Глава 29. Мрачный день календаря

«Народный вестник. 8 ноября … года. Советское дежавю на Красной площади, или кровавое побоище в центре Москвы

Начало дня 7 ноября никак не предвещало того, что случилось во второй его половине. Вчера ранним утром на улицы Москвы будто вернулось время 70-х годов прошлого века. Москва снова превратилась в столицу СССР…»


Когда Виктор проснулся, его почему-то трясло. В номере было нормально — ни холодно, ни жарко, как раз. Не мог он списать эту дрожь и на вчерашнюю пьянку. Водка не могла быть паленой, вице-мэр что попало пить не будет. «Наверно, нервишки подводят», — подумал Виктор, вспомнив, что сегодня — день особый. Во-первых, предстоял рейдерский захват Инструментального завода, и в связи с этим какая-то необъяснимая тревога не давала покоя, хотя Абдуллаев обещал, что все пройдет как по маслу, а во-вторых, сегодня все-таки 7 ноября, и Виктор ожидал самых плохих известий из Москвы. Сознание рисовало картинки из Женькиного романа, и Виктору становилось не по себе.
Желая прогнать назойливую дрожь и еще немного поспать, он кулаком подбил под голову подушку, укутался получше одеялом, но светящееся уже утренним светом окно, прикрытое хилыми занавесками, мысли и картинки предстоящего дня заснуть не дали. Он встал, сделал гимнастику и отправился под холодный душ, где нервная трясучка наконец улетучилась.
Вчера ему не удалось толком рассмотреть Томск, мерседес вице-мэра с маячком на крыше и включенной сиреной «пролетел» через весь город, не останавливаясь перед светофорами. Но первое впечатление было, и было оно скорее негативным, как от невзрачного, захолустного городишки. Кроме того, томичи ему обещали почти московскую погоду, но он, когда шел вчера из гостиницы к ресторану, убедился, что в Томске намного холоднее от пронизывающего насквозь ветра. Это окончательно превратило его в недовольного столичного франта, оказавшегося в глубокой провинции.
Однако сегодня солнечные зайчики, гулявшие с раннего утра по его номеру, навевали, вопреки вчерашнему скепсису, вполне оптимистическое настроение. До встречи на заводе оставалось еще около часа, и он вышел прогуляться и поглазеть на город. От гостиницы до завода было немногим более километра, так что времени должно было хватить на все. Прохаживаясь вдоль парка, он понемногу менял свое первоначальное отношение: Томск казался теперь не захолустным, а вполне приятным и интересным, а центр даже удивил своей архитектурой. Архитектуру Виктор в вузе изучал с удовольствием, поэтому, окидывая взглядом знатока здания, легко узнавал различные стили — классицизм, деревянный и каменный модерн, припомнил и сибирское барокко, над которым они, студенты, тогда почему-то смеялись. Негатив вчерашнего дня стал забываться, Виктор рассматривал город уже с любопытством, однако развешанные повсюду красные флаги хорошему настроению мешали — они настойчиво напоминали о возможной трагедии в Москве
Он пришел на завод, когда «переговоры» с бывшим собственником должны были уже подходить к концу. Проходя по заводскому двору, он увидел два черных микроавтобуса, возле которых дежурили двое вооруженных парней под два метра ростом, в черном камуфляже и с круглыми касками на головах. Еще двое стояли у входа и никого не пропускали. Ему совсем не хотелось участвовать в сегодняшнем цирке перевода завода в его собственность, и, он увидев охрану, понадеялся, что эти здоровяки его внутрь не пустят, но, видимо, их предупредили, потому что один из них сам подошел к Виктору.
— Виктор Андреевич? Вас ждут.
Когда он зашел в кабинет директора, то застал ужасную картину. Было ясно, что «переговоры» уже завершились, притом совсем недавно. В темном углу кабинета на диване, неподалеку от рабочего стола директора завода, полусидел-полулежал какой-то человек в разодранном пиджаке, окровавленной рубашке и с разбитым лицом. По возрасту ему нельзя было дать и сорока. Виктор тихонько вздохнул: «Назначенец, как и я... »
Никто из присутствующих на приход нового собственника внимание не обратил. Никто с ним не поздоровался, никто не встрепенулся и не испугался, что их застали за преступным деянием. В кабинете царила деловая обстановка, люди занимались своим обычным делом.
Войдя, Виктор остался стоять возле двери, как непрошенный гость, пока наконец один из его вчерашних товарищей по пьянке, белесенький, не сказал ему сухо, деловито и без всякой торжественности:
— А вы вовремя, Виктор Андреевич, мы как раз только что закончили. Закончили мы, Игорь Михалыч? — завершил он фразу, обращаясь уже к человеку на диване.
Тот неопределенно мотнул головой, не поднимая взгляда.
— Я вас спрашиваю, господин Поспелов, мы закончили? — повторил рейдер, заметно повышая тон. При этом один из парней с закатанными рукавами, что стояли неподалеку от бедного господина Поспелова, сделал к нему шаг. Тот, приподняв в защите руки, отпрянул и поспешно произнес:
— Да, да... закончили...
— Ну вот и молодцом! Тогда перейдем к формальностям! Сестра, помогите человеку привести себя в порядок, у него немного испачканы лицо и руки.
К человеку на диване вдруг откуда ни возьмись подскочила девушка в пальто, из-под которого выглядывал белый халат, и помогла ему выпрямиться из лежачего положения в сидячее. С помощью ватки и какого-то раствора она стала стирать с его лица кровь, обнажая свежие ссадины. Поспелов слегка застонал.
— Ничего, ничего, сейчас пройдет, — зашептала девушка, обдавая воздухом из уст места, которые только что обработала раствором. Потом перешла на руки, подтирая на них следы крови, и вскоре, выпрямившись, сказала: «Все, я готова!» — обращаясь не столько к белесенькому, сколько к стоявшему за его спиной громиле, который, по-видимому, внушал ей больше страха. Он молча кивнул, и девушка отошла в сторону.
— Ну, раз готовы, давайте подписывать, — сказал белобрысый рейдер. Голос его звучал подчеркнуто язвительно. — Господин нотариус!
В этот раз неизвестно откуда вынырнул плешивый старичок с папкой, достал из нее документы и начал зачитывать их содержание.
Громила резко бросил:
— Короче!
— Ну, короче так короче, — с готовностью кивнул старичок. — Вот здесь места для подписей. Пожалуйста, господин Поспелов, подпишите здесь.
Поспелов попытался встать, но ему это сразу не удалось. Тогда к нему подоспел тот же здоровяк с закатанными рукавами, помог приподняться и подтащил к столу. Поспелов взял ручку и, не раздумывая, расписался. Но тут неожиданно из его носа на документ упала капля крови, которая шлепнулась прямо рядом с подписью.
Поспелов испуганно взглянул на белесенького и пробормотал:
— Я нечаянно! Извините. Я не хотел...
— Ну вот, господин Поспелов, — укоризненно покачал головой коротышка, — все-то вы норовите подпортить, напакостить. Подотрите нос, вы же взрослый человек!
Он дал знак медсестре и та, подскочив к Поспелову, быстро подтерла ваткой нос и запихнула часть ватки вовнутрь.
— Господин нотариус, давайте другой оригинал.
— Сей момент! У меня с собой.
В конце концов два комплекта документов были подписаны. И Поспеловым, и Виктором.
— Вот и все, поздравляю вас, Виктор Андреевич, с удачной сделкой. С вас причитается! А вам, господин Поспелов, всего доброго, спасибо за сотрудничество, вот вам обещанный чемоданчик, как договаривались… Мы вас больше не задерживаем, — белобрысый всучил ему какой-то кейс и дал знак парням, чтобы они вывели Поспелова из кабинета.
Виктор стоял как истукан. С этого момента он становился бизнесменом, перед ним открывались новые горизонты, но радости не было. Скорее был испуг. Он, как и несчастный Поспелов, оказался персонажем кукольного спектакля, в котором сейчас сыграл роль успешного приобретателя акций, а потом, когда-нибудь, сыграет роль самого Поспелова, если так захочется кукловоду. Он понял, почему Абдуллаеву было нужно, чтобы он участовал в рейдерстве. Чистеньких „наверх“ не берут.
Организаторы рейда уже расплачивались в сторонке с нотариусом, медсестрой и судьей-исполнителем, который тоже оказывается был здесь, и одновременно знаками намекали Виктору на полагающуюся пьянку по случаю, как вдруг из приемной послышались странные возгласы. Все устремились туда. Две секретарши стояли возле телевизора и что-то громко обсуждали. Это была трансляция демонстрации трудящихся с Красной площади.
Виктор будто очнулся и сразу стал пробиваться ближе к телевизору. Когда протиснулся, то застал лидера коммунистов Жиганова стоящим на трибуне Мавзолея в окружении деятелей партии и высокопоставленных гостей, радостного, окрыленного происходящим на заполненной до отказа Красной площади. Глаза искрились, улыбка не сходила с лица, покрасневшего от волнения… Стоя перед микрофоном, он был уже готов начать выступление, но не спешил, еще и еще наслаждаясь океаном народного ликования.
— Кто-нибудь видел, Дубясин там, на трибуне? — спросил Виктор.
Ответила одна из секретарш:
— Да там он, там, показали уж несколько раз. Улыбается, довольный, машет...
— Вот ч-черт! — не сдержался он. — Теперь будет дело...
Его никто не понял; людям Абдуллаева было все равно, они ждали, когда Виктор закончит топтаться на месте и поведет их в ресторан, как полагается в таких случаях. Но Виктору уже было не до них.
— Ребята, извините, сегодня не выйдет. Смотрите, что творится... Вам, конечно, спасибо, но не получится... В Москве потом, по полной! Обещаю!
В это время из телевизора прогремело: «Дорогие товарищи!»
Взгляд Виктора метнулся обратно к экрану.
«Дорогие соотечественники, россияне и народы Советского Союза! Обращаюсь к вам с высшей трибуны нашей страны, с Мавзолея Владимира Ильича Ленина, с приветственным словом от имени Партии коммунистов Российской Федерации, от имени коммунистов Украины, Белоруссии, Молдавии, Казахстана, Грузии, Армении, Азербайджана и других республик нашего нерушимого содружества. Великая Октябрьская социалистическая революция продолжает жить в наших сердцах и вести нас вперед, к высоким целям социального равенства, пролетарского единства, к победе коммунистической морали и марксистско-ленинской идеологии. Мы сейчас сильны и едины, как никогда, в общем стремлении…» — Жиганов говорил не спеша, придавая тяжесть каждому слову. Голос его гремел, завораживая публику, создавая полное ощущение грандиозности события. Режиссер трансляции умело “выхватывал” лица людей, заполнивших Красную площадь.
Демонстранты замерли, вслушиваясь в каждое слово, устремив свои взоры к трибуне. Камера прошлась и по суровым лицам линейных, отделяющих толпу от Мавзолея и Кремлевской стены. Они стояли, словно монументы Гражданской войны, — парни, как на подбор все огромного роста, одетые в долгополые шинели и бушлаты, с буденовками и бескозырками на головах, вооруженные трехлинейками с примкнутыми штыками... «Точь-в-точь как у Женьки», — подумал Виктор.
— Ну что, Виктор Алексеич, точно нет? — Главный из рейдеров все еще не верил, что новый хозяин завода их так запросто кинет, оставив без положенного угощения. — А то как-то не по-людски получается…
— Да вы что, ребята. Смотрите сами, что творится. Сейчас может все перевернуться... Если придут эти, большевики, и экспроприируют мой завод, тогда посмотрим, что будем отмечать. Идите, ребята, ей-богу, потом.
Секретарши, догадавшись, что перед ними новый собственник, перестали охать по поводу событий на Красной площади и остолбенели, вытянувшись по струнке в ожидании дальнейших указаний. Но Виктору было не до указаний, и он, попрощавшись, вышел из правления, надеясь поскорее добраться до гостиницы и уже оттуда по телевизору следить за тем, как разворачиваются события в Москве.
Если бежать со всей прыти, Виктор одолел бы это расстояние минут за пятнадцать, а то и меньше. Но когда он покинул территорию завода, то понял, что скоро добраться до гостиницы не удастся. На центральной площади и прилежащих улицах было настоящее столпотворение — томские коммунисты готовились к проведению праздничного шествия. Тут и там сновали люди с красными флагами и ленточками на лацканах пальто. Организаторы поспешно строили демонстрантов в ряды и колонны, давали им негромкие распоряжения, не желая отвлекать их внимания от речи Жиганова, раздававшейся из развешанных повсюду динамиков. Время от времени, когда речь первого коммуниста прерывалась, и из динамиков доносилось восторженное бурление Красной площади, томские коммунисты ему вторили своим радостным ликованием. На лицах людей царило воодушевление, и Виктору становилось не по себе от одной лишь мысли, что подобное происходит везде. Он старался идти быстрее, обходил, огибал кучки готовящихся к демонстрации людей, пока наконец не уперся в здоровенного мужика в казацкой папахе с приделанной к ней наискосок красной лентой. Увидев, что Виктор выбегает из строя и стремится покинуть ряды демонстрантов, он, широко раскинув руки, как будто пытаясь его поймать, громогласно протрубил зычным голосом:
— Куда, товарищ? Не отрывайся от коллектива! Ты нужен социалистической Родине!
Виктор решил со здоровяком не спорить, развернулся, втиснулся обратно в толпу и стал искать обходных путей, чтобы выбраться с площади. Он спешил, и ему удавалось ловко лавировать и проскакивать между группками пока что не выстроившихся в шеренгу людей, но столкновения он все-таки не избежал — случайно толкнул женщину, которая, потеряв равновесие, повалилась на других. За женщину заступился мужчина и цепкой рукой схватил Виктора за рукав. Но Виктор оказался покрепче и посильнее и, пытаясь вырвать рукав и идти дальше, какое-то время тащил за собой этого хорохористого мужичка. Возникла суматоха, все стало похоже на потасовку, и очень скоро возле них появились двое дружинников, которые схватили, конечно, Виктора, потому что только у него не оказалось красной ленточки на груди. Его быстро скрутили и поволокли в ближайшие дворы, где, видимо, у них находился штаб. Им вдогонку многократно усиленный мощными динамиками отовсюду кричал Жиганов, взывая к коммунистам всей России: «Мы не позволим, чтобы великие достижения советского народа были втоптаны в грязь подлыми предателями и врагами нашей могучей Родины! Долой гнусный режим Сытина-Волина! Вся власть Советам!» И снова звериным многоголосым рыком отозвалась Красная площадь, подхваченная одобрительными возгласами томских коммунистов.
Тот, кто держал Виктора слева, сильно сжал его руку и все время, пока шли, допытывался, кто он такой и какую планировал провокацию. В какой-то момент пленнику удалось освободить правую руку, и он с размаху саданул по тому, кто его распытывал. Однако удар проскользнул по плечу дружинника, не достигнув подбородка, сам же в ответ он получил огромным, как кувалда, кулаком в лицо и едва не потерял сознание. Виктора опять скрутили и потащили дальше.
Как назло, их путь лежал мимо скамейки, на которой приходил в себя несчастный Поспелов. Недалеко от него в траве валялся раскрытый пустой кейс. Он услышал, как коммунисты распрашивают Виктора, и, когда они поравнялись с ним, произнес тихо, но так, чтобы его услышали:
— Я знаю, кто это такой.
Коммунисты остановились.
— Кто он, скажите нам, товарищ! Этот хулиган мешал нашей мирной демонстрации...
— Я знаю его... Это новый хозяин нашего Инструментального завода, москвич, капиталист.
— Спасибо, товарищ! Ах ты, с***ка капиталистическая! Вот сейчас сдадим тебя в ЧК, узнаешь что почем!
До штаба оставалось недалеко, и долговязый качок, чтобы выбить из Виктора всякую мысль о побеге, в целях профилактики еще пару раз врезал ему под дых. Но Виктор уже не сопротивлялся, думая лишь о тупости и абсурдности своего положения.
Вскоре он предстал перед начальником штаба, который к моменту прибытия доблестных дружинников находился за своим рабочим столом в окружении телефонов и двух симпатичных секретарш и, спокойно помешивая кофе в маленькой чашечке, о чем-то с ними вальяжно беседовал. В воздухе витал запах качественного коньяка. Ложечка, звонко стучавшая по стенкам чашечки, почти совсем заглушала и без того уменьшенный звук телевизионной трансляции из Москвы. Он совершенно не был похож ни на гордого пролетария, ни на пламенного революционера — вид его резко контрастировал с повесткой дня коммунистического мероприятия. Начальник штаба в этот момент скорее напоминал самодовольного, упитанного бюргера. Выслушав доклад дружинников и попросив всех, кроме Виктора, выйти, он встал из-за стола, подошел к телевизору и усилил звук. «Будут бить... » — подумал Виктор, но, глядя на далеко не бойцовскую фигуру «бюргера», сразу отбросил это предположение. На экране телевизора все тот же Жиганов, видимо, заканчивая свою речь, бросал в толпу последние лозунги: «Да здравствует Великая Октябрьская Социалистическая революция! Да здравствует немеркнущее дело великого Ленина! Да здравствует победа коммунизма во всем мире!» — и после каждого призыва своего лидера снова и снова главная площадь России взрывалась овациями, шумом, гвалтом, криками «Ура!».
Дождавшись конца речи, начальник штаба выключил телевизор и, оглядев издалека своего пленника с головы до ног, приступил к допросу. При этом он смотрел на Виктора несколько странно. Это не был взгляд непримиримого борца с врагами партии, скорее, он смотрел с любопытством, с интересом, пытаясь понять, какую выгоду он может извлечь из этого ареста, из этого неожиданного знакомства с прилично одетым молодым человеком, явно не местным. Он сильно картавил, и Виктору показалось, что делает он это нарочно, стараясь подражать вождю всех времен и народов.
— Как только что доложили наши товаищи, вы пвовокатов и капиталист. Ответьте мне, кто вас подослал устваивать пвовокации на мивной демонствации твудящихся, и пвавда ли то, что вы являетесь собственником нашей Инствументалки?
— Во-первых, я провокаций не устраивал, было всего лишь небольшое недоразумение, случайность. Я просто возвращался в гостиницу с Инструментального завода, который действительно является моей собственностью... с сегодняшнего дня.
— Как же так?.. Там же был двугой, господин Поспелов, мы его неплохо знаем. У вас есть доказательства, что вы действительно являетесь новым собственником завода?
— К сожалению — нет. Бумаги остались на заводе, я не успел их еще забрать.
— И все же вам лучше пвизнаться, что вы пведставитель «Монолитной Воссии» и пвибыли в Томск с пвовокационной целью соввать пвазднование годовщины Великой Октябвьской социалистической веволюции. Пвизнайтесь честно, и вам это зачтется.
— Я действительно представитель «Монолитной России», но прибыл сюда только для того, чтобы войти в права собственности. Я требую, чтобы меня перестали допрашивать и немедленно освободили!
— Боже упаси! Вас никто не допвашивает! Наши двужинники пвиняли вас за пвовокатова и пвивели сюда, а я пвосто вазговавиваю с вами и не допвашиваю, а пвосто васспвашиваю.
— Тогда мне здесь нечего делать! — Виктор встал.
— Не спешите! — строго, почти с криком, остановил его «Ленин» и, сам привстав со своего места, уже мягче добавил:
— Сядьте, пожалуйста! Еще два-тви вопвоса... Кто из известных в говоде людей может подтвевдить, что вы гововите пвавду?
— Это может подтвердить вице-мэр Томска господин Огурцов!
Последнее заставило начальника штаба мгновенно измениться в лице, уши его опустились чуть вниз, на лысой голове появилась испарина. Но он совладал с собой, вытер платочком лысину и сказал уже другим тоном:
— Ну что ж, свазу же и пвовевим!
Достав мобильный телефон, он очень быстро нашел нужный номер и позвонил.
— Извините, Вениамин Петвович... вас беспокоит втовой секветавь обкома ПКВФ Владимив Левин...
Виктору показалось комичным, что, представляясь, начальник штаба назвал себя почти что Лениным, и он не смог сдержать улыбки.
— Как не помните? Ну, на охоте же были вместе... я еще кувопатку подствелил... Потом в баньку вместе ходили... Ну да, да, ну конечно, ну Вова Левин... Вспомнили? Так вот, тут у нас один гость, некий Виктов Пинегин... из Москвы... Вот он заявляет, что... Да... Да... Нет, ну что вы! Ни волоска... Как довогого гостя... Все понял, все будет как надо... Не беспокойтесь... Да ладно об этом. Это мелочи... Когда у нас новый сезон отквывается?.. Уж не забудьте меня, пожалуйста! Всего добвого, Вениамин Петвович!
Закрыв осторожно телефон, как будто оттуда мог выскочить сам Огурцов и явиться сюда с разносом, Левин посмотрел на Виктора наидобрейшим взглядом.
— Ну что же вы, довогой Виктов Алексеевич, свазу-то не сказали. Вениамин Петвович нам человек не чужой. Мы здесь в Томске все двуг двуга знаем и поддевживаем.
Он встал, подошел к Виктору, протянул ему руку.
— Виктов Алексеевич, не девжите зла! Певегибы, такой уж день! Люди взбудоважены. Мы этого головотяпа накажем, что на вас вуку поднял. Вы уж извините... Вы в гостиницу? Позвольте, мы вас подбвосим...
— Не надо, здесь близко... Надеюсь, я могу идти?
— Конечно! Конечно! Извините еще ваз! И, вади бога, не гововите ничего господину Огувцову... А я ваш поковный слуга... Вот, возьмите визиточку... А то давайте, на машине... с ветевком?
Виктор вышел из штаба и быстрым ходом, почти бегом, помчался к гостинице. Ему хотелось поскорее удрать от этого кошмара, от этой путаницы времен с ее новым Лениным-Левиным, с ее казаком в партизанской папахе, со всеми их дурацкими праздниками, с забытой всеми революцией, чреватой новыми трагедиями. Ему хотелось, чтобы скорее прошел этот день, день-наваждение, день-кошмарный сон, и наступил другой, когда он доберется до трапа самолета и наконец улетит отсюда домой. Но до вечера было еще долго, и главному еще предстояло случиться, но не здесь, а именно дома, в Москве...
Не заметив, как и за какое время, он дошел до гостиницы, оказавшись у ее входа, Виктор вдруг вспомнил, что у него кончились сигареты, и сразу вернулся к киоску, что находился рядом. Поднеся к сигарете зажигалку, в удивлении застыл — у него тряслись руки. Они подрагивали почти в такт гремящей отовсюду мелодии времен Гражданской войны. Речь главного коммуниста страны уже закончилась, и праздник томских коммунистов набирал собственную силу...
«Почему же Волин бездействует? Неужели вот так легко и просто он уступит коммунистам и зачеркнет все, что было сделано Сытиным, “Монолитной Россией” и всем народом! Ведь это безобразие, это вероломство! Они позволяют себе хозяйничать, хватают людей посреди бела дня, допрашивают. А все идет из Москвы. Чего Волин-то ждет?!» — думал Виктор, нервно затягиваясь сигаретой и время от времени поглядывая в сторону раскрашенной в красный цвет главной площади Томска.
Вдруг краем глаза он заметил какое-то белое пятно, маячившее со стороны, противоположной от ликующей в коммунистической эйфории площади. Виктор повернул голову, пригляделся и увидел метров за сто от себя женщину. Белым пятном оказался плакат, который она несла, высоко подняв над головой. По мере ее приближения Виктор смог разглядеть ее получше. Она была лет сорока, невелика ростом, в неказистом пальтишке и темно-бардовом аляповатом берете на кудрявой голове. Она подошла ближе, и Виктор прочитал на плакате надпись: «Волин, убери эту красную заразу!» Плакат был сделан на скорую руку, явно в домашних условиях, на старом, чуть пожелтевшем ватмане. Лист крепился кнопками к двум жидким реечкам, которые в свою очередь были приколочены гвоздями к палке, похожей на ручку от швабры. Чтобы буквы были видны издалека, женщина обрисовала фломастером их контур, а потом заполнила тем же цветом изнутри. Очевидно, что она спешила, поскольку слово «красную» не помещалось на строке, а буква «ю» висела снизу, под «у». Зато слово «заразу» она написала на всю ширину листа большими буквами, потратив на нее, видимо, весь красный фломастер.
Женщина шла спокойным, ровным шагом, будто отрешенная, направляясь в саму сердцевину коммунистического праздника.
— Женщина… Не надо, не ходите туда! Вас убьют! — сказал негромко Виктор, когда она поравнялась с ним.
Она остановилась, не спеша повернулась и посмотрела на него таким простодушным взглядом, что его взяла оторопь.
— А кто пойдет? Вы же не пойдете? — ответила она тихим голосом и двинулась дальше.
Пройдя несколько шагов, она опять остановилась, повернулась к Виктору и, по-прежнему спокойно и прямо глядя ему в глаза, также негромко добавила:
— Я, молодой человек, не женщина — я гражданка!
— Постойте! У вас же наверное есть дети?
— Да... сын... Ради него и иду.
Она двинулась дальше, а Виктор стоял, остолбенев, и все смотрел вслед этой маленькой женщине, не понимая, почему ей так понадобилось рисковать жизнью. «Либералка», — подумал он, но в этот самый момент его осенило: а Маша?! Она ведь тоже пойдет в эту мясорубку! Он достал телефон и поспешно набрал ее номер.
Когда с той стороны трубку подняли, он услышал шум и многоголосье толпы, звуки коммунистических маршей из динамиков и крик: «Да выдерни ты провода... Вот так! Долой коммунистическую пропаганду!» Музыка исчезла, и сразу заговорила Маша:
— Я слушаю вас, извините, тут у нас... настоящая контрреволюция!..
— Маша, здравствуй! Это Виктор. Я из Томска, в командировке...
— Виктор?! Ты в курсе, что здесь происходит? Коммунисты решили снова всем нам устроить Советский Союз, — кричала в трубку Маша, стараясь перекричать шум толпы.
— Я в курсе, здесь по Первому каналу транслируют с Красной площади.
— Да, они захватили Первый канал, а мы сейчас идем восстанавливать порядок. Ты знаешь, что Дубясин с ними заодно? Не слышу! Здесь все галдят...
Виктор понял, что в любой момент разговор будет прерван, и поспешил крикнуть ей самое главное:
— Маша, прошу тебя, не ходи туда! Там будет бойня! Возможны провокации!..
Маша эти слова услышала и прокричала в ответ, пытаясь перекричать рев толпы:
— Виктор, как ты думаешь, смогу я остановить пол-Москвы нормальных людей, которые не хотят возвращаться к коммунизму? Помнишь наш разговор?.. Так вот, мы не можем стоять сложа руки. Нам нельзя бояться, иначе красные собаки нас сожрут! Все! Ничего не слышу! Потом созвонимся… Мы подходим… — Раздались короткие гудки, разговор прекратился.
Со стороны площади, куда минутами раньше отправилась отважная хрупкая женщина, победоносно звучали революционные марши...
Виктор поднялся в свой номер, надеясь, уже никуда не отлучаясь, до конца дня следить за трансляциями из Москвы. Включил телевизор. Какой-то незнакомый диктор сообщал, что враги советского народа, противники социализма, американские шпионы бросили вызов всем честным людям России. Они толпами, вооруженные чем попало, направляются к Красной площади, чтобы заткнуть свободный голос народа, чтобы залить кровью возрождающееся стремление россиян к свободному обществу, к социализму. Диктор призывал всех здравомыслящих граждан встать на защиту.
Грандиозная провокация коммунистов входила в свою последнюю, кровавую стадию.