Возврата нет - рассказ

Утро было обычным. Нина Федоровна встала с постели и привычно посмотрелась в зеркало. Оттуда глянуло на неё уставшее лицо с отёками под глазами. Она махнула на своё отражение, прошла на кухню и поставила чайник. Задумавшись, посмотрела в окно. Листья на берёзе уже начали желтеть.
- Да, незаметно пришла осень. Как и осень в моей жизни. - Нина вздохнула и пошла в детскую. Ребёнок спал безмятежно, разбросав ручонки на подушке. Нина Федоровна дотронулась до лба дочери, и внезапно от какой-то подступившей жалости к этому ангелочку кольнуло сердце. Она всматривалась в такое до мелочей знакомое лицо своей единственной дочери, и безотчётная тревога заполнила её душу. Поцеловав лоб, глаза, губы, Нина Федоровна тихо сказала:
- Светик, пора, вставай!
Дочь пробормотала что-то и свернулась в клубочек. Пришлось трясти её, чтобы она окончательно проснулась. Когда взгляд стал осмысленным, первое, о чём опросила Света, был вечно тревожащий её вопрос:
- А папа дома?
Мать глубоко и горестно вздохнула:
- Дома, уже проснулся, собирается с нами завтракать.
Дочка вдруг резко поднялась, обняла маму и горячо зашептала:
- Мамочка, ну почему вы всё время ссоритесь? Я хочу, чтоб папа всегда жил с нами! Ну, милая моя мамулечка, сделай так, чтобы у нас всё было хорошо!
Нина Фёдоровна прижала дочь к себе:
- Светочка, успокойся, всё будет хорошо. Вставай, одевайся, а то в школу опоздаешь, - и отвернувшись, украдкой смахнула навернувшиеся слёзы. Почему с утра такое щемящее-тревожное предчувствие?

 К своему положению законной, но всё же по сути своей второй жены, она уже привыкла, притерпелась. Но как объяснить это одиннадцатилетней дочери, позднему и такому долгожданному ребёнку? Как?
Нет слов, чтобы передать то унижение, которое испытывает она всегда, когда муж возвращается в семью. Она точно знает, что где-то у него есть ещё жена или любовница, растёт сын. И не может, не может она выгнать его совсем, потому что боится. Боится остаться одна. Ведь она уже не первой молодости, пятый десяток разменивает. Да и стыдно самой себе признаться, но и в такие годы и в такой ситуации она продолжает любить его. Преданно, самозабвенно. И прощает ему измену, прощает своё унижение, прощает бессонные ночи, проведённые в его отсутствии.
Из открытой ванной донёсся требовательный голос мужа:
- Нина, что ты там застряла! Давай скорее завтракать, опаздываю уже!
 Нина Федоровна, полноватая, но ещё сохранившая фигуру женщина, улыбаясь, вошла в просторную кухню и крикнула ему:
- Не сердись, Митя, все уже готово! Ты кофе с молоком будешь? Тебе сколько сахара положить?
Дмитрий Михайлович, высокий, крупный мужчина с проседью на висках, отложил бритву, похлопал себя по щекам и побрызгал их дорогим одеколоном. Весь вид его холёного, знающего себе цену мужчины, так и кричал: «Любуйтесь мной, любите меня!»
 Когда он пришёл на кухню, Нина робко подошла к мужу, припала к груди:
- Что-то у меня предчувствие нехорошее, сердце щемит... Дим, приходи сегодня домой, ладно?
Дмитрий Михайлович погладил её по волосам:
- Приду, не волнуйся. Может, пора начинать новую жизнь, а? Запутался я что-то совсем. И тоже устал. Ну да ладно, давайте завтракать. Дочка, ты где?
Светлана, действительно светленькая, неуклюжая девочка-подросток ворвалась в кухню, обняла отца и посмотрела ему прямо в глаза:
- Ты к нам совсем вернулся?
Отец не выдержал ни прямого взгляда, ни прямого вопроса. Осторожно расцепил на своей шее детские ручонки и отшутился:
- Гарантию у нас в стране только госстрах даёт! Да что вы сегодня с матерью чудные какие-то? Всё будет хорошо, давайте наконец-таки завтракать!  Кофе остыл!
Завтракали молча. Нина с тоской посматривала то на мужа, то на дочь. Как же они похожи! Большие карие глаза с золотистым отливом, упрямые тонкие губы, большой лоб, волнистые светлые волосы. Смотреть бы на них вот так вечно!
 Есть совсем не хотелось. С трудом заставила себя проглотить бутерброд о маслом и несколько глотков кофе.
Об её ногу терлась кошка, жалобно мяукая. Нина машинально налила ей молока, потом составила в раковину посуду. Отец с дочерью уже оделись.
- Светик, ты с папой пойдешь? Дима, проводи её в школу, ладно?
Нина Федоровна осторожно дотронулась губами до благоухающей свежевыбритой щеки мужа и в порыве щемящей нежности крепко обняла дочь. Света даже отпрянула:
- Мамочка, ну что ты, всё ведь будет хорошо?
- Конечно, милая! Идите уже, опоздаете!
Дверь захлопнулась. Послышался гул удаляющихся шагов. Бум, бум, бум! Также билось и сердце, измученное постоянным страхом и болью.
- Да что это сегодня со мной? - подумала Нина Фёдоровна и взяла на руки кошку. Села в кресло. На работу идти не хотелось. Она гладила кошку полной рукой с толстым обручальным кольцом на пальце и смотрела в пространство выцветшими, но когда-то красивыми голубыми глазами.
- Неужели никогда не наладится наша семейная жизнь? А чем виновата та женщина, а его сын? Господи, почему всё так сложно и запутано? - она в сердцах сбросила с колен задремавшую кошку и начала лихорадочно собираться на работу. Когда уже захлопнула дверь и спустилась с пятого этажа, то вспомнила, что оставила на холодильнике кошелёк .
- Ах, какая досада! Не будет сегодня удачи, придётся вернуться, даже мелочи с собой на автобус нет.
Нина Федоровна с трудом поднялась к себе на этаж. Гулко стучало сердце, дышалось тяжело. Ничего не поделаешь, годы дают о себе знать!
Когда спустилась во второй раз, вспомнила, что не позвонила в центральную лабораторию завода.
- Ладно, приду и сразу позвоню! Хотя бы автобусы ходили!

 На работу она пришла, когда пробило ровно девять. Привычно повесила на место коричневое драповое пальто, села за стол, расположенный за загородкой общего зала. Посмотрела в окно. Какое пасмурное, неприветливое осеннее утро! Может быть, поэтому ей так тяжело сегодня, так плохо? Но надо браться за работу, хватит хандрить!
Нина Федоровна вспомнила про телефонный звонок и, переговорив с лабораторией, занялась бумагами. Постепенно чувство тоски загнала в тупик и стала вчитываться в привычные фразы и формулы. Увлеклась и за работой не заметила, что наступил обеденный перерыв. Вместе с сотрудниками проектной лаборатории, которой руководила, спустилась в столовую, а после обеда, отбросив все мысли о доме, снова погрузилась в расчёты. Когда лаборантка Зина окликнула её к телефону, Нина Фёдоровна сначала не поняла, чего от неё хотят. Потом, побледнев, трясущейся рукой взяла трубку. Сотрудники переглянулись. Всегда выдержанная, спокойная и приветливая начальница выглядела сегодня взволнованной и уставшей.
- Нет-нет, этого не может быть! Это ошибка! - сначала громко, а потом тише ответила в трубку Нина Федоровна. Ноги её подкосились. Зиночка подхватила грузное тело и закричала пронзительно:
- Да помогите же кто-нибудь!
Все повскакивали с мест, кто-то поднял повисшую над столом трубку и спросил:
- Скажите, пожалуйста, что случилось?
Из трубки приятный мужской голос ответвил:
- Мне очень жаль, но я вынужден был сообщить Нине Федоровне, что её дочь попала в автомобильную катастрофу. Она находится сейчас в больнице по улице Горького 4. Вы сотрудник? Будьте так любезны, доставьте сюда мать. Девочка, к глубокому сожалению, безнадежна, - и повесил трубку.
Повскакивавшие со своих мест сотрудники хлопотали около Нины Федоровны. Кто-то принёс нашатырный спирт, кто-то брызгал в лицо водой. Все вопросительно смотрели на Владимира Николаевича, который всё ещё держал в руке трубку. Лицо его побелело, и он произнес тихо, почти шёпотом:
- Дочь попала в аварию.
Нина Федоровна открыла глаза и дрожащими губами произнесла:
- Я не верю… Отвезите меня к ней.
А когда её вели к машине, она шептала чуть слышно:
- Светик мой, неужели с тобой беда случилась? Доченька моя единственная, как же я жить-то буду?
В приёмной Нину Федоровну встретил врач, высокий брюнет в очках. Накинув на неё халат, повёл в палату. Вошли молча.
Посредине бокса возвышалась кровать. Справа стояла капельница с тёмно-алой кровью, слева работал аппарат искусственного дыхания.
Узнав под окровавленной повязкой такое до мелочей знакомо личико дочери, Нина Федоровна опять потеряла сознание.
- Носилки! - крикнул врач, держа со всей силы обмякшее, ставшее тяжёлым, тело бедной женщины.
Когда Нина Федоровна пришла в себя, сердце девочки уже остановилось. Навсегда. Перед смертью к ней вернулось сознание. Искривив от боли губы, она отчётливо произнесла:
- А ты говорила, что все будет хорошо, мама...

 В коридоре у окна стояла молодая худенькая женщина. Это на её глазах, не смотря на то, что она только-что предупредила класс стоять на месте, Света Логвинова выскочила из строя и помчалась навстречу своей гибели. Она не видела грузовик, который шёл следом за стоящим на остановке автобусом и растерялась, когда ей крикнули об опасности. Шофёр грузовика не ожидал такого поступка и не мог уже ничего изменить. Он резко нажал по тормозам, повернул на обочину, но девочка попала под заднее колесо.
 В голове Людмилы Васильевны помутилось. Кровь, грязь, крики - всё смешалось. Кто-то побежал вызывать «скорую». Учительница подняла окровавленную голову Светланы и не узнала её. Лицо стало чёрно-синим.
- Светочка, дитя моё, ты слышишь меня? Господи, да где же скорая?
Подбежал бледный шофёр грузовика и стал в растерянности.Чем он мог помочь?
В карете «скорой помощи» Светлана очнулась и прошептала:
- Больно как! Неужели я умру? Мамочка! Папа же совсем вернулся,- и опять впала в забытье Людмила Васильевна сидела рядом с носилками, и слёзы сами бежали по щекам:
- Неужели всё, неужели конец? Ну почему она выбежала из строя? Да что же будет теперь?
Она вдруг отчетливо увидела свою дочку. И жалость, женская, глубокая жалость к лежащей  на носилках, окровавленной девочке захлестнула её с новой силой.
Пока шла операция, Людмила Васильевна сидела в коридоре. Это она попросила врача позвонить Светиной маме, сама она не могла сообщить матери о таком горе... Тем более, что трагедия произошла у неё на глазах. И вина лежит на ней, Светиной учительнице. Почему Людмила Васильевна не обратила внимания на то, что Света была сегодня особенно возбуждённой, чем-то встревоженной? Почему не поговорила с девочкой? За кучей повседневных мелочей не заметила душевного состояния ребёнка, хотя чувствовала, что той не по себе. И корила себя за это, ругала, и надеялась, что врачи сделают всё, чтобы спасти девочку. Но врачи - не боги... Переломов оказалось слишком много, большая потеря крови, да и организм ребёнка ослабленный. Только чудо может вернуть её к жизни!
Но чуда не произошло. Сердце девочки остановилось. И когда Людмиле Васильевне сообщили об этом, она, всё время думавшая о Свете, вдруг подумала о себе:
      - А со мной что теперь будет? Суд? - и впервые пожалела о том, что выбрала себе профессию учителя.
 В комнате следователя, обычном кабинете с казённой мебелью сидела женщина в чёрном платке, из-под которого выбились седые волосы. Сидела сгорбившись, скорбно опустив плечи. Речь её всё время прерывалась всхлипыванием:
 - Я понимаю, дочь мне никто не вернёт. И я прошу вас, не обвиняйте шофера и молодую учительницу, у них  же дети... И они не виноваты. Беда в том, что мы с мужем жили плохо, а дочка всё уже понимала и переживала по-своему. В то утро она особенно была взволнована тем, что отец вернулся... после очередной разлуки. Может быть, поэтому и потеряла над собой контроль на дороге. Еще раз прошу, не отдавайте под суд шофёра и учительницу!
      - Не волнуйтесь, мы разберёмся во всём,- сказал следователь устало. - Мне бы очень хотелось побеседовать с вашим мужем. Он здесь?
 - Да,я сейчас его позову,- и Ника Фёдоровна вышла в коридор.
Через минуту в кабинете возникла массивная фигура мужчины средних лет, одетого не броско, но со вкусом.
      - Логвинов Дмитрий Михайлович? Проходите, присаживайтесь, - и когда вошедший тяжело опустился на стул, следователь попросил:
      - Расскажите, пожалуйста, как можно подробнее всё, что вы говорили дочери в то утро, когда произошло несчастье.
      - Мне кажется, ничего особенного! Мы шли вместе в школу. Ещё дома она меня спросила,   совсем ли я вернулся. Тогда я отшутился. Вы же понимаете, что не всё можно объяснить ребёнку. Но по пути дочка опять задала тот же вопрос. Я ей сказал, что думаю, что совсем. Тогда она остановилась и неожиданно задала вопрос, на который бы, ну понимаете... Я бы ей не хотел отвечать.
      - Какой вопрос?
      - Она спросила, правда ли, что у меня есть другая семья и сын?
      - И что вы ей ответили?
      - Я сказал, что правда. И постарался заверить, что вернулся я к ним совсем и люблю её и маму...
      - И как отреагировала дочь? - следователь произнёс эти слова почти шёпотом.
      - Она посмотрела на меня серьёзно и как-то печально. Потом сказала только одно слово: "Предатель!" Как будто дала пощёчину. Повернулась и побежала от меня, как от злодея. Поймите, не мог же я ей соврать? Что же делать теперь? Как жить? Это я, только я виноват в смерти Светланы ! Пусть меня одного судят! - И закрыл лицо руками.
      - Мы разберёмся, кого судить. Вы свободны, - своей интонацией следователь подчеркнул то чувство брезгливости, которое вызывал в нём этот холёный казнящий себя мужчина.
 А вечером этого дня в квартире Логвиновых, осиротевшей и ставшей такой пустой без Светланы, состоялось продолжение разговора.
Нина Федоровна, много передумавшая за последнее время, начала его тихо, как бы сама боясь того, что собиралась сказать:
      - Все, Дима, кончилась наша такая странная совместная жизнь. Было у нас хорошее и плохое. Все было, но плохого для меня — больше. Но у тебя есть сын, иди к нему, ты  ему нужен. После того, что у нас произошло, мы не можем жить вместе. Я видеть тебя не могу! Очень ты мне напоминаешь Светлану. Это будет каждодневная пытка, - Нина   говорила тихо и прерывисто, а слёзы, не приносящие никакого облегчения, бежали по её щекам.
      - Как это ни печально для меня, я продолжаю любить тебя... Но совместная жизнь не принесла нам радости и счастья, не принесёт и в дальнейшем. А главное, у нас нет будущего... Детей уже не будет, я слишком стара для этого. А я, зная, что где-то растёт мальчик без отца, не смогу спокойно жить.
      - Нина, неужели ты считаешь меня таким уж подонком, который может оставить тебя в такую минуту? Да я себя возненавижу за это! Нет, я не оставлю тебя, и не проси!
-Нет, Дмитрий, оставишь,- Нина Федоровна, до этого сидевшая в кресле, решительно встала, - Я буду считать тебя подонком в том случае, если ты бросишь своего сына. Тебе мало одной жизни? Постарайся понять меня. Это не самопожертвование. Надломилось у меня внутри что-то... Если раньше я ненавидела эту женщину и её сына, вернее, вашего сына, то теперь не моту переступить через ребёнка. И хватит об этом. Я уже собрала твои вещи.
      - Нина, как же ты жить будешь? Как же ты одна?
      - Не переживай за меня. Мама ко мне переедет. Да и работать надо. Теперь мне никто не будет мешать дома работать, - при последних словах губы её скривились, и она не выдержала:
      - Светочка, доченька, зачем ты меня покинула? Ты же не мешала мне! Господи, да за что же такая участь? Все, уходи Дима, уходи! Я ненавижу тебя! Это ты дочь у меня отнял!
Дмитрий Михайлович подошёл к жене, хотел её обнять и пожалеть, но она оттолкнула его. Глаза её, полные слёз, выражали такую ненависть, что он не на шутку испугался:
- Ладно, Нина, если ты так хочешь, ухожу. Ты прости меня за всё, если это можно простить. Но знай, я  тоже глубоко несчастен. Я тоже любил нашу дочь...
 Когда дверь за мужем захлопнулась, Нина Федоровна, схватившись за голову, продолжая громко рыдать, пробормотала:
- Зачем я это сделала? Дима, вернись! Нет, не надо, так лучше будет. Но где найти силы жить дальше?
Белгород, 1987 г