О пользе язвительности

                Виталию К. – моему другу и академику пивной тары



Оказывается, людям совсем не безразлично то, что о них пишут. К печатному слову относятся с большим уважением, чем разговорам.

Наверное, из-за того, что разговоры можно отнести к слухам. Слухи к сплетням. А сплетня она и есть сплетня. Страшного ничего нет. На нее можно и рукой махнуть.

Другое дело напечатанный черным по белому текст, в котором речь идет о тебе. Он вызывает священный внутренний трепет. Будь это книга или популярное периодическое издание, предвыборная листовка или страничка обычного машинописного повествования.

Даже, если его никто не прочитает, кроме самого же автора. Чтобы опубликоваться, нужны средства, а их у  бедного графомана нет.  Такое положение автора полностью исключает возможность ознакомление широких читательских масс с его мнением, которое он высказал о тебе, не мучаясь угрызениями совести.

Казалось бы, чего бояться. Нет же, одолевают сомнения: вдруг, наступит время, появятся у графомана  деньги -  он возьмет и подкинет свою писанину какому-то издательству и все, кому не лень, будут читать, что о тебе думает борзописец. А чтиво это не всегда лицеприятно. То есть, лицу твоему неприятно. Лицо от этого грустнеет, появляются на нем морщины и недовольное выражение.

Обычно так и рассуждает человек, у которого знакомый (знакомая), приятель (приятельница), а еще хуже, друг (подруга) заболел(а) страшной болезнью -  сочинительством.
И идет на всевозможные ухищрения, чтобы не стать мишенью для неугомонного пера.
 
Впервые я сделал это открытие, когда, выслушал искренние возмущения от представительниц «слабого пола», случайно прочитавших отрывочные записи, разбрасанные повсюду в силу моей отвратительной привычки оставлять все в состоянии беспорядка.

Их можно было найти прилепленными к окну, валяющимися на столе, в тумбочке под телевизором, на товарном чеке, забытом на диване, в открытых файлах на экране компьютера или просто разбросанными на полу.

Женщины же – существа любопытные и въедливые. Найдут и обязательно сунут в заметки свой очаровательный носик.
Ну, такая у них природа!

Обнаружив записки, ознакомившись с ними, они начинают предъявлять претензии, искренне обижаясь на то, что я отразил их совершенно необъективно, исказил до неузнаваемости их внешность, характер и душу.
Моему удивлению не было предела!

Как они ухитрялись отыскать общие черты между дамами, описываемыми мною и ими самими, реально существующими, абсолютно непонятно. Во всяком случае, мне и в голову не приходило, что изображаю я их. Потом я к этому  привык и научился относиться к упрекам снисходительно. И с определенной долей юмора.

Женщины – существа особые, космические. Требования к ним должны быть на один-два порядка ниже, чем к мужчинам.

Но, однажды мой друг в обстановке заурядного застолья, зажав рюмку в своей большой, пухлой руке, произнес:
- Хочу выпить за тебя. Что мне в тебе нравится, так это жизнеутверждающий оптимизм и способность к принятию необдуманных решений. А еще меня радует, что ты, пока, ничего про меня не написал.
 
Он сделал паузу, вздохнул и добавил:
- Язвительного.
Друг поставил мне безошибочный диагноз: графомания. И опасался не без оснований – к его портрету, исподволь, я уже подбирался
.
Правда, медленно и безуспешно. Заготовки были. Но настолько трогательные и нежные, что автора впору заподозрить в нетрадиционной ориентации. Так о мужчинах не пишут.

Уж больно лубочный, прилизанный образ друга у меня получался.  Лучше бы нашлись слова саркастические, иронические. Нужно чего-нибудь остренького, гротескового добавить, а не выходит. Я мучался, злился на себя, обвинял в отсутствии всяких способностей к изучению людей.

И тут осенило: надо восстановить в памяти впечатления от первой встречи. Вспомнить оказалось не так просто – времени прошло достаточно много. Утрачена свежесть восприятия. Но я старался изо всех сил.

Когда мы встретились впервые, впечатление он производил невыгодное. Внешне напоминал бывшего премьера Великобритании У.Черчилля - выше среднего роста, грузный, с внушительным животом.
На сутулой фигуре мешковато сидел темный дорогой костюм, под расстегнутым воротом сорочки стального цвета небрежно повязан длинный, серо-зеленый галстук.

Не хватало только увесистой коричневой сигары в пальцах, похожих на венские сосиски. Однако с куревом он к этому времени покончил из-за участившихся гипертонических приступов. Ходит лениво-размеренно, выворачивая ступни ног наружу.
 
      Умные, немного близорукие глаза, но какие-то уж очень печальные и добрые. Думаю, чтобы скрыть этот «дефект» он и пользуется затемненными очками. Во, всяком случае, в  жестокое нынешнее время сочетание ума и сострадания кажется противоестественным. Лицо невыразительное, грустное - до меланхолии.

Бровей, пока не присмотришься, не заметишь. Над высоким лбом густые волосы, уложенные на правую сторону, но не расческой, а пятерней. Движения медленные - до раздражительности. Речь грамотная, ровная, профессионально аргументированная, но из-за отсутствия эмоций, кажется малоубедительной.

    Короче, ни дать, ни взять – тюфяк интеллигентный. На роль харизматичного лидера, на мой взгляд, такие не тянут. Броскости, яркости, что ли, в нем не хватало.
Когда он рассуждал о семье, ее месте в жизни человека, воспринимался окружающими, как эгоцентричная натура с ярко выраженными признаками цинизма.

Встречают по одежке, а провожают …без нее. При длительном общении внешность и одежда отходят на второй план. Более того, перестаешь придавать им значение.
Прошло около месяца с тех пор, как мы стали работать вместе. Задачи приходилось решать непростые и, нередко, в экстремальных условиях.

Другой человек предстал передо мною.
При моем дилетантизме в области тарного дела широта и размах его профессионального кругозора не могли не поражать. За сухими словами контрактов и договоров мой друг ухитрялся разгадывать замысловатые ребусы поставщиков, в которых скрывались их истинные намерения – сорвать сверхмаржу.

Он часами, страстно мог говорить о красоте бутылки, картонной коробки  или пивной банки с таким восхищением, словно о творенье рук Микеланджело или, по меньшей мере  –  Мухиной.
Благодаря ему, я уяснил, перешагнув полувековой рубеж своей жизни, что всеми презираемый труд снабженца – искусство, творчество и … никем не понимаемая романтика.

Продолжая исподтишка наблюдать за ним, обнаружил то, что в других людях не всегда увидишь. Оказалось, мой друг меломан, каких мало. То, что мной ранее воспринималось, как цинизм и равнодушие – не более, чем искусственно созданная оболочка, за которой  он наивно полагал спрятать свою ранимую и отзывчивую душу. Да, больше того, друг сентиментален.

Он способен глубоко сопереживать и придти на помощь совершенно посторонним людям, не говоря уж о друзьях.  Что же касается отношения к  детям, то кроме, как трепетным его и назвать нельзя. Когда младший сын заболел «компьютерной чумой», куда и девался его показушный цинизм.

Все доступные и недоступные педагогические методы он использовал, но добился результатов, которые и Макаренко не под силу. Вырвал мальца из протухшей атмосферы ночных компьютерных клубов. Рассказывая о старшем, успешно вписавшемся в сложную современную жизнь, друг, того и гляди, лопнет от переполняющей его гордости за сына.
 
И вот уже мешковатость и нарочитая небрежность в стиле его одежды кажутся верхом элегантности.
Мне стало ясно, что грусть в глазах моего друга от  чего-то неизведанного, но желанного, а не следствие депрессии, как я предполагал. Печаль же от боли потерь, которых уже не вернуть.

Время от времени сбиваясь на комплиментарный тон в изображении друга, я с радостью изредка подмечал в нем причуды, позволяющие съязвить. Одна из них – жуткий консерватизм. Во всем! Только подумать – новый костюм он не оденет, пока тот не отвисится в шкафу около года. Видите ли, глаз к новой одежде должен привыкнуть, прежде чем на тело ее напялить!

Или вот с едой еще. Если она состоит не из кавказского меню, то друг ее будет ковырять с брезгливым отвращением так, что у соседей тоже аппетит пропадает. Более того, зальет блюдо обильно горчицей и кетчупом, независимо мясо ли это, рыба или сырники.

А отношение к себе подобным? Коль понравился человек, пусть он хоть из одних недостатков состоит, друг для него последнюю рубашку снимет. Ну, а если не пришелся по душе кто, с ним он будет общаться с хмурым, нахохлившимся видом. Надуется, как бык на корриде и скрыть свое подлинное отношение к такому человеку ему не под силу.

Но, с другой стороны, вроде не такой уж и консерватор мой друг. При появлении новой модели мобильного телефона или, скажем, ноутбука он ни за что не успокоится, пока не приобретет ее. Не может оставаться равнодушным и к свежим модификациям фотоаппаратов и видеоаппаратуры, обожает очки и авторучки, меняет их настолько часто, что не успевает раздарить старые.

Хотя есть у него серьезный недостаток, над которым просто грех не поиздеваться – комплекс по поводу собственной полноты. Причем абсолютно необоснованный.  Потому что худым нравятся полные, а худых много. Закон единства и борьбы противоположностей в действии, что называется.

Тощих у нас с избытком, а поэтому меня радует, что мой друг многим симпатичен. По моим наблюдениям, женщинам тоже. А женщин у нас больше, чем мужчин. Следовательно, большинству населения мой друг по нраву.

Написав этот абзац, рассвирипел я в очередной раз – снова ничего язвительного не получилось.
Закурив сигарету, рассудил так: заброшу эту затею до лучших времен.
Не может такого быть, чтобы друг не дал мне повода.

А я – тут как тут со своей страстью к желчным записям.  И так его разукрашу, что мало не покажется.
На том и порешил.
Но подумал: от язвительности бывает польза и при ее отсутствии.