Повесть о красном кавалеристе Бабеле. часть 2

Часть вторая. Лица «исчахших семитов»

1
Люди — это единственные существа развитие которых прогрессирует до сих пор. Стержень такого прогресса есть социальность. Человек, в отличии от животного, в какой-то момент начинает не просто чувствовать по отношению к себе поддержку и близость другого, но начинает сознавать «себя» и «другого», как не просто «двух случайно встретившихся разных особей», но «я» и «другой» это «мы». Так формируется ценностный ориентир. Человек отсекает себя от животного мира и становится социальным существом. Социальность — это не столько про формы выживания. Схожими формами обладают и животные. Социальность — это больше про возможность в себе увидеть другого и в другом лучше разглядеть себя.
Племена и народы это достаточно крупные и устойчивые социальные объединения. Для их определения в исторической науке имеются следующие критерии. В первую очередь это – общий язык и единая территория обитания.  Так же к основным признаком этнической принадлежности следует отнести набор устойчивых культурно-поведенческих форм и государственность.
Если конкретный человек очень рано научается относить себя к той или иной общности, то государственность в складывающихся социумах возникает довольно поздно. Это как дополнительный механизм или обруч, помогающий укрепить как извне, так и изнутри сложившуюся общность. Но именно на стадии централизованного государства окончательно формируются национальные этносы. Это так сказать сторона объективной реальности. Есть реальность и субъективная. Субъективность заключена, во-первых, - что конкретный человек и конкретный народ сам про себя думает; и во-вторых, - что про отдельного человека и отдельный народ думают другие.
Что касается евреев, то их этническая принадлежность - т. е. язык, земля, культурный код и даже государственность с мыслями о себе и о других –короче все, что каждый народ делает народом – все эти признаки   евреи записали в одну книгу, которую назвали Библией.

2
Очень давно по землям Аравийским, по землям, которые сегодня называются Ближним Востоком и по землям вдоль рек Месопотамии кочевали множество пастушьих племен. Кочевникам нужны были земли. Двигаясь за своими стадами в поисках тучных лугов, они, встречаясь с такими же кочевниками неизбежно должны были воевать.  Так было везде и со всеми. Для кочующих евреев особенности начинаются после того как они попадают в Египет. Именно в Египет на несколько столетий судьба заносит сыновей Иакова. Библия подробно рассказывает каковы были жестоки к евреям корыстные фараоны; как эти фараоны издевались над бедным народом; как евреи не имели возможность поклоняться своим богам и как они жаждали покинуть Египет. 600 тыс. только одних мужчин вышло из Египта. Если учесть, что у каждого взрослого мужика была жена и куча детей и скарба, то можно представить каков длинный и многочисленный был этот обоз. Египет покинуло не менее четырех миллионов человек. Бедный Египет и бедный фараон! Кто в стране после исхода евреев остался работать?  Если помнить сколько евреев пришло в Египет, когда там был в силе Иосиф и сравнить с числом покинувших, вряд ли можно говорить, что этим людям на берегах Нила было очень плохо. Во всяком случае, плодились и размножались эти люди очень хорошо. Вот такая приходно-расходная статистическая картинка.
Картинка прихода и расхода здесь понадобилась чтобы наглядно показать, как зарождалась библейская идеология. «Наша земля там, где нам хорошо, а где нам плохо такая земля нам не нужна, и мы оттуда уходим». Вот такая бухгалтерия и такое «приходно-исходное» сознание запечатлела Библия.
В рамках этого сознания у евреев и появляется персональный Бог. С этим Богом евреи и заключают договор. Именно на основании этого договора евреи считают себя избранным народом. Это справедливо, ибо именно их, а не кого-либо в Синайской пустыне избрал Бог. Справедливости ради скажем что кроме блуждающих евреев в той пустыне никого кроме них не было. Но не будем кощунствовать и не будем умолять   силу Всевидящего Ока. Вот собственно и все. В этих нескольких мыслях заключена вся интеллектуальная ценность еврейства. Именно поэтому судьба «бездомного» и «кочующего» по шарику народа всегда будет вызывать смешенные чувства. Быть всегда «Чужими для чужих и своими для своих» –вот принцип по которому вынуждены жить евреи. А как иначе. Иначе можно, подобно щепотке соли или кусочку сахара, незаметно раствориться в массе воды. Умудренные историей, с вечным страхом в сердце и неизбывной скорбью в глазах, эти люди не имеют зачастую возможности думать и говорить на языке своей единственной книги. Ну и что тогда остается? Лишь чувство возвышенной отчужденности и вкус терпкой сладости от поцелуя Бога. Будто женщина, желающая близости мужа, еврей желает божественной близости. Пусть без поцелуев, пусть  гнев и сокрушающая его десница, но только чтобы близко, рядом и только для нас. Такие переживание всегда окрашены тонами явной или скрытой эротики. Образы близости порождают, поддерживают и укрепляют память избранничества и первородства. Но зачем, для чего?  Этого еврей не помнит. А если помнит, то никогда не скажет. Зато все помнит Библия. В Библии еврейский Бог дышит и присутствует на каждой странице и в каждом слове. Это всегда ревность, зависть, сила и жестокость. Один из первых и самый наглядный образ ревнивого Бога запечатлен в книге Бытия.
«3. И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести.
4 И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли.
5 И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие.
6 И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать;
7 сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого…».
Итак, люди берутся построить до небес башню. Что на это желание желает Бог? Бог спускается со своих божественных высот на землю и глядит чего там наворотили эти грязные людишки? После этого Бог наказывает людей. Он решает разрушить башню и смешать народы. Картина не просто монументальная. Вслед за «первым потопом» - «Первым погромом».
В самом деле, только попытайтесь представить все это! Множество людей. Одни рубят в горах камень, другие собирают смолу, другие эту смолу разогревают, другие месят глину и лепят из нее кирпичи, другие кирпичи сушат и обжигают, другие толкают тачки. Тысячи мастеров мажут горячую смолу и на нее ряд за рядом кладут подвозимые кирпичи. Но чем бы каждый человек не занимался - все они свои воспаленные глаза и жаждущие откровения сердца устремляют к небесам. И как же на обращенные к небесам людские чаянья отвечает Бог?  Богу с его высот земная капашня не видна. Чтобы разглядеть эту возню Богу надо сойти на землю. Вот этот презрительный «сверху вниз» взгляд и усвоили евреи.

3
Древня история евреев туманна и легендарна. Многие ее факты отражены только в Библии и не имеют иных исторических подтверждений. Но даже в этот полуфантастический период Библия отмечает характерную особенность избранного народа. Это обособленное и диаспорическое существование. Иногда такое существование было принудительным, иногда добровольным. Почему так случалось - вопрос не нашей темы. Так или иначе, но евреев видимо такой образ жизни устраивал. Они не просто через века пронесли эту форму, но живут так до сих пор и кажется вполне благополучно чувствуют себя. Внутреннее самоощущение обособленной группы людей можно выразить словом намеренная «отъединенность». Здесь производными словами будут- «мы другие», «мы не такие», «мы особенные».
Соответственное отношение к таким группам было и со стороны народов на чьи земли приходили евреи. Тут будут такие слово: «чужие, не наши». В диапазоне вышеприведенных понятий и строились межэтнические отношения. Пришельцы считали себя особенными, автохтоны воспринимали их чужаками. Так евреи жили среди других народов– пока не возникали вопросы. Когда же вопросы возникали и евреям становилось плохо, они поднимались и уходили. Но по мере ассимиляции или просто всё более широкого включения евреев в жизнь народа с которым им приходилось сосуществовать – вопросы стали возникать и интенсивно обсуждаться уже самими евреями
Основной вопрос, который их стал мучать–кого можно считать евреями и вообще, что за такой феномен - еврейство?
Дореволюционная Еврейская Энциклопедия в статье «Еврей» не даёт никакого определения. Она лишь указывает, что «термин еврей для обозначения израильтянина в противоположность египтянину встречается уже в древнейших частях Пятикнижия». Современная же Еврейская Энциклопедия обходится таким определением: «Лицо, принадлежащее к еврейскому народу».
Определение ортодоксальных раввинов: «Еврей – это тот, кто рождён от матери еврейки или обращён в еврейство согласно Галахе». (Галаха – религиозная регламентация жизни евреев: «совокупность законов, содержащихся в Торе, Талмуде и в более поздней раввинистической литературе».)
Подобно старой дилемме - что первично яйцо или курица, евреи пытаются выяснить что в их жизни первично – еврей, как кровь или еврей в его отношении к Богу.
К примеру, вот что на этот счет писал Артур Кестлер: «Отличительной чертой еврея… является не его принадлежность к той или ной расе, культуре или языку, а религия». Тут мы видим отрицание первичности крови перед торой и талмудом.
Но вот другое мнение. Оно было сформулировано еще в XIX веке. Еврейские прогрессисты высказывались в том смысле что «евреи предшествуют иудаизму», «мы должны постоянно расширять наше понимание „еврейскости“», «вырваться из ограничений галахического иудаизма в более широкий мир».
Наступил секулярный XX век. Тут уж религиозное понимание еврейства основательно пошатнулось. Г. Слиозберг считал, что религиозный компонент бесповоротно оттеснён:
 «В чём критерий еврейской национальности?  - задает вопрос и сам отвечает господин Слиозберг. Именно в еврействе заключается национальная сущность в течение тысячелетий. Она – в непрерывной цепи особой еврейской культуры, в единой духовной сущности всех евреев во всех странах».
Ханна Арендт в середине двадцатого века предупреждала: «Иудаизм выродился в еврейство, мировоззрение – в набор психологических черт»
В 1958 «Высший суд справедливости Израиля», разбирая одно конкретное дело, вынес решение – со ссылкой на раввинистическую литературу: «в глазах Галахи, еврей, перешедший в другую веру, тем не менее остаётся евреем… Еврей не перестаёт быть евреем, даже нарушая еврейский Закон». – Для еврея «переход… в иную веру в сущности невозможен»
(все цитаты приводятся по Солженицын А. «Двести лет вместе. Т. 2).

4
После краткого, но очень необходимого экскурса теперь можно обратиться к Бабелю и его творчеству.
Начиная с самых первых рассказов «Старый Шлойме» (1913), «Шабос-Нахаму» (1918) затем цикл «Одесских рассказов» и примыкающих текстов это линия, когда Бабель всерьез примерял на себя роль еврейского писателя в русскоязычной литературе. Вот как эту линию творчества Бабеля характеризует Шемон Маркиш в своей книге «Бабель и другие» Киев 1996: «Несомненно, еврейское происхождение, воспитание и образование Бабеля сыграли в его творчестве огромную роль, на его прозу влияли идиш и иврит, еврейский быт и еврейская литература, стиль и синтаксис Танаха… писать по-еврейски не хотел. Писать же для «гоев» правду (естественно, художественную правду, как он ее понимал) о евреях для него как для человека (человека, а не писателя) очень еврейского, очень традиционного было психологически тяжело. Это сильное неприятие, высокий психологический барьер, отделяющий Бабеля от «гойского» мира, прекрасно видно в конармейском дневнике…  Однако для правильного прочтения прозы Бабеля важней понять не то, что он, говоря о евреях, сказал, а то, о чем он промолчал и о чем солгал». (Маркиш Ш. «Бабель и другие». Киев, 1996. С. 27).
И вот я, русский человек, из 21 века читаю и вновь перечитываю «Конармию». Я искренне хочу понять замысел автора. Какова в книге «Конармия» роль еврейства? Ведь очевидно, что Бабель не просто захотел показать очередное страдание своего народа. Но тогда что это? Я, как читатель, желал бы, чтобы Исаак Эммануилович дал ответ. И он ответ дал. В «Конармии» есть рассказ «У святого Валента». Напомню, о чем речь идет в этой короткой зарисовке. В самом начале сообщается, что буденовцы накануне взяли селение с названием Берестечко. Главный герой Кирилл Лютов находится в штабе. Он разбирает донесения. Видимо военкор отыскивает материал для своей будущей статьи.  затем Лютов выходит на крыльцо. Перед ним белоснежный костел. Комиссар пропаганды интересуется историей храма и делает вывод, что бывший хозяин костела ксендз Тузенкевич, который накануне бежал и в доме, которого теперь разместился штаб шестой дивизии, так вот - этот католический священник оказывается много чего хорошего сделал для города. Тут автор принимается подробно рассказывать об этом прекрасном человеке. И в ходе этого рассказа роняется фраза, которая и стала ответом автора на мой вопрос. Ключик в скважине повернулся и все разъяснилось. Вот почему сбежавшего ксенза все так сильно в Берестечке любили! Когда люди желают кого-то похвалить, - пишет Бабель, - они говорят, что этого человека любят евреи.
Я усмотрел в этой реплике ответ - почему в красноказачьей повести столь жирно прочерчена еврейская линия! По очевидному замыслу Бабеля в книге предъявлены не просто бедные реально разоренные войной и страдающие евреи. На войне не меньше разорений, страданий и насилия было по отношению к русским, белорусам, полякам и украинцам. Почему же автор столь однозначно педалирует еврейскую тему? Объяснить такую позицию можно только когда на внешний план жестоких военных действий наложить план внутренний т. е. что по этому поводу думает конкретный человек. И не просто конкретный человек у которого сожгли хату, зарубили корову, увели лошадь и изнасиловали дочь, но человек, которого приблизил к себе Бог.  И это справедливо. Ведь каждый такой человек — это не просто слезы и голое страдание. В нем по особому статусу кроме личной боли сосредоточена боль всего человечества. Поэтому каждый такой страдалец — это воплощенная нравственность. Да, любого человека можно растерзать, можно зарезать и уничтожить. Но ничего нельзя сделать с нравственным императивом. Конечно такие люди — это особенные люди. пока такой высоконравственный человек дышит, он может глядеть и даже плюнуть в любые бесстыжие залитые самогоном глаза!

5
И конечно же таким высоконравственным человеком в рядах конармии выступает чекист Бабель под фамилией Кирилла Лютова. Если обобщить чувства какие военкор Лютов постоянно вынужден испытывать - это ужас и омерзения интеллигента перед нравами красных казаков. Лютов-Бабель мечется между страхом быть разоблаченным; желанием приспособиться; и глубоким презрением   человека, привыкшего смотреть на происходящее «сверху вниз».
Помните надеюсь этот презрительный взгляд «сверху-вниз»? Так смотрел на людей ревнивый Бог. Современники Бабеля - как его почитатели, так и недруги, — примерно одинаково рисуют портрет Исаака Эммануиловича. В их глазах Бабель — это человек, стоящий как бы «над» текущей жизнью и относящегося к окружающим его людям немного «сверху».
- «Посмотрите на воробью, которое само добывает своё пище!» — так Бабель любил цитировать уважаемого им ребе Менахама с Молдаванки.
 Разве можно не увидеть здесь явное противопоставление ветхого Бога Израиля Богу нового завета? Разве возможно помыслить Христа со взглядом презрительного высокомерия? ««Взгляните на птиц небесных», - говорит Христос, -  они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец Небесный питает их» (Мф. 6:26).
Виктор Шкловский говорил, что в «Конармии» Бабель «увидел Россию так, как мог увидеть ее француз-писатель, прикомандированный к армии Наполеона».
В самом деле поглядите, чем в свободное от войны время занят комиссар от пропаганды товарищ Лютов-Бабель. Он бродит по разоренным поместьям, где брошены драгоценные книги — фолианты времен Николая I, польские манускрипты XVI века, французские романы. В разрушенном доме ксендза, его картинах, латинских рукописях, портрете Сенкевича видит «экстракт нации». Оплакивает разграбление костела, украшенного итальянской живописью, где конармейцы с матерной руганью рвут и тюками тащат драгоценные ризы: «Зверье, они пришли, чтобы грабить, это так ясно, разрушаются старые…».
 А вот отношение Бабеля к местному населению: «В Галиции невыносимо уныло, разбитые костелы и распятие, хмурое небо, прибитое, бездарное, незначительное население. Жалкое, при­ученное к убийству, солдатам, непорядку, степенные русские плачущие бабы, взрытые дороги, низкие хлеба, нет солнца, ксендзы в широких шляпах — без костелов. Гнетущая тоска от всех строящих жизнь. Славяне — навоз истории. Ночь в гостинице, рядом супруги и разговоры, и слова и… в устах женщины, о русские люди, как отвратительно вы прово­ди­те ваши ночи и какие голоса стали у ваших женщин. Я слушаю, затаив дыхание, и мне тяжко».

6
Выше был обрисован, так сказать, общий фон. Теперь давайте взглянем как на этом фоне представлен еврейский мир. Подчеркиваю, этот мир нам представляется в исполнении Бабеля. Итак, в местах где воюет красная конармия кроме русских, украинцев и поляков живут евреи хасиды. Это представители одной из консервативных частей еврейства. Поэтому на первый взгляд кажется справедливым автору «Конармии» миру хасидов подарить несколько страниц. Здесь скупой на фразу Бабель являет несоразмерный пример словесной щедрости. Значительную часть своей книги он посвящает евреям хасидам. Это рассказы: «Гедали», «Рабби», «Сын рабби», «Пан Аполек», «Кладбище в Козине», «Переход через Збруч», «Костел в Новограде», «Берестечко», «Путь в Броды», «Замостье». В остальных рассказах, где лишь только блеснут очки товарища красного пропагандиста Лютова, элементы еврейского мира тут же высовывают свои ушки, которые всегда на макушке. Пересказывать Бабелевские картинки из хасидской жизни 1920 года у меня нет желания. Читайте, думайте, сопоставляйте и сами все увидите. Скажу лишь одно -  я не знаю, как сейчас, но весь семидесятилетний период советской власти веселые консерваторы хасиды согласно Библии плодились, размножались и чувствовали себя прекрасно.
Здесь же я подробнее хочу остановиться на зарисовке «Пан Аполек». Скажу сразу, новелла «пан Аполек» с художественной точки зрения произведение, пожалуй, самое блестящее во всей «Конармии».
События в новелле разворачиваются по двум временным отрезкам. Первое событие — это визит Лютова-Бабеля в костел. Но было событие, которое произошло за тридцать лет до того, как в эти места пожаловала Красная Армия. Итак, в некоторое местечко за тридцать лет до того со своим слепым товарищем приходит пан Аполек. Он крещенный еврей и профессиональный художник. Пан Аполек предлагает местному ксендзу услуги по росписи нового костела. Художник предъявляет диплом и образцы своих работ.  После этого пан Аполек допущен к работе. Начинается роспись храма. Как-то ксендз, зайдя   в собор, приметил что один из изображенных волхвов, пришедший поклониться Христу, как две капли воды лицом похож на него. Ксендз ничего художнику не сказал, но этим обстоятельством остался весьма доволен. Настолько доволен, что посылает пану Аполеку полную чашку коньяка.  Ободренный живописец с еще большим рвением продолжает работать. Когда же работа по росписи завершена кседнз с недоумением видит, что в образах написанных святых дерзкий художник изобразил всю местечковую рвань. Мало того, что это все были люди незнатные, но они все были еще и евреями! К примеру, Деву Марию Аполек списал с подзаборной проститутки Эльки. Короче, ересь случилась неимоверная и пан Аполек со скандалом изгоняется. Но художник не впал в отчаяние. Как человек предприимчевый и успевший стежать у местного населения почет и славу, пан Аполек из местечка уходить не поспешил.
 Вот расценки, которые художник предложил селянам: «Пятнадцать злотых за Богоматерь,  двадцать  пять  злотых  за  святое семейство  и  пятьдесят  злотых  за  тайную  вечерю  с  изображением  всех родственников заказчика. Враг заказчика может быть изображен в образе Иуды Искариота, и за это добавляется лишних десять злотых, - так объявил Аполек окрестным крестьянам, после того как его выгнали из строившегося храма».
Вот так, за малую мзду художник в каждом доме стал рисовать святых с лицами хозяев. И вот спустя тридцать лет в это местечко и в этот храм является товарищ Лютов. Ксендз от Красной Армии сбежал, а вот состарившийся пан Аполик тут. Он живет на кухне при сердобольной тетушке ЭЛизе и продолжает рисовать. Всю эту историю Лютов узнает от самого Аполека. Тут же художник под большим секретом стравливает пану писарю еще одну байку: «- Имею сказать пану, - шепчет Аполек и уводит меня  в  сторону,  -  что Иисус, сын Марии, был женат на  Деборе,  иерусалимской  девице  незнатного рода... Аполек в розовом банте и истертых  розовых  штанах  копошится  в  своем углу… - И то, что говорят пану попы и евангелист Марк и евангелист Матфей, - то не есть правда... Но правду можно открыть пану  писарю,  которому  за пятьдесят марок я готов сделать портрет под видом блаженного Франциска  на фоне зелени и неба... Эта девушка имела жениха.  Ее жених был молодой израильтянин, торговавший слоновыми  бивнями.  Но брачная ночь Деборы кончилась недоумением и слезами. Женщиной овладел страх, когда она увидела мужа, приблизившегося к ее ложу. Икота раздула ее глотку.  Она изрыгнула все съеденное ею за свадебной трапезой. Позор пал на Дебору, на отца ее, на мать и на весь род ее. Жених оставил ее, глумясь, и созвал всех гостей. Тогда Иисус, видя томление женщины, жаждавшей мужа и боявшейся его, возложил на себя одежду новобрачного и, полный сострадания,  соединился  с Деборой, лежавшей в блевотине. Потом она вышла к гостям, шумно торжествуя, как женщина, которая гордится своим падением.  И только Иисус стоял в стороне. Смертельная испарина выступила на его теле, пчела скорби укусила его в сердце. Никем не замеченный, он вышел из пиршественного зала  и удалился в пустынную страну, на восток от Иудеи, где  ждал  его  Иоанн. И родился у Деборы первенец...
   - Где же он? - вскричал я.
   - Его скрыли попы, - произнес Аполек с важностью и приблизил легкий и зябкий палец к своему носу пьяницы.».
Вот такую блестящую, абсолютно библейскую и абсолютно еретическую историю про пана Аполика рассказал Бабель. А закончил (точнее начал) он свою байку так:
 «Прелестная и мудрая жизнь пана Аполека ударила мне в голову, как старое вино. …Среди скрюченных развалин, судьба бросила мне под ноги укрытое от мира   евангелие. Окруженный простодушным сиянием нимбов, я дал тогда обет следовать примеру пана Аполека. И сладость мечтательной злобы, горькое презрение к псам и свиньям человечества, огонь молчаливого и упоительного мщения -  я принес их в жертву новому обету».

7
- Что за такое «укрытое от мира   евангелие» и про какой-такой «новый обет» загадочно вещает автор? – откладываю книгу и задумываюсь я. – А ведь тут кроме эстетики есть и философия, и идеология!
К примеру, есть мнение, высказанное литературоведом К. Исауловым, что в этой новелле Бабель свое, так сказать, мироощущение сознательно двинул от ветхозаветной морали непримиримости и избранничества в сторону «нового обета». «пан художник проповедует новый апокриф. Это так. Но разве можно считать его байки новым Евангелием? Конечно нет. Но тогда может быть сам Бабель желает создать апокриф третьего Завета где мессией назначен Пан Аполек?  В этом надо разобраться. Как видно из текста –пан Аполек отвергает Христа, как Бога Нового завета.  Именно поэтому нигде в тексте Иисус не именуется Христом. Во-вторых, происходит отрицание Христа, как сына божева. А это уже ересь.  После акта совокупления Христа с Деборой человечество навсегда отсекается от духовного единения с Богом. Что же Бабель предлагает? Вместо жертвы Христа вновь предлагается ветхозаветный суррогат. Более того, как только у Иисуса рождается ребенок обожествление земного человека неизбежно. Теперь каждый может сказать – я прямой т. е. кровный потомок Христа. Так Бабель в образе пана Аполека разъединив человека с Богом, и обожествив плотское начало, оправдал человека и все его дела. Но тогда оправданы, как страдания бедных евреев, так и казачья философия-  жить — есть — спать —трахать баб и бухать.
А может чекист Бабель желает вручить дряхлому ветхозаветному Богу в руки красное знамя пролетариата? Не будем улыбаться.  Лучше давайте поглядим насколько такая версия имеет подтверждение. И конечно в первую очередь в самом тексте. Итак, Бабель в своей центральной новелле «Пан Аполек» заявляет, что еврейская линия наряду с линией движения красной конницы это две не взаимоисключающие, но взаимодополняющие силы. Мне представляется мощная еврейская линия в повести «Конармия» этаким свитком Торы, который разворачиваясь, постепенно являет из себя великую и конечно же божественную мудрость. Так вот, если в новелле «Пан Аполек» лишь обозначена главная мысль о явлении Бога краснознаменной революции, то в последующих новеллах эта мысль четко и наглядно представлена как это должно происходить. Речь идет о новеллах «Гедали», «Рабби» и «Сын рабби». Все эти новеллы с одной стороны освещают мир хасидизма. Основатель хасидизма ребе Исраэль Баал-Шем-Тов (перевод фамилии означает «обладатель доброго имени») в своих проповедях противопоставлял живые формы еврейской жизни слепому следованию иудаизма. Хаседизм на первый план выдвигает не изучение Талмуда, не ритуал, а горячую молитву, доступная любому и идущая от сердца прямо к Богу.

8
 Главные персонажи трех новелл, о которых сейчас будем говорить — Это приверженец хасидского рабби Гедали, сам рабби и его сын. Бабель утверждал, что Моталэ — «последний рабби из Чернобыльской династии», а его сын Илья — «последний принц в династии». Вот диалог политрука Лютова и Моталэ из новеллы «Рабби»: «Откуда приехал еврей? — спросил он и приподнял веки.
 — Из Одессы, — ответил я.
 — Благочестивый город, — сказал рабби, — звезда нашего изгнания, невольный колодезь наших бедствий! Чем занимается еврей?
 — Я перекладываю в стихи похождения Герша из Острополя.
 — Великий труд... Шакал стонет, когда он голоден, у каждого глупца хватает глупости для уныния, и только мудрец раздирает смехом завесу бытия. — Чему учился еврей?
— Библии. То есть святости.
 — Чего ищет еврей?
 — Веселья».
И чуть дальше:
 «— Ах, сколько богатых дураков знал я в Одессе, сколько нищих мудрецов знал я в Одессе! Садитесь же за стол, молодой человек, и пейте вино, которого вам не дадут...».
Вот оказывается, чем в рядах конармии занимается многостаночник Лютов-Бабель! Кроме того что он трясся в обозе, пописывал статейки, вел дневник, он еще для души перелагал похождения Герша. Конечно умный рабби Моталэ не поверил ни одному слову красного военкора. При этом проницательный рабби в каждом своем вопросе напоминает Лютову что он еврей. И конечно же это скрытый укор. Именно потому что Лютов «перелагал» похождения Герша лишь на словах, за это ему и предлагают несуществующее вино, которое пить он может только мысленно. Свое отношение к заплесневелым хасидам Бабель кратко обрисовал в дневнике. Там тоже есть этот диалог, но какой он! Прочитайте и сравните.
 После общения с рабби Моталэ Лютов называет этих хасидов мертвячиной и успокоенный возвращается к красноармейскому поезду что бы дописать неоконченную статью. Ведь утром буденновцы должны получить свежую газету «Красный кавалерист.
 В новелле «Гедали» Бабель тему хасидизма продолжает. Видимо его обидел своим разоблачением рабби Моталэ, потому что  в этой новелле уже другой главный персонаж. Это старик Гедали. Он в частности говорит Лютову: «В страстном здании хасидизма вышиблены окна и двери, но оно бессмертно, как душа матери...».
Для военкора Лютова Гедали такая же мертвящая древность, как и его лавка. Старик не воспринимается как субъект современного дня. Лютов морщит нос и говорит: «Меня обволакивает легкий запах тления».
Со своей стороны, хасид Гедали хочет понять революцию, сказать ей «да», но не может. На это Бабель беспощадно отвечает: «В закрывшиеся глаза не входит солнце». Гедали боится насилия и искренне радуется, когда поляков, притеснителей евреев красные казаки прогнали. Но те же спасители казаки у него бесстыдно сперли граммофон. Гедали уверен, если человек способен отобрать у другого что- либо это нехороший человек. А раз революция отбирает у него граммофон, то революцию делают «злые люди». «Злые люди не разумеют справедливости» (Притчи Соломоновы, 28, 5). Гедали перед ушами Лютова мечтает об «интернационале добрых людей».
 - «Где сладкая революция?» - вопрошает старый еврей молодого еврея.
- «Она (революция) – отвечает Лютов, - не может не стрелять, потому что она революция».
- «И я хочу интернационала добрых людей, - заявляет ветхозаветный Гедали, -  и я хочу, чтобы каждую душу взяли на учет и дали бы ей паек по первой категории».
Здесь Бабель общается конечно уже не с почти мертвецом Гедали, но с самим Богом. Разрешается этот спор договором. Суть нового договора обнаруживается в новелле «Сын рабби». В корпусе текстов, связанных с еврейской линией это последняя новелла.
Талантливо подражая библейским страницам, где звучит чарующая музыка еврейской поэзии, Бабель в этом же стиле пишет свой последний рассказ.
«...Помнишь ли ты Житомир, Василий? Помнишь ли ты Тетерев, Василий, и ту ночь, когда суббота, юная суббота кралась вдоль заката, придавливая звезды красным Каблучком?»- вот так возвышенно начинает свою песню Исаак Эммануилович. - «…Помнишь ли ты эту ночь, Василий?.. …Смешной Гедали раскачивал петушиные перышки своего цилиндра в красном дыму вечера. Хищные зрачки свечей мигали в комнате рабби. Склонившись над молитвенниками, глухо стонали плечистые евреи, и Старый шут чернобыльских цадиков звякал медяшками в изодранном кармане... Потом, - продолжает Бабель, - раздвинулась завеса шкапа, и в похоронном блеске свечей мы увидели свитки торы, завороченные в рубашки из пурпурного бархата и голубого шелка, и повисшее над торой безжизненное, покорное, прекрасное лицо Ильи, сына рабби, последнего принца в династии».
После поэтической преамбулы припоминания старика Гедали, сознание автора возвращается в реальность действующей армии:
«И вот третьего дня, Василий, полки двенадцатой армии открыли фронт у Ковеля... Войска наши дрогнули и перемешались. Поезд политотдела стал уползать по мертвой спине полей. Тифозное мужичье катило перед собой привычный горб солдатской смерти. Оно (мужичье) прыгало на подножки нашего поезда и отваливалось, сбитое ударами прикладов... А на двенадцатой версте, когда у меня не стало картошки, я швырнул в них грудой листовок Троцкого. Но только один из них протянул за листовкой грязную мертвую руку. И я узнал Илью, сына житомирского рабби. Я узнал его тотчас, Василий. И так томительно было видеть принца, потерявшего штаны, переломанного надвое солдатской котомкой, что мы, переступив правила, втащили его к себе в вагон. Голые колени, неумелые, как у старухи, стукались о ржавое железо ступенек; две толстогрудые машинистки в матросках волочили по полу длинное застенчивое тело умирающего. Мы положили его в углу редакции, на полу. Казаки в красных шароварах поправили на нем упавшую одежду. Девицы, уперши в пол кривые ноги незатейливых самок, сухо наблюдали его половые части, эту чахлую, курчавую мужественность исчахшего семита. А я, видевший его в одну из скитальческих моих ночей, я стал складывать в сундучок рассыпавшиеся вещи красноармейца Брацлавского. Здесь все было свалено вместе — мандаты агитатора и памятники еврейского поэта. Портреты Ленина и Маймонида лежали рядом. Узловатое железо ленинского черепа и тусклый шелк портретов Маймонида. Прядь женских волос была заложена в книжку постановлений шестого съезда партии, и на полях коммунистических листовок теснились кривые строки древнееврейских стихов. Печальным и скупым дождем падали они на меня — страницы "Песни песней" и револьверные патроны».
 — «Четыре месяца тому назад, - продолжает Бабель в пятницу вечером, старьевщик Гедали привел меня к вашему отцу, рабби Моталэ, но вы не были тогда в партии, Брацлавский.
— Я был тогда в партии, — ответил мальчик, царапая грудь и корчась в жару, — но я не мог оставить мою мать...
— А теперь, Илья?
— Мать в революции — эпизод, — прошептал он, затихая. — Пришла моя буква, буква Б, и организация услала меня на фронт... Я попал в Ковель! Кулачье открыло фронт. Я принял сводный полк, но поздно. У меня не хватило артиллерии...
Он умер, не доезжая Ровно.  - заканчивает историю сына рабби и заканчивает свою книгу Бабель, - Он умер, последний принц, среди стихов, филактерий и портянок. Мы похоронили его на забытой станции. И я — едва вмещающий в древнем теле бури моего воображения, — я принял последний вздох моего брата».

9
История последней новеллы окрашена в тона высокой трагедии.  Ничего не скажешь. Бабель последним текстом сумел выдавить слезу и вызвать неподдельное сочувствие. Но когда всхлипы затихают и повышенные удары сердца усмирены тогда можно порассуждать. Например, о том, что же в конце концов написал Бабель. Напомним о двух идейных линиях, которые через всю повесть намеренно проводил автор. В художественном плане это эстетика контраста. В самом деле, - если текстысвязанные с действиями конармией выглядят намеренно грязными пьяными и неряшливыми, то еврейская линия, кроме назойливо звучащей идеи «нравственного превосходства», придает повествованию некую целостность и завершенность. Мы хорошо помним, как в первой новелле «Переход через Сбруч» армия Буденного переправляется через реку и комиссар Лютов, покинув обоз, идет отдыхать в еврейский дом. В доме полная разруха. Бабеля укладывают спать рядом с убитым стариком хасидом у которого разрублена голова и в бороде сгустком висит засохшая кровь. Последняя новелла рассказывает о смерти сына рабби Моталэ. Еврейский юноша Илья Брацлавский умирает на руках комиссара Кирилла Лютова. Бабель юного большевика называет своим братом. Не припомню, называл ли «братом» товарищ Лютов –Бабель кого-либо среди конармейцев? Афоньку Биду кажется называл. Да, Афонька был Лютову единственным другом. Так во всяком случае считал сам Лютов. Но ведь и Афонька чуть было не пристрелил гнилого очкастого интеллигентика за его трусость и не желание исполнить последнюю волю смертельно раненного и умирающего товарища Долгушева. (см. «Смерть Долгушева»).
Вот еще одно соображение в пользу целостности повествования- если старый хасид Гедали только мечтает об «интернационале добрых людей», то еврейский юноша Илья Брацлавский умирает большевиком. Напомним каков же скарб Ильи Броцлавского. Он скудный и очень символический: «Здесь все было свалено вместе — мандаты агитатора и памятники еврейского поэта. Портреты Ленина и Маймонида лежали рядом. Узловатое железо ленинского черепа и тусклый шелк портретов Маймонида. Прядь женских волос была заложена в книжку постановлений шестого съезда партии, и на полях коммунистических листовок теснились кривые строки древнееврейских стихов. Печальным и скупым дождем падали на меня — страницы "Песни песней" и револьверные патроны.».
Итак, два портрета лежат перед глазами Бабеля - Ленин и Маймонид.
 Я прикрываю глаза и будто вижу, как над телом умирающего брата Ильи склонилась фигура скорбящего брата Исаака. Сцена скорби впечатляет.
- Можно ли расценивать, - спрашиваю я себя, -   можно ли расценивать содержание рюкзачка неким завещанием или даже наказом одного брата брату другому? Во всяком   случае именно эту идею проталкивает автор. А если можно, тогда следует понять Ленин и Маймонид  - какая тут связь?
Размышляя о возможной связи между Лениным и Маймонидом, мне вдруг припомнились другие слова. Эти слова прозвучали сперва в могучих речах Льва Троцкого и затем из уст наркома просвещения Луначарского. Ведь это они называли марксизм пятой иудейской религией? Или я что-то путаю?

10
 «Я не выбирал себе национальнос¬ти, — вспоминал слова Бабеля Константин Паустов¬ский. — Я еврей, жид. Временами мне кажется, что я могу понять все. Но одного я ни¬когда не пойму — причину той черной подлости, которую так скучно зовут антисемитизмом».
Что-ж, замечание честное и справедливое.   Но вот как на самого Бабеля смотрели его современники. Они нередко обвиняли его в том же антисе¬митизме. Ребенком он оказался свидетелем одесского погрома 1905 года, жертвой которого стал его дед. —Позже под именем Кирилла Васильевича Лютова Бабель отправляется в поход первой конармии Буденного где красные казаки время от времени учиняют революционные погромы. свое происхождение Бабель, чтобы не выдать себя, постоянно скрывает.
 как и огромное число евреев его поколения, Наблюдая или в прямую участвуя в реалиях рево¬люции, Бабель искренне верил в ее идеалы и, опла¬кивая гибель своей культуры, считал происходящее неизбежным злом.
 Так же из Библии хорошо известно - добро и зло понятия весьма условные. Сила же категория абсолютная.