Соловей

Караоке они соорудили в старом доме на улице Рубинштейна, в лофте на третьем этаже, просто содрали со стен штукатурку и оставили кирпичи как есть, в модном нынче стиле минимализм. Подумали над освещением и получилось довольно уютно.

Напротив нас сидели две молодые дамы, пили, болтали о чем-то и не пели.
Пел парень, лет тридцати, не старше, с хорошим голосом, достойным заведения получше. Был он несколько полноват, с обычным, круглым лицом и мясистым носом, с начинающимся брюшком под кофтой. Пиджак скрыл бы его покатости, но он брал публику харизмой и связками, а брюшко - ну и пусть, своего тела что-ли стесняться, мужчина должен быть уверен в себе, так что недостатки в глазах дам превращались в достоинства, уж так дамы устроены, совсем идеальный самец им не так интересен, как вот такой: с плюсами, но чтобы и минус тоже присутствовал, милая особенность, за которую можно пожалеть, а жалость у них располагается совсем близко от любви, в соседнем коронарном  сосудике.

Он пел одну за другой сложные сильные номера и явно наслаждался эффектом, мало кто отваживался выходить к микрофону после него. Вообще-то, нехорошо выходить с профессиональным вокалом в обычное средней руки караоке, с другой стороны мы слушали и получали бесплатное удовольствие, ладно.
После пятой или шестой песни подряд парень нагло обьявил в микрофон, что он одинок и будет рад, если к нему за столик подсядет свободная девушка, вот прямо так и сказал. И сел за свой столик, один.

Одна из наших молодых дам вдруг встала и пошла к нему. У них там завязалась беседа, парень заказал себе пива и ей еще вина. Другая дама осталась одна со своим бокалом, она изредка посматривала на них, на другие столики, даже на нас с другом, на нас уж совсем безнадежно. Пока главный соловей развлекал свою гостью, остальные любители пения осмелели, я тоже записался в очередь.
И тут они ушли куда-то, эти двое, видимо покурить.      

Любители запели получше, нам даже несколько раз хлопали.
Я зашёл у туалет. Туалета имелось два, через минималистичную стенку. И я все услышал. Эти двое занимались там любовью, слышно было совсем отчетливо. Она, видимо, сосала, он стонал. Потом возня, шевеление, упала крышка унитаза и застонала она. Что ж, дело молодое.

Я вернулся в залу. Моя следующая песня все не объявлялась, мы заказали пиццу куаттро формаджи, я рассказывал другу на ушко историю про туалет и нюхал его духи, которые ему очень шли и которые я ему подарил на прошлой неделе, второй неделе наших отношений - все это время оставленная подругой молодая дама рядом с нами отчаянно плакала. Одной рукой она держала свой бокал, другой вытирала слёзы. Мокрые салфетки громоздились рядом, к ним то и дело добавлялась следующая. Она не могла ничего с собой поделать, слёзы лились и лились, как будто у неё умер кто-то очень близкий. Даме было неловко, она несколько раз выходила в уборную, возвращалась и плакала еще пуще, жидкость сыпалась как протечка у соседей сверху.

Я спел свой номер, та парочка наконец вернулась, испробовав, видимо,  все скромные возможности небольшого помещения.
Вернулись они по очереди: сначала он, малость помятый, с усталым лицом, сел за свой стол. Позже она, припудренная, сделала вид, что с ним незнакома - и за столик к подруге. Они молчали, та вроде уже не плакала, но и не улыбалась, сидели как чужие.

Он вышел петь. Глаза уже не выражали былой уверенности, как будто стеснялись чего-то. Голос подводил, срывался, но он честно допел до конца, уставившись куда-то вниз. Грузно уселся за свой одинокий столик у сцены, попросил счёт, расплатился и ушел.

Любители пели дальше, приходили новые, а две молодые дамы сидели и молчали о чем-то личном, наверное, каждая о своём, глядя в глубину своих полупустых бокалов.