Про ковёр самолёт

   Историю эту я услышал в середине 90-х, когда работал начальником спасательной станции большого военного санатория. Занимались мы прокатом катеров, гребных шлюпок и гидровелосипедов, а рядом ютилось товарищество рыболовов – любителей со своим невеликим флотом. Состояло оно сплошь из отставников, осевших у тёплого моря, больших специалистов выпить, поговорить за жизнь и поучить этой жизни молодёжь. Проведя жизнь на полигонах и точках в пустыне, на севере и у чёрта на рогах, они не привыкли торчать весь день без дела дома смолоду и менять своих привычек не собирались. Моторка, спиннинг и сугубо мужская компания – что ещё нужно старому вояке? С окончанием весенних штормов и до поздней осени каждый погожий день проходил по единому, раз заведённому и незыблемому расписанию:  утренний выход в море, возвращение к обеду с ведёрком ставриды, хамсы или чего там ещё попалось на крючок по сезону и далее культурная программа до вечера. Из чего состоит культурная программа офицера, пусть даже отставного, объяснять никому не надо. В специальной чугунной посудине на старой электроплитке тихонько шкворчит шкара из дневного улова ( кто не знает, что такое шкара, объяснять практически бесполезно ), нарезан чёрный хлебушек, луковички и аккуратно разливается водочка. Не рекою, а именно аккуратно, потому что каждый знает свою дозу, вымеренную годами проб, и порою очень горьких ошибок. Солнце готовится в очередной раз утопиться в Чёрном море, и начинаются разговоры, которые нельзя передать, а можно только попытаться.
   Был в той компании один дед. Дед Василий, а в просторечии – Борода, поскольку он один  носил это украшение. Особенный дед. Тоже отставной, тоже при погонах, но не из строевых, а из органов. Нет, никакой не палач – садист, упаси господь! Охранник. Конечно, не рядовой, а двухпросветный. Вот он – то эту историю и рассказал под водочку, под шкару да под тёплый сентябрьский вечер. Дословно я эту историю не вспомню, да и что её дословно вспоминать, когда у Бороды через слово – мат. Рассказывал дед Василий долго, так что пришлось ещё раз в магазин посылать. Ну не меня, конечно, я ж там был хоть и молодой, а всё ж начальник. В армии с этим строго. С чего вдруг на эту тему затеялись неизвестно, а начал старый так:
    Служил я, говорит, тогда, в начале 50-х, начальником охраны одной шарашки под Нижним Тагилом. Были в ту пору такие научные учреждения вроде нынешних НИИ, да только за ворота шарашек научную братию не выпускали, чтобы, понятно, не сболтнули чего лишнего, а то и вовсе не дали тягу куда глаза глядят.
   Так вот притащили из тайги оперативнички на предмет изучения забавную штуковину – ковёр – самолёт. То, что он самолёт, наши учёные головы только потом додумались. Утащили его гебешники у какой-то старухи, не то колдуньи, не то ведьмы, попутно впаяв ей четвертак по пятьдесят восьмой дробь десятой за вредительство.
   Странная это, скажу я вам , была штуковина. Вроде ковёр как ковёр, большой, два на три, наверное. С бахромой по краям, не новый, но и никак не ветхий. Общий фон какой-то рыжевато - бурый. Узоры чёрным какие-то, ну, скажем, геометрические, но конкретно ничего узнаваемого. Вроде ничего особенного, но впечатление производил он странное. Не неприятное, а именно странное. Кстати, собачкам нашим ( что ж за охрана без собачек) ковёр оччень не понравился. Ощерились, рычат, а хвосты поджали, когда мимо них его тащили. А  ведь трусливых мы не держали – мигом отбраковывали. Пулей. Эх, были времена!
   Стали мы, значит, ковёр тот исследовать. Не я сам, конечно, на то люди были, но и я как начальник должен быть в курсе.
   Вот как этот ковёр расстелишь и рукой погладишь – он затвердеет, как доска, а по руке мурашки. Подольше рядом посидишь, и в сон клонит, но какой-то беспокойный, тревожный. Самое забавное случилось когда один деятель, сидя на ковре, взял да и дёрнул вверх за бахрому. Ковёр взял да и взлетел! Невысоко, метра на полтора. Товарищ с перепугу с ковра свалился, заорал, бахрому выпустил, так сразу и ковёр шлёпнулся вниз, и лежит как ни в чём не бывало. Тут за ковёр взялись всерьёз. Оказалось, что бахрома ковра служит для сидящего на нём чем-то вроде ручки управления на самолёте. Вверх – вниз, вправо – влево, вперёд – назад – крути, как хочешь!
   Наш главный спортсмен, Костя Фролов, и тут показал класс. Носился и под потолком ангара (а кто ж его, голубя, на волю-то выпустит), и на бреющем, и по всякому. Минуты через три слез красный, потный и дышит, как паровоз. Мы ему говорим: Ты, Костя, не дёргай так бахрому управления, а то оторвёшь ведь к чёртовой матери с твоей-то силушкой! Не,- говорит он, я тихонько, а что запарился, так сам не пойму с чего. Тут наши исследователи посмотрели на Костю внимательно и потащили летуна на анализы. Оказалось, ничего особенного. Снижена какая-то глюкоза и пульс зашкаливает. Ну, устал, парень, бывает.
   Задумались наши умники. То, что ковёр летает, это ладно. Самолёты тоже летают и ничего. Но самолёты летают на бензине, и это каждый знает. А на чём летает ковёр? На поставленную на него банку с бензином ковёр никак не прореагировал, но ответственные люди заметили, что лаборанты, плотно общавшиеся с ковром, трескают за двоих и всё равно ходят голодные, клянча что бы пожевать.
   Доктора наши с физиками переглянулись и сказали: Ага!  И выяснили ситуацию.
   Ковёр жрал энергию практически из всего, что энергией обладало и приближалось к ковру ближе, чем на метр. Крутящийся волчок останавливался и падал почти мгновенно, Кипящий чайник, поставленный на ковер, остывал за минуту. Аккумуляторы разряжались, Садились батарейки в карманных фонариках, а сам ковёр, поднесённый к электрической розетке, заставлял вращаться диск счётчика с тонким противным свистом.
   А вот открытого пламени ковёр на любил. Как-то по особому загибал края и даже, вроде бы отползал, хотя костерок, разожжённый рядом, прогорал раза в два быстрее обычного.
   Больше всего ковёр уважал живую энергию, то есть биоэнергию, по научному. Лабораторский кот Фюрер провёл в клетке на ковре около часа. Вначале орал почище своего тёзки, потом скис, а через часок брякнулся в обморок. Кота, конечно, откачали, но обиделся он на экспериментаторов не по-детски.
   В общем, добывал ковёр энергию из всего и, главное, не заметно было, чтобы он запасал её впрок. Сколько он её сожрал за месяц – уму непостижимо и по человеческим меркам из ковра должен бы уже получиться толстенный матрас. Так, по крайней мере, мне сказали в бухгалтерии, когда пришёл счёт за электричество.
   За месяц исследований выяснилось, что для горизонтального полёта энергии требуется немного, на спуск – вообще ничего, а для подъёма – прорва. Впрочем, физики что-то посчитали – повычисляли и заявили, что закон сохранения энергии соблюдается, хотя и неизвестно, куда девалось всё то, что ковру скормили за этот месяц из розетки лаборанты. Но на это высокое начальство предпочло закрыть глаза, видимо вспомнив свой собственный опыт хозяйствования.
   Поскольку материализм, как всегда, победил, успокоился и начальник шарашки. Никакого волшебства, товарищи, а советская наука! Ковёр был признан забавным феноменом и не более того. В общем,- сказало начальство,- энергию мы будем преобразовывать трансформатором, а летать будем самолётами «Аэрофлота». Ковёр велели скатать в рулон, присвоить инвентарный номер и сдать на склад. Может,- говорит начальство,- эта штука и интересна всяким там теоретикам, да только мы, товарищи, не теоретики, а практики, и нам, товарищи, строить коммунизм и нечего тут!
   А вскоре помер Великий Вождь и Учитель. Шарашки переделали в закрытые НИИ (ящиками их тогда называли). Умников стали понемногу выпускать, хоть недалеко и ненадолго, и работы нам почти не стало. В конце концов, шарашку ту прикрыли, а меня, как молодого и перспективного, послали с повышением в Саратов руководить пленными немцами на стройках народного хозяйства.
   Такую вот баечку рассказал нам старый вертухайский начальник. Соврал или нет – кто проверит. Да и помер он уже небось. Времени-то прошло изрядно.