Глава 31. Выборы Магистра

Где-то в той шеренге шел и Виктор. Шел, задумавшись о том, что происходит со страной, на пороге ли она новых перемен или уже переступила этот порог. Почему с Россией всегда происходит так странно и страшно? Странно от неожиданности и страшно от неизвестности. Совсем недавно был Сытин, и все казалось надежно и незыблемо, настолько надежно, что каждому было абсолютно ясно — никто, ничто и никогда не сможет поколебать стабильности государства. И вдруг его не стало. Не стало вождя, не стало гвоздя, на котором все держалось. Убрали гвоздик, и система, как огромная хрустальная люстра, грохнулась прямо на праздничный стол... И мгновенно сделалось темно и сиротливо, наступила неразбериха.
Ради чего он здесь, в этой огромной толпе? Из-за собственной скорби и потрясения?.. Или по призыву партии власти? И так ли все было бы, будь с ними Сытин?..А ведь очень даже возможно, что он жив и даже находится где-то рядом! Вдруг он сейчас выйдет из своего укрытия, встанет на пути похоронной процессии и прикажет остановиться. Остановимся ли мы или продолжим свое движение в скорбном молчании до самого кладбища? Скорее всего, остановимся, а потом и вообще разойдемся по домам. И весь смысл того, о чем сейчас говорил Волин, исчезнет. …А Волин? Как поведет себя Волин, если перед ним вдруг появится Сытин? Остановится, начнет обниматься с ним?.. Или пожмет плечами, разведет руками, мол, так и так, извинится и покинет процессию, уйдет домой, предав всех, пошедших за ним? И вернется ли все на старые круги, появись вдруг Сытин? Наверное, уж нет... Значит, какая-то черта уже пройдена. И все же, если Сытин прикажет снова полюбить коммунистов, ведь мы опять их полюбим...
Виктор чувствовал, что, двигаясь в этой процессии рядом с теми, кто три дня назад рисковал своей жизнью, он кривит душой, обманывает всех и самого себя. Ведь он здесь не по призыву сердца — оно очерствело в коридорах политического здания, в котором ему так хочется добраться до верхних этажей. Он привык к прагматизму, к целесообразности, диктуемой лишь собственной выгодой или интересами группировки. Виктор ловил себя на мысли, что ему, по существу, не так уж и важно, что произошло, важнее, что здание власти устояло. Он шел вместе со своими товарищами по партии, потому что надо было держать нос по ветру, но путь был неблизок, и постепенно, с каждым шагом, правила партийного поведения уступали законам огромной людской реки, в которой он был всего-навсего крохотной частицей. А людской поток диктовал: мы едины, мы скорбим по жертвам, мы не позволим социализму и коммунизму снова внедриться в наше сознание! Мы вернем честь и достоинство народу, освободим его от старых догм и заблуждений.
В этом потоке разум отдельных людей уступал общему духу процессии, увязывающему, переплетающему воедино их души, наделяя общим, духовным смыслом. И в очередной раз разум — этот, казалось бы, самый надежный оплот всех наших побуждений и поступков — оказывался лишь легкой занавеской, поднимаемой в воздух почти неощутимым, эфирным дуновением, исходящим из души.
Эта процессия переделала тогда многих людей.
Прошла только неделя, но Россия уже задышала единением — единением, возникшим спонтанно, не похожим на то старое единение, выстроенное скрупулезной работой политиков, послушных СМИ, политологов, имиджмейкеров и ФСБ. Конечно же, не задышала еще полной грудью, а вдохнула лишь первый глоток этого воздуха. Это новое, однако, пугало обычных людей и пугало неизвестностью. Люди оказались на перепутье — спасительный знакомый сытинский берег уходил в туман, сознание в панике цеплялось за него, и в умы людей все настойчивее стучался вопрос: «Где же все-таки Сытин?»
Ноябрь переваливал через середину. Он спокойно накручивался на колесо истории, как в старом кино целлулоидная кинолента накручивается на принимающее колесо проекционного аппарата. Как только наступит 1 декабря, для людей все потрясения ноября перейдут в разряд «было в ноябре», как уже отодвинулось в прошлое то, что «было в октябре», — остановленный бунт олигархов, исчезновение Сытина, появление Волина… А пока что кровавые события ноября были для всех еще свежими, только что случившимися.
Впрочем, исчезновение Сытина не отпускало, держало в напряжении, не давало довериться новому. Сытин исчезал и раньше, то на пять, то на десять дней, и, когда уж было его враги начинали потирать руки, он вдруг появлялся, вызывая у многих подозрение, а тот ли это Сытин, не двойник ли, и недруги начинали старательно выискивать различия по фотографиям и видеокадрам. Но потом все возвращалось на круги своя. Однако, если раньше это происходило при гранитном молчании верных друзей президента, то сейчас и высший эшелон власти бил тревогу. Лучшие сыщики искали президента, но его и след простыл. Ни пуговички, ни волосинки, а прошло-то уже два месяца...
Новые события неумолимо напирали, наслаивая свой исторический пласт на прожитое страной и постепенно превращая вопрос «А где же Сытин?» в риторический. Каждое из них при этом носило эффект разорвавшейся бомбы. За последние две недели заговорщики дали признательные показания, а следователи раскрыли один за другим огромные авуары и имущество заговорщиков в стране и за границей; коммунисты окончательно покинули Думу, после того как их руководству было предъявлено обвинение в антигосударственной деятельности; за решетку попал и Дубясин, которого на посту мэра Москвы сменил назначенный Волиным Михаил Стрельцов... Многие успели почувствовать твердую руку нового руководителя страны, испытали на себе, что значит выполнение им обещаний, данных с высокой думской трибуны. Люди все это видели и поражались, с какой скоростью в их жизнь врывается что-то новое, абсолютно не похожее на старое...
Однако в эти же дни произошло и другое событие, не попавшее в поле зрения СМИ и обычных россиян, а оно по своему значению и последствиям перекрывало все грандиозные события ноября. От этого события зависело, останется ли Волин у власти. 12 ноября, почти сразу же следом за разыгравшейся в Москве трагедией, состоялся Собор рыцарей Ордена чести.
Волин принял всю вину и ответственность за произошедшее 7 ноября на себя. Это было делом чести. Еще восьмого числа каждый из рыцарей Ордена получил от него известие, что 12 ноября пройдут выборы нового Магистра. Это означало, что Волин считает себя недостойным этого звания и отказывается от него. Рыцари ожидали этого. Они знали Волина и были уверены, что он не отступит от главного принципа Ордена, писанного его же рукой: «Честь выше славы!»
Подумаешь, скажет всяк, сколько маленьких и больших сражений в жизни я проигрывал, сколько раз уступал нажиму сильных, сколько раз склонял голову перед наглостью, отступал по мелочи и по крупности, но всегда мне удавалось справиться с гордостью, подавить в себе робкий протест остатков чести и достоинства. Сколько раз удавалось себя убедить, что проигрыш вовсе не проигрыш, а маневр, после которого снова удастся встать перед всеми гордым и достойным уважения... Так мог бы рассуждать каждый, но только не Магистр Ордена чести. И его переубедить не могло ничто, даже собственный разум, твердивший, что нет его вины в том, что произошел красный бунт и что погибло столько людей, что вероломство коммунистов никто не мог бы предсказать, что было ничтожно мало времени, всего один день, для того, чтобы поставить под свой контроль силовые ведомства страны и заставить их предупреждать такого рода события. Он считал виновным себя и только себя, поскольку, став 5 ноября первым лицом государства, с того самого момента принял на себя и ответственность за все, и хорошее, и плохое, что в государстве могло произойти.
Каждый рыцарь был обязан присутствовать на Соборе. Отсутствие рыцаря без причины, признанной всеми остальными уважительной, означало лишение его рыцарского звания. Последний Собор был совсем недавно — 28 октября. На нем в рыцари, а точнее в дамы Ордена, посвящали первую женщину — Аннушку, после того как она достойно выдержала экзамен на рыцарство, проведя блестящую операцию по аресту Печина. И вот снова созывался Собор.
Соборы проходили при строгом соблюдении ритуала. Начинался он с того, что на место предстоящего Собора первым приезжал Староста Ордена — самый старший по возрасту рыцарь. Его задачей было «оживить» место Собора и приготовить все к его проведению. Местом Собора уже несколько лет служила изба на окраине деревни Апаринки, что под Москвой. Изба на отшибе, у кромки леса, где раньше проживал лесничий, подальше от любопытных глаз. Староста тщательно проверял всю территорию участка на предмет того, не посещал ли ее во время отсутствия рыцарей кто-нибудь посторонний, наводил чистоту в доме и готовил главный зал, роль которого играла просторная гостиная. По периметру зала он расставлял рыцарские кресла — дубовые резные стулья с высокой спинкой и подлокотниками. Трон Магистра был почти таким же, только чуть пошире и повыше. В этот раз он должен был пустовать — предстояли выборы Магистра, и никто не имел права занимать его, в том числе и бывший Магистр. Волину придется сесть в кресло рыцаря и быть одним из тринадцати равных. Посредине зала располагался большой дубовый стол, по обе стороны от которого расставлялись рыцарские кресла, а по торцам — трон Магистра и кресло Старосты. Кресла не должны были стоять вплотную к столу — они ставились на некотором удалении, что было важно для ритуальных действий. Возле каждого кресла Староста устанавливал высокий напольный кованый подсвечник — соборный, зал электрическим светом не освещался.
В самый центр стола Староста устанавливал массивный литой подсвечник, представлявший истинное произведение искусства и одну из главных реликвий Ордена. В основании его находились четыре бронзовых атланта, стоящих спиной друг к другу и символизирующих четыре стороны света. На плечах они держали огромное блюдо, в центре которого располагалась металлическая чаша, подобная церковному потиру. По ободу чаши на одинаковом расстоянии друг от друга были прикреплены позолоченные символы основных религий мира: христианский крест, мусульманский полумесяц, индуистский знак ОМ, фигурка Будды, знак Инь-Ян и звезда Давида — как олицетворение всеобъединяющей и всепобеждающей высшей духовной силы. Внутри потира устанавливалась главная ритуальная свеча Ордена.
Другие атрибуты ритуала были личными, их приносили на Собор сами рыцари. Это были рыцарские короны и кинжалы — символы достоинства и чести. Эти же слова — «честь» и «достоинство» — были выгравированы на каждой короне, кинжале и ножнах, а с обратной их стороны — имена их владельцев. Мужские атрибуты были для всех мужчин одинаковы, в том числе и для Магистра, ибо Орден являлся союзом равных. Для дам Ордена предполагались корона и кинжал чуть меньших размеров ведь, кроме прочего, они служили еще и украшением. Участники Собора должны были иметь при себе эти два атрибута. Помимо высокого смысла этих предметов и торжественности, которую они придавали собранию рыцарей, они имели важное ритуальное значение — с их помощью происходило голосование.
Рыцари были людьми особыми, это были люди Просвещенные и Посвященные, независимые, сильные духом и равные между собой. Они были крепки телом, были ловкими и гибкими, как ниндзя, владели энергетическим и другими видами единоборств. Они не были вассалами Магистра, как и он не был их сувереном. В их среде не могли возникнуть отношения угодничества или вечной благодарности за щедрость или добрый поступок. Щедрость и добрые поступки были сущностью каждого. Они не руководствовались понятиями дружбы, личной преданности и привязанности, когда дело касалось принципов. Главным для них являлся обет, данный ими при посвящении в рыцари, обет верности высоким идеям Ордена, его законам, принципам и правилам. Выбирая Магистра, они искренне награждали доверием одного из них — того, которого считали лучшим.
Свободный выбор был незыблемым принципом Ордена. Никто не имел права осуждать свободный выбор рыцаря, даже если он желал покинуть Орден. Таких случаев, впрочем, не было. Орден не наказывал отступников — пугать или манипулировать страхом считалось недопустимым. Отсутствие наказания, вместо того чтобы побуждать более слабых к малодушию, напротив, только укрепляло единство равных.
Решение на Соборе принималось, если за него проголосовали все рыцари. В редких случаях Магистр мог воспользоваться правом вето и правом окончательного решения. Но в этот день у Волина таких возможностей не было — он отказался от звания Магистра.
В конце подготовки Староста зашел во флигель и включил там свет — у заблудших деревенских пьянчужек не должно возникнуть подозрения, почему при таком скоплении автомобилей возле деревенского дома в нем не горят окна. Затем вернулся в дом, задернул тяжелую гардину в гостиной, зажег свечи, надел на себя рыцарские атрибуты, опустился в свое кресло и стал ждать.
Вскоре появились первые участники Собора, и ровно в десять вечера, в назначенное время, все были на своих местах.
Рыцарский Собор не имел ничего общего с обычными собраниями. Никаких речей, обсуждений, отстаивания мнений, упреков оппонентам — повестка дня объявлялась предварительно, и каждый определялся в своей позиции заранее, хотя окончательное решение принимал на самом Соборе. Бывало так, что общий дух Собора оказывался сильнее личной позиции рыцаря.
Процедура выборов Магистра была такова — после объявления Старостой начала выборов каждый рыцарь, оставив на столе корону, разворачивал кресло к стене, чтобы в последний раз, оставшись наедине с самим собой и углубившись в свои рассуждения или молитву, сделать окончательный духовный выбор, а сделав его и получив у Старосты разрешение его выразить, вставал и забивал свой кинжал внутри короны того рыцаря, кого он выбрал быть Магистром.
Староста объявил начало. Все рыцари, кроме самого Старосты, развернули кресла. Воцарилась тишина. Слышно было лишь легкое потрескивание фитилей. Староста, которому ритуалом полагалось смотреть в зал, оглядывал спины своих собратьев, отражающие мерцающие отблески свечей, и молился за то, чтобы все они сегодня приняли правильное решение. Собственный выбор он уже сделал. Минут через пять первой взметнулась вверх рука Волина. Услышав свое имя, он встал, подошел к столу и забил кинжал в корону Михаила Стрельцова. Потом вернулся к креслу и опять сел лицом к стене, дожидаться, когда проголосуют остальные. Когда проголосовали все, и последним кинжал забил в ритуальный стол Староста, он же объявил итоги голосования: за Михаила Стрельцова один и двенадцать — за Волина.
Выбор не состоялся. Требовалось единодушие. Кинжал Волина это единодушие разрушал. Все остальные же были категоричны — Магистром снова должен стать Волин.
— Выбор не состоялся, — сдержанно прозвучал голос Старосты. Но как бы он ни скрывал, все же в интонации его ритуального сообщения ему не удалось спрятать нотки радости от только что проявленного единодушия рыцарей. — Начинаем новое голосование!
Рыцари послушно развернули кресла, и опять зал погрузился в тишину. В этот раз Волин не был поспешным в своем решении. Он только что убедился воочию, что все рыцари едины в выборе. «Их решение эмоционально, они верят мне и в этот момент не понимают, что законы Ордена должны быть выше приятельских чувств. Им надо дать это понять. И моя непреклонность будет для них уроком!» — он дождался разрешения Старосты и еще раз забил свой кинжал в корону Михаила.
Увидев, с какой решимостью и твердостью Волин вонзает кинжал в ту же корону, Староста внутренне вздрогнул, опасаясь, что теперь рыцари, подойдя к столу и увидев забитый в корону Стрельцова кинжал Волина, спасуют перед категоричностью основателя Ордена и поменяют свой выбор. Сам же он только укрепился в собственном решении.
Прав был Староста в своем беспокойстве — в душах рыцарей кипела настоящая битва. Каждый из них понял, что произошло у стола, когда Староста произнес имя Волина. Им не надо было оборачиваться, чтобы убедиться в том, что Волин поступил так же, как и при первом голосовании. Им снова пришлось взвешивать свои аргументы, снова просить у Бога подсказки, подвергать сомнению прежний выбор, искать в себе ответ на негласный упрек Волина в том, что они своими симпатиями подменяют законы Ордена. Каждый рыцарь вел собственную битву за свою правду и за свой выбор.
Рыцари снова проголосовали. И когда к короне Волина приблизился Староста, чтобы забить в нее свой кинжал, на его душе опять посветлело — двенадцать кинжалов было за Волина. Непреклонность шла на непреклонность. Но опыт Старосте подсказывал — лед тронулся, Волин поменяет свое решение.
— Выбор не состоялся. Начинаем новое голосование! — Его голос в этот раз не выдал эмоций.
Рыцари заняли прежние позиции. Незаметно прошло около двух часов, приближалась полночь — время, когда сама Судьба иной раз вмешивается и заставляет несогласных подчиниться Ее выбору.
Волин знал, что второе голосование рыцарей не было простым копированием первого. Он был уверен, что его собратья прочли в его действиях и тот упрек к ним, и его твердую настойчивость, но, несмотря на это, все как один, отбросив сомнения, упреки и аргументы, требовали, чтобы именно он надел на себя мантию Магистра и по праву самого достойного опять возглавил Орден чести. Он понял, что они оценили его поступок — отказаться от поста Магистра — как высшее проявление чести и достоинства и именно поэтому желали, чтобы он снова стал первым из равных. Столкнувшись с категоричной непреклонностью рыцарей, Волин теперь уже думал о том, не является ли его упорство чрезмерной гордыней...
С надеждой ждал Староста поднятия его руки, видя, что из короны Волина снова торчат одиннадцать кинжалов, дожидающиеся еще двух — его и волинского. Наконец Волин подал знак, и спустя несколько мгновений его кинжал оказался среди кинжалов его духовных братьев, означая, что Волин согласен с их выбором.
Рыцари этого не видели. Согласно требованиям ритуала, они продолжали сидеть лицом к стене, но как люди Просвещенные они уже знали, что произошло, и спустя мгновение направили внутренние взгляды и надежды на Старосту, которому надлежало голосовать последним.
Великолепный Староста Ордена, который ни разу не дрогнул ни единой жилкой своего лица в течение всей церемонии выборов, ощущая на себе их внутренние взгляды, не спеша подошел с кинжалом к короне Волина и добавил к выбору всех собственный голос. Также медленно он вернулся на место и торжественно объявил:
— Выбор состоялся! Магистром Ордена чести выбран Волин Петр Алексеевич!
И, явно не сдержавшись, в самом конце добавил:
— Поздравляю вас, друзья!
Волин, услышав последние слова, явно нарушавшие регламент, бросил на Старосту удивленный взгляд, но увидев его увлажненные радостью глаза, ничего не сказал и только улыбнулся.
В этот момент и душа самой России, которая незримо присутствовала тут, вздохнула с облегчением и надеждой.