Дуэтом с ветром

Оля с силой ткнула в кнопку пульта, вдавливая ту внутрь. Это же надо было такое
придумать?! Выплаты на детей с трех до семи лет. Да их же тысячи! И ведь еще объявили об
этом на всю страну! А много ли надо нашему народу? Их копейкой помани, они и побегут
тут же. А побегут куда? Да прямо к Оле на работу! Со всеми заявлениями, копиями и
бесконечными требованиями выплатить им деньги.

Женщина устало опустилась за кухонный стол, вытирая влажные руки об фартук и
притягивая к себе распечатанный Указ президента.
– Нет, – сказала она в пустоту, – на всю страну они сказали, что всем выплатят. А в
Указе прописали, что только малоимущим. Опять придут все требовать с нас...

Еще раз вчитываясь в заученные наизусть строки, Оля не переставала устало вздыхать. Разве
это не наказание? Всю жизнь она жила от зарплаты к зарплате, каждую копеечку считала, а
на работе была вынуждена выплачивать огромные деньги от государства. И за что? За то, что
люди плодятся, не задумываясь, и нигде не работают?

А она вот вкалывает на работе, пока сосуды в глазах не полопаются, идет домой и снова
работа – ужин приготовь, белье погладь, посуду помой. И ведь никто ей и копейки просто так не заплатит!

Выплаты с трех до семи лет. А что если ребенок уже школьник? А что если студент? Их ведь тоже надо на что-то содержать. Тут еще и квартплату подняли. Беспредел!

Возмущайся сколько влезет, но указ исполнять придется. Еще, чего доброго, премии лишат!
А значит утром снова надо взять себя в руки, сжать кулаки и уверенным шагом зайти в уже
родной кабинет.

Здание управления, маленькое выкрашенное в неприятный персиковый цвет, в утренних
красках выглядело ляписто и неуместно. А у его дверей уже толпилась очередь в двадцать
человек.
– А ведь до рабочего дня еще десять минут! – подумала Оля, скрываясь за дверьми
служебного входа.

Когда-то по утрам их встречал улыбчивый старичок. Он всегда желал им доброго утра и
удачной работы, чем заметно поднимал всем настроение. Но еще прошлым месяцем его
задело прошедшее над управлением сокращение. И теперь по утрам их встречала лишь
наглухо закрытая дверь его кабинета.

Их кабинет, соединенный с соседним, встретил Олю усталыми разговорами сотрудниц. Они,
подкрашивая ресницы и губы, уже в красках представляли предстоящий день и высчитывали
количество особо скандальных клиентов.

Оля в таких разговорах участвовала редко, так как лично дел с клиентами не вела, работая
больше с документами и базами. Но время от времени вставляла слово, чтоб не казаться
совсем безучастной. Рассчитывать, что такой наплыв людей ее не коснется было наивно. А
она никогда не была наивной дурочкой. День обещал быть тяжелым, и к нему нужно быть
готовой.

И все же подготовится к такому объему работы было невозможно. Казалось, что документы
приносили все жители города. И хорошо, если они были в достаточной мере образованы и
приносили нужные бумаги, но ведь приходили и те, кто чуть ли не с порога начинали
требовать деньги. Сколько не пытались они объяснить, что управление лишь назначает
выплаты, а дальше работает банк, переубедить упрямых людей, которым пообещали золотые
горы, невозможно.

К вечеру стало понятно, что объем работы не удавалось уместить в рабочий день. И ведь
большей половине этих заявлений придется отказать. Порой Оля удивлялась — отчего люди
не могут внимательнее прочитать Указы? Но, наверно, дело все же в том, что все привыкли
слепо верить телевизору и всему, что там показывают.

Вообще, такая слепая вера была пугающей чертой русского народа, делая его податливым на манипуляции и провокации. История с новым указом была не новой. Подобное происходило каждый раз и развивалось по стандартной схеме: всплеск, когда приходят все, кому не лень; возмущение, когда приходят те, кому отказали, и выясняют причины, и под конец месяца все придет в норму.

Вот только ситуация с выплатой от трех до семи лет отчего-то в привычное русло не входило.
Новые заявления приносили быстрее, чем их успевали рассматривать. А ведь на каждое надо
сделать запрос, проверить всю информацию, сверить, подходит ли человек под указанный
перечень и только после этого принять решение о выплате. Кроме тех, кто из дня в день
отбивали пороги их маленького здания, были еще те, кто подавал те же документы
электронно. Оле хотелось выть, когда курьер приносил ей вечером очередную коробку.

Ситуация усугублялась маячившими над горизонтом сроками. Не успевала женщина
проверить одно заявление, как ей приносили еще три таких же, она бралась за следующие, а
ей приносят еще пять. Количество бумаги вокруг стола росло в геометрической проекции.
Это был первый раз в жизни Оли, когда она не уложилась в срок. Начальство бушевало,
грозилось всех лишить премии. Но измученным за месяц сверхурочной работой сотрудницам
угрозы были не почем. Когда поток документов стал убывать, их кабинет стали разрывать
телефонные звонки.

Ольге хотелось головой об стол биться. Телефоны не смолкали, в трубках слышались
возмущенные голоса, требовавшие денег, а вот ей хотелось хоть один выходной. Да хоть
времени на обед сбегать! Цифры, цифры, буквы, буквы. К вечеру она уже не могла отличить
один документ от другого. Словами не описать какой завал работы настиг все управление.

Оля выходила на работу в выходные, оставалась вечерами допоздна, приходила рано утром.
И с каждым разом идея принести в кабинет раскладушку уже не казалась удачной шуткой.
Ольга не могла точно сказать, какой сейчас день, как дела у детей на учебе и даже не
помнила, когда в последний раз могла просто полежать.

Женщина так измотала саму себя работой и стрессами, что, когда очередной клиент позвонил
ей с угрозами написать жалобу самому президенту, бросила трубку, вышла из кабинета и
чисто по-женски разрыдалась в туалете.

Они просрочили заявления почти на месяц, а им приносили еще, и еще, и еще. Бумагам не
было конца! А наглых клиентов, будто специально устраивающим скандалы усталым
сотрудницам, становилось все больше.

Оля устала. Она выпала из жизни, полностью осела в работе и в конце концов выгорела
совсем.

В то утро женщина проснулась, когда дети уже ушли на учебу, а стрелка часов приближалась
к одиннадцати. Солнце светило прямо в окно, ослепляя и припекая. Оля счастливо
потянулась и глубоко вдохнула. И лишь спустя пять минут поняла, что нагло проспала
работу.
– А! – воскликнула она, заворачиваясь в одеяло. – И не пойду никуда! Всё! Выходной.

Ольга была человеком ответственным, не любила подводить других людей, но три месяца сверхурочной работы и бесконечного потока унижений отбили всякое желание еще когда-нибудь беспокоиться о ком-то кроме себя.

План на день, внезапно ставшим выходным, созревал медленно и лениво. Что она могла сделать? Разве что прогуляться по улицам города, зайти в магазины, купить себе новую одежду или вкусную еду. Как давно она уже не ела пиццу? Может с этого и начать?

Город, в котором Оля прожила всю свою сознательную жизнь отчего-то показался ей совершенно незнакомым. Неужели его улицы всегда были такими узкими и грязными? Неужели люди всегда ходили так быстро, опустив голову вниз, сжавшись будто напуганные ежи? Или она так долго проходила так же, что перестала замечать мир вокруг?

В воздухе пахло бензином и жжённой резиной автомобилей. Пыль от дорог оседала на пожухлой траве тяжелым серым слоем, скрывая под собой старый разбросанный мусор. Город шумел, торопился и… Нагонял уныние. Выходя из дома с целью развеяться, Оля совсем не ожидала что окружающая обстановка еще больше загонит ее в депрессивную апатию.

Женщина задыхалась. И образно, и буквально. Ей казалось, что дома на нее давят стены, а на улице здания и шум дорог. Она не могла свободно вдохнуть, выпрямить спину, и даже казалось, что глаза ее всегда устало прищурены. 

Хотелось все бросить. Тут и сейчас. Уехать, оставив позади и работу, и душный город, и семью. Хотелось одиночества – времени на саму себя. Но выйдя на улицу, Оля недовольно всматривалась в лица прохожих, спешивших на работу, и с отвращением ощущала, как внутри вертится забытая совесть.
«А ведь остальные сейчас вынуждены работать еще и за тебя, - шептала она ей. – Ты всех так подводишь своим прогулом. Думаешь тебе одной тяжело? Эгоистка!»

Ольга разрывалась между собственной ответственностью и желанием все бросить. Если бы кто-нибудь знал, как она возненавидела свою работу за эти три месяца, как устала от бесконечных скандалов, как вымотала ее собственная семья…

Женщина через силу прогулялась по улицам города, зашла в магазин, но вышла без единой покупки. Зашла в забегаловку, но так и не смогла определиться с выбором и просто ушла. И в конце концов до тошноты устала от скопившегося вокруг нее негатива.

Решение уехать подальше долго крутилось в голове Ольги, но проблемой вставал вопрос: «Куда?». Если бы женщина знала ближайшие города, где можно отдохнуть от своей жизни, она бы купила билет до них сразу, как только появилась такая идея. Но она не знала окрестности собственного города. А потому долго решалась на поездку.

В конце концов ноги сами привели ее на вокзал. Оля осмотрела расписание, пробежалась глазами по названиям городов, но ничего для себя из них не вынесла. 
- Предоставлю саму себя случаю, -- решилась она, подходя к кассам. – Добрый день, Ближайший куда отправляется?
- Ближайший через двадцать минут на Казань, - безэмоционально ответила ей девушка. – Паспорт давайте.

Ольга вывернула свои карманы, но документа в них не оказалось. Зато на пол полетели смятые деньги и звонкие монетки. Нагнувшись она собрала их в кулак, открыла сумку, отыскала в дальнем кармане паспорт и все вместе подала кассирше:
- До куда мне хватит, до туда и давайте.

Девушка за кассой может и удивилась такой просьбе, но виду не подала. А может Ольга вовсе не одна такая, кто бежит из города так скоропостижно.

Перрон вокзала встретил женщину тоскливым ветром, колышущим зажатый в руках билет. И в стуке колес проезжающих поездов ей слышался собственный плач. И так жалко стало саму себя! До чего же довели ее, что она необдуманно убегает прочь? Или вернее будет спросить, до чего довела себя ОНА сама?

Кто же виноват в том, что она устало смотрит в окно поезда, наблюдая за пролетающими мимо кронами деревьев? Что кутается в пропахшую дешевым стиральным порошком белую простыню, которую ей выдала хамоватая проводница? Легче, конечно, сказать, что причина в бесконечной рутине, в повторяющимся изо дня в день сценарии, в замкнутом круге проблем на работе и в семье.

Но не в ней ли самой проблема? Не в том ли, что позволяет окружающим так обращаться с собой? Не в том ли, что требует уважения к себе от всех кроме себя самой?

От крутящихся мыслей хотелось рыдать в голос, но Оля позволяла себе лишь тихо шмыгать носом и проливать скупые слезы.
- Добрый день, - поздоровался зашедший в купе старик.

Оля ему лишь кивнула, неловко отворачиваясь к окну. Стыдоба какая! Развела тут сырость как какой-то подросток. Совсем скисла! Украдкой смахнув с щек слезы, Оля аккуратно посмотрела на соседа.

Первое, что бросилось в глаза – тщательно выглаженная рубаха в клетку неестественного рыжеватого оттенка. Она так дико смотрелась на его худом дряхлом теле. Особенно в сочетании с классическими брюками и туфлями. Старик был гладко выбрит и аккуратно зачесан. Но на его морщинистом бледном лице сияла юношеская застенчивая улыбка. А вот глаза были уже затянуты старческой пеленой и поддернуты мудростью прожитых лет.

Он закинул свой небольшой чемодан под койку и сел напротив, внимательно оглядывая завернутую в простыни Олю.
- Илья Степанович, - протянул он ей руку для пожатия.
- Ольга, - ответила ему женщина, хватаясь за его жилистую ладонь.
- Ух, хватка-то какая! – засмеялся старик, усаживаясь поудобнее.
Оля неловко улыбнулась, сильнее кутаясь в тонкую ткань. Она хотела вернуться к пейзажу за окном, но дикий цвет рубашки, что отражалась в стекле окна, неизменно притягивал ее взгляд.
- Красивая? – заметил ее внимание Илья Степанович.
- Да, очень, - не думая соврала Оля.
- Да знаю я, что не очень, - засмеялся над ее ответом старик. – Мне поначалу тоже не нравилось.  Когда Нюська – жена моя, мне ее подарила, я взмутиться хотел. Мол, что за цвет такой? Да куда я в нем? Ой, но видела бы ты ее глаза в тот момент. Говорит: «Сама, Илюша, пошила! Ткань-то какая хорошая! Век служить будет!» И ведь служит, - вновь засмеялся он. – Ну уж не век, конечно, но лет так сорок точно. Ну вот тогда и понял, что милее этой мне не найти!
И до того тепло было это сказано, что Оля растерялась. Это старик про рубаху или про жену? Женщина еще раз оглядела элемент одежды, примечая и подшитые рукава, и перешитые пуговицы, а главное тщательно, с любовью выглаженную каждую складочку. Детали составляют образ, и теперь Илья Степанович уже не выглядел нелепым угловатым стариком в безумной одежде, а представлял собой уютного любящего мужчину в годах.

Оле так нравилось наблюдать за влюбленными стариками. Ей они казались милыми и наивными в своих ухаживаниях. Как трепетно они заботятся друг о друге, с каким теплом вспоминают первую встречу. И как невинно чмокают друг друга в губы.

А вот у них с мужем уже давно только ссоры и крики. И вроде любит его, и дети у них чудесные, а все же нет уже той ласки и заботы, что раньше. Не удержавшись Оля шмыгнула носом. Илья Степанович тут же обратил на это внимание:
- Помешал, небось, со своими рассказами? Пойду, прогуляюсь до тамбура, что ли.
- Нет-нет! – тут же запаниковала Ольга. – Что Вы? Куда Вы пойдете?
- Да ты не стесняйся, дочка, - потрепал он ее по плечу. – Посиди, поплачь. Все в себе держать для здоровья вредно. Ну хочешь поговорим? – Оля медленно кивнула ему в ответ. – Ну рассказывай, что у тебя? Муж ушел?
- С чего Вы взяли? – ухмыльнулась женщина.
- Едешь без сумки, сидишь отрешенно, слезы льешь. Значит бежишь отчего-то. Я часто в поездах езжу, видел таких не раз. Ну так из-за чего ушел?
- Не ушел. Все у нас хорошо.
- Ну, когда в семье все хорошо, то жены в слезах не сидят. Не с мужем, так с детьми?
- И с детьми все прекрасно. Учатся хорошо, одеты по погоде, сыты и чисты.
- И все же что-то не так.
- Ничего такого. Работы просто навалилось, вот я и не выдержала. Просто устала.

Илья Степанович откинулся на спинку сидения и внимательно вгляделся в лицо потупившей взгляд Ольги. Она глубоко вдохнула и с улыбкой подняла на него глаза.
- Ты это, дочка, прекращай, - женщина недоуменно посмотрела на него. – Не бывает «Просто устала», «Просто навалилось». Просто – это, когда пример по математике решаешь быстро. А в жизни ничего простого не бывает. Не принижай свои проблемы.
- Разве это проблемы? У кого-то родственники умирают, дома горят – вот это проблемы. А у меня так, - махнула Ольга рукой.
- Так, да не так. Одному дереву и дуновения ветра хватит, а другое и топором не срубишь.

Оля внимательно вгляделась в глаза старика и громче прежнего шмыгнула носом. Илья Степанович ласково улыбнулся ей, как бы говоря, что полностью понимает. Заметив, как собеседница с трудом сглотнула вставший в горле ком, он поддерживающе поднял брови.

Глаза защипало, и Оля перевела взгляд за окно. Но от яркого света они лишь больше заслезились, и женщина сдалась подступающей тихой истерике. Слова вылетали раньше, чем она успевала их обдумать, будто эту речь Оля прокручивала в голове последние два дня. Казалось, что после каждого предложения становилось чуточку легче.
- А теперь нас еще и премии лишили! – возмущенно закончила рассказ женщина. – После того, как мы чуть ли не поселились на работе, нас еще и наказали! Разве это справедливо?
- Ни в коем случае! – заверил ее Илья Степанович. – Но послушай совет старика. Милая, ты слишком много на себя взяла. Что тебе деньги? Что ты за ними гонишься? Всех денег не заработать. Семья – вот наше богатство!
- Легко говорить, когда в семье любовь и понимание. А если бесконечные ссоры?
- Любовь – самая тяжелая работа. Вот Нюська моя, бывает, прикрикнет на меня, а я ей – люблю тебя, дурочку такую. А бывает, я закричу, так она по волосам меня рукой своей гладит. Чтобы любовь получать, ее дарить надо. Так и с детьми.
- А с ними что? Вот уж кому я все, что могла – подарила. Одеты, обуты, сыты, учатся, на отдых ездят. Что еще надо?
- А обласкать? Это же не просто цветы – полил их водицей, они расцвели. Нет, тут любить их надо. А если в доме ссоры? Дети сразу засыхать начинают.

Оля всхлипнула, утирая слезы и замолкая. Вот вроде и сама все понимала, знала, как лучше поступать, а до того, как чужой человек ей об этом сказал, принимать правду не хотела. Все себя убеждала: «Все в порядке!» А выходит, что нет.
Вот и сейчас. Зачем сбежала? От кого? От мужа и детей? Смех, да и только. Вот уж, кто точно ее понять смог. А она в бега!
- Глупо как-то вышло, - поделилась мыслями Ольга. – Сбежала зачем-то. Никому ничего не сказала. Волноваться будут. Придут с учебы и работы, а меня дома нет. И работу прогуляла.
- Что же тут глупого? Даже белки в колесе долго не могут прокрутиться. Передышку делать важно. Я молодой был, точно так же сбегал. На вокзал, ближайший билет и в путь-дорогу. Отдохнул от всех, осмыслил все поступки и вернулся с чистой головой и новыми силами. Так что съезди – отдохни. А едешь-то куда?

Оля, спохватившись, полезла в маленькую сумку в поисках билета. Но как назло ни паспорта, ни вложенного в него билета найти не могла. Вот уж точно женская сумка – черная дыра. Вывалив на койку все содержимое, Ольга принялась перебирать небольшую косметичку, набор резинок для волос, расчёску, скомканные чеки и фантики, ключи и телефон.
- Ой, - застыла она над своими вещами. – Кошелек дома оставила.
- Вот это ты даешь! – взмахнул руками Илья Степанович. – И на обратный билет ни копейки нет?

Оля удрученно покачала головой, доставая из бокового кармана сумки паспорт с билетом. Покрутив лист бумаги в руках, она вчиталась в напечатанные строки.
- Билет до станции Р*, - прочитала она вслух.
- Так мы, получается, вместе с тобой выйдем. Меня там как раз Нюська должна встретить. Отобедаем у нас, да посадим тебя обратно к семье. Не волнуйся.
- Ну что Вы? Не стоит! Это неловко как-то. У меня же телефон есть, я мужу позвоню – он меня заберет.
- Ну хочешь – звони. А вот накормить тебя мы обязаны! А сейчас давай хоть чаю попьем. У меня с собой такие булочки вкусные! Дочка готовила. Она у меня такая хозяюшка!
Они вышли на старой станции Р*. Людей здесь было мало, в основном торгующие фруктами и пирожками бабушки. И лишь у ржавого забора неловко топталась на месте высокая и крепкая старушка. Она была одета в теплое старое платье в крупный цветочек, а на плечах сжимала темный расписной платок. Нюська вставала на носочки, выглядывая мужа на перроне, и выглядела взволнованной.

Заметив вышедших, она по-детски подпрыгнула на месте и направилась к ним. Старушка неустанно махала мужу рукой. А после крикнула:
- Степаныч!

Голос у нее был громкий, твердый и низкий. Рядом с маленьким и худеньким Ильей Степановичем Нюська казалась несуразной, большой.
- Она у меня раньше военной была, - шепнул ей старик и зашагал к жене.

Оля бы хотела, чтобы ее так же встречали – теплой улыбкой, ласковыми объятиями и крепким поцелуем. Не сдерживая улыбки, женщина сжимала сумку в руках и ждала пока старички шептались между собой, иногда хихикая, как дети.

- Ольга, - позвал ее Илья Степанович. – Познакомься с моей Нюськой, про которую я тебе рассказывал.
 - Очень приятно, - протянула руку для пожатия Оля, улыбаясь старушке.
- Здравствуй, здравствуй, - пожала протянутую ладонь Нюся.
Хватка у нее была твердой, как и положено военным. Да и сама она выглядела суровой и строгой, но рядом с мужем становилась похожа на обычную влюбленную девчушку.
- Крепкая рука, - похвалила ее старушка. – Ну идем. Голодные, наверно.

Бодрые старички повели Ольгу по широким улицам своего небольшого поселка. Они не переставая болтали между собой, не втягивая в разговор женщину и позволяя ей осмотреться.

А смотреть-то было не на что. В отличие от города здесь не было больших домов, выстриженных парков и аллей. Лишь покосившиеся от времени домики, огороды и поля. Зато здесь было тихо и свежо! Оле казалось, что она перестала задыхаться и дышала глубоко и ровно, как не могла уже давно.

Ее привели в дом, усадили на диван и закружили вокруг нее, как курицы наседки.
- Ты бы мужу позвонила, - предложил ей Илья Степанович. – Когда он еще приедет? Как раз только к вечеру и доберется. А мы и поесть успеем и прогуляться.

Оля замялась. Что она скажет, как объяснит свой отъезд? А если снова скандал? Уехала вот так – ни слова не сказала. Повертев в руках телефон, она с надеждой посмотрела на проницательного старичка.
- Ну давай, давай, - протянул к ней руку Илья Степанович. – Поговорю с ним. И правда, раскричится он сразу. Давай, набирай. Уж я ему всё объясню.

У Ольги от сердца отлегло. Она скоро набрала заученный наизусть номер и протянула телефон старику. Он приложил его к уху и хитро улыбнувшись скрылся в соседней комнате.

- Ой, а Степаныч куда делся? – спросила зашедшая с кастрюлей Нюська.
- А, - стушевалась Оля, - он по телефону с моим мужем разговаривает.
- Ну и правильно, - стала накрывать на стол старушка. – Мужчина все же лучше объяснит. Давай-ка, помоги мне стол накрывать. Не буду вас голодом морить.

Сидеть за столом в чужом доме, с чужими людьми было неловко и немного стыдно. Будто она провинившаяся девчонка, сотворившая глупость. И теперь сидит в ожидании родителей, которые придут за ней. И вроде никто ее не осуждает, никто не обвиняет. А все же неловко.

Илья Степанович вернулся через десять минут довольный, с лукавым взглядом. Он протянул ей телефон и сказал:
- Уже едет на вокзал. Приедет за тобой – еще даже солнце не сядет.
- А что Вы ему сказали?
- А вот это мужской секрет. Только хорошее, ты не беспокойся.

После плотного обеда Ольга вышла на прогулку, на которую ее настойчиво выпроводили. «Развейся, а то совсем бледная стала в своем городе!» - сказали ей напоследок. От предложенной компании Оля отказалась. Все же дорога должно быть измотала старика, а ей как раз надо все хорошенько обдумать.
Она прошлась по улице, рассматривая работающих в огородах людей, бегающих детей и гавкающих во дворах собак, и сама не заметила, как вышла к лесу.

Под кроной деревьев было прохладно и свежо. И очень тихо. Слышно было лишь перекрикивание птиц и треск деревьев, когда они качались на ветру. Тут была хорошо вытоптанная тропинка, по которой Оля неуверенно двинулась. Все же лес был незнакомым, и если она тут заблудится, то найти выход не сможет. А поэтому здраво рассудив не сходить с тропы Оля пошла вперед.
Постепенно дорога становилась все уже и уже, пока не превратилась в тонкую тропинку, протоптанную в высокой траве.  Оля похвалила себя за надетые джинсы и кроссовки.
Она протянула руку в сторону, позволяя высокой траве щекотать ладонь, и замедлила шаг. Как хорошо! Деревья постепенно расступались в стороны, открывая вид на заросшее поле. Когда-то тут, видимо, был посев, но теперь лишь высокая трава колосилась под игривым ветром.

Полотно травы будто шелк прогибалось под потоком воздуха, отражая лучи солнца. От этого поле походило на большую зеленую перину, мягкую и легкую как пух, в которой хотелось утонуть, зарыться в нее носом и уснуть. Выйдя из-под кроны деревьев, Оля глубоко вдохнула принесенный ветром воздух.

Пригревшись на солнце и разомлев под мягкими прикосновениями ветра, Ольга тихо замурлыкала себе под нос пришедшую на ум мелодию. И с каждым шагом пела все громче и громче. Ольга сама не заметила, как ветер подхватил ее мелодию, унося за собой, подпевая ей своим тихим завыванием.

Какая глупость! Мир оказывается так безмятежно спокоен, пока люди носятся, как ужаленные. Бегут за каким-то надуманными мечтами, пока жизнь протекает мимо. Вот такая спокойная, ровно текущая жизнь. Что она раскисает? Из-за чего? Ведь все можно решить. Вместе.
Возвращалась она к старикам уже на закате. Солнце стало закатываться, и на улице похолодало. Все же прав был Илья Степанович – из леса она возвращалась отдохнувшей душой, спокойная и с чистой головой, готовой жить дальше. Оттого чувствовала Ольга себя всемогущей, способной горы свернуть, будто все ей по плечу.  А заметив у калитки дома нервно топтавшегося и высматривающего ее мужа, Оля ощутила, как соскучилась по нему и детям. Как все же любит их, несмотря ни на что!
- Боря! – крикнула она, что есть силы и кинулась к мужу.
Мужчина растерялся, но заметив бегущую жену, тут же зашагал к ней хмуря брови. Она влетела в него, отчего Борис пошатнулся, и крепко сжала мужа в объятиях.
- Ты где ходишь? – сурово прикрикнул он. – Уже темно стало, а она все где-то ходит! Старики за тебя переволновались!
- Люблю тебя, Борь, - прошептала ему в грудь Оля и счастливо улыбнулась, чувствуя крепки мужские руки на талии и теплые губы, прижавшиеся к макушке.