Глава 27. Красные флаги на муравейнике

Речь Волина транслировалась по телевидению, так что весь честной народ мог увидеть его и услышать, а кто не смог, довольствовался слухами, которые разлетелись по стране и вмиг превратили ее в огромный муравейник, нечаянно разрушенный незадачливым грибником. Все засуетились, забегали, засудачили. За речью врио президента последовали новые речи — благолепные и восторженные речи всякого рода политических деятелей, за которыми нередко угадывалось и беспокойство.
Народ же помалкивал и вслушивался, всматривался, снова надеясь на лучшее, но опять-таки предполагая худшее. Хотя в целом Волин народу понравился — в нем было что-то от простого мужика, пришел в дом, жахнул кулаком по столу, всех по струнке поставил... Так что с первого взгляда вроде ничего, ну а там поглядим — балаболка или взаправду серьезный мужик окажется.
Олигархов, поставивших Волина на место любимого Сытина, вначале смутило его выступление, но потом, поразмыслив, они решили, что правильно, пусть новенький постращает думцев и разных бюрократов, чтоб не раскисали, ибо времена действительно наступили тяжелые.
Первой опомнилась либеральная оппозиция. Либералам понравилось выступление Волина, и они в тот же день высыпали на улицы городов с требованиями немедленно предоставить разного рода свободы, установить настоящую демократию, распустить Думу и Совет Федерации, уволить министров, назначить выборы… Но не тут-то было. Мэр Москвы Дубясин, как и мэры других городов, получив от Волина указание порядков не менять, успешно тушили первые выступления, действуя по-старому, по-сытински. Распоясавшихся либералов, как всегда, брали в кольцо, наиболее оголтелых сажали в автозаки и увозили в ИВС (по-старому КПЗ), откуда на следующий день выпускали, опять же по указанию Волина.
И все же новое для либералов появилось... и то сразу же. Волин дал команду телевизионщикам не замазывать информацию о выступлениях оппозиции и говорить о митингах правду, ничего не скрывая, но и не делая им особой рекламы. И уже 6 ноября правда о первых митингах пошла в эфир. Это стало настоящей революцией.
Видя послабление либералам, парламентарии не на шутку забеспокоились. Монороссы не знали, как себя вести. Заигрывание с либералами было им не по душе, но и с Волиным ссориться не хотелось, поэтому сразу же после опубликования первой правды о митингах по цепочке снизу вверх поползли вопросы типа «Как себя вести с либеральной оппозицией?» Вопросы дошли до Потапкина, от него — к Волину, и оттуда, уже сверху вниз, покатился ответ: «Учитесь отстаивать партийную позицию в реальных столкновениях с чужим мнением. Надо учиться политической борьбе. Кто умеет бороться, тот умеет и побеждать». Это еще больше обескуражило деятелей партии власти. Новый «папа» отправлял любимое детище один на один выяснять отношения с дворовой шпаной. Одно только могло их успокоить — что и «хулиганы» тоже не очень-то были умелы в политических схватках.
Выступление Волина, взбудоражившее общество, обеспокоило местную власть, истинных властителей земли русской. Но не очень сильно. Ругается-то он шибко, хочет все поменять, но когда это еще до нас-то дойдет, мы и век свой успеем прожить... Ключи от гаек пока что у нас, и гайки будем закручивать, как раньше крутили. Исчезновение Сытина их совсем не обескуражило, а даже немного обрадовало — пока идет пересменка, можно еще кое-что втихую приворовать. По поводу временного главы рассуждали в основном так: Волину-Молину все равно с ними придется считаться, куда он денется, а если захочет с ними со всеми повоевать, то не сдобровать ему, полетит с него шапка, а то и голова с шапкой-то. А многие вообще считали, что Волин —проект самого Сытина, который где-то прячется до поры до времени. Сейчас Волин пошерстит неугодных, а потом и Сытин вернется, и заживут все, как прежде.
А жить прежде бюрократам и начальникам было хоть и сладко, но не просто, даже рисково. Получая в удел регион, город, министерство и становясь его безраздельным хозяином, каждый знал и всегда помнил, кому он должен быть за это благодарен. И принцип был прост: воруй, но делись! Тот, кто забывался и оттяпывал себе слишком большой кусок, и нарушал таким образом главный пункт негласных правил, бывал жестоко наказан отнятием имущества, тюрьмой, а то и подосланным киллером. В результате в стране сложилась устойчивая популяция «волков», питающихся «кровью» государства и народа, которую верховный глава время от времени регулировал, «отстреливая» в ней наиболее одичавших особей, то есть устраивая над ними показательный суд. Но он же и заботился об этой популяции, следя за тем, чтобы волки не сильно жрали друг друга.
Но вот Сытин пропал, а новый повел себя нагло. Притаились волки в своем логове, выжидая: облаву ли на них пустят или снова подкармливать станут...
«Демократический либерал» Зеленовский, обласканный Сытиным как любимый придворный скоморох, на следующий же день после выступления Волина собрал свой актив. Неизвестно, Сытин, может быть, еще и вернется, а пока что у нас Волин. Систему никто не менял и менять не будет. Волин жесткий политик, это видно. Ну а мы всегда были за порядок, поэтому на повестке дня будет такой лозунг: «Да здравствует Волин! ДЛПР поддерживает преобразования!»
В «Честной России» наступило полное уныние. Партия, созданная по прихоти Сытина ради нужного соотношения в Думе между партией власти и ее оппонентами, партия, которой Сытин поручил олицетворять самые либеральные и даже прозападнические настроения в парламенте, готова была распасться еще в тот момент, когда всем стало известно об исчезновении Сытина. Их лидеру Сергею Мирянину, получившему за все время своего председательства больше шишек, чем привилегий, хотелось поскорее закрыть это сборище разношерстной публики. Ему надоело отвечать за действия отдельных непослушных честнороссов, которых постоянно клевали с высокого амвона Государственной думы, а на некоторых даже устраивали судебную охоту. Собрав свой актив, Мирянин сказал:
— Честно говоря, я уже устал от всех этих пертурбаций... Что будет — не знаю. Считайте, что у меня нет политической интуиции. Предлагаю вялый нейтралитет. Пока Сытин не появится... Хотя я бы закрыл всю эту нашу богадельню. Что значит — Честная Россия? Какая-то ерунда! Выходит, только одни мы честные, а остальные?.. И это мы-то честные?
В конце своего выступления Мирянин договорился до того, что предложил заменить себя кем-то другим, но все заартачились, сославшись на то, что выбор Сытина менять не стоит, поскольку он, может, еще и вернется.
А вот коммунисты повели себя странно. Они будто затаились. Жиганов, ссылаясь на то, что партия готовится к своему главному празднику, уходил от прямых вопросов, а для самых назойливых журналистов у него был готов ответ: «Поверьте, нам сейчас не до временных назначенцев, у нас на носу - годовщина Октября!»
Исчезновение Сытина открывало новую страницу в славной истории партии российских коммунистов. Хоть делай новый общенародный праздник! Одна беда — не было достоверно известно, что с Сытиным, умер ли, жив ли… Вот если бы умер, и даже не умер, а если бы свергли, и лучше всего свергли бы народным восстанием, а потом судили бы и расстреляли, тогда только это могло бы потянуть на историческое событие и потом превратиться в настоящий общенародный коммунистический праздник. А так ни то ни се. А если не умер и прячется?.. Тогда что? Продолжать трястись перед Волиным, выпрашивая у него подачку за подачкой в обмен на тайную и явную поддержку власти? Или все же вспомнить свое великое революционное прошлое, вспомнить заветы Ленина и Сталина, осознать долгожданный исторический момент и повернуть страну обратно, на старую наезженную дорогу, чтобы с гордым пониманием великой миссии снова повести народ к вечнопрекрасному коммунизму?
И руководство партии сделало свой исторический выбор. Оно избрало второй путь. Им даже казалось, что в этой особой, новой ситуации и сам Сытин одобрил бы их решение, глядя на них из небытия через добрый прищур маленьких глаз, по-ленински помахивая им ладошкой и как бы говоря: «Действуйте, братцы, не зря же я вас пестовал и холил, не зря же я хранил Ленина на площади, не зря же почти все оставил, как было при вас. Действуйте, распорядитесь наследством, как полагается».
Действовать-то можно, и момент уж очень удачный, да вот как? За многие годы партия превратилась в разлитый по всей стране кисель. Обласканная властью олигархов, она потеряла антикапиталистические клыки, стала мягкотелой и беззубой. Нет ни бойцов, ни хозяйственников. Те из них, которые получили возможность при Сытине возглавить какой-нибудь город или район, тоже подсели на сытинскую иглу воровства, коррупции и стяжательства, им совсем не хотелось менять счастливую жизнь на честную жизнь коммуниста-бессребренника. Но, несмотря на это, коммунисты все же решились на смелый шаг. И решение свое они приняли не сейчас, после выступления Волина, а раньше...
Жиганов еще в октябре, по свежим следам, сразу после ареста заговорщиков и исчезновения Сытина, провел летучку политбюро, на которой обсудил с самыми ответственными товарищами всю историческую значимость момента и предложил тактику действий. Стратегию выработать не могли, слишком все было неожиданно, да и теоретиков в партии не оказалось. Стратегия в принципе существовала как идея и называлась она «возвращение власти народу», но она лишь мерцала в сознании партийных вожаков как воспоминание о лучших временах и очень трудно увязывалась с настоящим. Однако соблазнительный шанс требовал спешных решений.
— Нельзя упускать момента! — гремел на тайном совещании гулкий голос Жиганова, и его товарищи дружно с ним соглашались. — «Сейчас или никогда» — вот лозунг сегодняшнего дня!
Коммунисты понимали, что переворота они не потянут, поскольку в соответствии с принципами диалектического материализма не было чистой революционной ситуации, когда низы не хотят, а верхи не могут, не было и мощной финансовой инъекции для впечатляющих постановок всенародного рабочего протеста, не было и политического врага, ведь с властью коммунисты до сих пор дружили. Кроме того, устраивать переворот после другого, неудавшегося, — плохая примета. Долго они просидели в ту ночь, но не напрасно, высидели самое мудрое из возможных решений — наделать побольше шуму и в кутерьме постепенно перетащить одеяло власти на себя. Вначале надо прогреметь на всю страну! Дать каждому россиянину понять, что мы здесь, что мы не пустое место и готовы взять власть в свои руки, — решили в стане коммунистов, посчитав, что самый подходящий для этого повод — очередная годовщина ВОСР. Решили не просто провести демонстрацию трудящихся, как всегда, а сделать все с особой помпой и... с особыми последствиями, заложив по-большевистски под относительное спокойствие страны свою фирменную бомбу, а именно, задумав провокацию.
Положение дел складывалось как нельзя лучше. Встреча Жиганова с московским мэром принесла в стан коммунистов большую радость — оказывается, Сергей Дубясин всегда был на их стороне и при встрече настолько обрадовался идее коммунистов, что сразу попросился вернуть его в партийные ряды и даже сказал при этом: «Надоело носить личину предателя, пора браться за живое дело!» И добавил историческую фразу: «Я для чего московские улицы булыжником крыл... Копнешь, подденешь, вытащишь, вот тебе и оружие пролетариата готово». В московской полиции у коммунистов были свои кадры, готовые поддержать, если что, но то, что сам Дубясин к ним присоединится, они не могли об этом и мечтать.
Сильной крепостью для них оставалось телевидение, оно было в руках сытинцев, а ему предстояло сыграть важную роль в их замысле. Причем им был нужен обязательно Первый канал — он обеспечивал самую широкую трансляцию. На тайном совещании решили, что Эрнст Константинов позиций не сдаст, очень уж верен своему хозяину, и что надо будет его в какой-то момент выключить, а дело возложить на его зама Кирилла Клеймана. Они посчитали, что тот боязлив, на уговоры и запугивание обязательно поддастся, и не ошиблись. Хороший задаток сделал Клеймана зависимым, оставалось только «дотянуть» его до самих событий, чтобы в ответственный момент не сбежал. Это дело поручили коммунистской службе безопасности, которая взялась за работу с должным рвением.
Что касается провокации, которую задумали организаторы плавного перетекания власти, то только люди самого узкого круга коммунистической верхушки знали об ее сути. Впрочем, нет, впоследствии познакомили и Дубясина. Для него это было вроде воровского теста — пойдешь с нами на мокрое дело, значит действительно наш. Мэр, видимо, соблазненный высоким постом в будущем политбюро новой-старой партии, с готовностью согласился. Суть провокации заключалась в том, что 7 ноября организаторы митинга спровоцируют столкновение между народом, жаждущим возвращения в Советский Союз, и его врагами — распоясавшимися либералами. И эта историческая битва уже действительно сможет претендовать на новую страницу в истории партии и будет записана в ней как главный переломный момент и начало коммунистического Ренессанса. Народ, глядя по телевизору на то, что происходит в Москве, тоже повсеместно с помощью активистов партии поднимется на непримиримый бой и тем самым поставит новую хилую временную власть России в пат, за которым последует и мат, когда Волин прибежит и станет упрашивать коммунистов навести в стране порядок.
Чтобы эффект был полным, коммунистам требовалась обязательно — и только — Красная площадь с вечно живым Лениным в Мавзолее, их не устраивала одна лишь Тверская. И союз с Дубясиным им это обеспечил. Дубясин гарантировал, что все необходимое будет сделано: движение автомобилей по Москве частично приостановят, некоторые площади, улицы и проспекты перекроют. Красные флаги закрепят на фронтонах всех зданий по пути следования демонстрации трудящихся; и не только там, а повсеместно по Москве на столбах установят громкоговорители, из которых на москвичей и гостей столицы будут литься нескончаемой рекой нестареющие песни советского времени и сообщения дикторов об огромных масштабах празднования Октября в стране. Это создаст полное ощущение всенародной радости и веры в твердую волю партии коммунистов снова вести народ к победе коммунизма. Трансляция многотысячной демонстрации по телевидению многократно усилит эффект. И тогда наверняка поднимутся эти ошметки российского народа, эти гнусные предатели Родины, отвратительные либералы, и устроят свой поход на Красную площадь. Против них несложно будет поднять народ, особенно когда дикторы телевидения во время трансляции начнут говорить правильные слова и звать людей на защиту столицы и страны от посягательства американских шпионов. Начать такие столкновения несложно — сотня-две громил за хорошие деньги всегда найдется…
И пошла подготовка, тайная, скрытая. Полетели в провинцию депеши и распоряжения, какое количество людей и какие лозунги требуется отправить в Москву. Естественно, что в этой ситуации, в ситуации аврала, коммунистам было не до интервью с дифирамбами в честь нового кремлевского назначенца. Работа продвигалась полным ходом.
Виктор, конечно, не мог знать о приготовлениях коммунистов, но причин для беспокойства у него было более чем достаточно. И самая главная из них — предсказания брата. Пока что все, о чем тот писал в своем романе, с той или иной степенью точности сбывалось. Впереди, по Женьке, предстояли ужасные, кровавые события, о которых никто, и сам Волин, конечно, не подозревал. Виктор несколько раз перечитал роман в том месте, где говорилось о демонстрации на Красной площади и кровавом столкновении.

«Дежавю было в полном разгаре. Площадь, заполненная коммунистами, ревела от восторга. Казалось, что люди собрались здесь не по поводу празднования дня той старой большевистской революции, а будто они сами, тут и сейчас, делают свою революцию.
[…] Безобидное, почти шуточное начало дня стало походить на захват власти.
[…] Дружинники коммунистического митинга и полицейские, охранявшие митинг на Красной площади, находившиеся недалеко от Васильевского спуска, первыми заметили несущуюся в их сторону толпу. Коммунисты восприняли это как атаку и решили дать свой “последний бой”. С криками: “Бей белых!” — они устремились навстречу обезумевшей толпе. И началась рукопашная…
[…] Итог сражений на Васильевском спуске — 42 погибших и 167 раненых. Арестовано более трех тысяч человек. Им предъявлено обвинение в организации и участии в массовых беспорядках, повлекших человеческие жертвы.
Всего за вчерашний день в Москве погибло 57 человек и 192 было ранено».
Виктор не находил себе места. После выступления Волина в Думе до празднования Великого Октября оставался всего лишь один день, а шестого вечером Виктор уже должен быть в Томске. Самолет вылетал в четыре часа дня…
После некоторых терзаний и сомнений он все-таки решился поговорить с коммунистами и попытаться отговорить их вести демонстрантов на Красную площадь. Ему казалось, что именно Красная площадь — ключ к предстоящей трагедии. Пятого вечером он позвонил Геннадию Варенникову, коммунисту из районной думы. Год назад он уладил его сына в престижную школу, куда тот прошел без вступительных экзаменов, и теперь надеялся на ответную услугу.
— Гена, привет! Выручай. Очень важное дело, извини, без подробностей... Мне нужна срочная встреча с Ряшкиным. Очень нужна! Подсоби, замолви, а я к нему только на десять минут, знаю, какая у вас сейчас запарка...
Слава богу, про долг свой Варенников помнил и пообещал завтра же утром связаться со своим партийным шефом и попросить о встрече.
— Ген, извини, время ведь не позднее, а сейчас нельзя? Очень важно! Мне бы с ним утром встретиться. А то потом улетаю в командировку...
Через пятнадцать минут Варенников перезвонил и сказал, что Ряшкин назначил встречу в горкоме в 10.15 — «на пять минут, не более».
Первый секретарь московских коммунистов Валентин Иванович Ряшкин восседал в кресле за рабочим столом в глубине своего партийного кабинета, как огромный злобный Колобок, измученный нервами и потом. Его грузное тело было таких больших размеров, что казалось, будто его силой вдавили в небольшое пространство между рабочим столом и стеной и превратили в вечный атрибут интерьера кабинета. Если бы не Генка, его троюродный племяш, который буквально упросил его принять этого моноросса хотя бы на пять минут для какого-то очень важного дела, он никогда бы не согласился прервать работу, особенно сейчас, в канун праздника. Поставленный на этот пост лично Жигановым как свой и надежный человек, он теперь вынужден был тащить на своих крутых плечах солидную часть организации предстоящего праздника. С самого раннего утра он не отрывался от телефонной трубки, почти скрывавшейся в складках кожи его лица, постоянно то стращая, то упрашивая кого-то. Когда Виктор вошел в кабинет, Ряшкин только поднял на миг глаза и продолжил говорить с каким-то Веревкиным, то и дело переводя дух от тяжкой одышки.
— Товарищ Веревкин, что значит «пассивность масс»? И это сейчас, в такой ответственный исторический момент! Мы ожидаем из Кировской области целый пассажирский поезд с демонстрантами, а вы мне «от силы два вагона». Вам что, надо разъяснять, что такое партийная дисциплина? Хорошо, я тогда прямо сейчас позвоню в ЦК и думаю, товарищ Жиганов вам быстро все разъяснит. Перестаньте хныкать, Веревкин, и возьмитесь за дело, пока вас не сменили. Если партия сказала: «Поезд», — должен быть поезд и не вагоном меньше!
Ряшкин небрежно махнул Виктору рукой в сторону стула. Когда телефонный разговор закончился, и телефонная трубка с треском приземлилась на рычажки, первое лицо московских коммунистов устремило измученный взгляд на Виктора с немым вопросом: «Что надо?»
— Я... от Гены, Геннадия Варенникова, он вам вчера звонил по поводу меня.
— А-а-а, — скорчив, как от боли, лицо, произнесла громада из глубины кабинета, но тут снова зазвонил телефон, и Ряшкин, приподняв в извинении ладонь, взял трубку.
— Да, Иван Иваныч, я попросил позвонить. Вы же мне не звоните. Вы когда должны были мне доложить о готовности транспарантов и значков с изображением Ильича? А, сегодня? Что значит «работаем»? Сегодня к шести вечера последний срок, иначе не сносить вам головы! И стяги за вами! Жду доклада!
Трубка опять с треском шлепнулась на рычажки.
— Ну, что вы хотели мне сказать? — спросил Ряшкин и посмотрел на Виктора так, как будто разговор с ним уже закончился.
— Валентин Иванович, у меня нет доказательств, но я твердо знаю, что если демонстрация пройдет завтра по Красной площади, то это кончится кровавой бойней… жертв не избежать!
Зрачки Ряшкина вдруг сузилсь, превратившись в маленькие точки, но уже в следущшее мгновение, вместо того чтобы разозлиться на неурочного гостя и взорваться от возмущения, физиономия его вдруг подобрела, он усмехнулся и иронично взглянул на Виктора.
— Знаете, чем отличаетесь вы, монороссы, от нас, коммунистов? Вы пустозвоны. Где-то что-то видел, где-то что-то слышал, и начинаются нюни!.. А может быть, вы провокатор, казачок подосланный... Так придумали бы что-нибудь по-оригинальнее, а то «у меня нет доказательств», «кровавая бойня»! Да откуда вам вообще известно, что демонстрация пройдет по Красной площади? Когда-нибудь такое бывало? Что за фантазии у ваших начальников?
— Мои начальники здесь не при чем, Валентин Иванович. Я по своей инициативе... Я надеялся, что вы просто поверите моим словам. Если я скажу вам правду, вы мне вряд ли поверите.
— Ну, знаете что, не помню, как там вас по имени-отчеству, мы, коммунисты, народ прямой, обиняков не любим: если есть, что говорить, так говорите, не вертите, а то, сами видите, дел невпроворот...
— Понимаете... пожалуйста, отнеситесь серьезно... Один человек, он заранее предсказал все, что случилось 17 октября, предсказал и последующие события, и все сбылось! Так вот, он же...
— Ну, все ясно, бабка Ванга вам приснилась... Так нельзя, дорогой мой! Мы же серьезные люди! Если будем верить всяким пророчицам и предсказательницам, зачем нам тогда социализм и коммунизм. Просто надо сидеть и ждать, что они нам наобещают на завтра! Знаете что... Оставьте эту ерунду, выбросьте ее из головы. Лучше соберите побольше ваших монороссов и двигайте к нам, в наши ряды. И кто раньше придет, тому зачтется. Ведь Сытин-то вряд ли вернется. А значит, и ваша партия власти скоро развалится. Подумайте! Нам нужны ваши руки и головы. Только без этих затей. Ну смешно же! Все, извини, дружок, занят! Прости, что не провожаю... Но подумай! — вслед закрывающейся двери, уже вдогонку выкрикнул Ряшкин.
Виктор вышел от Ряшкина расстроенный. Да он просто поднял его на смех. «Только без этих затей, ха-ха-ха...» — а сам насторожился, когда ему сказали про Красную площадь. Виктор, конечно, доверял тому, что прочитал в романе, слишком много совпадений с реальностью, но, с другой стороны, где-то и Ряшкин был прав, разве можно доверяться какому-то предсказанию? Ведь многое не совпадает, и совсем не обязательно, что именно это сбудется. «Да, но все-таки он испугался, когда я ему сказал про Красную площадь... »
Он шел по центру Москвы, перебрасываясь от одной точки зрения к другой, и все больше склоняясь к тому, что поступил глупо, явившись на прием к Ряшкину. Неожиданно яркое, неизвестно как пробившееся из-за туч солнце озарило его лицо, резко поменяв весь ход мыслей. Может быть, и есть несоответствия между предсказанием и реальностью, но они же в мелочах! Основные, самые важные и крупные события происходят точно, как описано в книге, даже даты совпадают! Снова беспокойство вселилось в его душу, и он стал судорожно думать, что еще можно успеть сделать. Оставалось всего за несколько часов до вылета в Томск.
Уже возле дома Виктор наконец придумал. Решил отправить два емейла: один в мэрию, на имя Дубясина, а другой прямо в Кремль, Волину, — в которых, не раскрывая подробностей, поделиться своими опасениями. Пришел, написал и отправил. «А там будь, что будет, я сделал все, что мог», — сказал он сам себе и начал собираться в дорогу.