Глава 26. Крепкий мужичок

Россия, как ломовая лошадь, эдакий русский тяжеловоз, гордая в своей красе, сильная, способная на тяжелую ношу, стояла посреди обычного российского бездолья и ждала упряжи. Мощь ее требовала настоящей работы, да такой, чтобы на радость себе и на удивление миру силу свою показать и пользу принести. Кто ни попадя становился ей хозяином да все хозяином нерадивым — по несытным полям водил, как будто ждал, что отощает, станет клячей и сдохнет. Иной бил нещадно, что еле выжила, другой, плюгавенький, даже и принаряжал, чтобы самому покраше выглядеть. А доброго-то возничьего она, считай, и не видала, чтоб и сердцем был чист, и умом светел.
И сейчас Россия ждала нового правителя. Временного, скажете вы. Временного, временного, лукаво ответим мы. Да что там ждала, уже получила. Петра Алексеевича Волина — временно исполняющего обязанности Президента Российской Федерации. Дело оставалось за малым — пройти утверждение на совместном заседании Думы и Совета Федерации.
Народ насторожился в ожидании бог знает чего, поглядывая на нового правителя с недоверием, ибо видал этот народ всякое. Но и народ уже стал разный, по-разному смотрели люди на нового человека в Кремле, разного ожидали от него.
Либералы были довольны, что Сытин исчез, и надеялись, что навсегда. Они уже готовились взять и нового на пробу, будет ли как старый или даст слабинку? Поддастся ли нажиму? Даст ли возможность раскачать власть или закрутит гайки пуще прежнего? Выжидали либералы, готовые снова пойти в атаку против власти, заполняя автозаки и тюрьмы режима своим живым материалом.
С подозрением и недоверием смотрели на него разного рода деловые люди, среди которых немало было тех, кто до сих пор безнаказанно и бессовестно грабил страну, выстраиваясь в стройные пирамидки подысполнителей и откатчиков.
С боязнью смотрели на него и чиновники, они же бюрократы, они же мздоимцы, нежно любившие свою работу и просителей за то, что у тех на все случаи жизни находилось достаточно денег. А вдруг новый даст по шапке и поломает все, так хорошо устроенное?
Смотрели сурово, жестко и недоверчиво руководители национальных российских окраин, сумевшие создать собственные маленькие эмираты в некогда большой православной стране. Посягнет ли новый на их священное право быть эмирами для своих малых народов? Пусть только попробует, кинжалы в ножнах лежат наготове.
Трепетали представители формальной оппозиции — жигановцы, зеленовцы и честнороссы. Что будет? Этот новый прикроет их театр или оставит все как прежде? Даже сама «Монолитная Россия» в эти дни и часы совсем не чувствовала себя такой уж монолитной — она-то была детищем предыдущего папы, а ну как отчим разлюбит дитятю?
Только высшая элита, казалось, была спокойна — она сделала свое дело, назначила на место их покровителя лучшего его ученика, хотя и не решила пока наперед, как будет им командовать.
Всем им еще предстоит узнать, что за орешек этот Волин, чего он стоит, оставит все по-старому или будет с самого начала пугать и стращать переменами. Сегодня они все узнают, потому что сегодня, 5 ноября в двенадцать часов дня, Волин впервые выступит в Думе, чтобы поклясться на Конституции в верности народу и законам страны.
Однако ранним утром 5 ноября Волина в Москве еще не было. Накануне, в четыре часа дня, он с двумя своими верными друзьями вылетел на вертолете на север. Место, куда они летели, Волин называл местом поклонения и молитвы. Это был остров, неизвестный никому, кроме любителей порыбачить на Верхней Волге да местных деревенских.
Впервые Петр оказался здесь с ватагой одноклассников, ведомой их физруком, человеком необыкновенным. Геннадий Петрович Севастьянов, прозванный школьниками любовно Саввушкой, был небольшого роста, но обладал невероятной физической силой и выносливостью. В школе гулял слух, что он занимается йогой, и этим таинственным словом многие объясняли, почему в самый трескучий мороз их физрук мог прийти на работу в легкой куртке и ботинках на босу ногу. Физрука в школе любили все, но у Петра к нему было особое отношение — именно Геннадий Петрович подсказал ему, что если хочешь победить неизлечимую болезнь и чего-то добиться в жизни, надо идти путем преодолений, бросая вызов судьбе. И произошел их разговор именно на этом острове.
Дело было так. Уже смеркалось, когда их «эскадра» из трех лодок прибилась к острову. Кто-то из учеников назвал его тогда островом Спасения. Под утро, когда сумрак ночи еще не рассеялся, Петр по нужде выскочил из палатки. Из-за кустов он услышал чье-то шумное дыхание. Было плохо видно, но ему удалось разглядеть физрука, занимавшегося своими физическими и дыхательными упражнениями. Петру было любопытно, и он стоял за кустами, переступая с ноги на ногу, пока под пяткой не треснула ветка.
— Эй, кто там, за кустами!
— Это я, можно посмотрю? — смущенно ответил Петр.
— Посмотри. И потренируйся.
У Петра ничего не выходило, но физрук и не настаивал. Он прекратил тренировки и предложил юноше вместе прогуляться. За беседой, в которой Петр рассказал о своей неизлечимой болезни, а сам узнал от Геннадия Петровича интересную историю его жизни, они незаметно дошли до противоположного конца острова — к высокому мысу, делавшему весь остров похожим на корабль. Завораживающая красота просыпающейся природы придавала сказочную таинственность всему, о чем рассказывал физрук. Оказалось, что его, с тяжелым пороком сердца, бросили и врачи, и мать, которая поверила врачам, что сыну долго не протянуть, и отправила его в интернат для больных детей. Скорее всего, его жизнь так и закончилась бы преждевременно, если бы не санитар интерната, за непохожесть на других прозванный Юродивым Васькой, который открыл ему науку выживания… Геннадий Петрович закончил свой рассказ, когда уже совсем рассвело, все вокруг ожило и наполнилось красками и смыслом. С этого момента смыслом наполнилась и жизнь Петра.
Сейчас, спустя двадцать семь лет, когда ему впервые в жизни предстояло встать перед народом и поклясться ему в верности, Волину снова понадобилась особая сила, которой он мог подпитать себя только на острове Спасения.
Друзья быстро разбили палатку, развели костер для чая. Они знали, что Петру захочется остаться одному, и поэтому без лишних слов, снарядив его спальником и термосом, отправили искать лишь одному ему известное место.
Волин нашел его быстро: еще не совсем стемнело, и ему удалось, забравшись на самый нос «корабля», захватить последние лучи падающего за горизонт красного солнца. Он был рад, что успел засветло. Перед ним открывалась любимая картина мерцающей и уходящей вдаль могучей реки. «От устья к дельте, от малого к большому, — он улыбнулся. — Как легко в этом месте к тебе приходит мудрый смысл вещей…»
Лес, обступавший неширокую в этих местах Волгу, праздновал свое величие — окрашенные во все оттенки золотого кроны деревьев раздавали последнее свечение уходящему дню. Холодный осенний ветер слегка шевелил верхушками деревьев, заставляя их танцевать торжественный танец, перешептываясь друг с другом не опавшей еще листвой. Заходящее солнце, прячась за далекими серыми тучами, уже не соперничало с красотой природы. Все таинство мироздания как будто вышло на встречу с человеком, чтобы разбудить его душу и вовлечь ее то в волшебную круговерть своей пляски, то в умиротворение и покой. Образ природы тускнел по мере ухода дня, при этом слышнее становился шум леса и воды, навевая чувство тревоги, пока наконец не наступила тьма, которая в этих краях никогда не бывает кромешной. Петр Волин остался наедине с величавой и могущественной природой, которая, точно незлобивый русский медведь, нависла над ним из-за покрова ночи, окружила со всех сторон и шептала тайные слова шумом деревьев и плеском воды. Холодный ночной воздух омывал лицо, не давая заснуть. Стало холодно, и Волин, натянув на себя спальный мешок, снова уселся на вершине утеса и предался раздумьям.
Ему вспомнился тот день, когда он оказался здесь впервые; вспомнился отец с его бесконечным стремлением к правде и желанием вернуть стране совесть; вспомнился тибетский путь с покорением вершин человеческого духа и достоинства; вспомнился обет, который он дал вместе с духовными братьями — обет верности чести и Родине; вспомнились победы Ордена чести и последняя его победа над заговорщиками… Он пролистывал свою жизнь, придирчиво спрашивая себя, не нарушил ли он где-нибудь и когда-нибудь свои принципы, свое слово, не служил ли где-нибудь и когда-нибудь подлым людям и черным идеям. Ему нужно было ответить себе на эти вопросы, прежде чем задать последний и самый главный — достоин ли я?
Он думал о том, что такое человек и его жизнь в этом вечном и беспредельном мире, в котором властвует природа, никогда не нарушающая своих законов. По этим законам текут реки, не меняя своего русла; растут, умирают и снова вырастают леса; движутся тучи, несущие в себе дожди и снега; громы и молнии потрясают небеса и землю; эти законы почитают звери и другая лесная тварь. Один только человек — дитя Бога, исчадие Дьявола — упрямо и заносчиво считает лишь свои законы значимыми, и сам же их непрестанно нарушает, как нарушает и законы природы, как нарушает и Божьи заповеди…
Он рассуждал о том, что все человечество живет подобно большому живому океану, расплескавшемуся по материкам и континентам, словно огромное единое дикое существо, существо, управляемое единым ненормальным разумом, требующим от одних частей этого тела убивать другие, диким образом регулируя его размеры и приводя в смятение маленькие разумы отдельных человечков. Этот великий и странный черный разум, вопреки стремлениям самого человечества, счастью предпочитает горе, прогрессу — болото застоя, накапливает зло, то и дело орошая им, как гербицидами, ростки добра.
Волин думал о России, о странной природе русского человека, который в течение веков учился жить в боязни. Ему и свобода не нужна, если в ней не будет хотя бы немного страха. Причем боялся русский человек всегда начальника, к врагу же страха не испытывал. Душа русского человека сродни самой природе — и непосредственная, и буйная. Подними перед таким человеком знамя и скажи ему, что за это знамя он должен умереть, и он умрет за него. Немало было тех, кто использовал это и нажил себе славу.
Грядущий день для Волина означал очень многое. Завтра перед лицом всех россиян, перед лицом всего мира, он примет самый главный вызов в своей жизни — возглавит огромную страну, страну с разграбленными ресурсами и обезверившимся народом, страну вороватых чиновников, воротил и мошенников, страну, вооруженную до зубов всяческим оружием, и с умирающими от голода бедняками, страну без морали и с прикормленными богословами, страну современных князей и ханов, пасущих стада людей на вверенных им территориях. Завтра он получит власть над народом, униженным неуважением и раздавленным собственным страхом, подавленным беспросветностью жизни, в которой бал правят ложь и преступление.
Вызов, брошенный Волину судьбой, заключался не только в том, что он, простой россиянин, завтра, обретя власть, возвысится над другими, а в том, что он, став первым лицом государства, получит возможность исполнить миссию, которой он посвятил свою жизнь, — миссию служения государству и народу на самом высоком уровне. Волин стоял на коленях и просил Бога о помощи...
Волин знал, о чем просит Бога... Две недели, прошедшие с того дня, как элита назначила его руководить страной, он не сидел сложа руки. Изучив за эти дни положение дел в стране, он понял, перед какой пропастью она находится. Другой бы на его месте отказался, но Волин уже дал слово. Ему было ясно, что толкать дальше старую российскую телегу нельзя, она просто рассыпется, а до этого с нее соскочат и разбегутся в разные стороны с награбленным богатством все, кто последние двадцать лет пил из нее соки. Нужен новый кузов, нужна новая конструкция государства, нужны новые идеи и принципы, чтобы простому человеку захотелось жить в этой стране и укреплять ее. Нужны новые рельсы и новый локомотив, и не вообще когда-то, а сейчас, в самые ближайшие дни и месяцы, иначе ничто не спасет страну от неизбежного краха. А старый локомотив, движимый презрением, унижением и наживой, разрушить до основания, невзирая на лица. Это была почти сумасшедшая идея, но Волин неплохо знал своих соотечественников и понимал, что она осуществима, если он как первое лицо государства будет непреклонен в своем стремлении ее осуществить.
Ночь подходила к концу. Под утро, когда лишь забрезжил рассвет, Волин уже знал, что будет говорить перед высшим собранием страны. Поднимаясь в воздух на вертолете, он, прощаясь со священным местом, последний раз взглянул на остров, Волгу и лес и заметил, как каждое деревце, прощаясь с ним, норовит послать ему свой личный привет, одобрительно помахивая редкой листвой.
Ровно в двенадцать дня Волин стремительно вошел в главный зал заседаний Государственной думы. Его появление, несмотря на то, что оно было громогласно объявлено председателем, депутаты встретили с какой-то растерянностью. В походке Волина, его лице и движениях не было никакой приветливости и должного уважения к народным избранникам. Некоторые посчитали это застенчивостью необкатанного в политических делах новичка, однако другие сразу почувствовали жесткий и непримиримый характер нового лидера страны.
Оцепенение зала, видимо, слишком затянулось, и председательствующий Сергей Крышкин нарочито захлопал в ладоши, подсказывая нерадивым депутатам, как должно встречать избранника элиты на пост главы государства. Аплодисменты наконец раздались, но лишь когда Волин достиг трибуны. И как начались они, так же быстро и закончились, поскольку, встав за трибуной, одним движением руки Волин водворил тишину.
Председатель Думы тоже на миг замер, но сразу опомнился, крякнул в микрофон и продолжил свою речь, в знакомой всем манере несколько растягивая слова.
— Как уже сообщалось, кандидатура Петра Алексеевича Волина на пост временно исполняющего обязанности президента была выдвинута решением Совета Безопасности Российской Федерации, принятым подавляющим большинством голосов. Вероятно, с Петром Алексеевичем знакомы немногие, в связи с чем сообщаю вам, что он является кадровым офицером Федеральной службы безопасности...
Зал буквально взорвался овациями. Депутаты хлопали так неистово, что казалось, будто перед ними не кандидат на пост врио президента, а сам президент. В том, что Волин оказался сотрудником секретных служб, они увидели главный залог преемственности, и именно эта преемственность им больше всего пришлась по душе. В этот раз аплодисменты остановил председатель и продолжил:
— Кроме того, Петр Алексеевич был очень близким доверенным лицом Василия Васильевича, лично возложившего на него руководство спецгруппой, которая, как мы все уже знаем, успешно справилась с поставленной задачей, вовремя раскрыв и обезвредив заговор.
С этого момента никому до сих пор не известный Волин стал для депутатов почти родным. По залу кое-где прокатились даже отдельные выкрики, означавшие, что Волина приветствуют и ему рады. Всем уже было ясно, что признание Думой и Советом Федерации Волина исполняющим обязанности президента — лишь формальный акт. И таковым он являлся, вероятно, изначально, коль уж скоро элита решила, но теперь к этому добавилась и уверенность абсолютного большинства депутатов в том, что Волин — человек не случайный и очень правильный.
— Одним из важнейших моментов, склонивших чашу весов в пользу Петра Алексеевича, было то, уважаемые дамы и господа, — продолжал убеждать уже согласный зал Крышкин, — что в руках господина Волина сейчас находятся все цепи заговора, и он нам обещал, что делом его чести будет отыскать президента и вернуть его нашему народу.
Снова по залу прокатились аплодисменты, после чего почувствовалось облегчение, послышались веселые голоса, кое-где сдержанный добрый смех, люди расслабились, их потянуло на добрую шутку.
Чувствуя, что все идет как надо, и депутаты без лишней волокиты готовы одобрить кандидатуру Волина, Крышкин сразу поставил предложение Совбеза на голосование. Депутаты с радостью приняли предложение и в большинстве своем проголосовали за. Крышкин объявил волю Думы и Совета Федерации и после очередной порции шумных оваций поздравил Волина. Волин поклялся на Конституции и подошел к микрофону, чтобы произнести свою первую речь.
С поднятием его руки переполненный зал снова мигом присмирел...
— Уважаемые дамы и господа! — Голос его прозвучал сухо и твердо, в отличие от большинства российских парламентариев, привыкших ораторствовать с думской трибуны делано и с театральными нотками. — Каждый на своем месте обязан заботиться о благополучии Родины. Государственный деятель — особенно. Скажу больше — доведение страны до разрухи является преступлением государственных деятелей. А страна докатилась до разрухи. Эффективность рубля — крайне низка. Население бедствует. Денежные потоки, вырученные несколькими гигантами российской экономики, проходят через многочисленные шлюзы казнокрадства, откатов, фальсификаций и слабыми ручейками ничтожной пользы поступают к людям. Кому-то это очень выгодно. Думаю, что это выгодно вам, раз вы, государственные деятели, это допускаете. Дальше мириться с этим нельзя.
Россия — особая страна. В ней заложен огромный потенциал экономического лидера планеты. Кое-кому, кто играет в глобальные шахматы со всем миром, невыгодно, чтобы Россия сделала правильный ход, а внутренние предатели им старательно подыгрывают. То революцию сделают, которая выдернет страну из потока цивилизации на сто лет, то пир устроят во время чумы.
Время вальяжности и спокойствия прошло. Время барства и холопства тоже. Пора людям, отвечающим за страну, понять — дальше не получится беспечно кататься на лодочке, плавающей по безбрежному нефтяному озеру. Конец придет неожиданно быстро. Мир лихорадит. Все рекорды скорости бьет техническая и технологическая революция. Радетели традиционных энергетических ресурсов уже едва сдерживают ураган инноваций. Если мы вовремя не опомнимся, то не заметим, как мир откажется от нефти и газа, и это может случится гораздо раньше, чем у нас закончатся эти ресурсы. Тогда россиянам придется научиться пить нефть и дышать природным газом, чтобы выжить, или ездить на танках в более благополучные государства за едой и одеждой.
Мир переживает новую попытку спастись, найти новый путь для своего развития. Инерционность мышления уже вредит. Политики не успевают реагировать на новые веяния и находятся в плену старых заблуждений, а это чревато катастрофой. Сказки, навеянные идеями о высочайшей справедливости, уже никому не интересны, потому что были рассказаны непросвещенным людям. Поэтому рухнули идея коммунистического рая и идея либеральной свободы, превратившаяся в идею либеральной несвободы. Кое-кто на Западе спешил еще при жизни увидеть, как идеология либерального общества завладеет миром и объединит всех людей, превратив их в единый народ планеты, и решил силой денег и политического вмешательства навязать людям свое мировоззрение. Однако и он остался ни с чем. Даже большие деньги не помогли.
Цивилизация вошла в ступор. На место идеалистов приходят популисты, желающие пощекотать чувство национального достоинства у своих народов. Это увлекательно, но опасно. Опасно тем, что народы, которые начинают очень сильно любить себя, спустя некоторое время начинают сильно ненавидеть других. Мир уже это проходил.
Главные причины современного кризиса в том, что обыкновенные люди получили новые возможности для самовыражения и коммуникации и приблизились к идее управления миром сообща, а политики, считающие себя богом избранными, носятся со своим старым багажом и пытаются внушать свои уже бессмысленные идеи этим обыкновенным людям, а когда это не получается, то запугивают их. Политики до сих пор так и не сделали главного вывода — что народы их стран сами определяют долговечность тех или иных идей и смеются над бессмысленными потугами нерадивых философов. Сами люди, во всем их многочисленном разнообразии, в конце концов определят путь развития цивилизации, а подстегнутые технической революцией будут это делать быстрее. Государственным деятелям, если они хотят таковыми оставаться, придется стать менее алчными и более мудрыми и постараться перейти от командерства и окриков к изучению процессов в самом человеческом обществе, чтобы только лишь помогать этому обществу развиваться. Помощь людям в познании человеческих ценностей называется Просвещением. Из всех наций северного полушария наша нация и в этом вопросе оказалась в хвосте. Вместо этого мы еще тютькаемся с окончательно провалившимися коммунистическими символами, пытаясь снова ввести наш народ в заблуждение, и теряем ценное время...
Самое большое богатство нашей страны не то, что лежит в недрах, а то, что на поверхности, — это интеллектуальная мощь и нравственный потенциал граждан. Они являются залогом прогресса страны. Пришла пора открыть шлюзы для свободного потока личной инициативы и с помощью Просвещения сделать его продуктивным и качественным. Государство при этом не будет стоять в стороне — его обязанностью станет помощь и контроль того, чтобы этот поток не стал стихийным.
Депутаты обеих палат российского парламента сидели, съежившись от непонятного потока слов, и пытались напряжением мысли уловить, что из сказанного относится к их положению, к их спокойствию. Было понятно, что Волин сердится на государственных деятелей, понятно, что государственные деятели — это они сами, но что хочет от них Волин, им было неясно. Им казалось странным, зачем этот хороший человек с правильной профессией и большой друг Василия Васильевича Сытина так долго распинается, пытаясь что-то им объяснить вместо того, чтобы сказать, делайте то-то и то-то, и наказать того, кто это будет делать неправильно. Но независимо от того, что было или не было понятно людям, сидящим в зале, за их деланными всепонимающими лицами, в их преданных, послушных головах рождалась в отношении Волина одна и та же мысль: «Крепкий мужичок! Этот еще покажет нам кузькину мать!»
— А что же у нас? — продолжал Волин. — Вместо идеологии свободного развития у нас опять внедряется идеология тотального страха. Мы снова чтим Ивана Грозного и Сталина, потому что с ними было страшнее всего. Мы снова пытаемся воссоздать империю страха, вернув страну к феодальным отношениям. Области и республики страны превратились в княжества и эмираты. Их руководители пекутся лишь о собственной власти и собственном богатстве. Так дальше нельзя. Благополучие князей и эмиров — не благополучие народа, а неблагополучный народ прорыва к новому обществу не сделает. Хотя нам даже не о прорыве приходится сейчас думать, а о том, как выбраться из очередного провала.
Первое, что нам придется сделать, — это заставить государственных деятелей разного уровня заботиться о государстве и гражданах; скорейшим образом создать механизм, обеспечивающий баланс интересов, а именно — баланс интересов власти и граждан, работодателей и рабочих, центра и регионов, традиционалистов и инноваторов, и не только этих интересов; нам придется перестроить бюджетную и региональную политику, вызывая к жизни новые источники финансирования бюджета и гарантируя поддержку в первую очередь отраслям прорыва, а в отношении регионов — обеспечить концентрацию финансовых средств в самих регионах с целью стимулирования активности граждан на местах и одновременно с этим - жесткий контроль за расходованием этих средств.
В своем стремлении спасти страну и вывести ее на новые рубежи мы будем действовать жестко. Перестраиваться придется на ходу. Думе и Совету Федерации тоже придется поработать. Нам понадобятся новые законы и контроль за их исполнением. Жить по-старому уже не получится.
Волин говорил о национальном вопросе, о необходимости регулировать миграцию и заботиться о сохранении самобытности и традиций коренного народа. Касаясь международной политики и торгового партнерства, он говорил тезисами, из которых следовало, что время обиженных поз в международных отношениях прошло, а новые позиции в геополитическом пространстве надо отвоевывать, не громыхая танками, а удивляя сильные государства своей возрастающей экономической мощью; что международная торговля — важный фактор сотрудничества, но он не должен создавать проблемы для собственных товаропроизводителей.
Речь свою он закончил неожиданно резко:
— Это все, что я хотел сказать. А теперь — к делам...
Он сошел с трибуны и направился к выходу так же стремительно, как входил, не дожидаясь аплодисментов. Все поняли, что перед ними не человек, ожидающий одобрения, а скорее тот, кто собирается действовать сам, действовать решительно, заставляя и других выполнять задуманное им, что он не свадебный генерал, а менеджер, вынужденный ненадолго прервать свои неотложные дела из-за обязанности выступить перед этой публикой.
Публика молча провожала врио президента глазами. Волин только что обвинил их в праздности и едва ли не во вредительстве. Аплодировать не выходило. Кое-кто, все же опомнившись и осознав, что речь уже закончилась, по привычке стал отчаянно бить в ладоши, но, не услышав поддержи зала, стих. Однако радетель думской традиции председатель Крышкин быстро взял контроль над конфузной ситуацией и, нарочито подняв вверх руки, захлопал ими, призывая депутатов обеих палат к аплодисментам. Зал постепенно ожил и послушно зааплодировал, хотя эти овации уже едва ли можно было сравнить с бурей.