Святой Антоний 1

     Сон
         В окне пытался брезжить рассвет, насколько это возможно в постоянно освещённом городе. В полусне шестым чувством я ощутила движение в комнате и повернулась, чтобы рассмотреть, что происходит в глубине. Подумалось, это должно быть мама. Она приехала пару дней назад, когда узнала, что у меня воспаление лёгких, и спала со мной в комнате. Скорее, пасла меня, потому как боялась этой болячки ужасно. Приподнявшись на локтях, я увидела странную картину. В тёмной комнате, без света, свесив с дивана на пол босые ноги, сидела моя мама и беспрестанно гладила коленки. Она пристально смотрела в окно, где были видны только окна соседней высотки. Быть без тапочек для неё — в принципе недопустимо, потому что всегда мёрзли ноги, а тут…   
— Мам, ты почему не спишь? Что-то случилось? — прошелестела я слабым голосом.
Она посмотрела на меня отсутствующим взглядом и тихо произнесла:
— Какая Москва странная: никогда не спит. Даже ночью.
Потом опять отвернулась к окну и, слегка раскачиваясь, уплыла в свои раздумья. Я решила, что ей мешает шум.
— Непривычно, да? Совсем не спится? А почему ты босая? У меня пол студёный. Ты, смотри, аккуратнее, чтоб не простыла.
Не обращая внимания на мои вопросы и не оборачиваясь,  она тихо ответила:
— Я скоро умру.

     Я обомлела. Лифт у меня внутри рухнул вниз. Все мои тётки были до ужаса мнительными, и мама не исключение. Ох уж эти мне женские предсказания и кликушества, особенно по поводу своей смерти. Но всё-таки дело это тонкое, интимное, поэтому я спросила как можно мягче:
— Это из чего ты сделала такой вывод?
— Мне приснился святой Антоний. И он сказал, что пришёл за мной.

      Это прозвучало как приговор. Мокрая, как мышь, я упала на подушки и закрыла глаза.  Предрассветное утро, неспящая Москва, воспалённое воображение и тревожная мама, уверенная в своей скорой кончине, — это как раз то, чего мне сейчас и не «хватало» для выздоровления. Наверное, нужно было ужаснуться или начать её уговаривать, что это не так, что только Бог знает, кому и сколько. Но я неправильная дочь, и во мне, несмотря на пламя температуры, уже горел другой огонь — любопытство. Было понятно, что надо разбираться, и в глубине души я была уверена, что всё не так трагично. Но с чего начать?
— Может, чайку? — потянула я за ниточку издалека.
— Нет, не хочется. Может, тебе сделать? — слегка встрепенулась мама.

     Я бы не отказалась, но мне не хотелось суетными движениями разрушать полумрак комнаты, создавший состояние внутренней отрешённости. Им определённо нужно было воспользоваться. Из собственного опыта знала, что именно в таком состоянии можно найти много ответов для себя. Но нужен объективный проводник. Тот, кто задаст правильный вопрос и поможет увидеть истинный ответ внутри себя, так сказать, вовремя подсветит. Есть в этой истории с Антонием что-то ещё, вот чувствую. Если сейчас маму не разговорить, потом затрётся и забудется. А у меня нет сил. Значит, надо сделать проводником её саму. Пусть рассказывает, а я направлю в нужное русло. Переключу-ка я её с мыслей о смерти, на ход действительных событий. Посмотрим, что из этого выйдет.
— Ма-ам? А в чём там дело было?
— Где? — удивилась она. Как будто есть ещё что-то важнее её скорой кончины.
— Со святым Антонием? И почему ты беспрестанно гладишь колени?
— Я? — Она посмотрела на свои руки и ноги, будто впервые увидела. — Горят сильно, прямо огнём полыхают.

      Ладно, уже лучше. Двигаемся дальше. Я смотрела в потолок и мысленно сдерживала улыбку.
— Повезло тебе, — с чувством сказала я, не давая маме скатиться в страх и жалость к себе. — Сам святой Антоний пришёл. Интересно, а за мной кто-нибудь придёт, как думаешь? — Я подставила локоть под голову и повернулась к ней лицом. — Или самой придётся выбираться из этой ж…? — попробовала пошутить я. Резковато, конечно, но действенно.
— Ты что! Не смей так говорить! Ты ещё молодая, тебе жить да жить.
     О, тоже мне, нашла молодую! Но уже хорошо — появились эмоции. На полноценный разговор сил у меня не хватает, но подталкивать её я вполне способна.
— Да я не про сейчас, я про вообще. Мне с моими грехами, не то что какой-нибудь святой, даже бабушка навстречу не выйдет.
— Ой, дурочка, вот дурочка!

     Отлично мама, оттаиваешь. Теперь можно поближе к интимному моменту туда, где про смерть.
— И что же Антоний? — переключила я маму на интересующую меня тему. Она удивлённо подняла брови, потому что не понимала, что я от неё хочу.
— Ну, что он тебе сказал? — не унималась я.
— Лавра…
— Что лавра?

Тут уже я ничего не поняла, поднялась и села в постели. Где Антоний и где лавра? Взгляд у мамы просветлел, стал осознанным, и она, удивляясь самой себе, вдруг затараторила:
— Я присутствовала, когда вскрывали саркофаг с его мощами или с тем, что там было. Около лавры. Помню, как все оцепенели… Мне было года четыре… а может, пять? — Она снова посмотрела на меня взглядом «не здесь» и замолчала.

     Я прикинула, получается, дело было во время войны. Что-то я совсем запуталась. Непонятно, как и когда Антоний сказал, что пришёл за ней? Эх, я бы сейчас не отказалась от крепкого кофейку.
— А саркофаг открывали где, во сне? — осторожно спросила я.
— Да нет же! — Мама вновь вернулась ко мне, глаза её ярко горели. — На самом деле!
      Интересная ночка у нас выдалась. Семейные легенды растут как на дрожжах. С чего бы начать, чтобы не запутаться? Пожалуй, с конца, в нашем случае со сна.
— Мамулечка-красотулечка, — зачирикала я. — А расскажи-ка мне, что тебе приснилось, только с самого начала.
     С мамы окончательно спало оцепенение, и она вполне разумно, связно и весьма интересно поведала мне свой любопытнейший сон.


     Мама в большой компании друзей и родных гуляла на закате в пригороде Загорска. Как они оказались в том месте, она не помнила, но все стояли у подножия холма, перед огромным зелёным полем, где было видно, как за горизонт заваливалось огненное солнце. Вдруг неожиданно закат остановился, а солнце стало расти. Красно-оранжевый свет  разлился на всё небо, затем перешёл на поле, стал ощутимым и окутал всю компанию. Огненный шар оживал на глазах. Превращаясь в красное пламя, он начал быстро заполнять собой всё пространство. Компания со страху разбежалась, кто куда. Только мама осталась стоять, как вкопанная.
— Мам, а почему ты не побежала со всеми? — удивилась я, как будто во сне она могла управлять собой. Во всяком случае, я её этому пока не учила.
— Не знаю, — пожала она плечами. — Сначала была изумлена. Потом любопытство толкнуло узнать, что будет дальше. А после поздно стало. Когда я увидела, что осталась одна, то испугалась. Поняла, что приросла к земле, и пошевелиться уже не могла, застыла соляным столбом.

     Огненный шар рос и приближался до тех пор, пока она не разглядела огромного всадника на белом коне. Красный свет исходил из его пурпурной накидки неиссякаемым потоком. Ею он и накрыл поле, на котором стояла мама. С появлением всадника любопытство опять взяло верх, но ненадолго, внезапно оно обернулось ужасом.  Огромный конь своей головой упирался в небо, седок его был строг и грозен, а скорость, с которой они приближались, обещала снести всё на своём пути. Мама зажмурила глаза и приготовилась к смерти. Потом подумала, что всё равно помирать, и приоткрыла один глаз — уж очень хотелось взглянуть на всадника ещё разок. Но неожиданно услышала гулкое эхо от раскатистого голоса.
— Почему ты не убежала, как все?
     Мама испуганно сжалась, но всё же открыла оба глаза и увидела перед собой всадника, занимавшего всё обозримое пространство вокруг неё.
— Сначала было интересно, а потом не смогла с места сойти, —промямлила она.
— Честно. Что ж, ты свободна. Можешь идти.
     Мама пошевелилась, движение вернулось к ней, но уходить она не торопилась. Любопытство, чёрт его дери, опять брало верх. Что уж теперь-то, всё одно здесь осталась.
— А ты кто? — не удержалась она.
— Как?! Неужели ты меня не узнала? — громыхнул  всадник.
— Прости, но нет, не узнала. А разве мы знакомы?


      О как! Меня холодный пот прошиб. Кажется, температура начала падать. Нормально мамочка моя выступила?! Вот так вот Святому Антонию — а мы знакомы?
— Ма, ты чего, так прям и спросила?
— Ага, представляешь?
— Ну, ты даёшь! И чего дальше было? Что он тебе ответил?
— Я, говорит, святой Антоний.
     Я так погрузилась в её рассказ, что почти оказалась в кинотеатре. Надо сказать, что мамочка у меня тоже не простая была. Легко слушала, думала и говорила образами, но предполагаю, что сама не догадывалась об этом. Мама меж тем продолжила.


— А почему так много огня? — спросила она Небесного всадника.
— Так я же пламенный! Странно, что ты меня не помнишь. А ведь мы встречались с тобой. И сегодня я пришел к тебе.
— Встречались? — сильно удивилась мама. — Где же это? Ты бог, головой в небо упираешься, а я маленький человечек.
— Ты не всегда была маленьким человеком. Но ты скоро вспомнишь, когда мы встречались с тобой. В этой твоей жизни.
 — А что ты здесь делаешь? — продолжила любопытствовать мама.
— Я принёс Огонь.
— Я вижу, а почему так много?
— Это Огнь Небесный, чтобы вслед за ним пришёл Свет.

       Ей захотелось с кем-нибудь поделиться новостями с небес и заодно их обсудить. Мама обернулась и поискала взглядом свою компанию. Друзья ползали по земле далеко внизу и корчились,  закрываясь от огня. Языки тонкого разряженного пламени лизали их тела, проникая внутрь.
— Ой, что это с ними? Они что, горят? — обратилась она к Святому Антонию.
— В каком-то смысле да, горят. Но не сгорают. Им не больно, им страшно. Просто они боятся Света. Вот тебе тоже было страшно, но интерес победил, и душа в тебе бойкая, как твоё сознание, любознательная.

      Мама присела на корточки и потрогала красное пламя под копытами. Огонь действительно не жёг. А сам конь был из плотного белого света, который струился и постоянно двигался, переливаясь всеми оттенками белого. Мама повернулась к друзьям и крикнула, что было сил:
— Не бойтесь, вы не горите! Этот огонь не несёт смерти! Он светит! Эй, смотрите! — Она показала друзьям языки красного пламени на ладони, превращающиеся в белые. — Он не страшный, даже не обжигает!

      Всадник с любопытством и удивлением смотрел на неё, как будто хотел сказать: «А в этих людях действительно что-то есть…» Но вслух произнёс:
— Они боятся не столько смерти, сколько увидеть то, что есть на самом деле, каков мир в действительности, как влияют их поступки на их жизнь и жизнь мира, в котором они живут. Боятся, что всё, о чём они думали, чему их учили, во что заставляли верить, окажется неправдой. Они боятся потерять опору, выстроенную в своих головах.
— Так проще же самим увидеть правду, чем путаться в том, кто что говорил и думал раньше!
—  Верно. Для сердца Свет правды должен быть ясным. За этим я и пришёл.
     Мама задумалась.
— Для сердца… А можно увидеть опору в сердце?
— Нужно, — улыбнулся Антоний. — Сердце — это самый верный и надёжный друг человека.

       Наконец паника в компании прекратилась, друзья стали трясти головами и протирать глаза. Тот, кто сумел встать, теперь помогал подняться другим. Они осматривались, пытаясь себя осознать, ощупывали тело и смотрели друг на друга, будто видели впервые. Мама опять крикнула своей компании:
— Эй, смотрите, я не сгорела!
— Они тебя не видят. Меня, впрочем, тоже.
— А как получилось, что я тебя вижу?
     Святой Антоний заулыбался во весь рот, показывая белоснежные светящиеся зубы. Неожиданно Свет стал вырываться из него во все стороны и лучами пронизывать тело и коня. А в исчезающем образе звучал объёмно-пространственный, бархатный, как нежное и необжигающее пламя, мужской смех:
— Вспоминай…

      Тут мама сообразила, что всё это сон, и в состоянии недоумения выскочила из него почему-то с мыслью о скорой смерти. Я, конечно, сделала себе скидку на температуру, но, тем не менее, у меня вдрызг рвались логические связи, и я спросила её прямо в лоб:
— Мам, а с чего ты взяла, что скоро умрёшь?   
— Ну, как же! Он сказал, что пришёл за мной!

     Н-да, логика женская. Ладно, разберёмся. Всё по порядку. Там у неё ещё где-то про лавру было.
— Ага… За тобой… Ясно… — ёрнически хмыкнула я. — А при чём здесь наша лавра?
— Так я проснулась и всё вспомнила!
    Обалдеть! Она вспомнила! Ещё интереснее. Но я-то ничего не понимаю! Значит, мне предстояла вторая серия, не помню, какого-то там балета.
— А поподробнее можно? — уже с нажимом попросила я и, отдуваясь, тяжело дыша, снова завалилась на кровать.
 
     Мама повернулась к едва светлеющему окну и поплыла по волнам только что открывшейся памяти.
— Шёл 1942-й, а может, 43-й год…

(Продолжение следует)
Светлана Бойко
21.04.2021г.