне, черт возьми, что творится в твоей голове!», - в моем сознании разразился громом голос Рагнара.
Щелчок замка входной двери. Он ушел. Поток воды смоет остальное.
Время, время, время. Непостоянная константа. То скалится на спине гепарда, то водрузится домиком улитки. Который час? Того гляди нагрянет будущая, я надеюсь, хозяйка, а еще надо прибрать весь наш кавардак и проветрить халупу.

Пунктуальность – вежливость королей. Чья фраза? А, не важно. Пунктуальность это то, за что я уважаю себя. И уважаю других. Если человек опаздывает, это значит, что он не собран и безответственен. А мне не нравятся безответственные люди. И, похоже, это единственный плюс в моей гостье, с которой мне может посчастливиться поменяться статусами относительно данного жилища в обозримом будущем.
Женщина бальзаковского возраста, бальзаковской внешности, в теле, со скрипучим голосом и с абсолютно отсутствующим вкусом в чертах лица напомнила мне старый славянский миф о Кикиморе. Впрочем, мне же с нее не есть. Я отхожу в сторону, пропуская ее в утробу моего убежища, и та, что-то каркая, заглядывает сначала в кухню, затем в комнату.
- Тесновато, - констатирует она.
- Для табора – конечно, но для одиночки вроде меня очень даже уютно, - пожимаю плечами я.
- Вот как? А что же продаете?
- Обстоятельства так сложились.
- Обстоятельства… А крыша как? Не течет?
- Нет. Все отремонтировано было еще при моем въезде сюда.
- А как на счет чердака? - она озирается по сторонам, будто ищет что-то.
- Есть вход на лестничной площадке. Опечатан как положено.
- И только?
Но прежде, чем удивление познакомило мою нижнюю челюсть с полом, дамочка развернулась, открыла шкаф, нащупала люк вверху, и, дернув за кольцо, с поразительной быстротой и грацией ящерицы взлетела по выкатившейся лестнице.
Какого черта? Это потому и было моим азилем, что о комнате на чердаке никто не знал. Вернее те, кто знал, уже никогда никому ничего не расскажут. Так откуда эта героиня детских кошмаров о ней пронюхала? Или это мой кошмар и крыша реально потекла?
С тех пор, как семилетний ребенок занес над собой нож, в моей жизни случалось всякое. И верить глазам своим и ушам своим мне, вероятно, уже не стоит. Я нехотя осторожно поднимаюсь наверх. К моему разочарованию эта ожившая горгулья копошится в одной из собранных мной коробок с моими игрушками. А всего-то и надо было спустить их вниз, вместе со станком, что лежит сейчас досками на полу, да забить люк.
- Обстоятельства так сложились. Обстоятельства… - тарахтит она. – Что за обстоятельства такие заставили Вас отречься от своего предназначения? Не потрудитесь ли объяснить вашей пастве?
- Кому? – недоумеваю я. И чего всех разобрало требовать от меня каких-то объяснений? Не стоило вчера столько пить. Ох, не стоило.
Потасканная калоша с ликом Кикиморы, наконец, выбрав себе вещицу по вкусу, развернулась ко мне с электрошоком в руках. Вероятно, мои выводы об отсутствии у нее вкуса были преждевременны. Голова моя отказывалась соображать, и все, что мне оставалось, это просто стоять и лицезреть дальнейшее действо в этом театре абсурда.
- Мы до последнего думали, что у Вас просто кризис веры, и Вы собираетесь с силами, чтобы породить нечто поистине грандиозное, - она медленно двинулась на меня. – Но теперь я вижу, что это не так. Что, крест оказался слишком тяжел?
Ее глаза, как глаза Медузы-Горгоны обратили меня в камень. Всеми своими ментальными силами я пытаюсь найти смысл в ее словах. Да, я понимаю каждое, но они будто не связаны между собой.
Мой же электрошок ужалил меня, и вот я уже на полу. Так вот, что все они чувствовали. Те, к кому мне доводилось прикасаться в точности так. И это еще не полная мощность, я-то знаю.
К черту, пусть убьет! В конце концов, это должно было закончиться каким-то образом. Это не худший из вариантов. Хуже было бы состариться в клетке.
Я лежу на полу и пытаюсь выровнять дыхание. Перед моим внутренним взором их лица, струйки крови, сползающие по еще теплой, розовой плоти. В моей памяти их крики, мольбы и молитвы. Сколько удовольствия принесла мне эта комната. Удовольствия, в котором мне не хватает сил себе отказывать. Так пусть убьет! Я закрываю глаза.
- А ведь мы в Вас верили! Видели, как Вы вычищаете мир от скверны и всегда были рады помочь деснице Божьей.
Чего? Что за бред несет эта сумасшедшая курица? Второй разряд электрошока наполнил агонией каждую клетку моего тела, разрывая болью его на части.
- А Вы правда думали, что лишь Божьей милостью еще на свободе? – ее мерзкая морда зависла надо мной. – Это мы за Вами прибирали. Ваша паства. А Вы нас предали.
Очередной разряд заставил меня перекатиться на живот и сжаться в комок. Так полегче. Да, так значительно легче. Сердце заходилось, выдавливая остальные органы наружу.
- Господи, какая жалость! Какой талант! Какие прекрасные постановки! Разве Вы не понимаете, что их не будет без тех ангелов, что Вы посылаете на небо? Ваши пьесы – это их дар Вам за очищение. Как можно отринуть такое? И кто Вы теперь без этого? Пустое место. А свято место пусто не бывает. Раз уж так, раз уж на то пошло, я займу его! Я очищу Вас и стану дланей Божьей.
Удар ноги в челюсть отослал мое тело к стене. Ах ты, тупая сука! Обезумевшая, фанатичная сука! Сплюнув заполнившую рот кровь, я поднимаюсь на ноги.
- Никакая я ни длань! И ты ею не станешь, - первый мой удар выбивает из ее рук электрошок, второй в солнечное сплетение должен был отнять у нее дыхание, но лишь заставил ее покачнуться. Кажется, и сексом утром заниматься тоже не стоило.
Увернувшись от моего третьего удара, злобная распухшая ящерица умудрилась вывернуть мне руку и, умело воспользовавшись инерцией, приложила меня о вертикальную балку. Череп зазвенел, едва не расколовшись. С брови на скулу потекла теплая жижа. Мир окрасился красным. Ну, держись, тварь, ты выбесила меня.
- Не создаю я никаких ангелов. И Бога нет, тупая ты мразь! – я разворачиваюсь к ней и делаю шаг.
Взглянув в мое лицо, она вдруг пятится. Ее слабый пинок отлетает от моего тела, как от стены. Что, не уже ли страшно?
- Мне просто нравится причинять людям боль!
Резко вскинув руку, я хватаю ее за горло и роняю на пол, припав на колено. Удар затылком о бетон. Еще. И еще. И еще. Пока пол под ногами не начинает вибрировать.
- Чертова шизофреничка! Очистить меня захотела? Очистить что? Душу мою? Так ее давно нет! И где был твой Бог, когда ее из меня вырывали? Где сейчас твой Бог? Пусть придет и спасет тебя! Ну, где твой Бог?
Мир вокруг содрогается, полыхает красным. Я задыхаюсь и сгораю заживо от огня, что расползается изнутри. Вот, что должен чувствовать Феникс в момент перерождения.
Я разжимаю руку и смотрю, как глаза напротив теряют фокус и обращаются стеклом. Расползающийся красный ореол походит на нимб. Ангелы. Дурь какая!
 Адреналин бьет по нервным окончаниям, заставляя тело вздрагивать, разнося по клеткам блаженную негу, заполняя разум наслаждением. Я сажусь, облокачиваясь спиной на еще теплое тело, облизываю пересохшие губы. Привкус вязкого железа. Перед моим внутренним взором пустая сцена с вырезанным одиноким софитом кругом света. Щелчок выключателя. Свет сменяет тьма, и через мгновение снова приходит свет, но в кругу уже тело в петле. Я всматриваюсь в красивое женское лицо, прохожу мимо, проводя ладонью по ногам. Холодные. От моего движения тело начинает раскачиваться, порождая при этом мелодию… довольно ритмичную и позитивную. Хм, может стоит начать музыку писать? Слишком часто стали приходить мелодии, что жаль терять.
Курить хочу. Где-то должна валятся пачка Salem. Перебравшись на четвереньках до ближайшей коробки, мне посчастливилось выудить из нее сигареты. А вот зажигалка была… была… Бегло осмотрев комнату мой взгляд выцепил желтый Крикет рядом со старым запыленным зеркалом. Поднявшись на ноги и подойдя к нему, я стараюсь не задерживать взгляд на собственных глазах. Знаю, этот зрелище меня не обрадует. Губа чуть припухла. И бровь все еще кровоточит.
Я прикуриваю сигарету и делаю глубокий вдох. Ментол приятно охлаждает.
Тело раскачивается, как маятник. И мелодия все еще играет. Рагнар стоит рядом на самом краю сцены. Ты хотел совместной работы, хотел эту тему.
- У моей бабули были на кухне часы с маятником. Их надо было заводить каждый день, но она забывала, - я подхожу к телу. - Так вот, если заходишь на кухню и не слышишь тиканья, а маятник просто висит, - я обхватываю женские ноги, заставляя тело прекратить движение. – Надо открыть крышку, взять ключ, завести их, выставив правильное время… Но, чтобы они продолжили отсчитывать минуты и часы, продолжили свое движение, нужно качнуть маятник.
Я отхожу и жестом призываю его приблизиться к телу. Декорации меняются, сцена обрастает кухонной мебелью, сквозь большие панорамные окна вечернее солнце окрашивает реквизит и актеров оранжево-красным. Рагнар, моложе лет на двадцать, обхватив женские ноги, силится приподнять тело, как можно выше, чтобы веревка не давила на сломанную шею. Поздно. Веревка обрывается, и они оба проваливаются во тьму. Я с интересом наблюдаю, как их тела поглощает темнота.
Порыв ветра на долю секунды опережает стремительно вырывающегося из бездны бескрылого черного дракона. Такого, как вышивают на восточных гобеленах. Чешуйчатый усатый змей поднимается надо мной, сделав круг над головой, обвивает меня кольцами, пока его тело не окутывает меня полностью, а пасть не зависает прямо перед моим лицом. Его бледно-голубые холодные глаза расчерчивает змеиный зрачок. И уголки его ползут внутрь, превращая его в окружность. В радужку вливается густая зелень, сливаясь с голубым, и мутируя в коричневый. Его глаза становятся моими.
Моргнув, я смотрю в зеркало. Который час? Рагнар обидится, если я опоздаю. Я обижусь, если я опоздаю! Я тушу сигарету о рамку.
- Эй, паства! Если вы есть, ножовка где-то в коробках. Приберитесь тут за собой. Ведь этот ангел на вашей совести, не на моей.
Может, крыша текла у нее, или она течет у меня. А может и правда есть тайный фан-клуб моего безумия. Это станет явным позже. Единственно, что я понимаю теперь, что эта квартира не продается.