2. Дневник связиста. На фронт

Теперь мне надеяться было не на кого, ответственность за отару в восемьсот маток и тысячи ягнят полностью легла на меня. Выбившись из сил, я засыпал на ходу. Управиться с такой работой было непросто, но я, как коммунист понимал, что другого выхода нет. Считал,  как бы  ни было тяжело мне, но это же не сравнимо с трудностями тех, кто сейчас на фронте. Я был снят с воинского учета еще в 1933 году, так как была разбита, деформирована правая рука, в локте она не сгибалась. Считал, что я сейчас на своем месте, и могу хоть так, приблизить победу. 
Для меня стало неожиданностью, когда двадцать восьмого апреля, после окончания трудного окота, меня вызвали в село, на военную медкомиссию. Отборочная военная комиссия находилась в здании клуба. Приехав домой, я вымылся, оделся в чистое белье, наказав жене приготовить мне необходимое на кош, направился  на комиссию. Зашел в клуб, за столом сидят военврач и пришедший с фронта по ранению инвалид, мой старый друг Афанасий Степанович. Я разделся, врач обследовал мою руку, и вынес приговор:
- Рука не гнется, не достает до плеча тридцать сантиметров. Не пригоден.
На что мой друг говорит:
- Да этой рукой он укладывал на лопатки всех ребят в селе, и даже самого большого силача Бутенко! Сейчас в армии нужны все, и такому работа найдется.
В тот же день я был отправлен вместе с группой своих односельчан в военкомат. Дальше нас, вместе с призывниками из других сел, отправили на железнодорожную станцию.
За подводами, на которых лежали наши вещмешки с продуктами, бутылками с водой, чаем, а у некоторых и водкой, потянулись группами призывники. Когда выехали на бугор выше Кобылячей балки, встретили подводу на которой приехала Мария, жена Алексея, моего друга. Маша была так молода, что казалась совсем девчушкой. На руках у нее был трехмесячный ребенок. Маша приехала попрощаться с мужем. Чему тот был несказанно рад. Он обнял жену и сына. Всего несколько минут довелось ему на прощание полюбоваться ими. Я попытался задержать наш обоз подольше, но здесь стали шуметь извозчики, и подводы двинулись дальше. Алексей долго «провожал» глазами жену.   
Алексей Иванович прибыл к нам в село до войны после окончания агрономического техникума. Работал агрономом на сорт. участке, который находился  на Ар-Харе. Там он и женился. Родители его остались на родине, под Харьковым. Сам он был высокого роста, блондин. Был очень жизнерадостным человеком. После женитьбы не прошло и года, как родился сын. Молодая пара была счастлива. Алексей, говорил мне:
- Не могу наглядеться на свою красавицу жену, «няньчу» ее на руках вместе с сыном. Молодым не было еще и по двадцать лет. Тогда никто не знал, что ждет их впереди, и то, что виделись они в последний раз.   На следующий день, на лошадях добрались до станции Дивное. Здесь нас задержали на целый день. Вечером посадили в товарные вагоны, и поезд тронулся в путь. Двигался он очень медленно. Часто останавливался на станциях. Я, после бессонных ночей возле овец, спал чуть ли не сутки. Ничего не мешало мне ни разговоры, ни гудки паровоза, а стук колес только укачивал меня. Разбудил меня голос Алексея:
- Ну ты и спыш, як мэртвый!
С Алексеем у нас в возрасте была разница в десять лет, не смотря на это, мы были хорошими друзьями, много общего было у нас и в характерах, и во взглядах. Я был рад, что нас призвали вместе. Всю дорогу, в поезде он был зачинщиком исполнения песен. К тому времени, я уже неплохо играл на гармошке, и очень жалел, что не взял ее с собой. Особенно, Алексей любил украинские песни, он пел:
- По за горой, за гойдачной, проминяв жинку на тютюн, на люльку ны удачно. Ой нам с жинкам ны водыться, а тютюн та люлька козаку в дороги прыгодыться.
Смотрел я на молодых ребят и думал, что ждет их впереди, все ли вернутся домой? А вот то, что вернемся с победой, уверенность была у всех. Наши  держались вместе. Рядом со мной Алексей, за ним еще один Алексей, дальше Григорий Иванович, Макар. Здесь же рядом эвакуированные из Украины, не отстают от Алексея, с удовольствием подпевают родные им песни. О себе я как-то не думал, что мне придется воевать, считал, что забрали напрасно. При первой же команде винтовку на плечо, я не смогу  выполнить ее, своей искалеченной рукой. Думал, что с позором буду возвращаться  домой. Опять, как и в 1933 году, во время призыва, мне было отказано, отчего тогда я был расстроен до слез. Через два дня прибыли в город Сталинград. Здесь должна была быть снова врачебно-воинская комиссия, и распределение: в пехоту, кавалерию, артиллерию, флот, а кому и назад, домой. Думал, это моя конечная станция. Но, как оказалось, дело пошло по-другому. В Сталинграде, на военно - сортировочном пункте, проверили документы и распределили по частям. Было так же объявлено, кто чувствует себя больным, явиться туда-то. На том все мои страхи перед медкомиссией  и закончились.

    Утром следующего дня нашу группу, в сопровождении сержанта, отправили в 141-й минометный полк, который находился на станции Котлубань. Вместе со мною были так же Алексей и Григорий Иванович. Я был направлен в третью батарею связистов, Алексей в полковой взвод разведчиков, Григорий в третью минометную роту, заряжающим. Здесь же, на станции Котлубань, мы обучались военному делу целых полтора месяца. Изучали все, по назначению. Я изучал кабельную связь, винтовку, противогаз, гранату, противотанковое ружье и пистолет. Кроме этого, была строевая подготовка и политическая учеба. Обучение мне давалось легко. Десять часов занятий, остальное отдых. Все командиры, начиная от командира полка Высокова, комиссара полка Чурова, командира батареи Кацмана Олега Ивановича, до непосредственного моего командира взвода связи, сержанта Скобелева, были очень хорошие люди, достойные похвалы. Особенно был у меня любимый командир третьей батареи 141 мин. полка Кацман Олег Иванович, уроженец города Архангельска, с кем я много раз побывал в боях, в смертельной опасности. И во время военной подготовки, и в бою, эти командиры показали себя настоящими людьми. После месячной подготовки мы приняли воинскую присягу. Нам выдали военную форму и личное оружие, винтовку и карабин. Теперь я попал в небольшое затруднение. По правилам карабин вешается и снимается правой рукой, на правое плечо. Мне приходилось выполнять эти действия левой рукой, на что командир отделения сделал мне замечание. От командира Кацмана Олега Ивановича тоже получил замечание, когда он построил нас для строевой подготовки. Последовала команда:
- Онуфриенко! Два шага вперед. На плечо, к ноге, на плечо... Его приказания я выполнял левой рукой. Кацман подошел ко мне и спросил:
- Кто вас так учил? Почему не делаете, как положено?
На что я ответил:
- Правая рука не работает, поэтому делаю, как могу.

    Больше меня никто не тревожил. На тренировках, не смотря на проблемы с рукой, я неплохо поражал цель. Теперь, когда нас одели в военную форму: серая шинель, гимнастерка защитного цвета, пилотка, ботинки, обмотки, мы не узнавали друг друга. Форма для нас была непривычна. Обмотки, которые мы никогда не видели, принесли нам много хлопот, особенно, когда ночью нас поднимали по тревоге, и надо было одеться в считанные минуты. Бывало, ботинки одевали на босые ноги, а обмотки в карман. Вооружены мы были полностью к боевому порядку: винтовка, карабин, патронташ с патронами, лопатка, фляжка с водой, две гранаты, телефон, катушка с кабелем, скатанная шинель через плечо, вещмешок, противогаз и железная каска. В таком обмундировании нас строили в колонну, командир давал команду:  «Бегом!»
Это был первый восьмикилометровый забег. Колонна бойцов была небольшая, всего с полсотни человек, это были связисты и разведчики 141-го мин полка. Забег показал выносливость бойцов, несколько человек не выдержали, отстали  где-то на два километра. Я промок от пота, выбиваясь из сил, старался не отстать от командира, который бежал рядом с нами и командовал:
- Подтянись, не отставать!
Но силы заканчивались, и я прибежал к финишу далеко не первый, к счастью  не последний. После того, как собрались все, отдохнули немного и снова голос командира,  «Стройся!» Обратно шли крупным шагом. Снова команда Кацмана,
  - Запевай.  Я завел,  «эй, держи-ка тверже ногу, позади не отставай». Песню подхватили остальные.  Марш броски повторялись часто, пока не стало отстающих. На обратном пути всегда была команда:
- Запевай!. И если все молчали, слышали другую команду:
-  Бегом!.
     Чтобы не бежать, кому-то надо было запевать. Часто все молчали, и мне приходилось начинать первым, я много знал песен. Впоследствии, я был запевалой в своей батарее, а нередко и в полку. До получения военной формы и оружия, я засыпал там, где пришлось, и спал спокойно. Но теперь, когда боевое оружие было при мне, я во сне часто видел фашистов, вскакивал с места и хватал винтовку, которая всегда лежала подо мной. Все бойцы нашего полка по очереди уходили на дежурство: кто стоял часовым у дверей штаба полка, кто охранял государственные учреждения, кто грузы, на железнодорожной станции. Мне нравилось охранять вагоны днем, когда проходили эшелоны с воинскими частями на фронт или назад с ранеными. Я всматривался в лица бойцов, надеясь увидеть знакомые. К сожалению, за полтора месяца не встретил ни одного.         
В конце июня шло последнее учение и приготовление к маршевой отправке на фронт. Бойцы получали питание, Н.З., патроны и гранаты. Батареи пополнялись минами. Заняли боевую позицию, протащили связь на пять километров, и дали с минометов выстрелы. Это было уже практическое учение. Через два дня, ночью, мы были подняты по боевой тревоге, построены в колонны. Поступил приказ продвигаться без малейшего шума. Двигались на запад. Каждый понимал, скоро в бой. Минометы, которые перебрасывались лошадьми, двигались где-то другой дорогой. Эта ночь прошла в напряжении и тревоге. Далеко впереди шла разведка, мы шли следом и никто не знал, что нас ждет. Когда начало рассветать, командир повел нас в небольшой лесок, что тянулся вдоль речки. В этот же лес прибыл штаб полка, транспорт с минометами, боеприпасами, кухней и другим имуществом. После ночного перехода, все бойцы, кроме часовых, спали до обеда мертвым сном. 
В этот день командир полка, майор Высоков, вызвал Алексея к себе и приказал:
- С сегодняшнего дня, ты будешь служить при штабе, в моем распоряжении.
Я был очень рад, что мой друг будет служить при штабе. Вечером, на закате солнца, Алексей приехал ко мне на коне командира полка и привез мне с десяток сырых картофелин. Я быстро закинул их в котелок, налил воды, подвесил под дерево и зажег костерок. Но здесь мне не повезло. Только закипела вода, послышалась команда:
- Становись!.
Я быстро слил воду, картошку высыпал в вещмешок и побежал в строй, где уже стояли бойцы. Прозвучала команда:
- Смирно!
Я, как мог, старался стоять по команде, но горячая картошка за спиной не давала мне покоя. За это, я получил от командира замечание. Через минуту наша колонна двинулась на запад. Эту ночь шли так же осторожно, без единого звука. Через каждый час, пять минут отдыха. Хотя и эта ночь была не без тревоги, но все-таки с меньшим напряжением: мы начали привыкать к маршевой обстановке. На третью ночь мы достигли реки Дон. Перед рассветом скрылись в прибрежные леса реки. На этот раз привал длился два-три часа, и  команда:
- Становись!
Нам объявили, что мы прибыли в зону военных действий, и командиры увели своих бойцов по месту назначения. Бойцы минометных расчетов быстро копали большие углубления в земле для минометов. Полковая разведка устанавливала положение дел на передовой. Впереди нас, рядом с Доном, занимала оборону пехотная стрелковая часть. Командир Кацман подошел ко мне и приказал:
- Берите катушку с кабелем и следуйте за мной!.

   Он шел с разведчиком Горбунько впереди, а я тянул кабель вслед за ними. Двигаясь по лесу, я старался подвесить кабель на деревья, чтобы слышимость была лучше. Впереди, в лесу показались бойцы. Мы подошли поближе и увидели такую картину: два бойца роют продолговатую яму, рядом лежит окровавленный и облепленный песком, мертвый боец. Там же стоит пулемет системы «Максим». Группа бойцов стоит рядом в тяжелом молчании. На вопрос командира:
- Что произошло?
Они рассказали о случившемся. Один из бойцов хотел вытащить замок из пулемета для проверки, в нем оказался патрон. Затвор сработал и дал выстрел. Впереди пулемета стоял боец, и пуля попала ему прямо в сердце. Смертельно раненый боец кувыркался в песке, как подстреленная птица, обливаясь кровью, пока не затих. Я впервые видел убитого солдата, поэтому увиденное потрясло меня так, что я запомнил это на всю жизнь.
Продолжение следует.