Отец

Папа  потомственный  сибиряк,  приехавший  в  Коми  АССР  за  мамой. 
Небольшого  роста,  худой,  темноволосый,  с  красивыми,  меняющими  цвет,  выцветшими  глазами,  иногда  зелеными,  иногда  коричневыми,  а  иногда  и  вовсе  бесцветными.  Усов  и  бороды  не  носил,  каждое  утро  брился  перед  небольшим  потускневшим  зеркалом.  У  него  была  добрая  улыбка,  обнажающая  вместо  верхних  зубов  железные  мосты.  Это  его  не  портило,  я  считала  папу  самым  красивым  мужчиной  в   нашем  селе. 

Не  владея  коми  языком,  папа  довольно  мало  общался  с  местными.  Деревенские  ломали  язык,  не  находя  нужного  русского  слова.  Бабушка,  запутавшись,  начинала  ворчать  по - коми,  дескать  все  люди  как  люди,  только  ее  непутевая  дочь  привезла  черт  знает  кого,  и  поговорить  то  с  ним  по - человечески  невозможно!
Отец  работал  в  соседнем  леспромхозе.  Там  жили  в  основном  приезжие  и  все  говорили  на  русском.  Да  и  зарплата  на  вырубках  была  вдвое  выше  и  стабильнее,  чем  в  совхозе.  Плюс  дополнительные  пайки  за  тяжёлую  работу.
Сладкое  он  не  ел,  зато  много  курил,  по  пачке  Беломора  в  день. 

Мама  в  доме  курить  запрещала.  Но  зимой,  после  работы,  растапливая  русскую  печку,  папа  садился  на  корточки  возле  открытой  дверцы  и  готовил  самокрутку.  Положив  горсть  табака  на  бумажку,  сворачивал  ее,  кончиком  языка  смачивал  край,  неторопливо  склеивая.  Осторожно  раскуривал  её  от  огня  в  печке.  Делал  он  самокрутку  медленно,  словно  совершал  обряд. 
Сидя  рядом  с  ним  на  полу,  я  наблюдала  за  его  действиями.  Мне  так  хотелось  лизнуть  бумажку  и  свернув,  закрепить  ее  смоченные  края,  но  я  знала,  что  папа  не  позволит.  Табак  пах  лучше  папирос  и  мне  нравилось  втягивать  его  запах,  хоть  и  старался  папа  выдыхать  дым  в  печную  дверцу.
В  печи,  потрескивая,  разгорался  огонь.  Оранжевое  пламя  жадно  лизало  сухие  поленья,  постреливая  в  нас  горячими  искрами. 
Мы,  сидя  в  темном  коридоре,  долго  наблюдали  за  ненасытным  огнём.  В  эти  минуты  мы  не  говорили.  Папа  смаковал  самокрутку.  Я  уютно  сидела  рядом,  завороженно  наблюдая  за  пламенем.  Стихия  огня  поглощала  моё  воображение,  время  и  пространство  исчезало.

Отец,  вспоминая  своё  детство,  рассказывал,  что  много  рисовал.  Старшие  братья,  из  зависти,  решили  отомстить  ему.  Они  заманили  его  на  сеновал  и  забили  его  глаза  и  уши  сухим  сеном.  Он  долго  болел  и  почти  ничего  не  видел  и  не  слышал.  Братьев  наказали,  но  воодушевления  рисовать  больше  не  приходило.  Плохое  зрение  и  слух  остались  на  всю  жизнь. 
Мама  и  сестра  видели  его  рисунки,  я  лишь  смутно  помню  пару  пейзажей  карандашом.

Почему - то  папы  любят  больше  первых  детей.  Вот  и  мой  во  мне  души  не  чаял.  Баловал.  Я  много  раз  слышала  от  мамы  историю,  как  отработав  целый  день  на  лесоповале,  он,  уставший,  пошел  пешком  за  двенадцать  километров  в  село  Прокопьевка,  чтобы  купить  мне  пальто.  В  те  скудные  времена  магазины  пустовали,  а  к  соседям  приехала  автолавка  с  детской  одеждой.  Отец  купил  к  пальто  шапочку  и  шарфик.  Мама  долго  ворчала,  что  он  потратил  всю  зарплату  на  мои  наряды.  Зато  в  садике  я  была  одета  лучше  всех,  значит  была  самой  красивой  девочкой.   

Как  все  деревенские,  тяжело  работающие  мужики,  отец  любил  выпить  на  выходные.  Мама  пить  не  позволяла,  конфискуя  его  зарплату.  Тогда  он  стал  прятать  деньги,  не  все,  а  только  на  чекушку.  Прибирая  дом,  мы  с  мамой  постоянно  находили  его  заначки,  о  которых  он  уже  и  не  помнил.  Иногда,  находя  его  тайники,  я  отдавала  деньги  отцу,  за  что  он  щедро  вознаграждал  меня  мелочью. 
Весной,  в  половодье,  наша  река  разливалась  по  лугам  и  низинам.  У  отца  была  деревянная  лодка  с  веслами  и  он  часто  брал  меня  с  собой  на  рыбалку,  уча  правильно  расставлять  сети  на  мелководье  и  осторожно  вытаскивать  запутанную  рыбу.  Сети  проверяли  утром  и  вечером,  радуясь  каждой  рыбке.  Чистили  рыбу  на  берегу  реки,  затем  относили  на  кухню  маме.  Свежая  рыба  была  нашим  весенним  деликатесом.  Когда  отец  бывал  пьян,  сети  проверяла  я.  Он  гордился  моей  смелостью  и  успехами.

Вечерами  отец  учил  меня  играть  в  шахматы.  Когда  он  был  на  работе,  мы  с  соседкой  Таней  одевали  фигурки  шахмат  в  маленькие  кусочки  ткани,  представляя,  что  это  настоящие  короли  и  королевы.  Строили  воздушные  замки  и  брали  бразды  правления  на  шахматной  доске  в  свои  царственные  руки.  Дворцовые  интриги  продолжались  годами,  до  того  мы  полюбили  шахматы. 
Долго  будучи  одним  ребенком  в  семье,  я  была  мечтательницей  и  фантазеркой.  Реальность  меня  мало  привлекала,  мне  одной  было  в  ней  скучно.
В  детстве  у  меня  сильно  болели  ноги  и  я  плакала  по  ночам.  Ко  мне  частенько  вызывали  местного  фельдшера  тётю  Тамару,  которая  колола  мне  обезболивающие.  Боль  проходила  и  я  засыпала.  Она  советовала  парить  мои  ноги  веником.  Эта  задача  была  поручена  отцу,  который  на  мои  жалобы  не  поддавался,  а  поддав  жару,  парил  ноги  горячими,  душистыми  березовыми  вениками. 

Меня  никогда  не  били  и  особенно  не  ругали. 
Когда  я  училась  в  седьмом  классе,  в  школу  приехала  настоящая  учительница  русского  языка.  Она  была  строгая  и  не  давала  поблажки  деревенским  детям.  У  всех  появились  первые  двойки  по  русскому  языку  и  литературе.  В  том  числе  и  у  меня.  Проверяя  мой  дневник,  родители  обнаружили  в  нем  неуды  и  взялись  за  моё  воспитание.  По  простому,  как  умели. 
На  столе  лежит  папин  ремень,  который  он,  поглаживая,  то  сжимает,  то  разжимает.  Мама,  со  слезами  на  глазах,  сидит  рядом  и  держит  мой  дневник  с  двойками.  Я,  перепуганная,  стою  перед  столом,  не  смея  шевельнуться. 
Меня  не  наказали,  лишь  красноречиво  предупредили,  но  этого  оказалось  достаточно,  я  начала  усерднее  заниматься  уроками.  В  итоге,  я  полюбила  русскую  литературу.


Алтай.  Дед.

Отец  повез  маму  и  меня  семилетнюю  в  Сибирь,  на  нашу  родину.
Поезд  полз  через  пол  страны  с  северо - запада  на  юго - восток,  останавливаясь  на  каждом  полустанке.  Путешествие  в  один  конец  длилось  больше  недели.  Когда  поезд  останавливался,  мужчины  выскакивали  на  перрон  за  пивом,  лимонадом  и  пирожками.  Уставшие  от  долгой  дороги  родители  просили  таких  же  уставших  детей  поиграть  в  мячик  в  проходе  вагона,  а  сами  всю  дорогу  резались  в  карты. 

Встретил  нас  высокий  и  худощавый  дед.  Он  был  в  больших  зимних  валенках  посреди  лета.   
Желая  показать  красоту  Алтая,  он  повёл  нас  на  сопки  за  кедровыми  орехами.  Я,  держась  за  его  руку,  старалась  не  отставать,  взбираясь  вверх.  Поднявшись  на  ровное  плато,  я  обомлела.  Вокруг  высились  огромные  старые  кедры,  а  посреди  их  тёмной  зелени  пестрел  красный  ковёр  из  живых  цветов.  Очарованная  красотой,  я  носилась  по  царству  диких  тюльпанов.  Дед  с  отцом  собирали  кедровые  шишки  под  деревьями,  когда  я,  споткнувшись  о  корни,  разревелась  на  весь  Алтай. 
Я  вывихнула  ногу.  Дед  поднял  меня  на  руки  и  бережно  понёс  домой,  утешая  рассказами.  Успокоившись  в  его  надёжных  объятьях,  я  крутила  головой,  было  жалко  покидать  эту  красоту.   
Дома  мы  взбивали  сухие  кедровые  шишки  на  тонком  верблюжьем  одеяле.  Держа  его  за  четыре  конца,  веселясь  и  хохоча,  мы  трясли  его  изо  всех  сил.  При  каждом  взмахе  из  шишек  вылетали  маленькие  кедровые  орешки.   Я,  ползая  на  четвереньках  по  всему  чердаку,  собирала  их.

Вечерами  дед  брал  меня  с  собой  на  приток  реки  Абакан.  Разувшись,  мы  осторожно  ступали  в  холодную  воду.  Не  торопясь,  осторожно,  шли  к  плетёным  из  тонкой  проволоки  корзинам.  Они  были  привязаны  длинными  верёвками   к  высоким   шестам  на  берегу.  Стоя  по  колено  в  воде,  дед  поднимал  за  верёвку  небольшую  катиску  с  мелкой  рыбой.  На  берегу  мы  перекладывали  улов  в  ведро.  Побросав  свежих  хлебных  крошек  для  приманки,  опускали  корзину  обратно  в  заводь.  Потом  садились  на  невысокую  возвышенность  возле  берега  и  любовались  закатом. 
Иногда  отец  шёл  с  нами,  он  любил  купаться  в  бурной  реке  своего  детства.  Заплывая  далеко  от  берега,  он  исчезал  в  лучах  опускающегося  солнца.  Мы  с  дедом  искали  его  очертания,  беспокоясь,  как  бы  чего  не  случилось.
Вечером  братья  обжаривали  рыбу  до  хрустящего  состояния  на  раскаленной  чугунной  сковороде.  За  ужином  они  вспоминали,  как  во  время  войны,   будучи  постоянно  голодными,  таскали  арбузы  и  дыни  с  колхозной  бахчи.



Отец  погиб  в  молодом  возрасте.  Его  нашли  в  лодке  мёртвым.  Перегнувшись  за  борт,  он  захлебнулся  водой.  Никто  не  знал  причины  произошедшего,  то  ли  он  был  пьян  и  его  захлестнуло  волной,  то  ли  сердце  сдало,  когда  он  распутывал  сети. 
На  похороны  я  опоздала.  Засыпали  его  за  час  до  моего  прихода.  Я  шла  пешком  тридцать  километров  по  весенней  грязи  босиком,  неся  в  руках  туфли  на  высоких  каблуках.
Так  и  остался  в  моей  памяти  образ  плачущего  отца,  когда  я  уезжала  из  дома  после  зимних  каникул  несколько  месяцев  назад.  Мы  сидели  на  диване.  Он,  обняв  меня  за  плечи,  все  плакал  и  плакал,  не  в  силах  остановить  слезы.  Мама  удивлялась,  что  это  с  ним,  ведь  он  никогда  раньше  не  плакал.  Наверное  он  чувствовал,  что  мы  видимся  в  последний  раз. 
Я  знаю,  отец  сильно  любил  меня.  Он  пытался  дать  мне  все,  что  мог,  желая,  чтоб  я  прожила  более  счастливую  жизнь,  чем  жизнь,  доставшуюся  ему  и  маме.   
Я  любила  его,  он  был  лучшим  отцом  для  меня.



Март 2021
Хельсинки